13. Классовые бои с тенью
Мокрый асфальт отражал свет рыжеватых натриевых фонарей над площадью перед драмтеатром. Покрытые влажными пятнами неоклассические фасады вызывали у Виктора ностальгические воспоминания о Вашингтоне — после возвращения советский ампир вызывал у него стойкие ассоциации с курсом новой демократии и памятью о жертвах фермерского голодомора. Не хватало только какой-нибудь мелодии в исполнении банды Тэда Льюиса.
Угловой гастроном отблескивал стеклянными плоскостями окон и приятной вывеской "Дежурный"; он не только не был переделан в магазин самообслуживания, как это практиковалось в советское время, но, напротив, там был тщательно восстановлен послевоенный интерьер, с гнутыми стеклами прилавков, пузатыми стеклянными шарами и короткими цилиндрами для бакалеи и конфет, стройными конусами на вертушке в разделе соков, белыми античными барельефами на голубых стенах и натюрмортами, изображавшими изобилие. Впрочем, то, что лежало под стеклом, очень напоминало брежневский Елисеевский, только обратно без очередей.
Отсутствие очередей в бериевском СССР пятьдесят восьмого Виктора удивляло меньше: там и войны такой не было, и народ из деревень менее поуехавши, так что карты в руки. Здесь же изобилия надо было достичь уже после основательно подразваленного оккупацией и перегибами села, в котором народу осталось в разы меньше, а кормить это село должно было народу в разы больше.
То, что он увидел вблизи, немного проясняло. Колбаса, например, была десять-пятнадцать, а то и двадцать за кило; то же самое касалось и других мясных продуктов, включая фарш, котлеты и прочие полуфабрикаты. Молочные подорожали не все — в основном животное масло и твердые сыры, за исключением колбасного. Куры были дороже на треть, яйца — нет. Таким образом, полтора минимума, с которыми его пока не кидали, съеживались в зависимости от диеты до ста двадцати — ста пятидесяти рублей в пересчете на тот же застой. Скромно существовать, особенно при даровой койке и бесплатном общественном транспорте, конечно, было можно, но чтобы более-менее прилично жить, набо было искать либо "левака", либо еще одну постоянную нелегальную работу во вторую смену. Однозначным путем экономии было не пользоваться столовыми и варить в подсобке.
— Скажите, а колбаса у вас только коммерческих сортов? — спросил он у продавшицы, углубившейся в журнал "Здоровье". Вопреки ожиданиям, продавщица тут же отложила журнал и с улыбкой подскочила к прилавку.
— Что спрашивали? В каком смысле коммерческих?
— Ну… по меньшей цене когда обычно у вас колбасу выбрасывают?
— Гражданин, у нас продукты не выбрасывают, — чуть обиженно ответила продавщица, — их привозят свежими и правильно хранят, поэтому они не портятся.
— Спасибо, я про другое немного… Сейчас колбаса у вас только по коммерческим ценам.
— А по каким же? Вам же перечисляют нормированную компенсацию?
"Черт! Они дотации на продукты монетаризовали… монетизировали! Блин, это же опять паспорт нужен!"
— Да я еще не смотрел…
— А вы обязательно проверяйте, вдруг при пересчете ошибка какая. Если что — паспорт сразу берите и в собес. А пока возьмите, например, свежую останкинскую, ее только завезли.
— Если свежая — свешайте, пожалуйста. Грамм двести.
— Порезать?
— Что? Нет, не надо, кусочком.
— Да, быстро времена меняются, — задумчиво промолвил Виктор, глядя, как продавщица быстро запаковывает колбасу в пленку.
— Это насчет очередей что ли? А, не только вы, многие не верили. Если наше государство уж за что-то возьмется… Помните — очередь наш классовый враг, теневые дельцы — новые капиталисты, установим над ними диктатуру трудящихся…
— Ну, кто же этого не помнит? — согласился Виктор, хотя, конечно, не помнил.
— Вот и установили. Из-под прилавка не поторгуешь, зарплаты, правда, подняли, но они со сдельщины, так что спасибо за покупку.
— Вам спасибо. Хороший у вас магазин.
— Ну вот, заходите еще. А знаете, — она нагнулась к Виктору через прилавок, так, что даже стало боязно, не обрушится ли прилавок под тяжестью бюста, — это еще Нострадамус сказал, что в Россию вернутся править Романовы.
— Не могу ничего сказать. Его все по-разному трактуют.
