Глава двенадцатая, заключительная.

Холодный осенний ветер, легко нашел длинную прореху, вырезанную в моей рубахе, и хозяйничал под ней, пытаясь выровнять температуру моего тела с температурой окружающей среды. Проводить эксперимент, выясняя насколько быстро это у него получиться, не было желания, да и области применения полученных знаний не наблюдалось. Было очевидно, что много времени это не займет, механических часов, пока, не изобрели, поэтому, поспешил одеться, смысла стоять дальше раздетым не нашлось. Освобождая Ивана от своей одежды, которую перед боем нагрузил на него, и выслушивая поздравления казаков, частью искренние, частью с существенной примесью зависти, прислушивался к негромкому разговору между атаманами и Иваном. Обсуждались условия дальнейшего обмена пленными, договоренных Илларом с крымчаками, на предмет подводных камней. Но даже моей дотошной натуре не нашлось поводов к чему прицепиться. В два захода, по десять человек полона, и восемь казаков на борту, перевозилась основная масса пленных. Казаки, должны были получить деньги за пленных и доспехи, на плоту, и после этого отпустить, пленных на берег. Самая интересная была заключительная часть процедуры. За вторым заходом, казаки, перетаскивали крымчакам маленькую лодку и оставляли. Главный приз, богатый купец, отправлялся в путь, в сопровождении четверых казаков вооруженных только щитами и саблями. Они останавливались в шестидесяти-семидесяти шагах от левого берега, становились на импровизированный якорь, в виде здорового камня, обмотанного веревкой, и ждали двух представителей с деньгами, и отцепленным канатом, которые приплывали на лодке. Отцепленный канат крепился к нижней, поперечной доске плота. К противоположному краю плота, к лодке, один из казаков подводил купца, угрожая обнаженным кинжалом, жизненно важным органам пленника. Получив и переправив напарникам деньги, отпускал купца на лодку. Плот снимался с якоря и перетаскивался лошадьми, и оставшимися на берегу, казаками на правую сторону, а четверо на плоту имели свободные руки, чтоб защищаться щитами в случае вражеского обстрела.

– А, Айдар, что от тебя хотел, когда в сторону отозвал?

– Поспрошал, не слыхал ли я чего, про его родственника Фарида, которого казаки, на прошлой неделе, с левого берега умыкнули, и десяток татар побили. Обещал выкуп большой за родича своего, сто золотых монет обещал, и мне двадцать, если помогу откупить.

– А ты что?

– Поспрошал его, де, колы (когда, укр.), кто видел, почему черкасского атамана не спрошает. Только то мы все балы промеж себя точили. Знает он, что у нас Фарид, сердцем чует. И еще вам скажу. Сдается мне, что пока со свету он нас не сживет, не будет ему покоя. Так что есть у нас вражина матерый… О, вспомнили татары про нас. Все молчат, один я говорю. – К нам направлялся Айдар с крымчаком. Быстро взведя самострел, отступил назад, к остальным казакам, оставляя впереди атаманов и Сулима. Подошедший крымчак начал говорить,

– Батьку, он хочет поговорить с тем молодым казаком, который принял вызов его сына.

– Сулим, скажи им так. Если они посмотрят в сторону реки, то увидят дым, который появился с нашей стороны. Когда догорит огонь, а ему недолго осталось, и плот будет дальше стоять возле берега, казаки начнут, по одному, резать полон, и кидать в реку, отрезанные головы. Последнему снимут голову купцу, и уедут. Больше никто из нас ему ничего не скажет, пока мы не сядем обратно на плот. Вот тогда можно будет дальше толковать.

– Он говорит, что ему обидно слышать такие слова, нас никто не держит, мы можем идти на плот.

– За мной казаки, – коротко распорядился атаман, невежливо поворачиваясь к прибывшим спиной, и решительно направляясь в сторону прибрежного леса.

Мы дружно развернулись, и устремились вслед за ним. Скорее всего, наши собеседники рассчитывали на другую реакцию, но не стали нас больше задерживать, позволив себе только выругаться, о чем, нам тут же доложил Сулим,

– Крымчак говорит, что мы свиньи, батьку, а Айдар клянется Аллахом, что доставит ему наши головы.

– Помолчи пока, Сулим, слушай добре, что еще скажут, – вполголоса буркнул атаман, не замедляя шаг. Но татары, уняв эмоции, тоже, заговорили вполголоса.

Никем не останавливаемые, мы вошли в лес, и вскоре зашли на плот, где в одиночестве скучал Керим, со своим тяжелогруженым конем. На берегу стояли два конных татарина, со страхом и злобой поглядывающие на Керима, но никаких препятствий с их стороны не было, и мы решительно взялись за веревки. В этот раз место нашлось всем, только атаманы, вполголоса, напряженно, беседовали о чем-то своем. По прибытию, Керим, не отвечая на расспросы, увел своего коня на кручу, и скрылся с виду.

Непыйвода, собрав своих казаков, отвел их в сторону, и вполголоса обсуждал с ними какой-то вопрос. Иллар, отобрав первый десяток пленных, загнал их на плот, и чего-то ожидал, поглядывая на Непыйводу. Мы с Сулимом, отойдя пару шагов, занялись моей ногой. Сулим, притащил свой бурдючок с вином, заставил меня раздеться, и первым делом промыл рану вином. Затем посмотрев, как я накладываю швы, хмыкнул, и сказал, что он не так шьет, но и так как я зашил, держать будет, присыпал рану сверху естественными антибиотиками в виде сушеного мха и паутины, забинтовал, и разрешил одеваться. Непыйвода вернулся, часть его казаков села на плот и направилась к левому берегу, часть осталась на берегу возле полона. Иллар, сразу собрал всех наших казаков, только мне сказал сидеть на месте. Не зная, что и думать, пользуясь свободным временем, зашил свои разорванные исподние и верхние штаны, и ожидал, что будет дальше. Атаманы подошли ко мне. Разговор начал Иллар.

– Богдан, просит тебя наше товарищество, и товарищество Георгия Непыйводы, службу сослужить. – Так, начало интересное,

– Я готов атаманы, а какую службу мне исполнить нужно?

– Ты должен упокоить бея Айдара, и не попасться татарам в руки, ни живым, ни мертвым. Берешься ли ты за это казак Богдан?

– Берусь упокоить бея Айдара, и не попасться татарам, и пусть поможет мне в этом Бог.

– Что просишь ты за свою службу?

– Рассказывал, ли ты, батьку, Георгию, то, что я тебе поведал?

– Сказывал.

– Прошу вас атаманы, чтоб ваши казаки, то, что больше десяти золотых в год добудут, давали вам на строительство ладей, крепости, и другого что нужно будет, начиная со следующего года, девять лет. Когда беду от домов наших отведем, тогда дальше видно будет, по-другому сговоримся.

– Давай Богдан, я так тебе скажу, то, что больше десяти золотых, делим на три части, одна часть казаку, одна часть на ладьи, одна часть на крепость. Так добре тебе будет?

– Добре, батьку.

– Тогда от имени наших казаков, говорю, за твою службу, мы на твою просьбу согласны. Что ты скажешь Георгий?

– От имени нашего товарищества, згода!

– Кого с собой берешь?

– Сулима, Степана, еще Давида или Ивана, как вы решите.

– Пусть Иван от нас едет, сразу мы знать будем, что да как, не надо будет лишнего ждать. – Сразу предложил Георгий.

– Тогда с Богом, Богдан, времени рассиживаться нет. Пусть хранит тебя твой заступник, святой Илья. – Атаманы по очереди перекрестили меня и расцеловали в обе щеки.

Быстро вчетвером взобравшись на кручу, мы вскочили на лошадей, и выехав на дорогу, резвой рысью направились вверх по течению. Раненая нога противно ныла, демонстрируя, что ей показан покой, и сухое тепло, а не тряска в седле, и холодный осенний ветер. Чтоб отвлечься, думал о том, что стал одним из тех казацких воинов, о которых читал в своем детстве, и которым история не придумала названия. Это всегда были добровольцы. Если сослужить службу товариществу вызывалось несколько казаков, выбирался самый опытный. Атаманы не любили прибегать к этой крайней мере для решения военных задач, но иногда просто не было выхода. Не всегда это происходило публично, в целях сохранения военной тайны, но всегда соблюдался принцип, просьба за просьбу. И шли воины попадать неприятелю в плен, чтоб, выдержав страшные муки, рассказать фальшивые планы казаков, и заманить неприятеля в приготовленную ловушку. Плыли ночью на плотиках или маленьких лодочках, груженных смолой, паклей, и порохом, к османским, боевым галерам, чтоб, подобравшись к крутым бортам, поджечь, и уже горящую, прибивать длинными гвоздями к судну, а потом рубиться, сколько хватит сил, с лезущими сверху турками, не давая потушить пожар. И много других подвигов совершили герои, чьи имена нечасто оставались в истории, редко возвращаясь живыми после своей службы товариществу, а еще реже невредимыми.

Объединяли меня с ними условия найма, просьба на просьбу, и то, что на дело шел один. А в остальном, задание у меня было проще, и приказ другой, живым в руки не даться, мертвым, желательно, тоже. Было еще одно ободряющее обстоятельство. Времени на поиски у сопровождающих Айдара будет немного. Если все пойдет по плану, появиться они должны за час, полтора, до заката. А ночью, в лунном свете, тем более, сейчас не полнолуние, да и небо тучами затягивает, пусть попробуют меня в маскхалате найти.

Часа через три, мы прискакали на место, нашли лодку, и собрав все необходимое, начали переправу. Со мной было два самострела. Длинный, на основе Ахметового лука, под нормальную стрелу, и охотничий, к которому был примотан аналог лука, как на моем старом самостреле, с простым замком, от которого можно было потянуть бечевку. Его я решил использовать, как отвлекающий маневр. Найдут, пока разберутся, пока то да се, а время бежит. Пристали мы к берегу, и долго искали ориентиры приметные ночью, по которым я смогу выйти на обусловленное место, где меня будет ждать лодка, которая переправится, как только стемнеет. Там к корням ивы, под водой, привязали веревку, которую лодка перетянет, и по ней, будет ориентироваться в темноте. Затем пошли немного вверх по течению, и двинулись в направлении тропы. Вышли мы на протоптанную тропу шагов на пятьдесят, шестьдесят выше моей лежки. Возвращаться в лес, они тоже будут тут. Если наши следы и найдут, то ничего для меня опасного в этом не будет. Да и маловероятно, что татары в сумерках сунутся в густой прибрежный лес.

Сулим и Иван разошлись в разные стороны на близлежащие возвышенности осматривать окрестности, а мы со Степаном отсчитав от ориентира тридцать шагов, на противоположной стороне от моей лежки, пристроили охотничий самострел, не особо его пряча, но так чтоб в глаза тоже не бросался, и протянули от него в сторону ориентира бечевку, присыпая ее пылью на открытых участках. Пусть другие ломают голову, как сработал самострел, после того, как все это чудо обнаружат. Отсчитав еще двадцать шагов по тропинке, и пять в сторону, нашли припрятанные веревки, засунули овчину, разобранный, взведенный самострел, и меня, в яму. Все это накрыли крышкой. Пока мы все это осуществляли, я сверлил Степану в голове дырку, чтоб он все делал так, как прошлый раз, три, четыре раза пригладил граблями, два раза высоко подбросил пыль у себя за спиной, и греби, родной, отсюда далеко, далеко. В маскировке, как нигде в жизни, можно наблюдать мудрость древнего правила "Лучшее, враг хорошего".

Замаскировался хорошо, не выдрючивайся! Начнешь там поправлять, в другом месте подсыпать, вроде каждый отдельный кусочек стал лучше, а все вместе, издалека, светится как прожектор, "Вот я тут, хватай меня". Потому что, улучшая частности, ты рушишь общую гармонию, сродство с окружением, и много чего другого. Поэтому, "Руки прочь, от хорошего! Лучшее будет завтра! Или нет".

Степан божился, что все сделает как надо, испуганно косясь на две запасные стрелы, вымазанные в прибрежном иле, которыми я размахивал в опасной близости от его тела. На вопрос моих спутников, зачем я это делаю, поведал, что моя бабка меня учила, если стрелу мокнешь в болото, где лягушки сидели, она летит точнее. Сулим и Иван, после этого, долго не могли прийти в себя, единогласно присудив мне, первое место на конкурсе дурацких небылиц, которые они слышали в своей жизни. Но умный Иван, немного погодя, шарахнул меня своей лопатой, именуемой по недоразумению пятерней по спине, чуть не сбив с ног.

– Сулим, так це ж Богдан такое поделал, чтоб солнце на наконечниках не блестело!

Одного раза мне хватило, чтоб я на годы вперед понял, в присутствии Ивана, нужно рассказывать только правду. А то следующий раз до места засады не дойду.

Надо мной все затихло, и по продолжительности звуков было ясно, что много лишнего Степан бы наделать не успел, и слегка расслабившись, настроился на продолжительное ожидание. Вдруг спустя несколько минут, услышал негромкое топанье, не похожее на звуки, которые я слышал вчера, на пробном испытании. Не разбираясь особо в звуках, издаваемых конницей, тем не менее, можно было сказать, что едет небольшой отряд, и достаточно медленно. Лихорадочно соображая, что мне делать, наконец, несколько успокоившись, продолжал прислушиваться, поняв, что если татарский разъезд кого-то заметит, звуки поменяются. Галоп, от легкой рыси, отличишь сразу, даже без тренировки. Когда, через некоторое время, звуки начали затихать, не меняя своего темпа, окончательно расслабился, и продолжил ожидать бея Айдара с сопровождением.

Позже мне рассказали, какая трагикомедия разыгралась на поверхности. Все поделав, расслабившийся Степан вышел на тропинку, и побрел наверх к месту выдвижения в прибрежный лес. Крикнув пугачом дозорным, он совершенно проигнорировал ответный крик пугачом Ивана, который в это же время заметил приближающийся татарский дозор, посчитав, что Иван ответил на его сигнал. Степан продолжил чесать вверх по тропинке, пока Сулим, который в отличии от Степана, все понял правильно, видя это безобразие, и пользуясь, что татары были пока скрыты дальним холмом, на котором сидел Иван, не сказал Степану коротко и по-русски, кто он такой, и что ему нужно сделать. Степан, подпрыгнув, резво бросился в степь, пока Сулим еще более короткой и емкой фразой, не затормозил, и не уложил его на землю. После того как татарский разъезд уехал, а казаки пошли дальше к лодке, и на переправу, Сулим, долго и обстоятельно рассказывал Степану, чем должен казак отличаться от плотника, если хочет дожить до своей свадьбы, даже если она у него начнется всего через неделю.

