Книга: Ветлужцы
Назад: Глава 7 Микулка
Дальше: Глава 9 Ночь у костра

Глава 8
Эрзяне

Рыжая белка, блеснув в зеленой хвое своей огненной шерсткой, вспорхнула по шершавому стволу сосны и уселась на массивную ветку, нависшую прямо над тропой. Сложив короткие лапки на белом пятнышке живота, она некоторое время оценивала черными бусинками глаз спугнувшую ее опасность, потом недовольно зацокала и стремительно унеслась по дереву вверх, цепляясь за светло-коричневую кору крепкими крохотными коготками. Пушистый хвост последний раз мелькнул в раскидистых ветках, сквозь которые просвечивало мглистое утреннее небо, и исчез в кружеве осыпающихся сухих иголок.
Овтай проводил его взглядом и махнул рукой своим ратникам, мерно вышагивающим следом за ним по заросшей звериной тропе. Времени на охоту не было совсем, мысли о новой беличьей шапке придется отложить на более спокойные зимние времена, да и мех тогда станет значительно добротнее, хоть и не будет таким огненно-ярким. За сегодняшний день нужно было успеть обновить водную засеку, организованную еще несколько лет назад на маленькой лесной речушке с мутной, ржавой водой, впадающей в Оку.
Еще с позапрошлого лета в их крепостицу, поставленную для защиты от муромского князя Ярослава Святославича, стали просачиваться слухи о татях, обосновавшихся на Оке и занимавшихся разбоем проходящих купеческих лодей. Овтай мысленно воздал хвалу Инешкипазу, расселившему их по земле так, что вражда с некоторыми соседями или лихие люди на торных путях не могли свести под корень торговли эрзян, которая пополняла их закрома красивыми заморскими тканями, серебром, оружием. За это приходилось расплачиваться пушниной и рыбой, медом и воском, хлебом и скотом, однако местная земля не оскудевала, давая возможность жить в сытости при наличии крепких рук и желании работать на ней.
Даже появление разбойных людишек на Оке почти ничего не нарушило. Торговля с муромским князем, изрядно побитым полтора десятка лет тому назад, и так была хилой. Основной торговый поток шел по суше в сторону Абрамова городка, где всем заправляли булгарцы и который был расположен в устье Оки. Нечастые посещения купцами окского правобережья большой выгоды никому не приносили, потому что поселения эрзян обычно были совсем небольшими и располагались вдоль неглубоких лесных речек, куда торговцам ходу на крупных речных лодьях не было. Так что появившиеся лихие люди при всем своем желании никак не могли испортить местной торговли.
Однако то, что эти тати две недели назад вторглись на эрзянские земли, поднявшись вверх по лесной речке и обосновавшись в полноводной заводи на одном из ее берегов… такое надо было пресекать жестко. Мало того что местные жители были потеснены в своих охотничьих угодьях, так еще несколько разбойных людишек попытались напасть на небольшое поселение, чтобы захватить женщин для своих утех. Хорошо, что охотники как раз возвращались с промысла, — они сразу схватились за оружие и выдворили непрошеных гостей, сопроводив их уход непрекращающимся обстрелом. В основном в дело пошли стрелы с тупыми наконечниками и, как следовало ожидать, такой отпор не причинил большого вреда одоспешенным воям. Однако все-таки их прогнал, а потом жители догадались отправить гонца в твердь за помощью.
Подмога пришла, однако оказалась недостаточной. Вместе с десятком охотников, вызвавшихся выступить в поход, эрзян набралось всего около сорока человек. Нападать таким числом на разбойный лагерь, где, как впоследствии оказалось, обитало около сотни вооруженных воев, было, с точки зрения Овтая, верхом неразумности. Пришлось посылать очередного гонца в крепостицу, чтобы те известили инязора да собрали по окрестностям охочих до ратного боя людишек. А сами они тем временем стали кружить вокруг лагеря, выискивая его слабые места, и расставлять дозоры по всем тропкам, чтобы не позволить татям ринуться мстить за свою неудачную попытку похитить эрзянок. Предосторожность не лишняя, хотя если бы те хотели повторить свой набег, то сделали бы это сразу на следующий день, и тогда ратники Овтая поспели бы разве что к пепелищу разоренных домов.
Однако разбойный люд медлил, и оба дня необъявленной и необнаруженной осады продолжал предаваться разгулу на берегах речной заводи, оглашая весь лес пьяными воплями и диким хохотом. Даже их охотники, прежде постоянно пополнявшие съестные запасы, не выходили за пределы лагеря. Лишь один раз под вечер десяток человек перегородил русло плетеной сеткой и стал шумно загонять в нее рыбу, уйдя на сотню шагов вверх по течению и начав там бить слегами по поверхности воды, не желая залезать в холодную осеннюю речушку. Обитатели лагеря словно ожидали каких-то вестей из внешнего мира, не рискуя отлучаться на длительный срок. И они дождались.
На исходе второго дня в заводь вошла выдолбленная из поистине огромного ствола липы однодеревка с небольшим парусом на носу суденышка, и из нее выбрались две невзрачных личности в сопровождении одного из дозорных, выставленных около Оки. Лагерь тут же стал напоминать растревоженный улей. Лодьи, прежде вынутые на берег, стали спускать на воду. Между ними, натужно покрикивая в сторону подчиненных, вышагивал богато разодетый воин в красной накидке, явно чувствующий себя хозяином положения. Овтай долго рассматривал предводителя и его ополчение, пытаясь определить, откуда на этот раз появились лихие люди, но близко к лагерю он подобраться не смог, и дело ограничилось лицезрением разнообразных доспехов и еще более разнородных бородатых физиономий, по которым трудно было определить, кто стоит за разбоем на Оке.
