'Очень интересно', подумал Виктор, 'а меня не предупредили, что встреча со связником будет сегодня. Или они не знали, где она будет? Что делать? Надо выиграть время.'

— Галахина? — переспросил он. — Помню, был такой в БИТМе, на вагонах, кажется. Только мы не были близко знакомы. Так он меня помнит? Или другого Еремина, что с ним на одном потоке учился? Знаете, нас часто путают.

— Нет, он не из БИТМа, — ответил незнакомец. — И вы его видели не так давно.

Он вынул из барсетки фотографию и протянул Виктору. На снимке был он, Виктор, и Галлахер в лесу под Щибенцем.

— А, так это вот этот Галлахер! А я — то голову ломаю. Да, встретил я тогда его в лесу, знаете, он меня просто заговорил. Слушайте, так это же он, наверное, мне обещал хорошие грибные места показать, приглашал, вот только из головы вылетело куда. Вы тоже грибник, он через вас просил передать?

— Я не грибник, — ответил незнакомец, — простите, забыл представиться. Меня зовут Джон Брукс, я гражданин Великобритании, ассистент профессора Уилкинса из Имперского колледжа в Лондоне. Компьютерные науки. Здесь по научному обмену. Господин Галлахер попросил меня встретиться с вами.

— Простите, я не знаю никакого профессора Уилкинса. И если этот ваш Галлахер иностранец, я с ним тоже не знаком.

— Я все понимаю, принимая во внимание, что мы с вами в СССР, а не в свободной стране. И все-таки вам придется мне поверить. Дело в том, что смерть знакомой вам госпожи Лацман — это не несчастный случай. Ее убили.

'Если Галлахер считает, что я не связан с КГБ, то я не должен знать, что ее убили'

— Так. Я ничего не понял, давайте так: что вы хотите?

— Встретимся через полчаса на Покровской горе у памятника Пересвету. Вам ведь наверняка хочется посмотреть, такой же это памятник, как в вашей истории, или его по-другому сделали? Там неподалеку случилась авария, экскаватор кабель задел, и камеры наблюдения на ближайшие часа полтора обесточены.

— Да, да, конечно. Всего доброго.

Виктор повернулся и зашагал к выходу из сквера.

'Меня ведут или нет? Если да, то на Покровской наши проследят. А если нет? Они же не всесильны, они же упустили меня тогда, у Самолета. Конечно, случайность, чувиха странная подвернулась. А здесь? Здесь не будет случайность? Надо предупредить.'

Он уже было сунул руку за 'ВЭФом', но отдернул назад, остановился, и сделал вид, что смотрит, не выезжает ли 'скорая' из ворот поликлиники.

'А если те тоже следят? Если их несколько? Кто сказал, что этот Джон Брукс один приперся, а не целое шобло? И, может, это вообще их не главный? Черт, черт, завалю все.'

Долго задерживаться было нельзя, и он не спеша, делая непринужденный вид, зашагал, огибая округлый фасад институтского корпуса. Остановка, киоск.

'Скоро троллейбус подойдет, нельзя пропускать, подозрительно… Что делать? Киоск, газеты… а тут, оказывается, тоже авторучки продают…'

На глаза ему попалась четырехцветная, похожая на сильно похудевший дирижабль, шариковая ручка; повеяло воспоминаниями о студенческих годах.

'Когда-то за такими гонялись… стоп.'

Он подошел к киоску. Имеет он, в конце концов право на слабость к мелким безделушкам?

— Простите, не покажете мне эту авторучку?

Продавшица пенсионерка. Это хорошо. Еще помнит, верно, времена Сталина, Берии и НКВД.

Он взял ручку и пощелкал, выдвигая стержни поочередно.

— Я возьму. Бумажка есть попробовать, как пишет.

Продавщица подала ему обрывок старой газеты; Виктор небрежно, меняя цвета, начиркал на нем ряд цифр.

— Позвоните по этому номеру в КГБ, — негромко сказал он старушке, — передайте Семиверстовой, что встреча у Баяна. Не подавайте виду, за нами, возможно, следят.

Расчет оказался верным: старушка не спаниковала, не удивилась, и не стала задавать ненужные вопросы.

