Глава 36
Война конвейерным способом

Поначалу все шло к тому, что выйдет даже еще лучше, чем в Нейшлоссе. Там хоть пришлось стрелять в командира, а этот вообще оказался послушен, как теленок. Но моя радость была недолгой. Дело в том, что казармы по причине достаточно большого количества наемников располагались в трех местах с учетом удобства обороны, чтобы было быстрее бежать до своих участков.

Нет, все они были на учете, и выдвинулись мы к ним одновременно, но в дело вмешалась… любовь. Да-да, она, проклятущая. У одного из наемников имелась в городе вдовушка-зазнобушка, которую он регулярно посещал, а чтобы не порочить репутацию своей дамы, уходил от нее еще перед рассветом. Вот он-то и спутал нам все карты, поскольку, петляя по узеньким улочкам, заприметил неладное и рванул к своим, причем проходными дворами, так что успел несколько раньше, чем мы.

К тому же сам он был не из простых ландскнехтов, а возглавлял сотню, которую и поднял в ружье, ворвавшись в казарму. Когда мы подошли к ней, нас встретил залп из пищалей, принесший первые потери – семеро убитых и дюжина раненых.

На сей раз со мной была другая сотня, и тоже с бывшим полусотником во главе, подменившим Лобана Метлу. Когда шарахнуло, Иверень, как его звали, был, как и положено, в первых рядах, а посему парню досталось изрядно.

Я уже хотел было взять руководство на себя, но не успел – встрял второй полусотник Груздь. Хоть он и был из бывших десятников, всего месяц назад заняв место Ивереня, но действовал весьма решительно, а главное – быстро.

– Врассыпную! – рявкнул он. – Первый и второй десяток, гранаты к бою – и к окнам! Да быстрее, пока свеи пищали не перезарядили. Третьему десятку выломать двери. Четвертый и пятый, готовь самострелы. Шестой и седьмой – убрать тела в сторону. Восьмой…

Полыхая от охватившего его боевого азарта, он, казалось, вообще не замечал меня, вовсю командуя подчиненными. Я глядел на него во все глаза – ну ничего себе! А ведь с виду и не скажешь – эдакий спокойный, послушный, даже чуточку флегматичный. Последнее и сказалось – когда встал выбор, кого назначить, Лобан язвительно заметил, что всем хорош парень, но одна беда, может уснуть в бою.

Ага, как же! Посмотрели бы сейчас, как лихо рулит спящий!

Нет, все-таки, наверное, что-то такое передается в генах. Не иначе как в Грузде разом пробудились все поколения вояк, поскольку был он из потомственных боярских сыновей. Более того, вроде как даже из Рюриковичей, но очень уж захудалых, которые превратились в дворян еще при его деде. Как мне удалось выяснить – младшая ветвь Ржевских.

Правда, сам он весьма неохотно рассказывал о пращурах. Лишь один раз мне удалось разговорить его, выяснив, что Груздь, в крещении названный Семеном, прибыл в Москву с рекомендательным письмецом к четвероюродному дядьке. Между прочим, отцу того самого Ваньки Курдюка, погибшему на волжском берегу от рук моих гвардейцев. Однако дядька, задрав нос, послал его куда подальше, сказав, чтоб тот сам определялся на службу, а таких родичей у него во дворе и без него пруд пруди, да все с хвостами.

– У тебя есть хвост? – осведомился он у Груздя.

– Не-эт, – опешив, протянул парень.

– Вот когда отрастишь, тогда и потолкуем, – заявил дядька и красноречиво указал ему на ворота.

Не зная, что теперь делать – денег-то осталось всего ничего, три алтына да новгородка, – Семен сунулся в Разрядный приказ, где ему и посоветовали завербоваться к некоему князю, набирающему мальцов в особый полк. Правда, предупредили, что служить придется с кем ни попадя, поскольку князь берет всех без разбора.

– Это славно, – одобрил Семен. – Я и сам из… хвостатых.

