Глава восьмая, поход

Встали все еще затемно, и едва мне удалось умыться, как зазвонил колокол, созывая всех на заутреннюю. Служба, по сравнению с моей прежней жизнью, прошла заметно быстрее. То ли отец Василий, страдающий похмельем после вчерашних похорон, решил представить сокращенную программу, то ли это была обычная для него длина, но все закончилось за полчаса.

Когда все начали расходиться, улучивши момент, когда возле батюшки никого не было, мне удалось, наконец, задать вопрос, мучивший меня все это время. Нельзя сказать, что мной, не было предпринято попыток, выяснить этот вопрос раньше. Но все мои усилия были тщетны. На все мои задаваемые в ходе разговоров вопросы типа "А когда это было? А в каком году это было?", неизменно следовали ответы типа "Это было три года назад. Это было в тот год, когда было сильное наводнение" или что-то в этом роде. Как оказалось, ни один человек не помнил абсолютных чисел. Запоминать год, казалось настолько же ненужным, как современному школьнику кажется ненужным, при наличии калькулятора, запоминать табличку умножения. Пока, мне не удавалось, найти отличий с моим миром, и я надеялся, что разговор с попом, внесет какую то ясность в мою жизнь.

– Отец Василий, а скажи, какой сейчас год?

– А зачем тебе, отрок Богдан, то знать? – С подозрением глядя на меня, спросил батюшка

– Не знаю, знаешь ли ты отче, но как ударился я головой, начал мне святой Илья, являться во сне, и учить меня. Хочу запомнить, в какой это год со мной случилось.

– И чему же учит тебя, тот, кто является? Казаков убивать? Я вчера двоих отпевал, тобой, убитых.

– Если я убил, так почему меня отче, казаки живым в могилу не положили, и не накрыли гробом покойника, как это полагается? Почему, я живой, до сих пор? Или ты тоже, как многие здесь, инородцев за людей не считаешь? Ахмет мне в спину стрелял, я что, ближе должен был к нему подойти, что б он не промахнулся? Если и есть мне, в чем покаяться, так это в том, что казак Загуля, живой остался, не смог я его к ответу призвать, а другие не хотели. Но Бог добрый, пересекутся еще у нас стежки-дорожки, даст Бог, искуплю я свой грех. Ладно, пойду я отче, собираться пора.

– Шесть тысяч восемьсот девяносто восьмой год, от сотворения мира, сейчас на дворе, Богдан, запомни этот год. Ты считаешь, ты их в честном бою победил. Только честных боев не бывает, Богдан, и христианская кровь, тобой пролита. И не верь тому, кто является тебе, ибо сказано в писании "И явятся лжепророки, и многих сведут они с пути".

– Хорошо отче, я буду тебе рассказывать, что он говорит. Как вернемся, я все тебе перескажу, а ты мне скажешь, где правда, а где ложь.

– Вот это правильно, Богдан, ибо как сказано в писании "Рядятся они в овечьи шкуры, а сами волки лютые".

"Сказал бы я тебе отче, на русском, что думаю, да нельзя, ты тут один такой красивый на всю округу, и ссориться с тобой, смерти подобно. В этой Богом забытой земле, которая была на окраине Золотой Орды, а стала, совсем недавно, на окраине Литовского княжества, вера, это единственная опора людей, тот стержень, который, не дает им скатиться до животного состояния, несмотря ни на что. А ты тут единственный представитель церкви, на два села, и два десятка хуторов. И хотя видно, что ты умом не отличаешься, но на свою вотчину никому позарится не дашь. И пацан, которому что-то является, это, конечно, лишняя головная боль. И как минимум, ты, отче, должен этот фактор держать под контролем. Надо, значит держи, мне это только на пользу. Если ты подтвердишь, хотя бы раз, что это действительно святой Илья со мной беседует, это существенно упростит мое положение в этом непростом, одна тысяча триста девяностом году, от рождества Христова. Это если на наш мир ориентироваться. Княжить должен в Литовском княжестве Ягайло. Ягайло, который уже три года назад, подписал с поляками унию, и формально крестил Литву в католическую веру, должен унаследовать польский трон, после смерти Ядвиги. Дома, в Литовском княжестве, его все ненавидят, поэтому он там и не появляется. Вот это уже можно проверять, как история у нас сходится, или нет. Помнится, там все друг с другом воюют, Новгород, Псков, Москва, крестоносцы, поляки, союзы друг против друга меняются каждый месяц. Но это все далеко на севере. А у нас, на югах, полная анархия и бандитизм. Ладно, потом будем вспоминать, впереди ответственный поход, готовиться надо".

Затем начались сборы. Еще вчера атаман дал распоряжение, чтоб каждый двор приготовил по четыре снопа камыша. На заводных коней, которых потом должны были вернуть обратно в деревню, грузили снопы, веревки, ремни, доски для плота, и даже, между двух коней, подвесили маленькую лодку плоскодонку, в которой с трудом помещалось два человека. Весь этот обоз, в сопровождении всех, кто собрался к этому времени, шагом выехал с села, и направился к Днепру. Атаман оставил Давида собирать всех прибывающих казаков, и дождавшись отряда Непыйводы, отправляться вслед за нами.

Насколько мне стало понятно из обрывков разговоров и отданных распоряжений, атаман решил переправиться этой ночью, выше по течению, а с утра, выдвигаться к месту татарского лагеря, и с ходу атаковать его. Нашей задачей было засветло собрать плоты, натянуть через реку канат, соорудив, таким образом, примитивную переправу, и провести разведку противоположного берега. Татарские разъезды, в это время года, редко, но бывают, каждая сторона, как может, охраняет условную границу, которой является Днепр. Конечно, их частота и численность, осенью сильно падала, да и заметить с плоского левого берега, что-то, на воде, непросто, учитывая, что берега сплошь заросшие лесом с обеих сторон. Но трудно, не значит невозможно, поэтому засветло никто на плотах через реку не плыл. Двое казаков, на плоскодонке переправились на левый берег, перетащив с собою канат, и прочно привязали к дереву. Сами, выйдя на границу прибрежного леса со степью, с деревьев контролировали окрестности. Разгрузив заводных коней, их погнали обратно в деревню, а мы тем временем, быстро перекусив, начали собирать два плота для переправы. Камышовые снопы приматывали друг к другу и к поперечной доске, затем четыре такие заготовки сверху настилались продольными досками, которые крепко приматывались к поперечным. В результате получался плот, где-то четыре на восемь шагов, который лежал на пятидесяти-шестидесяти снопах камыша. Из тонких стволов, по краям, крепились перила на уровне пояса, вдоль центральной линии плота, из ошкуренных тонких стволов, устанавливались четыре треноги, вклинивались между досками плота, и надежно крепились к поперечным доскам, а к вершинам треног, приматывали снизу, по медному кольцу. Как нетрудно было догадаться, после того как плоты спустят на воду, через кольца пропустят канат, пересекающий реку, и таким образом, получится нехитрая паромная переправа. Видно было, что это уже не однажды проделывалось, никто ничего не спрашивал, и часа за два, плоты были собраны. Сумрачный осенний день, подходил к своему завершению, и не дав нам присесть, атаман скомандовал, спускать плоты на воду, и начинать переправу. Перекинув с берега на плоты, несколько оставшихся досок, казаки по неустойчивому мостику, за узду, заводили на плоты коней, и привязывали их к поручням плота. На каждом плоту, разместили по восемь коней, и дюжину казаков. Трое остались на правом берегу, приглядывать оставшихся коней, и поджидать Непыйводу с казаками. Затянув доски, служащие мостиком, после посадки, на первый плот, и обмотав ладони тряпками, чтоб не стереть их об мокрый, жесткий канат, все дружно ухватились за веревку, и тяжело груженые плоты медленно двинулись через реку. Ближе к середине реки, где течение стало заметным, треноги начали опасно скрипеть, пытаясь вывернуться из креплений или вывернуть доски, к которым они крепились, но все было сделано надежно, и мы продолжали дружно тянуть канат, пытаясь поскорее покинуть стремнину реки. Мокрая веревка выскальзывала из рук, но мы упорно тянули, и река неохотно выпускала нас из своих тисков. Постепенно, далекий левый берег стал ближе, течение реки начало замедляться, и мы, переведя дух, уже не рвя жилы, потихоньку подтягивали плот к левому берегу. Наконец, наш, первый плот, уперся в илистый берег, и мы, разобрав, передний и задний поручень, кинув доски с плота на берег, начали высадку. Атаман оставил на каждом плоту, по четыре самых сильных казака, которым, после того, как все остальные сойдут на берег, предстояло перетянуть плоты обратно. Выставив дозорных, атаман отправил всех собирать хворост, и готовить места для костров, что было, совсем не просто, учитывая, что вокруг уже стояла темная осенняя ночь. Благо хвороста возле нас было вдоволь, насобирав на ощупь первые охапки, быстро разложили в яме первый костер, и уже в его неровном свете продолжили обустройство ночлега. После того, как мы натащили еще десяток куч сушняка, атаман отправил нас заняться лошадьми, и ложиться отдыхать возле костра, пока есть время. Поскольку мне, удалось по дороге, упросить атамана, поставить меня завтра в главный дозор, вместе с опытными казаками, Сулимом и Иваном Товстым, от ночного дежурства меня освободили. Расседлав коня, перекусил пирогами, которыми снабдили в дорогу и мать, и тетка Тамара. Расстелил на землю попону, и укрывшись накидкой, сшитой из овечьих шкур, повернулся спиной к тлеющим углям, положил голову на седло и сразу уснул.

Утро порадовало нас промозглым туманом, в котором все происходящее стало нереальным, как картинка неоконченного сновидения. Только промозглая сырость, донимающая до костей, крепко привязывала к реальности, заставляя тело двигаться, и искать эту вредную кобылу.

– Татарка, Татарка, где ты скотина, иди солнышко, хлебца получишь, ах вот ты где, зараза. – Наконец то, увидел вредную скотину среди коней, которых, двое казаков, щелканьем нагаек и окриками, загоняли от реки, где они паслись, к нашему лагерю. Дав ей в зубы краюху хлеба, которую та тут же проглотила, накинул ей уздечку и повел седлаться.

