Глава 1
Декабрь 1124 года. Междуречье Горыни и Случи. Село Ратное
Казалось бы, дорога ровная, накатанная, кобыла молодая, сильная, сани почти пустые – должны были бы уйти, но волки догоняли. Не очень быстро, но упорно и неумолимо. Рыжуха своим лошадиным умом и сама прекрасно понимала, чем может закончиться эта гонка, поэтому мать не нахлестывала ее, а только повторяла как заведенная:
– Ну, милая, выноси, ну, милая, давай…
Если сначала, когда волки только появились, она произносила это совсем негромко, то сейчас уже кричала в полный голос, словно от громкости ее крика зависела скорость саней. Мишка все пытался пересчитать преследователей, но постоянно сбивался – то на четвертом, то на пятом. Рядом с санями пластался в беге Чиф. Молодой пес вовсе не трусил и не собирался бросать хозяев, спасая свою собачью шкуру. Один на один он вполне способен был выйти против матерого волка, и результат схватки не предсказал бы никто, но кидаться одному против…
«Да сколько же их? Раз, два, три, четыре… семь! Вроде бы днем нападать не должны, совсем осатанели с голодухи, что ли? Должны, не должны, а вот напали, и все тут! Блин! Догоняют, не уйдем. Семь штук, а у меня восемь выстрелов, мазать нельзя. Есть еще нож, топор и… Чиф. Хотя бы одного он на себя возьмет. Все равно: мазать нельзя».
– Миня! Стреляй! – крикнула, обернувшись к сыну, мать.
– Рано, мам, далеко еще!
Мишка упер самострел в задок саней и надавил ногой на рычаг. Сидя взводить оружие было неудобно, но вставать в несущихся санях, подпрыгивающих на каждом ухабе, он не решался. Наконец стопор щелкнул, и Мишка полез в сумку за болтом, забыв снять с руки рукавицу. Ругнулся про себя, освободил руку и снова полез в сумку.
Пока он возился, один из волков, почему-то не самый крупный, заметно вырвался вперед. Мишка упер приклад в плечо и попытался прицелиться, ожидая, когда попадется хотя бы небольшой ровный участок дороги и сани перестанут подпрыгивать.
Приклад… Не было еще тогда прикладов – обычно при стрельбе самострел зажимали под мышкой. Да и вообще в XII веке самострел (арбалет, как называют это оружие на Западе) был редчайшей вещью. А уж в руках тринадцатилетнего паренька… Только вот и пареньков таких на Руси тоже днем с огнем не сыщешь. Кто еще может похвастаться, что живет уже вторую жизнь, а в первой прожил, вернее, проживет девятьсот лет спустя сорок восемь полноценных лет? Но сейчас эта вторая жизнь может запросто закончиться, в сущности толком и не начавшись.
Сани наконец пошли ровно, давая возможность прицелиться. Мишка нажал на спуск… Есть! Передний хищник кувырнулся через голову и остался лежать на дороге. Стая хором взвыла и, кажется, даже прибавила ходу!
«Почему? Должны же остановиться и начать рвать упавшего? Неужели волчья свадьба, и я грохнул волчицу? Ну теперь действительно – приехали! Будут гнать, пока всех не перебьем… или они нас».
Мишка торопливо нажал ногой на рычаг, но, вместо того чтобы взвести самострел, поехал на заднице к середине саней – прямо матери под ноги. От неожиданного толчка под коленки у той подогнулись ноги, и она всем весом осела Мишке на плечи, даже в спине что-то хрустнуло, и некоторое время, показавшееся Мишке вечностью, мать и сын барахтались, пытаясь придать своим телам нормальное положение.
Буквально физически ощущая, как уходят драгоценные мгновения, Мишка наконец смог поднять голову и взглянуть на дорогу. Волки приблизились еще больше. Теперь впереди несся самый крупный волчара, и Мишке показалось, что гонится тот уже не просто за санями, а именно за ним – убийцей волчицы.
Чтобы снова не поехать, Мишка просунул левую ногу под поперечную жердь, а правой все-таки взвел тугой рычаг. Болт, словно сам, прыгнул на направляющие, Мишка нажал на спуск, и в этот самый момент сани тряхнуло на очередном ухабе. Болт взрыл снег перед передними лапами волка.
Снова возня с рычагом, тягостное ожидание перерыва в тряске… Выстрел! Болт вошел прямо в оскаленную пасть переднего зверя.
«Пять болтов в сумке, их – тоже пять. Нельзя мазать!!!»
Скрип рычага, щелчок стопора, пауза, выстрел… Есть! Снова повторение всего цикла, выстрел практически в упор… Есть! Опять скрип рычага… Слева сплетаются в клубок серое и черно-рыжее тела – Чиф принял бой… Болт… Наложить болт Мишка не успел: ближайший к саням зверь прыгнул на него, целясь клыками в горло. Машинально прикрывшись самострелом, Мишка от толчка непроизвольно нажал на спуск, и освобожденная тетива, словно саблей, рубанула по попавшей под нее волчьей лапе. Мишка изо всех сил ударил волка зажатым в правой руке болтом. Наконечник вошел в шею, прямо в глаза брызнула кровь.
Больше ничего он сделать уже не успел, слишком быстро все произошло: прыжок в сани еще одного зверя, отчаянный крик матери, взмах топора в ее руке и сумасшедший прыжок саней на ухабе.
Внезапно почувствовав, что остался в санях один, Мишка, размазывая по лицу кровь, протер глаза и огляделся. Волков не увидел, Рыжуха по-прежнему неслась галопом, мать… Матери не было! Не было в санях – за намотанные на левую руку вожжи Рыжуха волокла ее по дороге.
Разрывая лошади рот, Мишка изо всех сил тянул на себя вожжи, пока не заставил Рыжуху сначала перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.
– Мама! Мама! Слышишь? Мама, очнись!
– Мишаня, – мать открыла глаза, – у тебя кровь…
– Это – волчья. Мама, ты как? Болит что-нибудь?
– Это ничего, сынок, пройдет, помоги подняться. Сам-то цел?
«Господи, на ней, наверно, живого места нет, а она обо мне. Надо ее в сани поднять как-то. Волков не видно, неужели отбились?»
Напрягая все невеликие силы тринадцатилетнего тела, Мишка помог матери приподняться и перевалиться в сани.
– Мишаня, волков не видишь?
– Нет, живых не вижу, только побитые лежат.
– Я топор обронила, сходи поищи, Рыжуха назад не пойдет.
– И я самострел потерял тоже, и Чиф еще…
– Вот и сходи.
Топор обнаружился не очень-то и далеко, рядом с окровавленным трупом волка с перерубленным хребтом. Рядом, пытаясь отползти, возился еще один зверь, правая передняя лапа, перебитая тетивой, безжизненно болталась, из пробитой наконечником болта шеи хлестала кровь. Тут же валялся и самострел.
Мишка подобрал топор и, хотя ясно было видно, что волк – не жилец, мстительно хрястнул его обухом по голове. С топором и самострелом вернулся к саням. Мать лежала, закрыв глаза, лицо было бледным.
– Мам, ты как? Плохо тебе?
– Уже легче. – Мать приоткрыла глаза. – Рыжуха отдышится немного, и поедем.
– Мам, мне бы болты собрать… И Чифа поглядеть, вдруг живой? Может, еще и волков заберем? Зимний мех хороший.
– Как же ты их соберешь? – Мать говорила хотя и слабым голосом, но вполне отчетливо. – Мы же версты две проскакали. Попробуй Рыжуху под уздцы взять, если пойдет с тобой на волчий запах, тогда соберем, если нет – ничего не поделаешь.
– А может, не надо? Тебе, наверно, к лекарке нужно…
– Легче мне, легче. – Мать с Мишкиной помощью села в санях. – А вон и Чиф, смотри!
Весь перемазанный своей и чужой кровью, с располосованным волчьими клыками плечом, Чиф, прихрамывая, рысил по дороге, скалясь и порыкивая на попадавшиеся по пути волчьи трупы. Добравшись до хозяев, Чиф забрался в сани и улегся у матери под боком. Тут-то и стало понятно, как крепко ему досталось – обычно таких вольностей он себе не позволял, да и в сани он именно залез, а не запрыгнул, как сделала бы это на его месте любая здоровая собака.
«Какое, на хрен, собирание болтов и трофеев – двое тяжелых, а до дому не меньше часа пилить. Но болтов жалко до слез – с каждым как с ребенком намаялся, пока до кондиции довел. Опять же шкуры. Малышне теплую одежонку пошить. Что ж делать-то?»
Мать, видимо почувствовав его колебания, снова предложила:
– Попробуй Рыжуху под уздцы повести, ее все равно после такой скачки вываживать надо, и снег не давай ей глотать – застудится.
