ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Март 1125 года. Город Туров
Материн младший брат Никифор принял гостей радушно. По обычаю, приказал прямо во дворе поднести приехавшим горячего сбитня, трижды облобызался с дедом, с сестрой, поручкался с Немым, подивился тому, как подросли со времени последней встречи Мишка и близнецы, посетовал, что не приехали племянницы, громогласно приказал топить для гостей баню и, вежливо пропустив перед собой деда, повел всех в дом.
Со времени «осознания себя» Мишка видел Никифора впервые и с немалым удивлением оценил его внешность уже глазами взрослого человека. Заодно глянул впервые мужским взглядом и на мать. До сих пор это как-то и не приходило ему в голову. Мать есть мать – самая добрая, самая красивая, самая родная женщина в мире. А теперь… Было совершенно очевидно, что в молодости мать была диво как хороша. Да и сейчас, немного старше тридцати, на вкус пятидесятилетнего Михаила Андреевича Ратникова, несмотря на пятикратные роды и темный вдовий наряд, Анна Павловна выглядела весьма и весьма привлекательно. Высокая, статная, русоволосая. Тонкий прямой нос, чуть удлиненные глаза – видать, где-то среди пращуров затесалась толика восточной крови.
Соответственно, очень похожий на свою старшую сестру Никифор выглядел не купцом, а скорее «благородным разбойником голливудского разлива», только что серьга в ухе не болталась да борода была не черной, а русой.
А вот манерой поведения брат и сестра разнились кардинально. Скупая, спокойная мимика, плавные жесты, негромкая речь вполне соответствовали внешности матери. Никифор же был говорлив, громогласен, размашист и вроде бы простоват, особенно по сравнению с сестрой.
Однако эти простецкие купеческие манеры показались Мишке несколько наигранными. Очень уж четко (как бы между делом) он раздавал приказы набежавшим со всех сторон не то холопам, не то работникам, слишком уж быстро и толково, прямо «с искрами из подошв», выполнялись его указания – дисциплина прямо-таки воинская.
И глаза… Правильно говорится: «зеркало души». Такие же, как у сестры, по-кошачьи зеленые, у Никифора они были очень внимательными и цепкими. Пока тело размахивало руками, выкрикивало приветствия и приказы, перемещалось от одного гостя к другому, глаза, на секунду замирая то на людях, то на санях с поклажей, словно делали мгновенные снимки. У Мишки возникло стойкое ощущение, что всех их по очереди, не прекращая ритуала встречи, отсканировали, и полученная информация отправлена на обработку.
Кроме всего прочего, Мишка, живший в воинском поселении, сразу же определил, что тело Никифора привычно к тяжести воинского доспеха, а руки с одинаковой легкостью могут играть как с плотницким топором, так и с боевой секирой. Все это не то чтобы настораживало или вызывало недоверие, но заставляло как-то подобраться и не позволяло расслабиться.
А ритуал встречи между тем шел по освященному веками порядку: знакомство с семьей – женой и двумя сыновьями, «предварительная» выпивка-закуска, баня, а после нее уже капитальное застолье. Единственный чуть заметный сбой в освященной веками процедуре встречи родственников после дальней дороги произошел, когда дед усадил Мишку за мужской стол. Никифор лишь слегка приподнял левую бровь и более никак сей казус не прокомментировал, но после бани за столом обнаружились оба его сына – Петр и Павел. Старший был на год старше Мишки, младший – ровесник. Дед на «ответные меры» хозяина дома отреагировал юмористически:
– Кхе! Михайла, гляди: Петр и Павел, считай, с апостолами сидим!
Все сдержанно посмеялись, и хозяин принялся потчевать гостей. Стал он еще приветливее, и Мишка понял, что правильно истолковал случайно подсмотренную во дворе пантомиму. Никифоров приказчик что-то шептал хозяину, многозначительно кивая на пятеро нагруженных с верхом саней, пригнанных в Туров ратнинскими родичами. Видимо, пока они парились в бане, ушлый мужичок успел поинтересоваться содержимым коробов, и увиденное произвело на него самое благоприятное впечатление. Улучив момент, Мишка шепнул деду:
– В санях копались. Довольны.
Дед в ответ лишь коротко кивнул.
Женщин за столом, естественно, не было. Мать принимала на женской половине дома жена Никифора Ксения, которая произвела на Мишку какое-то жалостное впечатление. Была она импозантному Никифору, как говорится, не пара. Бледная, молчаливая, чуть ли не шепотом поздоровавшаяся и при первой же возможности поспешившая скрыться с глаз. Может быть, дело было в том, что Ксения дохаживала последний срок беременности, а может, от природы была «серой мышкой»… Впрочем, и Никифор отнесся к жене как-то небрежно – представляя гостям, назвал «Ксюхой», а цепляющаяся за материн подол девочка годиков четырех-пяти и вообще осталась бы безымянной, если бы Мишкина мать сама не спросила, как ту зовут. Похоже, семейной идиллией тут и не пахло.
Застольный разговор бестолково крутился вокруг разных событий: летней эпидемии, дорожных тягот, Мишкиных подвигов во время нападения волков («апостолы» разинули рты, Никифор глянул на племянника даже с некоторым уважением), последних столичных новостей. Главной новостью конечно же было постановление князем туровским Вячеслава Владимировича – третьего сына Владимира Мономаха. Мишка с изумлением узнал, что никакого Турово-Пинского княжества, собственно, и нет. Оказывается, более тридцати лет назад, перебираясь на великое киевское княжение, Святополк II Изяславович не оставил на туровском столе преемника, а сохранил Туров за собой – в области великого княжения. Правда, князь в Турове был – Брячислав Святополчич, но был он молод и не княжил, а «сидел на кормлении», так же как и еще один сын Святополка – Изяслав – «сидел на кормлении» в Пинске. После смерти великого князя все так и осталось. Правда, сын Святополка II Ярослав Святополчич, став князем волынским, претендовал на Туров и Пинск как на наследство отца, но ничего не добился. Теперь же Брячислава отправили к брату в Пинск, а в Турове полноправным князем сел Вячеслав Владимирович Мономашич.
«Вот это номер, сэр Майкл! Выходит, вы имеете удовольствие пребывать в княжестве, которого формально не существует! То есть теперь-то, когда Мономах посадил сюда своего сына Вячеслава, оно вроде бы появилось, но раньше-то? То было, то не было. Вот, наверно, почему в учебниках о нем почти ничего нет!»
Потом, уже изрядно «приняв на грудь», дед с Никифором озаботились пошатнувшимся здоровьем Владимира Мономаха и перспективами борьбы за великокняжеский стол разных ветвей рода Рюриковичей. Мишка прислушивался к разговору с интересом, впитывая информацию о княжеских разборках, а «апостолам» взрослые разговоры довольно быстро надоели, и они решили поразвлечься, указав «родственнику из провинции» его истинное, в их понимании, место.
– Минька, а Минька! Разгадай загадку: «В семи сундуках по семь ларцов, в каждом ларце по семь гривен. Сколько всего денег?»
– Триста сорок три гривны.
– А-а! Ты раньше знал! – разочарованно протянул Петька.
– Чего тут знать-то? Эту загадку три тысячи лет назад в Египте придумали, только звучала она так: «В семи домах по семь комнат, в каждой комнате по семь кошек». Вы ее на купеческий манер переиначили, вот и все.
– Ну ладно, а вот еше загадка…
– Э-э, нет! – перебил двоюродного брата Мишка. – Теперь моя очередь!
– Про коровьи лепешки небось? – съязвил старший из «апостолов».
– Петька! – Дядька Никифор, оказывается, следил за разговором. – Гостей уважать не научился? Рано я тебя за стол пустил!
– Ничего, дядя Никифор, – заступился Мишка, – моя загадка как раз купеческая. Слушайте. Три купца поехали в Киев с товаром, там расторговались, купили другого товара и привезли его сюда, в Туров. Продали и поделили между собой прибыток. Первому досталась четверть от всех денег, второму – в полтора раза больше, а третьему девять гривен. Вопрос: сколько гривен получил каждый из купцов и какой была вся выручка целиком?
Над столом повисла тягостная тишина. Первым подал голос Никифор:
– Ну-ка, Михайла, повтори еще раз.
Мишка повторил, в глазах Петра и Павла поселилась вселенская тоска.
– Ну! – В голосе Никифора зазвучали грозные нотки. – Чего молчите?
