Глава 17
Переговоры
Первый стяг был воткнут посредине долины. Острожек в форме двузубца венчал собой голое белое древко, украшенное слегка колышущимся на ветру бунчуком из конского хвоста. Ему навстречу медленно шествовал второй, на небольшом голубом полотнище которого была вышита двуглавая птица, грозно раскрывшая свои клювы со змеиным языком внутри в разные стороны. Древком для него служило копье, которое держал в руке не слишком умелый всадник, неестественно пытающийся держать в седле прямую стойку. Получалось это у него плохо, и каждое неуверенное покачивание стяга сопровождалось на его лице гримасой.
— Не кукожься, Вячеслав! Для тебя ныне посадка не важна, смеяться никто над тобой не посмеет, — воевода прокашлялся, пытаясь спрятать в кулак мелькнувшую улыбку. — Хоть задом наперед в седле сядь! После того как ты свою поляницу сказочную полонил, одну лишь опаску к тебе вороги испытывать будут. Лучше подними голову да глянь, как хоругвь наша развевается! Эх, до чего же Радка мне угодила! Лучше чем у Ивана птица вышла! Теперь не стыдно на встречу с погаными выйти.
— Хм… А почему у них знамени нет, а один хвост на деревяшке болтается?
— Это ты про стяговую челку? У каждого свои заветы от предков, кто-то и полотнище на древко вешает, но в основном степняки предпочитают бунчук. Да ты сам посуди: иной раз хоругвь в длину семь шагов составляет, и не каждый силач ее удержать сможет. Кроме того, такой стяг не всякому по чину будет. У нас их лишь князья имеют, а тут простой бек, которому полотнище и в локоть за честь будет… Плоскиня, а ты как мыслишь? Кто там нас встречает?
— Помимо стяговника?
Из-за легкого ранения воронежского воеводы, поймавшего на излете стрелу в икроножную мышцу, Трофим уговорил своего товарища остаться на месте и присматривать за лагерем. Сам же на переговоры с половцами взял его ближника, который теперь озабоченно ехал рядом и внимательно прислушивался к разговору.
— Помимо, — скривился ветлужец, всем своим видом показывая, что знаменосец богатырского телосложения, горделиво застывший у половецкого стяга, его ничуть не интересует.
— Малолетнего княжича ты и сам видишь, а второй не иначе как знатный бей, вон у него какой расписной кафтан с клавами на рукавах! Небось пошит из ромейского шелка!.. Ух, петух половецкий, и не боится, что стрелой его сейчас могу приголубить! Или у него под одежку броня вздета?..
— Этого и без доспеха не запугаешь, вон скалится как, хотя… попробую. Думаешь, именно он воеводой у них? — Трофим снял окольчуженную перчатку и с сомнением потянулся рукой к своим усам.
— Да нет, это скорее дальний родич бека, который в няньках у княжича ходит. Не он ли мальчишку с поля боя уволок, а? Но сперва не уследил за ним, промашку допустил…
— Уверен?
— Нет, я далеко стоял, когда от ваших возов половцы в разные стороны побежали, но вроде тот тоже был богато одет. А насчет родича… Внешность у него типичная для кипчаков, а вот мальчишке явно передалась кровь от жены бека, которая на яску смахивает. Баба, скорее всего, и заправляла всем. Правильно Твердята говорил, что ее горячая кровь побудила половцев к тому, чтобы на нас напасть, она же заставила саму в сечу полезть. Одна глупость в бой повела, другая его закончила. Так что дави его, Трофим, не боец он, пусть хоть до ушей ухмыляется.
— Ладно, не будем далее гадать, — согласно кивнул ветлужский воевода и начал сворачивать разговор, напоследок обернувшись к Вячеславу: — Как вы там говорите? Отходняк? По-моему, лучше звучит «куй железо, пока горячо».
Пришпорив коня, Трофим приблизился к стоявшим в ожидании половцам и замер, разглядывая своих противников с высоты наездника. В отличие от них, воевода спешиваться не стал, однако в сторону горделиво глядящего мальчишки голову слегка склонил, взмахом ладони прервав напыщенную, раздраженную речь от его «няньки», назвавшегося Асупом. Полыхнув красными пятнами на щеках, половец ощутимо напрягся, но его гнев был остановлен раздавшимися словами.
— Я — воевода ветлужский, стою над людишками удмуртских и черемисских племен, и нет в моих землях никого выше меня. Можешь называть меня ханом, можешь воеводой, но не встревай в мой разговор с сыном бека. Хоть и выше я его по положению, но гость в этих землях и потому признаю его равным себе, и буду звать княжичем. Разумеет ли он этот язык?
— Да, хан… — Мальчишка попробовал проглотить последнее слово, невольно вырвавшееся с его языка, но, обнаружив, что попытка не удалась, бросил короткий взгляд на своего наставника и задрал голову еще выше, смело заявив: — Я — Саук, и этот кош мой.
— Как ты посмел напасть на меня, Саук?
— А как посмели русины вновь прийти на эти земли?! — не выдержал Асуп напора ветлужца, направленного на малолетнего княжича. — Или вы думаете, что киевлян ждут в этих местах с распростертыми объятьями?
— Я прощаю твою дерзость, Асуп. Твой гнев вызван недавним походом Мономаха и разгромом ваших вежей, но… Я не его подданный. И хоть зовусь не князем, но владею своей вотчиной так же, как любой из Рюриковичей или ваших ханов. А говорю я на этом языке лишь из-за того, что другого ты не поймешь, а на вашем мне невместно с вас спрос вести! Понятно ли это? И дабы не плодить дальнейших расспросов, скажу, что прибыл сюда как гость купеческий. И это не зазорно для меня, потому что я не товар пытаюсь сбыть, а торговый путь торю и как истинный хозяин своих земель желаю похвастать, что мои подданные могут предложить славному народу кипчаков. А вы… давно ли половецкие мужи стали так встречать гостей, везущих им подарки? Что скажет хан Сырчан о таком теплом приеме?
— Не ведали мы об этом… хан, — чуть запнулся Асуп, скривившись после упоминания владыки донских степей. — Прости, но говорить с тобой буду все-таки я! Не дело малолетнему наследнику вести спор с умудренным жизнью воеводой, у которого седина начинает покрывать голову. Однако все, что выйдет из моих уст, будет исполняться, словно это сказал бек.
Трофим пристально посмотрел на княжича, и тот подтвердил эти слова степенным кивком головы.