Пришлось довольствоваться одними догадками, однако последние сразу же сошлись на муромских лиходеях: больше в этих водах тревожить честный люд было некому. Еще три десятка лет назад купцы из Мурома, недовольные привилегиями булгарцев, беспошлинно привозивших товары в город и получающих баснословные прибыли, организовали многочисленные грабежи булгарских судов. В дележе добычи наверняка поучаствовала и местная знать, иначе почему все жалобы Булгара на татьбу остались без ответа? Вот только закончилось все это довольно прискорбно, но уже для всех муромцев. Город был взят великим волжским соседом на щит и разграблен вместе с окрестностями. Однако поколения меняются быстро, и новая молодая поросль былых наказаний не помнила, а не защищенные купеческие суда так и шныряли вдоль по Оке, ослепляя жаждой наживы завидущие глаза нечистых на руку людей. Видимо, молодежь опять взялась за старый, поросший легендами промысел, прячась до времени в глухих муромских лесах. А доставленные вечером вести говорили, скорее всего, о несчастном одиноком купце, решившем отправиться с товаром в Рязань или Киев. Возможно, это не булгарец — те с лета перестали заходить в эти воды, памятуя свою размолвку с ростовским князем, но разбойникам не все ли равно, кто попадет под их нож?
Наконец сборы закончились. Две лодьи вышли из заводи и направились вниз по мелководной речушке, неслышно несущей свои воды в сторону Оки. Ушедшие на них ратники помогали себе шестами, слегка отталкиваясь ими от заиленных прибрежных отмелей, заросших ивняком до самого уреза воды. Дождавшись ночи и не узрев возвращения судов, Овтай принял решение напасть под утро на лагерь, где остался предводитель разбойных речных людей вместе с тремя десятками воев. Все приготовления были совершены, эрзяне стали ждать сладкого предутреннего сна, который должен был овладеть не только спящим противником. Даже бодрствующая стража в лагере обычно в это время начинала клевать носом и смеживать очи под его чарами. Однако в середине ночи там началась суматоха, возникшая по приходе юркой долбленки. Та вошла в заводь с факелом на носу — и почти сразу на берегу запылали костры, посыпались из-под навесов воины, а через полчаса следом за той же однодеревкой последняя лодья ушла к Оке.
Выждав около часа, расстроенный Овтай отрядил нескольких воинов прочесать оставленный лагерь, в котором некоторое время после ухода основных сил еще слонялась пара кашляющих теней, а сам с остальными ратниками и охотниками последовал за ночными татями. Расчет был прост: если ушли разбойные люди по Оке, то можно будет сразу беспрепятственно рубить деревья и заваливать ими русло лесной речушки. А вот если они стоят где-то рядом, то сначала придется занимать оборону в том месте, где кончается вековой лес и начинаются заросли кустов, перемежаемые топкими грязевыми болотцами, оставшимися после окского весеннего разлива. И только потом начинать рубить лес и заваливать мшистыми еловыми стволами водный проход в глубины эрзянских земель.
Чуткое ухо идущего впереди охотника расслышало какие-то подозрительные звуки, он подал знак, и Овтай тут же отвлекся от своих рассуждений, подскочив к нему. При этом он выдвинулся за пределы хвойного бора, за которым уже шло мелколесье и русло Оки. На открытом месте явно слышались звуки перестрелки, щелкали туго оттянутые тетивы, гулко отдавались удары железных наконечников стрел о деревянную обшивку лодейных бортов. Овтай тут же показал растопыренную ладонь, и идущие за ним ратники остановились, рассыпавшись за деревьями. Наугад выбрав из них пять человек, он махнул им следовать за собой и выдвинулся к границе ивовых зарослей, за которой был уже обрыв и река. Осталось проползти еще несколько метров и заглянуть вниз с небольшого обрыва на разгорающуюся там битву.
«Что ж, — подумал Овтай, снимая шлем и медленно приподнимая голову для осмотра речного простора. — Посмотрим, как купчишку топчут… Приставал бы он лучше к берегу и тикал со своими людьми в лес. Авось и убежит. В наши селения кто только не прибился в последнее время… С черниговских земель северяне идут, с полунощи — кривичи, меря, мурома, мещера, черемисы. И ничего, уживаемся, их дети уже через год по-нашему лопочут».
По мере перечисления всех пришедших к ним за последние годы людишек Овтай все плотнее всматривался в развернувшееся прямо перед ним действо, а глаза его все сильнее расширялись. Судя по всему, речной бой явно шел не по сценарию, задуманному предводителем вышедших на промысел душегубов. Плотный ряд щитов, перегородивший поднимающийся с низовьев ушкуй, не давал возможности выбить гребцов, напряженно сгибающих весла в немыслимой попытке протаранить разбойную лодью.