– Не решается это, папаня, смеется над нами Минька.
– А в чулан, на хлеб и воду, пока не решите?
По всей видимости, вышеописанный педагогический прием был «апостолам» прекрасно знаком, у обоих на лицах появилось плаксивое выражение, и Мишка решил, что братьев пора выручать.
– Тут все просто, смотрите: один купец получил четверть, а другой в полтора раза больше, значит, четверть и еще полчетверти. Сколько будет половинка от четверти?
– Осьмушка, – еще не понимая, к чему ведет Мишка, неуверенно ответил Петр.
– Верно. Значит, у первого купца две осьмушки, а у второго – три. Так?
– Так.
– Сколько тогда вместе?
– Пять осьмушек!
– А сколько всего осьмушек может быть в чем-то целом?
– Восемь!
– Тогда сколько же осьмушек осталось на долю третьего купца?
– Три!
– Но это – девять гривен. Значит, одна осьмушка… Сколько?
– Три гривны!
– У первого – две осьмушки, у второго – три, у третьего – тоже три. Дальше-то сами посчитаете?
– Ага! У первого шесть гривен, а у второго и третьего по девять, а всего… Погоди, сейчас… Двадцать четыре!
– Правильно. Но сами вы ответ не нашли, поэтому снова моя очередь загадывать. – Мишка поймал себя на том, что сбивается на менторский тон, но резко менять тональность было уже нельзя. – Задумайте число, небольшое – меньше десятка, но мне не говорите, держите в голове. Задумали? Теперь прибавьте к нему пять. Прибавили? Прибавьте еще семь. Отнимите три. Готово? Теперь отнимите задуманное число. Прибавьте семь. Отнимите четыре. Разделите на три. Разделили? У вас получилось – четыре. У обоих!
Эффект превзошел все ожидания! Глаза у «апостолов» чуть не вылезли из орбит, дядька Никифор уронил ложку, даже дедово «Кхе!» прозвучало в иной, чем обычно, тональности. Невозмутимым остался лишь Немой, но, опустив глаза, Мишка заметил, что из пирога, который тот держал в руке, во все стороны полезла начинка.
– Кхе! Ребята, да кто из вас купец-то?
Дед был доволен как кот, безнаказанно обожравшийся сметаны.
– Как это?.. – наконец вымолвил Никифор. – Михайла, как это ты? Стой! Не рассказывай, пусть сами догадаются. Три дня вам на раздумья! Слышали? А мне потом объяснишь.
– Дядя Никифор, да это шутка, ради праздника. Дозволь объяснить, сами они не догадаются.
– Папаня! Не догадаемся, дозволь! Тебе же и самому любопытно! – дружно поддержали Мишку «апостолы».
– Шутка, говоришь? – Никифор прицелился в Мишку зеленым кошачьим глазом. – Ну ладно, объясняй.
– Все очень просто. Они задумали число, я его не знаю, но мне и не нужно. Я же их заставил отнять задуманное, значит, остались только те числа, которые я сам и назвал. А с ними можно уже делать, что захочешь: делить, умножать, хоть кренделем закручивать. И кто бы какое число ни загадал, у всех все равно результат одинаковый получится.
Некоторое время в горнице стояла тишина, а потом…
– Ха-ха-ха, го-го-го! Хитер! Гы-гы-гы, хоть в крендель… Ой, уморил!
Громче всех почему-то смеялся дед, впрочем, Никифор с сыновьями не отставали. Участия в общем веселье не принимал только Немой, сосредоточенно вылавливавший из рукава натекшую туда начинку пирога.
– Парни! Никому – ни слова, поняли? – Никифор грозно простер длань в сторону сыновей. – Я своих друзей завтра удивлю! Я им такой крендель заверну! Ха! Я с ними еще и на деньги поспорю! Михайла, половину выигрыша – тебе!
Пользоваться пьяной щедростью и благодушием Никифора следовало, что называется, «не отходя от кассы».
– А друзей-то у тебя много, дядя Никифор?
– Не бойся, Михайла, десяток ногат заработаешь, а то и побольше!
– Это же полгривны! – удивился Мишка.
– А может, и гривну, а может, и две. Ха! Купцы – народ азартный!
– Я тебя, дядя Никифор, о другом попросить хотел, если у тебя друзей много…
– Много? – не дал договорить племяннику Никифор. – Да половина торжища мои друзья, а как узнают, что вы привезли, так и все друзьями станут.
«Внимание, сэр, клиент дошел до нужной кондиции – себя не контролирует. Или притворяется? Все равно, будем брать тепленького!»
– На торжище у вас скоморохи выступают?
– А как же? Праздник же – проводы зимы, потихоньку уже праздновать начинаем!
– Кощуны языческие поют, похабщину всякую?
– Ну… – Никифор зыркнул глазами в сторону сыновей. – Не без того, на то и скоморохи.
– А согласятся твои друзья, в уплату за проигрыш, пойти на епископский двор всем скопом, да попросить изгнать языческое непотребство с торга?
– Чего это ты, племяш, так скоморохов невзлюбил?
«Точно! Не так он пьян, как показывает! Впрочем, бизнесмен должен сохранять ясность сознания всегда, особенно тогда, когда его пытаются подписать непонятно на что».
– А ты, дядюшка, любишь тех, кто таким же товаром, как и ты, торгует, да еще задешево?
– Ха! – Никифор пропустил фамильярное «дядюшка» мимо ушей. – Да я бы их… А скоморохи-то чем торгуют?
– Зрелищем, развлечением для людей.
– Да разве ж это – товар?
– Все, за что платят, – товар.
– Хм, верно… И у тебя такой товар есть?
«Не держит образ онкл Ник: опять взгляд – как через прицел. Впрочем, и вы, сэр, хороши – он же опытный купец, наверняка чувствует несоответствие формы и содержания. Тщательней надо, сэр Майкл, тщательней».
– Есть у меня такой товар, дядя Никифор, и получше, чем у скоморохов, но для начала, как и в любой торговле, мне помошь нужна. Так как, сводишь друзей к епископу? Только надо, чтобы не два-три человека, а толпа в несколько десятков.
– Хм, ну если с работниками… И должников призвать… Да всякая шваль ради любопытства притащится… А что за товар-то, глянуть бы?
– Всего не покажу – места много надо, да и снасть в санях лежит, но кое-что…
Мишка вышел на середину горницы, вытащил все три кинжала и принялся жонглировать.
– Так не только я, но и Кузька с Демкой умеют. И стоя на ногах, и верхом. А еще можем на полном скаку кинжалы в землю воткнуть, а потом прямо с седла подобрать. И еще разное, только это на улице надо… Хотя, Андрей, передвинь-ка на угол стола подсвечник!
Дождавшись, когда Немой поставит свечу и отодвинется, Мишка отошел в дальний угол и метнул оттуда кинжал. Отточенное до бритвенной остроты лезвие срезало фитиль, и свеча погасла, клинок воткнулся в бревенчатую стену горницы.
– Ну, Корней Агеич! – Никифор развел руками, смахнув на пол погашенную Мишкой свечу. – Нет слов! Внуки у тебя…
– Учим молодежь помаленьку. – Дед был сама скромность. – Мы же ратное сословие, Михайла вот уже в восьмом колене. Пращуры наши еще с князем Олегом на Царьград ходили.
– А как бы все целиком посмотреть? – Невооруженным глазом было видно, что Никифор загорелся идеей. – С конями там… и со всем прочим.
– А место огороженное шагов двадцать шириной найдется? – спросил Мишка.
– Огороженное?
– Ну чтобы лишних глаз раньше времени не было.
– Огороженное… огороженное… – Никифор задумчиво потеребил кончик бороды, потом, что-то вспомнив, встрепенулся. – Ха! У меня же один амбар ладейный пустой стоит – ладья до ледостава вернуться не успела. Подойдет?
– Глянуть бы. – Ладейных амбаров Мишка ни разу в жизни не видел и, что это такое, мог только догадываться.
– Пошли!
Никифор с пьяной решительностью поднялся из-за стола, его тут же повело в сторону, но Немой одним мошным движением руки вернул хозяина на место во главе стола.
«Все-таки, пьян, но пить умеет. Пьян, да умен, как говорится».
– Завтра! – Никифор хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнула посуда. – Михайла, слышишь, прямо завтра достанешь свою снасть и пойдем в ладейный амбар, а там… посмотрим. Но я своему слову хозяин! Если сказал: помогу, значит, помогу!