— Будьте спокойны. Все сделаю. Тридцать лет в ВОХРе работала.

— Сейчас позвоните, — и громко добавил, — Нормалек! На третьем курсе о такой мечтал!

За спиной загудел троллейбус, здесь все маршруты доходили до Покровской. Виктор развернулся и поспешил присоединиться к садящимся в среднюю дверь; обернувшись, он заметил на киоске табличку 'Перерыв'.

В салоне, присев на кресло, Виктор незаметно перевел мобильник в режим 'диктофон-передача'.

'Так. Теперь хоть не увидят, так услышат.'

…На Покровской горе все было почти как в реальности Виктора — волна из 1978 года архитектурный замысел не затронула. Добавился только фрагмент крепостной стены из бревен и неширокая лестница, спускавшаяся вниз от памятника в сторону довоенной пожарки. От собора в сторону конной статуи тянулись две аллейки, где меланхолические ивы опускали свои еще не тронутые желтизной косы на коричневые скамеечки. Порывистый осенний ветер из-за Десны утихал, смиренный неторопливыми романтичными звуками французской эстрады из спрятанных в листве динамиков.

У памятника Пересвету Брукса не оказалось, торчала парочка молодых людей, для которых главное было отнюдь не конь и даже не легендарный герой с легендарным поэтом. Девушка колдовала над серебристой лодочкой сотового.

— Ой, Леш, она сеть не находит. Что делать?

— Дай сюда… Да это, наверное, из-за аварии. Там, подальше, вышка волемота стоит, наверное, ее тоже вырубило. Пошли, с набережной позвоним.

'Мобиле тоже кранты? Ч-черт… Ловушка. Сматываться надо отсюда'

— Простите, гражданин, вас можно попросить сфотографировать меня на фоне памятника? А то скоро уезжать, а никто не поверит, что в таком прекрасном городе был.

Брукс стоял слева и улыбался; когда он подошел, Виктор не заметил.

— Да, пожалуйста, — согласился Виктор. — Вас вблизи или?

— Чуть подальше. Вот тут смотрите, тут кнопка.

— Да я понял. С детства снимаю.

Он поймал Брукса в прицел объектива, зумировал. Джон смотрел ему прямо в глаза, оскалив зубы, уверенный, довольный, все рассчитавший. Ладно. Увидим.

— Все. Ваша камера.

— А вы говорите, давно снимаете?

Парочка еще не отошла и продолжала что-то обсуждать в нескольких шагах. 'Ищет повод для разговора'.

— Да. Родители фотик взяли в шестидесятом, наверное, меня снимать. Ну, а потом и сам научился.

- 'ФЭД', наверное?

— Нет, дешевый, 'Смену'. Она как мыльница.

— Да, помню, похожа на мыльницу. Для любителей, очень простая. А у моих родителей был 'Любитель', долго был, потом они взяли 'Зенит-Е', а 'Любитель' отдали мне. Кадров мало, но снимки качественные, потому что широкая пленка. С тех пор, знаете, питаю слабость к хорошим камерам.

— А почему 'Зенит', а, не скажем, 'Искру'? Это же другой увеличитель надо?

— Ну, с увеличителем не проблема… Если помните, все стали увлекаться слайдами, у нас тоже проектор взяли, как гости, так обязательно вешают экран и смотрят слайды, кто где был…

Парочка неспешно удалилась в сторону собора.

— Вы не могли бы показать мне ручку? — спросил Брукс. — Ручку, которую вы брали на остановке.

— Думаете, она стреляет отравленными иглами? Пожалуйста.

— В Союзе никому нельзя доверять, — философски произнес Брукс, развинчивая ручку и разглядывая ее внутренности. Даже продавщица киоска может оказаться секретным сотрудником. Она сразу же ушла на перерыв; может, ей приспичило, а может, и нет. Можете взять обратно свой сувенир и свободно говорить. У вас все в порядке? Вы нервничаете, это заметно… Слушайте, как насчет по стаканчику 'Джонни Уокера' перед обсуждением наших дел? В ваших продмагах его не продают.

Брукс распахнул куртку и показал на плоскую, отливавшую хромом фляжку во внутреннем кармане.