«Никак новгородцы? — захолонуло сердце у Овтая. К ним он сострадания не испытывал: не одно эрзянское поселение испытало на себе острые клинки ильменских словен, однако странным было то, что разбойный люд решил пощекотать себе нервы топорами и мечами северного народа. На них это было совсем не похоже, если разговор, конечно, не шел о богатой добыче. А тут… ушкуй был вовсе не перегружен. — Серебро? Вряд ли, с ним они бы шли в Булгар или Киев, куда ведут более короткие пути…»
Судно чужеземцев переложило косой парус и повернулось боком к Овтаю. Теперь воинов на ушкуе можно было разглядеть лучше, но это только добавило удивления озадаченному эрзянину. Полукруглые шлемы и мелькнувшие на корме сабельные ножны принадлежали явно не новгородцам — они были схожи с вооружением тех же булгарцев. У Овтая даже появилось желание протереть себе глаза… Булгарцы на новгородском судне? Да они засмеют только за одно предположение об этом! Тем временем ушкуй чужеземцев совершил нечто совсем невообразимое. На верхушке мачты мелькнула чья-то голова, и перекладина с парусом ринулась вниз, сминая хлипкий верх обшивки судна. Однако вся эта тяжесть не выскочила за борт, а была тут же каким-то образом притянута к скамье, встав поперек ушкуя и выставив длинный конец за левый борт. А дальше…
Дальше началось избиение. Сметя перекладиной сгрудившихся на разбойной лодье воинов, ушкуй столкнулся с вражеским судном почти нос к носу. А потом с него хлынул поток ратников. Да как хлынул! Овтай даже предположить не мог, что в таком бою, где противник дышит тебе почти в лицо, можно действовать так хладнокровно, совершенно не обращая внимания на то, что за спиной находится еще более многочисленный враг, готовый тебя растерзать, как только достанет его рука. Точно, вот они, остальные лодьи, на подходе! Эрзянину самому захотелось прыгнуть в гущу бойни и колоть, рубить наотмашь, бить ребром щита прямо в лицо врага, сминая гордо задранные носы в кровавое месиво. И все равно кого! Ладони загудели, дернувшись к оружию на поясе, кровь прилила к голове… Он сейчас абсолютно разделял эмоции тех воинов, кто прыгал с лодьи на ушкуй, подчас сваливаясь в холодную воду на полдороге. Да, они враги! Но как он их понимал…
А высокий чужеземец, мягко приземлившись на разбойное судно одновременно со слитным выстрелом своих лучников, казалось, был совершенно безучастен к горячке боя. Он только бросал в воздух короткие рубленые фразы, которые вызывали не всегда одновременные, но почти всегда результативные действия его воинов. Вот четверка вышла вперед и бросила сулицы, выбив двоих из разрозненного строя команды лодьи. Не успели бросившие встать на колено, как над их головами просвистели еще несколько копий, внося полную сумятицу в толпу сгрудившихся на корме разбойников. Еще команда — и лучники тут же отвлеклись от добивания упавших в воду людей и внесли полный хаос в полубезумное скопище, подсвечивая его светлыми опереньями пронзивших доспехи муромских лиходеев стрел. А следом в эту растерявшуюся массу разъяренной кошкой ворвался прежде хладнокровный глава этих чужеземцев, сразу развалив щит одного из мечников пополам и отбросив другого ударом ноги. Терзая своими выпадами противников, он топтал сапогами красную накидку их вражеского предводителя.
Так вот почему удалось так быстро справиться с муромскими разбойниками! Вот почему, вместо того чтобы продолжать обстреливать ушкуй, стрелки с лодьи взялись за мечи и полезли в общую свалку! Мгновенной добычи захотелось! А смерть главаря, раньше всех их покинувшего сей светлый мир, могла вызвать сомнения в справедливости дележа! Так или нет? Уже не суть! Надвинувшиеся тесным строем чужеземцы выдавили оставшихся на ногах вражеских воинов с лодьи, заставляя их спрыгивать на мелководье. Там, разбившись на пары, они стали их просто добивать, не пытаясь отвлечься на столь привлекательные одиночные поединки. Лучники иноземцев, встав на корме, с возвышения стали расстреливать начавших разбегаться лиходеев, а их глава не мудрствуя лукаво добивал еще сопротивляющихся разбойных людей со спины, подрезая им мечом подколенные жилы…
«Так они успеют покончить с ними до прихода новых лодей! — пронеслось в голове у Овтая. — А что потом?»
Пронзительный детский крик перекрыл шум боя, и предводитель отряда эрзян сразу повернул голову в сторону ушкуя, где бой еще и не собирался заканчиваться. Дерущихся там было мало, но перебравшиеся к чужеземцем на борт разбойники начинали одерживать вверх. Казалось, еще немного — и они прижмут хозяев ушкуя, а дальше им лишь останется дождаться помощи… Две лодьи уж покрыли треть расстояния до места битвы, еще немного — и они подойдут на дальность выстрела. Овтай даже затряс головой от избытка впечатлений и чуть не пропустил момента, когда маленькая фигурка отделилась от верхушки мачты и прыгнула вперед, как-то оттолкнувшись от той ногами. Казалось, это падение будет длиться вечность, босоногий ребенок почти распластался в воздухе и застыл в нем, как муха в янтаре… Овтай перевел дыхание, и картинка тут же двинулась вперед с пугающей быстротой.
«Да это звери лесные, а не люди, — раскрыл рот Овтай, продолжая разглядывать происходящее на ушкуе. — А у зверей и дети звереныши! Уф-ф…»
Ребенок, подобно рыси повисший на загривке массивного татя, перечеркнул свет в глазах этого ратника, полоснув по его глазам блеснувшим лезвием ножа. Пошатнувшись от неожиданно свалившейся на него тяжести, озверев от нахлынувшей боли и наступившей темноты, тот попытался содрать опасную угрозу со своей шеи, бросив оружие и начав бестолково метаться по маленькому пяточку ушкуя, ограниченному бортами и палубой. Сверкающий нож вылетел из рук мальчишки, но он продолжал терзать лицо татя ногтями, раздирая кожу на его лице в кровь и перекрывая своим диким рассерженным визгом его басовитый звериный рев, разнесшийся по всему судну и заставивший на мгновение оцепенеть всех дерущихся на нем ратников.
Наконец ослепший тать опамятовал и потянулся за засапожником, чтобы срезать вцепившуюся в него дикую кошку, однако прервавшийся крик заставил очнуться оцепеневших воев, и милосердный клинок ткнулся ему под подбородок, разбрызгивая вокруг мелкими фонтанчиками кровь и ощутимый даже вдали запах смерти. Воткнувший его худощавый молодой воин, проводив взглядом падающее навзничь тело, мимоходом коснулся вихров соскочившего с татя мальчишки, отбросил в сторону раскромсанный щит и обернулся назад, тут же послав туда свою саблю. Та просвистела над тесом кормовой палубы и почти перерезала ногу огромного детины, который пытался прорваться к рулевому веслу. Его защитники вонзили клинки в потерявшего равновесие разбойника, нелепо вскинувшего вверх руки, и уже не глядя на него бросились в носовую часть на помощь одинокому ратнику, зажатому около левого борта двумя цепкими противниками.