* * *
Эллинг для купеческой ладьи, именуемый лодейным амбаром, оказался сооружением неказистым, но просторным, во всяком случае коней по кругу в нем запустить вскачь было можно. Мишка, хоть и слышал, что арены цирков во всем мире имеют одинаковый диаметр, точных размеров не знал, но имеющиеся двадцать шагов его вполне устроили.
Работники Никифора быстро расчистили середину помещения, а Мишка с близнецами воткнул по кругу колышки и натянул между ними веревку с привязанными к ней тряпочными лоскутками.
– Это зачем? – Никифор, хоть слегка и маялся с похмелья, проявлял к приготовлениям живой интерес. – Зачем тряпки-то?
– Чтобы лошадям видно было, как скакать. Андрей, Кузьма, Демьян! Готовы?
Публики набралось человек тридцать, Мишка даже не ожидал такого скопления народа. Никифор со всем семейством, кроме младшей дочки, Никифоровы то ли работники, то ли холопы во главе с приказчиком, попавшиеся по дороге два приятеля Никифора и ночевавшая здесь же часть членов экипажа отсутствующей ладьи во главе с вдребезги пьяным кормщиком. Экипаж тоже был крепенько поддавши: не то со вчерашнего, не то уже сегодня успели.
Близнецы перед первым публичным выступлением мандражировали отчаянно. У Кузьки, кажется, постукивали зубы. Даже Немой дважды уронил что-то из реквизита.
«До чего же удачно получилось с внеплановой репетицией, на базаре было бы еще хуже. Блин, как же их успокоить хоть немного? Хрен успокоишь – дебют есть дебют. Как я раньше-то об этом не подумал, разгильдяй!»
– Так, соколы ясные, слушайте меня внимательно. – Мишка поочередно посмотрел всем троим в глаза. – За веревкой никого нет, на вас никто не смотрит. Есть только круг, и вся жизнь происходит только в нем. На все остальное – наплевать! Мы здесь одни! Повторите!
– Мы здесь одни!
– Еще!
– Мы здесь одни!
– Еще!
– Мы здесь одни!
– Еще!
– Мы здесь одни!
– Смотреть только на меня! Начали!
Выехав верхом на Рыжухе на середину «арены», Мишка заорал голосом балаганного зазывалы:
– Почтеннейшие жители стольного града Турова! Мы не скоморохи и не лицедеи! Мы – ученики славных воинов, защищающих ваши дома и семьи от врагов и карающих любого, кто осмелится посягнуть на вашу мирную жизнь. Посмотрите, как учат они отроков, убедитесь, что не оскудевает Туровская земля защитниками и не зря платите вы подати князю. Не пропадают ваши приношения, а идут на святое дело защиты земель православных. Поглядите, почтеннейшие, чему учат нас доблестные воины князя Вячеслава Владимировича Туровского. Ап!
Мишка, перевернувшись через голову, соскочил на землю и принялся жонглировать кинжалами. Боковым зрением отметил, что Демка, почти не задержавшись, подхватил под уздцы Рыжуху и увел с «арены». Мишка меленькими шажками подбежал к веревке и пошел вдоль нее, не сводя глаз с мелькающих в воздухе клинков. Где-то сбоку пьяный кормщик пробурчал, чтобы не баловались с оружием, на него тут же шикнули.
«Благоприятный признак – не хотят отвлекаться».
Мишка, пройдя всю часть круга, возле которой стояли зрители, попятился к середине «арены». Там уже должен был стоять Кузьма, но его не было.
«Блин, сколько его ждать-то? Ну, наконец-то!»
Вместо Кузьки появился Демьян, зашел сбоку, перехватил по очереди Мишкины кинжалы, Мишка обошел его со спины, повторил трюк с перехватом, Демка опять зашел сбоку. Освободившись от кинжалов, Мишка поспешно оглянулся. Кузьма деревянной походкой приближался к братьям, уставившись неподвижным взглядом куда-то в пространство.
– Работать, Кузька, работать! – прошипел Мишка так, чтобы не слышно было публике.
Кузьма перехватил кинжалы у Демки, каким-то чудом не уронил их, но передавать зашедшему сбоку Мишке и не подумал – стоял столбом, работая руками как автомат.
– Демка, расходимся!
Парни отбежали от Кузьки, образовав равносторонний треугольник. Демка достал свой комплект кинжалов, запустил их в воздух и расширенными глазами уставился на Мишку – тому работать было не с чем. Кузька выперся на «арену» без реквизита! Слава богу, Немой спохватился, «въехал» в ситуацию и перекидал Мишке Кузькины кинжалы.
«Ничего, пока выгребаем, публика решит, что так у нас и было задумано».
– Демка, готов?
– Готов!
– Але. Ап!
Оружие полетело навстречу друг другу. Теперь Мишку и Демку связывал мост, составленный из мелькающих клинков, в толпе зрителей раздался одобрительный ропот.
– Кузька, готов?
Молчание.
– Кузька, ядрена вошь, готов?
– Гы… Га… а… тоффф…
– Готов или нет? Приди в себя, козел!
– Г-готов.
– Але. Ап!
Ничего – ни взгляда, ни движения. Кузька продолжал стоять столбом, хорошо хоть кинжалы не ронял.
«Блин, что ж делать-то, может, закончить номер на середине и переходить к следующему?»
Положение спас пьяный шкипер – из толпы вдруг раздался грозный рык:
– Я сказал: не балуй с железом! Р-р-роська! За борт их!
Пока кто-то вразумлял кормщика, Демка успел прошептать:
– Минька, разворачиваемся, я ему сейчас…
Спрашивать, что он задумал, было некогда, Демка уже начал смещаться в сторону Кузьмы. Не прекращая работать руками, он размахнулся ногой и влепил братишке смачного пенделя. Кузька выронил кинжалы и брякнулся на четвереньки. В толпе зрителей раздался радостный гогот. Демка, улыбаясь во весь рот, повторил воспитательное воздействие. Публика пришла в восторг! Кузька затравленно оглянулся, кажется, только сейчас сообразил, где он и что с ним, подхватил кинжалы и вопросительно уставился на Мишку.
– Работаем, охламон, отходи на место! Расстояние, расстояние держи!
«Ну вот, а говорят, что побои – это непедагогично».
Теперь кинжалы летали уже между тремя отроками.
– Внимание! Начинаем движение! Готовы?
– Готов!
– Готов!
Не прекращая полета оружия, парни пошли по кругу. Наконец-то раздались первые аплодисменты.
«Интересно: кто это догадался в ладони похлопать? ЗДЕСЬ вроде бы это еще не принято. Может, моряки где-то в других странах видели?»
– Але. Ап!
Кинжалы остались в руках, Мишка поднял правую руку с оружием и заорал:
– Слава православному воинству!
– Слава! – нестройно откликнулись зрители. Позади Немой уже устанавливал лавку, клал на нее гладко ошкуренное поленце и доску. Мишка вскочил на лавку, встал на доску, привычно поймал баланс. Публика затихла. Мишка снова запустил в полет кинжалы, теперь зааплодировали уже дружнее. Справа и слева на доски встали близнецы, засверкали в воздухе клинки, публика зааплодировала еще громче.
– А ну слазь, расшибешься, дурак! Слазь, я кому гово…
Командный монолог кормщика прервала звучная оплеуха: у кого-то из зрителей лопнуло терпение.
– Внимание! Але…
«Ап!» Мишка сказать не успел. Доска вывернулась из-под Кузькиных ног, и он загремел вниз головой. Публика разразилась восторженным гоготанием, сквозь которое прорезался исполненный душевной муки вопль кормщика:
– Я же упреждал!!!
«Все, пора завершать – все смотрят только на Кузьку»
– Але. Ап!
Мишка и Демка задним сальто соскочили на землю, Мишка снова поднял руку с кинжалом и проорал:
– Слава православному воинству!
– Слава!!! Ха-ха-ха! Ой, мамочка, лопну сейчас! Ой, не могу! Хо-хо-хо!
«Чего смеются-то? Ох, блин! Нарочно не придумаешь!»
Кузька снова влез на лавку и теперь растерянно оглядывался в поисках доски и поленца. Публика развлекалась по полной программе, вплоть до слез и падения на землю. Гогот заглушал безутешные рыдания кормщика где-то в задних рядах.
