Книга: Ответ Империи
Назад: 10. Игра с нечеткой целью
Дальше: 12. Маленькие комедии большого дурдома

11. Искусство чесать репу

— Кофе будете?

 

'Интересное выражение. Раньше бы спросили — 'Хотите кофе?' Теперь хотеть — значит, делать.'
— Да, спасибо. Кофе у вас хороший. 'Максвелл Хаус', судя по вкусу?
- 'Московский'. Выращивают во Вьетнаме. Как они там его выделывают, не знаю. А чипсы дубровские. Угощайтесь.

 

Они сидели у себя в двести двенадцатой; группа разошлась после определения плана работ. Виктор пытался привести в порядок мысли после нахлынувшей информации. Момышев сосредоточенно помешивал сахар одноразовой пластиковой ложкой в своем стакане: лицо было явно недовольным.
— Сумбурно! Сумбурно прошло. — Илья Нариманович аккуратно положил ложку на бумажную салфетку. — Молодежь горячится, спешит самовыразиться до уяснения, заражает остальных. Не притерлись люди. А я, признаюсь, хотел показать вам образцовый брейнсторминг. Спросите, почему не ТРИЗ-семинар?
— Не спрошу. Задача слишком неизученная для большинства, трудно оперировать логикой. Я тоже подкачал — надо бы хоть терминологию освоить, а то иногда не знаешь, что и ответить.
— Терминология — дело наживное, — хитро прищурился завсектором, — вы, Виктор Сергеевич, главное, старайтесь изложить суть, образ предмета. С деталями разберутся. А то у нас народ хватается за деревья, а вот с лесом… Например, сегодня главное было — почему у вас произошел скачок, бум соцсетей. Теперь, на базе нашей теории, мы сможем развернуть наш SweetHome во Внешсети с опережением, года через два, а к две тысячи восьмому наберем миллиард счетов и будем продавать буржуям сетевую рекламу — по скромным подсчетам это принесет стране полтора-два миллиарда долларов в год. Так что не теряйтесь.
— Постараюсь. Ах да, забыл упомянуть еще о твиттере.
— Twitter? — переспросил Момышев. — От Twit, 'насмешка'? Подкалывать друг друга в сети?
— Нет, это микроблог такой, ну, ежедневник, по-вашему, туда можно писать с мобильных устройств, отовсюду. Вот идет человек по улице, что-то увидел, написал.
— Вроде песни акына?
— Может быть.
— А, вспомнил. Это про него вы говорили в исполкоме — путь пишут в блоги с мобильника, чтобы сами себя зафлудили?
— Ну да, было. Но это если довести до абсурда, когда они вообще не работают, а в блогах сидят. А так у нас микроблоги все-таки считаются развитием демократии. Вот, допустим, какой-то политический руководитель куда-то поехал, что-то увидел, сразу, с места, написал. А остальные все видят, как он работает, где бывает.
— А зачем?
— Что зачем?
— Ну, всем читать 'Я приехал в Нееловку', 'Видел тамошний дом культуры, кресла в зале старые'?
— Как зачем? Чтобы все видели, что он делает на деньги налогоплательщиков.
— А-аа… Ну, у нас это не пойдет.
— Жизнь номенклатуры закрыта?
— Нет, не закрыта… Но кого у нас она интересует? Кому у нас важно, что председатель горисполкома куда-то съездил, что-то видел, с кем-то встретился? Чтобы видеть, что он что-то делает, а репу чешет? Да пусть чешет! Важен результат. У нас в сети есть неформальные объединения аналитиков, есть сетевые, как раньше говорили, рабселькоры, они смотрят именно результаты, что сделано, насколько эффективно деньги потрачены. Вот он, народный контроль в действии! И благодаря сетям есть возможность вместе работать общественникам из разных мест, людям, которые иначе не нашли бы никогда времени куда-то ходить и какие-то документы запрашивать.
— Но для этого же, наверное, грамотность нужна?
— А для этого же у нас и работает система политпроса, а не то, как раньше, чтобы забивать мозги. И как вообще иначе? Вот у вас подчиненный, вы, что постоянно будете стоять над душой и смотреть, как он почесался? Вы посмотрите, что он сделал. А когда начинают в первую очередь следить, что делает, значит, во-первых, не представляют себе, что он должен сделать, не умеют определить цель и поставить задачу, а, во-вторых, не умеют проверить, чего достигли. Какая это демократия? Это, значит, народ властью не распоряжается, а тогда на кой она ему? Потом, приехать, распорядиться — вон там-то лужа, вот там-то яма — это не управление. Управление — это понять, причину, чего не хватало, чтобы не надо было распоряжаться. Средств, ресурсов, руководителю опыта не хватает и все такое.
— Вы правы, — ответил Виктор, — вчера и Познер об этом говорил.
— Ну вот… А с твиттером надо подумать, технически идея интересная… надо только найти, для чего, чтобы это в пустозвонство не превратилось и не отрывало время у народа.