Не видя всего этого, я долго ломал голову, как сохранить в тайне такое секретное оружие, как наша лежка, с целью дальнейшего использования. Ведь почему пока не развита маскировка, тайные операции, в этой части земного шара. В той же Японии, Кореи, Китае, спец подразделения по образу японских ниндзя, уже были очень развиты, и вовсю использовались, несмотря на отсутствие дальнобойного оружия. Ответ очевиден. Высокая плотность населения, пересеченная местность этих стран, отсутствие, по той же причине, большого количества лошадей, приводили к доминированию пехоты в армиях, и развитию естественной цепочки пехота – разведка – диверсанты. На необозримых просторах степей, где доминировала татаро-монгольская конница, и основным орудием дальнего боя был лук, вопросы маскировки и использования спец подразделений, отпадали сами собой. Какой смысл маскировать отряд лучников, если перед выстрелом им нужно встать в полный рост. Этого времени опытному воину хватит, чтоб прикрыться щитом, после чего вопрос с лучниками будет решен раз и навсегда. Аналогично с лежкой. Знали бы казаки, что нужно искать под землей, придумали бы что-нибудь, и нашли. Но они искали то, что видели раньше, меня в маскхалате, жителю бескрайних степей, представить, что кто-то, по своей воле залез под землю, в тесную яму, и оттуда еще умудрился выстрелить, это непосильная задача, пока не увидит такое своими глазами. Это был еще один фактор, который позволял мне надеяться на успех. И хотелось этот фактор сохранить на будущее. Кто знает, когда пригодится. Я, конечно, сделаю что смогу, но одному, качественно замаскировать лежку, дело сложное. Тут уже как повезет.

Время неторопливо капало, как вода из испорченного крана, рана на ноге ныла, и дергала, я пытался представить, что стал безбрежным океаном, могучим, и спокойным, которому по барабану все что ноет и дергает. Каждый был занят своим делом, рана ныла, я пытался. И тут далекий гул, характерный для конницы, прервал это времяпрепровождение, и заставил меня, дергаясь вниз, вверх, вправо, влево, разгонять кровь по застоявшимся мышцам, и приводить организм в боевую готовность. Поскольку перед отрядом, метров за двести-триста должен был следовать передний дозор, внимательно прислушивался чтоб, пропустив его, вовремя поднять крышку. Отряд следовал, судя по звукам, ходкой рысью, и на все про все, у меня оставалось меньше минуты.

Айдар скакал, погруженный в невеселые раздумья, связанные с недавней беседой. Крымчаки пообещали, что вернутся весной, когда появится трава, и приведут с собой не меньше девяти сотен клинков в набег. Сколько еще будет других загонов, они не знают, но они пообещали обыскать здесь все, и найти казаков нанесших им обиду. Айдар не стал им ничего говорить, пусть ищут, этот лес, с той стороны, который неверные называют, Холодный Яр, проглотит их девять сотен, и не заметит. Если они сумеют выехать оттуда живыми, тогда они поймут, что нужен не меньше чем тумен бойцов, чтоб обыскать там все, а не девять сотен их пастухов, которых они приведут с собой. То, что они получили, и еще получат, пусть благодарят своего жадного купца. Этот тупой ишак, захотел обмануть Айдара, послал казаков еще раз за добычей. Видно подкупил моих людей, что смотрели за ним, и остался стоять на месте еще семь дней. А со мной бы рассчитался, как за одну партию. Эти дети собаки, думали, что они у себя в Крыму. Тут мои люди, на день, стадо овец боятся к берегу подогнать, а они неделю сидели на одном месте.

Но не только это беспокоило Айдара. Было что-то не так, в разговоре с казаками. Он долго думал, пока не понял, они не воспринимали его как врага, хотя должны были, у них в руках Фарид, Айдар знал это. И уже в десятый раз он перебирал в уме, что они могли узнать у Фарида такого, чтоб перестать обращать на него внимание. И в десятый раз, у него выходило, что Фарид обещал им, найти надежного человека, который его убьет. То, что эта лиса может такое придумать, Айдар не сомневался. Но то, что казаки Фариду поверили, это его смущало, не были они похожи на доверчивых овечек. Что-то не хотело сходиться в этой головоломке. И поэтому желание покончить с этой неожиданно возникшей проблемой, которая принесла столько неприятностей, стало для Айдара непреодолимым. И он знал, что решит ее. Пусть нет Фарида, но и у него есть хорошие знакомые среди казаков. И новые появятся. А слава про удачливого хлопца по имени Богдан, разнесется среди казаков. И рано или поздно найдется тот, кто проведет его воинов, тайно к их селениям, чтоб застать врасплох, и тогда мы посмотрим, кто будет смеяться последним.

От этих мыслей, злая улыбка мелькнула на лице Айдара, когда, его конь поравнялся с этой странной, свежей могилой, которую кто-то насыпал возле тропы, по которой ездят охраняющие этот берег разъезды. Знакомый щелчок спущенной тетивы о плечи лука, заставил руку инстинктивно потянуться к щиту, а голову попытаться наклонится вперед. "Засада", успела мелькнуть мысль, а за ней понимание, что стрела летит в него. Острая боль, и темнота заслонили окружающий мир. "Неужели это все? Как просто…".

Мне с трудом удалось вовремя собрать самострел, и прицелиться, как Айдар поравнялся с могилой. Попасть в лицо за пятьдесят шагов из пристрелянного самострела, задача не Бог весть какая сложная, но и малейшей небрежности, не простит. Задержав дыхание, и взяв прицел, нажал спусковую планку, и уже следя за стремительным росчерком стрелы, понял, что попал. Все-таки насколько легче стрелять из самострела, чем из ружья. Ни тебе отдачи, ствол вверх и вправо не тянет, вероятность ошибки при правильном прицеле, нулевая. Мои руки разбирали самострел, отрезали лук, и затягивали запчасти под землю, а глаза рассматривали поднявшуюся после падения Айдара суету, которая быстро закончилась, и видно кто-то из десятников, начал отдавать команды. Прикрывая крышку и поправляя траву, я перестал видеть, что твориться надо мной, но звуки разъезжающих всадников постоянно доносились до меня.

Потянулись тягучие минуты ожидания. Еще днем прикидывая дальнейшее развитие событий, понимал, что простой жизни не будет. Обыскав окружающую степь, сопровождающие Айдара воины потом, скорее всего, разделятся. Либо пошлют гонцов в основные кочевья, либо повезут Айдара в его кочевье, но часть бойцов продолжит поиск следов, и скорее всего, останется на ночь, чтоб с утра, дождавшись подмоги продолжить это занятие. Завалившись на бок и освободив раненую ногу, почувствовал себя почти счастливым, и даже забылся в каком-то странном полусне, в котором, вокруг моей ямы громко топали ногами татары. Единственное, о чем я молил Бога, чтоб никто не разложил костер над моей лежкой, иначе придется торчать тут лишние сутки.

Когда я очнулся, вокруг стояла тишина. Не представляя, сколько времени провел в бессознательном состоянии, начал потихоньку приподымать крышку, и осматриваться. Ситуация могла быть хуже, но ненамного. Горело два костра, один из них, в десяти шагах от моего убежища, на противоположной стороне тропинки. С моей стороны тропинки, сидели на конях двое часовых, каждый, в двадцати шагах от лежки, хорошо проглядываясь на фоне неба и звезд, чуть сдвинутые в сторону леса, так, что я получался сзади и сбоку, как раз между ними. Единственной радостью был свежий морозный ветер, который дул над полем, посвистывая, в высокой траве, заставляя часовых зябко кутаться в свои тулупы, и заглушая практически все звуки. Осмотревшись, решил выждать еще часок, пока возле костров все заснут, а часовые, окончательно промерзнут, и перестанут адекватно воспринимать действительность. Больше ждать было опасно, такой нужный ветер, мог и стихнуть. Полежав в яме, пока не надоело, и давление на мозги не достигло критического значения, снова начал приподымать крышку, и оглядывать окрестности. Вроде возле костров затихли все, лежа на попонах, с седлами под головой. Крышку сдвинул в одну сторону, сам выкатился в другую, первым делом, лежа на боку, скинул стресс. И тут мне в голову пришел классический анекдот про ребе и козу, и я до крови закусил губу, сдерживая истерический смех, сотрясающий мое тело. Суть истории такова. Приходил к раввину каждую неделю один еврей, и постоянно жаловался на свою жизнь, хоть жил он, как и все другие, не лучше, но и не хуже. Раввин пытался и так, ему посоветовать, и этак, но ничего не помогало, с упорством паровоза, еврей сверлил своему ребе в голове дырку. Однажды ребе, которого это все уже достало, спросил,

– Послушай, а у тебя коза есть?

– Есть ребе.

– А где она живет?

– Как где, в хлеву конечно.

– Возьми ее жить к себе в дом.

Через неделю, еврей ловит ребе, и умоляет помочь, потому что жизнь окончательно дала трещину, коза гадит где хочет, дети ее гоняют по хате, половина мебели уже поломана, второй половине тоже жить недолго.

– А где у тебя коза живет? – спрашивает ребе

– Как где, в хате конечно, ты ж сам ребе велел ее там поселить.

– Переведи ее обратно в сарай.

Через неделю еврей благодарит ребе,

– Спасибо тебе ребе, наконец-то, первый раз в жизни, ты мне действительно помог.

– А теперь послушай меня. Когда тебе в следующий раз покажется, что тебе плохо жить, возьми в хату на неделю козу. Если после того, как ты ее поставишь обратно в сарай, жить дальше будет плохо, тогда приходи ко мне.

В прошлой жизни, иногда мне мечталось, что эту незамысловатую терапию, пройдет большая часть населения, которая постоянно ноет, всем недовольная, вспоминая, как раньше было хорошо, но, почему-то совершенно забывая, что и тогда, они постоянно ныли, как им хреново жить.

В результате, с прокушенной губы сочилась кровь, из-за конвульсий смеха, мне не удалось достойно справится с ответственным заданием, и истерическая веселость плавно переросла в едва сдерживаемую ярость. В моей голове начали созревать планы, как вырезать всех спящих татар, и перебить постовых. Несколько раз глубоко вздохнув, и взяв себя в руки, начал готовится к эвакуации. Достал с ямы все свое барахло, и тихонько задвинул на место крышку. Собрал самострел, примотал лук обратно к ложе, натянул и зарядил. Скрутил овчину и подвесил к поясу. Как мог, руками, вытащил и выровнял, прижатую крышкой, траву. Чувствуя, что понемногу пришел в равновесное состояние, низко согнулся над землей, нырнул в высокую траву и прислушиваясь к мелодии ветра, с ней в такт, двинулся к прибрежному лесу. Зафыркал конь правого от меня постового, на которого ветер понес мой запах, но напрасно татарин вглядывался во тьму, во-первых, он смотрел не туда куда надо, во-вторых, в темноте ничего не видно, ветер нагнал тучи, и темень стояла антрацитовая. Все мое внимание было направлено на правильную постановку ноги, провалиться в яму, споткнуться и упасть, было бы верхом глупости. Медленно, шаг за шагом, расстояние между мной, и ночным лагерем увеличивалось, и вскоре опушка леса заслонила все пространство. Зная нелюбовь степных жителей к темным лесам, я не предполагал дозоров возле леса, но на всякий случай, остановившись, просканировал окружающую местность. Чувства опасности не возникало, и я вошел в лес. Вот тут начались настоящие трудности. Привязав кусок веревки к ложе и прикладу самострела, забросил его за спину, чтоб освободить руки. Найдя на ощупь, под ногами подходящую палку, одной рукой проверял ней дорогу, второй водил перед собой на уровне глаз, чтоб не напороться на сучок. Медленно ощупывая ногами дорогу, со скоростью черепахи продвигался вперед.

Недаром говорит умный народ, упорство и труд, все перетрут. До рассвета еще было очень далеко, а я уже вышел на берег Днепра. Если мне удалось держаться правильного направления в лесу, лодка должна была быть ниже шагах в двадцати. Поскольку тут татарских дозоров, и подавно, быть не могло, а если бы и были, им же хуже, мне в лесу их снять куда как проще, чем им меня, негромко крикнул пугачом, чтоб сообразить, куда идти дальше. Ответ пришел не слева, как ожидалось, а справа, выше по течению. Да, здорово меня влево утянуло, а ведь так и не скажешь, все мне казалось, я вправо забираю. С трудом, находя дорогу в прибрежных зарослях, на звук голоса, выбрался к заветной лодке. Иван с Сулимом, обрадованные, загрузили меня в лодку, трижды прокричали пугачом, и нас потянуло к родному берегу. Пользуясь тем, что грести не надо, только слегка поправлять курс, они оба начали сетовать на меня, почему им пришлось так долго ждать, на холодном осеннем ветру, в то время, как я нежился в теплой яме. Пришлось рассказать им, что татары не успокоились, пока меня не нашли, а потом долго не отпускали, поили, кормили, и очень благодарили, что избавил их от такой нелюди, как Айдар. Они бы сами его давно порешили, да клятву не могли нарушить.

Уже отогреваясь у костра, наевшись неизменной каши, в которой иногда попадались кусочки разваренного сушеного мяса, и не в силах унять дрожь во всем теле, попросил Сулима, взглянуть и перевязать ногу. Рану ощутимо дергало, и повязка полностью промокла. Рана выглядела неважно, хорошо, что успел покушать, а то бы весь аппетит пропал. Края раны ощутимо припухли и уродливо вывернулись наружу, кое-где швы разошлись и рана кровоточила. Хмуро осмотрев все это, Сулим, промыв рану вином, засыпав, сухим мхом и тысячелистником, перемотал сухим полотном, озабоченно осмотрел мои глаза и ощупав руки, сунул мне в руки бурдюк с вином, и коротко приказал,

– Пей,

– Так ведь нельзя, в походе, – пытался возразить.

– Кончился твой поход, – буркнул Сулим.

– Не может у него горячка от раны быть, – озабоченно глядя на меня, сказал Иван

– То не от раны. Пропастница на него напала.

– Да где ж ей здесь взяться?