Атаман, обговорил будущий маршрут следования, с Иваном и Сулимом, используя в качестве ориентиров, какие-то, им одним известные приметы, и оставил меня, для связи с основным отрядом. Мы, не мешкая, выдвинулись в путь. По мере того, как мы отъезжали от реки, туман подымался, и хотя солнца не было видно из-за туч, затянувших небо, видимость была достаточно приличной. Двигались мы рывками, тщательно оглядев открытое место, мы быстро его пересекали, основной отряд выжидал в ложбинке, либо под холмом, пока мы осторожно осматривали следующий участок. Отъехав от реки в степь, мы повернули на юг, и какое-то время двигались вниз по течению, затем Сулим и Иван, ориентируясь по каким-то, мне совершенно непонятным приметам, повернули на запад в сторону Днепра. Движение наше сразу замедлилось, любой открытый участок, нами тщательно осматривался, затем мы его быстро пересекали, и осмотрев окрестности с новой высотки, давали сигнал двигаться основному отряду. Мой маскхалат, который был продемонстрирован старшим товарищам, как только мы двинулись в путь, и служивший, всю дорогу, темой для бесконечных приколов с их стороны, в конце концов, был признан годным к службе, и мне доверяли право первому, оставив коня за склоном, осматривать прилегающую местность. Богдан, видимо, в качестве компенсации за то, что он не мучил нас кошмарами прошлой ночью, постоянно врывался и заполнял сознание потоками буйной радости. Его радовало все, это бескрайнее желто-зеленое море степи, в которую серебреными нитями вплеталась полынь, то, что он скачет на коне, рядом с казаками в главном дозоре, ястреб, который черной точкой, легко и плавно скользил по серому небу. За вчерашний и сегодняшний день, мне, наконец-то, удалось понять закономерности в его появлениях. Богдан самостоятельно выныривал на поверхность сознания, либо когда спокойная обстановка меня расслабляла, например при спокойной езде, когда сознание теряло внутреннее сосредоточение и напряженность, либо при откате, после сильного напряжения, как было после схватки с Оттаром. И наоборот, как только мне удавалось вынырнуть из его волн радости, и сконцентрироваться, вызывая чувство озабоченности или тревоги, как Богдан отодвигался вглубь, давая мне возможность принятия решений. Всю дорогу, мне не удавалось понять по его реакциям, воспринимает ли он всерьез, то что мы делаем, обрабатывает ли его сознание, то что мы видим. Ответ пришел неожиданно, и очень вовремя. Стоило мне подняться на очередную высотку, и начать осматривать местность, как Богдан включил в голове сирену тревоги. Чувство тревоги было столь сильным, что я отпрянул с вершины навстречу поднимающимся Ивану и Сулиму.

– Что там Богдан?

– Кажись татарский дозор

Прячась в высокой траве, мы напряженно рассматривали открывшуюся местность. "Где Богдан? Где они?", расслабившись, попытался очистить сознание, уйти вглубь, и посмотреть вокруг его глазами. Моя рука поднялась, и указала пальцем на виднеющийся вдали, чуть правее от нас, холм. Чуть ниже его вершины, на фоне желто-оранжевой, жухлой травы, виднелись два пятна, с другим оттенком цвета.

– Молодец Богдан, выйдет гарный из тебя дозорец, – хлопнув меня по плечу, довольным басом пророкотал Сулим, напряженно разглядывая холм.

– Вот сучьи дети, Сулим, неужто они козьими шкурами накрылись?

– А то ты не видишь, битые да тертые, нам басурманы попались Иван, кликни атамана, надо думать, что дальше делать.

– А что думать казаки, убить их надо по-тихому, иначе поднимут тревогу, пока доскачем, татары либо сбегут, либо к бою изготовятся. – Подскочив к своему коню, отцепил арбалет, схватил одно короткое копье, и согнувшись до земли, на полусогнутых, выскочил на вершину холма и двинулся в сторону татарского дозора.

– Богдан стой, ты куда пошел, сучий потрох?

– Иван, все равно другого пути нет. Окромя меня, к ним никто не подберется. Ставьте здесь казаков в лаву, если меня заметят, сразу скачите галопом, видать за тем холмом их лагерь. Если мне повезет, по-тихому, их, упокоить, рукой вам махну, шагом подъезжайте, чтоб гулом себя не выдать. Казаки, святой Илья мне сказал, на нашей стороне сегодня удача, все у нас получится.

Не дав им открыть рот, быстро перевалил через вершину, и скрылся с другой стороны холма. "Ну все, кажись, пронесло. Вот она, казацкая вольница, в действии. Атаман ставит в дозор Ивана и Сулима, но не назначает старшего. Оно понятно, по умному, надо Ивана ставить старшим. Но Иван из отряда Непыйводы, да и по возрасту моложе, зачем обижать своего казака, Сулим, и без того, будет слушаться Ивана, потому что у Ивана, авторитет, среди казаков. Но тут появляется джура Богдан, и Сулим, всю дорогу, демонстрирует, что он может мной командовать. Я, с удовольствием выполняю, все, его так называемые, приказы. Но когда наступает тот единственный момент, требующий от него четкого приказа, "Богдан вернись!", он естественно молчит, потому что он, по своему характеру, командовать не может. Иван пробует взять командование на себя, но подсознательно выработанный стереотип, что Богдан, в подчинении Сулима, не дает ему отдать приказ. Да и мне удалось удивить, тем, что вместо объяснений, начал жестко отдавать распоряжения, как будто имею на это право. Святой Илья, тоже добавил шороху в мозгах. Не мудрено, что ребята начали глазами хлопать. Теперь осталось "самое простое", снять часовых. Как говорил классик русской литературы, я от Ивана ушел, и от Сулима ушел, теперь осталось татарам в зубы не попасть".

Мне нужно было настроиться на это поле, которое необходимо преодолеть, на его звуки, на его движения. Как учил нас когда-то, "жестокий профи", скрытно двигаться по полю, намного проще, чем по лесу. Во-первых, звуки. Слышимость в лесу намного выше, чем в поле, любой громкий звук разносится на сотню метров. В поле, ты будешь видеть трактор, но звука мотора не слышишь, тебе будет казаться, он неслышно плывет по полю, и лишь с расстояния 400-500 метров, до тебя донесется, еле слышный звук его мотора. Во-вторых, движение. Лес неподвижен. Любое движение в лесу глаз подмечает за сотни метров. Поле всегда в движении. Лишь в редкие минуты, незадолго до бури или ливня, стихает ветер и поле замирает. В остальное время ветер гоняет по полю волны, то затихая, то усиливаясь, он колышет траву, и если прочувствовать эти движения, попасть в их ритм, ты становишься неразличимым, твои движения, становятся частью движения травы. Если на тебе достаточно хороший маскхалат, ты легко подбираешься на расстояние двадцати шагов, даже если тебя пытаются обнаружить. К человеку, который не знает, что ты к нему движешься, можно подобраться, и на пять шагов.

Склонившись горизонтально земле, короткими шагами продвигаясь по полю, растворяясь в некошеной траве вымахавшей выше пояса, смотрел вдаль, так, чтоб намеченная цель оказалась на самой периферии зрения. Как учил нас инструктор, никогда не смотри на объект, к которому ты движешься. Любой человек ощущает направленный на него взгляд, что уж говорить об опытном воине, который пережил многие битвы и походы. Забирая вправо от татарского дозора, наметил себе обойти холм, на склоне которого они стояли, и выйти им со спины.

Иллар и Непыйвода, увидев как один из дозорцев, вместо того, чтоб подать им сигнал, направил к ним свою лошадь, сразу поняли, что дозор обнаружил что-то впереди, приказав остальным оставаться на месте, двинулись навстречу.

– Что там Иван?

– Татарский дозор впереди, атаман, никак его не обойти

– Сколько до него?

– Далеко, от того горба, не меньше пяти перелетов будет

– А ну, поедем, глянем, что да как, да и покумекаем, что делать будем

– Ну, показывай, Сулим, где ты басурман увидел

– То не я, батьку, то джура твой, Богдан их увидел. Вон там они, чуть ниже того горбика, видите два пятна? То они козьими шкурами укрылись.

– Так и не скажешь что татары, ни на что не похоже.

– Да ты присмотрись Иллар, вон же кони под ними видны, просто трава высокая прячет.

– А Богдан куда подевался, так запрятался, как татар увидел, что я, его найти не могу?

– Так это, батьку, взял Богдан свой самострел, пошел скрытно дозор татарский бить, как побьет, сказал знак подаст.

– Ты что Сулим, белены объелся? Иван, вы куда мальца послали? Вас, что, Бог ума лишил?

– Ты Иллар не горячись. Богдан, казак справный, сделает все как надо. Вон попробуй, угляди его. Мы с Сулимом уже все глаза проглядели, аж зло берет. И знаем, что он по полю скрадывается, а углядеть не можем. Так что клич казаков Иллар, и строй их в лаву, под горбом. Если заметят супостаты Богдана, так сразу по ним ударим, за тем горбом их лагерь. А удастся ему их упокоить, шагом пойдем, а там с того горба уже ударим, на ноги встать не успеют, как мы всех положим.

– Твоими устами Иван, да мед пить. Да только, больно складно да ладно у тебя выходит, а черт, он подножки ставить горазд, смотри, как бы ты носом не запорол.

– Да чего теперь смотреть Иллар, что сделано, назад не повернешь, давай, готовь казаков к бою.