Какими неожиданными знаниями обогащает в Союзе покупка колбасы, думал Виктор, меряя шагами несколько сотен метров от гастронома до остановки у технологического. Во-первых, ясно, что пропатчили марксизм и "обострение классовой борьбы" повернули против партийно-хозяйственной номенклатуры и обслуживающего их слоя "блатных", тех, кто достает дефицит, вкупе с теневой экономикой. То-есть, превентивно угрохали всю социальную базу нашего нынешнего бизнеса. Но, — и это "во-вторых", — тут же бизнес допускают в виде кооперативов, правда, на поводке, но допускают. В-третьих, интересная у них политика льгот. Троллейбус бесплатный, маршрутка коммерческая, жратву монетаризировали. Тут есть своя логика — на тролле человек просто кататься не будет, даже если бесплатно, а вот субсидируемые продукты будет набирать про запас. Непонятно другое — почему власть вдруг перестала привычно выпячивать себя и расхваливать. Во второй реальности, в пятьдесят восьмом, подобные вещи еще как-то можно было как-то объяснить: с одной стороны, культ Сталина без активного его присутствия не культ, а с другой — "Сталин жив", то-бишь, в биостазе, и разоблачать его, чтобы начинать уже свой культ, опасно — а вдруг пробудят или народ не поймет? Так что власть волей-неволей должна была там притаиться в тени, чтобы никто не сверял самостоятельные действия с устоявшимся каноном. А здесь в чем дело? У Брежнева культ не культ — подхалимаж обыкновенный, и, по меркам нынешнего бизнеса, даже скромный. И вообще — что здесь торкнуло власть ополчиться против самой себя, против того, что обеспечивало ей даже не какие-то материальные блага, а статус, сознание того, что человек может то, чего лишено большинство советских людей? Что такого здесь случилось? Война? Наоборот, афганскую не начали, восточный лагерь сдали…
"Четверка" шла до Кургана, и Виктора это вполне устраивало. Салон был полупустой; на сидении позади него громко разговаривали два слегка тяпнувших мужика.
— Так слышь, чего скажу: человеку мало просто зарабатывать. Вот ты смотри, деньги, что такое деньги? Вот ты думаешь, просто деньги… нет, ты постой, послушай. Вот мне важно, когда это не просто деньги, а что?
— Что?
— Благодарность от людей, которых я уважаю. Мне важно, что я сделал что-то для людей, которых я уважаю, поэтому я для них с душой сделаю. А когда человек вынужден работать для людей, которых он не уважает, то хоть хорошо ему заплатят, хоть как, все равно это не то, все равно его надо пинать, чтоб он сделал. Ты согласен?
— Не, ну деньги-то он получит.
— Деньги, получит, ты погоди, но счастья с такой работы иметь не будет.
— Почему чему не будет?
— Потому что человек не машина, он не может просто так, вот выработку дал, столько-то в него залили. Человек, вот, нормальный человек, он не сферический конь в вакууме. Ему важно, как он среди людей, и как люди к нему. Вот я раньше жил проще — подзаработать, бухануть там, да? А потом меня однажды как шибануло: ну вот помру я и что, и все? И все уважение ко мне кончится? Это что, как будто я вообще не жил, получается?
"Философы", подумал Виктор. Подошла его остановка, так что окончания спора он не дождался. А еще он подумал, что подслушивать чужие разговоры нехорошо; но сейчас и без этого не обойтись, чтобы понять, что это за мир и как в нем выжить.
…В подсобке он раскрутил заднюю панель центрального блока JVC и тщательно посмотрел, нет ли на платах закладок. Когда-то, давным-давно, когда он работал на заводе, ему довелось такой же в частном порядке ремонтировать; теперь он пялился в мозаику радиодеталей на зеленоватом текстолите в ожидании угадать чужеродный элемент. Результаты его ободрили; ничего не соответствующего разводке платы или поздних паек он не обнаружил, закрутил крышку обратно, и, воткнув наушник в гнездо, одновременно отключавшее колонки, переключился на короткие. Первое, что ему встретилось, был "Голос Америки", без глушилок, и Виктор решил от добра добра не искать.
Слушал он долго, запивая информацию чаем и зажевывая разогретыми в микроволновке бутербродами. Пересказывать передачи было бы долго и нудно; всю информацию, которую на него вылили из-за бугра, он мысленно разделил на три группы.
В первой группе была информация, которую вражий голос при всем своем желании исказить не мог, ибо она была известна каждому советскому слушателю, и сомневаться в которой последнему не было причины. Самым ценным оказалось известие, что страной правит Романов; не тот, который из династии, а бывший первый секретарь Ленинградского обкома. Правил он с конца восемьдесят третьего года, сменив Андропова, который, как и в нашей реальности, принял страну после смерти Брежнева. Однако здесь в период Андропова совершенно неожиданно, в том числе и для Запада, прошла кампания по разоблачению троцкистов, на которых превентивно свалили всю вину за массовые репрессии, голод начала тридцатых, раскулачивание, красный террор и, наконец, самое страшное — за дефицит колбасы и туалетной бумаги. Берия был объявлен жертвой государственного переворота; общественности предъявили факты, из которых следовало, что обвинение было сфабриковано. Из всего этого последовали два оргвывода: декларация возврата к сталинизму, как истинно народному курсу, и последующее воцарение Романова, как приверженца этого курса.