Так семнадцатилетний парень и оказался в казармах близ села Тонинское, до поры до времени особо ничем не выделяясь. Вот только сейчас, но зато во всей красе…

Бой закончился быстро – после того как в окна влетело два десятка гранат, в ближайшую пару минут с противниками удалось покончить, ибо деморализованные остатки немедленно запросили пощады. Лишь тогда Семен пришел в себя, виновато оглянулся на меня и даже развел руками – мол, совсем забыл, прости, князь, не до того было.

– Молодца, – кивнул я и, одобрительно хлопнув парня по плечу, посоветовал, указывая на гвардейцев: – Да ты не отвлекайся попусту. Еще не конец, так что продолжай командовать… сотник.

Дальнейшие его распоряжения мне тоже понравились. На сей раз он отдавал их без боевого азарта, без вдохновения, но вдумчиво и толково. Самое то.

Что же касаемо уцелевших ландскнехтов, то я распорядился перевести их в Ивангород под надзор тамошнего воеводы князя Трубецкого, прикидывая, что они пойдут в обозе вслед за моими орлами, когда те будут въезжать в Москву.

Почему-то именно в те минуты, глядя изнутри на могучие крепостные стены, взятие которых обошлось в семь погибших, во мне появилась уверенность, что все пройдет успешно. Какие там слова приписал наш классик Петру I? «Отсель грозить мы будем шведу…» Вот-вот. Правда, сказано это было в отношении Санкт-Петербурга, но ничего – сгодится и для Нарвы. Да и ни к чему нам тупить топоры и, обливаясь потом, прорубать окно – вполне сойдет и готовая форточка, которую мы ныне распахнули настежь.

Гонцы незамедлительно отправились к королеве. Теперь предстояло дождаться ее, а уж потом двигаться дальше. Трое суток не ушло псу под хвост – я занимался делом, доводя до ума дальнейший план захвата Эстляндии, решив действовать по методу конвейера – вначале обоз с «купцами» и моими спецназовцами, затем по сигналу вход в город основных сил, быстрая разборка с защитниками, короткое разъяснение городским властям что и как, после чего, оставив небольшой гарнизон человек в пятьдесят, который должны сменить следующие за нами стрельцы, снова в путь.

Мария Владимировна – память молодых лет крепка – превзошла все мои ожидания, оказавшись достойной своей новой роли. Конечно, одежда меняет человека – спору нет, но и во всем остальном она была выше всяческих похвал. Во всяком случае, глядя на эту женщину с величественными жестами, царственной осанкой и властным голосом, никто бы не сказал, что перед ними старица Марфа, проторчавшая в Подсосенском монастыре более полутора десятков лет.

Как ни удивительно, но изменилось и ее лицо. Практически разгладились морщинки, появился румянец – и впрямь ягодка опять. Да и сама королева… Насколько я успел подметить, к Шеину она по-прежнему относилась равнодушно, а вот бросаемые ею взгляды на князя Мак-Альпина номер два позволяли предположить, что, кажется, она положила на него глаз.

Впрочем, как мне шустро доложили, еще в Нейшлоссе она в первый же вечер, выслушав за праздничным пиром историю его жизни, во всеуслышание объявила, что берет над ним опеку, как… старшая сестра, после чего прилюдно, очевидно, в знак вступления в права родственницы, облобызала засмущавшегося Александра. Правда, в щеки, но лиха беда начало, особенно учитывая восторженные взгляды, которые бросал на свою новоявленную сестрицу мой братец.

Ох, Шурик!

Но говорить ему я ничего не стал – не маленький. В конце концов, мужику уже четвертый десяток. Кое-кто в его годы успел завоевать полмира, а иные повисеть на кресте. Да и я ему не дядька-наставник, а двоюродный брат, причем куда моложе. Одним словом, сам пусть разбирается.

Торжественный въезд в Ругодив ознаменовался тем, что по моему настоянию бургомистр Хенке преподнес королеве не только хлеб-соль, но и ключи от города. К тому же и приветственную речь он произнес столь чудесно – хотя и с акцентом, но по-русски, – что я сразу же решил прихватить его с собой в дальнейшее путешествие. Его и еще командира наемников Вальтера фон Шлихта, оказавшегося столь послушным.

Пировали мы недолго – всего один день. Уже на следующий, не откладывая дела в долгий ящик, я собрал совещание. На сей раз на нем присутствовали не только все руководство гвардейского полка вплоть до сотников, но и стрелецкие головы вместе с окольничим Шеиным, которым были вручены короткие списки – какое количество человек оставлять в каждом из взятых городов.