Выйдя на противоположную сторону холма, передо мной открылся вид на татарский лагерь. Шесть шатров стояли на соседнем холме, примерно в пятистах шагах от меня, за ними в долине виднелся прибрежный лес. Место для лагеря было выбрано удачно, все подходы хорошо просматривались, слева и справа от холма паслись лошади, примерно поровну. Но если табун справа, отошел от лагеря шагов на четыреста-пятьсот, и при внезапной атаке, оказался бы отрезанным от лагеря, то левый табун пасся прямо под холмом, и от него, до татарского лагеря, было не больше трехсот шагов. Трое табунщиков, расстояние до которых, составляло, шагов шестьсот, легко смогут при появлении противника загнать табун в лагерь, и татары, вскочив в на коней, рассеются по степи. Даже если мне удастся, без шума убрать дозор, этот табун, не даст учинить полный разгром. Но пока у меня были другие заботы. Натянув тетиву арбалета, выбрал бронебойный болт, смазал его острие салом, уложил, и зафиксировал его металлической пластиной, спусковую ручку зафиксировал предохранителем. Затем, тщательно смазал салом, острие метательного копья. Выйдя на вершину холма, и оказавшись сзади и чуть левее дозорных, у меня началась самая трудная часть сближения. За звуки можно было не переживать, ветер посвистывал в траве, мои шаги услышать было невозможно. Но на таком расстоянии, опытный воин, слышит не только ушами, он чувствует твое напряжение, агрессию, желание нанести удар. Поэтому для успешного завершения, мне нужно было полное слияние с этим полем. Колышась, вместе с травой, двигаясь, вместе с ветром, наполниться этим вечным ритмом степи, излучать беспредельность этих просторов, их вековой покой и неизменность. Какая-то удаленная часть моего сознания, бесстрастно зафиксировала, что до ближайшего противника осталось не более десяти – двенадцати шагов. Уложив копье на земля, и опустившись на правое колено, левая нога согнута, прижимаю арбалет к плечу, пальцем правой руки, проворачиваю предохранительную планку, при этом, медленно разворачиваюсь в направлении дальнего дозорного. На нем сверху надета накидка из козьих шкур в которой прорезана дырка для головы, бока не зашиты. У мексиканских индейцев такая одежда, кажется, называется пончо. Видно, что под накидкой, на нем кожаный панцирь, оббитый металлическими пластинами. До него шагов двадцать пять, тридцать. Ловлю в прицел его левый бок, там, где его левая рука касается туловища, сантиметров двадцать ниже плеча, и отсутствует металл. Плавно нажимаю спусковую ручку. Время замедляется, события отпечатываются в сознании, как кадры слайд фильма. Бросаю арбалет, и схватив правой рукой копье, с низкого старта бросаюсь в сторону второго дозорного, мой маскхалат взметается как крылья, капюшон слетает с головы, и маскхалат, подбитой птицей, падает за моей спиной. Метаю копье в тот момент, когда его голова поворачивается в сторону своего товарища, которого выгнул, предсмертной дугой, болт, пронзивший его сердце. Лечу вслед за своим копьем, правой рукой выхватывая узкий кинжал. Копье бьет в середину спины, чуть ниже лопаток, слышно звук металлического удара, копье входит неглубоко и вываливается, скорее всего, даже не пробив панцирь, но сильный удар в позвоночник, на какое-то мгновение, ошеломляет противника, и не дает развернуться. Он бьет ногами, бока своего коня, пытаясь уйти от меня, чтоб выиграть мгновение, которого ему не хватает, его правая рука обнажает саблю, но это уже поздно. Моя левая рука хватается за край козьей шкуры, тело взлетает и оказывается за его спиной, а правая рука, еще в прыжке, втыкает кинжал в его правый глаз. Кинжал, с противным хлюпающим звуком, входит в глаз, пробивает затылок и упирается в стенку шлема. На мою правую руку, брызжет что-то теплое и тягучее, как студень. Мертвый татарин заваливается влево, падая с коня, его загнутые вверх носки сапог, застревают в стременах, и правая нога, с размаху, больно бьет меня в печень. Сползаю с крупа лошади, схватив ее за узду, делаю петлю, душась истерическим смехом, затягиваю ее на руке убитого, теперь лошадь далеко не убежит. Качаясь от крупной дрожи, которая бьет мое тело, и истерического смеха, который не могу унять, падаю на колени и исступленно тру правую руку об траву, пытаясь стереть все следы, а в голове заезженной пластинкой крутиться мысль "Пока живой был, ничего не смог, а как помер, дал ногой по печени". Понимая, что это последствия слоновой дозы адреналина, которую организм впрыснул, в те две короткие секунды спринта, начинаю интенсивно приседать, и подпрыгивать вверх. Где-то, через минуту, меня начинает отпускать, и еле волоча ноги, от навалившейся усталости, бреду ко второму коню, за которым волочится его мертвый хозяин, так же, застряв своими загнутыми носками в стремени. Привязываю лошадь за узду к ее мертвому хозяину, и с ужасом понимаю, что мне нужно собраться, и идти к тем трем пастухам и их табуну, иначе все пойдет коту под хвост. И выдвигаться нужно, не медля, ждать казаков, только время терять. Шагом им езды минут пятнадцать, пока осмотрятся, пока выстроятся, за это время уже можно подобраться на нужную дистанцию. Надев маскхалат, зарядив арбалет и подобрав свое копье, одолжил у убитых саблю и две стрелы. Выйдя на вершину холма, воткнул в землю саблю, а рядом положил две стрелы. Одну направил на табун, и проткнул на нее, отрезанную полоску от своего маскхалата, другую направил на шатер, в котором держали пленниц, и надел веночек, который сплел из нескольких стеблей, похожих на цветки. Взглянув, на виднеющийся вдали отряд, выезжающий из-за холма, привычно согнулся в поясе и в коленях, и вновь окунулся, в такой уже надоевший, ритм осеннего ветра.

Казаки, выстроенные за вершиной холма, в линию, глубиной в три коня, именуемую "лавой", откровенно скучали, а оба атамана вместе с Сулимом и Иваном, присев перед вершиной холма в густую траву, напряженно вглядывались в строну татарского дозора.

– Долго он добирается, заблудился что ли, стоим тут в открытом поле, неровен час, татарский разъезд покажется, – Непыйводе, это вынужденное бездействие, давалось труднее всех.

– Так то ж тебе не на коне скакать, скрытно подобраться надо, – флегматично заметил Сулим

– О, кажись, началось!

– Иван, что там деется, ты что видишь?

– Да сам не пойму, батьку, но кажись, басурмане с коней попадали, а где Богдан не разберу.

– Сулим, а ты что скажешь?

– Басурмане попадали, и Богдан, вроде как упал

– Неужто ранили?

– Да нет, вроде цел, теперь вон вроде вверх-вниз подскакивает

– А чего он скачет, как козел?

– Так откуда я знаю, батьку? Может знак нам подает

– Так махните ему, что б не скакал зря. Казаки! Вперед шагом руш! Ехать шагом, и не шуметь

Добравшись до места и оставив казаков за склоном, атаманы и дозорные быстро обнаружили татарскую саблю, воткнутую на вершине холма, а рядом с ней две стрелы.

– А что это за знаки батьку, ты их понял? – недоуменно спросил Сулим, разглядывая обе стрелы.

– А чего ж не понять, коли все ясно, Сулим, – задумчиво ответил Иллар, разглядывая татарский лагерь.

– Смотри, Сулим, на этой стреле, кусок Богдановой халамыды, значит, он пошел в ту сторону, к татарскому табуну, а на этой, веночек, значит, в том шатре бабы, полонянки сидят, – Иван с любопытством разглядывал лагерь, радуясь предстоящей схватке.

– Неужто он собрался табунщиков побить?

– Сучий хлопец, живым останется, или награжу, или нагаек всыплю, сам пока не знаю. Десятники! Живо все ко мне! Георгий, – Иллар повернулся к Непыйводе,

– Твоя будет правая сторона, десяток посылаешь на правый табун, два десятка на лагерь. Прямо лучше не иди, тут склон крутой, лошади разбег потеряют, басурманы с холма начнут стрелами сечь. Зайди с правой стороны, там склон пологий, а мы слева, так их на пики с двух сторон и наколем.

– Иван, отбери себе пять человек, тех, кто в добром доспехе, и с лука, на скаку добре бьет, вы поскачете прямо на склон, к тому шатру, где баб держат, постарайтесь охрану стрелами посечь, чтоб не вырезала полон.

– Остап, – обратился Иллар к Нагныдубу, – выдели пятерку казаков Сулиму, пусть идут с ним на левых табунщиков, а если Богдан без них справится, пусть едут вокруг холма в сторону леса. Если кто из татар туда побежит, пусть коней стрелами бьют, а татар на аркан, простого ратника на поле оставляют, а богатый да знатный, шкурой своей дорожит.

– Сулим, как только Богдан чудить начнет, сразу знак нам давай, а сам с пятеркой к Богдану. Десятники, казакам скажите, тех, кто богато одет, пусть стараются на аркан взять, за мертвых откуп не дают. Все, с Богом, казаки, готовьтесь к бою!

Табунщики стояли по трем сторонам, не давая табуну расползтись по степи, и втроем они бы легко погнали табун в лагерь. Подбираясь к ним, мне приходилось двигаться так, чтоб конь и спина ближайшего ко мне татарина, закрывала меня от всадника, находившегося с противоположной стороны табуна. При этом, мне приходилось двигаться, в боковом поле зрения третьего табунщика, находящегося, слева от меня. К счастью, все их внимание было сосредоточено на лошадях, которых они окриками, и щелчками нагаек, заворачивали обратно в табун. Когда, до ближайшего противника, оставалось еще тридцать шагов, мне пришлось решать, как быть дальше, поскольку начинался участок, где кони либо выпасли, либо стоптали траву, и мое движение, уже не могло быть столь незаметным, как раньше. Но поскольку придумать вариант, как с этой позиции обезвредить хотя бы двоих табунщиков, мне не удалось, пришлось двигаться дальше, пытаясь повторить позицию, с которой удалось снять дозор. Мне удалось продвинуться вперед еще шагов на десять-двенадцать, как левый табунщик повернул голову в мою сторону. Он еще сам не понимал, что его заинтересовало на этом поросшем травой поле, но ждать дальше смысла не было. Он сидел на коне, развернутый ко мне правым боком, расстояние сорок-сорок пять шагов, кожаный панцирь с нашитыми металлическими пластинами. Прицелившись в незакрытый металлическими пластинами бок, там, где находится печень, отправляю в полет стрелу, и срываясь с места с копьем в руке, успеваю отметить, что попал хорошо. Татарина согнуло вперед, руки прижаты к животу, любое движение вызывает адскую боль, он пытается крикнуть, это тоже очень больно, все смотрят на него, никто пока ничего не понял, и мне удается с расстояния десяти метров, метнуть копье, и выхватив кинжал, бросится на противника. На этом мое везение кончилось. В последний момент, он, то ли почувствовал, то ли понял, откуда опасность, и нагнулся вперед. Копье, срикошетив о пластину, унеслось вперед. Татарин, выхватив саблю, пытался развернуть коня вправо, чтоб быть ко мне правым боком и защищаться саблей, но мне удалось, перебросив кинжал в левую руку, и используя преимущество в скорости, зайти сзади, слева и пропороть незащищенное левое бедро. После этого, мое единственное спасение, было броситься в табун и прикрыться лошадьми, потому что, третий загонщик уже умудрился вытащить лук, и едва я успел, пригнуться за лошадью, как над моей головой просвистела его стрела. Мне приходилось непрерывно двигаться среди табуна, меняя направления движения, проныривать под лошадьми, поскольку оба табунщика вместо того, чтобы гнать лошадей в лагерь, устроили на меня настоящую охоту. Наконец, то ли до них дошло, что они теряют драгоценное время, то ли они просто увидели, как с противоположного холма на них молча надвигается казацкая лава, и они, бросив меня, развернули коней в направлении лагеря, пытаясь криками и щелканьем плетей, прихватить с собой всех коней находящихся поблизости. Поскольку большую часть табуна, во время нашей непродолжительной игры в догонялки, мы успели разогнать в противоположном направлении, собирать было особенно нечего, да и времени не было, поэтому, прихватив с собой пятерку ближайших к ним коней, они галопом понеслись в лагерь.