Мишка заставил лошадь развернуть сани и повел ее по дороге назад. Как только они приблизились к первому волчьему трупу, Рыжуха было заупрямилась: начала храпеть и вырываться, но тут из саней раздалось грозное рычание, и кобыла сразу же присмирела. Чиф – золото, а не пес – «въехал» в ситуацию, даже пребывая в весьма плачевном состоянии, и быстро напомнил лошади ее позицию в дворовой «табели о рангах».
Как это у него получалось, понять Мишка не мог, но примерно с год назад, как только Чиф превратился из щенка в молодого кобелька весьма приличных размеров, он быстро и, как показала практика, очень доходчиво объяснил всем обитателям подворья, не относящимся к виду гомо сапиенс, что подчиняться ему следует беспрекословно. Сделал он это очень умело, не нанося серьезных травм и не задавив даже самого маленького цыпленка, и с тех пор поддерживал дисциплину в рядах «скотского контингента», что называется, железной рукой, хотя рук-то у него как раз и не было. В общем, имя свое Чиф оправдывал стопроцентно.
Только две группы проживавшей на подворье живности ему своей воле подчинить не удалось. Первая – безмозглая демократия насекомых. Эти, напрочь пренебрегая субординацией, кусали диктатора так же, как и всех остальных. Вторая – диверсионные отряды грызунов. Попавшихся ему крыс и мышей Чиф давил беспощадно, но настоящие специалисты по антитеррору – кошки – в XII веке на Руси еще были чрезвычайной редкостью.
А два года назад… Мишка шел по улице, по каким-то своим делам, и, проходя мимо распахнутых ворот подворья старосты Аристарха Семеныча, услышал сначала отчаянный щенячий писк, затем энергичное ругательство, произнесенное голосом хозяина дома, а потом и увидел, как староста пинком ноги вышвыривает за ворота черно-рыжий комочек. Щенок шлепнулся на утоптанный снег и замер без движения и звука. Перед мордочкой на снегу расплылось маленькое кровавое пятнышко.
Какая сила кинула Мишку на колени перед щенком и заставила, осторожно подняв его, сунуть за пазуху? Мишка потом долго над этим размышлял, но к однозначному выводу так и не пришел.
– Дядька Аристарх! Можно я заберу его?
– Да провалитесь вы оба, глаза б мои вас не видели!
Не был староста ни злым, ни вспыльчивым, наоборот, считался человеком спокойным и рассудительным. Видимо, так уж случай распорядился: скверное настроение или какая-то неприятность, да еще щенок не вовремя под ноги сунулся, да все это на глазах у мальца…
В общем, все остались при своих интересах: староста душу отвел, щенок обрел доброго хозяина, а Мишка задаром заполучил пса таких статей, что в иных обстоятельствах за него пришлось бы отдать трех-четырех овец, да, может, и еще чего-нибудь в придачу.
Щенка, тогда еще безымянного, он притащил к Юльке – дочке лекарки. В уплату за лечение он предложил ей единственную имевшуюся у него более или менее ценную вещь – пряслице. Каменное колечко, которое женщины надевают для утяжеления на веретено. Нашел он его еще летом в речном песке. Дома пряслице оказалось без надобности и долго валялось на полке в кладовке.
Пряслице Юлька не взяла, но щенка, хотя было ей всего десять лет, выходила, заодно дав Мишке несколько ценных советов по воспитанию пса. А об оплате высказалась очень неопределенно: после, мол, сочтемся, при случае. Зная язвительный Юлькин характер, Мишка потом долго терзался дурными предчувствиями в ожидании этого самого «случая», но по прошествии времени все как-то забылось само собой.
И вот прошло два года…
Каждую волчью тушу, втаскиваемую Мишкой в сани, Чиф встречал грозным рыком. То ли выражал свои эмоции, то ли предупреждая Рыжуху о необходимости соблюдать сдержанность. Волки, хотя и тощие, для тринадцатилетнего мальчишки были грузом почти неподъемным. Мишка сначала закидывал в сани задние ноги, потом переваливал все остальное. Каждый раз, вернувшись к саням, спрашивал мать о самочувствии, не столько вникая в смысл ответа, сколько слушая голос. Мать отвечала негромко, но внятно, и Мишка, повозившись с тушей очередного волка, направлял сани дальше.
Насчет двух верст мать ошиблась, в ситуации смертельной опасности людям почти всегда кажется, что все длилось очень долго: секунды превращаются в минуты, минуты – в десятки минут или даже часы. Волчьи тела оказались разбросанными на расстоянии полукилометра по меркам XX века. Один болт Мишка так и не нашел – тот самый, которым он бил волка как ножом. Но искать его не осталось уже ни сил, ни желания. Снова развернув сани на сто восемьдесят градусов, Мишка погнал Рыжуху в сторону села.
* * *
Домик лекарки – тетки Настены – стоял на отшибе, за пределами защищающего село тына. В низине возле реки, окруженный деревьями, с дороги он был совершенно незаметен. Не заезжая в село, Мишка погнал сани по снежной целине, нещадно нахлестывая Рыжуху вожжами – мать в последние минут пятнадцать перестала откликаться на его вопросы, и жалеть кобылу Мишка не стал.
На его крик из дверей сначала высунулась Юлька, но, быстро поняв, что дело серьезное, юркнула обратно. Почти сразу же, накидывая на плечи теплый платок, из дома вышла Настена, следом за ней – опять Юлька.
– Что с ней? – Настена склонилась над матерью, положив ей на лоб ладонь.
– За нами волки гнались, – принялся объяснять Мишка, – она из саней выпала и на вожжах по дороге волоклась…
– Давно в беспамятстве? – прервала его лекарка.
– Нет, подъезжали уже.
– Тошнило ее, на что-нибудь жаловалась?
– Нет.
– Ну-ка помогите мне, несем в дом.
Помощи от двух детишек в процессе переноски из саней в дом взрослой женщины было немного. Но Настена справилась – не впервой больных да раненых ворочать.
Мишку почти сразу же выставили обратно на улицу, и он, не зная, оставаться или уезжать, присел было в сани, потом спохватился и принялся растирать куском дерюги вспотевшую Рыжуху.
* * *
Лекарка Настена…
Версии ее появления в селе, которые довелось в разное время и от разных людей слышать Мишке, отличались друг от друга в деталях, но, в общем, сводились к одному.
Однажды жителям села довелось отражать неожиданный наскок половцев. Собственно, половцы уже уходили назад, в степи, но возвращаться тем же путем, которым пришли – через Галицкую и Волынскую земли, – они почему-то не захотели и, переправившись через Горынь, двинулись по землям Турово-Пинского княжества. Добычи и пленных они тащили с собой много, поэтому, наткнувшись на организованный отпор, связываться не стали и начали поспешно отходить. Однако, когда добычу и полон у них попытались отбить (согласно некоторым версиям, частично и отбили), огрызнулись очень крепко.
Из сотни сельчан, ходивших на половцев, чуть ли не половина вернулись домой в окровавленных повязках. Кто сидя в седле, а кто и лежа в телегах или на носилках, подвешенных между двумя конями. Лучники степняки отменные и прекрасно умеют бить в цель на полном скаку.
Тогда-то и появилась в селе старуха-лекарка с маленькой внучкой. Ходила от дома к дому, спрашивала, есть ли раненые, перевязывала, давала лекарства, даже вроде бы оперировала, извлекая глубоко засевшие наконечники половецких стрел.
Если предлагали плату за лечение, с достоинством принимала, если не предлагали, даже и не намекала. Когда предложили переночевать, объяснила, что лучше бы ей ночевать в доме одного из тяжелораненых, ночью, мол, ему может стать хуже. На следующий день родственники раненых уже сами начали зазывать лекарку к себе, очень уж большой, как убедились ратнинцы, она была искусницей.
Осталась она в селе и на третий день, и на четвертый – работы хватало. И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, какой она веры. Только день на пятый или шестой этим вопросом озаботился сельский священник. Лучше бы он этого не делал. Старуха оказалась язычницей! В полном соответствии со своими служебными обязанностями и, надо надеяться, искренними убеждениями святой отец вознамерился лекарку из села изгнать.
Что сказали ему по этому поводу мужи ратнинские во время кратких переговоров в узком проходе между сараями, история для потомков не сохранила. Протокол переговоров, надо полагать, не велся. Однако вид по окончании дискуссии священник имел несколько растрепанный, а походку – неуверенную. Тем не менее некий компромисс высокими договаривающимися сторонами, по-видимому, был достигнут.
Святой отец с тех пор очень натурально делал вид, что ни о какой лекарке знать не знает, а целая артель добровольцев за несколько дней поставила для лекарки дом, правда, за пределами тына, ограждающего село. Дом, что называется, сдали под ключ: с мебелью и полным набором домашней утвари, собранным в складчину.
С тех пор так и повелось. После сбора урожая скидывались и обеспечивали лекарку хлебом и крупами на целый год, после ежегодной облавной охоты выделяли долю мяса и шкур.