Но еще до того как они подбежали, там произошло что-то, в корне переломившее противостояние. Один из наседавших татей неожиданно подскочил, будто его сзади кто-то укусил, и махнул за спину мечом, выбив из борта щепу, брызнувшую во все стороны. Повернувшись обратно к защищающемуся вою, он уже не думал об атаке, опасливо отодвигаясь от возвышающейся носовой палубы, однако через пару секунд его вновь подкинуло, и ему пришлось уже полностью развернуться, чтобы рассмотреть нечто невидимое и очень его беспокоящее. Этим в полной мере воспользовался одинокий ратник, уже долгие секунды обоюдного штурма отбивающийся от численно превосходящего противника. Кубарем перекатившись на другой борт между вражескими мечниками, он успел уколоть в открывшуюся ступню разбойника, находившегося справа от него, одновременно ударив ребром щита под колено другого, обернувшегося на неведомую опасность. Поэтому прибежавшей помощи досталась лишь неблагодарная работа, заключающаяся в том, чтобы добить ошеломленного противника. Это произошло не сразу, но в итоге на судне остались одни защитники, тяжко переводящие разгоряченное дыхание.
Овтай недоверчиво покачал головой, не веря своим глазам. Разделаться с превосходящими силами, понеся такие малые потери…
«Да… С такими людьми можно иметь дело, особенно если стоишь в бою рядом, плечом к плечу, а не смотришь на них сквозь прорезь маски».
А что? Его меч все еще просит крови, нападение на селение охотников еще не отмщено, а враг уже скоро будет тут. Зачем ждать? Решено!
Овтай приподнялся над землей и, выставив безоружные руки в стороны, тихонько свистнул, глядя в сторону предводителя чужеземцев. А потом с удовольствием наблюдал, как на берегу в одно мгновение выросла стена щитов, а лучники, вознамерившиеся стрелять по одинокой фигуре на обрыве, были остановлены резким окриком своего воеводы. Конечно, предводитель эрзянских воинов рисковал, показываясь так неожиданно перед разгоряченными боем чужими ратниками. Однако он надеялся на свою удачу и на то, что сумеет отбить одну или две стрелы, прежде чем рухнет ничком на землю. Кроме того, лодьи разбойников уже подошли на довольно близкое расстояние. Времени, да и желания чего-то ждать не было совершенно.
— Кто-нибудь тут понимает эрзянский язык? — Выкрикнув, Овтай горько пожалел, что с трудом говорит на том же муромском наречии или языке пришельцев с черниговских земель. Вдруг да пригодились бы сейчас! Предводитель чужеземцев обернулся назад и что-то спросил. Как показалось Овтаю, он упомянул мокшу, их соседей. Сам язык был похож на язык Суздаля и Мурома, но слова были незнакомыми. Однако ответ с ушкуя прозвучал хоть и отрицательный, но явно состоял из знакомых фраз. И поэтому, пока воевода чужеземцев что-то решал, Овтай тихим голосом попросил позвать одного из охотников, пришедшего в эти места с семьей из муромских земель десяток лет тому назад.
А затем предводитель выстроившихся на берегу воев воткнул в песок свой меч, приложил обе руки к сердцу и назвал свой род. Звучало это как «ветлужцы», а то, что это название племени, Овтай понял из-за того, что следом чужеземец протянул руки к нему, сказал слово «эрзя» и коротко поклонился, вновь прижимая левую руку к сердцу. Причем размашистое движение рук с вытянутыми указательными пальцами, сошедшимися в итоге на нем, явно показывало, что незнакомцы пришли издалека и именно к ним, эрзянам. В ответ Овтай потянул из-за плеча лук и нацелил его на силуэты уже достаточно близких лодей, получив подтверждающий кивок о том, что его поняли. Соглашение было достигнуто.
Предводитель ветлужцев махнул рукой, приглашая эрзянина спуститься к нему, а сам стал зычно отдавать команды, поторапливая своих разбегающихся по берегу ратников. Первые несколько стрел со стороны приближающегося общего врага, сбитые порывом нарастающего ветра, легли около ушкуя с недолетом в три-четыре десятка шагов, своим плеском о воду извещая о приближении новой, совсем недалекой опасности.
* * *
Коротко выдохнув, Иван оглянулся за спину, ощущая, что напряжение и не думает спадать. Еще немного — и первое вражеское судно приблизится на дистанцию прицельного выстрела. Некоторые лучники с него уже начали метать срезни, надеясь задеть кого-нибудь в плотном ряду ветлужцев, еще мгновение назад стоявшем спиной к реке. Однако удачный момент для этого уже прошел, строй рассыпался по берегу, повинуясь отданному приказу, а стрелы бессильно упали в воду, не долетев совсем немного.
Часть ветлужцев для пополнения порядком опустевших колчанов забрались на поверженную неприятельскую лодью, собирая в первую очередь бесценные металлические наконечники. Однако большинство бросилось к носовой растяжке, уже вытащенной кем-то на берег. Ругаясь на чем свет стоит, бледный Ишей направлял их действия, стремясь протащить свой корабль между перекатом и вражеским судном. Получалось это у него довольно-таки успешно, у неприятельской лодьи были обрезаны якорные канаты, и ее нос, проталкиваемый мимо ушкуя усилиями нескольких ратников, уже постепенно сносился вниз по течению.
«А Ишей ведь ранен, как только держится? — мелькнул перед глазами Ивана запечатленный еще раньше образ кормчего с обломком стрелы, торчащим в левом предплечье. Однако эта картинка тут же была смыта скрипом песка, звоном кольчужных колец за спиной и зычным голосом одного из десятников, созывающим всех на судно, вырвавшееся на стремнину. — Успели… Так, максимум секунд двадцать у нас на все будет, а потом под стрелами будет стоять опасно. — Развернувшись, Иван окинул взглядом стоящих перед ним эрзян и даже успел слегка удивиться, коротко кивая им в качестве приветствия: — Какая же это мордва? В тех же переяславцах чужой крови гораздо больше! У этих разве что скулы широкие, а так типичные русские деревенские мужики. Да уж, мужики… вои!»