— Какой на фиг 'Джонни Уокер'? — драматическим полушепотом воскликнул Виктор. — Вы с ума сошли! Какого хрена вы под камеры в сквер приперлись? Меня в НИИагропроминформатики перевели, теперь, блин, за каждый контакт с иностранцем отчитывайся! К тому же я теперь невыездной, так что все, все, понимаете! Накрылся контракт медным тазом, так и передайте. Я бы вообще сюда не пришел! Но вы ж, блин, тогда по всему Брянску за мной таскаться начнете, внимание привлекать! И вообще, кто вам сказал об аварии? Может, это провокация КГБ, чтобы тут диссиденты собрались? Факин шит, раз по-русски не понимаете…

Брукс снова улыбнулся.

— Не стоит так драматизировать, Виктор Сергеевич. Об аварии я узнал через Домолинию, коммунальщики жильцов оповестили. Осторожность в вашем положении — это правильно. Но должен заметить, что альтернативы нашей встрече нет. Госпожа Лацман убита, и убита КГБ. Вы знаете, что ее в больнице пытались завербовать?

— Откуда мне это знать? Она не говорила.

— А вот по прибытии в Германию она сообщила, что ее пытались склонить работать на русскую разведку. После этого происходит так называемый несчастный случай. Кому это было нужно, чтобы она замолчала?

— Ну, если бы так было, ваши бы шухер подняли. Это ж такой козырь перед операцией НАТО.

— Не обязательно. Скорее наоборот, Европа рассчитывает на сдержанность Александра Руцкого, и ей незачем дразнить гусей. А вы считаете, что Инга могла солгать?

— Нет, ну… Чушь какая-то. Она же говорила, что работала там в каком-то торгпредстве, что ли. Это же не секретное учреждение?

— Ну, это КГБ виднее.

— Тогда как меня могли с такими связями потащить в НИИагропроминформатики?

— Вы меня об этом спрашиваете?

— А у кого, не у коня же? У кого я еще здесь могу об этом спрашивать? Кроме вас?

— Ну, версий может быть много. Например, вы могли быть подставной фигурой, якобы дающей информацию через нее, ну, скажем, нашей Ми-6. А теперь они ищут другую кандидатуру для связи.

— Мне, в конце концов, все равно, как она погибла. Вы можете считать меня циником, но своя рубашка к телу ближе. Мне надо сейчас залечь на дно и выжить. Может быть, меня специально используют, как наживку, что кто-нибудь из-за бугра заявится. Поэтому давайте так: контракт попозже, никаких рассказов, никаких встреч. Мне говорили в кооперативе, что потом удастся обратно уволиться спокойно. Тогда меньше буду под колпаком.

Брукс неторопливо прошелся взад и вперед, сосредоточенно глядя на серый асфальт с прилипшими к нему лимонно-желтыми листьями клена.

- 'Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…' — так, кажется? Не волнуйтесь. Скоро, очень скоро, ваше ограничение на выезд не будет иметь никаких значений. После ухода Романова в Союзе начнется дележ власти, быстрое разложение изнутри. Он ведь у вас, в будущем, развалился, СССР, верно? И тогда спокойно поедете и получите свою законную сумму. Миллион долларов. Да, дефолт, конечно. Но в договоре учтена индексация. Так что ваше состояние только возрастет.

— Вот и прекрасно! Вот и прекрасно, мистер Брукс, вот тогда и обо всем поговорим. А сейчас зачем рисковать?

— К сожалению, Виктор Сергеевич, это невозможно. По контракту надо сейчас. Уже в ближайшее время.

— Эта информация поможет разрушить СССР? За это покупатель платит?

— Информация всегда что-то создает, что-то разрушает. Почему это вас так беспокоит? Вы же не обязывались хранить в тайне содержание ваших газет, имена ваших публичных деятелей, всякие базарные разговоры?

— Так да или нет? Для меня это важно, это разные статьи.

— Ну, помилуйте, какие статьи? Хорошо, откроем карты: это спасет очень много людей. У нас, и особенно у вас. Так что, отказываясь, вы берете на душу очень большой грех.

— Чего-чего?