– Не знаю Иван, может у реки, через рану вошла, может в яме вырытой была, но нашла его. Держись Богдан, как розвиднится, прямо к Мотре поедем. – Пропастницей, называли лихорадку, любую простуду, сопровождающуюся высокой температурой, и представляли ее в виде злого духа вселяющегося в человека. Задача лекаря была выгнать ее с тела больного.

– Держись казак, – сочувственно глядя на меня, сказал Иван. – Мотря ее с тебя раз, два выгонит.

– Главное, чтоб душу не вытрясла, пока Пропастницу гонять будет, – буркнул Сулим

– Не пугай хлопца! Не бойся Богдан, ничего она с тобой не сделает, – неуверенно заметил Иван.

– Ну, кое-что она с тобой сделает точно, – громко заржал Сулим, а мне осталось только гадать, чему это он так радовался.

Лучше б они этого всего не говорили, мне б спокойней спалось. Напившись вина, уснул и целую ночь бегал от Мотри, которая с длинными когтями вместо пальцев, зажав в одной руке длинный кнут, гонялась за мной, больно стегала приговаривая,

– Врешь, не уйдешь, выгоню с тебя Пропастницу, вместе с чужой душой, – и плотоядно смеялась, демонстрируя острые клыки.

Утром, проснулся уже окончательно больным, напился разведенного кипятком вина, и снова забылся в полусне. Лодку казаки подцепили меж двух коней, постелили, и уложив меня в импровизированные носилки, тронулись в путь, часто меняя лошадей. Когда мы к полудню добрались на хутор рядом с нашим селом, где жила Мотря, и в котором стояло еще четыре хаты, я весь горел, сердце гопало как молот в груди, и в голове наступило легкое эйфорическое состояние характерное для температуры сорок и выше. Я хохотал, рассказывая, как смешно суетились воины возле упавшего Айдара, как они меня искали, топая копытами вокруг, но мои спутники не находили в этом ничего смешного, и Сулим регулярно спаивал меня разведенным водой вином.

– Ты чего ко мне приехал, Сулим? – как во сне, слышал знакомый голос, встретивший меня в этом мире. – Поездил бы еще полдня, и сразу бы в церковь его вез. Гроб вы ему уже приготовили, большой, но то ничего, тесно не будет, теперь айда в лес, крышку рубите, без крышки такого казака грех хоронить.

– Типун тебе на язык, Мотря, ты давай не шуткуй, а кажи, куда хлопца нести.

– Спаси Бог, тебя Сулим, за доброе слово, и тебе поздорову быть. Ты что, перший раз ко мне приехал? Раздевай хлопца, разматывай все, что на него намотал, и в дом неси, у меня лавка для вас завсегда застелена. В сенях бочка стоит, одного пошлешь воды носить, чтоб полную наносил, второй дрова пусть пока рубит, и в сени носит. А ты харч готовить будешь, юшки казан доброй навари, и каши, у меня времени на то не будет. Ну чего стал, зеньки в меня вылупил, знаю, что люба тебе, да жена у тебя Сулим ревнива больно, как я тебя лечила, год мне проходу не давала, в глаза пальцами своими лезла, дура. Давайте казаки, до роботы, или вам по-татарски толковать?

Все отчаянно засуетились, видимо, татарский вариант, никто слышать не хотел. Раздев меня догола, размотав рану, занесли в хату, и уложили на широкую лавку, застеленную домотканым шерстяным ковром, а сверху полотняной простыней. Мотря, сразу намешав чего-то в глиняной миске, и намочив в нем суконку, принялась растирать меня всего какой-то смесью, пахнущей бражкой и уксусом.

– Ну, как он, Мотря?

– Ежели через три дня будет живой, значит, не помрет, – сухо, дала свой прогноз Мотря, не переставая тереть меня всего, и в разных местах, не взирая на лица.

– Ого, какой уд себе отрастил, – прокомментировала результаты своих трудов Мотря, – ну раз еще шевелится, надежда есть.

Мотря улучшила свой старый прогноз, проанализировав новые данные, полученные в ходе объективных, независимых экспериментов. Покрасневший, видимо, от жаркой плиты Сулим, бормоча себе что-то под нос, выбежал на улицу. Громко рассмеявшись и проводив его откровенно провоцирующим взглядом, Мотря вздохнула,

– Ну, красный стал, чисто девка незамужняя.

Пока казаки хлопотали по хозяйству, Мотря запарила какие-то травки, и напоив меня горькой, горячей гадостью, укутав с головой велела спать. Спать не хотелось, и пока меня не вырубила отрава, пытался рассказать Мотре что-то смешное из последних событий, но поскольку остатки сознания шептали, что кое-что нужно держать в тайне, рассказ смешным не получался.

"Стал тот, первый, на колени, а второй, как саблей махнет, так голова и покатилась, катится и ртом шевелит, видно сказать что-то хочет, и глазами так смешно моргает", при этом мой рассказ несколько раз прерывался приступами смеха, которые меня буквально душили. Рассказав ей несколько таких историй, чем-то, все-таки, зацепил ее душу. Подойдя ко мне, и положив руку на лоб, ее черные глаза вобрали в себя остатки моего сознания, и уже отключаясь услышал ее тихий голос.

Пропастница, напастница,

Ты лети, лети, за дальние леса,

За синие моря. Там, среди моря-окияна,

Стоит остров каменный, на нем сундук железный,

В том сундуке старый дед, к нему лети, к нему спеши,

В него войди, с ним и останься!

Все дальнейшее воспринималось как смесь действительности, и ярких сновидений неотличимых друг от друга. Мотря в длинной полотняной рубахе, обтирающая меня, переворачивающая с боку на бок, и постоянно шепчущая наговор. Любка, в такой же полотняной рубахе, приходила, ложилась рядом, и начинала меня ласкать, потом скидывала с себя эту странную рубаху, и оседлав меня, уносила нас диким галопом, почти за Грань. На все мои сетования, что это на нее нашло, и что нельзя так измываться над больным, горячо шептала на ухо, "Так надо, Волчонок, так надо", и продолжала скачку, пока мой обессиленный организм не отключался. Никогда не знал, что можно потерять сознание во сне, лаская женщину. Или это был не сон? Иногда кто-то из них, раз Мотря, раз Любка, поили меня всякими снадобьями, чаще всего они были невыносимо горькими, но иногда сладкими, на вине и меде…

Несколько раз надо мной, во сне, открывалась медленно вращающаяся воронка, в глубине которой угадывался яркий свет, и из нее доносилась неповторимая музыка колокольного звона, флейты и скрипки. Меня тянуло подпрыгнуть, подлететь к ней и внутрь ее, я знал, что у меня получится но странно знакомый светловолосый малыш появлялся рядом со мной, и вцепившись в меня просил, "Не уходи, не оставляй меня". Я брал его на руки, успокаивая, обещал никуда не лететь, и не оставлять его одного.

Когда мне удалось в первый раз прийти в себя, и осознать окружающую действительность, было раннее утро, за окном только начало сереть. Я лежал на все той же лавке, рядом с ней, стояла еще одна, и рядом со мной спала, укрытая одним одеялом, Мотря. Даже в неясном свете начинающегося утра, было заметно, как она устала. Глубокие темные тени залегли под глазами, прежде румяное лицо было бледным, и его черты заострились. Тихонько, чтоб не потревожить, выскользнул из-под одеяла, и заметил некоторые мелочи, в хате было холодно, меня шатало, и казалось, если подпрыгну, полечу. Это означало, что температура у меня близка к нормальной, организм ослабленный, и исхудавший. Пробравшись к знакомому ведру, к которому меня водили в полусне, быстро забрался обратно под одеяло, отметив, что Мотря спит без своей рубахи, в которой она мне постоянно мерещилась, может в ней спать неудобно, или одно из двух. Прижавшись к ее теплому телу, согрелся и моментально уснул.

Мне снилось, что лежу в нашей спальне, рядом спит Любка, повернувшись ко мне, и не замечая моего присутствия. Осторожно поправляя ее волосы, целуя ее, разглядывал черты ее родного лица, отмечая бледность и тени под глазами. Она просыпается, недовольно смотрит на меня, и пытается отвернуться.

– Опять ты, думала хоть сегодня высплюсь. Что снова тебя ублажать надо, а то ты помрешь?

– Любка, что с тобой, о чем ты?

– О, так ты еще и не помнишь, как ты надо мной измывался? Каждую ночь, уже целую неделю, мне снится какая-то изба деревенская, ты на лавке лежишь, и я знаю, что должна тебя любить, иначе ты помрешь. И целую ночь, я тебя обслуживаю, молодой так не скакала, как эту неделю, утром встать не могу, больничный взяла, чтоб на работу не ходить. Грешным делом подумала, что ты меня залюбить хочешь до смерти, и к себе забрать. Если ты мне скажешь, что ничего не помнишь, я тебя задушу. Тебе уже все равно, а мне приятно будет.

– Я помню все, Любка, но ведь мне это снилось…

– А нам теперь, все, только снится Волчонок… Вся наша жизнь теперь, это сон… Обними меня, расскажи, как ты живешь… Вчера сороковины отмечали, уже сорок дней прошло, как летит время…

Тихо целуя ее лицо, и гладя ее волосы, рассказывал о своем новом житии, как ночами останавливается сердце, когда память высвечивает перед глазами старые картинки. Об этом, новом, странно похожем на наш, мире, в котором не останавливается война.

– Ты только не помри там раньше срока, Волчонок. Помни, еще сорок лет надо продержаться. Я хочу встретить тебя в следующей жизни, слышишь, и не в виде своего папочки.

– Все будет хорошо, маленькая, все будет хорошо…

Она засыпала в моих объятиях, засыпала в моем и своем сне, а я допевал ей нашу любимую песню,

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить.

Любой ценой и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить,

Волшебную невидимую нить,

Которую, меж ними протянули…

С этого дня, дела мои быстро пошли на поправку. Мотрю я видел редко, видно накопилось дел по селам и хуторам, если приезжала, то поздно, часто ночевала у клиентов. За мной ухаживала соседка, болтливая молодка, лет за тридцать, рассказывающая мне всевозможные сплетни, и все пытающая выведать, как меня Мотря лечила. Как нетрудно было догадаться, в первую очередь ее интересовали пикантные подробности лечения, но со мной ей не повезло.

– Не могу Дария, тебе ничего сказать. Скажу, беда будет.

– Какая беда?

– Предупредила меня Мотря, если баять начну, про лечение ее, станет у меня во рту змеиный язык, а тот, кто слушал меня, у того свинские уши вырастут, и пятак вместо носа. У тебя кажись, уже растет.

Поскольку Дария была курносой, и нос у нее и так был похож на пятак, сильно я не соврал. Она некоторое время обижалась, демонстративно отворачиваясь от меня, но потом простила, и переключилась целиком на мою скромную персону. Вначале она с удовольствием поведала мне, почему я заболел. Оказывается, это начало действовать предсмертное проклятие татарского колдуна. В такой версии, этот эпизод из моей жизни, стал достоянием общественности. И ведь народу было, на пальцах одной руки сосчитать можно, в буквальном смысле этого слова, но недаром говорится, "Что знают трое, то знает и свинья". И, по ее словам выходило, что все это только цветочки. Проклятие будет доставать меня все сильнее и сильнее, пока в могилу не загонит. Поэтому она мне советовала, уделить пристальное внимание личной жизни, пока есть такая возможность. Из контекста разговора, было понятно, что Дария не против, принять в этом вопросе самое непосредственное участие, невзирая на законного мужа. Но поскольку он не казак, а гречкосей, то можно считать, что его и нету. Еще одной плотно разрабатываемой темой, была тема поединков, и моих закладов. Дария, с настойчивостью опытного дознавателя, выпытывала у меня подробности, видно тема баснословных денег, мной заработанных, также будоражила умы окрестного населения. За сравнительно короткое время, она довела меня до полуистерического состояния. Пора было прощаться, причем правильно было бы это сделать вчера, но тут моя вина, расслабился, все выбирал момент для разговора с Мотрей, о многом нужно было поговорить. После полудня, когда Дария ушла домой, работала она у Мотри только полдня, собрал все свои вещи, набросанные кучей в сенях, кстати, мешок с монетами тоже там валялся все время, и стал дожидаться Мотрю. Она приехала поздно, устало села за стол, и наблюдала, как достаю из печи пару горшков, в одном Дария юшки наварила, в другом каши, и ставлю перед ней на стол.

– Хорошо, когда мужик в доме, кушать подаст, сапоги снимет, – Мотря демонстративно вытянула ногу в сапожке. Не поддаваясь на провокации, присел, ловко снял сапожки с ее ног, на одну ногу натянул кожаный домашний тапок, а вторую начал легонько разминать.

– Смелый ты мужик, Владимир сын Василия, – задумчиво сказала она, – только когда мужик в себе уверен, может он бабские забаганки выполнять, если они не во вред, а в радость. Не боится, что о нем подумают, что о нем скажут. Жаль, что редко, редко такие в мою хату попадают… Говори чего хотел, что с утра ехать собрался, и так знаю.

То что Мотря многое про меня знает, понятно было тупому. Провести в бессознательном состоянии столько времени, и не наболтать о себе все что знаешь, может только человек специально тренированный.

– Спаси Бог тебя Мотря, за все, что ты сделала. Скажи, чем я могу отслужить тебе?

– Тяжело тебя было на этом свете удержать. Тикала твоя душа с тела, если бы не Богдан, одной мне не справится. Вот ведь как чудно. Не первых, вас, вижу, кто две души в одном теле носит, но чтоб так друг за дружку держались, такое редко увидишь. В одной хате вдвоем ужиться трудно, а тут в одном теле… Но не о том речь. Трудную службу с тебя стребую. Никого о том не просила, без толку просить было. А у самой не выходило. Но ты сможешь. Найди мне девочку, сиротину, что науку мою перенять сможет, по глазам ее узнаешь, и ко мне в дом приведи. Торопить тебя не стану, в силе пока, есть еще время. Но не забывай о том, всегда помни о службе своей.

– Ну что ж, со службой все ясно, буду искать. Еще одно тебя спросить хочу, если сказать сможешь.

– Да, могу. Могу твои сны, и сны жены твоей в один соединить. Об этом спросить хотел?

– Что хочешь ты за то?

– И тут плата немалой будет. Ночь за ночь тебе отдать мне придется, коль захочешь с жонкой свидеться.