Когда старуха умерла, место ее заступила уже повзрослевшая к тому времени внучка. Звали внучку Настеной. Жила она одна, и откуда у нее взялась дочка Юлька, никто так и не узнал. Разумеется, процесс производства потомства для подавляющего большинства жителей села секретом не являлся, но вот кем был Юлькин отец… Самые дотошные кумушки в конце концов вынуждены были отступиться, так и не разрешив эту загадку.
И еще одно обстоятельство, связанное с появлением Юльки на свет, достаточно долго занимало умы сельчан своей неординарностью. Однажды Настена с грудным ребенком на руках заглянула в церковь и поинтересовалась у священника: христианское ли имя Юлия? Получив утвердительный ответ, она высказала пожелание, чтобы ее дочку окрестили именно этим именем. Слава богу, священник был уже новый – отец Михаил – человек умный и, как позже убедился Мишка, очень для своего времени образованный.
Презрев язычество матери, он сам нашел для новорожденной крестных мать и отца, оповестил о радостном событии всех, кто попался под руку (а те – всех остальных), и провел на следующий день обряд крещения в битком набитой церкви. Нарек он новорожденную Иулией, но иначе как Юлькой девочку никто не называл. На крестинах гуляло все село – лекарку, за редким исключением, любили и уважали все.
* * *
– И меня выгнала!
Мишка даже вздрогнул от неожиданного появления пышущей возмущением Юльки.
– Говорит – не мое дело. А как я учиться буду, если до больных не допускают?
– А ты Чифа посмотри, вон он под рогожкой лежит, – предложил Мишка.
– Ага! Так и буду всю жизнь скотину пользовать? А люди что, не болеют? Мала еще! – Юлька явно передразнивала мать. – Как будто я не вижу, что она беременная!
«Беременная? Кто, мать? Отца уже почти четыре года как убили. Ничего себе! С кем же это она? И эта свиристелка теперь всем растреплет!»
– Потому и мала, – буркнул Мишка. – Была б большая – не трепалась бы. Чтоб людей лечить, надо язык за зубами держать уметь!
– Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… – Юлька, наконец, поняла, что ляпнула лишнее. – Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму все равно на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?
– Ладно, поехали, – согласился Мишка.
– Сейчас, я только возьму кое-что.
Бедной Рыжухе снова пришлось тащить сани по снежной целине – тропинка, шедшая от дома лекарки к тыну, была меньше полушага шириной, да и вела она не к воротам, а к узкому лазу – только-только человеку протиснуться.
– Минь, это ты их всех пострелял? – Юлька с некоторой робостью разглядывала оскаленные пасти мертвых волков.
– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф. Вон того, у которого горло разорвано.
«Разорвано» – это было еще мягко сказано, горло отсутствовало вообще, почти до самого позвоночника. Можно было подумать, что волк попался на зуб не псу, а крокодилу. Если, конечно, удастся представить себе крокодила, промышляющего волчатиной на зимней дороге в районе будущей границы между Украиной и Белоруссией.
– Эту шкуру тебе отдам, – пообещал Мишка – за то, что Чифа тогда выходила, и еще одну, если сейчас вылечишь. Шубу себе сошьешь. Вернее, мать сошьет, она лучшая портниха в округе.
– Да не нужны мне твои шкуры, я и так…
– Это опасно… ну, с матерью?
– Да не знаю я! То есть все хорошо будет, ты не бойся, летом тетка Евдоха, тоже беременная, с сеновала упала и плод скинула, так мать ее в три дня на ноги подняла. Только ребеночка уже не будет…
– Вот и про Евдоху растрепала, – укорил Мишка, – про кого еще поведаешь?
– Да не скажу я никому, Минька!
– Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет – отдельно от тебя!
– Да что мне, землю есть, что ли?
– Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.
«Что вы несете, сэр Майкл? Тринадцатилетний пацан так не разговаривает. Еще про клятву Гиппократа расскажите, про врачебную тайну, про моральную ответственность…»
Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза, прошипел:
– Кому про мать растреплешь – убью!
– Минька… – Переход был слишком неожиданным, и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины:
– Прочь руки! Бешеный!
* * *
Кличку Бешеный Мишка заработал совсем недавно, причем из-за той же Юльки. Как-то, шлепая по ноябрьской грязи в поисках залетевшего неизвестно куда самострельного болта, он вдруг услышал крики: «Ведьма, ведьма» – и, обернувшись на голоса, увидел своего вечного неприятеля и соперника по мальчишеским разборкам – Ероху. На тропинке, ведущей к дому лекарки Настены, Ероха с двумя приятелями окружили Юльку, брызгали в нее водой из ближайшей лужи, обзывали ведьмой и вообще развлекались на всю катушку. Юлька, обычно в обиду себя не дававшая, сейчас оказалась в очень невыгодном положении, поскольку обеими руками прижимала к себе здоровенный глиняный горшок с чем-то, что она очень боялась расплескать.
Переть одному против троих, разумеется, чревато… Была, конечно, досада из-за потерянного болта, и представилась возможность сорвать на ком-то злость. Было жалко Юльку – очень уж она берегла горшок – наверно, с лекарственным настоем или отваром. Но главное – надоело быть мальцом и вести себя соответственно этому статусу. Такое настроение на него иногда наплывало, и сдерживаться было очень трудно.
Подойдя к развлекающейся троице, Мишка очень спокойно и негромко сказал:
– Ну-ка идите отсюда. Быстро.
– Чего? – Ероха даже обрадовался новому развлечению: поединки с Мишкой один на один у них обычно заканчивались вничью, но сейчас-то было один к трем. – Защитник пришел! Жених, что ли?
– Если не уйдете, буду бить.
– Чего?
– Ты слышал, повторять не буду.
Замах у Ерохи был великолепным: энергичный, широкий, тело вслед за рукой разворачивалось почти на девяносто градусов, накапливая силу для сокрушительного удара кулака. Один был у этого замаха недостаток – под него легко было поднырнуть, а потом дать продолжающему разворачиваться по инерции парню в ухо. Мишка так и сделал. В полном соответствии с законами механики, физиологии и прочих хитрых наук Ероха на ногах не удержался, и холодная грязная вода осенней лужи приняла его тело в свои гостеприимные объятия. Приняла и сомкнулась над упавшим – лужа оказалась глубокой.
Мишка этого, правда, не видел, он уже бил ногой в туловище (куда именно – неважно) Ерохиного приятеля Фильку. Лужа приняла Филимона столь же радушно, как и его предшественника. Третий Юлькин обидчик – Борька-Мешок – был толст, неуклюж и труслив, однако в коллективной драке опасен своим любимым приемом – с разбега сбить противника с ног тяжестью своего тела. Тот же номер он решил выдать и сейчас. Мишка уже приготовился уклониться от его туши, благо по инерции Мешок должен был бы влететь в ту же лужу, что и Ероха с Филькой, однако трус он и есть трус. Борька попытался остановиться, поскользнулся и с маху уселся на землю. Грязь смачно чавкнула под его объемистым задом, и сражаться стало не с кем.
На этом можно было бы и заканчивать, однако Мишка еще не отвел душу, а потому, изобразив людоедский оскал и подражая, насколько получалось, рычанию Чифа, медленно двинулся на Борьку. Тот засучил ногами, пытаясь, не вставая на ноги, отодвинуться от Мишки, и даже тихонько заскулил от страха.
Все, им можно было больше не заниматься, тем более что Ероха уже выбирался из лужи, а следом за ним, держась за живот, выползал и Филька. Насквозь мокрые, грязные, полностью деморализованные – делать с ними можно было все, что заблагорассудится. Однако продолжения не последовало. Весь спектакль испортил Мешок.
– Бешеный! – вдруг завопил он тонким голосом. – Минька взбесился, сейчас кусаться будет! – и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.
– Бешеный! – подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро и забыв попрощаться.
Кличка Бешеный прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство…
* * *
То, что Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая, показалось обидным и несправедливым.
– Бешеный, говоришь? А сюда глянь! – Мишка кивнул на волчьи трупы в санях. – Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым…
– Минь, прости меня, – неожиданно мягко проговорила Юлька. – Ты голодный, уставший, за мать испугался… поехали домой… Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.
«Профессионал от Бога! Мгновенно разряжает обстановку, переключает внимание, предлагает действие, от которого нельзя отказаться. Если голодному человеку напомнить о голоде, а уставшему об усталости, то они почувствуют голод или усталость еще острее. Это заставляет отвлечься на внутренние ощущения. Потом – напоминание о беспокойстве за мать. Это переключает внимание с объекта агрессии на объект заботы. И, наконец, фиксация на конкретной проблеме, требующей немедленных действий. Заставляет перевести взгляд с себя на объект, нуждающийся в неотложной помощи. В данном случае – на Чифа. Все – агрессия ушла, как вода в песок! И ведь ни в каких мединститутах не училась. Ребенок же еще, а как работает!
Вообще-то, конечно, все женщины интуитивно владеют этим искусством, в той или иной степени. Но нынешние врачеватели, поднимающие тяжелораненых и больных без антибиотиков, обезболивающих и противошоковых препаратов, где-то процентов на пятьдесят делают это не за счет отваров и настоев, а с помощью изощренной психотерапии. Голос-то какой: ласковый, обволакивающий. Я у нее такого и не слышал никогда…
Ну и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле – половина успеха».