— Начну по порядку. Во-первых, ваши сведения ни приблизят крах этой страны, ни отсрочат его. Приблизит его совсем другое — то, в чем вы совершенно из благих побуждений можете помочь советскому народу. Это Интернет.

— В смысле, свобода обмена информацией?

— Нет, нет. Речь идет о более глубинных процессах. Интернет разрушает саму природу человека. Столетиями каждый человек был единой сущностью. Был индивид — то-есть, 'неделимый'. Ин-дивид. Вам, как компьютермену, это слово переводить не надо. Одно тело, одно лицо, одна ментальность, и это все неповторимо. Все думают, что Интернет соединяет людей коммуникативными связями. Это верно. Но он в то же время и разделяет их экранами мониторов. Долгое время вы слышали и видели отражение реального человека органами чувств. Теперь общаются электронные копии, которые можно менять, исправлять, и, самое главное, клонировать. Индивида больше не будет. Вместо него появляется шизвид, существо делимое. В отличие от античных личностей, которыми населяли свои коммунистические утопии ваши Ефремов и Стругацкие, шизвид старается быть разным. Одна личность — на работе, другая — у домашнего очага, третья — в любовных отношениях. Каждый раз так, которая нужна. Для шизвида важно не быть кем-то, а казаться, создать впечатление, потому что в реальности большинство из них его настоящего никогда не узнает. Создать вид собственной значимости, унизить в глазах комьюнити соперников — вот то, что заменит шизвиду знания, опыт работы, навыки. Получив иллюзорную значимость, он может заставить работать на себя других, тех, кто умнее, талантливее, но не могут произвести такого впечатления. Он может заставить их действовать под своим именем, ведь другие не видят, кто или что подает идею или решает проблему. Вы скажете, что это несправедливо. Да, несправедливо. Но ведь Интернет уничтожает и правду! Он дает человеку столько информации, сколько человек не в состоянии проверить. Вы можете сфотографировать, скажем, вон тот дом, послать его в конференцию, но вам скажут — 'Этого дома нет, он нарисован компьютерной графикой, или это случайное изображение, которое вы нашли на файл-серверах'. Улики не доказывают ничего, потому что люди от них удалены на тысячи километров и имеют дело лишь с электронными копиями реальности. Можно доказать, что нет египетских пирамид, потому что абсолютное большинство людей никогда их не потрогает. Важно только уметь убедительно говорить, то-есть, говорить людям то, во что им проще поверить. Нет правды, есть убеждение. Нет нравственности, есть роль. Нет уникальной личности, есть имидж. И с этим ничего не поделать.

Виктор пожал плечами.

— Но это и раньше было. Кажется, называлось постструктурализм. Выводить истину из логики, а не из реальности, или что-то путаю… Но, в общем, уже было.

— Да, было. Деррид, Бодрийяр… Только теперь это уже не теории. Это техническая основа жизни, с утра до вечера. Это массовая переделка сознания всего мира. И, как вы, Виктор Сергеевич, сами понимаете, когда для людей важно казаться, а не быть, то здорового коллектива из них никогда не выйдет. С приходом шизвидов коллективизм умирает, как явление, и то, что мы видим — это агония, конвульсии коллективистских обществ. Нам придется приспосабливаться к новому миру, который грядет неизбежно. Кто не приспособится — вымрет, станет изгоем.

— Можно считать, вы меня успокоили, — хмыкнул Виктор. — Но я-то какое имею отношение к этому концу человечества?

— Самое прямое. Наши ученые просчитали, что распад коллективизма в СССР приведет к самым кровавым катаклизмам в истории человечества, возможно, к термоядерной войне.

— Но у нас войны не было.