«Ну до чего удачно этот пьяница попался, натуральная „подсадка“. Где бы такого на остальные выступления найти? Этого, что ли, каждый раз поить?»
Наконец Немой, выскочив в круг, сгреб Кузьку вместе со скамьей и уволок в угол амбара. Мишка снова положил на лавку поленце, поперек него другое, сверху водрузил доску. Этот номер, кроме него, не научился делать никто, поэтому он сейчас выступал соло.
– Ставлю куну, что свалится! – раздался голос в толпе зрителей.
– Три, что устоит! – тут же донеслось в ответ.
– Пять, что свалится!
– Принимаю!
«Ого! Уже тотализатор!»
Мишка поймал баланс, закачался в двух плоскостях. В амбаре наступила мертвая тишина. Мишка поиграл на нервах у зрителей, взмахнув пару раз руками так, словно терял равновесие, и оба раз получил в награду дружное «Ах!» публики. В звенящей тишине откуда-то из заднего ряда отчетливо донесся трагический шепот кормщика:
– Ну все… покойник.
Мишка медленно вытащил из-за пояса кинжалы, сделал вид, что собирается жонглировать и снова теряет равновесие. На этот раз получилось плохо – чуть не упал на самом деле. Публика замерла, чей-то напряженный шепот прозвучал словно гром небесный:
– Полгривны, что свалится!
– А вот хрен тебе! Гривна, что устоит!
– Принимаю!
– И я принимаю!
«Правильно! Хрен вам, сейчас две гривны продуете! Бешеные деньги, блин. Почти полкило серебра. Мне половина положена, только вот с кого получить?»
Клинки замелькали в воздухе.
«Две тысячи, три тысячи, четыре тысячи… Две тысячи, три тысячи, четыре тысячи… Две тысячи, три тысячи, четыре тысячи. Десять секунд, все, хватит!»
– Ап! Слава православному воинству!
– Слава!!! Слава!!! Молодец, парень! Давай еще! О-го-го!
«Да, господа, не испорчены вы еще шоу-бизнесом. Номер на уровне клубной самодеятельности – и такие овации. Шоуменом заделаться, что ли? Открыть цирк, ездить с гастролями… И сдохнуть под забором от сочетания чахотки с белой горячкой. Романтика, блин».
Мишка отбежал в угол, где Немой готовился к своему выходу.
– Андрей, работаешь с Демкой, а я пока попробую этого обалдуя в чувство привести.
Подхватив под мышки совершенно впавшего в апатию Кузьму, Мишка вытащил его на улицу и принялся тереть ему лицо снегом. Кузька не реагировал, тогда пришлось закатить ему пару затрещин.
– Ой, Минька…
Снова растирание снегом.
– Минька! Не надо, больно!
– Слышишь меня? – Мишка потряс Кузьму за плечи.
– Ты чего, озверел?
– Слышишь меня?
– Да слышу, слышу, всю морду…
– Встать!
– Да ладно тебе…
Подзатыльник.
– Ой, ты че…
– Встать! – Мишка уже не говорил, а рычал.
– Ну встал…
– Кувырок вперед! Быстро!!! Еще один! Еще! Кувырок назад!
– Ты чего, Минь… Да делаю уже!
– Еще! Встать на руки! Стоять! Стоять, я сказал!!! Теперь встал на мост! Поднялся! Пошел колесом! Еще! Еще! Очухался?
– Да все уже, Минь, все!
– Только попробуй мне еще раз дураком выставиться!
– Все, Миня, все, я больше не…
– А больше и не надо, хватит уже. Пошли работать.
В амбаре Немой как раз заканчивал демонстрировать искусство работы с кнутом. Демьян стоял раскинув руки крестом. Два небольших огарка свечи стояли у него на ладонях, третий – на голове. Немой трижды взмахнул кнутом: щелк, щелк, щелк – все три свечки погасли, Демка не вздрогнул, не моргнул.
Мишка подхватил приготовленное бревно толщиной с икру взрослого мужчины, рыкнул на Кузьку, чтобы тащил козлы, и побежал на середину круга. Уложил бревно на козлы, отбежал в сторону. Немой немного постоял, глядя на реквизит, потом начал со свистом раскручивать кнут в воздухе.
«Эх, сейчас бы барабанную дробь, как в настоящем цирке».
Щелк, хрясь! Бревно переломилось ровно посередине. Публика разразилась восторженными воплями, Немой победно поднял правую руку.
– Слава православному воинству! – заорал Мишка.
– Слава!!! А-а-а! О-го-го! – Публика орала, как на футболе.
«Интересно, а шкипер его выступление комментировал? Немой же мог его и в заднем ряду кнутом достать».
Мишка схватил Рыжуху под уздцы и побежал по кругу, потом лихо – на ходу – взлетел в седло.
«Ну этим тут никого не удивишь – всяких наездников видали, Рыжухе надо дать пару кругов, чтобы освоилась».
Немой вышел на середину «арены», громко щелкнул кнутом, Рыжуха наконец опознала знакомые тряпочки на веревке и пошла по кругу ровным неторопливым галопом.
Мишка сорвал с головы шапку и швырнул ее вперед и вверх, шапка опустилась на уровень вытянутой руки как раз в тот момент, когда Мишка оказался прямо под ней. Бросил еще раз, потом еще. На полный круг хватало трех бросков. Мишка сделал еще круг, потом к нему присоединились близнецы, шапки так и замелькали в воздухе. Потом все трое вытащили кинжалы и принялись жонглировать на скаку, но публика на жонглирование уже насмотрелась и осталась спокойна.
– Р-роська! Откуда лошади на ладье? Навоз языком вылизывать будешь! Р-роська! Я кому гово…
«Ну до чего же вовремя он каждый раз встревает! Кто его там затыкает-то? Блин, и посмотреть-то некогда».
Мишка снова оглушительно свистнул, возвращая внимание публики и раскинув руки, сделал вид, что падает с лошади, близнецы повторили его трюк, и некоторое время все трое свешивались с седел так, что доставали одной рукой до земли. В публике кто-то ойкнул, потом сам же над собой и засмеялся, смех поддержали.
– Але. Ап!
Парни вернулись в седла, тут же соскочили и, оттолкнувшись от земли, снова оказались верхом. Снова соскочили, оттолкнулись, но в седлах уселись уже задом наперед, потом еще раз, так – прыжками – прошли целый круг.
– Але. Ап!
Девять кинжалов поочередно воткнулись в землю, Немой несколько раз щелкнул кнутом, разгоняя темп, публика затихла в ожидании.
– Але. Ап!
Всадники трижды свесились с седел на полном скаку, и на земле не осталось ни одного клинка.
– Слава православному воинству!
– Слава! Слава!
Зрители уже привычно подхватили Мишкин лозунг. Немой вытащил на середину «арены» сколоченный из досок щит, установил его вертикально, встал, прислонившись к доскам спиной, и раскинул руки крестом. Мишка разогнал Рыжуху в галоп, сделал круг и, выхватив кинжал, метнул его в щит. Публика хором ахнула, кинжал вонзился в доски в нескольких сантиметрах от головы Немого.
– За мной!
Теперь по кругу пошли уже три всадника, и каждый раз, когда кавалькада оказывалась напротив Немого, кто-нибудь один метал кинжал. В конце концов вся верхняя часть его тела была оконтурена стальными клинками. Три штуки воткнулись вокруг головы, две – над раскинутыми руками, по две – под правой и под левой рукой. Немой во время исполнения трюка и бровью не повел. Зрители, поначалу притихшие, потом стали сопровождать каждый удачный бросок дружными одобрительными криками.
Мишка в последний раз прокричал здравицу православному воинству, ребята спешились и под восторженный шум публики раскланялись. Успех выступления не подлежал сомнению, однако судьба, видимо, решила, что испытаний на Кузькину голову выпало еще недостаточно. Именно в момент триумфа его (а чья же еще?) лошадь решила справить большую нужду. Комментарий шкипера затерявшейся где-то во льдах ладьи воспоследовать не замедлил:
– Ну вот, насрали!
Красный как рак Кузька под хохот зрителей уволок свою животину на улицу, Демка кинулся помогать Немому прибирать реквизит, а Мишка пошел к деду и дядьке Никифору на «разбор полетов».
– Молодец, Михайла, хорошо получилось! – Дед не скрывал довольства.
– Ну, племяши! Ну порадовали! – подхватил Никифор. – А Кузька-то, Кузька! Это ж сколько учиться надо было, чтоб так упасть и не расшибиться! Ну мастер!