 

К вечеру дождь окончательно стих, и небо затянула сероватая пелена, похожая на грязную штукатурку; Виктор расстегнул плащ, и у него родилась надежда, что погода будет не самой плохой для свидания. Обратно он сел на мотор до площади Ленина; в динамиках нежно булькала легкая мелодия 'Маленькой звезды' и гипнотизирующий голос Мадонны делал мелькающие в окне пейзажи настолько умиротворяющими, что хотелось выйти, развести у дороги костер, и тихо смотреть на проносящиеся мимо грузовики, размышляя о чем-нибудь вечном.

 

На площади перед входом в драмтеатр был флеш-моб, первый из замеченных Виктором в этом мире: пацаны и девчонки в расстегнутых куртках и красных водолазках, на которых Дар Ветер приемом самбо заламывал руку Дарту Вейдеру и красовалась надпись 'Космос-наш!' торчали гурьбой прямо по центру. Как раз в этот момент подошел наряд дружинников: поговорили, посмеялись, пошли дальше. Вроде как безобидно и идейно правильно, а может, эти флеш-мобы сам горком комсомола и организует.
В вестибюле мало что изменилось; очередь в кассу была человек десять, и Виктор, наконец, поинтересовался, на что, собственно, он и его будущая знакомая, идут. Спектакль назывался 'Дневник провинциала в Петербурге', по Щедрину, и Виктору это мало что говорило. В школе он осилил 'Историю одного города', показавшуюся прикольной, и 'Господ Головлевых', показавшихся занудными; пробовал 'Современную идиллию', но через пару глав бросил, а про эту вещь классика вообще ничего не было. Тогда он попытался уловить суть из реплик людей из очереди, но, кроме 'артхауз', 'историческая спираль' и 'обязательно стоит сходить', ничего не понял..
'Артхауз, так артхауз', вздохнул Виктор, 'значит, будем знакомиться'.
Места оказались в партере. Виктор не спеша вышел из вестибюля, подставив лицо под холодную струю вечера, и тут только он вспомнил, что даму-то как раз еще не пригласил. Спешно вытащив 'ВЭФ', он торопливо набрал записанный на бумажке номер. Раздались гудки, и, как показалось, где-то рядом, певучий женский голос произнес: 'Алло! Я слушаю!'
— Простите… Вероника Станиславовна?
— Да. Я слушаю.
— Это Виктор Сергеевич… — Виктор сделал паузу, и потом сразу выпалил. — Простите, вы не против, если я вас приглашу сегодня в театр?
В трубе зашуршало, но тут же снова послышался голос:
— Нет, я совсем не против…
— Тогда я жду возле театра. Я буду стоять у правой колонны, одет в черном плаще…
— Не надо, я вас узнаю. Я через полчаса подъеду. Начало же в семь?
— Да, кажется… — Виктор обернулся, ища глазами афишу, — да, в семь.

 

…В эти полчаса Виктор за все время пребывания в здешнем мире почувствовал, что ему нечего делать. Не то, чтобы вообще нечем заняться — просто что-то начинать в столь короткий промежуток времени не имело смысла, и время, незаметно проскакивавшее, словно машины на перекрестке, вдруг стало растягиваться, нудно, надоедливо, стрелки на часах затормозились, и вообще в душе Виктора Сергеевича возникло давно забытое, беспокоящее ожидание чего-то неизвестного.
'Положено ли покупать цветы? Но мы еще даже не знакомы, а цветы — это какая-то определенность отношений. Тем более, кто знает, какая она из себя и вообще. А просто, в театр, так сказать, общая любовь к культуре… Это еще не ухаживания, это знакомство. И вообще, не надо дергаться. С Ингой было все проще и естественней… и ее уже нет. Не опасен ли я? Не принесу ли несчастий? Чушь. Стечение обстоятельств. Вероника-то не шпионка… А ты что, знаешь? Что ты знаешь о ней? Ладно, не будем мандражировать, увидим, и — ничего многообещающего. Знакомые, просто знакомые. Вряд ли она смотрит на это серьезно… ну, конечно, вряд ли она смотрит серьезно, так, легкое приключение, сегодня было, завтра другое. Да, наверное так. Не в загс приглашаешь.'