— Это у вас. И тут мы подходим с вами к 'во-вторых'. Во-вторых, анализ последних двадцати лет развития советского общества показывает, что где-то в районе семьдесят девятого — восьмидесятого года в нем произошел какой-то разрыв. Элита, вернее более-менее адекватная ее часть, внезапно увидела будущий распад СССР. То ли благодаря экстрасенсам, то ли научное предвидение, теперь, когда появились вы, есть еще и третья версия. Двадцать лет советские лидеры делали все, чтобы исключить распад СССР по слабым звеньям. Республики формально могут выходить из состава Союза, но, если кто-либо попробует это сделать, будут тут же парализованы предприятия, органы власти, медицинские учреждения, банки, транспорт — они все управляются из общесоюзных сетей. Религиозных противоречий нет — все увлечены техникой, а это порождает атеизм. Нет вечного дефицита и проблемы жилья, нет бюрократии и волокиты. В этих условиях крушение индивида приведет к резкому роста радикализма во всех слоях общества, потому что появится слой демагогов, которые увидят, что, имея высшую власть, можно быстро прибрать к рукам все богатство. И они бросятся объединять людей, чтобы воевать за верхнюю ступень советской лестницы, каждый, используя подручный ресурс, включая армию. Чего стесняться, если все, чему учили, вся мораль — это обман, если правды нет, а важно лишь умение быть убедительным для некомпетентной публики? Вы даже не можете представить, к каким страшным вещам приведет взрыв этого монолита. И вы, только вы сможете помочь осуществить бескровный демонтаж.

— Заманчиво, — хмыкнул Виктор. — Знаете, просто благородная цель.

— Вот видите! — не уловил иронии Брукс, — вы станете историческим лицом, спасете миллионы людей во всем мире, ООН признает ваши заслуги…

— И Нобелевскую премию мира дадут?

— Я не отвечаю за нобелевский комитет, но, полагаю, ваш вклад признают.

— Вот так подумал, — весело ответил Виктор, — а бог с ней, с этой нобелевкой. И с вашими миллионами. Мне важнее сейчас не засыпаться. Так что извиняйте. Привет Блэру и этим вашим шизоидам, хозяевам будущего.

На лице Брукса отразилась английская невозмутимость.

— Мне очень жаль, — произнес он голосом Шона Коннери из 'Никогда не говори никогда', - но для вас это не путь ухода от мелких и крупных неприятностей. Госпожа Лацман была не простым торговым агентом. У вас был контакт с представителем западных спецслужб.

— Вот сука! — выпалил Виктор. Простенько и нельзя понять, знал он об этом или нет.

— Я понимаю ваше возмущение, — продолжал Брукс. — Господин Галлахер работает на ту же организацию, как и я, но, по понятным причинам, до определенного момента мы вынуждены были это скрывать для вашей же безопасности. В случае проблем вы были лишь доверчивой, неосведомленной жертвой. К сожалению, ваш отказ принуждает нас быть более откровенными. Вы дали устное согласие сотрудничать с западными спецслужбами, и, полагаю, заинтересованы, чтобы это осталось тайной.

— Дальше у меня появится еще больше причин это скрывать? Коготок увяз — всей птичке пропасть, так?

— Дорогой Виктор Сергеевич… Лично я отношусь к вам с большим сочувствием. Появившись здесь, вы попали в большую и жестокую игру, правила которой определяю отнюдь не я. По этой причине вынужден сообщить, что сейчас ваша проблема далеко не коготок. Те, кто меня направил к вам, предусмотрели ваш отказ, и подготовили на этот случай легенду вашего прошлого. Где родились, где жили, как к пришли к мысли стать разведчиком…

— Кем?

— Разведчиком. Вы прошли подготовку, вам изготовили специальную аппаратуру для доказательства, что вы из следующего века. На все это мы имеем документы и свидетелей. Ваше задание — выдать себя за посланца будущего, для чего нами подготовлен ваш провал или явка в компетентные органы, и та дезинформация, которую вы дадите политическому руководству СССР, приведет к дестабилизации и развалу страны. Операция 'Deadline', в которой вы участвуете, готовилась долго и тщательно. Кстати, будут скомпрометированы другой Еремин, его близкие и родные, то-есть, по сути, ваши родные, его супруга, с которой вы, предположительно, имели отношения в другой реальности, и их дети. У всех у них появятся проблемы.

— Ну, это уже шантаж.

— Да, это очень плохой, грязный метод, я с вами согласен. Но нынешняя обстановка и ваше поведение не оставляют нам другого пути. Я предпочел бы, чтобы между нами было совершенно добровольное, гуманное сотрудничество, напоминаю — на благо народов СССР. Кстати, вы достаточно взвешенный человек, и внутри более спокойны, чем хотите выглядеть.