– Да едем, едем уже.
Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.
– Михайла! Это где ж ты так поохотился?
«Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!»
– Не я охотился, – отозвался Мишка, – на меня охотились, да не вышло!
– А мать-то где? Ты же с ней уезжал.
«Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!»
– У лекарки, зашиблась она.
* * *
Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер – Анны и Марии, – но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому – греть воду, кому – искать чистые тряпки для перевязки, кому – просто не мешаться под ногами (это – малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет хорошо – просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава богу, не сломала.
Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.
Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.
– Где напоролись-то, Михайла? – поинтересовался он, разглядывая Мишкину добычу.
– Да уже почти подъезжали.
– И сколько их?
– Семь.
– Всех ты пострелял?
– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф.
Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным, и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.
– Кхе… – Дед, кажется, все же подобрал нужную формулировку. – Что лекарка сказала?
– Что зашиблась, но ничего не сломано.
– Больше ничего не говорила?
– Нет, а что еще-то? – О беременности матери Мишка не собирался и заикаться. – Вон Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверно, не так уж и страшно.
– Юльку, говоришь, отпустила? – не отставал дед. – Сама или Юлька отпросилась пса лечить?
– Не знаю, деда, без меня разговор был.
– А мать на что жаловалась? Где болело?
– Ни на что не жаловалась, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.
– Кхе… Ни на что не жаловалась… А Юльку выставила…
«Неужели знает? И как свекр должен относиться к беременности невестки, уже больше трех лет как вдовой?
Нравы ЗДЕСЬ достаточно свободные. Досвадебная беременность не грех, а как бы и достоинство – свидетельство физического здоровья и плодовитости. Церковь, само собой, порицает, но здесь, если надо, на Церковь кладут с прибором – не Испания, чай. Да и там инквизиция появится только лет через триста, наверно…
Блин, куда меня понесло? Испания, инквизиция… Если дед знает или догадывается, то… что? Не знаю, даже представить себе не могу его реакции. Но в селе не знают, это точно. Иначе давно бы судачили. Значит, не с кем-то местным. На ярмарку в этом году не ездили из-за эпидемии, купцы осенью, по той же причине, не приезжали. Нет, похоже, все-таки кто-то свой, но конспирацию соблюли.
Юлька, будем надеяться, не протреплется, Настена, разумеется, будет молчать, дед, если знает, – тоже. С этой стороны опасаться вроде бы нечего, только бы Настена мать откачала. А Юлька – Чифа».
– О чем задумался, Михайла-стрелок? – снова подал голос дед.
– Да я, деда, Юльке две шкуры пообещал. За лечение. И сказал, что мать ей шубу сошьет. Видал, в чем она ходит?
– Верно сказал, и сделал сегодня все верно. Хвалю!
«Опаньки! На полном серьезе хвалит! Подобная дедова похвала дорогого стоит. Тем более в таком деле, как стрелковый бой и спасение раненых. Как-никак дед – сотник латной конницы. Если бы не в ополчении, а в княжеской дружине – должность боярская».
* * *
Да, дед был, еще совсем недавно, сотником кованой рати – главной ударной силы княжеского войска. Село Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад повелением князя Ярослава Мудрого сюда, в глубинку, на границу бывших Древлянских и Дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями.
Князя Ярослава Киевского не зря прозвали Мудрым. Этим мероприятием он убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, в припятской глухомани, где с большим трудом приживалось христианство, появлялось сразу более полутысячи православных, никакими родственными узами с местными язычниками не связанных. Во-вторых, недалеко от границы с Волынью появлялся достаточно сильный гарнизон, не просто несущий службу, а вынужденный защищать свои дома и семьи. В-третьих, киевская власть закреплялась на землях, до того принадлежавших ей по большей части чисто формально. До таких отдаленных мест руки у Киева по-настоящему не доходили. Можно назвать еще и в-четвертых, и в-пятых и так далее. Мудр был Ярослав Киевский – не отнимешь.
С тех пор по первому призыву князя киевского, а позже туровского все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя воинское железо и садились в седла. И во главе их почти десять лет стоял дед Корней Агеич из рода Петра Лисовина – десятника четвертого десятка той, присланной сюда Ярославом Мудрым, сотни.
Так что был дед если и не первым лицом в местной иерархии, то делил это первенство со старостой. И было это вовсе не «шишка на ровном месте». Село Ратное было богато и многолюдно, потому что по жалованной грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.
Так и жила семья в почете и достатке, пока не наступила в ее жизни, как, впрочем, и в жизни многих других семей, «черная полоса».
Началось все с небольшой в общем-то неприятности – сбежал холоп. Вернее, сначала одного холопа у деда выкупили. Приехали родственники с Волыни, привезли выкуп, поторговались, как водится, но решилось все полюбовно. Ну как было такое дело не обмыть? Обмывали в течение нескольких дней, тщательно, со знанием дела, с хождением в гости и приемом гостей, поскольку точно такие же мероприятия проходили еще в нескольких семьях – последний поход за реку Горынь, в земли Владимиро-Волынского княжества, был удачным.
Пили меды, пели песни, клялись друг другу в любви «до гроба». Причем формулировка эта для клянущихся пустой формальностью не была. Первый же набег волынцев на Турово-Пинское княжество (или наоборот) каким-то количеством гробов непременно завершился бы, причем с обеих сторон.
Когда гулянка наконец завершилась, похмелье, кроме всех обычных в таком деле неприятностей, ознаменовалось и еще одной. Все волынские пленники, за которых не привезли выкуп, видимо сговорившись, дали деру. Среди них оказался и один дедовский, по имени Ерема. Мало того что сам сбежал и коня со двора свел, так еще и соседскую девку, то ли по любви, то ли еще как, с собой прихватил.
Искали беглецов недолго – меньше двух дней. Во-первых, с похмелья. Во-вторых, жатва на носу, некогда по лесам шляться. В-третьих, в каком-то заболоченном лесу, куда вроде бы уходили следы, нарвались на совершенно непонятно чью засаду. Потеряли несколько человек ранеными (слава богу, все выжили) и сочли за благо возвращаться по домам.
Кто ж знал, что это – только первый звонок? На следующий год грянула эпидемия. Дед разом схоронил жену, незамужнюю дочь, новорожденного внука и еще несколько дальних родственников. Вымерли подчистую и семь холопских семей, которых дед поселил на выселках, планируя, видимо, завести собственную деревню и заделаться-таки настоящим боярином.
А потом была роковая сеча на Палицком поле. Княжеские воеводы вчистую прозевали фланговый удар вражеской конницы. Дедова сотня как раз на том фланге и стояла. Быть бы ей растоптанной и посеченной, но дед, каким-то чудом, сумел развернуть, перестроить, разогнать в галоп свою и часть соседней сотни. Половцы, составлявшие большую часть атакующих, вместо того чтобы врубиться в незащищенный фланг, напоролись на встречную атаку сомкнутого строя кованой рати – самое страшное оружие в руках полководцев Средневековья. Лобового столкновения с латной конницей степняки не выдерживали никогда. Дед спас не только свою сотню, но и все княжеское войско. Но…
Через несколько дней к воротам дедова подворья привел телегу его сын Лавр. В телеге лежал труп Лаврова брата-близнеца Фрола – отца Мишки, – а рядом с ним мечущийся в бреду дед, со страшным рубленым следом через левую половину лица и отнятой лекарем ниже колена правой ногой.
Деда лекарка Настена выходила. Правда, остался он инвалидом. Дело было даже не в ноге, в конце концов, через некоторое время дед научился ходить на деревянной, и даже без палки. Большую беду его организму принес удар половецкого клинка в лицо. При любой попытке вглядеться в отдаленный предмет или при сильном физическом напряжении у деда начинала трястись голова, мутнело в глазах, и дело запросто могло закончиться обмороком. С такой болячкой муж – не работник и тем более не воин.
Но судьбе, видимо, показалось мало тех испытаний, которые она вывалила на Анну-старшую – мать Мишки, невестку деда. Мало, оказывается, остаться вдовой с пятью детьми и свекром-инвалидом на руках. Примерно через месяц после смерти мужа с непонятной даже для Настены болезнью слег старший из сыновей – Михайла.
Кто ж мог знать, что это вовсе не болезнь, а вселение в тело ребенка личности взрослого мужчины из XX века? Мишка пролежал пластом почти три недели, а потом ему, как младенцу, пришлось заново учиться ходить, говорить, узнавать родственников. Как и было обещано, проблем с адаптацией не возникло. Что возьмешь с мальца, пережившего тяжелейшую болезнь?
Так они и сидели целыми днями на завалинке возле нагретой солнцем стены: маленький и большой, а на самом деле – почти ровесники, оба начинающие новую жизнь.