– Я готов, ночь впереди, готов платить наперед.

– Нет, сегодня нет. Устала я, за эти дни, роздых мне нужен. Раньше, чем за две недели, не приезжай. А лучше через месяц.

Все было сказано, и сказано четко. Тем для разговора не осталось. Надев второй тапок на ее ногу, разделся, и улегся на свою лавку. Покушав и спрятав горшки в печь, она разделась, задула лучину, подошла к моей лавке, наклонилась и поцеловала меня в щеку.

– Не серчай, Владимир, и не торопись. Поверь, нам всем роздых нужен. Так лучше будет. Где ты там Богданчик, выходи, тетка Мотря с тобой попрощаться хочет.

Богданчик, легко и непринужденно задвинув меня в подвал сознания, пошел прощаться с теткой Мотрей, а я, пользуясь тишиной и покоем, начал размышлять над предстоящими срочными, и не срочными задачами. Так незаметно и заснул.

Утром, нагрузив мешками заводную лошадь, расцелованный на прощанье Мотрей, пообещал, что приеду к ней, как только с Чернигова вернусь.

– Иллару передай как увидишь, что сегодня после полудня буду в селе, Софию Керимову смотреть буду, а то трусится над ней, как над яйцом, потом к нему загляну, если сможет пусть дождется. Разговор к нему есть.

– Передам. Ну, тогда до свиданьица, Мотря, жди в гости. Теперь я от тебя не отстану.

– Ну, ну. Посмотрим, насколько тебя хватит, багатур.

Тропинка в сторону нашего села была хорошо протоптанной, и вопросов куда ехать, и как не заблудиться в лесу, ни у меня, ни у лошадей, не возникало. Часа через полтора, въехав в деревню, направился к дому атамана, доложиться о своем вступлении в строй, и получить рекомендации по дальнейшему правильному и целесообразному времяпрепровождению. Атаман оказался дома, и искренне обрадовался моему появлению. Рецепт универсальный во все эпохи. Если хочешь, чтоб тебе некоторое время все были рады, исчезни недели на две из их жизни. Так устроена наша психика, что вспоминает человек в основном только хорошее. Поэтому, увидев тебя и вспомнив о тебе, люди вспомнят что-то хорошее, и обрадуются. Но не на долго.

– Богдан, объявился наконец-то наш герой. Да, крепко тебя Пропастница потрепала, змарнив (спал с лица, укр.) весь. Но ничего казак! Зима длинная, отъешь себе еще пузо. Ну, давай сказывай, что да как.

– Так, а что сказывать, батьку? Айдара упокоил, ночью к казакам пробрался, никто меня не учуял. Нашли мою яму татары, или нет, того не знаю. А потом Пропастница замучила, еле тетка Мотря выходила. Вот и весь сказ.

– А чего мы во дворе на морозе стоим? Пошли в дом.

Накинув поводья своих коней на столб ограды, чтоб не бродили по двору, и шкоды не натворили, зашел за атаманом в хату, повесив в сенях свой драный и латаный ватный халат и шлем с войлочным подшлемником. На мне был овечий кожушок, шерстью внутрь, с обрезанными выше локтя рукавами, на него, обычно, надевал кольчугу, в этот раз она бы только мешала, под ним рубаха с большой заплатой, полотно отрезал, ногу раненую перевязать. Хорошо хоть Дарья постирала и залатала. Надо будет ей подарок купить. Штаны, мной зашитые, тоже не радовали глаз, но хоть чистые, стиранные, только сапожки мягкие, специально к поединку пошитые дедом Матвеем за целую серебрушку, выглядели неплохо. Да и пояс боевой, доставшийся от Ахмета, с длинным кинжалом, и коротким ножом, можно было носить в любом обществе.

На кухне суетились Илларовы жена и дочка, накрывая на стол пироги, бочонок с вином и два небольших серебряных кубка. Обе с интересом рассматривали меня, и здоровый мешок с золотом болтающийся у меня на поясе. Видно тоже были в курсе последних событий. Вежливо поздоровавшись с ними, и незаметно подмигнул Марии, демонстрируя свое неизменное восхищение ее красотой. Она благосклонно восприняла знаки внимания, лишь скромно потупив взгляд. Усадив меня за стол и налив вина, атаман, отправив женщин в комнату, начал рассказывать, что происходило за время моей болячки. Лежку мою, татары так и не нашли, поискали следы на следующий день, и уехали. Умный атаман не поленился отправить казаков, уничтожить яму, что они и сделали под руководством Степана. Степан все сделал на совесть. В степи отрыл небольшую яму, землю мешками носили, засыпали лежку, крышку унесли, сверху постелили дерн, новую яму, тоже застелили дерном. Через знакомых татар распустили слухи, про крымского колдуна, которого привезли, чтоб отомстить Айдару. В результате все настолько запуталось, что если и были такие, кто был уверен, что это наших рук дело, вслух об этом предпочитали не говорить.

Иллар, через знакомых Фарида, смог организовать встречу с племянником Айдара, сыном его погибшего при странных обстоятельствах брата, который был беем до Айдара. Не нужно говорить, кого считал виноватым в смерти отца, официальный претендент на место Айдара, и как он обрадовался скоропостижной кончине дяди. Хотя и Иллар и племяш, в беседе обвиняли крымчаков, в подлом убийстве такого замечательного дяди, и желали им всяческих напастей, расстались они друг другом довольные. Племяш, обещал дружбу и взаимопомощь, Иллар, обещал любое содействие, вплоть до военного, в восстановлении правильного престолонаследия у соседей. Вскоре после этого состоялась джирга, на которой решалось, кто станет приемником Айдара, и племяш был избран новым беем.

Атаман съездил с Фаридом к некоторым самым крупным атаманам согласовать последующие действия. Фокус заключался в том, что оставалась еще одна группа казаков, снабжающая крымских торговцев живым товаром. Группа состояла из черкасских казаков. Более того, главным там был, какой-то далекий родич черкасского атамана. И в данный момент готовился совместный поход к черкасским казакам с целью призвать к ответу виновных, и попытаться так провернуть дело, чтоб поменять атамана. И, помимо всего этого, пока я болел, отгремела куча свадеб. Атаман выдал замуж всех девок, которых мы освободили, за хороших казаков, автоматически став их родственником, что в это время было высшей гарантией лояльности. Сестричка моя покинула отчий дом, и перебралась к Степану в качестве законной жены.

– А еще дюже хотят атаманы, с которыми мы в Черкассы в гости поедем, с тобой, Богдан, повидаться, и поспрошать тебя о твоих видениях.

– О каких?

– Ты Богдан, дурачком не прикидывайся. Или от Пропастницы поглупел? Знамо дело о морском походе, и о добычи невиданной, все с тобой потолковать хотят. О чем же еще? Слава про твои видения пошла после закладов твоих на поединках. Никак казаки посчитать не могут, сколько ты золота выиграл. Одни говорят сотню золотых, другие полторы. Через месяц глядишь, и две сотни будет.

– Ну, раз надо, батьку, значит, потолкуем, мне скрывать нечего.

– Только о том, что будет беда великая через девять зим, помолчи пока. Не время о том баять. Расскажи про Орду, про войну с Тимуром Хромым, про нового князя литовского, и все. Пусть это сначала сбудется, тогда дальше толковать будем.

– Все понял, батьку. Когда я у Мотри был, мне святой Илья толковал, как нам лучше татар летом бить, когда в набег пойдут.

– А ну поведай, чего там святой Илья удумал, чего мы еще не удумали?

– То, батьку лучше бы было на месте показать. Место показывал на чумацкой дороге, где засаду на басурман делать нужно. Ниже брода через нашу реку, в степи. Вот бы это место поискать, да на него вблизи посмотреть.

– Вот завтра и поедем, пока время есть. В пятницу в Черкассы в гости поедем, уже гонцов послали, чтоб ждали нас, и собирали всех казаков на круг. Но два дня в запасе есть, чего дурно дома бока отсиживать. За день управимся и туда и обратно. Иди отдыхай Богдан, завтра с утра, чтоб у меня был, по дороге к Остапу заверни, его возьму, и Давида, вчетвером поедем.

– Добре, батьку, Мотря просила переказать, что после полудня в селе будет, с тобой толковать хотела, казала что заедет.

– Пусть едет, заодно поперек мне посмотрит, как с утра схватил, так и не отпускает.

Направив коней к дому Остапа Нагныдуба, размышлял о том, как успешно распространилась информация среди казацкого сообщества, пример прямо просится в учебник по рекламе. Первой шла новость-крючок. Об удачливом казаке, который бился об заклад с татарами на своих и чужих поединках, остался жив, и выиграл кучу денег, об этом каждый расскажет всем кого увидит. А рядом с ней, паровозом, шла вторая, более громоздкая новость, и менее интересная к обсуждению о том, что предсказал тот же казак, в течении десяти лет, морской поход на ладьях, и добычу невиданную, и готов биться об заклад с каждым, кто ему не верит. Причем они еще очень хорошо усиливали друг друга. Там бился об заклад и выиграл, тут биться об заклад хочет, там кучу денег заимел, и тут добыча невиданная светит. Нарочно бы хотел, такую забавную информационную связку не придумал бы, как тут случайно вышло.

И еще одна немаловажная деталь. Ценят казаки синюю птицу. Жизнь на острие клинка быстро учит, будь ты Геркулес, имей ты самый лучший доспех, а без синей птицы, все это не стоит и ломаного медяка. Поэтому простит казак и атаману, и товарищу, характер тяжелый, зубоскальство, придирки по службе, если видит, что ухватил тот за хвост синюю птицу удачи, и не рвется та из его рук. Потому что в походе, удача это высшая ценность. Самые продуманные планы разбивались из-за глупой неудачи, и самые большие авантюры сбываются, если с тобой синяя птица. Поэтому так чувствительны в этом вопросе казаки, и зримое доказательство удачливости, значит для них гораздо больше, чем любое обоснование, и логическое построение самых правдоподобных планов.

Предупредив Остапа о завтрашнем походе, направился домой, показать наш исхудавший организм родичам. Вызвал Богдана, и попросил подольше, и живописней рассказывать матери о наших приключениях, чтоб на меня у нее уже сил не осталось. Богдан отодвинул меня на задний план, но восприятие внешнего мира не отрезал, чтоб я все видел и слышал, но и в кинотеатре можно поспать, не вникая, и не уделяя внимания событиям, происходящим на экране. Этим я и занимался, пока неугомонный Богдан о чем-то трещал матери, а та крутила его во все стороны, как на примерке у портного. Но дошла очередь и до меня. Тут взгляд сразу похолодел. Надо бы как-то намекнуть матери, что я не невестка, и сына у нее не отбираю.

– Выходит, что знает уже Мотря про тебя, Владимир Васильевич. А ведь я ж просила тебя, будь осторожней, пойдет поголос по селу, ни тебе, ни Богдану того не надо.

У женщин есть одна потрясающая особенность, которая не перестает удивлять меня, всю мою сознательную жизнь. Будь ты золотой, будь ты серебряный, настоящая женщина всегда найдет к чему прицепиться. Долго думая над этим, единственное, что приходит в голову, это генетически заданная программа по совершенствованию окружающего мира. Поскольку мужчина в нем, самый несовершенный объект, он сполна получает и внимания, и усилий, направленных на улучшение этого объекта, и его духовного роста за пределы возможного.

– Мать, она все знала, еще когда Богдана яйцом откатывала. Ни ты, ни я про то не знали, а она уже знала, что будет две души в одном теле. И видела она, таких как мы, достаточно, сама мне рассказывала. Так что зря ты меня попрекаешь, ничего нового она не узнала.

– А как ты Богдана лечить будешь, тебя не выспрашивала?

– Нет, так откуда бы она то узнала?

– А кто ее знает… Только от нее ничего на сердце не спрячешь, все сразу видит, словно мысли твои слышит, а может и слышит, разное про нее говорят… Тогда мне скажи, как ты Богдана лечить будешь, опасно ли это? Может лучше оставить все как есть…

Мы очень редко, на самом деле разговариваем с женщинами. Чаще всего мы их слушаем, или делаем вид что слушаем, часто, молча выполняем, что от нас хотят. Или говорим им комплименты, хвалим за все на свете, за то, что они сделали, или думают сделать, а особенно за то, что они не сделали, да и не надо…

Но в те редкие моменты, когда ты действительно разговариваешь с женщиной, ты не перестаешь удивляться, с каким мастерством они перескакивают с одной темы на другую, как легко и непринужденно закручивается вязь разговора в немыслимые кружева, и как быстро ты перестаешь понимать, о чем, вообще, был этот разговор.

– Э… Как бы это тебе так объяснить, чтоб без мата…

– Так, можешь и с матом, нашел, чем удивить, у вас, мужиков, без него, и два слова вместе не сойдутся. – Сразу среагировала мать. Хорошая реакция, это у нас семейное.

– Ты не воспринимай все так буквально, это у меня просто присказка такая, когда не знаю что сказать, я думаю, как тебе все рассказать, чтоб ты поняла…

– А так и говори, как есть, чай не дура, разберу, что к чему. Только слов мудреных поменьше говори.

– Ну, тут уж как получится, извиняй, что не поймешь, спрашивать будешь. Первым делом должны вы мне рассказать, как дело было, где Богдан был, когда резня у вас в усадьбе началась, что он видел, и кто его в дом забрал. Потом поехать нам туда надо, хорошо бы было, чтоб и ты поехала, на месте все показала и рассказала, да не знаю или тебя батя отпустит.

– А я его и спрашивать не буду. Поживут у нас Оксана со Степаном, приглянут за ним, пока нас не будет. – Мать все проблемы решала быстро и эффективно, в наше время она бы преподавала кризис-менеджмент.

– Ну и казаков с собой взять надо. Дорога дальняя, люди злые обидеть нас могут, надо подмогу взять, вдвоем много не навоюем. Ну а если казаков с собой брать, то придется зарезать кого-то. Кто в такую даль захочет ехать просто так. А если зарезать кого-то надо, другое дело, каждый помочь захочет. Так что обмозговать все добре придется, куда ехать, как ехать, кого зарезать, сколько народу нужно. Даст Бог, целое там все стоит в вашей усадьбе, как и было. В чем наша задача. Поставить Богдана, там, где он тогда стоял, пять лет назад, чтоб он вспомнил все. Называют это, конфронтация с местом события. Беда в том, что Богдан о том помнить не хочет, живет тем, что он раньше знал, и ведет себя так, как он себя раньше вел. Как будто не было того дня, не видел он той крови, и тех, кого убивали. Так и живет, маленьким, этот день для него не наступает, значит, и помнить нечего. Вот когда он вспомнит все, переживет этот день, так сразу и взрослеть начнет.