— Ну что же. — Трофим вернул свое внимание Асупу. — Тогда поведай мне, какую виру готов понести за свое разбойное нападение… юный бек!
— Хотя и ошиблись мы, приняв тебя за русина, но лицом ты и впрямь похож на…
— А ты всматривался в каждый лик, готовя нападение? Тогда почему ты не разглядел, что головы моих людей венчают не только остроконечные шлемы русов?! Или тебе неизвестны буртасские доспехи? В моей рати есть как лесовики с рыжими волосами и белыми лицами, так и смуглые степные воины с раскосыми глазами! Ты скажешь, что печенеги тоже иногда присутствуют в войске у киевских князей? А мое какое дело! У меня трое убитых и полтора десятка раненых! Что я скажу их матерям? Что малолетний Саук ошибся?!
— Мы потеряли гораздо больше воинов…
— Разве я в этом виноват?! Так вот… Мы видели многочисленные стада за этим холмом и колодников, их охраняющих. А еще я не вижу ваших жен и шатров поблизости. Думается мне, что это добро было нажито явно не непосильным трудом, и как плата за вашу ошибку нам этого будет достаточно.
— Это была не баранта! — оскалился Асуп, сверкнув глазами. — Аза забрала к нам воинов из своего рода вместе с их долей! Ее престарелый отец уже не может водить рать в походы, а почти все братья сгинули в пучине набегов из Киева!
— Почти? — усмехнулся ветлужский воевода. — Но кто-то остался?
— Росмик ненамного старше Саука! — Половец покосился на малолетнего наследника и заученно отбарабанил: — А сам род слишком слаб, чтобы выжить в степи! Мыслимое ли дело, некоторые даже подумывают, чтобы уйти в Аланию и осесть там на землю!
— Хм… — Трофим на секунду задумался, поглядел на Вячеслава и вновь перевел взгляд на собеседника. — Так ты говоришь про ясов? Именно из их племени пришла в ваш род Аза? А те из них, что собрались уходить, случайно не христиане?
— Какое это имеет значение? — обидчиво поджал губы Асуп. — Даже если и так, то жена бека теперь почитает не вашего распятого бога, а наших предков, синее небо над головой и просторы нашей степи… Ты совсем затуманил мне голову, чужеземец! Вначале ты вернешь нам нашу Азу, а потом мы с тобой сядем обсуждать, сколько овец я отдам за того нечестивца, который ее оскорбил! Челядинец, коснувшийся жены бека, должен умереть!
— Ты говоришь про великого человека, который всего лишь полонил твою повелительницу, осчастливив ее своим прикосновением? — Трофим огорченно покачал головой и кивнул в сторону своего знаменосца, неподвижно стоящего в стороне. — Скорее умрешь ты, Асуп, потому что это не кто иной, как самый знаменитый из шаманов наших земель, по-вашему «бахсы». Он тоже может лечить, и в этом достиг небывалых высот, однако если рассердится, то может даже убить своим взглядом! Не смотри на великого бахсы с недоумением! Держать стяг после битвы его попросили наши предки — через него они слушают наш разговор и указывают, как поступить с вами! Неужели тебе кажется, что он просто задумался о бренности нашего мира?! Он прозревает грядущее! — Воевода повысил голос. — Видишь, как лошадь под ним наклоняет вниз голову, принюхивается и начинает «копать» передней ногой? Что будет дальше?
— Ляжет его кобылица через пару мгновений… — Асуп стал завороженно наблюдать за ветлужским знаменосцем. — Так бывает с неопытными всадниками…
— Она просто не может держать такую ношу! — развел руками Трофим, искоса наблюдая, как Вячеслав пытается поднять голову лошади поводом. — Мы меняем под ним коней несколько раз за день — ни один не справляется. Не смотри так недоверчиво, лучше присылай своих раненых воинов к нам в лагерь — и он покажет свое умение. Вашу Азу лекарь уже перевязал и сказал, что с ней все будет в порядке, особенно если наши с тобой переговоры закончатся успешно. Однако в любом случае ей нельзя двигаться несколько дней, поэтому у нас с тобой достаточно времени, чтобы обсудить виру в ее присутствии, а также то, как на вашу судьбу повлияет решение ясов перебраться на новое место обитания.
— А…
— Нет, не в Аланию, а на границу степи в верховья Дона и даже дальше. И вновь предупреждая дальнейшие вопросы… Для начала бери не больше десятка раненых воинов, за здоровье которых ты беспокоишься. И чтобы у тебя не осталось тени сомнения по поводу такой моей щедрости… В случае опасности я лично прирежу Азу — и лишь потом буду отражать атаку!
— Ты не посмеешь! — звонко прорезался голос юного бека, сжавшего свои небольшие кулачки до белизны в костяшках.
— Надейся на это, Саук, надейся. Тот же Мономах не щадил ваших знатных послов, хотя и целовал крест об их неприкосновенности. И хотя его грехи церковь простила, а сам он наверняка искренне раскаивался, но что сделано — то сделано. Я же обещал нечто противоположное — и сдержу свое слово без всякого на то сомнения, тем более что речь идет о жизнях моих воинов. Так что мое дело предупредить… Но пока опасности нет, за жизнь своей матери можешь не беспокоиться. Мы ее обязательно вернем тебе в полной сохранности. А я с удовольствием приму тебя как дорогого гостя и разрешу оставаться с ней, сколько заблагорассудится…
— Нет! — резко мотнул головой Асуп.
— …но не думаю, что на это пойдет твой наставник, — без перерыва продолжил Трофим. — Как говорил один мой знакомый, не надо складывать все яйца в одну корзину, и он это наверняка понимает. Тебя же, Асуп, я жду вместе с ранеными. Негоже нам прохлаждаться на ветру, когда можно все обсудить в теплом шатре за чашей с хмельным медом. Или ты предпочитаешь кумыс? Тогда захвати целую сабу, а ценители у нас найдутся!
Трофим легким кивком попрощался с юным беком и развернул коня в сторону лагеря. Следом за ним двинулись его сопровождающие, за время переговоров не проронившие ни слова, а теперь несколько ошарашенно взирающие на своего разговорившегося предводителя. Видимо, их взгляды так сверлили спину воеводе, что тот не выдержал и развернул лошадь, излишне горяча ее от нахлынувших на него эмоций:
— Ну что уставились?! Мне тоже было бы легче пойти лавой на половцев, где мы сложили бы свои буйные головушки, но приходится заниматься и такой болтовней, выдавая себя то ли за донельзя знатного боярина, то ли за самого князя! Надеюсь, теперь вы понимаете, что к Сырчану и в ясские городки нам ходу нет, пока мы действительно не будем что-то собой представлять? Что чешешь в затылке, Плоскиня? Там шлем! Его своей дланью трогать бессмысленно, разве что оголовьем меча приласкать для вразумления! В новинку такие речи? Привыкай: среди сородичей нашего лекаря такое поведение считается в порядке вещей, вот я и нахватался… Как это действо называется, Вячеслав?
