Книга: Ответ Империи
Назад: 4. Атака хронов
Дальше: 6. Регрессор

5. Трудно быть багом

К вечеру после ужина — на этот раз в столовой, по талонам бесплатного питания для командировочных — его снова проводили в "убежище". Число охранников оптимизировали до одного. Почему — Виктор, так и не понял, как и того, что значит "бесследно исчез".

 

Было ясно одно — надо поддерживать физическую и моральную форму. Он снова побрился — мысль о возможном ночном вызове не оставляла его, и он хотел встретить этот момент приведенным в порядок, — принял душ, и нашел среди кассет в тумбочке "Путь в Сатурн". "Это должно придавать силы", — сказал он себе.

 

"Итак, меня пока изучают", рассуждал он, глядя на экран. "И правильно делают. Чем больше изучат, тем меньше причин видеть во мне угрозу. Слон в муравейнике… Угораздило сразу налететь на этих журналистов. Хотя, конечно, если о моем появлении знают на западе, то это уже гарантия, что… Да нет никакой гарантии. Если что — просто как жертва этой самой перестрелки на вокзале, и все. На Запад только лохи надеются"

 

Самое паршивое в том, что эта роковая брюнетка отчасти права, подумал Виктор. В информационном обществе обычный человек, просто будучи самостоятельной личностью, может стать разрушителем общественных устоев. И дело даже не в том, что до него домогается государство, чтобы сотворить произвол, как об этом пишут всякие диссиденты, даже не то, чтобы над ним хотел сотворить произвол кто-то обличенный властью, нет! Все это случаи известные и понятные, и человек, даже при полной невозможности противостоять произволу, все-таки чувствует, что на его стороне правда. Страшно было то, что он действительно может представлять собой опасность, и в этом случае сама совесть будет требовать ограждения его от общества только за то, что он существует, какой есть, каким его сформировала вся предыдущая жизнь, система и то же общество.

 

Этот печальный факт камня на камне не оставлял от тех надежд, которыми было пронизано светлое, солнечное утро российского интернета в том самом девяносто восьмом нашей реальности. В ту пору собравшиеся в сети интеллектуалы, знавшие английский со словарем, слова из трех букв URL, FTP и WWW, а также где в настройках Нетскейпа менять шрифты на кодировку KOI-8, честно надеялись, что новая технология вернет наше общество от демократии представительной, потонувшей в партийных интригах и сливах копромата, к прямой интернет-демократии, простой и незамутненной, как античный форум. Они мечтали о мире, где каждая кухарка сможет управлять государством через электронные собрания граждан и общаться с руководителями всех уровней через чаты и рассылки. Они мечтали о слиянии миллионов людей в коллективный разум, который из разных точек России и мира напишет Великую Энциклопедическую Книгу, где будет собрана вся мудрость о ходе реформ, борьбе с кризисом, коррупцией и миграцией, и, конечно, о защите прав человека и окружающей среды.
Все эти мечты о галактической интернет-демократии уперлись в человека, точнее — в его личность. Пока в Рунете сидел советский человек, точнее, квалифицированная и морально устойчивая часть ИТР, дорвавшаяся до модема 14400 бод, и мечтавшая о 56К, как о манне небесной, с ее уровнем образования, моральным кодексом и привычкой, как в песне, раньше думать о Родине, а потом о себе, интернет-демократия казалась такой же близкой, как мировая революция в 1918 году. Но стоило только в мировой паутине оказаться детям той самой демократии, ради которой все и затевалось, то-есть тем, кто гребет под себя и кому без разницы, каких размеров его отечество, стало очевидным, что либо демократия, как государственный строй, этих своих детей сожрет, либо они ее, но кто-то кого-то должен. Коллективный разум превращался в коллективный троллинг, электронные собрания — в организацию взаимных плевков в острой или хронической форме, а сами сервисы общения последовательно заплывали спамом.

 