Вопросы и комментарии посыпались со всех сторон.
– А Андрей-то! Даже глазом не моргнул, в него ножи мечут, а он стоит себе!
– Корней Агеич! Это что же, вы там у себя всех отроков так учите?
– Минька, а чего вы лошади дали, чтобы она в нужное время… Мама, ну чего ты? Я же просто спросить!
– Не, ребята, скоморохам до вас, как до неба! Никешка, на, держи выигрыш. – Незнакомый купец кинул Никифору многозначительно звякнувший мешочек. – Вот ведь как, даже и отдавать не обидно, повеселили, повеселили. Спасибо, ребятки! Никешка, ты бы выигрышем с ними поделился, заслужили.
– Поделюсь, как не поделиться…
– Никеш, а завтра представлять будете? – подключился к разговору второй приятель Никифора. – Я бы семейство привел посмотреть. Только ты тут лавки бы, что ли, поставил, а то сзади видно плохо.
– А что? И поставлю! – Никифор перешел на деловой тон: – Приглашайте знакомых, только немного – места сами видите, мало. Михайла, завтра повторить сможете?
– Сможем, дядя Никифор, только тут прибраться надо, лавки поставить, еще кое-что сделать.
– Ха! Сделаем, до завтра времени много…
– И по резане за вход, с детей – по две веверицы, – напористо добавил Мишка.
Среди зрителей сразу же обнаружился недовольный:
– А не дорого берешь?
– А мы кого приглашаем, голытьбу или уважаемых людей? – Мишка нахально подбоченился. – За веверицу пусть скоморохов смотрят, а мы – ратное сословие, плату не на пьянку-гулянку собираем, а на воинское обучение. Да и зазорно купечеству почтенному задешево развлекаться, как смердам.
Никифор тут же поддержал племянника:
– Верно толкуешь, Михайла! Мы только для уважаемых людей зрелище устраиваем.
«Все! Главные слова сказаны! „Закрытый показ“ только для избранных, теперь будут давиться и платить любую цену, и не только для того, чтобы посмотреть на интересное зрелище, но и для того, чтобы быть причисленными к некоему „кругу избранных“ под названием „уважаемые люди“. Никифор на лету идею поймал: то, что не для всех, – то сразу становится привлекательным. А самое главное – слухи пойдут. Наврут, конечно, с три короба, но до князя информация доберется. Впрочем, до епископа, наверно, еще скорее, а мне того и надо, пусть попы „худсовет“ устроят и репертуар утвердят, тогда к нам на кривой козе и на версту не подъедешь».
– Деда, я пойду ребятам скажу, чтобы на завтра готовились.
«За кулисами» царило уныние: ни малейшего намека на праздник по поводу премьеры, наоборот, настроение сродни похоронному. Кузька безутешно рыдал на груди у Немого, Демка, нахохлившись, сидел в углу и ковырял кончиком кинжала какую-то деревяшку, сам Немой выглядел так, будто целый день таскал на горбу тяжеленные мешки. Хорошо, что угол был темный, да к тому же еще и загорожен щитом, у которого «расстреливали» Немого. Вот бы публика удивилась, узрев уныние, воцарившееся в рядах актеров!
Ситуацию надо было исправлять, и Мишка, нарочито не замечая настроения труппы, возвестил бодрым, насколько получилось, голосом:
– Ну, соколы ясные, поздравляю! Всем понравилось, даже попросили завтра показать еще раз. Но представлять теперь будем уже за деньги – по резане с носа! Представляете, двадцать пять человек придет, и уже – полгривны!
Демка уставился на Мишку так, словно тот говорил на каком-то иностранном языке, Немой заерзал на лавке и стал спихивать с колен Кузьку, но тот вцепился в его плечи и взвыл дурным голосом:
– Не пойду больше позориться, надо мной все смея-а-а-а…
– Вот-вот, ты-то больше всех и понравился, народ любит, когда его веселят! Меня даже спрашивали: как это ты так падать научился, что и смешно выходит, и не разбиваешься?
Кузьма хлюпнул носом и недоверчиво переспросил:
– Правда?
– Вот те крест!
– Так мы что, не опозорились? – Демка вылез из своего угла. – И этот дурень больше всех понравился?
– Деньги просто так никто платить не будет! А ну-ка!
Мишка обнял братьев, прижал к себе.
– Все хорошо, ребятки, первый раз всегда трудно бывает, вы молодцы – справились. Я знал, что справитесь! Спасибо тебе, Демка, спасибо, Кузьма, а тебе, Андрей, особенно…
Договорить он не смог: растроганно засопев, Немой облапил всех троих и сжал так, что выдавил из груди весь воздух.
* * *
Большинство зрителей уже разошлось, и в амбаре остались только дед, Никифор и несколько человек из экипажа ладьи.
– А-а! Кузьма! – Никифор аж светился от удовольствия. – Здорово ты народ повеселил, это ж надо так – с лавки вверх ногами и не разбиться! А ты, Андрей… ну нет слов! Меня даже тут жуть брала, когда в тебя ножи метали, а ты – хоть бы что! Так был уверен, что у ребят рука не дрогнет?
– А меня-то что ж не похвалишь, хозяин?
Мишка обернулся на голос и увидел ладейного кормщика. Трезвого!!! Весело улыбающегося! Нахально подмигивающего! Молодой, кудрявый, темноволосый кормщик панибратски пихнул Мишку локтем в бок и еше шире растянул рот в улыбке, с несколькими дырками на месте зубов. Вид у морехода был настолько лихой, что у Мишки появилась твердая уверенность – зубы выбиты в драке. Он, не удержавшись, улыбнулся в ответ и спросил:
– Так ты все понял?
– Чего понял? – Никифор подозрительно заоглядывался то на Мишку, то на своего морехода. – Ты о чем, Михайла?
Вместо Мишки давать объяснения взялся хитро улыбающийся кормщик:
– Ты, Никифор Палыч, не сердись, но все взаправду было: и Кузьма не нарочно упал, и лошадь не ко времени обгадилась. Я тебе не рассказывал, но меня еще совсем маленьким уграм продали, и я с ихними скоморохами больше пяти лет по городам и весям бродил. Циркус у них это называется. Я-то знаю, какой страх людьми перед первым представлением овладевает, ребята еще хорошо справились, могло и вообще все сорваться! Вот и решил помочь: как у них что не заладится, так я на себя внимание отвлекаю, никто ничего и не заметил. У актеров такое бывает: что-нибудь наперекосяк пойдет, а народ думает, что так и задумано.
– Ой, Ходок, ты меня когда-нибудь своими штучками в гроб вгонишь. Ха! – Никифор хлопнул себя ладонями по коленям. – Так это мы главными дурнями, получается, были? А ты с ребятами нас за нос водил?
– Нет, хозяин, ребята старались, как могли, молодцы. А зрители… Так они затем и приходят, чтобы их надули. Человеку, что нужно? Чтоб интересно, чтобы весело, развлечься, о каждодневных заботах позабыть. За это и платят. И никакого обмана здесь нет, потому что он сам хочет, чтобы его обманули.
«А мужик-то знает, о чем говорит! Стоп! Он сказал „циркус“? Это что же, его труппа даже в Риме побывала?»
– Ха! Михайла, слыхал? – Никифор орал, словно Мишка находился на другом конце амбара. – Ты же мне вчера толковал, что зрелище – тот же товар. И этот тебе подпевает: не обманешь – не продашь. Я-то, дурак, всяким барахлом торгую, а тут люди сами деньги нести готовы. Ну вот что, Ходок, ежели ты и в этих делах человек бывалый, давай командуй тут и людей своих к делу приставь. Раз ладью на полдороге заморозили, так хоть какой-то работой займитесь. Открываем торговлю новым товаром! Этим, как его… Циркусом!
– Сделаем, хозяин! Не впервой! – Кормщик обернулся к Мишке. – Михайла, ты тут главный?
– Нет, то есть… Да не знаю я! Не чинимся мы, все вместе работаем. Андрей вот нас с ножами обращаться учил, Корней Агеич – конному делу, а я… Ну я придумывал, как это все обставить, чтобы интересно было.
– Понятно. – Ходок пристально взглянул Мишке в глаза. – Только не говори мне, что сам все придумал, где-то ты это все видел. Так?