– А откуда ты это знаешь?

– Вот тут ты крепко попалась мать. Хороший вопрос задала. Слушай внимательно. Знаю я это, от верблюда. Есть у меня верблюд знакомый, все мне рассказывает.

– Я погляжу, ты Владимир Васильевич, не старше мого Богдана будешь. Тоже такой дурнык. То-то вам вдвоем так добре.

– Вот не надо сына обижать, дай лучше покушать. Видишь, как мы исхудали. Нам нужно много и часто кушать.

– Так нет пока ничего, не готово еще.

– Так говори, чем тебе помочь, не стой без дела, а то исхудаем тут, еще хуже, чем у Мотри. На тебе мать, три золотых, ты говорила, еще атаману вы должны, так отдашь. А то у сына полная торба золота, а родичи в долгах. Не дело это.

– Да не надо, мы сами отдадим…

– Бери, бери, не церемонься, как девка незасватаная. Если от чистого сердца подарок, его отвергать нельзя. На вот еще мешок с монетами, спрячь в хате, а то носить сил нет, пояс отрывает.

С утра, одев кольчугу, и пристроив клинки, в полном вооружении с заводным конем, направился к дому атамана. Остап как раз подъезжал, Иллар с Давидом открывали ворота и выводили коней. Выехав из села, мы направились в лес, в направлении чумацкой дороги. На мой вопрос, почему не едем вдоль реки, так ведь ближе будет, до того места, что нам надо, старшие товарищи объяснили, что вдоль реки натоптанных тропинок мало, туда только на охоту ездят. Поэтому шагом придется ехать, чтоб кони ноги не поломали.

Столько аналогий с нашей жизнью, что иногда страшно становится. Ведь у нас тоже самое. Лучше сделать крюк на автомобиле по хорошей дороге, чем напрямик ехать по плохой. Раздумывая над этими странными аналогиями, не заметил, как мы выскочили из леса на дорогу, и ходкой рысью направились вниз по течению Днепра.

Через пару часов, дорога уперлась в нашу речку, недалеко от места, где она впадает в Днепр. Перейдя ее вброд, мы оказались на границе лесостепи. Дальше раскинулись широкие холмистые поля, с небольшими балками, поросшими кустарником и ивняком. К тому месту, которое я искал, не было особо высоких требований. Что-то похожее встречалось практически через каждые два-три километра пути. Но хотелось отъехать подальше от реки. На то были свои, весьма серьезные причины. Часа через два, два с половиной мы наткнулись на место, идеально отвечающее всем умозрительным требованиям, которые я перед ним ставил. Выехав на холм, с которого можно было наблюдать все окрестности, начал объяснять, что задумал святой Илья.

– Смотрите казаки, вот это место показывал мне святой Илья во сне. Тут татары, как через Днепр переправятся, еще малыми отрядами, родами, идут. Кому охота чужой пылью дышать. Отряды двадцать-тридцать сабель. Редко когда больше. Тут они ничего не боятся. Степь кругом, негде спрятаться, да и отряды татарские один за другим едут. Отсюда далеко дорогу видно, ровно она идет, а здесь чуток сворачивает меж двух холмов. И хоть пологие холмы, а этот кусок дороги между ними, не видно, ни спереди, ни сзади. Теперь смотрите, вон на том склоне мало того, что трава высокая, нетоптаная, еще и кусты колючие растут. А на этом нет. Но то мы поправим. Возьму с собой пару хлопцев, и мы половину кустов, за полдня сюда пересадим. Если мы в той траве и кустах посадим казаков с луками и самострелами в халамыдах, никто их там вовек не найдет. Дальше делаем так, тут, на холме, дозорный сидит. Если видит, что за отрядом татарским, нет близко никого, он нам знак подает. С двух сторон дороги, садим по полтора десятка с самострелами, и три, четыре лучника. Как татары за холм завернули, с двух сторон с самострелов их побить, кто в седле остался, лучники с двух сторон добьют. А вон с той балки в конце холма, два десятка конных навстречу выпустим, если таки нашелся молодец, которого стрелы не взяли, казаки на пики подымут. Потом нужно быстро коней сгуртовать, чтоб не разбежались, мертвых погрузить, и это все добро в степь угнать, там балку побольше найти, где мертвых прикопать и добычу грузить. Так за день, если Бог поможет, три, четыре, а то и пять отрядов татарских, покрошить можно. – Казаки обдумывали то что было сказано, и рассматривали детали ландшафта, примеряя его к описанной картинке. Наконец атаман сделал свое заключение.

– Добре придумал святой Илья, не иначе, был он казаком, пока в святые его не записали. Надо будет у отца Василия поспрошать. Только и мы ему подсобить сможем. Нечего с той балки двум десяткам ехать. Там заезд узкий, по одному выезжать надо. Мы десяток за дальним холмом спрячем, как татары, по дороге меж холмов окажутся, так тот десяток холм объедет и сзади ударит, заодно коней, что назад побегут завернет и згуртует.

– Добре получиться может, – согласился Остап – только где ж столько казаков взять? Это если всех посчитать, шесть десятков нужно, а у нас с Непыйводой десятка четыре выходит.

– Если ты, батьку, дашь свое добро, то из таких хлопцев, как я, а их в нашем селе два десятка, и у Непыйводы десяток будет, я за зиму стрелков подготовлю. Много они уметь не будут, но в засаде сидеть, и с самострела стрелять будут добре. Так что еще с запасом получится, а запас он всегда пригодится.

– Что скажешь Остап?

– А что сказать, батьку! Тебе добре, у тебя Давид уже казак. А мне дома житья нет. Андрей зудит и зудит, хуже осы, что вон Богдан моложе него, а сколько уже добыл, а он дома сидит, штаны протирает. Так что мою думку ты уже знаешь.

– Ну, Андрей, то одно, еще хлопцев пять, шесть у казаков растет, остальные гречкосеи, захотят ли они в поход, что их родичи скажут, и кто им зброю и коня справит?

– Я, батьку, им за свой кошт, зброю справлю. Коней им не нужно, пешими в засаде сидеть будут. А сюда на чужих заводных доедут, дорога не дальняя. А обратно ехать, даст Бог, будет на чем, в достатке. Со мной, потом с добычи рассчитаются. Что их родичи скажут, то пусть они слушают, и с ними решают, а в поход все захотят, тут и гадать не надо. – Атаман задумался ненадолго и сказал,

– Добре выходит казаки, ей Богу добре, если бы сам в той халамыде не сидел, может и не поверил бы такому. Тут самое главное будет, коней увести, и не натоптать. Но я то уже подумал. Через балку табун гнать придется, а с другой стороны балки, уже в степь выезжать, чтоб следов не оставить. Въезд в балку сухими гиляками забросаем, а перед выездом оттаскивать в сторону будем, никто и следа не заметит. А как тут погуляем, татары за день, или за два, все пройдут, поедем под Киев басурман гонять. Там, я и без святого Ильи знаю, где засады ставить, там халамыды и самострелы тоже нам большую пользу принесут. На том и порешим. Сколько ты Кериму луков для самострелов заказал Богдан?

– Четыре десятка, батьку.

– Ну ты и хомяк, Богдан, но то добре, хомяк зимой не голодный. И что, у Керима, столько заготовок было?

– Нет, батьку, но он уже все нашел, до весны сохнуть будут. Но к весне обещался Керим, что все готово будет.

– Тогда на тебе еще халамыды, Богдан. Если что надо, приходи проси, но ты за то в ответе. Хлопцев готовить, тебе Давид поможет. Я еще покумекаю, кого в лучники поставим. Надо чтоб и не старый был, и стрелял добре. Мне уже день сидеть на карачках в халамыде, не двигаясь, тяжело. На том и порешим пока. В пятницу с Георгием и Иваном свидимся, им расскажем, послушаем что они скажут.

Тут же осматривая балку, развели костерок, сварили кашу, и перекусив, отправились в обратный путь. Дорога мерно ложилась под копыта моей кобылы, а я радовался, как легко удалось на этот раз, подбить атамана на очередную авантюру. Впрочем, это неожиданно, вновь напомнило мне мою прежнюю жизнь. Ведь точно так же было в университете. На первом курсе, каждую пятерку в зачетку, приходилось выдирать у преподавателей с кровью. Зато потом, они меня вообще перестали слушать. Полистают зачетку с пятерками, послушают в пол-уха, что я пою, и выводят очередную "отлично".

Так и тут. Сначала ты работаешь на авторитет, а потом он на тебя. Главное, чтоб противник не нарушил эту идиллию.

Осенний день короткий, и мы въехали в село, когда уже стемнело. Родичи успели поужинать, и уже ложились спать, не ожидая меня, ночью по лесным тропам много не наездишь. Быстро перекусил, потушил лучину и отключился. После болезни, даже такая безобидная прогулка, далась с трудом.

Еще вчера по дороге, обдумывая, как приступать к работе, договорился с атаманом, что завтра с утра, соберу костяк будущих стрелков у него во дворе, для его короткого напутственного слова. Хотелось официально быть представленным в качестве командира, и утвердить десятников и командиров пятерок. Андрея планировал своим заместителем, еще четырех хлопцев, что с нами были у вдовы, командирами пятерок, двое из них, будут еще, формально, десятниками. Потом планировался общий сбор отряда, но тут уже атаман сказал, чтоб я сам разбирался, он мою работу через месяц проверит, чему хлопцев научил. Мне показалось, что это чисто дипломатический ход. Если родичи начнут сетовать, атаман отморозится, мол, есть тут у нас блаженный, со святым Ильей общается, к нему все претензии. Но даром он перестраховывался. Комитет солдатских матерей еще не создан, колхоз, дело добровольное, никто никого силком на войну не тянет. С родичами я и общаться не буду. Не хотят пусть не пускают, если смогут. Но было еще пару факторов, не учитываемых атаманом, которые делали подобные разговоры маловероятными. Это такие человеческие недостатки, как жадность и зависть. Желание избавиться от тягла, рассказы о невероятном количестве добытых и выигранных монет, карьера от сельского дурачка к известному казаку, с которым окрестные атаманы повидаться и потолковать хотят, все это толкает родителей к размышлениям. И естественный вывод звучит так, а чем мой сын хуже, он бы и не такое смог.

Захватив по дороге Андрея, и остальных хлопцев, стояли с утра у атамана и слушали его вводную.

– Есть хлопцы у нас задумка одна, где вы казакам весной в походе дюже пригодиться сможете. И не только вы, но и все гречкосеи, здоровые как бычки, бегают по селу коровам хвосты крутят, да девкам проходу не дают. Старшими над вами, ставлю Богдана и Давида, они вам все расскажут, и покажут. Через месяц другой, и я гляну, чему вас научили. Положим вам, пока, половинную долю в добыче, а там поглядим, будете добре биться, примем в казаки, тогда будете полную долю иметь. Кто что сказать, аль спросить хочет?

– Я, батьку так себе думал, Андрей будет правой рукой, Петро, Ярослав, Иван и Лавор будут старшими, каждый над пятью парубками, кто-то из них будут потом десятниками.

– То пока сами решайте, ближе к весне уже видно станет, кто на что горазд, тогда десятников призначим. Если все вам хлопцы ясно, беритесь до роботы. Богдан, собери всех, расскажи что к чему. Когда начнете парубков учить, придешь, потолкуем, что ты учить будешь, а где Давид тебе подсобит.

– Мы все поняли, батьку, пойдем собирать парубков.

– С Богом хлопцы.

Распределив хаты, мы разошлись по селу собирать нужный нам контингент. Его я определил как все женатые и неженатые гречкосеи, от четырнадцати и до двадцати. Было еще два казацких хлопца, но им четырнадцати еще не было. Поспрашивав хлопцев что они умеют, выяснил, что оба с раннего детства на конях, и часто пасут сельский табун лошадей. А значит сгуртовать табун, и погнать в степь, казакам смогут помочь. Наблюдать, подать сигнал тоже физической силы не нужно, что здоровый казак справится, что хлопец молодой. Вместе с нами набралось аж двадцать четыре человека.

У атамана в стодоле, в углу, среди десятка других копий, которые там стояли, нашел свое первое копьецо, которое соорудил из старого ножа без ручки, и ровного куска орешника, и стоял посреди площади, возле церкви, держа его в руке.

– Хлопцы, я собрал вас тут сегодня, чтоб рассказать одну бывальщину. Жил в вашем селе дурачок по имени Богдан. Одного дня, когда он был в лесу со своей сестрой, захотелось одному Иуде, украсть его сестру и татарам продать. Бежал Богдан сестру домой завернуть, о беде сказать, да не добежал, упал и забился.

– И явился мне, хлопцы, святой Илья, и спросил меня, хочешь ли ты Богдан, спасти свою сестру? Хочу, сказал я. Готов ли ты для этого сражаться и убивать, сражаться, и если надо, умереть? Готов, сказал я, но нет у меня зброи. И сказал мне святой Илья, сперва сам стань зброей, тогда зброя найдет тебя. Как же я стану зброей если нет ее у нас дома, не видел я ее никогда? Когда сам станешь зброей, увидишь, что кругом она, везде ее можно найти, но первый раз, я тебе помогу, сказал святой Илья. Повел он меня в стодолу, там нашел я старый нож без ручки, кусок палки с орешника и бечевку. И недолго прошло времени, как в моих руках оказалось это копье, которое сделал своими руками, ровное, острое и смертельное. И сказал мне святой Илья, так, Богдан, и в твоей душе, где-то есть палка, бечевка и старый нож. Найди их, соедини вместе, и ты станешь копьем. И стоял, я братцы, как громом пораженный, искал, и просил господа Бога, чтоб стал я как это копье. Нашел в себе я то, что гнуло меня до долу, отрубил и выбросил, выровнял себя, завязал узлом, выточил нож, и стал я братцы, прямой, острый и смертельный, стал тем, кто я есть теперь.