Один – потерявший почти все и готовящийся доживать век калекой-нахлебником, другой – получивший в подарок пятьдесят лет второй жизни, после того как почти распрощался с первой.
Один – атлетического сложения матерый муж, с проглядывающими сквозь густую седину русыми волосами и коротко стриженной бородой, еще не выцветшими от возраста синими глазами и рубленым шрамом, почти вертикально идущим через левую бровь, щеку и скрывающимся в бороде.
Второй – белоголовый тонкошеий мальчишка, унаследовавший от матери зеленые глаза, а от отца – раздвоенный ямочкой упрямый подбородок.
Было тогда Мишке десять лет, а Михаилу Андреевичу Ратникову, перенесенному почти на девятьсот лет назад, – сорок восемь. И был внук старше деда почти на два года.
* * *
А сейчас Мишке уже тринадцать, и дед – профессиональный военный, чином ну никак не ниже майора – на полном серьезе выносит ему благодарность за правильные действия в ситуации, которая запросто могла закончиться кровавыми ошметками и пустыми санями, стоящими посреди заснеженной лесной дороги…
Позади негромко скрипнула калитка, и Мишка, обернувшись, увидел входящего во двор дядьку Лавра.
– Что с Аней, батя? – Не скрывая беспокойства, Лавр задал деду вопрос через весь двор – от самой калитки.
– Из саней выпала, зашиблась. – Голос у деда был как минимум неласков. Так и слышалось в нем: «Шел бы ты отсюда, и без тебя тошно».
Лавр, нерешительно потоптавшись, произнес каким-то робким, совершенно ему несвойственным тоном:
– Сходить… Проведать…
– Незачем! – отрубил дед «железным» голосом. – Сейчас Анька-младшая сбегает, узнает, что нужно.
– Ну и я бы с ней…
– Незачем!
«Чего это дед на него вызверился? Неужели?.. Вот те на! Хотя родной брат-близнец, живем, считай, одной семьей, только в разных домах… Ох и влип ты, дядя Лаврик!»
Отцов брат еще потоптался, явно не находя в себе сил уйти, тоскливо обвел вокруг себя взглядом и зацепился за груду волчьих туш в санях.
– Ты настрелял?
– Одного мать топором, еще одного Чиф… – в который раз завел Мишка.
– А остальных-то ты? – Я.
– Из своей игрушки?
– Угу.
– Смотри-ка, полезная вещь оказалась! – удивился Лавр. – Может, мне и своим оглоедам такие же сделать, а? Давно уже просят, кстати.
– Незачем! – Деда словно заклинило на одном и том же слове. – Незачем убойную вещь детям в руки давать! Еще друг друга перестреляют!
– Михайла же никого не перестрелял, – попытался спорить Лавр, – а еще Бешеным кличут.
– Михайла – другой разговор. Он и старше на год, и… – Деду откровенно не хватало аргументации, но соглашаться с сыном, на которого он был не на шутку сердит, не хотелось. Лавр, прекрасно зная отцовский нрав, снова обратился к Мишке:
– Сколько, выходит, твоих?
– Пятеро.
– А сколько раз стрелял?
– Один раз промазал, остальные попал.
– Издалека стрелял?
– Первого – шагов с сорока, остальных ближе.
– Зачем же так близко подпускал?
– Сани трясло, и заряжать сидя трудно.
– Сидя заряжать… А если рычаг наоборот сделать, чтобы рукой на себя тянуть?
Дядька Лавр был кузнецом и талантливым конструктором-самоучкой. За разговором о любимых железках он мог забыть о чем угодно. Сейчас, однако, он лишь имитировал интерес, используя разговор как повод для того, чтобы не уходить.
– Не вытяну, – отверг предложение Лавра Мишка. – Я же ногой, всем весом давлю, если рукой, то тогда мне сила нужна, чтоб на одной руке подтягиваться. Я так не могу, только на двух.
– А рычаг подлинней сделать?
– Тогда он длинней самострела выйдет, потяну, а он в живот упрется. Нет, не получится.
– Может, тогда за два раза взводить? Сначала на промежуточный стопор поставить, а потом до конца взвести? Нет, сложно получается и ненадежно… В общем, подумать надо. Ты тоже подумай, и еще насчет болтов…
Лавр не договорил, увидев, что на крыльцо выскочила Анна-младшая с узелком в руке.
– Деда, я к тетке Настене, – прощебетала Мишкина старшая сестра и, соскочив с крыльца, направилась к воротам.
Дядька Лавр сунулся было за Анькой.
– Лавруха! Назад! – строго приказал дед.
Анька на ходу обернулась, сочувственно глянула на Лавра:
– Я быстро. Вернусь – все расскажу.
«Да что они, все в курсе, что ли? Один я дурак дураком? А чего вы хотели, сэр Майкл? Вам же тринадцать лет. Сами, между прочим, с женской половины дома слинять мечтали. Вот и не суйтесь не в свои дела. Прекрасно, будьте уверены, без вас обойдутся. Лучше пользуйтесь случаем: взрослые вашей игрушкой заинтересовались. Какую-то пользу в ней увидели».
– Дядя Лавр, ты чего про болты сказать хотел?
– А? Какие болты?
– Ну ты сказал насчет болтов подумать, а что подумать – не сказал.
– Насчет болтов… – Ох, не до болтов было Лавру Корнеичу и вообще ни до чего…
– Лавруха! – прикрикнул на сына дед. – Заикнулся – договаривай!
– Да видишь какое дело, батя… болты… их много нужно, если еще и моим мальцам…
– Да не тяни ты!
– Да я вот посмотрел: Михайла их клеит из плашек, это – правильно, а потом ножом обстругивает… Ну, в общем, у него самое лучшее, один из пяти в дело идет, остальные портит. Вот я и думаю: может, какую приспособу придумать, чтобы и быстро, и все одинаковые, и без изъяна.
– Так я придумал уже, – обрадовался Мишка, – только сам сделать не могу.
– Во! Приходи завтра ко мне в кузницу, расскажешь, вместе подумаем.
Лавр закруглил разговор и снова сунулся к калитке, видимо собираясь нагнать Анну-младшую, но дед пресек его попытку в корне:
– Лавруха! Помоги-ка волков в сарай перетаскать. Парнишке неподъемно, как в сани-то втащил… Волков обдерете, в дом идите, вместе Аньку ждать будем. Заодно и задумку свою объяснишь, Михайла.
* * *
В доме как раз заканчивали устранять следы Юлькиных медицинских манипуляций. Чиф, перевязанный в нескольких местах, уже лежал на половичке у печки, Машка смывала со стола кровь и выстриженную вокруг ран шерсть, а Юлька наставительным тоном объясняла ей, что кормить пса не надо, да он и сам есть не будет, а поить, наоборот, надо побольше, но каждый раз в миску с водой надо добавлять ложку отвара вот из этого горшочка.
– Ты бы, девонька оставалась у нас ночевать, – предложил Юльке дед, – наша-то хозяйка, наверно, твою постель заняла.
– Спасибо, Корней Агеич, у нас место для больных есть, не первый раз.
– Ну все равно, Анну дождись, вдруг еще чего из дому понадобится, так ты и захватишь. Михайла, давай рассказывай: чего ты там надумал?
– Рисовать надо, деда.
– Бери уголек и вот прямо на столе и рисуй, Марья потом еще раз протрет, после пса-то.
Мишка набросал схематическое изображение токарного станка с ножным приводом для работы по дереву. Насколько правильно вышло, он не представлял – сам видел такой станок только по телевизору. Правда, еще в пятидесятые годы у его бабки была швейная машинка с таким же приводом. Он даже однажды по малолетству подсунул под приводной ремень палец. Больно было, аж искры из глаз. Потому, наверно, и запомнил.
– Вот здесь ногой качаешь туда-сюда, раскручиваешь большое колесо, – принялся он пояснять свой чертеж. – На нем ремень, от него маленькое колесо наверху крутится. Вот здесь полочка, к ней резец прижимаешь, чтоб твердо стоял. Заготовка крутится, а резец с нее лишнее состругивает. А еще к маленькому колесу можно на одной оси точильный камень посадить. Тогда все, что хочешь, точить можно. Ногой крутишь, а обе руки свободны.
– А насколько маленькое колесо быстрее большого крутиться будет? – Лавр почти мгновенно понял принцип работы ножного привода и уже что-то прикидывал про себя.
– Насколько большое колесо больше маленького, настолько и быстрее. Если вдвое, то вдвое быстрее, если втрое, то – втрое.
– Это почему же?
– Ремень-то общий. Сколько ремня через одно колесо проходит, столько и через второе. Но второе-то меньше, значит, чтобы столько же ремня пропустить, ему быстрее крутиться нужно.
– Хитро… А что? Может и получиться. Приходи завтра с утра в кузницу…
– Завтра с утра, – вмешался дед, – он поедет туда, куда сегодня не доехал. Сено с лесных полян вывозить надо, а то снегу наметет – не пролезешь.