 

Проще всего было убить время, ходя по универмагу, но сейчас это трехэтажное здание почему-то раздражало Виктора. Он вдруг понял, что и это раздражение, и нетерпеливое ожидание, все это на самом деле было лишь прорвавшимся тайным желанием закрутить роман с совершенно неизвестной ему женщиной. Он не знал, стыдиться этому или радоваться; здесь он был совершенно оторван от своих корней, надежда на возврат обратно, в свою прежнюю жизнь, была слишком призрачной, и, возможно, эта попытка познакомить и была со стороны Светланы неявным признанием беспомощности здешней науки перед тайной переноса.
Напротив театра, у входа в сквер, здесь, как и в его реальности, тоже стоял памятник, только не Тютчеву, а Алексею Толстому; скульптура стояла на высоком постаменте в виде колонны ионического стиля, и у подножия ее кругом стояли изваяния богатырей и былинных героев, имен которых Виктор не знал. Колонну окаймляло полукольцо берез, и в их тени уютно расположились скамеечки, ныне пустующие по причине холодной и сырой погоды; за полукольцом, по ограде сада, расползался тенистый плющ, а вдоль ограды тянулись клумбы, на которых вздымались волнами кусты вьющихся роз.
— А все-таки это не совсем хорошо, — услышал он за спиной женский голос, — в парке бюст Толстого, и здесь его же памятник, а Тютчева ни одного. Не слишком ли много?
Виктор оглянулся; за ним стояла пара средних лет, мужчина держал в руках увесистый широкоформатный 'Киев', пытаясь поймать в зеркальный видоискатель выгодный ракурс.
— Ну ты же знаешь, Нинуль, — ответил мужчина в паузе между щелчками затвора, — тютчевский мемориальный парк решили делать в Судке, где Дворец Пионеров, там же и памятник будет…
'Это где? Наверху, где у нас афганский мемориал? Ну да, здесь же не было афганской, и мемориала тоже… А, может, в самом овраге? Надо будет сходить, только не по такой погоде.'
Обойдя памятник, Виктор прошел по аллеям сквера к выходу на Фокина; старые лев и львица, сторожившие выход, были на месте, и все так же грозно зыркали глазами на проезжавшие авто. Наискосок мелькнула знакомая вывеска 'Книги'. 'А вот туда я еще не заглядывал', подумал он, и поспешил к переходу.

 

Книжный встретил его тихим гулом и массой людей, которые, стараясь не шуметь, благоговейно перелистывали страницы, выискивая необходимые им издания; часть из покупателей сидела на корточках, или, наоборот, влезала на невысокие стремянки, пытаясь достать то, что зоркий глаз подметил на верхних полках стеллажей, тянувшихся почти до самого потолка. Два зала, что тянулись по всей длине фасадов стоящего углом дома, напоминали неторопливый муравейник. В техническом крыле Виктор набрел на великолепное издание по администрированию УНАС в четырех томах; он пожалел, что тащиться с таким в театр неудобно и остается лишь надеяться, что в стране тайного коммунизма это монументальное произведение не будет в дефиците. Художественный отдел, так же, как и в нашей современной реальности, пестрел разнообразием авторов и изданий, но, в отличие от книжных лотков, здесь почти не было легких развлекательных вещей; полки ломились от изданий и переизданий того, что можно было отнести если не к отечественной и мировой классике, то к авторам серьезным. С некоторым удивлением он обнаружил на стеллажах Розанова и Даниила Андреева — в серии 'Антология философских воззрений'; повинуясь внезапному импульсу, он снял с полки 'Апокалипсис нашего времени' и пролистал, словно желая убедиться, что это не розыгрыш, и что это не альтернативный Розанов, который здесь, в этой реальности, написал про постъядерный мир.
'И вот я думаю — евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину 'опустошенною' и от этого погибает…'
Это был реальный, исторический Розанов, и что-то реально-тревожное, современное почудилось в этом наугад выхваченном обрывке чужой мысли человека, давно покинувшего этот свет. Виктор снова приник к тексту:
'Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, незнаем — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский'.
'Однако, философы как собутыльники: о чем ни речь, а после третьей все на одну тему…'

 

Что-то прошелестело сверху, ударило Виктора по плечу и шлепнулось на пол. Он опустил глаза: к ногам его свалился томик сочинений Данилевского.
— Простите, пожалуйста! — донеслось откуда-то со стремянки.
'Черт, да я же так на свидание опоздаю! Не хватало еще заставить даму ждать.'
По счастью, от книжного до драмтеатра было три минуты ходьбы скорым шагом. Виктор пронесся вдоль желтого сталинского дома, где окна фасада были обрамлены барельефами из ваз, призванных изображать изобилие, и где его на мгновение обдали вкусные запахи из столовой, обогнул серого котенка, вздумавшего гулять по тротуару под окнами УВД, успел проскочить на зеленый на перекрестке перед универмагом, и спустя секунды уже занял назначенное место возле колонны.

 

— Добрый вечер! Я не заставила вас ожидать слишком долго? Сегодня холодновато, я боялась, что вы застудитесь.
Он сразу узнал этот вздернутый носик и немного печальные глаза с длинными ресницами; на Виктора смотрела та самая женщина, с которой он случайно давеча столкнулся на лестнице в 'Парусе'.
Назад: 10. Игра с нечеткой целью
Дальше: 12. Маленькие комедии большого дурдома