Интернет уперся в собственное противоречие, с коим и был рожден. С одной стороны, все понимают, что если троллей и прочую шушеру не гнобить самым тоталитарным образом, то они заполонят все пространство, с другой стороны, если гнобить троллей, они создадут свои форумы, где троллями уже будут считаться нормальные люди. Интернет по своей технической природе демократичен, как публичный сортир, где каждый может нацарапать на стенке любое мнение по любому вопросу. Однако любое мнение ценно лишь в той степени, в какой отражает наличие знаний и мозгов у того, кто его высказал. И если в равной степени давать говорить каждому и считать одинаково ценным мнение этого каждого, то мы довольно быстро упремся в то, что пространство окажется забито множеством мало- или вовсе даже неквалифицированных мнений. При этом нормальные люди, увидев это, просто не будут там писать и даже читать это не будут. То-есть, Интернет в его нынешнем виде дал право человеку свободно думать и говорить, но лишил его смысла делать и то и другое.
Более того, стремление каждого к личному самоутверждению, ставшее основной моралью нынешнего общества, ведет к тому, что любая борьба мнений в Интернете из поиска истины превращается в борьбу личностей или групп за место в информационном пространстве. Чем дальше идет спор, тем менее важно, зачем он был начат, тем важнее своим постингом стать на голову противника; и так до тех пор, пока демократический обмен мнениями окончательно не превращается в срач.
В довершение всего, годы свободного виртуального общения сограждан привели к привычке отрывать свое "Я" физическое от "Я" сетевого. Юзер почувствовал себя Фантомасом, который может в любой момент натянуть на себя любое "Я", что угодно с ним сделать и заменить другим, а если надо — наплодить сразу целый десяток. Возможность изгаляться над собственным сетевым "Я" приучила относиться с пренебрежением и к сетевому "Я" окружающих, и эта привычка к безответственности будет подсознательно переноситься на любые инструменты виртуального общения, даже если там не будет анонимности.

 

И если мы, находясь в здравом уме и твердой памяти, хотим сделать из этой виртуальной помойки инструмент общественного самоуправления, то у нас только два варианта. Либо придется снова привести всех пользователей и-димокраси к стандарту добропорядочного советского человека, либо надо плюнуть на принципы и пользоваться этой непосредственной интернет-демократией как красивым прикрытием волюнтаризма, что тоже есть выход.

 

Внезапно ожил телефон. Резкая электронная трель оборвала речь немецкого офицера из разведшколы: Виктор надавил на паузу на телевизорном пульте. Хорошо останавливать немцев пультом, усмехнулся он про себя. Охранник снял трубку и спустя секунду протянул ее Виктору.
— Вас.
В трубке послышался голос Светланы.
— Виктор Сергеевич, вы еще не ложитесь спать?
— Нет. Смотрю кино.
— Вы не возражаете, если я к вам зайду уточнить кое-какие детали? А то гонять вас туда-сюда уже поздно.
"А инструкция это позволяет?" — подумал Виктор, но неожиданно для себя спросил:
— А вы еще работаете?
— Да… Надеюсь, что дома ругать не будут.
— Ну подходите, может, побыстрее разберемся.

 

Она появилась из-за застекленной двери прихожей, внеся с собой какую-то вечернюю свежесть и все тот же преследующий повсюду запах дымка от сжигаемых листьев. В овраге дачи и за запретами трудно проследить, подумал Виктор.

 

— Ну, как вы устроились?
— Великолепно.
— Хорошо, что не теряете чувство юмора.
— Абсолютно серьезно. По сравнению с положением секс-рабынь из бывшего Союза в Лондоне из нашей реальности мое положение можно считать королевским.
— Вы имеете в виду женщин — асоциальных элементов, выехавших за рубеж?
— Я имею в виду женщин, вывезенных обманом или насильно и которых избивают и заставляют отдаваться клиентам до тридцати раз в день. Таких данных о нашей реальности в досье нет?
— Вы хотите меня шокировать?
— Нет. Просто хочу объяснить, почему я не принял от Запада миллион, если такое поведение выглядит странным.
— У нас оно не выглядит странным. Что бы вы здесь больше всего хотели?
— Работать. Самое время работать. Понимаете, для нас на заводе в перестройку не колбаса была главное. Мы не колбасу требовали, черт с ней, яйца можно есть, курей, нашли бы что, все бы это наладилось. Нам, выученным работать, исследовать, приученным мечтать о завтрашнем дне, надо было самореализоваться. Внедрить изобретения, рацухи, создать, черт возьми, то, что лучше JVC, "Шарпа" или "Соньки". Надоело быть вторыми и третьими, хотелось быть первыми, как Королев, Курчатов, Попов, те, про кого писали книги, снимали кино, чьи портреты вешали в аудиториях института. Это была великая мечта инженера. Большинство в этом не признавалось, нескромно вроде, но в подсознании у всех это было — чтобы государство смогло взять от нас все, на что мы способны, для чего учились.
— Ну а как же очереди, все эти бытовые неудобства, дефицит…
— Светлана Викторовна, я вам вот что скажу. В конце перестройки приезжал к нам в Брянск один демократ… как же его звали-то… а, вспомнил: Артем Тарасов. Первый легальный миллионер. Он куда-то там выдвигался. Ну так вот, он ведь не колбасу нам обещал! И даже не черную икру всем! Он обещал такой строй, где в человеке ценят новатора. О швейной машине нам рассказывал, которая шьет взад, вперед, вбок, чуть ли не фанеру, еще про что-то, сейчас уже не помню… Народ чуть не на руках его носил.
— А потом?
— А после реформы о нем не слышно стало, не знаю уже. Но вот что главное: Вот здесь, у вас, я увидел то, что он нам тогда обещал, такой строй, общество свободного труда. Он обещал, а вы это здесь сделали. Вот теперь, при такой жизни, только работать. Машины создавать, дороги высокоскоростные строить на триста, на пятьсот километров в час.
— А дороги-то зачем? — удивилась Светлана, и, по-видмому, искренне.
— Ну как же?.. Ну, вот, что с Китаем сейчас подписывают, и вообще… Мобильность-то населения повышается.
— А, это… Но это в основном технология на экспорт, у нас ее развивать не будут. Нерационально.
— В смысле, дорого?
— Не дорого, а нерационально. Помните, в шестидесятых сверхзвуковые пассажирские самолеты делали? Ту-144, "Конкорд"… Они не прижились. Нерационально.
— Постойте, но как же Франция, Германия, Япония, тот же Китай…
— Но это когда начиналось-то? Альтернативы физической мобильности в то время просто не было. Поэтому за рубежом создали из этой мобильности культ, ввели ее в экономическую теорию, чтобы оправдать развитие огромной технической структуры скоростных железных дорог, которая сама себя лоббирует. А теперь посмотрите на Россию. У нас огромные пространства и людей на них мало. Вы представляете, сколько надо строить дорог, и с какой скоростью ездить, чтобы человек смог наши необятные пространства охватить? Здесь нужна иная технология, когда человек в долю секунды перемещается в любое место Союза.
— И вы ее нашли? — ахнул Виктор.
"Так может… так может, и по времени они перемещают?!"