«Ага, так я тебе и рассказал, где видел! Про Ленинградский цирк, про телевизор…»
– Видеть не видел, но в книге одной читал, а кое-что и сам сообразил. Там про жонглеров было, которые в латинских странах по городам ходят. А что, плохо придумал?
– Нет, придумал ты хорошо, но мало.
«Это я и сам знаю. Самое короткое представление в цирке должно идти один час и пять минут плюс антракт, а у нас еле-еле минут на двадцать натягивается. Да где же я еще номера-то найду?»
– Так нечего же больше показывать, мы больше ничего не умеем!
– Это ты только так думаешь, – уверенно заявил Ходок, – а на самом деле я прямо сейчас тебе могу сказать, как представление удлинить, а если еще посидеть да подумать как следует, так такое придумать можно! О-го-го! Хозяин, ты не уходи, обговорить кое-что надо!
– Да здесь я, здесь.
Никифор и не думал уходить, как и почти любой человек, он был зачарован раскрывающейся перед ним «тайной кулис» и не ушел бы, даже если бы выгоняли.
– Вот смотри, Михайла, – продолжил кормщик. – Вы в самом начале кинжалами поиграли – сначала поодиночке, потом втроем – и ушли. А можно еще раз все то же самое сделать, а зрители и не заметят, что вы им одно и то же по второму разу показываете.
– Это как?
– Очень просто. Можно сделать факелы, по размеру и весу точно такие же, как ваши кинжалы. Не побоитесь с горящими факелами играть?
– Если точно размеры и балансировку соблюсти, то – нет, за огонь рукой не схватимся.
– Представь себе: мои ребята закрывают ставни и двери, в амбаре становится темно, и тут вы начинаете играть с факелами. Делаете все то же самое, что и с кинжалами, но выглядит это в темноте совсем иначе. Времени займете вдвое больше. Дай-ка один кинжал вон тому парню, он факелы сделает как надо. Митюха, слыхал, что я сказал?
– Давай, сделаю, – отозвался один из членов экипажа. – Только масла где взять?
– Вот, хозяин, первая забота тебе: масло для факелов.
– Будет масло, – встрепенулся Никифор. – Сенька, запоминай, чего надо, или записывай для верности. Сегодня же чтоб было!
– Слушаю, Никифор Палыч! – тут же отозвался старший Никифоров приказчик, тоже слушавший разговор разинув рот.
– Еще одно: ножи вы метали здорово, но в неподвижную мишень, а в летящий кругляш попадете?
– Попадем… наверно… Попробовать надо.
– Прямо сейчас и попробуем. Митяй, отпили-ка вон от того бревна кругляш пальца в два! Иди за конем, Михайла, давай, давай, не тяни – дел много!
Мишка оторвал Рыжуху от увлекательного процесса поглощения овса, снова взнуздал, оседлал и привел в амбар. Пока он возился, Митяй отпилил не один, а целых три кругляша, а Ходок уже вовсю объяснял Никифору, как сделать ступенчатый помост для лавок, чтобы задние ряды были выше передних.
– Давай-ка, Михайла, я вот здесь встану и буду их вверх подкидывать, а ты попробуй попасть. Сначала с места, потом на скаку попробуешь. Так – не далеко будет докинешь?
Мишка попробовал, оказалось – ничего особо сложного. На скаку – тоже. Ходок заставил попробовать Кузьму с Демьяном – получилось не хуже. Недаром Немой заставлял ребят метать кинжалы в нарисованный на стене сарая кружок размером с ладонь – уроки пошли на пользу.
– Слушай, Ходок! У нас же еще самострелы есть! – вспомнил Мишка. – Давай попробуем в кругляши из них стрелять. Только тогда каждый раз новые делать придется, болты их раскалывать будут.
– А так еще и лучше, – обрадовался кормщик, – зрители любят, когда что-то ломается, раскалывается. А свечи гасить из самострелов сможете?
– На скаку не сможем – не прицелиться.
– А с земли?
– Сможем, вернее, я смогу, а Кузька с Демкой – не знаю. Они недавно учиться начали.
– Значит, будешь один. Как с факелами отыграете, так мы ставни отворим, а вы за самострелы возьметесь. Сначала втроем по кругляшам постреляете, потом тебе свечи вынесут. Штуки три или пять? Нет, пять долго: пока заряжать будешь, зрители за пять раз заскучают.
– Погоди, Ходок… Слушай, а как тебя на самом деле зовут?
– Зови Ходоком. Так чего ты хотел сказать?
– А нельзя ли какой-нибудь столик сделать, чтобы он крутился? Поставим на него свечи, и если не очень быстро крутить, то я попаду, а крутящийся огонь завораживает, скучно не будет. Понимаешь, первые два выстрела – еще не скучно, а потом на столике остается три горящих свечи, две, потом одна, и все на нее смотрят и ждут, а она крутится. Можно еще время потянуть, крикнуть, чтобы столик подкрутили.
– О! Молодец, в самую точку! А нельзя, чтобы ты из разных самострелов стрелял, пока из двух выстрелишь, тебе третий зарядят.
– Не знаю, мы каждый к своему самострелу приспособились, опять же попробовать надо.
– Пробуй, столик все равно до завтра не сделать.
Никифор, словно обрадовавшись, что тоже может поучаствовать в приготовлениях к представлению, опять окликнул приказчика:
– Сенька, насчет столика понял? Сегодня же чтоб был!
– Слушаю, Никифор Палыч! Только не успеть сегодня.
– Тогда пускай ночью работают, но чтобы к утру…
Мишка не стал слушать, чем закончится разговор Никифора с приказчиком, потому что его посетила еще одна идея.
– Ходок, а я еще и на звук стрелять могу.
– Да ты что? И молчит! Да мы такую показуху устроим! Вот это уже настоящий циркус будет. А ты точно можешь или только думаешь, что можешь?
– Может, может! – Кузька наконец-то нашел повод встрять в разговор. – Может, мы все видели, только бубенчик маленький надо – мы свои в Ратном оставили.
– Бубенчик найдется, но пока сам не увижу – не поверю. Где у вас самострелы?
– Дома оставили.
– В Ратном?
– Да нет, у дядьки Никифора!
Ходок обернулся к Никифору:
– Хозяин, послать бы кого…
– Ха! За дурня меня держишь? Послано уже! Сейчас принесут.
– Да ладно тебе, хозяин, я вот тоже кое-кого кое-за-чем послал.
– Это за чем же?
– А за музыкой! – Ходок хитро подмигнул. – Когда все это под музыку будет, еще лучше получится, а в самых жутких местах музыка замолкнет, и от этого еще страшнее выйдет. Вот увидишь!
– Так музыкантам платить надо будет, – недовольно пробурчал Никифор. – Сколько еще запросят…
– Не скупись, хозяин, – окупится. Я прикинул: если лавки расставить так, как мы обговорили, то человек шестьдесят поместится. Это же больше гривны выходит. Да еще об заклад биться будем, как сегодня. Договоримся с ребятами: когда надо падать, когда – нет, всегда в выигрыше останемся!
«Ну и жук! Да он на всех этих пари возьмет в десять раз больше входной платы! Наверняка не сам об заклад биться будет, а подставных людей найдет, чтобы рожу не запомнили. Мошенничество чистой воды, но… в рамках его философии: „зритель сам приходит, чтобы его обманули“. Шоу-бизнес, туды его. Вообще-то, помнится, в цирке мороженым торговали и прочими вкусностями…»
– Дядя Никифор, а можно еще перед началом и в перерывах торговлю устраивать. Орешками, квасом, сбитнем, может, еще чем-то.
– Ха! Найдем чем! Сенька!
– Найдем, хозяин!
Ходок снова скорчил хитрую рожу и гаркнул:
– Р-роська! – и, обернувшись к Никифору с Мишкой, пообещал: – А теперь я вам кое-что покажу.
Из-за груды канатов, парусов и другого судового имущества выскочил худенький паренек лет двенадцати.
– Тута я!
– Тащи шест!
Да, это был настоящий цирк, малец работал на шесте не хуже тех артистов, которых Мишка видел еще в ТОЙ жизни. Видимо, Ходок сам в прошлом выступал именно с этим номером и обучил ему Роську. Зачем? Кто знает? Может быть, со скуки, может быть, думал, что когда-то снова придется вернуться к циркачеству.
– Дядя Никифор, – тихонько спросил Мишка, – а как Ходока на самом деле зовут?
– Абрам.