— Интересно, чему вы будете удивляться после того, как увидите Гитлера с атомной бомбой или президента США Хьюи Лонга. А хотите встретиться с Берией в качестве вождя СССР? Очень мило побеседовали.

— Ну вот, у вас есть опыт. И вы наверняка везде хотели помочь построить нормальное, процветающее общество, основанное на уважении к человеку.

— Какому человеку? — не выдержал Виктор. — Вы же тут нарисовали всеобщее расщепление сознания. Рассказать, что дальше пойдет? Эмоциональная, волевая и интеллектуальная амбивалентность, потому что один и тот же человек, один и тот же предмет и хороший и плохой, и белый и черный, кто как убедительнее объяснит. Противоположные взгляды на одни и те же вещи, противоположные идеи у одного и того же человека, бесконечные колебания между исключающими друг друга решениями — 'стой там иди сюда'. На этой почве — прогрессирующая бездеятельность, эмоциональная тупость, регресс поведения. Это вам любой психиатр разъяснит. Страна превратится в дурдом, и ваша тоже.

— Ну-ну-ну, не стоит так драматично. Наши ученые считают, что вместо буржуазии и пролетариата, о которых пишут в советских учебниках, выделятся два новых класса, разделенных не по экономическому принуждению, а по своему отношению к жизни. Низший класс называется консумптарии, это можно сказать по-русски, как 'потребланы'.

— Нет уж, давайте как есть — консультарии…

— Пусть так. Что это за люди? Типичный такой человек — гражданин немного за тридцать, не работает и не хочет, сидит на шее у родителей, валяется на диване и смотрит телевизор. Потребительский пролетарий, что-то вроде опустившегося Обломова.

— Паразит и тунеядец, по-старому.

— Пусть так. Противоположность таким людям — нетократы, или, по-русски, сетевлады. Они обычно живут в больших городах, и сами создают свою социальную идентичность. Работать они будут в основном в сфере масс-медиа, и создавать между собой виртуальные племена с помощью Интернет, через который они общаются и налаживают связи. Эти люди мобильны: сегодня он живет в Москве, завтра в Лос-Анжелесе, послезавтра в Сиднее или Токио, а потом может снова вернуться в Москву и принести с собой свое богатство в виде связей, которых он заимел. Обратите внимание, Виктор, в информационном мире главное не деньги, не вещи, а выгодные связи. Поэтому нетократы — класс-гегемон, но это не буржуазия. Для буржуа важны деньги, и власть, которую эти деньги дают, и которая даст им еще больше денег. Для нетократа важно другое. Для него важно, как бы это точнее сказать, доминирование в социальных связях.

— Короче говоря, понты.

— Знаете, мне нравится русский язык: он не так универсален, как английский, но в нем можно очень емко завернуть понятие… Под нетократов будет построен весь бизнес. Востребованы будут те, кто может очень быстро показать себя. Инвесторы не могут ждать месяцами. Это еще один резон двигаться и обрастать связями. По моему убеждению. Виктор Сергеевич, в будущем ваше место среди нетократов, как бы вы это слово не перевели.

— Я его переведу как проходимцы и карьеристы, можно? Таким быть не хочется, но стать паразитом и тунеядцем не хочется еще больше. Безопасности, я так понял, вы не гарантируете, но тут выбора у меня тоже нет. Вы ждете, чтобы я из всех зол выбрал меньшее? Я выбираю. Можете так и передать.

Сырой ветер из-за Десны усиливался; на брусчатку упали мелкие капли моросящего дождя. Брукс поднял капюшон куртки.

— Я с самого начала верил в здравость вашего ума… Теперь, когда наши отношения прояснились, возьмите на мелкие расходы, — и он протянул Виктору две толстые пачки денег.

— Сколько здесь?