 

Светлана улыбнулась.
— Конечно, нашли. Компьютерные сети. Основной транспорт будущего. Человек, не выходя из дома, не выезжая за город, может в любой момент перелететь и в Магадан, и в Ригу, и в Ташкент. Он может так ездить в командировки, посещать строительные объекты — а уже есть такая технология телекамер через сети, — может присуствовать на совещаниях, делать чертежи машин в десятках организаций, разбросанных по стране, управлять огронмыми фирмами, и даже ставить опыты — ведь основную часть информации ученым теперь дают не личные наблюдения, а сигналы приборов. А сигналы можно передать по сети куда угодно, и обрабатывать где угодно.
— Но ведь не все же так можно решить. Например, вживую съездить к родственникам, да и на юг… На море не будешь просто смотреть.
— Если надо срочно к родственникам, у нас удешевляют авиаперевозки. Первые пассажирские машины у нас строили на основе бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов, а сейчас основное — это экономичность. А на юг главное правильно организовать сервис. Раньше человек мучился несколько суток в вагоне, теперь, войдя в поезд, он начинает отдыхать. Ездят же люди в круизы на теплоходах по Волге или Днепру, там вообще медленно, но они отдыхают, я сама так с детьми ездила. Купались на каждой стоянке, сколько городов новых повидали…
— Мне тоже доводилось. Красивые места в России…
— Вот, как только человек садится в поезд — это для него железнодорожный круиз в двухэтажных вагонах. Даже питание каждому по диете определяют, как в ведомственной поликлинике врачи указали. Компьютерные сети в умелых руках — это все. Только важно четко разделить, где вопрос решает переброска информации, а где человек должен остаться человеком, живым, чувствующим, а не уходить в почтовые романы. Культура здесь еще не сказала своего последнего слова.
— М-да. Скажите честно, зачем вам при всем при этом неандерталец из капиталистического прошлого? Кроме научного интереса и проверочных мероприятий, каких вшей он с собой завез?
— Вот вы как… А я только что хотела вас спросить, как вы смотрите на перспективы демократизации СССР. Без развала страны, конечно.
"Провокационный вопрос? Или… А что меня провоцировать? Я вообще-то тут из демократической страны, значит, как честный гражданин, в демократию просто не могу не верить."
— А что, знаете, у вас получится. Вы только, пожалуйста, как японцы говорят, лица своего не теряйте. Демократия — это не право личности, это право личностей уживаться вместе, рассудить по справедливости… Это, это… как вам сказать, это диктатура закона, ума и совести; этими тремя вещами невозможно злоупотребить.
— Я смотрю, вы взволнованы.
— Так. Наболело. Понимаете, ходишь тут у вас и завидуешь — почему мы не смогли так же.
— У вас еще все в будущем. Вот вас изучим, посмотрим, какие в вашем мире, как говорят на западе, баги. Может и найдем, что посоветовать.
— Хочется верить.
"Баги, значит, будут по мне изучать… Ладно, не бери в голову, по чем им еще их изучать-то?"
— А пока вот это вам оставлю… — и она положила на стол ярко-зеленый пластмассовый футляр размером примерно с органайзер, напоминавший то, что Виктор заметил у подростков возле подъезда Мозинцева в первый раз; за коробкой появились адаптер питания и шнур. — Всего доброго, а то в семье заждались.
— Вам тоже всего доброго. До завтра!