С выскакивающим из груди сердцем, и шатаясь от усталости, смотрел как мимо меня, за холм, пронесся Сулим с пятеркой казаков, по дороге оставив мне мою кобылу, как казацкая лава с гиканьем и свистом, с двух сторон накатывается на татарский лагерь, пытающийся огрызаться редкими стрелами, как окружив шатер с полоном, бьют стрелами кого-то невидимого мне, Иван с казаками. Все было кончено меньше чем за минуту, лишь семеро татар на конях, и десяток преследующих их казаков, скрылись за вершиной холма, направив коней к прибрежному лесу. Скорее всего, их там будет поджидать, Сулим с казаками, который минуту назад, объехав холм, перекрыл им дорогу к бегству. Глазеть на все это было приятно, но нужно было дело делать, поэтому, переведя дух, направился к раненому в живот татарину, который, лежал, согнувшись, на шее своей лошади и не хотел падать на землю. Он еще хрипло дышал, но помутневший взор уже не реагировал на происходящие вокруг события. Добив его ударом кинжала, первым делом попытался извлечь из тела арбалетный болт. Не без труда, после того как загнул мешавшие, порванные звенья кольчуги, оказавшейся под кожаным доспехом, мне удалось осуществить задуманное. Вытер его о траву и засунул в специальный карманчик на моей портупее, где хранились арбалетные болты. После этого снял с убитого все ценное, а поскольку в эту эпоху ценным было все, то пришлось раздеть его практически до гола. Нагрузив доспехи, оружие, обувь, и верхнюю одежду на его коня, по дороге, подобрав свое оружие и маскхалат, поехал на холм, к убитому мной дозору, где проделал аналогичную процедуру. Все это было проделано мной на автомате, внутреннее опустошение и чувство усталости не проходило, эти полтора часа скрытного перемещения и последующие схватки, вымотали как физически, так и психически. Еле сидя в седле, и держа за узду еще трех груженных трофеями коней, приехал в татарский лагерь, где уже вовсю кипела работа. Одни грузили на коней буквально все, что было в лагере, другие свежевали погибших коней, мясо, частично, тут же готовили в казанах или пекли на углях костра, и раздавали всем желающим, частично, подсолив, паковали в шкуры, и грузили на коней. Видно было, что задерживаться тут никто не собирается, все спешили убраться с левого берега. Отдельной группой, сидели связанные пленные татары, их было около двух десятков. Семеро молодых полонянок, уже сидели возле казаков, и помогали готовить на костре кашу с мясом. Один из татарских шатров еще стоял несобранным, там, старые казаки оказывали первую помощь раненым, таких насчитывалось около десятка, рядом с шатром, на застеленной овечьими шкурами земле, лежали двое, незнакомых мне, мертвых казака. Иллар с Непыйводою и Иваном Товстым стояли в стороне и о чем-то спорили. Не зная что делать с трофеями, направился к ним, и не доезжая нескольких шагов стал дожидаться пока меня заметят.

– Казаки второй день на ногах, Иллар, прошлую ночь не спали, чего спешить. Раненным надо роздых дать, повечеряем здесь, переночуем, а утром переправляться начнем.

– Георгий, у тебя казаки, или дети малые, ночь не поспали и с ног валятся? Ты пойми, нам тут больше дел нет, и спать тут, бокам больно твердо. Объявится вдруг, пусть даже два десятка татар, они нам переправиться спокойно не дадут, мы тут кровью на этой переправе умоемся. Пока казаки плоты пригонят, повечеряем быстро и за дело. Ты посчитай, сколько нам всего перевезти надо, одних коней почти полторы сотни будет. Тебе чего Иван?

– Поспрашивал я девок, кто их умыкнул и татарам продал, троих мы умыкнули, Загуля их татарам переправлял, четверо других, на черкасских казаков указывают. Держали их на хуторе возле Черкасс, где, они не знают, имена называют, но ты Иллар сам знаешь, если мы поедем к ответу призывать, добром это не кончится.

– Да никто туда не поедет Иван, зачем ты об этом толкуешь?

– Есть одна думка Иллар. Черкасские, прошлый раз, своих девок, за день до нас привезли. А если бы Загуля в поход пошел, мы бы завтра к вечеру тут были.

– Так ты думаешь, они сегодня к вечеру быть должны?

– То один Бог знает, но проверить надобно. Я девок расспросил, где они ставали, на том берегу. Говорят, в конце пути им глаза завязывали, развязали только, когда с кручи к реке повели. Но когда уже на лодке ехали, то вроде видели возле костра на круче, одинокое большое дерево. Я думаю, засаду там сделать надо, пока тут собираться будем, может, они как раз подоспеют.

– А дальше то что, Иван? Выйдешь ты из засады, спросишь, а они тебе скажут, мы невест для казаков умыкнули. К ответу, только их казачий круг призвать может, мы их судить не вправе. А туда поедем, сам знаешь, что будет. Так что готовьтесь к переправе, а они пусть себе едут своей дорогой.

– Батьку, дозволь мне сказать, беда может случиться, – мне не хотелось встревать в этот скользкий разговор, но были обоснованные сомнения в правильности выбранного решения. Атаман, недовольно взглянул в мою сторону,

– А, герой наш приехал. Побудь Богдан пока в стороне, с тобой у меня отдельный разговор будет.

– Постой Иллар, не горячись, – вступил в разговор Непыйвода, – джура твой, сегодня славную службу товариществу сослужил, неужто не заслужил, что б мы его выслушали?

– Нагаек он заслужил за то, что без наказу вперед полез! Если смолоду к порядку не приучится, пропадет ни за грош!

– Да как же, без наказу, батьку? – Искренней обиде и недоумению в моем голосе позавидовал бы любой артист. – Ты ж сам, наказ давал!

– Что ты мелешь, Богдан? Белены объелся?

– Да вот и Иван не даст соврать, когда ты нас в дозор отправлял, велел скрытно идти, а как дозор или разъезд татарский заметим, то либо сами его должны без шума порубить, либо с отряда на помощь звать. Вот заметили мы дозор, два человека, и решили, сами его порубим. Как ты велел. – Глядя на мою искреннюю физиономию, Иван и Георгий начали давиться смехом, Иллар сначала пытался сдерживаться, но, не выдержав, рассмеялся сам.

– Уйди Богдан, не доводи до греха, я тебе говорил, и снова скажу, ты, со своим языком, долго не проживешь.

– Атаман, дозволь мне слово молвить, это очень важно,

– Да говори уже, тебя прибить проще, чем рот заткнуть.

– Тут такое дело батьку. Как только мы татар, отпустим за выкуп, они первым делом, этих своих черкасских подельщиков найдут, и дадут им наказ разузнать, кто их в полон взял, и как до нас добраться. А потом, проведут они татар, мимо казацких дозоров, прямо к нам. Тут у них прямой интерес, мы девок освободили, значит, знаем их имена, и как их найти. И жалеть нас они не станут. Судить мы их не можем, но если они нападут, то любой свою жизнь защитить имеет право. Пошли меня и Ивана в дозор на тот берег, заодно и веревку для переправы протянем, может они на нас нападут, а мы их упокоим по-тихому.

– А если не нападут? – озадаченно спросил Непыйвода, а Иллар задумчиво рассматривал меня. Это выражение было мне уже знакомо, точно так же он рассматривал меня, после схватки с Оттаром. Почему-то и тогда и теперь мне казалось, что он думает над тем, когда меня лучше придушить, уже, или чуть позже.

– Нападут атаман, точно нападут, сердцем чую, – ответил Георгию, – а мне не веришь, у Ивана спроси.

– Другого пути нету, Иллар, – мрачно заметил Иван, – а если мы язык за зубами держать будем, то о том никто не узнает.

– А теперь послушайте меня. Ты Иван, с Богданом едете в дозор на тот берег и перетягиваете веревку для переправы. Если кто чужой приедет, сами знаете что делать. Если все у вас получится, ты Иван оставайся у переправы, а Богдана со всем добром к нам в село отправляй. И чтоб там чисто было. Когда все сделаете, разложите костер, ты Иван, горящей веткой три раза по кругу махни, мы переправляться начнем, и чтоб Богдана уже близко не было. Богдан, все добро и девок, если будут, ко мне в дом вези, потом решим, что с этим делать. И чтоб ни одна живая душа, не знала об этом. Скажешь в селе, я тебя вперед послал, передать, что наши все живы.

– Игнат, веревки для переправы у тебя? Езжай с дозорными к реке, там лодку татарскую ищите, и перетягивайте веревку на ту сторону.

– Казаки, несите сюда мяса готового, дайте им с собой, чтоб в дозоре с голоду не пухли. Вроде все. Давай Иван, езжайте с Богом, а мы с Георгием пойдем с полоном разговор вести, здесь им головы рубить, или готовы они за свои головы, нам золота отсыпать.

– Атаманы, просьба у меня к вам есть, – самое время было за Керима попросить.

– Что к обоим сразу? Георгий, ты хочешь знать, что он попросит?

– Ты чего Иллар? Пусть хлопец просит.

– А давай с тобой закладемся, Георгий, на золотой, что ты как его просьбу выслушаешь, сразу подумаешь, лучше б я ему запретил рот открывать.

– Ты чего Иллар? Не сподобиться, так откажем, и всех то дел.

– Ну, ну… Давай Богдан говори, чего ты еще удумал.

– Не за себя, за Керима хочу просить, думаю, и другие казаки за него попросят, если поспрашивать. Все знают, кровника он ищет, хочет его в бою встретить. Как сговоритесь с татарами про выкуп, скажите, вызывает наш казак Керим, своего кровника на поединок. Как выкуп будут везти, должен и он приехать, и бой принять, иначе не примем мы за них выкуп, и всех порубим. А мне моей доли за выкуп не надо, если кровник Керима побьет, пусть себе забирает, значит, зря его Керим искал, а я вас, атаманы, за него просил, а если Керим побьет, то куплю на все деньги вина, и казаков поить буду. Если б каждый у нас, так за своих родичей мстил, как Керим, давно уже бы татары нас десятой дорогой обходили, а не лезли как мухи на мед.

– Все сказал Богдан? – глядя на озадаченное лицо Непыйводы, Иллар покусывал свой ус, пытаясь спрятать улыбку.

– Все, батьку

– Тогда не стой тут столбом, а собирайся в дозор, и рысью к реке.

Иван показал, куда вести коней с награбленным добром, там Остап Нагныдуб, выяснив, что я не обыскал пояса и одежду, прочитал мне короткую лекцию на тему, как правильно освобождать мертвых противников, от ненужных им уже, материальных ценностей. Попросил казаков найти Керима, и передать ему, что б шел к атаману.

Когда мы ехали к реке, жуя по дороге свежее, жаренное на углях мясо, с черствыми пирогами, Игнат, развлекал нас описаниями своих подвигов в нынешнем бою, а Иван его подначивал. Эта идиллия беззаботной езды закончилась, когда Ивану пришла в голову совершенно здравая мысль, что возле реки, может быть татарский дозор. Оставив Игната с лошадьми на опушке, мы осторожно двинулись по следам татарских лошадей, которых этой же дорогой водили к водопою. Наконец Иван, шедший впереди, и внимательно изучающий следы, вынес вердикт, что сегодняшних следов нет. Уже без прежнего напряжения, но так же внимательно оглядывая лес и следы, с наложенной на тетиву стрелой, он двинулся к виднеющимся вдали зарослям ивняка. Оттуда, он крикнул мне, возвращаться за лошадьми.

– Ну что скажешь, Георгий, выиграл я золотой? – с усмешкой спросил Иллар у Непыйводы, провожающего взглядом удаляющегося Богдана.

– Чудного джуру ты себе нашел, Иллар, – задумчиво ответил Георгий, – но казак справный, большую пользу сегодня принес, мне подумать страшно, что за сечь у нас была бы, успей эти татары на коней сесть. Вояков крепких мы побили, и добычу знатную взяли. Но ты мне скажи, где он научился так скрытно ходить? И кто его научил, такую халамыду изготовить, в которую он одет был?

– Он всем говорит, что святой Илья ему начал являться, после того как он голову зашиб, и учит его всему. А как оно на самом деле, кто его знает. Я с отцом Василием говорил, так он не верит, не может, говорит, святой Илья, такому обучать. А как по мне, Георгий, то пока оно на пользу товариществу, пускай его хоть черт учит. Как говорил мой покойный дед, земля ему пухом, плохой тот казак, что не может заставить черта под свою дудку плясать. Но что чудной, то чудной, такого казака, как наш Богдан, я еще не встречал. Что б жил себе хлопчик блаженный, коров пас, и в один день, как головой о пень приложился, казаком стал, такое я только в сказках слышал, а тут своими глазами вижу. Ну да Бог с ним, ты как Георгий, не забыл еще по-татарски говорить?