– Теперь вас спрашиваю хлопцы, хотите ли вы стать зброей, защитой сестрам своим, женам и матерям, земле этой, на которой живем? Если захотите, помогу вам в первый раз, как помог мне святой Илья. У кого получится зброю из себя выковать, поедет с казаками весной в поход, басурман бить, тому учить вас целую зиму будем, я и Давид. Торопить вас никто не будет, подумайте добре, не все с похода возвращаются, можно и буйную голову сложить. Кто захочет спробовать, приходите сюда в субботу, после полудня, как мы с похода вернемся. Тогда дальше толковать будем.

– Возьмите хлопцы копье это, моими руками собранное и наточенное, посмотрите, и соседу дальше передайте. Есть среди вас те, кто не верит словам моим, ибо сказал Господь наш Иисус Христос, нет пророка в своем отечестве. Кто не верит, что опасней и острее можно стать, чем мое копье, подходи по одному, только сразу говорю, болеть будет долго, и сильно.

Сбросив с себя халат с клинками, и боевой пояс с разными острыми железками, попросил Андрея подержать, а сам вышел в центр ждать сомневающихся. Жизненный опыт не раз доказывал, что все сомнения в праве быть лидером нужно решать сразу. Одно дело, что тебя атаман назначил, другое непосредственная демонстрация лидерских качеств. В любом мужском коллективе, будь то армия, банда, бригада, все должны знать, лидер может больно настучать по голове. Без этого порядка и работы не будет. Как он добьется этого знания, это уже его дело. Не обязательно у тебя должен быть черный пояс, и косая сажень в плечах. В первую очередь это вопрос характера.

Думаю, каждый в своей жизни наблюдал немало сцен демонстрирующих этот факт. Мне особенно запомнилась одна. Во дворе паренек лет одиннадцать, двенадцать, испытывал какую-то новую цяцьку. К нему подходит подросток лет четырнадцать, на голову выше него, несравнимо сильнее, и пытается отобрать. Паренек вместе с цяцькой, отбегает немного, хватает кусок кирпича, и предупреждает оппонента, "Не подходи, убью". Тот, угрожая, пытается сблизиться с желаемой целью. Тогда пацан, со всей дури, метает в него этот тяжелый предмет, целясь в голову, и с явно выраженным желанием доказать, что его слова, не фигура речи, а руководство к действию. В голову он, к счастью для соперника не попал, но даже мне, наблюдающему все это, стало больно. После этого пацан не успокоился, а хватал камни поменьше и очень прицельно метал в голову соперника. Тот, защищаясь руками, и курточкой от града камней, с криками "Псих, тебя в больницу положить надо", убежал на безопасное расстояние.

Всегда в бою, в любом столкновении, твоя решимость идти до конца, но не отступить, важнее силы, техники, умения. И я уверен, из того пацана вырос лидер. Другой вопрос, в какой сфере он себя реализовал. Тут уж точно, одно из двух.

Хлопцы ошарашенные таким длинным монологом, передавали копье из рук в руки, тихо переговариваясь между собой, видно пытались разобраться, что делать, надо ли что-то делать, а если надо, то кто это будет делать. Конечно, в таком большом коллективе не обошлось без скептиков, их было видно по глазам и ироническим усмешкам, но только один из них осмелился озвучить свои сомнения в форме членораздельных слов, а не хмыканья и фырканья.

– Много ты нам Богдан, тут наговорил, не все я понял, но понял одно, считаешь ты, любой из нас тебе по плечу, любого одолеешь. Так вот что я тебе скажу, брехня это. Меня ты не одолеешь.

Он снял свой кожух, и направился ко мне в круг. Кажись, зовут его Данило. Это был уже женатый двадцатилетний мужик, очень сильный физически. Встречаются такие люди, кажется, что их ковали из железа, вроде ничем не выделяется, а присмотришься, чувствуется природная сила, полученная в наследство от родителей, и тяжелого ежедневного труда. Но, сила есть, ума не надо. К сожалению, у большинства людей, от природы физически сильных, желание решить проблему грубой силой, часто побеждает здравый рассудок, предлагающий другие варианты.

Он шел на меня как медведь в лесу, чуть пошатываясь со стороны в сторону, и слегка вытянув руки вперед и в сторону, надеясь задушить меня в объятиях. Если бы у меня было время, я бы рассказал ему, почему китайцы так мало внимания уделяют борьбе. Дело в том, что в реальном бою, существует много очень эффективных приемов наказать бойца, который хочет вас ухватить двумя руками. К сожалению, в так называемых, боях без правил, все эти возможности запрещены, и там доминируют борцы. Поэтому большую часть времени бойцы проводят, качаясь по земле. Разрешали бы правила удары пальцами в горло, в глаза, удары головой, удары ногами и коленами в пах, рвать пальцами рот соперника, душить руками, укусы зубами, количество любителей побороться, уменьшилось бы практически до нуля.

Понаблюдав за его походкой моряка, сделал быстрый шаг вперед левой, и ударил пальцами левой руки в горло, не прямо, а чуть наискосок, так вероятность нанести травму значительно меньше. Бил тоже в пол силы, а то ведь и откачивать человека придется, и кадык разбить нетрудно. Вслед за этим короткий шаг вперед правой, и пользуясь тем, что противник перестал что-либо соображать, зацепил левой ногой его опорную ногу, и проведя классическую подсечку, уронил противника на землю. Все произошло практически мгновенно, левая рука, ударив в горло, тут же схватила за рубаху в районе плеча, и дернула соперника в противоход движению ноги. От большинства зрителей все происходящее было скрыто нашими спинами, и они ничего не поняли, настроившись на длинный и тяжелый бой. Шел себе человек бороться, вдруг упал на землю и хрипит, схватившись за горло.

Присев, и велев ему дышать носом, разминал ему шею, снимая спазм, который не давал ему дышать. Потом помог ему встать на ноги. Кое-кто начал хихикать и отпускать в адрес Данила шуточки. Таковы люди, многие из них слабы духом, хотят быть рядом с сильным, и с удовольствием пнут упавшего. И нет простых рецептов, чтоб это исправить. Бить, ругать, казнить не помогает. Есть только один путь, очень сложный. Полюбить их таких, какие они есть, со всеми их достоинствами и недостатками, показать им, что можно жить по-другому, и надеяться, что некоторые из них пойдут за тобой.

– Молодец, Данило, будет из тебя справный казак! Многие из вас, кто сейчас смеется, мне не поверили, но не сказали, хмыкали, фыркали как лошаки. Только он вышел, и не побоялся прямо в глаза сказать и на бой меня вызвать, чтоб понять, может ли такой казак как я, его в бой вести, или мне каши еще не раз скушать нужно.

– Идите домой, подумайте, может кому посоветоваться нужно. В субботу по полудню, кто не побоится с вражиной бой принять, кто хочет с казаками в поход пойти, приходите сюда, учить вас начнем.

Хлопцы разошлись, живо обсуждая увиденное и услышанное, а руководящий состав нашей команды, я еще притащил к себе в гости, показать, как оборудовать селитровые ямы, и что с ними делать.

– Смотрите хлопцы, это никому еще не рассказывал, только вам расскажу, казаки с такого смеяться будут, что с навоза огненное зелье получить можно. Если бы мне это не святой Илья сказал, сам бы никому не поверил. И вы можете не верить. За каждую яму через год заплачу по серебрушке. Но делать все как я сказал и показал. Буду ходить проверять. Как яма свежим навозом наполнится, так каждые две недели, мочой из ямы в хлеву, поливать и перемешивать.

– Расскажите другим хлопцам и девкам, кто хочет пару монет заработать. За каждую яму, которую вы у других устроите, получите по пять медяков. Но там уже вы ходить будете и смотреть, чтоб все делалось, как я показал. Кроме монет, каждый двор от меня получит тачку, чтоб свежий навоз в яму загружать. Тачка, це вот этот возок на одном колесе с двумя ручками. Рассказывайте всем, кого знаете, по хуторам, в других селах, сколько будет ям, всем монеты заплачу. Чем больше земляной соли наварим, и огненного зелья натрем, тем легче нам с врагами воевать будет. Если сейчас начнем, то только через две зимы, в конце следующей весны, земляную соль варить будем. Так что дело это не скорое, много еще воды утечет.

– Но первым делом у себя ямы выкопайте, накройте, и мне покажите. Если все справно будет, тогда других учить начнете. Если все поняли хлопцы, идите начинайте копать, в субботу и ваши ямы посмотрим, что у кого вышло.

Организовав первую, в этом мире, сетевую производственную структуру, оставалось надеяться, что желание заработать на навозе овладеет массами, и поможет в организации производства пороха, так необходимого для мирной и счастливой жизни. Конечно, производство селитры это только первый этап, там еще будет достаточно сложностей, но зато можно начинать. Альтернативой является покупной порох, но в это время даже на севере это диковинка, да и в Константинополе тоже, так что и купить была бы проблема нешуточная. Бронзовые пушки лить не проблема, колокола народ льет во всю. Практически в каждом крупном монастыре неплохие литейные мастера имелись. Еще сотни лет в монастырях будут и пушки, и колокола лить. Для пушечной бронзы пропорции компонент другие, не такие как для колокольной, но мне то они известны, подбирать не нужно. Нужно только секрет в сохранности держать. Эти пропорции, кстати, если верить истории, целое столетие еще подбирать будут. Значит, как не крути, нужно будет литейного мастера искать, и к нам сманивать. Пока народ с железных полос пушки клепает и с меди льет, а у нас уже бронзовые появятся, а ними до восемнадцатого века воевали. Только в восемнадцатом веке появились технологии улучшения чугуна до состояния, когда с него полноценную пушку лить можно, не уступающую по качеству бронзовой. Так что если наладить производство пушек, некоторое время, без всяких технологических новшеств, будем впереди планеты всей. Но, как всегда в этой жизни, одна проблема цепляет другую. Пушкам нужны ядра, а ядра это чугун. А чугун просто так не выплавишь. Это тебе не медь и не олово, которое на костре плавится. Чугун, это вершина технологии этого периода. В Европе только что научились строить доменные печи, выше шести метров, и с принудительным наддувом от привода водяного колеса, в которых массово можно плавить чугун. И нам такую нужно построить. Значит нужно искать мастера, который умеет строить примитивные двухметровые домницы, которыми пользуются в этих краях, искать известняк, железную руду, организовывать массовое производство древесного угля, доставку по Днепру, искать ручей возле железной руды, и строить доменную печь. Задача на три-четыре года при наличии денег, нужно в цены плотно вникнуть, хоть попытаться оценить, сколько такое мероприятие обойдется.

И как всегда в этой жизни, все нужно сразу и вчера. Крепость и город нужен, без них о централизации всех казацких поселений нечего мечтать. Чтоб их построить нужны деньги. Чтоб были деньги, нужно грабить и торговать. В это время, да и пожалуй, во все остальные времена, это два самых выгодных занятия. Чтоб с размахом грабить и торговать, нужно строить корабли, проложить волок возле днепровских порогов, опорный центр перед порогами, для защиты волока, опорный центр за порогами, типа запорожской Сечи, для контроля над рекой, и порта погрузки-разгрузки перед волоком. Чтоб это все организовать, нужны деньги. Про такую мелочь, что для флота и крепостей (!) нужна артиллерия, для которой тоже нужно иметь деньги, даже не вспоминаю. В результате у нас выходит смешное уравнение, чтоб добыть денег на крепость, нужно их иметь аж три раза, на крепость, корабли и артиллерию. Смешно, до слез…

Под такие веселые мысли, поужинав, не проронив ни слова родичам, улегся спать. Они меня тоже не трогали, озабоченно разглядывая мою кислую физиономию. Только малявка приставала, я ей что-то отвечал невпопад. Было весело. Но сестричка юмор не поняла и начала реветь. Пришлось ей выдумывать какую-то смешную историю без крови и трупов, что тоже задача не из легких. Всю ночь мучили кошмары, в которых мне приходилось искать и отрывать заколдованные клады, золото превращалось в жутких монстров норовивших меня придушить, приступов астмы не было, но удушливый кашель напал. Давно не шаманил, думал, уже излечил эту астму, а видно нужно еще добавить. Проснувшись, не выспавшийся и злой, собрался в дорогу и поехал к церкви, где уже собралось изрядно казаков, и атаман награждал тяжелым взглядом опоздавших. Хрен его поймет в этом времени, как по времени ориентироваться без механических часов. Вот такой каламбур получился. На улице еще звезды на небе видно, думал первый приеду. Правда, после меня еще пару человек подтянулось. Видно, что часы нужны не только мне, но и всему прогрессивному человечеству.

По самой короткой тропинке, выскочив на чумацкую дорогу, мы чуть ли не галопом понеслись в направлении Черкасс. А поскольку до цели было больше пятидесяти километров, мне стало больно от ожидающей меня медленной казни. Но почти сразу мы перешли на более плавный, и доступный, как моему, так и лошадиному организму темп, и немного успокоенный, я принялся обдумывать, что нужно будет закупить после нашего торгового похода в Чернигов, который собирался обсудить с Иваном, как только его увижу. Мне понадобилось совсем мало времени, чтоб понять, проще перечислить, что покупать не нужно. Идей было много, а голова одна, поэтому решил, пока такую уникальную голову, излишними мыслями не утруждать. Даст Бог день, даст Бог пищу. Или не даст.

Проскакав в таком темпе часа два, перекинули седла на заводных, и погнали дальше. До полудня было еще далеко, как мы прибыли на место. Черкассами оказалось селение чуть больше нашего, хат пятьдесят, шестьдесят навскидку, расположенное на холме и обнесенное рвом, земляным валом и частоколом. Под холмом, на поле возле дороги, была большая натоптанная площадка, скорее всего, тут проводились ярмарки и базары. На этой площадке уже собралось приличное количество народу, договаривались собраться до полудня, и в полдень начать собрание. Мы органично влились в эту гудящую массу народа, отогнав коней немного в сторону, и приставив к ним пару табунщиков. Найдя Ивана, сразу начал договариваться, когда едем в Чернигов.

– Только тебя ждали Богдан, выходить нужно было неделю назад. Сейчас уже ярмарки к концу идут, скоро пост рождественский начнется, до него распродаться нужно. Вертаемся, сразу грузи все на коней, и к Бирюку в хутор езжайте, там и встретимся, переночуем, заберем Бирюка и с утра дальше поедем. Сулим с нами едет, и Давида, Иллар с нами посылает со своей и его добычей, чего в Киеве торговать, если в Чернигов ватажка едет.