— Как? — Тот споткнулся, не желая приносить в этот мир разные словечки блатного толка, и попытался исправиться в сторону большей интеллигентности, но все-таки не выдержал и выдал, немного смутившись: — Бросать понты или даже взять на понт.
— О! — поднял палец воевода. — Так ромеи наше Русское море называют! Понтом Аксинским! Взять его — как будто забрать себе целое море во владение!
— Это всего лишь означает сблефовать, напугать, морально подавить — и делать после этого с жертвой все что угодно, — удрученно объяснил Вячеслав. — К слову, на моей родине в последнее время понты были основным производимым и потребляемым товаром. От частого употребления это перестало действовать, а делать все остальное уже не умели. Так что применяйте с осторожностью.
Плоскиня даже помотал головой, чтобы там не осталось столь сложных понятий, которые могут ненароком повредить не привыкший к ним разум. А потом неожиданно предложил:
— Как-то все путано у вас, то ли дело острой сабелькой махать… Может, лучше споем? Как там начинается? Че-е-ерный во-о-о-рон, шо ты вье-е-ешься…
Против этого было возразить трудно, и вскоре негромкие голоса подтянули известный узкому кругу мотив. А буквально через минуту на весь степной простор во всю мощь трех хриплых голосов пролилась надрывная история о невеселой свадьбе на дальней стороне. У одних она заставила тоскливо сжиматься сердце, а у других вызвала недоверчивое покачивание головой… Как, они еще и поют?
И хотя издалека слова было трудно разобрать, но щемящие нотки заставляли всех этих людей оглядываться по сторонам и вспоминать своих соратников, нелепо погибших в случайной стычке. И лишь мысль, что жизнь преходяща и все когда-нибудь вернутся в ее круговорот земным прахом, приносила утешение и заставляла по-новому оценить те ее кусочки, которые еще остались каждому. И тут же хотелось вдохнуть холодный воздух бескрайней степи, почувствовать запах дыма от быстротечного костра, разожженного на сухом бурьяне и высохших ветках вишенника, и взглянуть в сумрачное осеннее небо, где безмолвными клиньями застыли последние стаи диких гусей.
Зима вступала в свои права, не обращая внимания на людские склоки и войны. Природа наивно думала, что мелкие букашки под ее холодными ветрами так и будут драться между собой за кусок еды палками и камнями. Она не подозревала, что в своем стремлении уничтожить соседа и добыть пропитание они когда-нибудь дойдут до того, что изучат многие секреты мироздания и станут увечить ее суть. Им так будет легче, но станут ли они от этого счастливее? Кто знает…
* * *
Негромкий тележный скрип выдернул Вячеслава из сонного забытья и заставил недоверчиво приподнять голову, озирая окрестности в поисках знакомых ориентиров:
— Где это мы?
— Куда-то едем, — насмешливо отозвался ему в тон голос, донесшийся от темнеющей в передней части телеги фигуры. — А куда? О том нам не растолковали. А ты отдыхал бы от трудов своих, лекарь! Совсем недавно ведь голову приклонил.
— Ты, Григорий? Все насмешничаешь? А еще чернецом зовешься! — Воспоминания вчерашнего дня с трудом начали пробиваться в затуманенную коротким сном голову. Вячеслав отчаянно зевнул и привстал на локте, пытаясь уловить в снежной крупе, падающей с сумеречного неба, силуэты всадников и растянувшееся по дороге стадо. — Как думаешь, доведем скот на место? И сохраним ли?
— Так ты уже спрашивал, — махнул рукой возница, удобнее поворачиваясь на ворохе сена, наваленного на повозку, и улыбнулся. — Твердята ваш взял ровно столько, сколь может прокормить за зиму. Правда, с учетом того, что раздаст скот по всей округе, так что вышло немало! А вот доведет ли… Бог даст, доведет! Пока снега немного и добраться до травы можно. Людей бы довести…
— Людей… — Вячеслав мрачно откинулся назад и предался воспоминаниям о прошедших днях. Они были наполнены для него постоянными заботами о раненых — как своих, так и чужих. Сначала чередой шли операции, связанные с извлечением стрел, потом ежедневные перевязки и бесконечное кипячение небольшого количества бинтов и различного рода тряпок, которые привезли степняки по просьбе великого «бахсы». Ветхая ткань была изношена до такой степени, что расползалась клочьями, а засалена так, что многочисленные насекомые, ползающие по ней, могли там найти для себя пищу на долгие годы. Как потом оказалось, несмотря на стоявшую тогда холодную погоду, данные тряпицы были сняты с отданных им спустя некоторое время колодников. Пришлось потом лечить этот многочисленный контингент от простуды, хотя самой главной проблемой у них была другая…
Если по порядку, то первым условием, выставленным воеводой за возвращение половецкой предводительницы, было освобождение всех христиан и пленников, которые раньше жили к полунощи от этих мест. Причем если про крещеных Трофим еще что-то мог объяснить, показав свой медный крестик, то про немногочисленных язычников, оказавшихся вятичами, приходилось всячески изворачиваться и врать. Мол, у него обет по приведению окрестных племен к Богу, и по приходе в Поветлужье те обязательно примкнут к своим сородичам, уже вошедшим в лоно христианской церкви. А между строк пришлось упомянуть, что работнику, который тебя не понимает, очень трудно что-то объяснить, особенно если дело касается таких сложных вещей, как изготовление железной посуды.
На такое условие половцы, скрипнув зубами, согласились безоговорочно. Во-первых, на Руси считалось богоугоднейшим делом выкупать или освобождать единоверцев, и к такому требованию они были готовы. Во-вторых, колодники принадлежали не им самим, а ясам. А в-третьих, больше половины из них были торками, печенегами или даже потомками угров, являвшихся хозяевами этих степей пару веков тому назад, и не подпадали под выставленные условия. Однако даже при этом освобожденных пленников насчитывалось около шестидесяти, большинство из которых были мужчинами, хотя присутствовали и «чаги» — женщины, исполняющие роль служанок при половцах. И все они стояли на самой низкой ступени кочевого общества.