– Надо еще кого-то взять Иллар, дело больно серьезное, а ты татар знаешь, они, как начинают языком плести, то сами друг друга понять не могут.

– А вот и Керим едет, легок на помине, его и возьмем, он по-татарски, лучше, чем татарин говорит.

– Атаман, мне казаки пересказали, чтоб я к тебе ехал, джура твой, Богдан меня искал.

– Не звал я тебя Керим, а зачем тебя Богдан искал, не знаю, но догадываюсь. А раз ты уже здесь Керим, то скажи, может просьба, какая у тебя на сердце есть, Богдан уже за тебя просил, грозился, что и другие казаки за тебя попросят, а ты молчишь. Вот мы с Георгием и не знаем, что нам делать, может, ты и не хочешь, того, что другие для тебя выпрашивают.

– Не просил я, Богдана, о том, батьку, сам он такое удумал, я ему сразу говорил, не будет с того толку, откуп то одно, поединок другое.

– Так что, Керим, так выходит, не хочешь ты поединка, с кровником своим? Зря за тебя Богдан просил? Ты Керим, глазами не сверкай, тут тебя никто не боится. И помолчи пока, я не все сказал.

– Бог наш милостивый, редко, но дает каждому случай, судьбу свою повернуть. Кто знает, может сейчас, твое время пришло, Керим. Пропустишь, землю грызть потом будешь, а время не вернешь. Поэтому, подумай добре, и скажи свое слово, а мы послушаем. – Керим, играя желваками на скулах, смотрел в степь, словно надеялся там разглядеть слова, которые от него ждут, затем склонил голову и промолвил.

– Батьку, и ты Георгий, если сможете помочь мне встретиться в поединке с кровником моим, просите что хотите, на все согласен, на смерть лютую пошлете, пойду, и Бога буду благодарить, что меня выбрали. Об одном, Бога прошу каждый день, свести меня перед смертью, лицом к лицу с тем, кто на моих глазах, детей моих рубил.

– Добре сказал, Керим, поняли мы тебя, теперь нас послушай. Георгий, ты, что хочешь у Керима попросить?

– Да пока ничего в голову не приходит

– Ничего, время терпит, придумаешь еще, а вот у меня Керим, уже к тебе дело есть, и не простое дело.

– Все что в моих силах, все сделаю батьку.

– Смотри, Керим, казацкое слово тверже булата. И про силы свои, ты вовремя вспомнил. В этом деле, тебе никто помочь не сможет. А дело не простое будет, если сговоримся за поединок, месяц пройдет, пока с выкупом приедут, и поединщика привезут. А за этот месяц Керим, должен ты свою бабу забрюхатить, чтоб род твой не прервался. Вот такой мой наказ будет. Ты смерти ищешь, Керим, а я хочу, чтоб ты еще послужил товариществу. Какой ответ твой будет?

– …

– У меня слово одно, атаман, и я его уже сказал, – скрипнув зубами, твердо глядя в глаза, ответил Керим.

– Молодец казак, через месяц доложишь, что у вас получилось, а теперь пойдем к полону, беседу вести про выкуп и про поединок твой. – Иллар, довольно улыбаясь, повернул коня и поехал к пленным.

– Толкуй Керим, по-татарски, что я говорить буду.

– Начиная с этого края, каждый пусть подходит ко мне, и называет свое имя. Мы с Георгием советуемся, и назначаем откуп за его голову. Если его род может заплатить, отходит и становится по правую руку, если не может, идет к тебе, Керим, и ты рубишь ему голову, так что доставай саблю. Скажи, кто обманет, за кого откуп не привезут, тот умрет, через месяц, в муках.

– Все сказал? Ну, тогда начнем с Богом.

Иллар указал плеткой на крайнего пленного, и началась оценка живого товара, которая проходила достаточно быстро. За воинов назначался выкуп в зависимости от качества надетого на нем доспеха, и составлял от десяти до двадцати константинопольских золотых монет, или любых эквивалентных ценностей на ту же сумму. За купца, единственного, кто сидел не в шлеме, а в белоснежной чалме, запросили двести, резонно полагая, что у купца нанявшего такую охрану, деньги водятся.

– Теперь Керим, скажи так. Вызывает наш казак, на честный бой, кровника своего, который десять лет назад, всю семью его порубил. Назовешь Керим, его имя, род и где они кочуют. Дальше так скажи. Если кто слово даст, что его род привезет кровника на поединок, того от откупа освобождаем. И еще скажи. Если не приедет кровник на поединок, никого не отпустим, всех порубим, так что пусть совет держат. – Как только Керим, перевел обращение атамана, вперед вышел скуластый воин лет тридцати, одетый в полный пластинчатый доспех, и начал что-то быстро говорить Кериму.

– Батьку, этот татарин говорит, что его род возьмется за переговоры и привезет кровника на поединок, но он поединок на золото менять не будет, и требует, чтоб в ответ, его кровник с ним на поединок вышел, после того как за него выкуп заплатят. Сегодня говорит, кто-то из нас, его брата родного убил.

– Ну, как теперь найдешь, кто его брата в сече порубил. Ладно, не говори ему ничего, пусть ведет, брата покажет, где того срубили, а там решим, кто с ним на поединок станет.

– Батьку, он говорит, брат его в дозоре на том холме стоял, на нем такой же доспех был, как на этом, одет.

– Георгий, ты мне скажи, что ж это такое деется? Не иначе как черт тут колобродит. Опять у нас Богдан, затычка в каждую дырку. Видно таки хочет нечистый, мальца со свету свести.

– Ей казаки, кто на коне, стрелой к реке пусть кто-то скачет, джуру моего, Богдана, кликните, пусть бегом сюда едет.

Пока мы с Игнатом добрались до берега, Иван нашел спрятанную в верболозе лодку, которая сохла, полностью вытащенная на берег. Лодка представляла собой долбанку, выпаленную и выдолбленную из целого ствола липы. Привязав к ней троих наших коней и помогая им с берега, нам удалось спустить ее на воду. Затем привязали веревку, которую надо было перетащить на ту сторону, погрузили оружие и сверток с едой. Не успели мы с Иваном, перемотать себе руки тряпками, чтоб браться за весла, как прискакавший казак, велел мне немедленно скакать к атаману.

По приезду, сразу стало понятно, что награда, воплощенная в форму крупных неприятностей, нашла своего героя. Очень разные глаза, встретили меня на холме, и уставились на меня. У Керима они были убито-виноватыми, у Георгия Непыйводы, откровенно сочувствующими, а у атамана, радостно-торжественными. Рядом с ними, стоял со связанными руками, татарин, не ниже меня ростом, но раза в два шире. Одного взгляда на него было достаточно, что бы пронять, что это страшный боец. Он смотрел на меня глазами, в которых ненависть и непонимание сменяли друг друга.

– Тут вот какое дело, Богдан, – весело начал атаман, – согласился вот этот татарин, Керимового кровника на поединок привести, просьбу твою уважить. Но за службу свою, просит плату большую, и только ты Богдан ее заплатить можешь. Так как Богдан, готов ли ты, за исполнение просьбы твоей, заплатить этому басурману, его цену?

– Так пусть скажет батьку, чего он хочет, а я подумаю.

– Неужто откажешься, Богдан, если басурман много запросит? – Иллар откровенно брал меня на, "а слабо тебе", и нужно было что-то решать.

– Я батьку, кота в мешке не покупаю, пусть говорит, чего хочет.

– Осторожный ты Богдан, на рожон не лезешь, молодец. Ну, так слушай. Обиду кровную ты этому татарину нанес, брата его убил на том холме. Поэтому предлагает он нам мену. Поединок Керима, на поединок с тобой. Так что теперь тебе решать, быть поединку или нет. Вот и решай.

"Да, Владимир Васильевич, учила тебя строгая учительница – жизнь, простой истине – каждое доброе дело, не останется без наказания. Учила да недоучила. Есть, говорят, на севере, такой пушистый зверек, умеет подкрадываться незаметно. Когда он только успел в наши края переселиться, не знаю, но подкрался, падло, незаметно, что да то да. Выбора особого нет. Отказаться нельзя, то есть в принципе, конечно можно, но где тот принцип, хрен доскачешь. А здесь и сейчас, отказаться нельзя. А вот на что соглашаться в голову не приходит. Выбрать снова две сабли в круге… Ой, чувствую одним местом, никаких шансов. Этот татарин ошибок делать не будет, и порубит меня, маленького, на капусту, в пять секунд. Уже лучше кулачный бой предложить, и то шансов больше будет. Больше то оно больше, но "больше" и "много", это два совершенно разных слова. Попадешь этому хлопцу в руки, живым не выпустит, поломает как куклу. Ситуация, хоть бери и стреляйся. А вот стреляйся, очень хорошее слово. Возьмем, к примеру, американскую дуэль. Берут ребята, по ружью с патронами, и в лес. Кто кого первым выследит, тот и прав. Вот это бы подошло. По лесу, я лучше него хожу, из самострела, и лежа, и сидя, и на боку, выстрелить можно, в отличии от лука, а он точно с луком выйдет. Но это не прокатит. Не соответствует менталитету, причем, обеих сторон. Так что не поймут, ни свои, ни чужие. Тот же отказ получится завуалированный. А вот что-то типа классической дуэли, немного модифицированной, это должно восприняться нормально. Все на виду, никаких уловок, зрители получат массу удовольствия. Осталось выяснить некоторые детали и можно заказывать. И чего это Иллар, такой довольный, как меду наелся. Надоел, видно, ему такой джура самостоятельный. Надеется от меня избавится чужими руками. Надо рассказать ему анекдот про старого еврея, который на вопрос о его здоровье, отвечал "Не дождетесь!"

– Раз он меня на поединок вызывает, то пусть слушает, как мы биться будем.

– Биться решил, Богдан. Молодец казак, твердое твое слово. Ну что ж послушаем, что ты удумал. Толкуй татарину, Керим.

– Положим на землю веревку длиной шестьдесят шагов. Посредине копье положим. То копье никто из нас переступить не должен. Станем мы на концах веревки. По знаку, который нам дадут, сходиться начнем. У каждого в руках либо лук, либо самострел, что кому милее, и одна стрела. Идти можно только вперед, назад ходу нет. Можно нагибаться, уклоняться, прыгать, но с веревки сходить нельзя. Кто мимо веревки ступит, или назад шаг сделает, тому сразу смерть. За этим, следить должны по двое, от каждого бойца. Стреляет каждый, когда хочет, но поединок должен закончиться, через сто ударов сердца.

– Ишь, как ты чудно придумал, но воля твоя, тебе на бой идти.

– Батьку, татарин говорит, что не верит, не мог, Богдан, его брата побить, спрашивает, были ли видаки, которые слово свое за то дадут.