– Так не привезу я все на своих конях, хребты у них поломаются, если все загрузить, что у Иллара и у меня лежит.

– Я тебе своего заводного дам, у тебя три коня, к Сулиму подгрузишь, ничего, ты казак справный придумаешь что делать. Но чтоб завтра к вечеру у Бирюка были, и так время прошло, останемся с товаром, за бесценок отдавать придется.

– Так что, в пост люди не торгуют, и в пост торгуют.

– Ты, Богдан, языка придержи и слушай, что тебе старшие говорят. Торгуют в пост, только не зброей. Зброю в пост никто покупать не будет, грех даже о ней думать. Так что давай иди к Иллару, вон он тебе рукой машет, и завтра к вечеру, чтоб со всем добром был у Бирюка.

Иллар стоял вместе с Георгием Непыйводой возле четырех представительных казаков, в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет, если судить по внешнему виду.

– Хотят атаманы, Богдан, тебя поспрошать про твои видения.

– Я готов, батьку.

– А что, хлопчик, говорят у тебя видения, знаешь ты что завтра будет?

Не скрывая пренебрежения и издевки, спросил самый молодой из них, с желтоватыми, хищными глазами. Видать отношения между атаманами, ничем не отличались от отношений между политиками в моем мире. Ничего не отвечая ему, смотрел в его глаза, постепенно отвлекаясь от шумов этого мира. Еще в юности, во время занятий боксом, приходилось часто играть в гляделки. Это непременный ритуал перед боксерским поединком. Пока судья что-то трещит, его никто не слушает, а сосредоточенно смотрят друг другу в глаза. Уже тогда я понял, чтоб выиграть в гляделки, не нужно давить соперника взглядом, наоборот, пустота, взгляд соперника должен провалиться внутрь тебя, и тогда, как в айкидо, весь его напор сработает против него, провалившись внутрь тебя, он будет падать, не находя опоры, пока не моргнет, или не отведет взгляд. Проверено электроникой. Не подвел рецепт и в этот раз, провалившись взглядом внутрь меня, и видимо, не выдержав того, что он там разглядел, молодой атаман сморгнул, и отвел в сторону свой желтый глаз. Снисходительно улыбнувшись ему, мол, тренируйся парень на кошках, окончательно вывел его из равновесия.

– Ты что глухой? Отвечай, когда тебя спрашивают! – Сказано было несколько громче, чем предписывают правила хорошего поведения.

– Ты казак на меня не кричи, я с тобой свиней не пас. А если тебе где-то хлопчик привиделся, то так выходит, что это у тебя видения, а не у меня. Толкуй со своим хлопчиком дальше, расскажешь нам потом, что он тебе поведал.

– Он у тебя, Иллар, видно мало нагаек получал, ну так то исправить можно!

– Батьку, а можно ему в ухо дать?

– Нет, Богдан, неможно.

– Повезло тебе, казак. А то повалял бы тебя по земле, казаки бы потешились. Но ничего, жизнь длинная, может придет время, и разрешит атаман с тобой побиться. А может и прибить разрешит. В жизни такое часто бывает. Сегодня нельзя, а завтра, глядишь, уже можно.

– Да я тебя сейчас на куски пошматую, сопля!

– Чего ты языком машешь как базарная баба? Хочешь порвать на куски, так попробуй. Делай что-то, а не языком верти.

Состязаться со мной в словоблудии было совершенно бесперспективным занятием, видимо этого мой оппонент не знал. Обманутый моим внешним видом, он пытался спровоцировать меня, с какой-то целью, на необдуманные поступки, и попал в совершенно неприятную ситуацию, из которой не было достойного выхода. У него хватило ума, и силы воли не схватиться за саблю, это выглядело бы совсем глупо. И так многие поглядывали в нашу сторону привлеченные его излишне эмоциональным тоном.

– Считай, что повезло тебе сегодня хлопчик. Ты правильно сказал, жизнь длинная. Свидимся еще с тобой на тесной тропинке.

– Чего-то я тебе не пойму Пылып. Сам ты захотел с этим казаком толковать, мы все говорили тебе, потолкуем после круга, чтоб спешки не было. Нет, подавай тебе казака, у которого видения были, на разговор. А теперь вместо того чтоб с ним толковать, ты свару учинил. Как такое понять? – Обратился к молодому самый старший с вида, и видно самый рассудительный атаман.

– А чего тут понимать атаманы. Сговорился он с черкасским атаманом, что будет его сторону держать, вот и нужна ему была свара. – Не долго думая, выпалил я.

Закинул пробный шар, чтоб на реакцию глянуть, других связных версий происходящего у меня не возникло. Вздрогнув, и одарив меня ненавидящим взглядом, он прошипел,

– Забудь Иллар, что я тебе раньше говорил, другой у нас нынче разговор получился, не верю я ни тебе, ни татарину твоему, которого ты в полон взял. И про моих казаков мы еще с тобой потолкуем, – угрожающе добавил он, развернулся и пошагал в сторону, к своим казакам.

– С Пылыпом их не меньше нашего выходит, – хмуро заметил один из оставшихся атаманов.

– Если на моей стороне Бог, то кого мне бояться? А если Бог против меня, то зачем мне жить? Ничто, Захар, Пылып сам по себе, его казаки тоже голову на плечах мают. А чтоб им понятней было, пока время есть, пойдем расскажем нашим казакам, что мы тут слыхали, и какие коленца Пылып выкидывал, а у них родичи и друзья среди Пылыповых есть, так глядишь, до круга, все знать будут, что Пылып удумал.

– Верно Иллар говорит, завсегда я знал, что Пылып как болото, об него обопрешься, и носом в грязь зароешься. Идем, атаманы, с казаками потолкуем.

А вот это правильно. Раз у нас тут демократия, значит черный пиар, первое средство для борьбы с неугодными атаманами. Обдумывая как красочней описать казакам наш диалог с молодым атаманом, подошел обратно к Ивану.

– Иван, а у тебя родичи или знакомые среди Пылыповых казаков есть?

– Много есть, они ведь наши соседи.

– А не знаешь, есть там казаки, кто атаманом вместо Пылыпа быть хотели?

– Ха, так то только у вас все Иллара хотят атаманом видеть, и то покойный Оттар бузил, собирал ватажку, а так везде казаки есть, кого на атамана кричали, да не докричались.

– А идем Иван, расскажем им, какую бузу Пылып устроить хочет, пусть казаки знают, что он задумал.

Когда собрался небольшой коллектив из Ивановых знакомых, внес и я свою лепту в информационную компанию по дискредитации морального облика атамана Пылыпа Довгоносого. Его прямой конкурент, казак с явно выраженными татарскими чертами лица, выслушав все это, одобрительно шарахнул меня по плечу,

– Молодец Богдан, добре ты его раскусил! Ишь чего надумал наш Пылып, слово свое ломать, сторону черкасских держать. Не бывать этому! Сейчас мы с казаками потолкуем, Иван, передай Иллару, половина наших, за черкасскими не пойдут, сейчас с остальными потолкуем, думаю и они на такую дурницу не пристанут.

– Добре Марат, передам.

Атаманы тоже время не теряли и оживленно обсуждали с казаками произошедшее. Пылып собрал возле себя казаков, и излагал им свою, правдивую, версию произошедших событий. Шел нормальный демократический процесс, когда все пытаются рассказать правду, но это, почему-то, ни у кого не получается. Наконец черкасский атаман, решил, что наступил полдень, и объявил о начале собрания.

– Казаки, просили меня соседи круг собрать, хотят они нам что-то поведать. Поскольку атаман Иллар Крученый ко мне обращался, даю ему слово. Послушаем, что он скажет. – Иллар в упор смотрел на черкасского атамана, не выходя в круг.

– А скажи Арсен, разве не поведал тебе мой вестовой зачем к тебе четверо атаманов в гости пожалуют, или ты запамятовал?

– Ничего я не запамятовал!

– Так поведай своим казакам, зачем гости к ним пожаловали, не мне ж о том толковать, тебя они атаманом кликнули.

– Поведал мне, казаки, вестовой, что есть у Иллара видаки, которые толкуют, что порушили трое наших казаков, закон казацкий, и о том слово перед нами держать хотят. Пусть выходят твои видаки Иллар, послушаем что они скажут.

– Ну, тогда и ты, Арсен, вызывай в круг казаков, чьи имена тебе вестовой передал, пусть слышат добре, что против них говорить будут.

– Нету их, не приехали! – зло ответил Арсен, буравя Иллара своими черными глазами.

– Ну что ж Арсен, ты свое слово сказал. Троих казаков своих, один из них родич твой, кого к ответу призывали, ты отпустил, чтоб уехали они, сбежали от ответа, хорошо, твое это право как атамана, тебе за то и ответ держать. А теперь послушайте казаки, видаков наших, чтоб знали вы в чем обвиняем мы товарищей ваших.

Иллар вывел в круг Фарида и тот живописно описал, как вербовал он их, когда и сколько живого товара доставили они, и сколько чего им за это было отсыпано. Поскольку в эту эпоху вместе с деньгами, в качестве средства платежа, часто использовали дорогие вещи, а все они были уникальны, то неопровержимых фактов подтверждающих их вину, которые могли лицезреть все черкасские товарищи, набралось достаточно. После того как Фарид закончил живописать, над площадью повисло угрюмое молчание.

– Ну что ж, казаки. Видаков вы наших послушали, теперь послушайте меня. Все что вы слышали, вестовой мой Арсену передал, и просьбу мою передал, хоть веревками связанных, но чтоб привел Арсен этих казаков на круг. Но отпустил их ваш атаман на все четыре стороны, значит, боялся их на суд вести. Наплевал ты, Арсен, на мою просьбу, а значит на меня и на моих казаков. Поэтому объявляю вам черкасские казаки, от имени моего круга. Нет у нас больше веры вашему атаману, и к казакам кто за ним станет. С нами еще трое атаманов приехало, они тоже вам слово сказать хотят.

– Объявляю вам черкасские казаки, от имени моего круга. Нет у нас больше веры вашему атаману, и к казакам кто за ним станет. – Как луна повторили еще двое атаманов, по очереди выйдя в круг.

– Объявляю вам черкасские казаки, от имени моего круга. Нет у нас веры Илларовому видаку и тому, что он сказал. Мы стаем за вашего атамана! – Злорадно заявил Пылып, выйдя в круг. Со стороны его казаков раздались многочисленные возмущенные выкрики.

– Не слушайте его соседи! Не пойдут за ним наши казаки. Я, Марат Вырвыкоринь, собираю наших казаков на Чорну Раду! И тебя атаман приглашаем, – язвительно обратился он к Пылыпу. – За мной казаки!

Все Пылыповы казаки, и Пылып отошли в сторону, образовали свой круг и начали что-то живо обсуждать. Особенности казацкой демократии усугублялись таким понятием как Чорна Рада. Любой казак мог кликнуть это мероприятие, и если он собирал больше половины состава желающих перевыборов атамана, никто не ждал времени перевыборов. Все решалось сразу. Нередко старого тут же и казнили, ведь просто так это мероприятие не проводилось. Должен был старый атаман насолить казакам.

– Вы слышали наше слово, казаки. Времени у вас до захода солнца, чтоб нам свой ответ дать. Думайте добре, – хмуро известил черкасских казаков Иллар, а затем обратился к нам.

– Давайте отойдем, казаки, не будем соседям мешать. Им есть, о чем потолковать.

Мы дружно отошли в сторону. Фактически, то что сказали атаманы, был ультиматум. Либо черкасские казаки, как минимум, меняют атамана, либо им объявляется война, которая формально может начаться сразу после захода солнца. Тут многое зависело от решения Пылыповых казаков. В случае если они присоединяются к нам, с военной точки зрения, ситуация черкасских становится безнадежной. Они сразу теряют все хутора, и остаются запертыми в своем селе, которое никто штурмовать не будет, а обложат мобильными дозорами, пока не начнется падеж скотины, подавляющее большинство сена, стоит в копнах за частоколом. Тогда уже атамана быстро поменяют. Хотя, понятное дело, никто до этого доводить не будет. Не думаю, что у него такая поддержка, чтоб за него народ под клинки полез в заведомо проигрышной ситуации. Пока за ним стоял Айдар со своими саблями, это одно, а без поддержки татар, дело у него труба. Такое впечатление, что хитрый Иллар именно этот вариант и просчитал. Без крови, поменять атамана, не портя отношений с основной массой казаков. Ведь мог и не сообщать деталей Арсену, пусть бы ломал голову, какого рожна к нему едут, наверняка бы были те, кому надо башку срубить. Но тогда бы слетели головы, а Арсен остался, и черкасские казаки, именно нас, как зачинщиков, очень бы невзлюбили. Политика и справедливость редко дружат, а если и дружат, то только по расчету, как в случае с Оттаром.

Так размышляя на тему справедливости, и как ей трудно на этом свете, прозевал момент, когда Пылыпа поперли с атаманов, и радостный Марат объявил черкасским соседям, что и он их будет немножко резать, если атамана не поменяют. После этого не прошло и получаса, как нам торжественно объявили, что у черкасских казаков новый атаман, а деятельность старого будет очень внимательно рассмотрена специально созданной комиссией. Такова участь всех отставных политиков во все времена. Всегда они зацыкливаются на удержании власти, и не думают, как правильно ее передать. За это и страдают.

Атаманы тут же сгрузили со своих заводных, бочонки с вином, местный смотался в свою крепость за выпивкой, выставиться в честь избрания. Все начали пить за мир во всем казацком мире, и за дружбу между казацкими народами, а атаманы уединились и что-то обсуждали. Я очень надеялся, что сейчас будет достигнута принципиальная договоренность о совместных разъездах, и основан Совет атаманов. Эти идеи я нашему атаману уже закидывал под соусом "Как бы изменилась жизнь к лучшему, если бы…". Атаман их неизменно высмеивал, но думаю, запомнил хорошо, и обсосал со всех сторон. А политик он получше моего, так что, под каким соусом это подавать атаманам, придумает лучше меня.