Если у славянских народов пленный в основном состоял в положении слуги, пусть хозяин и был волен распоряжаться его жизнью, то у степняков положение челяди выполняли хоть и бедные, но свободные члены общины. Колодники же были в положении скотины, если не хуже. Только тут Вячеслав понял, что значит слово «раб» в полном его значении. С бледными лицами, черными телами, воспаленными ранами, наги и босы, они еле передвигались по земле. Причину этого ему показали сразу: для того чтобы измученные люди не бежали, половцы калечили пленным мужчинам ноги. Точнее, резали пятки и в рану засыпали «тернии» — чаще всего рубленый волос конских хвостов. И привычки ясов в этом ничуть не отличались от привычек других степных народов.
Поэтому список пациентов, требующих помощи, сильно пополнился, и на смену раненым пришли освобожденные невольники, которым требовались операции по чистке и штопке гноящихся ран. Помимо прочего, этих несчастных людей, большинство из которых просидели в плену от пяти до десяти лет, нужно было просто накормить, вымыть, а также выделить им теплую одежду, которой практически не было. И это стало еще одной причиной торговли с половцами, благо проблем с овчиной у тех никогда не было. Так что пока в течение нескольких дней Вячеслав резал, очищал и заживлял раны, ветлужский и воронежский воеводы продолжали спорить со степняками и делить пасущийся за холмом скот, пытаясь выторговать дополнительные условия для бывших пленников. Кстати, четверо из них чуть позже сказались бродниками и день назад уже покинули торговый караван на выделенных им лошадях с притороченными узелками еды, предварительно о чем-то пошептавшись с Твердятой и Трофимом.
За одежду и небольшое количество еды для бывших колодников пришлось пойти на уступки, хотя на итоговый полученный результат воеводы даже не надеялись. Все стадо они не получили, как и следовало ожидать. Половцы уперлись насмерть, сказав, что без этого стада они вымрут зимой, однако от почти десятитысячного стада свою треть «купцы» все-таки урвали. Этого было более чем достаточно. И не из-за того, что такой кусок по меркам Северо-Западной Руси весил как минимум шестьсот гривен кун. В степи овца стоила гораздо дешевле, а низкорослых скакунов в купеческой доле было от силы сотни три. Проблема была в том, что воронежцы не сумели бы зимой прокормить слишком большое поголовье, даже если продали бы часть живности по соседям и родичам. Именно воронежцы, потому что переправлять в Поветлужье сколько-нибудь огромное стадо было бы чрезвычайно обременительно. Так что большую часть четвероногой добычи забрали себе воронежцы, оговорив, что за это обязуются заботиться о той части, которая оставалась в собственности ветлужцев. Тех же колодников, которым было некуда идти или которые могли согласиться на переселение, забирал с собой Трофим.
Так что полученная с половцев добыча была очень весомой. Поэтому играть на тонких струнах их душ, требуя еще большего, было бы чревато. Нужно было найти компромисс между жадностью и осторожностью. И самым трезвомыслящим человеком в этой ситуации оказался Вячеслав. Хотя, с другой стороны, его трезвость сильно попахивала безрассудством.
Когда Трофим с Твердятой пришли похвастаться к лекарю успешным исходом дела и упомянули, что тому тоже достанется небольшая часть добычи, они встретили буйный отпор. Вначале Вячеслав в обычной своей манере прошелся по лезвию ножа, сообщив, куда они могут засунуть себе его долю. Потом сказал, что он сюда пришел вовсе не для того, чтобы набивать себе мошну, после чего у ветлужского воеводы погасли огоньки алчности в глазах, уступив место мрачной отрешенности. А под конец обозвал себя бессребреником и велел обоим собираться и взять с собой побольше денег. Поскольку Трофим уже знал, что обозначало это слово, еще не существовавшее на Руси, то он меланхолично позвенел перед носом Твердяты серебряными монетами и поспешил за лекарем, даже не ввязываясь с тем в спор.
Импровизированная лечебница состояла из нескольких обогреваемых шатров и была поставлена немного в стороне от лагеря, чтобы половцы тоже могли беспрепятственно получать помощь. Судя по тому, что они сюда нет-нет да и заходили, причем не только с боевыми ранами, искусство «великого шамана» пользовалось большим успехом. И это несмотря на то, что свой врачеватель у них имелся, благодаря многочисленным амулетам немного похожий на разряженную куклу, но все-таки, по словам Вячеслава, действительно пользующий больных. Правда, стоило признать, что сам местный шаман довольно часто отирался около ветлужского лекаря, принося ему какие-то лекарственные травы и молчаливо наблюдая за тем, как тот зашивает раны. Но это ничуть не говорило о его способностях, скорее об уме и понимании им того факта, что чужеземец уедет, а он останется с дополнительными крупицами знаний в обмен на толику степных лекарств. Несмотря на такую легкость доступа, охранная пятерка удмуртов все-таки старалась отслеживать, чтобы слишком много больных из степи здесь не скапливалось, а уж перед очами Вячеслава мог предстать только полностью разоруженный кипчак.
Однако большинство обитателей лагеря состояло из освобожденных колодников, которых временно разместили тут же и чьей помощью по сбору редких здесь дров и кипячению воды лекарь постоянно пользовался. Подозвав старшего из них, Григория, обряженного в какую-то темную хламиду, Вячеслав перебросился с ним несколькими фразами и тут же попросил у воевод коней для десятерых человек. После небольшой сутолоки общих сборов отряд под охраной той же пятерки удмуртов выдвинулся к несметному половецкому стаду, откочевавшему от импровизированного лазарета где-то на полчаса неспешной езды.
Следующий час Твердята провел, чуть приоткрыв рот от изумления, так что Трофим, поглядывая на него, лишь усмехался в свои усы. Во-первых, половцы без всяких слов допустили «великого шамана» в свои пенаты, лишь отправив гонца к Асупу. Тот не замедлил явиться сам и с превеликим недовольством стал лицезреть все последующее действо, предварительно разрешив пропустить к лекарю воевод недавнего противника вместе с сопровождающими их бывшими колодниками. Между тем Вячеслав стал буквально ощупывать своими руками овечье стадо и отбирать понравившиеся экземпляры, после чего Григорий с помощниками отгоняли их в сторону, иногда указывая ему на тех, кого, по их мнению, он напрасно пропустил.