Но для начала я распорядился произвести обмен, придав Ратману Дурову лучшие конные сотни, которые имелись в остальных двух полках. В обмен они получили столько же и даже больше пеших стрельцов. В итоге полк Дурова убавился на пару сотен, зато теперь он стал исключительно конным – что-то вроде бригады быстрого реагирования.

Теперь его задачей было прикрытие левого фланга ратников Годунова и патрулирование на южных рубежах с целью обеспечения прежней скрытности наших действий. В перспективе, когда мы возьмем все, что запланировали, я наметил разделить его полк, перекинув половину в Колывань, а прочих в Юрьев, который пока еще именуется Дерпт. Задачи прежние – патрулирование мелкими разъездами вдоль новых границ и контроль. Одним – за действиями поляков, вторым – за возможной высадкой шведов с моря. Раньше лета ни те ни другие не опомнятся, но рисковать не хотелось.

В городах, по моим прикидкам, должны были оставаться небольшие гарнизоны – всего по сотне стрельцов, за исключением наиболее уязвимых приграничных и приморских – там по полторы, а кое-где и две. В Колывани я рассчитывал разместить сразу полутысячу – все-таки столица. Получалось вроде бы как у шведов, но с той лишь разницей, что подмога им, если что, придет достаточно быстро – Ивангород и Ям под боком, Псков и Великий Новгород тоже недалече.

На сей раз Шеин во время проведения мною совещания смотрел на меня совершенно иначе, а после его окончания даже поднял заздравный кубок в мою честь.

Странно, но во взгляде царевича, устремленном на меня, промелькнула легкая зависть. Хотя, возможно, мне это просто показалось. Да и с какой стати ему мне завидовать, ведь номинально главнокомандующим под Нейшлоссом считался именно он, да и руководителем всей операции тоже. К тому же сейчас я вообще отпускаю его в свободное плавание – будет точно так же брать города, гордо въезжать в них, а у Колывани мы с ним соединимся в единый кулак, так что честь ее взятия тоже никто у него не отнимет. Опять же до Шеина первый из тостов произнес я и пил за здравие царевича, престолоблюстителя и наследника всея Русии Федора Борисовича Годунова, коему виват, виват, виват!

«Точно померещилось», – решил я, еще раз повнимательнее присмотревшись к царевичу и не обнаружив ничего подозрительного.

А на следующий день царевич отправился обратно в Нейшлосс, откуда и предполагалось его дальнейшее продвижение вглубь с половиной полка. К глубокой печали королевы, вместе с ними уехал и князь Александр Мак-Альпин. Мария Владимировна попыталась было оказаться наедине со мной, но я, выразив сожаление, заявил, что дел невпроворот, причем теперь уже не только у меня, но и у нее самой. И напомнил ей про составление писем, адресованных королям Швеции и Речи Посполитой, которые надо отправить в самое ближайшее время, благо что не далее как вчера в Ругодиве наконец-то появился привезенный из-под Яма дьяк Дорофей Бохин, совместно с которым ей и надлежит заняться подготовкой этих посланий.

– Боюсь, не возможет он начертать, яко должно, – томно произнесла Мария Владимировна. – Хошь на денек бы припозднился – чай, не убегут от тебя енти свеи, – а то сдается, без тебя, князь, нам и тут не управиться.

Вообще-то спорный вопрос. Смотря с чем. Если с бумагами, то запросто, а вот касаемо прочего… Тут дьяк и впрямь плохая замена – больше пятидесяти и сам неказистый, да еще и вечно простуженно шмыгает носом, то и дело оглушительно сморкаясь в здоровенный платок.

Однако и потакать нельзя.

Я напомнил, что для обеспечения таких вот почти бескровных взятий необходима очень тщательная кропотливая работа, так что придется заседать с гвардейцами до полуночи, а то и позже. К тому же мне очень хочется, чтобы государыня не позднее чем через две недели во всем блеске своего королевского величия въехала в Колывань, причем не разоренную моим штурмом, а целенькую и нетронутую.