– Скажи ему Керим, там двое было на холме, обеих Богдан положил. Я свое слово даю. А если он с Богданом биться не хочет, так пусть отказывается, позора в том нет. – После того как Керим перевел, двое из пленных тоже начали что-то говорить.

– Те двое, батьку, это табунщики. Говорят, что это Богдан, на них, один, на троих напал.

– Батьку, я вон того, здорового, ранил. Перевязать надо бы, как бы не помер.

– Керим, глянешь потом на басурманина, пусть помнит христианскую милость.

– Богдан, татарин просит, чтоб ты рассказал, как ты его брата убил.

– Скажи, перед поединком расскажу.

– Богдан, он просит тебя сойти с коня, он хочет вызвать тебя на бой, по татарскому обычаю.

"Ишь, как глазками сверкает, а сам улыбку из себя давит, точно гадость какую-то задумал, глаза бешенные совсем. Не знаю я никаких обычаев, словами вызывали на поединок. Если сближаться начнет, значит, точно гадость какую-то учинит. Ногой бить не будет, это несерьезно, никакого эффекта, позор один. А вот ударить головой в шлеме, совсем другое дело, вон какой у него шишак острый, сверху на шлеме, куда не ударь, в лицо, в шею, даже в грудь, летальный исход гарантирован. Хорошо, что у меня руки тряпками перемотаны. Перед ударом, он, хоть немного, голову и корпус назад отклонит, для разбега. Тут сразу бить справа в челюсть, а если устоит, левым коленом в яйца".

Медленно слез с лошади, и придав своей роже, тупое и надменное выражение, наблюдал как татарин, имитируя легкие поклоны и непрерывно о чем-то говоря, мелкими шажками приближается на расстояние удара. Как только он оказался на расстоянии одного шага, не ожидая, когда он начнет отклоняться назад, ударил со всей дури справа, резко довернув корпус, и отступил на шаг назад. Может, мне это все придумалось, может это прогрессирующая паранойя, все может быть. Но жизнь меня отучила верить в чужое благородство, рискуя собственным здоровьем. В конце концов, никто его ко мне силком не тянул, все, что он пел, прекрасно было слышно и с трех шагов. Татарин, после моего удара, закономерно сев на землю, достаточно быстро встал, и начал что-то гневно кричать.

– Он говорит, что это позор для воина, бить связанного.

– Скажи ему так, дядька Керим. Еще больший позор для воина, дать связать себе руки. А если они у него связаны, то пусть не подходит близко к тому, у кого они развязаны. И еще скажи. То, как мы будем с ним биться, я ему уже сказал. И ответа его не услышал. А если он думает, что может ко мне подойти, и шишаком своего шлема меня достать, то в следующий раз, он уже на ноги не встанет. Насмерть бить буду.

После того как Керим, перевел это татарину, мне показалось, что у того от ярости глаза вылезают из орбит, и он быстро начал лопотать, пытаясь прожечь во мне взглядом дырку.

– Он будет с тобой биться, Богдан, луком и стрелой, так как ты сказал. И сказал, одной стрелы ему хватит.

– Вот и ладно. Поеду я батьку, там Иван на переправе ждет.

– Езжай с Богом, Богдан, не бей там никого.

– Так то уже, батьку, как получится. Мне с того радости нет. – Развернул свою кобылу, и рысью поехал к берегу.

– Ну вот Керим, и решилось твое дело, а ты не верил. Теперь толкуй этому татарину и всем остальным так. Просил он поединок за свою службу, принял наш казак его вызов. Теперь его часть уговора осталась. Если нарушит слово, в страшных муках смерть примет. Остальных тоже порубим, откуп не возьмем, мое слово твердое. Купцу скажи, пусть отберет троих, кого вестовыми за откупом и поединщиком пошлет. И пусть добре запомнят, сколько за кого назначено. Откуп за них, за коней, за доспехи, оружие и припас на дорогу, с купца спросим, он за то в ответе. Еще всем скажи. Кто свой доспех, коня, оружие или еще что, у нас потом откупить захочет, пусть подходят по одному, торговаться будем.

– Георгий, ты в счете силен, запоминай, сколько с кого золота брать, и складывай вместе.

– Казаки, скажите Нагныдубу, пусть оружие сюда везут, будем его обратно татарам продавать. Даст Бог спокойную переправу, слово даю, месяц подряд, каждый день буду в церкви молиться, и свечки ставить.

Переправившись на правый берег, мы, спрятав лодку в ивняке, надежно привязали веревку к старой иве растущей над самой водой. Сами направились по едва заметной тропинке, вверх, на кручу, к одинокому дубу, хорошо заметному со всех сторон. Осмотрев следы, Иван, рассказал, как обычно тут располагался лагерь. Посоветовавшись, мы решили разделиться. Иван ушел в лес, который располагался в ста пятидесяти шагах ниже по склону, мне пришлось обустраивать лежку в тридцати шагах от дуба. Постелив под низ, овечьи шкуры, и накрыв их маскхалатом, внимательно осмотрел, как это выглядит со всех сторон, и оставшись довольным увиденным, залез под маскхалат. Как вспоминали девки, по приезду, двое отправлялись в лес за сушняком, двое оставались оборудовать лагерь. Иван подтвердил, что и они, так лагерь готовили. Иван должен был разобраться с двумя в лесу, и под видом одного из них, нагрузив коня хворостом, и прикрывшись ним, подойти на дистанцию прямого выстрела. После этого, мы вдвоем нападаем на оставшихся в лагере. При этом мы громко разговариваем по-татарски, чтоб у пленных девок сложилось впечатление, что напали татары. До заката еще оставалось время, и вызвав Богдана любоваться величественным видом реки, и бескрайней степи, который открывался с днепровской кручи, хотел немного отключиться и попытаться вспомнить что мне известно об этой эпохе, но с удивлением обнаружил что старый фокус не проходит, не удается отключиться от каналов восприятия. Все происходящее вокруг, воспринималось мной как зрителем в кинотеатре и даже больше, я не только все видел, слышал, но и ощущал. То ли день был тяжелый, то ли мы с Богданом, уже не могли разделить наши восприятия, как, например, практически сразу оказались смешаны наши моторные функции. Размышлять и экспериментировать перед боем, было бы верхом глупости, поэтому оставалось максимально расслабиться и отдохнуть, насколько это было возможным.

"Итак, Владимир Васильевич, что нам известно об этой эпохе, из нашей истории. На улице осень 1390 года, конец 14 века. На востоке сверхновой звездой, зажег развалившуюся, но вполне функционирующую в рамках своих улусов, империю Чингисхана, яростный Тимур. Европейцы должны ему поставить памятники во всех своих столицах. Во-первых, он уничтожил, или испортил надолго жизнь всем основным европейским конкурентам, методично разоряя Персию, Месопотамию, Малую Азию и Египет. Во-вторых, он спас Европу, остановив, на взлете, подъем Османской империи. Если она, сумела восстановиться через пятьдесят лет, после того как Тимур, ее, практически стер с лица земли, то страшно себе представить что могли натворить османы, если б он им не помешал. В Европе, междоусобица, эпидемии, не затронули островков стабильности, которыми выступали монастыри. И оттуда пришла первая промышленная революция. Водяное и воздушное колесо и созданные на их основе производства, мукомольное, суконное, пилорамы, доменные печи с принудительным наддувом, давшие возможность плавить чугун. А кроме того, порох, пиво, бухгалтерия. Куда не плюнь, везде какие-то изобретения монахов, пережившие века. И все это изобреталось, или будет изобретено в этот исторический период. Добраться бы до крупного города, и до образованного человека, можно бы сравнить что-то с чем-то".

Незаметно пролетело время, и солнце начало склоняться к горизонту, выглянув к концу дня из-за туч. Как обычно, когда Богдана что-то встревожило, и он привычно поменялся со мной местами у руля, для меня вокруг продолжала царствовать осенняя идиллия, в которой мне не удавалось уловить ни одного постороннего шороха. Быстро свернув шкуры, на которых я лежал, взведя арбалет и приготовив болты, мне только секунд через десять внимательного вслушивания и вглядывания в пространство, удалось ощутить, скорее кожей, чем ушами, характерный гул от приближающихся рысью коней. Вскоре показались всадники, четверо казаков, ехавших гуськом. Рядом с каждым бежал заводной конь, груженный переметными сумками, за спиной троих из них были посажены девушки с завязанными глазами, которые были для надежности привязаны к своим спутникам. Выехав на пригорок рядом с дубом, всадники принялись споро разбивать лагерь. Ссадив девушек наземь, и простелив овечьи шкуры, усадили, связав их вместе. Двое, не теряя времени, тут же направили своих коней к лесу, оставшиеся двое расседлывали коней и снимали дорожные сумки. Они находились в шагах двадцати пяти от меня. Пользуясь тем, что они стояли ко мне спиной, начал сокращать расстояние, скользя в высокой траве и держа наготове арбалет и копье. Наконец один из них закинув на плечи переметные сумки, развернулся и направился к сидящим в стороне девушкам. Замерши на левом колене, мне предстояло решить, как действовать дальше.

Мы образовывали в пространстве неправильный треугольник. Если до девушек расстояние от меня составляло шагов двадцать, до казаков шагов семнадцать. Оба казака были облачены в сплошные пластинчатые доспехи, по которым, мне, пока, стрелять не приходилось, но которые, я внимательно рассматривал вблизи. У меня тогда сразу создалось впечатление, что моему оружию, такой доспех не по зубам. Пока, мне была отчетливо видна, прикрытая кольчужной сеткой, правая половина лица, казака, движущегося в направлении девушек, и больше не раздумывая, прицелившись в его правый глаз, нажал спусковой рычаг. Если бы не результат, выстрел можно было бы признать неудачным. Для человека, который в сорок пять лет, добивался похвалы у своего наставника, бывшего снайпера армейской разведки, не попасть с пристрелянного арбалета, в глаз, на расстоянии семнадцати шагов, это позор. Стрела вошла чуть ниже, пробив лицевую кость, и опрокинула его своим ударом на спину. Не выпуская из левой руки арбалета, вскочил, и практически без разбега, метнул копье в спину второго казака, который начал разворачиваться в сторону своего упавшего товарища. То ли помешал арбалет в левой руке, то ли сказалась усталость этого бесконечного дня, но копье пошло выше, и ударило не в спину, а в кольчужный воротник прикрывающий шею. Не было счастья, да несчастье помогло. Второй противник, хрипя, упал на землю. Копье не пробило кольчужной ткани, но сильный удар в шею, сам по себе смертельно опасен. Не поддаваясь соблазну броситься к нему и добить, перезарядил арбалет и шагов с десяти, послал ему стрелу в глаз.