Выждав около получаса, за который он успел пристально изучить отобранное поголовье, Асуп не выдержал и вместе с последовавшей за ним половецкой охраной направил свою лошадь в гущу скота, разгоняя щелчками кнута особо неторопливых животных. Достигнув лекаря, бей вначале постарался держать свой гнев в узде, но все же нотки раздражения явно читались в его пространной речи, и они все возрастали с каждым словом. Высказано было все: и вероломство чужеземцев, обманом захвативших жену бека, и алчность, которая заставила их предводителей торговаться за каждую овцу, словно они купцы, а не воеводы. Он даже вскользь упомянул, что лишь его воины сдерживают гнев ясов, которые рвутся силой освободить свою княгиню. А уж самовольство «бахсы», пусть даже и великого… Под конец Асупа уже не сдерживали ни якобы высокое положение одного из ветлужцев, ни взятая в полон княгиня. Во время этой речи оба воеводы, сначала слегка заносчиво смотревшие на распалившегося бея, даже подались назад, чтобы выйти из-под зорких глаз его охраны, держащейся в некотором отдалении. Однако Вячеслав на все обидные слова задал лишь один вопрос, утихомиривший разгоревшиеся страсти и вернувший разговор в мирное русло:
— Уважаемый Асуп, сколько ты хочешь за несколько баранов и три-четыре десятка молодых ярок, которых я отберу для себя? Пусть даже они будут из нашей доли! Называй цену, которая утихомирит твой гнев!
Звонкий перестук монет, донесшийся со стороны ветлужского воеводы, заставил Асупа поперхнуться и вопросительно поднять брови: действительно ли чужеземцы собираются расплачиваться за этот посредственный товар, который и так мог попасть в их долю, или это их глупая шутка? Помедлив несколько мгновений и еще раз оценив отобранных животных, бей выпалил первую попавшуюся цену, которая должна была шокировать беспардонных грабителей:
— Гривна кун за штуку!
Поперхнулись все: и находящиеся неподалеку колодники, и воеводы, и даже охрана бея. Соответствующий ответ от Вячеслава последовал незамедлительно:
— В наших землях за гривну кун можно купить от трех до пяти овец, ближе к полудню почти десяток, а у вас, судя по выпучившимся глазам твоих бывших колодников, десятка два, так? Или даже больше? Хм… и все-таки я готов заплатить целых десять гривен за такую отару, но только с несколькими условиями. Большую часть платы мы отдадим железной посудой, а в будущем году ты нам отберешь по названным признакам еще несколько сотен овец со всей степи. Видел наши котлы? Вот из расчета гривна кун за штуку они и пойдут! Согласен? А как ты думаешь, воевода, можем мы преподнести наш самый огромный котел в подарок бею?.. И конечно же чуть-чуть побольше малолетнему беку и его матери? Уловив блеснувшие глаза Асупа, сказавшие, что намечающийся обмен его слегка заинтересовал, а также получив желаемый кивок Трофима, Вячеслав осторожно продолжил: — Но сама плата за овец должна пойти ясам, чтобы они не сильно расстраивались из-за потерянного скота и утраченных пленников. Следующей же весной…
— А следующей весной мы можем привезти новый товар, — подхватил ветлужский воевода поднятую тему, вставая на уже неоднократно проторенную им дорожку обещаний. — И если уважаемый бей угодит нам в тот момент своим скотом, то всю железную утварь мы можем продать через его род! Сотни таких котлов, которые могут разойтись по всей степи через его руки! А подробности мы можем обговорить сегодня вечером, за чашей с кумысом. Так, достопочтенный Асуп?
Тот только кивнул, не в силах выразить обуревавшие его чувства, состоящие наполовину из гнева, а наполовину из радости по поводу намечающейся удачной сделки. Пришпорив коня, он вновь раздвинул сомкнувшееся овечье море и неспешной рысью удалился к себе во временное стойбище, отдав напоследок распоряжение пастухам разрешить шаману отобрать понравившихся животных. Некоторое время на пастбище стояла тишина, которую первым прервал расхохотавшийся Твердята:
— Ну у тебя и смекалка, лекарь! Сначала мы род Асуповых данников раздели на несколько сотен гривен кун, а потом ты купил его личное расположение всего лишь благими пожеланиями! Не считать же ценой несчастные десять гривен! Словно скоморох на торгу нам представление устроил! Хоть и зело опасное было оно!..
— Ты погодь, Твердята! — лишь мотнул головой Трофим, уловив растерянное выражение на лице великого шамана и по совместительству столь же великого скотовода. — Ничего он такого не замысливал. Это ведь не хитро… э… мудрый Иван! Так ведь, Вячеслав?
— Что именно должно быть так? — недоуменно пожал тот плечами. — Я просто говорил, что думаю… Котлы надо куда-то девать, чтобы освободить возы? Почти все пленники ходить не могут, а некоторые и на лошадях не удержатся. Мы же хотели, чтобы про наш товар узнала вся степь. Так ведь?
— Это уж точно, — не удержался ветлужский воевода, скорчив недовольную гримасу, за которой проступило облегчение. — Асуп по всему Дону будет хвастать, как обдурил лопоухих чужеземцев с их же скотом, выменяв на него роскошный товар! Ведь такой котел здесь как бы не по три-четыре гривны идет, лишь кошевые их имеют! А ты еще самые большие подарить надумал! Десять штук за твою малую отару… Это сразу половцам четвертую часть всего отобранного стада возмещает!
— И хорошо! — согласно кивнул Вячеслав. — Только не половцам, а ясам, мы же их скот забираем! Им как раз не помешало бы как-то возместить нанесенный ущерб!
— Что?! — вскипел воронежец, мгновенно перейдя от веселья к бешенству. — За пролитую кровь моих воинов я еще им и возмещать что-то должен?
— Погодь, погодь, Твердята! — положил ему руку на плечо Трофим, подъехав ближе. — Ты же вроде понял почти все про его характер! Так? То-то же! Вячеслав, ну что ты как младенец, неужели думаешь, что твоим ясам что-то достанется? Лучше признавайся, что там с этими овцами? Зачем тебе понадобилось их покупать? Неужто обычными подарками мы дело решить не могли, дабы расстройство ясов и Асупа немного преуменьшить? Зачем мы вообще сюда поехали?
— Ну… я подумал, что вас надурят со скотом, и решил помочь вам поделить стадо.
— Нас?! Которые в степях провели большую часть жизни? — пришла уже очередь Трофима возмущаться.