– Иудей, что ли? Не похож…
– Да кто его разберет! Когда надуть кого-то надо или поторговаться – иудей, как меды пить и песни орать – наш, как драться – берсерк нурманский, а как девок улещивать… Гм… это самое… В общем, непонятно кто, но кормщик изрядный – таких поискать. Теперь вот оказывается, что и скоморохом когда-то был.
– А Роська?
– Ростислав. На ляшской ладье был, когда они пять лет назад нас на Висле захватить хотели. Ха! Не на того напали! Была ляшская ладья, стала моей, а Роська в придачу достался, не убивать же было.
– Ну как, хозяин? – Запыхавшийся малец подскочил к Никифору и Мишке. – Понравилось?
– Ловко, молодец, Роська! Ну, Михайла, вот тебе и еще подмога.
– Отличная подмога, дядя Никифор, только шест, наверно, и Андрей подержать может, он сильный, а Ходок пусть между зрителями так и работает, как сегодня. Ходок, ты как, согласен?
– Почему – нет? Андрей вместо меня справится, а вот Роська вместо Андрея? Не забоишься под ножи встать?
– Не-а, не забоюсь!
Никифор сразу же построжел:
– Да ты что, Ходок, ребенка…
– То-то, что ребенка, хозяин, еще страшнее получится, а ребята не промахнутся, я видел, как они работают, главное, чтобы Роська не струсил.
– Кто? Я? – тут же возмутился малец. – А давай прямо сейчас встану. Михайла, кидай в меня, вот увидите: не моргну!
– Ну вставай. – Мишка извлек кинжал из ножен, привычно подкинул его и поймал. – Только не дергайся, а то сам под лезвие подвернешься.
– Михайла, Ходок, да вы что, ополоумели все? – Никифор разволновался не на шутку. – А ну-ка прекратите!
– Не бойся, дядя Никифор, – успокоил купца Мишка, – мы все по очереди так стояли, как видишь, дырок на нас нет. Роська, готов? Первый – слева от головы. Бросаю!
На первых двух бросках Роська моргал, потом собрался и стоял совершенно спокойно, только на лбу выступили капли пота.
«Есть характер у парня, впрочем, жизнь его пообтесала, без скидок на возраст. Никифор на Вислу ходил пять лет назад, значит, в том бою Роське лет семь было. Как он на той ладье оказался? Впрочем, тут кого ни возьми, на основе биографии авантюрный роман писать можно. Один Ходок чего стоит!»
– А вот и музыка пожаловала! – торжественно возвестил Ходок. – Здорово, Своята! Подзаработать хочешь?
«Художественный руководитель ансамбля» тощий, кривобокий и сильно прихрамывающий дядька, производил впечатление отнюдь не музыканта, а скорее злодея с садистскими наклонностями. И голос у него оказался под стать внешности – злой, каркающий.
– Это смотря сколько положишь, Ходяра, пока что на сегодня ты нас без заработка оставил. Только народ на торгу нас послушать собираться начал, а тут к тебе иди!
– Ага! Так бы ты и ушел, если бы слушателей набралось. Впустую дудели, как и вчера. Но если ты такой гордый – вот тебе веверица за беспокойство и топай назад, других найдем!
– Засунь свою веверицу знаешь куда… Говори: зачем звал?
– А зачем тебя звать можно? Не на рожу же твою любоваться! Играть будешь. Здесь – под крышей, с удобством, не то что на торгу.
– Свадьба, что ли?
– Нет, похороны. Покойникам, вишь, сплясать напоследок захотелось.
– Тьфу! Балаболка ты, а не Ходок! Дело говори!
– Не, Своята, передумал я, ты своей рожей мне всех зрителей распугаешь, бери веверицу и проваливай!
«Худрука» аж затрясло от злости, казалось, еще немного – и он бросится на Ходока с кулаками.
– Кончай изгаляться! Говори: зачем звал?
– А ну-ка утихни! – Командный голос у Ходока был поставлен что надо, Своята даже голову в плечи втянул. – Ты не в кабак пришел! Вот хозяин Никифор Палыч стоит, ты даже поздороваться не подумал! Еще про работу ничего не знаешь, а уже про плату толкуешь! На хрен ты такой здесь нужен?
Своята сразу же заметно притих, сдернул шапку, поклонился Никифору:
– Здрав будь, Никифор Палыч, не серчай, не заметил тебя сразу. Чего пожелаешь? Мы всякую музыку играть можем: хочешь – веселую, хочешь – жалостную, ежели в застолье…
– Играть будешь то, что вот они тебе скажут. – Никифор указал на Ходока и Мишку. – Играть будешь здесь каждый день с завтрашнего дня. Ученики княжих ратников будут представлять воинское учение, зрителей пускать будем за плату. Твоя доля с той платы – двадцатая.
– Пятая!
– Пшел вон!
– Седьмая!
– Сенька! Зови холопов, гоните их в шею!
– Десятая, хозяин, помилосердствуй, мне же музыкантов кормить надо!
– На торгу ты за неделю не заработаешь того, что здесь задень…
Пока шла торговля, Мишка рассматривал «ансамбль», благо музыканты держали инструменты в руках и было сразу понятно, кто на чем играет. У двоих пареньков, по виду его ровесников, были костяные рожки, у третьего – деревянная флейта или что-то на нее сильно похожее. Дядька средних лет приволок здоровенную деревянную трубу, видимо предназначенную исполнять басовую партию, а у молодого парня, Мишка чуть не сел от удивления, оказался ксилофон – закрепленные на раме деревянные плашки разного размера. Сам «худрук» держал под мышкой бубен, и что-то еще круглое было у него в мешке.
Вид у музыкантов был весьма потрепанный и откровенно голодный. То ли дела шли неважно, то ли «худрук» был скупердяем, а скорее всего – и то, и другое.
Мишка подошел к оркестру, поздоровался, в ответ получил торопливые униженные поклоны.
«Да, ребята, чувствуется, затюканные. Начальник у них – еще та сволочь. Может, из-за его дурного характера и бедствуют? Актер все-таки должен быть легок в общении, весел, насколько можно, симпатичен, а на этого смотреть тошно. Надо их подальше от зрителей посадить, чтобы… как в настоящем цирке! Как же им про музыку-то объяснять? Может, сами сообразят?»
– Я не знаю, что вы умеете играть, – обратился Мишка к музыкантам, – поэтому давайте так: я буду показывать, что мы делаем, а вы подбирайте к этому музыку. Понятно?
– Понятно, хозяин, подберем.
– Я не хозяин, ну ладно, неважно… Вот смотрите для начала.
Мишка вытащил кинжалы и принялся жонглировать. Музыканты обернулись на Свояту, видимо темп обычно задавал своим бубном он, но «худрук» был целиком поглощен процессом торговли. Дядька с трубой взял руководство на себя.
Бу-бу-бу-бу – загудела труба, точно поймав ритм полета кинжалов, тут же вступили рожки, затянув что-то протяжное, но это оказалось лишь звуковым фоном. Флейтист некоторое время помолчал, потом, переглянувшись с хозяином «ксилофона», заиграл что-то веселое, снайперски попав в настроение полета клинков, тут же вступил «ксилофонист». Получилось просто здорово!
– А ну кончай! Мы еще о цене не договорились! – Своята орал препротивнейшим голосом, музыку как ножом обрезало. – Эй, сопляк! Ты, который с ножами, а ну отойди!
– Я тебе не сопляк, а Михайла Фролыч! Понял, пень корявый?
– Ой, неужто боярин? – Своята являл собой воплощение сарказма. – А может, князь? Я-то и не разобрал сослепу!
– Я – княжий ратник в восьмом колене! Андрей, объясни ему!
Немой ухватил Свояту за шиворот и, приподняв в воздух, крепенько встряхнул. Мишка подскочил к нему, глянул в наливающееся кровью лицо:
– Еще раз вякнешь, пес, уши до жопы натяну! Понял?
– Эк-кх-кх… – «Худрук» задыхался, пытаясь дотянуться ногами до земли, но Немой, без всякого видимого усилия, продолжал держать его на весу.
– Понял или не понял?
– Д-д…
– Отпусти его, Андрей.
Своята коснулся ногами пола и судорожно втянул в себя воздух. Мишка дождался, пока «худрук» продышится, и снова повторил вопрос:
– Понял или не понял?
– Понял…
– Как меня звать?
– Михайла Фролыч.