Волна черной ненависти ко всему живому, поднималась внутри меня, смывая прочь остатки человечности. Вырвав из-за спины свои клинки, которые таскал целый день, ни разу не обнажив, с диким криком полным ненависти и боли, бросился к лошадям, охваченный безумной жаждой рубить, уничтожать, лить кровь. Умные животные серьезно отнеслись к моему желанию, и испуганно рассеялись по склону, удалившись от меня на безопасное расстояние. Рухнув на колени, и вогнав клинки почти по рукояти в мягкую землю, кричал, в серое небо, жутко подвывая, единственную фразу, казавшуюся мне очень подходящей, "Гот фердамтес лебен, гот фердамтес лебен", и злые слезы котились по моим щекам. Немного отойдя, но все еще полон черной злобы, начал разными голосами выкрикивать фразы, запомнившиеся с Керимового перевода, имитируя присутствие татар. Затем начал измываться над девушками. Страшно коверкая слова, заставил всех открыть рот и показать зубы, затем начал ощупывать, что в силу холодной поры и множества надетого сверху, было чисто условным действием. Тем не менее, мне удалось довести девушек до полуобморочного состояния, и оставив их в покое, пошел избавляться от трупов. Из лесу, наконец-то, показалась фигура, ведущая коня нагруженного хворостом. По тому, как он постоянно скрывался за крупом коня, было понятно, что это Иван. Чтоб он меня сгоряча не пришиб, начал ему издали махать руками и орать что-то по-татарски. Опасаясь, как бы он не сказал по-русски, что он об этом думает, подбежал к нему и начал объяснять, как важно, чтоб девки думали, что мы их отбили у татар, а куда казаки подевались, что их умыкнули, мы ни сном ни духом. Презрительно хмыкнув, и коротко объяснив мне, что никого не интересует, что думают дурные бабы, он на мои дальнейшие, настойчивые уговоры, сказал

– Надорвался ты сегодня Богдан, вот у тебя и в голове помутилось. Крови много пролил. Будь мы не одни, я б тебе в лоб дал, связал, и спать уложил. Еще добре вина выпить, чтоб дурь успокоить. Я такое уже видал. У многих молодых казаков после первого боя бывает. Кровь, она не водица. К ней привыкнуть надо. Но у нас другой наказ. Ты, бери коня, и огонь разводи, можешь там дальше по-татарски балакать, пока я тех двоих в лесу обберу, и тела припрячу.

– Иван, ты это, коней собери, а то они от меня разбежались.

– Вот, о чем я и говорю. Скотина она первой чует, у кого в голове помутилось. Ты по сумкам поищи, может у них вино есть, и хлебни маленько, сразу отпустит.

– Иван, а куда я поеду, на ночь глядя, я ж дороги не знаю.

– Я тебе все расскажу. Вон туда на закат поедешь, там тропинка приметная есть. По ней шагов триста-четыреста проедете, на полянку выедете, там и ручей рядом есть. Там заночуете. С утра дальше той тропинки держись и на закат прямо держи, меньше чем за пол дня к своей деревне выедешь. Тут не заблудишь. Тут любая тропа в вашу деревню приведет.

Оставив мне коня, Иван пошел обратно в лес. Разгрузив хворост, и найдя на поясе одного из убитых кремень с кресалом, заготовил растопку, и как всегда когда не знал, что надо делать дальше, предоставил действовать Богдану, очистил сознание и взял в руки камень с кресалом. Руки привычно высекли искры на сухой мох, и вот уже, раздувая легкий огонек, подкладываю в него щепки и кусочки коры. Разложив огонь, вынул из костра горящую ветку и описал нею три круга, пошел дальше раздевать убитых, и вязать тюки. Стащив трупы, вниз по крутому склону, в сторону реки, и затащив их в густой кустарник, прикрыл ветками и павшей листвой. Плоты уже плыли через реку, поэтому, быстро разыграл под иронический смешок Ивана, сценку нападения казаков на татар. Нагрузив лошадей законно награбленным имуществом, развязав девок, и быстро посадив их на лошадей, под ободряющие возгласы, что татары могут вернуться с подкреплением, привязав всех лошадей к одной веревке и повел весь караван из восьми лошадей искать заветную тропинку на закате. Тропинка была достаточно широкой, и протоптанной, и уже не боясь потеряться в дремучем лесу, весело въехали под сень деревьев. В лесу было тихо, темно и страшно, но тропинка еще серой лентой проглядывалась на земле. Понукая весь наш караван ободряющими окриками, и щелканьем нагайки, быстрым шагом продвигаться по тропинке, молил Бога, чтоб у Ивана был порядок с устным счетом.

Удача сегодня решила упорно меня преследовать, не прошло и пяти минут, как мы выехали на круглую поляну. Отправив девушек таскать хворост, расседлав коней и сняв все тюки, отыскал в сумках котелок, кашу, соленое сало, и вяленую буженину, пошел на звук искать ручей. Наполнив котелок, распаливши костер, и пристроив котелок над огнем, усадил девушек готовить ужин, а сам пошел готовить место для ночлега. Нарубив лапника с ближайшей ели, и постелил вокруг костра, на них уложил потники и попоны, поставил под головы седла. Затем притащил все, что могло служить в качестве одеял. Обнаружил в одной из сумок подозрительно пахнущий бурдюк, в котором оказалось красное натуральное вино, слабенькое, но вполне сносное на вкус. По дороге к ручью, лежало подходящее нетолстое, сухое дерево, которое, привязав к коню, притащил на поляну. Пока варилась каша, обрубил ему ветки, тонкую часть ствола, и с чувством выполненного долга разлегся на приготовленную постель. Девушки, помешивая кашу струганной палкой, бросали на меня испуганные взгляды. По всему было видно, что они воспринимают меня как нового рабовладельца.

Чтоб как-то их растормошить, начал расспрашивать, как они попали к татарам, из чьих лап, мы их мужественно освободили. Они одновременно начали рассказывать мне свои истории, в твердом убеждении, что я все понимаю. Стараясь быть достойным столь высокого мнения, вслушивался в эти три потока информации, пытаясь со скоростью компьютера рассортировать ее по трем файлам. Умыкнули их троих в пятницу, в Киеве, среди бела дня, работали грубо, но эффективно. Двое были из близлежащих сел, приехали с родителями и односельчанами на ярмарок. Одну с братом заманил в шатер, какой то старичок, торгующий недорогими поделками для девушек. Чем-то он ей напоминал одного из казаков, которые их везли к татарам. Что было дальше, она помнила смутно, но шишка на голове объясняла недосказанное. Вторая со своим женихом ходила по ярмарке, пока не забрела в малолюдное место, ну а когда пришла в себя, на голове у нее образовалась шишка. Третья жила в Киеве, ее утащили прямо со двора, когда она кормила курей и гусей. Вдруг залаял пес, когда она обернулась к ней широко улыбаясь, и что-то говоря, подбегал молодой казак, тоже один из четверки, ну а дальше она ничего не помнила. В их рассказе фигурировали возы, в которых их везли, привалив кучей барахла. За Киевом, в корчме, усадили на лошадей, и три дня везли по лесам и полям. Сегодня уже никуда не спешили, выехали, когда солнце высоко поднялось, ну а затем, они уже добросовестно пересказывали представление, которое было мною разыграно.

Со своей стороны, мной было уточнено, что с ними были трое татар на конях, которых мы побили стрелами. Меня с ними отправили в село, а казаки пошли по следам, искать остальных басурман. Не могли они втроем здесь быть. Поев каши в тишине, и запив ее красным вином прямо из бурдюка, который пустили по кругу, велел девушкам ложиться спать спиной к костру, а сам с трудом затащил подготовленное бревно толстой частью в костер, оставил его потихоньку тлеть. Теперь оставалось вовремя просыпаться и подтягивать на угли оставшуюся часть. Девушки отказывались засыпать, пока им не прояснят их дальнейшую долю. Тут мне пришлось красочно описать, как им сказочно повезло, что они попали к нашему атаману, как у нас много холостых казаков мечтающих взять их в жены, какую богатую добычу мы привозим и бросаем к ногам своих женщин…

Как легко верят люди в красивые сказки и как трудно их убедить в то, что они видят перед собой каждый день. Под мои истории, взятые, если можно так сказать, "из жизни", девушки умиротворенно уснули, а мне пришлось еще зарядить, на всякий случай, арбалет и попытаться подышать дымом болиголова. Самокрутки мои скрошились в порох, но не растерявшись и придвинув к себе тлеющий уголек, накрылся с головой овечьими шкурами и начал медленно сыпать порошок болиголова на тлеющий уголек и вдыхать подымающийся дым. Пошаманив так пару минут, пока действительно, не начала болеть голова, и решил, что лучше раньше, чем позже, ссыпал остатки зелья в мешочек, лег на седло и отключился. Ночью, меня несколько раз будили испуганным храпом кони, жмущиеся поближе к костру. Приходилось вставать, подбрасывать веток в огонь, а потом бросать их, горящие, в кусты, благо в лесу было по осеннему сыро, и устроить пожар, не удалось бы, даже при желании. Ни одной цели, по которой можно бы было стрельнуть, мне увидеть не удалось, поэтому, пододвинув бревно в костер, ложился спать дальше.

Утро встретило нас не прохладой, а проникающим во все щели дубарем, от которого не попадал зуб на зуб. Как обычно к тому времени догорело бревно, ветки, щепки и другие горючие предметы. Поднял всех на ноги, и вскоре костер горел, мы выпили горячего вина, упаковались и двинулись дальше. Как и обещал Иван, заблудиться было трудно, и мы выехали практически к мостику через реку возле нашего села. Спустившись ниже по реке, и перейдя брод, мы пошли вдоль реки, скрытые зарослями ивняка, пока не вышли напротив Илларового огорода, и въехавши во двор через заднюю калитку, коротко сообщил тетке Тамаре, что все наши живы и здоровы, победа за нами, передал наказ атамана, все привезенное добро сложить отдельно, коней держать в конюшне, девок спрятать в доме и никому пока о них не говорить. Вывел из конюшни свою заводную лошадь, доставшуюся мне в наследство от Ахмета, уложил на нее вместо седла накидку из овечьих шкур, поехал по селу разносить радостные вести. Дотошные односельчане пытались выведать у меня военные тайны, и приходилось отмораживаться и отвечать так, чтоб было место для полета фантазии.

– А сколько ж татар было Богдан?

– Так разве их всех пересчитаешь? Это же надо сложить, кто, скольких одолел и кто, скольких в полон взял.

– А коней сколько взяли?

– Ой, много. Целый табун взяли

– А полон был?