– Ну ладно, я тогда своим мальцам объясню, – не стал перечить отцу Лавр. – Если сделают, будет им по самострелу.
– Не спеши, Лавруха! Пока вы мне не объясните, для чего нужно, чтоб у трех мальцов в руках убойное оружие оказалось, и как сделать так, чтобы они с ним беды не натворили, до тех пор я тебе самострелы делать не дозволяю! Понял меня?
– Понял, батюшка, но Михайла сегодня сам спасся и мать от смерти спас. Это разве не причина?
– Такой случай может еще много лет не повториться, а мальцы с самострелами по селу каждый день таскаться будут. Ты мне причину найди, которая от случая не зависит. Такую причину, которая каждый день – причина. Тогда соглашусь! А этот станок, как ты сказал? Ножной? Так его пусть делают. Ты сам подумай: сколько круглых вещей в хозяйстве нужно бывает? И себе наделаем, и другим, если пожелают и заплатят. Вот это – причина на каждый день. Такую причину и для самострелов придумайте. И не забудьте еще: как сделать так, чтобы случайно беды не вышло. Болт вылетит – не поймаешь!
В этот вечер Мишка заснул далеко не сразу, хотя вымотался за день и физически и духовно, – перебирал в уме различные аргументы, способные убедить деда дать согласие на изготовление еще двух самострелов для своих двоюродных братьев – близнецов Кузьмы и Демьяна.
«Вот задал старый задачку! Объясни ему, зачем детям оружие, и дай гарантии, что они никого не подстрелят. Это ж дети! Да пошли они все, в конце концов, хотят самострелы получить – пусть сами головы и ломают! И так уже достали: „Дай стрельнуть, да дай стрельнуть“. Вот обзаведутся своими, тогда отвяжутся. Но это – аргумент для меня, а не для деда. Чего ж он хочет-то? А может, специально поставил невыполнимые условия? Не придумаем ничего, и проблемы не будет. Ладно, хватит мозги мозолить. Если решение у дедовой задачи есть – завтра всплывет: подсознание за ночь все варианты переберет, и что-нибудь да отыщется. Надо только не мешать ему, то есть спать. Ну и будем спать. Интересно, о чем этоАнька с мужиками шепталась, когда от Настены пришла?..»
* * *
Утром ничего путного не всплыло. Сидя в санях рядом с Анной-младшей, Мишка снова было попробовал поразмышлять над дедовой задачей, но думалось как-то лениво.
– Что там с матерью? Чего ты вчера с дедом шепталась?
– Да хорошо все, сегодня она еше у тетки Настены побудет, а завтра сани подгоним и домой перевезем. Ушиблась она сильно… спиной.
«Ну да, так ты мне правду и сказала. Дитем меня считаешь, хотя самой только весной пятнадцать стукнет. Ну как же? „Что вы, мужчины, в этом понимаете? Тем более – дети“… Понимаем, Аннушка, может быть, и побольше вашего, только виду показывать нельзя. Эх, доля подростковая! А ведь сколько стариков мечтает молодость вернуть. Вот вернул – и что? Любая девчонка с куриными мозгами тебя за недоумка держит. Да будет вам, сэр Майкл – Бога гневить. Парились бы сейчас на зоне или, что более вероятно, в могиле лежали бы. А молодость – недостаток, который обязательно проходит со временем, простите великодушно за банальность».
– Минь, а волки на вас где напали, здесь? – робко поинтересовалась Анька-младшая.
– Нет, дольше немного, скоро подъедем, – пробурчал в ответ Мишка.
– А ты как думаешь: ты вчера всю стаю перебил или еще остались?
– Если остались, сегодня добьем. Или они нас.
– Дурак!
– Какой есть.
Анька обиженно надулась, и какое-то время брат с сестрой ехали молча. Наконец показалось место вчерашнего побоища.
– Вот это место. Вон оттуда они выскочили, а вот здесь – видишь кровь на снегу? – мы с ними воевали.
– Минь, давай побыстрее поедем.
– Пожалей Рыжуху-то, вчера набегалась.
– Ты самострел-то держи под рукой… На всякий случай. – Анька принялась опасливо озираться по сторонам.
– Да перестань ты трястись! – попытался образумить сестру Мишка. – Отпустили бы нас, если б опасность была? А? В одном месте двух стай не бывает, а одиночка на людей не нападет. Скоро замуж идти, а простых вещей не знаешь!
– Все равно боязно как-то…
– Тогда песни пой. Глядишь, и полегчает.
– Да ну тебя!
Когда подъехали к тому месту, где надо было сворачивать в лес, Мишка заметил на снегу следы лосиного стада, ведущие в сторону поляны со стогами. Остановив Рыжуху, он вылез из саней и взвел самострел.
– Минь, волки?
– Нет.
– А чего ж ты самострел… – Анька заметно побледнела и снова принялась испуганно оглядываться.
– Не бабье дело, – не смог удержаться от колкости Мишка, – сиди спокойно и, главное, не шуми. Вообще – ни звука.
Мишка, стараясь не производить шума, начал по дуге обходить поляну со стогами так, чтобы несильный ветерок стал дуть ему прямо в лицо, относя и запахи и звуки в сторону от поляны. Подобравшись поближе, он разглядел, что заготовленным для домашней скотины сеном нахально угощается небольшое – в пять голов – стадо лосей.
Лоси вели себя достаточно беспечно, лишь вожак – здоровенный сохатый с роскошными рогами – время от времени прекращал жевать и принюхивался. Мишку он учуять не мог, но и запаха, исходящего со стороны оставленных саней, видимо, тоже не ощущал, потому что, втянув несколько раз ноздрями воздух, снова возвращался к прерванному занятию.
Мишка, поочередно замирая за каждым попадавшимся на пути деревом, подобрался-таки на дистанцию верного выстрела. Красавец вожак стоял неудобно, а вот уступающая ему в размерах лосиха как раз подставляла левый бок.
Мишка прицелился ей под лопатку и нажал спуск. С громким топотом стадо рвануло к деревьям. Все пятеро, включая и выбранную мишенью лосиху.
«Блин! Промазал! Нет, должен был попасть. Теперь набегаешься за подранком, и бросать обидно. Посмотрим на след, если крови мало, то и возиться не стоит».
Крови на снегу и вправду оказалось мало, но не вследствие промаха, а потому, что лосиха, сделав всего несколько прыжков, упала, не добежав даже до первых деревьев. Выстрел оказался убойным.
– Анька-а-а! Анька! Гони сюда! Анька! Не бойся! Все хорошо!
Через несколько минут на поляну выехали сани.
– Ой, Минька, это ты ее?
– Да нет, сама зарезалась от жизни бесприютной: ни дома, ни огорода, да еще муж – пьяница горький. Вот и надумала.
– Ну и трепло же ты! И в кого такой?
– В старшую сестру Анну. Дай-ка топор и сани вплотную поставь.
Обратно добирались долго. Лосиха была тяжеленная, и, чтобы не переутомлять Рыжуху, Мишка и Анна-младшая шли рядом с санями пешком. На ходу думалось хорошо.
«Дед явно считает, что поставил невыполнимые условия. Для близнецов и для дядьки Лавра – да, невыполнимые, а для меня? Что мы знаем о преодолении сопротивления нововведениям? Сначала попробуем выяснить: в чем причины сопротивления? Во-первых, дед, как и всякий хороший лучник, относится к самострелу, мягко говоря, скептически. Бесполезная игрушка, хотя и опасная, но не более. Во-вторых, он, надо сказать вполне резонно, опасается давать детям в руки оружие. Однако существует такая штука, как теория внедрения, придуманная в семидесятых годах XX века специально для преодоления сопротивления инновациям.
В соответствии с этой теорией все участники процесса должны быть разделены на три группы: рядовой состав, средний уровень и высший уровень – руководство. Условия успешного внедрения следующие. Рядовой состав не должен опасаться ухудшения своего положения в результате внедрения новинки. Средний уровень должен быть уверен в том, что от внедрения он получит какую-нибудь пользу – либо материальную выгоду, либо повышение статуса. Высшему уровню, то есть руководству, требуется прежде всего моральное удовлетворение, поскольку считается, что материальные и статусные проблемы на этом уровне уже решены. В подавляющем большинстве случаев такое моральное удовлетворение дает лесть: «только под вашим мудрым руководством», «ни у кого больше ничего подобного нет», «нам будут подражать конкуренты» и т. д. Это – в теории.
Попробуем приложить теорию к имеющейся ситуации. Рядовыми будем считать тех, кто к вопросу не имеет отношения: родственников, соседей и т. п. Основания для опасений у них есть: дурной малец может стрельнуть куда угодно, а самострел, как бы к нему ни относились опытные лучники, оружие убойное. Значит, первой задачей будем считать снятие этих опасений.