– Иди торгуйся дальше, а мне не мешай.
– Кхе!
Мишка совсем забыл про деда, спокойно сидевшего все это время в уголке, даже, кажется, подремывавшего. «Кхе!» было явно одобрительным. Тут же последовало и подтверждение от дядьки Никифора:
– А внук-то у тебя, Корней Агеич, себя понимает…
– Дык, воспитываем, Никеша. Кхе! Воспитываем, как же без этого?
«Блин, опять из образа вышел! И чего это я? Ну мужик противный, ну обозвал сопляком… Ничего особенного, с чего я завелся-то? Сорри, сэр, а музыку вы когда последний раз слышали? Еще ТАМ? То-то это пиликанье вас сразу за душу взяло! И тут это уродище кривобокое вам весь кайф обломало. Вот и причина! А ведь и правда – соскучился. Еще бы что-нибудь знакомое услышать, да откуда здесь… А оттуда! Ну-ка попробуем!»
– Слушайте, а если я напою мелодию, сможете сыграть?
– Напой, хозяин! – Один из рожечников сразу оживился. – Напой, мы новое быстро схватываем! – Парень забрал у флейтиста его инструмент и уставился на Мишку. – Давай, хозяин.
– Ля, ля-ля…
Мишка напел в общем-то несложную мелодию «Катюши».
Слух у музыканта, похоже, был абсолютным – уже второй куплет он воспроизвел безошибочно, на третьем вступил дядька с трубой и второй рожечник. «Ксилофонист» сначала выстучал мелодию отдельными ударами, а потом рассыпался дробью, Мишку чуть слеза не прошибла.
– Здорово, молодцы, ребята!
Музыканты заулыбались, а Мишка вдруг всей кожей ощутил повисшую в амбаре тишину. Все пялились на него, словно увидели впервые в жизни.
«Блин! Прокол за проколом! Позвольте вам заметить, сэр Майкл: вы совсем охренели. Это же, по нынешним временам, черт-те что и с боку бантик! Покруче, чем рок-н-ролл в пятидесятые годы. Помните, как деды тогда отреагировали? Причем не только у нас, но и в Штатах. Официальные запреты, судебные процессы, а в Советском Союзе так вообще пятнадцать суток наматывали, как за мелкое хулиганство. А ну как и ЗДЕСЬ то же самое будет? Да еще святые отцы… Все дело завалим!»
– Михайла, ты где это слышал такое? – озвучил общее недоумение Никифор.
«М-да, и на библиотеку отца Михаила не сошлешься».
– Да так, дядя Никифор… Само как-то придумалось. А что, плохо?
– Эй, парень… э-э… Михайла Фролыч! А еще чего-нибудь такое знаешь?
– Ну я не знаю… Можно попробовать… А зачем?
– Так ить! Да никто ж этого не знает! Да мы с этакой музыкой…
Своята прикусил язык, но было поздно. Никифор тонкости момента не уловил, но Мишка просек ситуацию мгновенно.
– Дядя Никифор! Новая музыка денег стоит. Вы на чем сторговались? Если он мою музыку перенимать собирается, так еше долю срезай!
– Ха! А как же! – Никифор хишно ощерился. – Не, Своята, я тебе с самого начала правильную долю назвал – двадцатую. Деньги получишь, да еше и новую музыку узнаешь. И не торгуйся, даже и слышать ничего не хочу!
Никифор и слыхом не слыхивал о таком звере, как авторское право, но наживу чуял нутром и своего не упускал. Торг пошел по новому кругу.
– Хозяин… – Флейтист говорил шепотом, видимо, для того, чтобы не услышал Своята. – Напой еще что-нибудь, твоему дядьке торговаться легче будет.
– А тебе-то какой интерес?
– Да ну его, сквалыгу, нам все равно ничего не достанется, только кормежка, а музыку не отнимешь, она всегда с нами. Ну напой, Михайла Фролыч!
– Погоди, подумать надо…
«Почему „Катюша“ так сразу прижилась? Вернее, не так. Почему я с „Катюши“ начал? Даже не задумался, само как-то выскочило. Значит, подсознательно был готов. К чему? К тому, что поймут и примут? Я ведь уже вжился в ЗДЕШНЮЮ жизнь, должен такие вещи чувствовать. Может, и чувствую, но не понимаю, а надо понять, иначе промахнусь. Чем „Катюша“ отличается от остальных песен, вообще от всей музыки? Блин, консерватории не кончал, на гитаре только „блатные“ аккорды знаю…
Тогда заходим с другой стороны: музыка – один из видов воздействия на человека, значит, разновидность управления, причем напрямую – без посредничества словесного или визуального ряда. Чем воздействие «Катюши» отличается… Ага! Есть две русские песни, которые знают во всем мире: «Катюша» и «Подмосковные вечера». Видимо, они универсальны, в том смысле, что «ложатся» на любой менталитет.
Так что же, «Подмосковные вечера» с ними разучивать? Нет, тут должно быть что-то еще. Когда была написана «Катюша»? Еще до Отечественной войны – в тридцатые годы. И сначала это была вовсе не солдатская строевая песня – ее исполняли с эстрады. Что тогда была за публика? Индустриализация, бурный рост городского населения… Вчерашние крестьяне, мягко говоря, не обремененные знанием мировой музыкальной культуры. То же, что и ЗДЕСЬ. Уже тепло!
Есть методика! Делаем обобщенный портрет слушателя и ищем аналогии между двадцатым и двадцать первым веками! Патриархальное воспитание, крестьянский образ жизни плюс военная тематика представления… Песни Гражданской войны! А ну-ка!»
– Так, попробуем! Сначала ты. – Мишка ткнул пальцем в сторону дядьки с трубой. – Раз, два, три, четыре! – Вместе с отсчетом Мишка взмахами руки задал «басу» темп.
Бу-бу-бу – загудела труба.
– Теперь ты. – Мишка обернулся к «ксилофонисту». – Делаешь так, как будто копыта стучат на галопе: тра, тра, тра. – Теперь – ты! Ля, ля-ля-ля…
Белая армия, Черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
– А теперь так: тра-ля, ля-ля, ля-ля…
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
– А вот ты. – Мишка обратился к одному из парней, играющих на рожках. – Попробуй сделать так: па-па, па-па, па-пам! – Мишка попытался изобразить звук горна. – И представьте себе, когда играете: скачут по дороге ратники – копыта стучат, оружие звенит, шлемы на солнце блестят. Ну, сначала: раз, два, три…
Музыкантам мелодия явно нравилась, играли, что называется, с душой, Мишка чуть не запел вслух. В том углу, где яростно торговались Своята с Никифором, опять наступила тишина. Когда затихли последние аккорды, первым опомнился Никифор:
– Ха! Да за такую музыку ты вообще бесплатно играть должен и благодарить еще!
– Убивец! С голоду же передохнем! Десятая!
– Пятнадцатая и музыка!
– Хозяин! – подал голос приказчик Семен. – Плотники пришли, помост сколачивать.
– Ну вот, Своята, сам виноват! Видишь, уже и плотники пришли.
При чем здесь были плотники, Мишка не понял, но у торговли своя логика.
– Ладно, Никифор Палыч, двенадцатая часть и музыка. По рукам?
– Грабитель, людоед! Да что с тобой поделаешь? По рукам!
– Михайла… – Своята зыркнул глазами на Немого. – Михайла Фролыч…
– Просто Михайла, не чинись, – изобразил демократичность Мишка.
– Михайла, пойдем на улицу, тут сейчас стучать начнут, еще чего-нибудь новенькое напоешь?
– Вы это-то разучите.
– Разучим, я им покоя не дам пока…
– Ты бы их покормил сначала, задаток-то получил? Смотри, аж синие все. Приходите-ка после обеда, может, еще чего придумаем.
На выходе из ладейного амбара Мишка сквозь шум производимый плотниками, невольно подслушал, как Никифор рассыпается в комплиментах:
– Ну и внуки у тебя, Корней Агеич! И скачут, и стреляют, и науки постигли, и музыку сочиняют, а еще же и четырнадцати годов нет! Не то что мои обалдуи! И как ты их всему этому обучил-то?
– Дык… гм… это… Воспитываем помаленьку. Кхе!
«Кто бы мог подумать: в селе Ратное не только военный гарнизон имеется, но еще и цирковое училище с университетом и консерваторией. Чудны дела твои, Господи! Блин, прости меня грешного!»