 

Ее силуэт в элегантном красном пальто растял в ярких лучах люминесцентных ламп гостиничного коридора; вместе с лучами в номер залетело свистящее эхо от пылесоса горничной, убирающей ковер, распалось, растеклось по обоям и потолку, и замерло, отсеченное закрывшейся дверью. Виктор раскрыл футляр: внутри обнаружилась клавиатура немного побольше, чем у недавно вышедших из моды в нашей реальности китайских записных книжек, и жидкокристаллический экран с почтовую открытку, по виду, черно-белый. Он передвинул рычажок "Вкл.": на экране, одна сменяя другой, появились надписи:
"Компулятор КМТ407П идет загрузка. "
"Обнаружен канал открытой радиосети. Войти под именем Сварог14 Д/Н?"
Виктор нажал "Д", на что девайс ответил "Вход в сеть с правами 1 уровня": здесь это соответствовало тому, что у нас обычно называют "guest". Впрочем, здесь guest'а, как такового, не существовало из-за отсутствия анонимности.
На экране высветилось что-то вроде интерфейса браузера Lynx под терминал VT100 и восьмидесятисимвольный дисплей; тут Виктору стало понятно, что качественная каталогизация в здешнем вебе — это жестокая необходимость.
"А сервак небось распознает клиент и сразу выдает под него страничку", попутно заметил он. "Стало быть, компулятор — это нетбук, только менее продвинутый. Интересно, зачем мне его дали? Прорыв информационной блокады? Или смотрят, не попытаюсь ли с кем-то связаться, дать сигнал? Ладно, глянем теперь уголовный кодекс."

 

Отдельной статьи за хроноагентство Виктор не нашел, и это его немного обнадежило. Правда, это значило лишь то, что сведения о попаданцах будут держать в секрете, да и припаять шпионаж по формальным признакам при желании всегда можно, даже если ни одно государство мира не признает его, Виктора, своим агентом или хотя бы гражданином (а кто в таких случаях признает?). В разделе "Преступления в сфере информации" были вполне предсказуемые статьи за несанкционированный доступ, создание вредоносных программ, а также нарушение деятельности государственных компьютерных систем путем физического воздействия на аппаратуру, носители информации и средства передачи данных. Зато среди госпреступлений, в числе прочего, обнаружилось разъяснение, что к антисоветской агитации и пропаганде, в частности, относится публичное отрицание справедливого характера Великой Отечественной со стороны СССР, решающей роли последнего в разгроме фашизма, освободительной роли РККА, а также многонациональности характера фашистского геноцида. Виктор хихикнул: последним сразу долбанули и по нацистам, и по сионистам. Кстати, отрицать или умалять роль партии в победе советского народа над фашизмом как раз не запрещалось: то ли партноменклатуре показали место, чтобы не выпендривалась (и опять интересно, кто именно? не сама же?), то ли, наоборот, эта роль казалась здесь очевидной.
"Партократию, как класс, здесь сдерживают информационным оружием!" — вдруг пронеслось у него в мыслях. "Ну да — прямой пиар ограничивают, критику хоть через заднее крыльцо, но пропускают, и, видно, полного идеологического контроля не дают, да еще эта фраза про демократизацию, если это не провокация, конечно… А как же она, эта партократия, не взяла реванша, что ее держит?"

 

"Кстати, сегодня уже неделя, как я здесь", подумал он спутя минуту, "всего неделя, а почему-то такое чувство, что в этой реальности и родился. Может, это действительно так? СССР — наша историческая родина, и мы оказались с нее изгнаны, разделены, рассеяны по лицу земли? А может, не только СССР? Где наша земля обетованная — на Красной площади в Москве, на Владимирской горке в Киеве? А может, на Косовом поле?"

 

— Простите, занавеску можно открыть? — спросил он охранника; тот кивнул. Виктор погасил свет, и раздвинул шторы. Над подсвеченным прожекторами фасадом планового корпуса сияло чистое ночное небо, и самой яркой и крупной звездой, пересекая черноту, плыла БКС, поднебесный авианосец этой новой и не во всем еще понятной, но уже ставшей такой близкой ему России.
Назад: 4. Атака хронов
Дальше: 6. Регрессор