За средний уровень примем: меня, близнецов и, пожалуй, их отца – дядьку Лавра. Я, в случае чего, буду иметь три выстрела вместо одного и становлюсь как бы командиром стрелкового звена, старшим стрелком, так сказать. Налицо и материальная выгода, и статусный рост. Близнецы получат вожделенные самострелы – выгода материальная. Дядька Лавр получает благодарность сыновей и, в перспективе, заказы на изготовление самострелов, если они приобретут популярность.
Теперь высший уровень – дед Корней. Какое моральное удовлетворение он может получить? Вернее, не так: какое моральное удовлетворение ему требуется? Он – отставной военный не самого маленького чина – сотник латной конницы. В привычных мне терминах – майор бронетанковых войск. Со службы «уволен» по ранению. Такие дядьки вообще-то с удовольствием занимаются обучением новобранцев. Тем более что все годные к тому мужчины в селе – военные, наподобие казаков в Российской империи. Но самострел-то он полезным в военном деле не считает!
Стоп! Что-то он такое рассказывал про прежние времена, когда местные язычники еще не смирились с нашим появлением здесь и ратнинцы даже на работу в поле ходили с оружием. Вроде бы тогда существовала так называемая «Младшая стража» – подростки, которые дежурили на наблюдательных пунктах, ходили в дозоры… Предложить деду возродить старую традицию? А что? Может и получиться. Ну а военная дисциплина может снять опасения по поводу детской дури с оружием. Скажем, не позволять близнецам постоянно и бесконтрольно таскаться с самострелами, а только по делу и под присмотром.
Подводим итог. Опасения по поводу безопасности – сняты. Выгода для среднего уровня определена. Есть, кстати, и еще выгода для всей семьи – три лишних стрелка на ежегодной облавной охоте. И, наконец, моральное удовлетворение для высшего руководства тоже, будем считать, вычислено правильно – старики традиции любят. Ну-с, сэр Майкл, посмотрим, как сработает управленческая теория за восемьсот с лишним лет до ее создания!»
Подъезжая к селу, Мишка попытался представить себе реакцию баб у колодца. В том, что там обязательно кто-нибудь будет, сомневаться не приходилось.
«Вот ведь угораздило вырыть колодец почти возле самых ворот. Есть ведь еще несколько по всему селу, но толпятся всегда именно возле этого. Любой вход-выход, въезд-выезд – на глазах у „женсовета“.
Сегодня повезло особенно – в тусовке оказался кто-то из тех, кто наблюдал его вчерашнее возвращение.
– Михайла! А эта тоже на тебя охотилась? Когда ж ты сено-то привезешь? Все мясо да мясо.
«Блин! Знают даже за чем ездил. Ну что за наказанье каждый день тут фейсконтроль проходить?»
Дед, как будто сговорился с бабами, задудел в ту же дуду:
– Да когда ж ты сено-то привезешь? Я тебя зачем посылал? То волки, то лоси, чего завтра ждать? Жар-птицу? А еще хотите новых самострелов наделать, так тогда и вообще никакой работы не станет – одна стрельба!
– Жар-птицу не обещаю, – бодренько отозвался Мишка, – но причину привез.
– Что привез? – не понял дед.
– Ты вчера говорил, чтоб причину нашли: для чего еще два самострела делать?
– А! Ну и для чего?
– Сколько мы стрелков на облавную охоту выставляем? Одного? А если еше близнецы с самострелами да я, сколько выйдет? Четыре. Значит, и доля в мясе и шкурах другая.
– Не-а, Михайла, не угадал! – Дед отрицательно помотал головой. – Эта причина один раз в году бывает, а я говорил: на каждый день! За свежатинку, конечно, спасибо, а сено все равно возить надо. Только гляди половца подстреленного не привези: от него ни шкуры, ни мяса. Ну разве что убьешь не до смерти да Юльке подаришь для ученья. Помрет – не жалко.
– Есть и вторая причина, деда!
– Ну-ну, – дед благосклонно покивал, – излагай.
– Ты вот все говоришь, что молодняк надо тщательнее к воинскому делу приучать. И не только владению оружием учить, но и порядок соблюдать, и приказам подчиняться, и всем заодно действовать, а не каждый по себе. Так?
– Говорил, не отказываюсь.
– А еще ты рассказывал, что поначалу, пока местных не приструнили, жили каждый день, как на войне. Даже в поле работать с оружием ходили. И тогда, ты говорил, мальчишки помогали. На страже стояли, в дозоры ходили. Даже название было – «Младшая стража». Так?
– Ну-ну, дальше давай. – Дед, кажется понял, к чему клонит внук, и заинтересовался.
– Так вот: почему бы нам старые порядки не возродить? – принялся ковать железо, пока горячо, Мишка. – Для начала ты нас троих поучишь: как на страже стоять, как засады устраивать и все такое прочее – что сам посчитаешь нужным. А чтоб не таскались целый день с самострелами, держать их у нас в оружейной кладовке. Выдавать только на время учебы, а потом забирать. Получится с нами троими, тогда можно будет и других ребятишек на учебу поставить и «Младшую стражу» возродить. И для дела польза, и знания твои втуне пропадать не будут.
Дед помолчал, поскреб в бороде и неожиданно улыбнулся:
– Уел, поганец! Уел. Кхе! Быть по сему! Дозволяю! Но глядите у меня: учить буду по всей строгости! Кхе! А за сеном завтра все равно поедешь!
* * *
К глубокому разочарованию членов «женсовета», Мишка на следующий день привез из леса именно сено. И еще через день – тоже. И целую неделю подряд возил, пока не переправил в село все стога с лесной поляны.
А мать от лекарки перевез дядька Лавр. Несмотря на ее слабые протесты, поднял на руки, как ребенка, вынул из саней и внес в дом. Дед, не то действительно сердитый, не то скрывая за злостью какие-то другие эмоции, нараздавал «всем сестрам по серьгам»: обозвал сына косоруким, хотя тот нес Анну-старшую, как величайшую драгоценность, шуганул младших двойняшек Сеньку и Ельку, заставил Марью – вторую старшую сестру Мишки – заново перестилать постель…
Мишка с Анной-младшей, чтоб не попасть под раздачу, торопливо запрягли Рыжуху и укатили со двора. Мишка, «на автомате» управляя санями, вспоминал, каким было выражение лица у Лавра, когда он нес мать через двор. Специально, наверно, не подъехал к самому крыльцу, чтобы подольше подержать ее на руках. Не отрываясь смотрел только на нее, и наплевать ему было на то, что на них пялится все семейство. Наверно, нес бы так и нес, версту, две, три… Увы, таких обширных подворий не бывает.
«Вот были бы мы язычниками… Был вроде бы когда-то такой обычай – брать за себя жену погибшего брата, растить его детей, как своих. Сколько ни талдычь о таинстве брака, целесообразность старого порядка так просто не отбросишь. А когда еще такая любовь…
Да и не только в любви дело. Невозможно вот так прийти и сказать людям: раньше вы жили неправильно, а потому будете теперь жить так, как мы вам укажем. Кому-то новый порядок действительно придется по душе, кто-то костьми ляжет, сопротивляясь нововведению. А большинство, если деться некуда, вроде бы и подчинится, но на самом деле начнет коллективным разумом и. практикой многочисленных проб и ошибок изобретать некий симбиоз старого и нового. Те же князья, вроде бы поголовно крещенные, христианство насаждают, если надо, огнем и мечом, а имена – сплошь языческие: Всеволод, Ярослав, Игорь… Что ж простым-то людям? В окрестные селения попам без княжеских дружинников лучше и не соваться, да и у нас тоже, хоть и церковь есть, и христианами все считаемся… Велесову бороду во время жатвы из последних на поле колосьев заплетают, обереги на одной веревочке с православным крестом носят, а уж вышивки на одежде да узоры на утвари – сплошь языческие. Да и праздники: и Купала, и Велик Медвежий день, и Макошина неделя… Коммунисты тоже все эти Масленицы, Троицы, Рождество (аж две штуки) и прочее вытравить не смогли. Впрочем, как и демократы Первое мая, Восьмое марта, День Победы. Не так-то это все просто».
Анька, долго ехавшая молча, вдруг томно вздохнула и выдала романтическим голосом:
– А какой дядька Лавр сильный! Пока Машка постель перестилала, все время маму так на руках и держал…
– Так он – кузнец. Конечно, сильный! – прикинулся пеньком Мишка.
– Глупый ты еще, Минька…
«Совершенно с вами согласен, многоуважаемая Анна Фроловна. Постичь извивы женской логики в девичьем исполнении не должен быть способен по определению: вследствие малолетства и изначальной ущербности мужского сознания. От комментариев, следовательно, воздерживаюсь, а то, что ты готова сама на любой скорости из саней сигануть, лишь бы потом тебя так же вот на руках носили, мне конечно же и в голову не приходит. Коза ты, блин, недоеная!»
– Н-но, милая! – понукнул Мишка Рыжуху и засвистел по-разбойничьи.