— Готовы мы помощь посильную оказать в труде вашем ратном, — без предисловий и приветствий начал небольшого роста эрзянин, исполнявший роль толмача и облаченный в кожаный доспех, обшитый металлическими бляхами. — Овтай, воевода наш походный, спрос к вам имеет… — Он повернулся к своему соратнику в довольно приличной броне, с любопытством взирающему на ветлужцев. — Чем могут поспособствовать в вашей битве с муромскими татями четыре десятка человек, из которых половина доспех железный имеет?
— Благодарствую за помощь, а поспособствовать… Мы свернем на малую речку, что в старицу Оки впадает через пару сотен шагов. Идите вдоль нее берегом, а по моему свисту станьте в засаду и забросайте стрелами последнюю лодью, — выдал готовый ответ Иван, косясь глазом в сторону приближающихся судов. — Чтобы никто из этих гадов назад не ушел, если сунутся за нами.
— Нам те места лучше известны… — попытался добавить свою лепту в разговор эрзянин, но был тут же перебит главой ветлужцев, резко выбросившим перед его головой щит. Стрела, ударившись о край металлической окантовки, отскочила вверх и в сторону, отчего толмач чуть запоздало присел, косясь на приближающегося врага. Данный поступок обоих вызвал у предводителя эрзян лишь улыбку и взмах руки над головой, показывающий, что он все оценил, но также видел, что стрела прошла бы чуть выше. Иван улыбнулся в ответ, слегка пожав плечами, и опять повернулся к воину, который мог объясняться с ним не только на языке жестов.
— Неудобно нам тут разговаривать, э…
— Андясом кличут…
— А меня Иваном. Пойдем вместе со мной на ушкуй, Андяс, там обстоятельно обо всем потолкуем с нашими хлопцами. А воевода твой… пусть рать вашу ведет на то место, где засаду уместно поставить. Мне на судне расскажешь все подробнее.
Иван коротко кивнул Овтаю и по мелководью побежал в сторону ушкуя, который, ощетинившись щитами на корме, уже начал набирать ход, взбираясь вверх по течению в сторону вольготно раскинувшейся перед ним старицы. Уже по пояс в воде полусотник зацепился за протянутое весло, подтянулся к борту, преодолевая желание тяжелого доспеха утянуть его на дно, и рывком втащил себя на кормовую палубу. Оглянувшись, Иван увидел, как по берегу, взрывая прибрежный песок и обгоняя судно, проскочил Андяс. Судя по всему, он успел довольно быстро сговориться со своим воеводой, который уже почти исчез за гребнем обрывистого берега.
Сам толмач еще немного пробежал вперед и бросился в воду наперерез ушкую, поднимая лук высоко над головой и явно рассчитывая, что кожаный доспех не успеет его утянуть в воду до того, как он уцепится за борт. Однако вес висевшего на поясе топора и металлических блях, нашитых по всей одежде, почти затянул его под судно, и лишь в последний момент ветлужцы в несколько рук схватили поднятое вверх оружие эрзянина, а его самого за шиворот вытянули на носовую палубу.
— Ну вот, теперь можно и оглядеться… — пробормотал себе под нос Иван, осматривая ушкуй по всей его длине.
Первым делом он заметил бледного Ишея, уступившего кому-то свое рулевое весло. Кормчий сидел, привалившись головой к кромке палубного настила, и ждал, когда ему в четыре руки закончат промывать и перевязывать рану. Отделенные грудой тел нападавших и размазанными по доскам потеками крови, своей очереди ждали еще трое оставшихся на ногах раненых. А чуть дальше, возле голой мачты, лежали двое ветлужцев, один из которых сипло дышал, постоянно облизывая пересохшие губы, а второй… Дыхания второго Иван не уловил, но похоже, что тот был еще жив, так как на его руку каплями стекала кровь из рассеченного бока. Поодаль, прижимаясь к носовой палубе, чтобы не мешать гребцам, сидел Мокша, обхватив голову руками и чуть раскачиваясь из стороны в сторону.
«Неужели так легко отделались? А я ведь не рассчитывал на такой исход, когда скомандовал штурм лодьи! Ладно, об этом потом! Вот этих разбойничков за борт бы выбросить для облегчения ушкуя, но хлопцы не поймут: уж больно доспех на телах добрый. Так… Помощь тяжелораненым мы сможем оказать гораздо позже, но вот доживут ли они до этого момента? Остальные увечные сильно подсобить нам не смогут, но и мешаться под ногами не будут, своим ходом в лес уйдут. Эх, еще бы носилки разборные иметь! Хотя можно ведь запасной парус на весла набросить и на нем раненых унести…
Э нет, шалишь! Какой к черту лес с такой неожиданной подмогой! Это раньше мне хотелось уйти в чащу и там устраивать партизанскую войнушку, в чем мы сильны, а ныне… Придумаем что-нибудь без ухода в лесные дебри — теперь нас почти поровну, а не один к трем, как думают местные разбойнички. Так, эрзянам я сказал отсекать последнюю лодью, еще бы и завал за ней устроить… А дальше? Ну дойдем мы по этой речушке до определенной точки, где с успехом и застрянем. Навалятся на наш ушкуй всем скопом — и никакие эрзяне не помогут. Точнее, помогут, но нас к тому времени уже на куски изрубят или стрелами посекут. Почему? Да потому что, судя по открывающемуся виду, по берегам этой речушки сплошной тальник растет, сквозь него быстро не продерешься, завязнешь при уходе.
Кстати, почему обстрел прекратился? Ага, опять ветер поднялся, в их сторону дует! Да и от нас только один Эгра стреляет, а он лучник знатный… А где Пельга? Ага, на руль вместо Ишея сел и щиты поправляет время от времени, даже над ранеными заслон поставил, молодец! А как ходко идем… интересно, на веслах хлопцы сдюжат еще несколько сот метров таким темпом? Вон как пот со лба летит… и это после погони и нешуточного боя! Взгляды, по крайней мере, веселые… Веселые и злые, отчаянные! Ну, с моими отяками все понятно, у меня с ними не один пуд соли на тренировках с потом ушел, а черемисы? Эти почему с таким азартом на меня смотрят? Азартом и надеждой! Адреналин не ушел из вен? Или думают, что нам и дальше так везти будет? О, время поворачивать, да и Андяс ко мне уже почти перебрался».