Упоминание о Колывани ей понравилось, но своего неуемного желания совместить одно удовольствие с другим Мария Владимировна не оставила и грудным голосом недвусмысленно намекнула, что ей в ентом граде боязно, а особливой надежи на ночные караулы из стрельцов она не питает. Вдруг да кто-то проберется в терем к бедной вдовице, посягнув на королеву. При этом ее пышная грудь столь встревоженно заколыхалась, что стало ясно – этот вопрос действительно заботит ее не на шутку. В смысле, проберется или нет.

Пришлось разочаровать, незамедлительно уверив, что бояться ей нечего, поскольку стража у входных дверей вполне надежна. Что же касается потайных входов и выходов, через которые коварные злоумышленники могут пробраться незамеченными, то я сам, невзирая на занятость, потратил два часа на их поиски, но таковых не обнаружил.

– Выходит, ко мне в опочивальню никто не ворвется, – уныло подытожила королева, явно не обрадовавшись столь приятному известию.

Оставалось старательно подыграть. Изобразив на лице глубочайшее сожаление и сокрушенно разведя руками, я грустно произнес:

– Увы, государыня. – Но тут же оставил ей надежду на перспективу: – Однако полагаю, что в Колывани… Впрочем, загадывать, согласно русскому обычаю, негоже, потому умолчу.

На том и расстались.

Меня ждали гвардейцы, а также новые впечатления от взятия епископского замка Кальве, за которым последовал орденский замок Тоолсе и монастырь Калга, в который сутками ранее наведались благочестивые паломники, желающие поклониться святым мощам, хранившимся в монастыре. Об остальных пустячках умалчиваю, поскольку усадьбы в счет не беру. И везде рядом со мною в нарядных одеждах Годунова восседал на белом коне Емеля.

Меж тем сам Годунов столь же успешно овладел Везенбергом, которому вернули прежнее название Раковор, затем Поркуни и какой-то Тапой или Тяпой, поди пойми.

Далее наши рати, которые изрядно поредели – сказывалось временное отсутствие четырех сотен, оставленных до прибытия стрельцов, – в установленный еще в Ругодиве день соединились. Впереди стояла Колывань, которой теперь навряд ли стать Таллином, а тем более Таллинном. Вот только не следовало забывать, что пока ее называют Ревелем и для его окончательного переименования придется потрудиться.

Но тут меня выручила погода…

Морозы стояли лютые, градусов эдак под тридцать, так что ландскнехтов, стоящих в ночных караулах, беспокоило лишь одно – как бы не окоченеть до утра. Это мои были экипированы соответственно – теплые овчинные полушубки, шапки-ушанки и толстый слой гусиного жира на лице плюс валенки на ногах.

Именно из-за морозов ориентироваться моим гвардейцам было проще простого – по кострам, которые караульные разводили на крепостных стенах. Брали их прямо там же, возле них, подобно белым дьяволам неожиданно вылетая из темноты. Три четверти стражников не успевали даже вскочить на ноги, будучи либо полусонными, либо полупьяными, а в основном и теми и другими одновременно. Не зря же мои псевдокупцы, исключительно из чувства жалости – брат точно так же служит по соседству в Лоде и тоже ужасно зябнет, – не пожалели двух здоровенных двухведерных бочонков спиритус вини, в изобилии имевшегося в обозных санях.

Всех пленных мы так и оставляли лежать поблизости от пламени. Правда, подкидывать в угасающий костер новые поленья было уже некому, но я рассчитывал за пару часов управиться окончательно и вернуться к нашим баранам. Наручных часов при мне не имелось, но бой городских я слышал хорошо, так что могу с уверенностью сказать, что мы опередили намеченный мною график, управившись за полтора.

В казармах все тоже обошлось без единого выстрела – аж неинтересно. Где романтизьма?! Где ночная перестрелка?! Где отчаянные схватки и звон сабель?! Ничегошеньки. Нет, я-то был этому весьма рад, а вот некоторые из гвардейцев и впрямь слегка расстроились, отчего на следующий день с горя перепировали, благо что я подбил Годунова объявить по случаю удачного взятия столицы Ливонии лишних трое суток отдыха.