* * *
– Ну, Михайла, расскажи нам: в чем стрелок из самострела слабей лучника, а в чем – сильней? А вы слушайте, потом повторить заставлю. – Дед грозно окинул взглядом первых «слушателей стрелковых курсов» Кузьму и Демьяна. – Прежде чем обращению с оружием учиться, надо точно знать, что это оружие может, а чего – нет. Только тогда, когда узнаете его возможности, сможете понять, как обратить себе на пользу его сильные стороны и не пострадать от слабых.
Дед и вправду взялся за воинское обучение ребят с энтузиазмом и на полном серьезе, не пренебрегая в том числе и теорией. Впрочем, тактики применения самострелов он, похоже, не знал, поэтому не всегда было понятно: то ли дед экзаменует Мишку, то ли сам пытается получить новые для себя знания. Мишка, естественно, тоже имел о тактике арбалетчиков весьма смутное представление, но выход из этого затруднения нашел. Просто-напросто представил себе, что во время срочной службы в Советской армии был вооружен не автоматом АКМ, а самострелом, со всеми соответствующими поправками. Пока вроде бы получалось.
– Стрелок слабее лучника, – начал Мишка, – потому, что стреляет медленно. Пока я самострел перезаряжу, лучник десяток стрел выпустить может. Еще – стрела из лука летит дальше самострельного болта. Поэтому стрелку с лучником в открытую биться бесполезно. Лучник его к себе на дальность убойного выстрела просто не подпустит.
Но есть у самострела и преимущества. Первое: лучник может стрелять только стоя во весь рост или с колена, а из самострела можно – как захочешь: стоя, сидя, даже лежа. Поэтому лучник весь открыт, а я могу спрятаться. Лук, готовый к бою, не спрячешь, а взведенный самострел можно скрыть под одеждой, спрятать за спину или вообще положить на землю, например в траву. Это преимущество стрелка – скрытность.
Второе: лучник должен быть сильным человеком. Дальность выстрела зависит от того, как сильно он тетиву натянет. И еще: он может устать, или быть ранен, или еще что-то. Самострел стреляет всегда одинаково: устал стрелок или ранен – неважно. Лишь бы смог рычаг повернуть, а дальше самострел все сам сделает. И силы особой не нужно, из самострела может стрелять и ребенок, и женщина. В этом тоже преимущество самострела – легкость в обращении.
Третье: от мальца или женщины ждут чего угодно, но не выстрела, пробивающего доспех за десятки шагов, значит, еще преимущество – неожиданность.
Четвертое: лучник учится своему искусству всю жизнь, но все люди разные, поэтому у одних получается лучше, у других хуже. Стрелка можно обучить за несколько недель, и все обученные будут стрелять примерно одинаково. Значит, командир точно знает, когда давать команду стрелять и чего от выстрела можно ждать. Это преимущество можно назвать предсказуемостью.
Пятое: лук зависит от погоды. В дождь тетива из жил может размокнуть и ослабнуть, да и сам лук сырости не любит. У самострела тетива может быть тоже из жил, а может быть и из проволоки, и тогда ей дождь не страшен. Это преимущество вместе с тем, что из самострела может выстрелить и уставший и раненый, можно назвать надежностью.
Шестое: лучнику кроме лука и стрел нужно еще другое снаряжение: саадак для лука, колчан для стрел, кольцо на палец правой руки, щиток на левую руку. Еше нужна подходящая одежда, которая не будет мешать стрелять. Стрелку ничего этого не нужно. Это преимущество можно назвать простотой.
Простота – это вообще главное достоинство самострела. Это только кажется, что лук прост. Хороший лук состоит из многих частей и делается мастером очень долго. Тут и дерево, и кость, и жилы, и железо, и кожа, и, бывает, береста. А еще клей, всякие пропитки, лак. Каждая часть очень тщательно подбирается и подгоняется к другим. Поэтому хороший лук дорог. По сравнению со сложным луком, который выходит из рук искусного мастера, самострел прост. Обучиться стрелять из него проще, чем из лука. Пользоваться им могут простые люди, а не только воины, упражняющиеся каждый день. Стрелять можно из любого положения, и все это – тоже простота.
Если перечислить все преимущества самострела, сразу станет ясно, для чего он лучше всего подходит. Слушайте: простота, легкость в обращении, надежность, неожиданность, скрытность, предсказуемость. Если все это сложить вместе, то получается, что самострел – оружие слабого человека против сильного, оружие мирного человека против воина, оружие обороны, а не нападения. Значит, пользоваться им нужно из засады, из-за прикрытия, с подготовленного заранее места, чтобы сразу после выстрела можно было спрятаться или отступить.
Поэтому, взяв в руки самострел, не воображайте себя витязями, которые сейчас прямо пойдут и всех победят. Никуда с ним ходить лучше не надо. Самый хороший результат получится, если вы будете на знакомом, привычном месте, а противник о вас и подозревать не будет. Тогда первый выстрел будет за вами, и он должен быть неожиданным и точным, потому что второго вам, скорее всего, сделать не дадут.
– Кхе! – Дёд был явно доволен. – Поняли? Вижу, что главного все-таки не поняли.
– Поняли, деда, поняли, чего ж тут не понять? – замолотили языками близнецы. – Минька все хорошо рассказал.
– А если поняли, то скажите: почему учебу мы начнем, не держа самострелов в руках?
Близнецы озадаченно замолкли, обернулись к Мишке. Обернулись, кстати, зря – Мишка и сам не мог уловить направления дедовой мысли. Рассказывая о преимуществах самострела, он специально свел все к тому, что это оружие обороны, оружие мирных людей: воинский пыл Кузьки и Дёмки надо было охлаждать с самого начала обучения. Но дед, очевидно, решил в этом вопросе пойти еще дальше. Только вот – куда?
– Что молчите? На Михайлу не оглядывайтесь, своей головой думайте. Ну, не додумались? А Михайла все, что нужно, вам сказал. Ну-ка вспоминайте: стрелять надо из укрытия, с подготовленного места, и второго выстрела вам сделать не дадут. Поэтому начнем с того, что будем учиться выбирать подходящее место и правильно определять расстояние до цели. Вон там Михайла с утра воткнул ветки в снег. Видите?
– Видим!
– Сколько шагов до ближней?
– Сто! Нет, меньше! Нет, больше.
– Хорошо, – дед усмехнулся в усы, – тогда вопрос полегче: до какой из трех – сто шагов?
– До средней! Нет, до ближней!
– Все неверно. Ни до какой. Теперь посмотрите вон туда. – Дед указал рукой близнецам за спину. – Там – четыре ветки, и воткнуты они через каждые двадцать пять шагов. Значит, до второй – пятьдесят шагов, до третьей – семьдесят пять, до четвертой – сто. Запоминайте, как это выглядит. Запомнили? А теперь снова смотрите на те три, которые я вам сначала показал. Сколько до ближней?
– Меньше ста!
– Верно, а к чему ближе – к сотне или к семидесяти пяти?
Близнецы заоглядывались, сравнивая расстояния.
– Вроде бы к семидесяти пяти.
– Тоже – верно. До ближайшей ветки восемьдесят шагов. А сейчас первый урок вам: во все стороны от тына отмеряйте по сто шагов и через каждые двадцать пять шагов втыкайте вешки. Во все стороны – это не значит, что только в четыре: на север, юг, запад и восток. Между ближними к тыну вешками тоже должно быть по двадцать пять шагов. В общем, работы вам троим на целый день. Когда снег сойдет, вместо вешек принесете камни и намажете их белилами со стороны села. Снаружи посмотреть – камень как камень, а из-за тына – метка для стрелков. Все поняли?
– Да!
– Идите работайте.
Вроде бы все было нормально, но сомнения по поводу эффективности учебы у Мишки все равно оставались. Во-первых, дед сам из самострела никогда не стрелял. Был он раньше – до ранения – очень неплохим, как говорили, лучником, поэтому Мишка опасался, что и учить он их будет как лучников. Во-вторых, было совершенно невозможно представить себе, как дед, неспособный из-за ранения вглядываться в отдаленные предметы, собирается оценивать результаты стрельбы, маскировки, правильность оценки стрелками расстояния и так далее. К вечеру, после того как все село было окружено четырьмя концентрическими кругами воткнутых в снег вешек, Мишка приплелся домой голодный, уставший и мокрый. Дед критически оглядел его, начал было высказываться на тему: «тяжело в учебе – легко в походе», но, поняв, что от внука сегодня уже толку не будет, прервался, не закончив фразы.
– Ладно, Михайла, сейчас тебя хоть на веревку вешай, как белье. Хотел тебя сегодня расспросить, да уж отложим до завтра.
– О чем расспросить-то, деда?
– О том, как ты из самострела стрелять учился. Чему другому – я вас и сам обучить могу, а этому – придется тебе. Если сможешь это сделать толково, братья тебя за командира сами собой признают. Но мне это тоже знать надо, да и подскажу, может, чего полезное. Так что думай пока, а завтра поговорим.
«Как же я стрелять учился? Ну появился у меня самострел… нет, пожалуй, все началось раньше – тогда, когда мы с дедом пастухами заделались…»