Иван махнул Пельге, показывая, куда надо свернуть, а сам задумался над вопросами эрзянину, вслушиваясь в отрывистые команды десятника, заранее перестраивающего щиты на палубе под намечающийся маневр.
— Андяс, есть ли чистый луг выше по течению этой речушки, где сотня человек разместиться сможет?
— Хм… Есть, как не быть, по весне многие места заливает, вода там долго стоит, даже куст в таком месте иной раз не выдерживает. Но нынешнее лето сухое выдалось, и на месте такой болотины уже лужок с травой по пояс.
— Засаду рядом можно устроить? По берегам лес?
— Нет, тальник мелкий кругом, скрытно не разместишься, даже высадиться на таком бережку трудновато будет… На сушу татей выманить хочешь?
— Да, на себя в качестве приманки.
— Тогда обманку твою лучше устроить там, где мы прежде хотели речку деревьями завалить. В этом месте как раз дремучий лес начинается, а чуть выше река крутой поворот делает. На том месте как раз мысок намыло, где твои людишки высадиться смогут, однако как ты там своих воев от прямого выстрела с лодей схоронишь, мне неведомо… Обложат вас и перебьют, коли мы не вмешаемся.
— А вмешаться вам тяжело будет… Лодьи вам с наскока мечом не взять, а выбить команды стрелами не получится, потому что берега там не очень высокие и сильно заросшие, так?
— Если не подготовить место для стрельбы, то так. Однако я охотник, а не вой, на слова мои шибко не полагайся.
— Добре. — Иван замолчал на некоторое время, пережидая поворот, после которого они ввели свой ушкуй в небольшую речку, густо поросшую по берегам высокой травой и кустами. На несколько сотен метров вперед вплоть до темного высокого леса тянулась ровная болотистая местность, заливаемая в половодье. Ушкуй свободно прошел в устье, однако полусотнику было ясно, что хорошее всегда быстро кончается и совсем скоро весла заскребут по берегам, пытаясь протолкнуть судно вверх по речке. Заметив напряженный взгляд ветлужца, вмешался эрзянский охотник:
— Не волнуйся понапрасну, Иван… До заводи, где тати прибежище свое устроили, мы пройдем почти без помех, а вот дальше хода нет. Место же, про которое я рассказывал, как раз посредине будет, так что планам нашим теснота реки не помешает.
— Добре… в очередной раз. Однако прежде чем продолжить, давай укроемся от возможных гостинцев, что по воздуху сами собой прилететь могут. На развороте нас самое время немного пощипать, тем более… Слышишь, как завыли? Как раз место побоища проходят. Уж ринутся за нами или нет — не знаю, но запас стрел изрядный потратят.
Присев на палубу, полусотник прямо на досках засапожником схематично прочертил несколько линий и передал нож охотнику.
— Вот это Ока, это наша речушка… Попробуй нарисовать, как там мысок располагается. Жалко, что бумаги нет под рукой, ну да ладно. За неимением гербовой, будем на простой…
— Бумагой пользуешься? — Андяс заинтересованно покосился на ветлужца, но, поймав встречный оценивающий взгляд, спохватился и стал вполне уверенно набрасывать план местности, заодно объясняя собеседнику, где могут скрытно расположиться в засаде эрзяне.
* * *
С высоты склонившейся над узкой речной протокой верхушки сосны, где замерла черная птица, высматривая себе добычу, открывался вид на пологий, вытянутый мысок, затянутый в своей сердцевине низкой пожухлой травой. Там несколько мгновений назад ткнулся носом в берег деревянный корабль, из которого стали прыгать вооруженные люди, выстраивающиеся в плотный прямоугольник, прикрытый с передней стороны вытянутыми каплевидными щитами. Одна боковая сторона образованной фигуры упиралась в невысокий берег, поросший еловым лесом с густым непролазным подлеском, другая — в мелководье речки, мутное от поднявшегося ила. Темный блестящий глаз пернатого хищника с нескрываемым гневом рассматривал двуногих, которые распугали в округе всю мелкую живность своими криками и лязгом железа. Однако этим они не ограничились. Подернувшись на мгновение пеленой, зрачок птицы уставился на новую напасть, которая касалась непосредственно ее. Частые удары топора, содрогание дерева и посыпавшаяся хвоя вызвали оскорбленное, хриплое карканье, и темный силуэт ворона скользнул вниз, расправляя крылья. Снизившись почти до самой воды, птица спланировала к одинокой фигуре, размахивающей руками на краю мыса, и постаралась донести до нее все свое возмущение громким криком и ударом крыла по блестящему шлему.
— Ах ты, птичье отродье! Чуть глаза не выбила! — раздался возмущенный крик пострадавшего.
— Окстись, полусотник! Тебя боги своим крылом благословили! — донесся из строя молодой веселый возглас.
— Хорошо, что не чем-нибудь другим…
— А погодь чуть, ворон уже на следующий заход пошел! Немного поднатужится, прицелится тщательнее — и выпустит все свое…
— Так, шутник, выйти из строя! — Полусотник с ухмылкой оглядел представшего перед его глазами веселящегося молодого черемиса, провожаемого недовольными взглядами своих старших соратников. — Гляжу, ты, Курныж, на моем языке весьма шибко балакать стал, а? Это же твоя родовая птица, так чего ты над этим вестником смерти изгаляешься?
— Ну не совсем над ним… — смущенно промямлил тот, однако собрался с духом и постарался перевести разговор на другую тему: — Раз уж несет он нам недобрые вести, то встречать смерть надо не заунывною песнью!
— Это мы потом посмотрим, кому он чего несет! А пока иди помоги своим товарищам раненых в лес оттащить, они вчетвером не справляются… Только осторожно несите, не растрясите по дороге!
— Так я не успею возвратиться! — начал возмущенно возражать черемис, но был мгновенно прерван полусотником:
— Все ты успеешь! Мы по реке этим татям столько молодых сосенок накидали, что они еще не скоро подойдут, да и Овтай с Андясом на том берегу спокойно стоят. Так что минута-другая у тебя есть.