К этому времени представителей от взятых городов у нас скопилось предостаточно – аж четверо у меня и трое у царевича, и все они втолковывали местному начальству политику партии и нового правительства, которое, по их словам, выходило куда лучше прежнего.

Впрочем, обыватели сами воочию убедились в этом в первое же утро после взятия. Это в прежние набеги рати Иоанна Грозного устраивали дикие свистопляски с жуткой резней, разудалыми пожарами и лютыми грабежами. Мои же гвардейцы вели себя с горожанами не просто весьма пристойно или образцово – скорее уж подобно ангельскому воинству, сравнение с которым еще больше подчеркивал белый цвет их маскхалатов. Они никого не обижали, рожи никому просто так, походя, не чистили, не говоря уж о том, чтобы убивать, насиловать или нахально врываться в дома и тащить из них что ни попадя, ибо королева Ливонии строго воспретила обижать ее подданных. Посему бюргеры Колывани – теперь уже можно называть ее именно так, – поначалу глядевшие на моих ребят с опаской, к обеду успокоились, а ближе к ужину принялись умиляться и… сами стали приглашать их к себе в гости, радушно угощая.

Сплошная идиллия, да и только.

Соответственно, и прибывшую через три дня Марию Владимировну местные жители встречали, почтительно кланяясь и совершенно искренне, без малейшей фальши улыбаясь ей, а уж сколько комплиментов она получила в первый же вечер – и не сосчитать.

Единственное, что слегка разочаровало бывших ревельцев, так это то, что русские гости, за исключением Федора Борисовича, меня и брательника, совершенно не умеют танцевать. Признаться, когда мы появились в городе, кроме вальса тоже ничего не умели, но по моему настоянию принялись старательно учиться этому с первого же дня.

Царевич, правда, слегка поупирался, мол, ничего хорошего в этих хождениях друг возле дружки и подпрыгиваний время от времени он не видит. Пришлось напомнить ему, что мы прибудем в Москву, образно говоря, с корабля на бал, а там приглашенные Дмитрием на свадебные торжества ляхи непременно будут танцевать. Нам же, как героям-победителям, бравым полководцам и вообще парням хоть куда, никак нельзя ударить в грязь лицом на их фоне.

Мрачных лиц на балу я заметил только два. Первое у все того же генерал-губернатора, который в тот момент, очевидно, продолжал гадать, что ответить королю на вопрос, как случилось, что город оказался сдан неприятелю без единого выстрела.

Второй сумрачной особой была королева, неприязненно следившая, как оба князя Мак-Альпина танцуют с какими-то девками, у коих ни кожи ни рожи, причем за моим братцем она наблюдала куда пристальнее, чем за мной, чему я весьма порадовался. Однако в отличие от генерал-губернатора вскоре она просияла и по окончании танца поманила к себе Александра.

Позже он мне простодушно похвастался, что не иначе как вошел в великую честь у матушки-государыни, потому как та соизволила повелеть, дабы он непременно обучил ее танцам. Мой Шурик поначалу отнекивался. Дескать, он и сам его освоил всего ничего, посему ей бы лучше взять в учителя кого-нибудь из местных, но Мария Владимировна заупрямилась.

– Услужить королеве я завсегда рад, токмо… – замялся Александр.

– Что токмо? – мгновенно посуровела Мария Владимировна.

– Я ить хошь и старше свово брата, но ныне он мне в отца место, – вежливо ответил он, – а потому из его воли никуда. Нам же уезжать вскорости, и остаться без его дозволения…

– А ежели он дозволит? – продолжала она выпытывать. – Ты-то сам как, с охотой в Колывани останешься?

– Близ тебя? С превеликой радостью, матушка-государыня! – горячо заверил он ее.

– Ну тогда ступай себе с богом, а с братцем твоим я сама потолкую, – улыбнулась она, довольная его искренним согласием, а на следующий день заявила мне о своей просьбе.

Жаль, конечно, было лишаться второго князя Мак-Альпина, но что делать. К тому же я знал, что желание обоюдное, поэтому согласился. Чуть приунывшего при расставании Александра я заверил, что он все равно ничего не теряет, ибо сам видит – война у нас скучная, да и впереди, бог даст, особых баталий тоже не предвидится, посему…