Быстро попив вина, мы дружно двинулись обратно, вежливо отклонив предложение заночевать в тепле. Как говорится, дружба, это еще не повод спать вместе. Кто его знает, что кому в голову ночью взбредет. Солнышко неудержимо скатывалось к западу, навевая размышления о пользе ночевки на свежем морозном воздухе для моего худого и легко мерзнущего после болезни организма. Как ни пытался я найти плюсы в таком моционе, они находиться не хотели, спрятались надежно. К счастью, оказалось, что мы перешли на зимнюю форму одежды, и атаманы взяли с собой шатры, так что переночевали с комфортом. Я тут же начал ездить по мозгам будущим спутникам, чтоб взять с собой такую штуку. Коней у нас достаточно, везти есть на чем, но те только отмахивались, мол, едем в цивилизацию, на каждом шагу корчма или постоялый двор, а до Киева доехать, разок и на свежем воздухе перетопчемся, чем такую тяжесть с собой таскать. Вот же послал мне Бог спутников, сплошные ретрограды. Как разбогатею, пошью себе маленький шатер и буду всегда с собой возить.

С утра разъехались по своим селам собираться в дорогу. Приехав в село до полудня, с Ивановой заводной поехал к атаману паковаться. Загрузив на двоих коней все что мы сняли с Иваном с четырех черкасских, плюс их припас, плюс седла, оставил на время бедных коней, побежал домой, половину золота взял с собой в дорогу, может куплю чего-то нужного, на свою третью лошадь загрузил Ахметкино добро с доспехом плюс два доспеха, один что у крымчака выиграл, второй достался после похода на Фарида, и с жалостью глядя на животное, которое с трудом переставляло ногами, попрощавшись с матерью, поехал к атаману. Там уже ждали меня собранные в дорогу, Давид и Сулим. Вручив им троих груженых лошадей, и пообещав, что скоро догоню, поехал на площадь организовывать учебный процесс.

На площади собрались все, и с напряжением ожидали, что будет дальше. Сосчитав народ, с удивлением отметил, что никто не отказался от идеи заработать с риском для жизни, хотя об этом прямо и не говорилось. Отведя в сторону Андрея и двух малолетних казачат, объявил народу что Андрей моя правая рука и у него в подчинении командиры пятерок. Построив четверых командиров в ряд, приказал личному составу становится сзади в затылок за тем командиром, в чьей пятерке хотят воевать. Проверить, так сказать, уровень популярности выбранных мною командиров. Ярослав и Лавор оказались лидерами, к Петру, и Ивану пристало всего по одному бойцу. У Лавора оказалось даже больше десяти бойцов. С вопросом неформальных лидеров было понятно, осталось проверить их в деле. Дав, по совету Андрея, Лавору в подчинение Петра, а Ярославу Ивана, назначив их десятниками, разделил бойцов, и поручил уже им вместе с Андреем сформировать пятерки. Следующей задачей поставленной перед руководящим звеном, было разобраться с обувью личного состава, и кому надо, заказать сапоги. До моего возвращения заниматься физической подготовкой, ежедневные кроссы, силовые упражнения, растяжки, и разнообразные упражнения, вырабатывающие необходимые навыки, для войны из засад. Сидеть на корточках с кувшином воды на голове, двигаться в полуприсяди, согнутым, с кувшином на спине, ну и много других полезных упражнений, которые вспоминаю с дрожью в коленях. У наших инструкторов, в свое время, была очень богатая фантазия, мне ничего выдумывать не пришлось.

Озадачив народ на много дней вперед, в конце со зверской рожей пообещал, что после проверки, с руководителями отстающих пятерок, и их личным составом, займусь дополнительными упражнениями, и это будет очень, очень больно. Обрадовало, что сомневающихся лиц я не заметил. Это хорошо. Если командиру верят на слово, значит, есть надежда на успех. Быстро проверив селитровые ямы, и указав на мелкие недостатки в укрытии и обводных канавах, дал добро на дальнейшее распространение опыта среди личного состава. У дядьки Опанаса лежал мой заказ на двадцать тачек, дал команду Андрею распространять инструмент, по мере готовности среди работников навозной отрасли, с чувством выполненного долга, устремился вдогонку нашему небольшому, но тяжело груженому каравану, мужественно пробирающемуся к заветному хутору по крутым тропинкам Холодного Яра.

Весело насвистывая какую-то мелодию из далекого будущего, думал параллельно над двумя важными вещами. Почему самые элементарные технологии никогда не проникали на эти территории? Тут что навоза мало? Селитра, пилорамы, суконное производство, куда не плюнь полная пустота. Кто-то заколдовал эту вечную окраину всех империй от любого влияния цивилизации. Что феодалы местные, что феодалы польские, что демократические казацкие образования, все с одинаковым пофигизмом относились к производственной деятельности. Сжигая немереное количество пороха, ни один из атаманов не озаботился его производством. Самая большая загадка для меня в казацкой истории, это где они брали ядра для своих пушек. Порох, свинец можно купить, но ядра, при том разнообразии калибров, которое существовало в артиллерии до 18 столетия, нужно было изготавливать самостоятельно. Изучая этот вопрос, приходишь к нетривиальному выводу, что их просто не было. А зачем? Стреляем только картечью по супостату, на хрена нам ядра. Большие, тяжелые, замаешься носить и заряжать. И так во всем. Возьмем, к примеру, знаменитые казацкие чайки, которые наводили ужас на турецкое побережье Черного моря. Причем в самом прямом смысле этого слова. Если рассматривать внимательно их конструкцию по редким, дошедшим до нас документам, и сравнивать с другими образцами судоходного искусства, которые плавали по морям во все известные эпохи, можно с гордостью отметить. Запорожские казаки переплюнули всех. Вот только сформулировать правильно, в чем, довольно сложно. Но я попробую. Переплюнули всех, в вопросе, как с минимальными заморочками, и минимальным напряжением извилин создать плавательное средство способное бороздить просторы морей. С моей точки зрения, такая минимализация умственной деятельности заслуживает уважения и тщательного анализа. Но ведь можно сказать и по другому. Более примитивной конструкции морского плавательного средства история не знала.

Второй вопрос, который меня мучил параллельно, а если действительно эта территория заколдована от влияния прогресса, то как снять это заклятие, и кого для этого принести в жертву. А самое главное, какому божеству? Кто в пантеоне богов отвечает за научно-технический прогресс? У греков был титан Прометей защитник людей, давший им огонь и знания. Нашим предкам бог Ярыло подарил плуг и научил земледелию. У христиан с этим туго. Канонические церкви вообще любой прогресс трактовали как происки дьявола. Поэтому вопрос не простой. Очень не простой. Но кого-то придется зарезать.

Догнав наш обоз, мы еще засветло добрались на хутор и разгрузив коней, устроились на ночлег. Нас молодых, неженатых, с веселыми прибаутками спровадили к Стефе, что вызвало ее легкое замешательство. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, Давид во время своей вахты помощи вдове в ведении натурального хозяйства, тоже пользовался благосклонностью хозяйки дома, и теперь перед ней стояла задача, в классической философии известная под названием "проблема буриданового осла". Кстати если события не сильно отличаются в наших мирах, французский философ Буридан уже должен был сформулировать свою задачу.

Все-таки образование, это сила. После ужина и вечерней помывки, когда Стефа целомудренно забилась в угол к своим детям, чтоб не видеть казацкого белого тела, я решительно разрубил гордеев узел психологических проблем собравшихся под крышей этого дома, тем, что улегшись на лавку и пожаловавшись на плохое самочувствие, после болезни, сделал вид что уснул. Давид помог Стефе выносить воду и поприставав к ней, был отправлен спать на вторую лавку, но покрутившись, перебрался поближе к вдове продолжать свою осаду. Не знаю чем там все кончилось, поскольку настолько вошел в роль спящего, что вышел из нее аж утром. Но по легкому румянцу и смущенному виду Стефы можно было сделать вывод, что задачу Буридана она решила успешно. Пока Давид перекусив, выбежал седлать коня и грузить заводного, поцеловал Стефу, пообещал приехать после похода с подарками. Бедная, расплакалась, и целуя мене, просила, чтоб я ей ничего не вез, только сам приезжал. Переживала видно, что не устояла ночью ее добродетель под Давидовым напором. Ночью все не так как днем…

Перегрузив наше добро на лошадей, которых теперь у нас было с избытком, веселым табуном двинулись по тропинкам Холодного Яра в сторону Киева. Иван с Сулимом гарантировали, что до Черкасс проедем тайными тропами никого не встречая, там еще лесами и буераками отъедем подальше, и только затем выберемся на битую дорогу. Это был мой первый выезд из казацкой глубинки в большой мир, и я вспоминал все что знаю об этой эпохе, надеясь встретить людей в беседе с которыми эти знания можно проверить. А знал я немало. В Киеве, удельным князем должен сидеть сын Ольгерда Владимир. По нашей истории, он в разборки за великое княжество Литовское между Ягайлом и Витовтом не встревал, соблюдая нейтралитет. В вопросах религии, аналогично, старался в разборки между католиками и православными не встревать. Короче, вся его деятельность, очень хорошо описывалась поговоркой "Моя хата с краю ничего не знаю". Что, впрочем, ему не помогло усидеть на стуле. Когда Витовт укрепился и разобрался на севере, в конце 1394 года он турнул Владимира и в начале 1395 года задвинул в Киев Скиргайла, марионетку Ягайла, которого он скинул с должности великого князя Литовского. Но задвинул исключительно для того, чтоб по-тихому отравить. Что он и успешно осуществил, через год с небольшим. В Чернигове сидит ярый враг Витовта князь Дмитрий Корибут Ольгердович, не путать с Дмитрием Ольгердовичем, достойным человеком, который сбежал от Ягайла к московскому князю. Дмитрия Корибута можно смело убивать при первом удобном случае. Католик, скорее всего тайный иезуит, насаждал в Чернигове католицизм, боролся с Витовтом, все время пока точилась междоусобица, до 1392 года. После этого боясь остаться без головы, бежал к Ягайлу в Польшу.

Как хорошо много знать. История как известно, наука особенная. Ее очень часто переписывают. С приходом нового ветра во внешней и внутренней политики страны, чудным образом всплывают новые или хорошо забытые факты. Старые факты старательно забываются или становятся выдумками политических противников. История переворачивается с ног на голову. История этого периода вообще вещь загадочная, мало объективных источников много сказок. Мне повезло ее прослушать в довольно подробном изложении, когда меня параллельно переносили в этот мир, и связано это было с основной теорией параллельных миров, тесно связанной с современной космологией.

Представьте себе, что вы легонько стучите трехмерной палкой в трехмерном пространстве по трехмерной, большой луже, или бросаете в нее трехмерные камни. В результате в луже возникают волны, поверхность которых является одномерной замкнутой расширяющейся линией, и они бегут по второму измерению лужи от центра во все стороны.

Теперь представьте что в очень большую пятимерную лужу, кто-то бросает пятимерные камешки. Образовывается волна, поверхность которой являет собой замкнутое трехмерное расширяющееся пространство, и эта волна бежит по четвертому измерению лужи. Это и есть наша вселенная после Большого Взрыва. Трехмерная расширяющаяся поверхность на гребне волны бегущей по четвертому измерению, которое мы называем временем. И как в луже, впереди и позади этой волны нет ничего. У этой волны нет прошлого и нет будущего, есть только миг настоящего, который создает следующий миг.

Есть только миг, между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь.

Иногда просто поражает, как много и точно могут сказать несколько строчек стихов, недаром говорят, что устами поэта разговаривает с нами Бог.

Именно поэтому путешествия во времени это абсурд. Невозможно путешествовать туда, где уже ничего нет, или еще ничего нет. Но кто-то, назовем его Бог, регулярно бросает камешки в лужу, и за одной волной идет вторая, за ней третья, за ней четвертая. Так можно написать толстую книжку, перечисляя, какая волна идет за какой. Главное арифметику хорошо знать. Но суть не в этом. Эти волны движутся по одному и тому же измерению, поэтому расстояние между ними можно измерить. Поскольку это измерение мы называем временем, то и расстояние получается в годах. Путем исследования параллельных переносов сознания, профессор, который нам рассказывал общую теорию, установил, что между параллельными вселенными промежуток в триста десять лет с небольшим кусочком. Я попал во вторую от меня волну, смещенную на шестьсот двадцать лет относительно моего времени.

Естественно нас готовили по истории к возможным точкам перехода. И эти точки нам рассказывали очень детально. Хотя я слушал тогда все это как шизофренический бред, и поражался, на какую фигню расходуются народные деньги, но история этого периода оказалась на удивление увлекательной, и я учил ее с удовольствием. Время развала империй, это особое время, с большими возможностями. Окно этих возможностей достаточно небольшое, сорок, пятьдесят лет, прохлопаешь ушами, обратно не вернешь. Впрочем, все наши учителя скептически относились к возможности изменения истории паралельщиками. Самый из них известный персонаж и самый характерный, кого они приводили в пример, это Леонардо да Винчи. Не обсуждаю его как художника, тут все молчат. Но искусство это в первую очередь реклама. А рекламу он себе сделал, выдвигая тысячи технических идей, все эти идеи по достоинству оценили потомки, но реально ничего не было воплощено в жизнь. Тот мизер, по которым были созданы работающие макеты, никакого влияния на технический прогресс не оказал. Хотя видно по записям и рисункам, что знал и слышал он о многом. Но правильно говорится, черт сидит в мелочах, не зная мелочей, все идеи мало чего стоят.

Тропинка мерно ложилась под ноги наших лошадей, а я ехал и думал, прохлопаю я ушами эти сорок лет, или удастся что-то изменить в этом мире, так похожем на мой. Иначе какой в этом всем смысл. На хрена создавать неисчислимое множество вселенных, где все повторяется с точностью до чиха? Ведь в чем смысл жизни? Никто не знает, все говорят смысл жизни в том, чтобы жить. Не верю. Смысл жизни в том чтоб бороться со своим пофигизмом, и достойно умереть. Не важно, в каком возрасте. Важно, не продав свою душу. Это люди поняли очень давно, а потом забыли, как и многое другое. Вот такая получается история, которую нужно менять. Есть ли у меня этот шанс, или это просто очередная шутка Всевышнего?

Как тут не вспомнить Гамлета, с его вечным вопросом. И чего он добился? Все умерли, его папочке на том свете стало не скучно. Стоило ли это все затраченных усилий? Сила классика в том, что он задает вопрос, а не отвечает на него…

Отвечать приходится нам, тем, кто живет и читает все это. И у каждого находится свой ответ. Значит, найдется и у меня, что ответить классику.

"Богом проклятая жизнь"