Проводив взглядом убежавшего черемиса, Иван повернулся к строю:
— Еще вопросы или непонятки какие есть?
— Хм… Дозволь слово молвить, полусотник, — обратился к нему самый старший из черемисов и, получив одобряющий кивок, продолжил: — С твоими минутами мы уже свыклись, а вот чего ты нас с Пельгой не отпустил? Почему одних одо… удмуртов отправил?
— Почему? С вами я занимаюсь всего несколько недель и обучаю в основном взаимодействию, то есть… как нужно выполнять мои команды, как прикрывать друг друга в строю. Вы же все подготовленные пришли, с мечом не первый год дружите. А их я обучал тому, что сам умею, — как в лесу укрыться да как хитро противника спеленать! Знаю, знаю, вы все в глухих чащобах выросли и прячетесь лучше меня, но вот в ближнем бою вам против меня не выстоять, так что я отправил тех из удмуртов, кто был лучшим в моей учебе. Их задача не только в том, чтобы путь противнику загораживать, деревья на реку валя, но и в том, чтобы его воев на себя выманить и существенно проредить их количество. Тати же не полные идиоты, чтобы спокойно смотреть, как мы запруды строим, — наверняка по берегу десяток-другой пустили, чтобы неспешно нас в ловушку загнать… Дайте срок, хлопцы, придем на зимовку — и я вас тоже начну обучать тому, что знаю… О! Кончай разговоры, Пельга уже бежит с ребятами, и Овтай оттуда же машет. Курныж, все явились? Все нормально? Тогда в строй! Вот и они, голубчики… Первый ряд, на колено! Второй ряд, щиты над головой! Черепашки, ерш вашу медь! Пельга, вставайте с краю, не дайте по мелководью прорваться! Лучникам стрелять по готовности! Главное — не дать им разобрать завал! Они должны высадиться перед нами!
Вышедшая из-за речного поворота лодья плавно покатилась и замерла, ощетинившись двумя рядами весел, застывшими в воздухе подобно старому, поломанному вееру. За ней показался нос второй, принесший с собой порыв холодного ветра, который взбил мелкую рябь на поверхности воды, подлетел к травянистому мысу и донес до замершего там в неподвижности строя воинов сначала крик ликования, а потом возглас разочарования. Первый был вызван вылетевшим на мель ушкуем, застрявшим на середине узкого русла. Одна часть брошенных наспех весел торчала из судна подобно поднятым вверх рукам, другая медленно сносилась течением вниз, показывая, что с судна вся команда убегала в спешке, преисполненная страхом за свою жизнь. А какие еще мысли должны возникнуть у разгоряченных преследователей, зарабатывающих себе на жизнь разбойным промыслом? Только направленные на поживу и удовлетворение своей мести за погибших соратников. Ах да, еще так сладко чувствовать, что тебя боятся…
Все! Догнали! Спешенный с речного коня противник, только что высадившийся на берегу и сгрудившийся там двумя хлипкими рядами, теперь никуда не уйдет! Да и какой это теперь противник? Всего-то полтора десятка воев, уцелевших в битве на Оке! На один зубок для двух лодей, до отказа набитых ратниками! А еще должен подойти десяток, пущенный по берегу, дабы разгонять трусливых лесорубов, вздумавших засорять реку своими поваленными деревьями! И не обойдешь ведь этих завалов, если учесть, что ширина речки в этом месте всего пара десятков шагов! Пришлось кое-кому лезть в холодную осеннюю воду и оттаскивать препятствия в сторону…
Однако надо отдать должное загнанной добыче — сопротивлялась она до последнего, а теперь явно приготовилась принять смерть на этом месте, иначе сразу бы бежала в густые дебри лесов на растерзание диким зверям и воинственным местным племенам! Правда, умирать этим воям не хочется — вон как прикрылись щитами… Хотят продать свои жизни подороже? Ну что же, мы покупаем! Раз вы готовы к смерти, то она не замедлит к вам явиться!
Однако исполнение данного желания сразу натолкнулось на ряд препятствий, как раз и вызвавших крик разочарования. По воде к этим воинам было подойти очень трудно. Ушкуй, застрявший ровно посредине между сближающимися противниками, перегораживал русло намертво, а перед ним частым гребнем торчали из воды только что срубленные стволы молодых сосен. Для сладкой мести нужно было высаживаться на небольшой открытый участок пологого мыса, подставляясь прямо под выстрелы чужаков. Однако и с этим можно справиться, главное — держать добычу под плотным обстрелом, тогда ни один ратник на мысу не посмеет выглянуть из-за щитов, не то что послать стрелу!
Лодьи подошли к берегу, завязнув на илистом мелководье всего в паре метров от суши. Слитный выстрел выстроившихся на судах двух десятков лучников подтвердил правильность этого поступка. Бронированный зверь, расположившийся на берегу, еще больше сплотил свои ряды, прогнулся и отступил на шаг назад, не делая никаких попыток ответить, однако и сам он не получил видимых повреждений. Видимо, расстояние в сотню шагов оказалось недостаточным, чтобы пробить его крепкую шкуру. Однако за это время первая волна вооруженных топорами ратников успела выстроиться на берегу и прикрыть щитами остальных высаживающихся.
Разбрызгивая в стороны холодную воду, круто замешанную с илом, бородатые вои проворно спрыгивали вниз, принимали за голенища сапог порции жидкой осенней жижи и пытались стремительно выбежать на берег, увязая в вязком дне и разбрасывая вокруг смачные ругательства. Там, на слежавшемся песке, прячась за щитами своих соратников, облаченная совершенно в разнородные доспехи толпа сбивалась в подобие строя и продвигалась вперед, давая возможность следующей партии занять место на сухом клочке мыса. Заминка произошла лишь в тот момент, когда с одной лодьи стали выпрыгивать лучники, ставя своей целью подобраться поближе к обреченной добыче. Короткий окрик отправил их обратно, и тот же голос скомандовал паре ратников взобраться на невысокий глинистый склон, чтобы по его краю подойти вплотную к неприятелю, а заодно и проверить, нет ли там засады.