— Так вы же воины! Вроде бы…
— Твердята, ты уже успокоился? Хм, а жаль! Иначе я попросил бы тебя заехать чем-нибудь по его пустой голове! Чтобы такие мысли его больше не посещали! Нашел что сказать! Вроде бы!.. Ну! Допустим, ты поделил… А покупал зачем?
— Так вы что, не видите? Это же цигайская порода! Не тонкорунный меринос, конечно, но почти! Да те в наших землях и не приживутся, а эта порода, надеюсь, сможет! Ее шерсть на грубое сукно пойдет, но по нынешним временам и это уже будет прорыв… Почему? А как вы думаете, что, кроме валенок, можно сделать из ветлужских овец? Я имею в виду — из их шерсти? Э… Трофим, у вас и валенок нет? Хоть название слышали? Короче, они чем-то похожи на войлочные сапоги кочевников… Елы-палы, в чем же мне зимой ходить? В общем, так, мужики… ох, хитромудрые воины, — запнулся Вячеслав и решил сменить тему, чтобы не усугублять своим невоздержанным языком и без того накаленную ситуацию. — Вы же вроде к ясам собирались, которые хотели на землю осесть, так? Ну, к тем, которые родственники жены бека? Даже без разговоров осаживайте их недалеко от Дивных гор — пусть вместе со своими огородами еще и овец разводят, а породу мы им под нашу ткацкую фабрику постепенно подберем. Кстати, у них на пробы для ткацких станков надо купить поярковую шерсть, она будет даже тоньше, чем у отобранной полутонкорунной породы! Зимних ягнят как раз в начале осени стричь должны были! Завтра с утра и поезжайте, а то я их княгиню больше трех дней в постели держать не смогу! — Увидев, что воеводы уже развернулись и пытаются уехать, качая головами то ли в попытке сдержать смех из-за двусмысленного заявления лекаря, то ли так оценивая умственное состояние собеседника, он прокричал вдогонку, прежде чем опять повернуться к своим баранам: — А сегодня при разговоре с Асупом не жалейте денег на племенных овец, потому что от этого будет зависеть качество сукна! Поняли?
— Э! Опять заснул, что ли? Ну спи, спи… — проворчал Григорий, явно пожалев, что теряет собеседника для неспешного разговора, хотя еще совсем недавно сам пытался уложить его немного подремать.
— Да нет, задумался просто, — вскинулся Вячеслав и придвинулся ближе к монаху, правящему лошадьми. — Как там ясы себя ведут, еще не повернули обратно домой? Не передумали с нами идти?
— А что им будет? — меланхолично ответил чернец, оглянувшись по сторонам. — Этим безусым юнцам вы пока в диковинку, из конца в конец каравана скачут и обо всем выспрашивают. Особенно Росмик старается, даже слова не так коверкает, как остальные. Да и к нам они ныне по-другому стали относиться. Ты бы видел, как ваш воевода шуганул какого-то мальца, который по привычке пытался одного из наших отходить плеткой! Росмик, по-моему, даже прощения просил за его поведение. Забыл, мол, его подданный, что теперь мы не им принадлежим. — Григорий искоса глянул на Вячеслава, пытаясь определить, как тот отнесся к его словам.
— Да вольные вы теперь люди, вольные! Говорил же уже!
— Все равно еще веры в это нет… Ты лучше скажи, как вы только сумели уговорить род этого ясского мальчонки на свои земли осесть?
— Ну, еще не уговорили на самом деле. Сам видишь, что его отец с нами почти одну молодежь отправил, а старшие идут лишь для того, чтоб присмотреть за малолетками и глянуть на ветлужские земли. Сам же он перезимует вместе с остатками скота около Сурожского моря да и двинет по весне в сторону Дивногорья оценить места, на которые осесть можно. Стараниями Азы у него остались почти одни христиане и те, кого к земле тянет. Да и самому ему под старость надоело по степи скитаться, хотя далеко он и отказался ехать. Мол, тут родился, тут и умрет.
— Много их всего? — заинтересовался Григорий, наблюдая за проносящимся на полном скаку мимо телеги очередным ясским всадником.
— Да нет, сотен семь душ вместе с детьми осталось от рода, одни слезы. Так что Гераспу имеет смысл дружить с воронежцами, чтобы никто его не тронул, хотя и выставили те ему условие отпустить всех невольников языка словенского. Ну да ему это не в тягость будет, его дочурка почти всех колодников увела вместе с самой горячей молодежью, которая возразить посмела бы.
— Аза?
— Угу, сильно он на нее обижен, хотя и понимает, из-за чего она это сделала. Тем не менее родная кровь есть родная кровь, простит. Мы ее, кстати, именно поэтому и отпустили, не ведя за собой заложницей до самого Воронежа. На своего брата она не рискнет нападать, чтобы отомстить и скот обратно отбить.
— А если сговорится с ним самим против нас? — недоверчиво переспросил чернец.
— С Росмиком? У которого она почти всех будущих подданных увела? Пусть попробует… — Вячеслав достал из-за пазухи тряпицу, в которую была завернута черствая горбушка с долькой чеснока, честно поделил все пополам и протянул одну часть Григорию. — Да и вы, думаю, смотреть не будете, если на нас нападут. Даром, что ли, вас вооружали?
— Какие из нас воины… Так как же вы улещали ясов, чтобы они на русские земли осели?
— Как? Остатками железа: посудой, отвальным плугом, ножами… Точнее, простым показом, потому что их долю привезут только по весне. Как раз и Росмик вернется. Этого другим прельстили: совсем иным воинским обучением, чтением, письмом. Пришлось воеводе целовать крест, что он приложит все силы, дабы сохранить единственного наследника Гераспа. Опытного наставника тот с ним снарядил, конечно, но прекрасно понимает, что безопасность юнца зависит лишь от нашей благожелательности.
— Ничего странного, есть такой обычай во всех окрестных землях: воспитывать младших отпрысков у дружественных соседей. Хотя Росмик и единственный наследник, но чтобы род окончательно не захирел, нужно что-то необычное делать…
— Кстати, а почему ты сказал про русские земли? Вроде бы они ныне ничьи, и даже киевские князья на них не покушаются…
— Так я тебе про древние земли русов всего лишь толковал, — пожал плечами Григорий и переключил внимание на лошадей, соскакивая с телеги. — Куда полезли, косоглазые?! Там же норы одни! Ног не жалко, неразумные божьи твари? А ну пошли в сторону!