Пять лет, то-есть до конца восемьдесят восьмого года Григорий Романов был генеральным секретарем, затем, "в ходе проводившейся в СССР реформы хозяйственного и государственного механизма", был избран на вновь созданный пост Президента СССР, с избранием на второй срок в конце девяносто третьего. При этом первые выборы были безальтернативными, а на вторых Романов опередил на двадцать процентов голосов основного соперника, М.С. Горбачева, выдвинутого от "марксистской платформы КПСС". Почему Горбачев был выдвинут от этой платформы, Виктор так не понял, ибо в его реальности марсксистская платформа в КПСС была крохотной прослойкой интеллектуалов-философов, и ее основное достоинство оказалось лишь в том, что ее сторонники не оказались ни в чем замешаны. Генсек в КПСС был все-таки один, и на этот пост после Романова назначили Щербицкого, который в этом, то-есть, девяносто восьмом году, тихо справил свое восьмидесятилетие и был, насколько понял Виктор, кем-то вроде авторитетного всесоюзного аксакала: права командовать министрами не имел, но к нему все прислушивались и принимали за рубежом практически как главу государства. "Голос из-за бугра" заявил, что за Щербицким стоят ветераны. Почему бы и нет, подумал Виктор, в этой реальности он не прокололся на этой глупой ситуации с первомайским парадом после ЧАЭС…
В том же восемдесят третьем на пенсию по состоянию здоровья был с почестями отправлен Тихонов (не артист, который играл Штирлица, а председатель Совмина), и на его место назначили 65-летнего Машерова, "которого с семьдесят девятого агенты КГБ охраняли больше, чем генерального секретаря". Упоминались некие "машеровские реформы", которые, "вначале подали мессадж о либерализации и демократизации советского общества", но затем "превратились в очередную модернизацию и бетонирование сталинизма". Семь лет назад Машерова сменил совершенно неизвестный Виктору Михаил Ситков, который характеризовался, как малоидеологизированный прагматик, руководитель демократического стиля и при этом — "ставленник постандроповского клана".
В декабре этого, то-есть девяносто восьмого года в СССР должны были состояться очередные президентские выборы; западные обозреватели хором предрекали, что состарившийся Романов уйдет со своего поста, а "имя преемников народ узнает лишь за пару недель до выборов, когда все уже решено, и предстоит лишь определить, кто более подходит для продолжения антинародного сталинского курса".
— Знаете, если эпоху Брежнева в Союзе называли эпохой застоя, — вещал в записи интервью какой-то недавно эмигрировавший диссидент, — то царствование Романова — это эпоха серого занавеса. Да, все эти годы развивалась промышленность, строились дома, перевыполнялись планы, даже очередей не стало. Обыкновенно, буднично — так и положено. Буднично летали в космос "Бураны" — так положено. Не положено только знать, что эти якобы научные аппараты выводят на орбиту лазерные комплексы ПРО "Кортик" и ракетные комплексы "Водолей". Советскому человеку не положено знать, сколько денег из его кармана ушло на вывод в космос наступательного ядерного вооружения, на создание советской "Звезды Смерти" — боевой космической станции "Жемчуг", готовой обрушить удар на любое место земного шара!
"А, вот чем мы базы в других странах заменили-то!" — обрадовался Виктор. "Черт, как все просто. Может, даже и дешевле выходит. Ну а Штаты-то свои тоже вывели? Или как?"
— Советский человек, — продолжал меж тем радиоголос, — радуется: нет проблем достать билеты на поезд. И он не знает, что это сделали не для него, а для поездов с ракетными установками, которые возят ядерные боеголовки мимо его дома. Буднично страну покрыла компьютерная сеть и сотовая связь. Но ими в стране была тихо придушена всякая независимая мысль — так, оказывается, тоже положено!
Вторая часть информации, как и следовала ожидать, была сливом компромата. Виктор услышал, что в СССР цветет махровый государственный антисемитизм, что практически разгромлены не только диссиденты, но и любые неформальные сообщества критически мыслящих людей, что академик Сахаров, который здесь еще продолжал жить и работать, после развода и женитьбы на молодой медсестре был вынужден отречься от всех своих антисоветских заявлений, как сделанных под влиянием бывшей супруги. Ну и, естественно, задавлена и тяжко страдает вся творческая интеллигенция, которая не может свободно гастролировать, издаваться и выставляться за рубежом, как будто ее прямо там ждут.
Наконец, третья часть информации была разными сплетнями малого калибра и нудной читкой диссидентского романа "Хроники кремлевского сталкера", который был рассчитан на эмоциональную промывку мозгов и который Виктор со спокойной совестью пропустил мимо ушей.
Параллельно Виктор сравнил вареную колбасу эпохи серого занавеса с остатками вареной колбасы эпохи реформ. Колбаса эпохи реформ была розовее, сильнее пахла чесноком и специями, и вкус у нее как-то был богаче. Однако колбаса эпохи серого занавеса ровно резалась, и сало из нее не вываливалось, из чего Виктор сделал вывод, что она просто из мяса.