Те натужно взобрались на полутораметровый обрыв, но пройти дальше мешал густой подлесок, а попытки обойти его по краю не вызывали ничего, кроме смеха. Даже со стороны обреченного противника донесся возглас о скоморошьих плясках — до этого те вовсе не реагировали на оскорбительные выкрики, иной раз доносящиеся от преследователей. В итоге тот же рассерженный бас послал свою неудавшуюся разведку на противоположную сторону, чтобы там с другими штрафниками начать разгребать завал из деревьев, стоя по пояс в воде. Предводитель муромской братии то ли не решался начать штурм, то ли просто прощупывал своего врага, который не предпринимал ровно никаких активных действий. И он добился-таки реакции от противника: попытка разгрести речную засеку вызвала мгновенный отклик. В бронированной скорлупе на пару секунд приоткрылась щель, и две каленые стрелы тут же ужалили загнанных в воду ратников, заставив остальных поднять повыше щиты. Большого урона обстрел не нанес — лишь один воин выбрался на берег и неловко засеменил к лодьям, но и продолжать полноценно разгребать завал остальные уже не хотели.
Глухое недовольное ворчание затягивающемуся противостоянию заставило предводителя выдвинуться из строя вперед и, выкрикнув что-то неразборчивое, повести за собой выбравшееся на сушу войско. Неровные ряды речного десанта тут же рассыпались, и с выкриками четыре десятка воев двинулись вперед, постепенно набирая скорость. Их бег сопровождался нарастающим пением тетив за спиной — это лучники на лодьях возобновили осыпать вражеского зверя частым острым дождем, чтобы тот не мог предпринять никаких резких движений до того момента, пока его не возьмут в оборот набегающие ратники. Однако противник и без этого не подавал никаких признаков жизни, не пытался даже огрызаться выстрелами в сторону стремительно приближающегося врага.
Противостояние приближалось к развязке. Слитный рев атакующих, пытающихся своими криками запугать защитников, заглушал все звуки в округе. Они уже преодолели половину расстояния до своей цели, когда над щитами противника взлетел на копье голубой флаг с вышитой на нем хищной черной птицей с двумя головами. Нападавшие даже не заметили его, в ярости преодолевая до противника последние метры, однако на противоположной стороне речки, за лодьями, раздвинулись кусты, и частый дождь бронебойных стрел вперемешку со срезнями упал на спины уже опустивших свои луки разбойных стрельцов. Часть из них, услышав щелчки спускаемых тетив, рухнула на палубу, но большинство, совершенно не ожидавшее нападения сзади, успело лишь развернуться и принять смертоносный ливень на свои легкие кожаные доспехи. Одновременно с этим откинулась холстина, устилающая дно застрявшего на мели ушкуя, и полтора десятка ветлужских и эрзянских лучников приподнялись над его бортом. И сразу же сходное число каленых стрел устремились в спины атакующим, сбивая бегущую толпу с яростного ритма. Крики боли слились с криками ярости, но набравшая скорость махина уже не могла остановиться и бросилась по инерции на приближающегося врага, прямо на выставленные мгновением раньше копья.
Бронированная черепаха и не думала размыкать свои ряды после окончания обстрела, она подняла первый ряд с колен, второй убрал щиты над головами и выставил вперед длинные жала. Копья не позволили атакующим разрушить с разбегу строй, вклиниваясь в его прорехи и с размаху рубя длинными секирами головы противостоящего противника. Немногие проскользнувшие между копьями разбойники сразу же получили от первого ряда короткие встречные уколы сулицами и мечами, заставившие их отпрянуть или упасть под ноги защитников. Однако трое ворвавшихся в строй ратников чуть не разбили казавшийся монолитным строй ветлужцев. Лишь второй залп с судна не позволил остальным нападавшим ворваться в образовавшиеся прорехи, давая время им затянуться.
Стоявшим с краю полусотнику и его десятнику пришлось бросить свои длинные копья. Они отошли назад и стали в два меча штопать разверзшуюся защиту, помогая второму ряду добить прорвавшегося противника. Воспользовавшись этим, оставшийся разбойный люд успел выдавить правый край ветлужцев и начал обтекать защитников по мелководью, вынуждая тех разворачивать свои ряды, вставая почти полукругом. И только тут третий залп с ушкуя, находящегося всего метрах в сорока от места действия, полностью накрыл нападавших, показав им нешуточную угрозу с фланга. Яростный напор тут же ослаб, и волна атакующих бросилась врассыпную. Точнее, стали разбегаться ее остатки — дюжина оставшихся на ногах ратников. Часть из них бросилась на густо поросший глинистый склон, другая в облегченных доспехах попыталась уйти вверх по речке. Однако и там их настигали бронебойные стрелы засевших в ушкуе лучников.
Бронированный зверь шагнул вперед несколько раз, копьями добивая раненых врагов, и остановился. Видимый противник был повержен. Сотней шагов ниже по течению через речку были уже повалены заранее подрубленные толстые деревья, и по ним перебегали около пятнадцати полностью одоспешенных эрзян, в то время пока лучники прижимали оставшегося врага к палубам лодей.
Полусотник ветлужцев шагнул в сторону, нарушая стройность рядов бронированной черепахи, и стянул с себя шлем. Оглядевшись по сторонам, он сплюнул на истоптанный, залитый кровью песок, озадаченно изучил поле боя и презрительно кивнул на немногочисленных разбегающихся разбойников:
— И это все? И эти шаромыжники не позволили нам утром кусок мяса в рот закинуть?! Вот смотрите, что бывает, когда в битве каждый сам за себя! И в вашей жизни такое же произойти может, если будете меж собой грызться! Пельга, пять опытных двоек на преследование! А то эрзяне их тут до ночи ловить будут…
Назад: Глава 7 Микулка
Дальше: Глава 9 Ночь у костра