— О чем ты? — Вячеслав недоуменно посмотрел вслед чернецу, а когда тот вернулся и забрался на облучок, повторил еще раз: — Что за древние земли такие?
— Земли?.. Раньше по всему Донцу и Осколу вплоть до твоего Дивногорья на полунощи и до Белой Вежи на восходе была целая россыпь крепостиц. На заходе солнца около полян и северян такие детинцы ставились недалеко от больших городков, а по Дону сами по себе, причем не абы какие, а достаточно крупные. Называлось это все русским каганатом.
— Ну, вообще-то я видел в Дивных горах остатки разрушенной крепости. Но думал, что это хазарские сооружения, потому что в свое время они вроде бы брали дань с полян, северян и вятичей….
— Брали, но лишь после того, как русы были разгромлены. А до этого те и сами от таких данников не отказывались.
— Так, Григорий, давай с самого начала и поподробнее. А то зовемся Русью, а кто такие наши предки — точно не знаем.
— Да вы вроде ветлужцами зоветесь… Тебе самому что известно?
— Я слышал, что было три группы русов: одни жили в Славии, то бишь в Новгороде, другие в Куявии, то есть в Киеве, а третьи в Арте, в которую ходу чужеземцам не было и где ковали прекрасные мечи…
— Кха… — повеселел монах. — Чего только не наговорят, хотя… столько лет прошло с тех времен, могли и на другие племена сии названия взвалить.
— А сколько минуло?
— Больше двух с половиной столетий, если считать от конца русского каганата. А если еще точнее, то все эти события начались около 830 года от Рождества Христова.
— Варяги еще не пришли в Великий Новгород?
— До прихода Рюрика в Ладогу еще оставалось три десятка лет с гаком, да и самого Новгорода тогда еще не было. А откуда знания твои?
— Ну… из киевских летописей, из царьградских и арабских книг. Переведенных на наш язык, естественно.
— Ишь ты! Вроде на православного ты не похож, досель зрить не довелось, как ты крест на себя налагаешь. С другой стороны, книги лишь в монастыре можно читать, да у князей что-то есть. Ну ладно, не мое это дело… И что они говорят, эти твои летописания про русов?
— Что Сурож русский князь Бравлин из Новгорода брал где-то в конце восьмого века, на римлян они нападали как раз в упомянутую тобой пору, а через тридцать лет даже пограбили окрестности Царьграда. Потом пришли в Киев, закрепились там и уже из матери городов русских ходили на Константинополь. Странно только вот что… Несмотря на их присутствие на Днепре, русов постоянно упоминали хазары как своих беспокойных соседей. И еще, кажется, в течение века после этого они разбойничали по Кавказу и Хвалынскому морю.
— Бравлин? Из не существующего еще Новгорода? На Таврику пришел? Кто бы его пустил через земли других племен? Мономаху до сих пор через вятичей пройти сложно, а тут… — грустно улыбнулся Григорий и стал излагать свою точку зрения: — Как я тебе уже упомянул, в этих краях на реках стояло множество городков с белокаменными детинцами. Малые, большие, с пригородами, ремесленными посадами… Однако это все в основном на Донце. А вот в Дивных горах, на реке Тихая Сосна и ниже по Дону возводились не города, а настоящие крепости. Поспрошай вашего Твердяту, что за развалины находятся напротив Белой Вежи, на правом берегу Великого Дона. Он ведь как раз оттуда, по твоим словам, так? А потом ответь сам себе — против кого такие укрепления были построены, если на другом берегу стоят хазарские?
— А может быть, они были воздвигнуты как дополнение к левобережным крепостям? Для защиты переправы через Дон?
— Ты знаешь, сколь труда надо приложить для постройки такого детинца? И почему же тогда он с давних пор разрушен, как и остальные крепости на Донце, если так необходим для защиты переволоки? — Григорий тяжело вздохнул, что-то вспомнив из своего далекого прошлого, и продолжил: — Я, мил друг, много где был и много чего читал, так уж у меня жизнь сложилась. Ты уж мне поверь, сами хазары признавались, что Саркел, сиречь Белую Вежу, они начали строить лишь в 834 году от Рождества Христова для защиты от какого-то сильного врага. Об этом у ромейцев разные записи остались… А еще я слышал, что как раз перед этим была разрушена крепость на правом берегу.
— Так, может, этот враг и разрушил хазарские укрепления? — остался в сомнении Вячеслав.
— Все может быть. Но от кого хазары ими защищались? От полян или северян, про воинские деяния которых мы до сих пор не наслышаны? Угры туда позднее пришли, а про другие сильные племена в тех местах я не слышал. Та же Великая Булгария была уже почти два века как разгромлена теми же хазарами и аланами. И скажи мне, кто будет ставить крепость на другом берегу, чтобы при нападении она оставалась отрезанной от основных сил рекой? — Григорий на несколько мгновений задумался и мотнул головой: — Ну ладно, в воинском деле я не сильно разумею. Но уж то, что детинцы на Осколе и Донце в точности так же построены, как правобережная крепость на Дону и укрепления в Дивногорье, ты и сам можешь при случае убедиться. Развалины остались. А хазары в этих местах лишь один Саркел построили, и то с помощью ромейцев. Нет, вру! Была у них ниже по течению еще одна крепость на реке Сал, тоже порушенная в те годы, да и в Таврике несколько штук имелось. Но опять же чужие зодчие все это воздвигали, потому что все они по-разному поставлены.
— Да бог с ними со всеми, о принадлежности этих укреплений можно спорить бесконечно, ты мне лучше расскажи свою версию событий о разгроме русов! — махнул рукой Вячеслав, глубже закапываясь в сено, чтобы согреться.
— Так вот, Белая Вежа была краем хазарских земель в то время, не говоря уже о том, что рядом с предгорьями Кавказа обитали в основном подвластные им печенеги. — Григорий шумно прокашлялся, жадно глотая морозный воздух, и продолжил повествование: — Между этими печенегами и племенами словенского языка как раз и жили русы. По крайней мере, арабские купцы мне в разговорах упоминали именно об этом, цитируя слова из каких-то своих сочинений. Еще они толковали, что на полудне от русов около самого Сурожского моря в то время обитали булгары, которые были данниками хазар с разрушения теми своей империи. Их еще черными или срединными называли. И именно через их земли иудеи добирались в Таврику, где у них были владения.
— Иудеи?
— Как раз к тому времени эта религия у них в Хазарском каганате верх взяла, хотя они постоянно арабам обещали перейти в мусульманство. Наносное это все для них было, что выгоднее для торговых дел — туда и шли!