— Сущие мелочи по нашим глобальным масштабам. Можете не считать. Это чтобы вы не экономили на безопасности. Много сразу тоже не тратьте, чтобы не выдать. Для начала купите электронную камеру. Не слишком дорогую, 'Вилия-робот', шестьсот сорок на четыреста восемьдесят, гибкий диск, двадцать кадров. Это где-то под пять минималок первой, поэтому не платите сразу, а берите кредит. Вы ведь фотолюбитель и вебмастер? Значит, у вас могут быть неофициальные частные заказы, власть сейчас на это глаза закрывает, а электронная камера вам нужна для работы.

— Что-то надо снимать? Так может, вместо такого дерьма за такую дикую цену, 'Эликон' пленочный взять и сканировать? Намного лучше выйдет.

— Во-первых, 'Вилия-робот' вовсе не дерьмо, а ничем не хуже последней 'Сони Мавика'. Во-вторых, сканер — это потеря оперативности. Снимать будете вот эту статую, например, парк Толстого, Курган, пейзажи всякие, в общем, то, что все у вас фотографируют. Сделаете свой сайт, там будете размещать галереи.

— А смысл?

Брукс протянул Виктору прозрачную коробочку с дискетой.

— Здесь программа стеганографии. Набранные вами тексты вшиваются в файл фотоснимка, и мы забираем их из сети, не входя с вами в контакт. Первые картинки выставите через неделю, как раз достаточно для оформления места под сайт… Спокойно. Сюда бежит милиционер. Старайтесь говорить поменьше.

Это была не милиционер, а милиционерша. По виду лет тридцать, высокая, не худощавая, с темными прямыми волосами, и приятной спортивной фигурой. Развитые икры пловчихи и округлые колени, что мелькали на бегу ниже синего форменного платья, затянутые в темно-коричневые лайкровые колготки, притягивали взгляд.

— Товариши! — крикнула она на бегу, махая рукой, — товарищи, не уходите!

— Девушка, вы хотите нас задержать? — с деланным удивлением воскликнул Брукс, когда блюстительница порядка почти финишировала. — Я с удовольствием. На пятнадцать суток, с отбыванием в районе Гагр под вашим постоянным надзором. Больше, боюсь, трудовой коллектив не отпустит.

— Товарищи, — продолжила милиционерша остановившись, — там, на аллее, человеку плохо. Похоже, что не пьяный. Помогите.

— Конечно! Идемте спасать человека. Вы вызвали скорую?

— В рации аккумулятор подсел, давно обещали новый дать, проворонили… Мобел не работает.

— Разберемся. Кстати, по секрету, я член общества Креста и Полумесяца. Красного. И еще донор. Могу спасать на водах и на пожаре, если, конечно, не слишком сильно горит.

Потерпевшим оказался мужчина кавказского вида, в широкополой кепке 'аэродром', с бакенбардами и усами, одетый в распахнутое серое полупальто из грубого волосатого сукна а-ля солдатская шинель; Виктор вспомнил, что в 90-е такой прикид входил в моду. Мужчина стоял на краю дорожки, правой рукой хватаясь за столб, а левой — за горло у расстегнутого ворота; лицо его посинело, как у покойника.

— Похоже, астма, — констатировал Брукс и повернулся к Виктору, — Товарищ, как вас… ладно, это потом, давайте к общежитию училища, там на вахте наверняка телефон. Я попробую довести кацо до скамейки. Вы еще попробуйте рацию, вдруг машина служебная в зоне действия.

— Да, вы знаете, у меня какой-то препарат для горла, — милиционерша вытащила из сумочки маленький белый баллончик аэрозоля, — может, он тоже может помочь?

— Не знаю, — ответил Брукс, подходя к потерпевшему, — прочтите, что там написано?

В этот момент кавказец резким движением сорвал с темени кепку и бросил ее в лицо Брукса, одновременно нанеся хлесткий удар в пах концом ботинка; Брукс перегнулся пополам, и семеняще отступил, но в этот момент кавказец нанес ему удар ладонями по ушам, и агент иностранной разведки стал медленно оседать на дорожку. Милиционерша повернула баллончик в сторону Виктора. 'Что вы делаете?' — хотел спросить он, но из баллончика вырвалась длинная тонкая струя тумана, и все моментально погрузилось во тьму. Последнее, что почувствовал Виктор — это то, что его с двух сторон подхватили за руки.