– Так почитай половина татар в полон попала

Оповестив всех, кого увидел, заехал домой, где Богдан покрасовался перед матерью и сестрами. Быстро перекусил, и решил возвращаться к казакам, рысью как раз успевал засветло добраться. Приехав, доложился атаману, что все исполнено, как он велел. Иллар, расспросив подробно как было дело, как добирался, кто меня видел, остался доволен, и даже похвалил за выдумку с татарами. Казаки незадолго до этого только закончили переправу, все были страшно усталые, но довольные, что переправа обошлась без осложнений. Как рассказал мне Степан, сегодня после полудня, когда на левом берегу оставалось два десятка конных казаков и трое пленных, назначенных вестовыми, дозорные заметили в степи татарский разъезд из десятка воинов, которые двигались в сторону Днепра. Иллар, который до последнего находился на левом берегу, велел развязать вестовых, вооружить, и отправил их вдоль реки, вниз по течению. Да они и сами, не горели желанием, встречаться с незнакомым отрядом. Казакам велел скрытно двигаться навстречу татарам, а когда заметят, немедленно атаковать с целью напугать и отогнать подальше, а затем, галопом возвращаться к переправе. Как раз к тому времени подошли плоты. Погрузившись и оставив двух наблюдателей и лодку, казаки из последних сил, тянули перегруженные плоты через реку. Они успели добраться до середины реки, как наблюдатели заметили татар, рысью двигающихся по следу. Отвязав веревку и вскочив в лодку, оба казака налегли на весла, стараясь отплыть как можно дальше, но уйти от обстрела из луков, не удалось. Один держал два щита, прикрываясь спереди и сверху, второй греб. Оба были ранены, но все добрались благополучно. Плоты, конечно, немного снесло вниз и их приходилось вытягивать против течения, но поскольку стремнину они миновали, то особых трудностей это не вызвало. Не успел дослушать до конца эту историю, как атаман отправил меня с поручениями. Побегав по лагерю с поручениями от атамана, после ужина был определен в табунщики. Проведя половину ночи в седле, на следующий день меня постоянно охватывала дрема во время дороги в село, и для меня осталось загадкой, куда девались пленники и их охрана, где их оставили по дороге.

По приезду в село, разбили лагерь в поле сразу за крайней хатой, кашевары начали готовить обед, а казаки начали делить добычу. Почти сразу образовалось две группы, одни хотели получить свою часть сразу, в любом виде, и не ждать выкупа, другие хотели получить золотом, и соглашались терпеть еще месяц. Первую группу в основном составляли хуторские казаки, которые больше ценили синицу в руке, чем журавля в небе и были, мягко говоря, людьми недоверчивыми. Долго высчитывали, на сколько частей делить. Тяжелораненым выделили по две доли, семьям убитых по три доли. Вдовы и сироты у казаков, всегда оставались на попечении товарищества, пока не устроят свою жизнь. Иллар, как главный организатор и вождь трудового народа, получил десять долей, Нагныбида – семь. Но из них только по три доли им приходилось как атаманам, на личные нужды, остальные, им приписывалось потратить на общественные дела. С моей долей, как обычно, возникли сложности. Иван и Сулим, единодушно заявили, что мне положена полная доля, их поддержал Иллар, объявив, что грех такого казака в джурах держать, на половинной доле, и с сего дня, мне придется тянуть полную лямку. Но нашлись казаки, которые начали задавать вопросы, а что ж умеет этот малец, и за что ему полную долю дают. Пришлось честно рассказать, что умею.

– Казаки, я вам расскажу, что я умею хорошо, и на что с любым из вас на спор выйду. Из самострела добре стреляю, скрадываться могу по лесу или по полю незаметно, ну и биться могу руками и ногами.

– Руками говоришь, биться можешь, сопля. Вот мы сейчас проверим, как ты биться можешь. Если простоишь против меня пока "Отче наш" прочитают, быть тебе казаком.

Вышедший казак был на пол головы выше меня и в два раза шире с отчетливо наметившимся брюхом. Ему было на вид лет тридцать, маленькие глазки на широком щекастом лице с двойным подбородком, неприязненно сверлили меня, пытаясь высверлить дырку. Он был мне незнаком, видимо из тех хуторских, что собрал Непыйвода.

– Не слыхал я, чтоб тебя атаманы проверять меня кликали, но если дадут добро, тогда выйду с тобой биться руками и ногами. Только не просто так. Ставлю я два золотых, что собью тебя с ног, пока "Отче наш" прочитают. И ты, казак, два золотых ставь. Если никто из нас землю не поцелует, значит при своих останемся.

Он был тяжел в ногах и неповоротлив, с моей стороны это была нечестная игра, но его хамское поведение требовало наказания. Не знаю, чем была вызвана его неприязнь, до этого момента, мы не пересекались. Скорее всего, элементарное жлобство, как это так, ему, такому красивому, и мне, такому никакому, достанется одинаковая доля добычи.

– А что, Георгий, пусть хлопцы разомнутся, и нам потеха – Иллар с интересом смотрел на меня, видно не понимая, как я собираюсь добыть этих два золотых.

– Давай Василий свои два золотых, только смотри добре, Богдан он ногами пинаться горазд. – Георгий с усмешкой протянул руку к дебелому Василию, на лице которого появилось задумчивое выражение.

– Так это, батьку, нет у меня золота

– Ничего, Василий, поставишь часть добычи, вон вам всем по два коня выйдет, как раз. Ставь двух коней против двух золотых. – Лицо Василия стало еще задумчивей.

– Так это, батьку, много двух коней против двух золотых. – На лице Георгия появилось нехорошее выражение, и чтоб избежать обострения, мне пришлось вклиниться в разговор.

– Пусть будет один конь против двух золотых, атаманы, тут важно, чтоб меня настоящий казак в бою проверил. – с простодушным и бесхитростным выражением смотрел в глаза Георгию, который хмыкнув, объявил

– Сейчас нам, казаки, Богдан Шульга и Василий Кривоступка покажут, как они без оружия биться умеют. Кто упал на землю, тот проиграл, как "Отче наш" прочитаем, так бою конец. Так что тебе Василий поспешить надобно, если два золотых выиграть охота.

Казаки оживились, самые азартные начали закладываться, а мне пришлось идти раздеваться и готовиться к совершенно ненужному бою.

– Ну что Георгий, на кого закладываешься? – Иллар с любопытством рассматривал нас по очереди, видимо, не решаясь сделать свой выбор.

– А я у Ивана спрошу. Видел сегодня с утра, как он с Богданом, палками махали возле табуна. Уж он то мальца уже испытал. Иван, а иди сюда, вопрос к тебе есть.

– Вот ты сегодня с Богданом палками махали с утра, видел, как он бьется. Так ты, на кого закладываешься?

– Да никто не поборет, при своих разойдутся. Василий пока махнет, так Богдан три раза вокруг него оббежит, а у Богдана силенок не хватит его побить.

– А как ты с ним бился?

– Слабоват он пока в руках, поэтому бил, я, его, девять раз из десяти, но быстрый как чертяка, чуть заворонишся, сразу накажет. Будет с хлопца толк, да и уже есть.

Раздевшись как обычно до пояса, и сняв сапоги, вышел в круг и стал поджидать Василия. Он не заставил себя долго ждать, и вышел в круг навстречу мне. Сапоги он не снимал, был в рубахе и кожаной безрукавке, но мне было все равно. Рисунок боя уже отпечатался в моей голове, и я ЗНАЛ, что так оно и будет. Очень редко перед боем возникает это предвидение, когда ты видишь предстоящий бой, как фильм в замедленном воспроизведении.

Легенды Востока рассказывают нам, что великие бойцы, встретившись, смотрели друг другу в глаза, затем один из них признавал себя побежденным, и благодарил другого за науку и чудесный бой. Но это был не тот случай.

Поприветствовав соперника коротким наклоном головы, двинулся ему навстречу. Он шел на меня как танк, примеряясь правой издали, но опоздал. Быстрый шаг вперед левой, и короткий левый прямой не остановили, а скорее разозлили его, и тяжелый правый боковой с разворота полетел мне в ухо. Ложась на правую ногу параллельно земле и уклоняясь от его правого, одновременно по короткой дуге, на встречном движении, сильно бью левой стопой по открытой печени соперника. Это уже победа, после такого удара, бой могут продолжать только сказочные богатыри, но связка еще не закончена. Опускаясь на левую ногу, и разворачиваясь на ней на 360 градусов, с разворота бью Василия ребром правого кулака. "Вертушка", прием, пришедший к нам, толи с каратэ, толи с кикбоксинга. Целился в подбородок, но попал чуть ниже правого уха. Впрочем, на результат это не повлияло, как подкошенный, он грохнулся оземь.

Эта связка, входила в комплекс моей ежедневной зарядки на протяжении последних тридцати лет. В том, что я применил ее, впервые в жизни, в чужом теле, и в чужом мире, было, что-то сюрреалистическое. В который раз происходящее вокруг, стало казаться тканью сна. Казалось, стоит сделать усилие, разорвать ее, и я вывалюсь в настоящую жизнь, где все случившееся окажется просто бредом, бредом беспамятства. Наваждение неохотно отступало, заставляя принять окружающую меня тишину, и уставившиеся на меня глаза, как данность. Не в силах бороться с охватившей меня злостью, процедил сквозь сжатые зубы

– Чего уставились? Живой ваш Василий, отдохнет малость и встанет. – Раздавшийся громкий дружный смех развеял злость, и стараясь отвечать приветливой улыбкой на хлопки по плечам, и дружественные поздравления, подошел к Георгию Непыйводе за своими монетами и причитающимся мне призом.

– Молодец Богдан, славно бился, – Иллар, не дал мне даже открыть рот, – не буду спрашивать, где науку такую прошел, сам догадываюсь, что так биться, только святой Илья научить может. – Мне оставалось только согласно кивать головой и делать вид, что не замечаю иронии в его голосе. – Коня закладного, что Василий заложил, выберем тебе, как все разделим. Ты вроде золото после выкупа согласился брать?

– Верно, батьку, после выкупа.

– Тогда бери девок всех из полона, и веди ко мне в хату, чтоб не мерзли. Казаки нам с Георгием поручили их замуж выдать, мы опосля с ним разделим, кто у меня останется, кто с ним поедет. Тамаре скажешь, чтоб бочонок вина и бочонок пива тебе дала, сюда привезешь. Кружек пусть даст сколько найдет.

– Ну что казаки, потешились? Давай дальше добро делить, чай многим еще до дому добраться надо, – и расчеты, сколько что стоит, закипели с новой силой.

Пока нагрузил коня, пока вернулся с бочками обратно, процесс раздела имущества близился к завершению. Большинство паковалось в дорогу, от котлов разносились ароматы тушеного мяса и ячменной каши.

Возле атаманов стоял отец Василий, одетый по-походному. Он коротко прочитал молебен в честь нашей победы и обошел нас, густо кропя наши склоненные головы и трофеи святой водой. Все жертвовали на церковь, кидая монеты в большую кружку, которую нес один из казаков, выполняя функции дьяка. Затем все собрались у котлов, подняли первую чарку и помянули тех, кто уже не сядет у костра. Вторую подняли за удачу казацкую, чтоб не забывала она про нас, и не отворачивалась в другую сторону. Третью казаки подняли за атаманов, что добре в поход сводили, с добычей, и без больших потерь домой привели.

Засиживаться не стали, все спешили засветло добраться домой. Отец Василий отправился вместе с казаками, везшими убитых, завтра ему предстояло проводить их в последнюю дорогу. Иллар с Георгием поехали разбираться с девушками, а мы с Иваном вслед за ними, делить добычу снятую с черкасских казаков.

На душе было паршиво. Я, вдруг понял, что завтра девятый день. В нашем доме, соберется семья и мои близкие друзья, чтоб помянуть мою кончину, и я бессилен подать им знак. Бессилен. Такое рабское слово.

Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай мне терпения, вытерпеть, то, что я не могу изменить, и дай мне мудрости, отличить первое от второго.