— И что с Крымом? Э… с Таврикой? — поправился Вячеслав.
— Те же ромейцы, которые сему полуострову особое внимание уделяли, писали, что отдельные племена ясов постоянно нападали на хазар по дороге туда неподалеку от Сурожского моря.
— Сурожское… оно по-нашему Азовское. Это значит, что все происходило где-то около устья Дона, так? И кто же разрушил этот русский край?
— Не край, а каганат! Вдумайся, лекарь, таким словом обычное владение не назовут. Каган в степи ровня самому императору, а назовешь иначе — так за такую обиду с землей сровняют. А было это, заметь, в те времена, когда сам Киев еще представлял собой небольшой городишко с земляным валом, если вовсе не обычное селение!
— Так все же хазары разбили русов или кто другой?
— Что такое хазары? Из их страны, кроме рыбного клея и печенежских рабов, не вывозили ничего. Сидели на большом торговом пути и собирали дань с купцов — в этом вся сила их и была. Еще интриговать умели не хуже ромейцев! А на исконной Руси не только упомянутые тобой харалужные клинки делали, которые арабов изумляли своей гибкостью, но и многое другое, хоть и не думаю, что сами русы этими ремеслами занимались. Они больше войной и гостьбой жили, пушнину и рабов продавали. Но кроме них в этих землях людишек словенского языка в достатке было, ясы жили, те же булгары. Огромные гончарные посады тут стояли, даже монеты свои, говорят, чеканили, точнее, подделывали арабские дирхемы… А уж клады из серебра до сих пор на этих реках находят, когда берега подмывает. Не у полян, не у северян, а именно тут! Даже руны они имели для письма, вот!
— Глаголицу?
— Врать не хочу, не видел своими глазами… Хотя и ходят слухи, что первые русы крестились почти сразу после похода на Царьград. Так что Евангелие и Псалтирь точно на их язык были переведены! Святой Кирилл, который дал нам письменность, видел эти книги в Корсуне где-то около 861 года, когда путешествовал из Царьграда к хазарам для очередного вразумления оных.
— Что-то слышал я про это… — задумался Вячеслав, направив невидящий взор за горизонт, будто и не застилали его кружащиеся в воздухе снежинки.
— А уж про водные пути, уходящие в верховья Дона, Донца и правые притоки Днепра — Сулу и Воркслу, — ты точно должен был слышать! — продолжил Григорий, горячо размахивая свободной от вожжей рукой. — Арабы все эти торговые дороги Русской рекой называли! Именно по ним их серебро на полунощь уходило! Да ты еще раз задумайся, Русью и поныне называют лишь киевские да черниговские земли, а не Новгород, который ты со Славией сравнил. Перекинулось название на самые близкие места!
— Так что с такой мощью тогда случилось, а?
— Ты же сам просил подробнее! Да все просто, интриги хазарские и царьградские подточили сии владения. А может, и собственная наглость. Вздумали они напасть на Амастриду ромейскую, которая на полуденном берегу Русского моря расположена. Посекли нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев и спеша везде принести гибель, сколько на это у них было силы.
— Не перебор? Не приврали римляне?
— О чем ты? Об отрывке из ромейского летописания, что я тебе привел? Или о дикости нравов в те времена, когда православная церковь еще не простерла своей длани на эти земли? Я лично читал списки с рукописей — лжу они сотворить могли, но лишь в малости. И почему ты думаешь, что только русы такими непотребствами занимались? Когда в шестом веке огромная толпа племен словенского языка хлынула на Иллирию и Фракию, она там тоже произвела неописуемые ужасы. Тоже не щадили никого, и вскоре вся земля была покрыта непогребенными телами. А убивали попадавшихся им навстречу даже не мечами и копьями, а насаживали их на кол или просто били палками по голове, умертвляя подобно собакам или змеям. Остальных же вместе со скотом, который не успевали гнать в свои пределы, сжигали в сараях без всякого сожаления. И только упившись кровью, стали брать ромейцев в полон, уводя с собой многие десятки тысяч людишек!
— И что римляне? Просто так на все смотрели?
— Именно так. Пятнадцатитысячное войско, которое послал император Юстиниан, шло за ними по пятам и даже не решалось напасть по причине многочисленности этих варваров!
— О как! Вот это нравы у наших предков были!
— Может, и наших, но вряд ли, — покачал головой Григорий. — Те в Иллирии и осели… Кстати, если ты думаешь, что ромейцы были ангелами небесными, то вновь глубоко ошибаешься! Относясь к окрестным народам как к своим рабам, сшибая их лбами, они предопределили такую свою участь! Их не просто грабили, польстившись на несметные богатства, в основном сотворенные подвластными народами! Им мстили! Но ромейцы не усвоили этого урока — они вновь и вновь пытались стравить между собой окрестные племена! И с русами было то же самое! Царьград обеспокоился растущей мощью Руси и пошел на поводу у Хазарии, которая как плату за невмешательство отдала империи обратно Крымскую Готию и Херсонес.
— Это когда было? После нападения на Амастриду?
— Скорее всего. У ромейцев было объявлено, что эти вернувшиеся к ним города — якобы плата за строительство крепости, пресловутой Белой Вежи. Только забыли добавить, что перед этим хазары вместе с гузами согнали с места печенегов, которые в свою очередь выдавили угров в Донские степи. Вроде бы не сами напали, но… Наслышан я, что древние земли у угров были за горами на восходе от Волжской Булгарии, поэтому путь их, скорее всего, пролегал через будущие земли Ростова и Суздаля в верховья Воронежа, где ныне пролегает Хорысданская дорога.
— Та, которая из Булгара в Сурож?
— Да. Если и не так что говорю, то все равно Великий Дон был их конечной целью. На первых порах шла только часть племен. Вождем у них был Алмош, сын которого завоевал через полста лет Паннонию, уведя туда уже всех угров и часть каваров. А женой у него была знатная хазарка, так что и с этой стороны все было…
— Схвачено? Вот откуда пришли мадьяры, они же венгры…
— По-нашему — угры. И выйти они должны были как раз либо на Дивногорье, либо на донские крепостицы ниже по течению. Скорее первое, потому что их потомки до сих пор в верховьях Великого Дона сидят. А уж потом пройтись огнем и мечом по междуречью Днепра и Дона для многочисленного степного народа было плевым делом. А что им оставалось делать? Или погибнуть, или вытеснить русов с их земель.
— С этим все понятно, — вздохнул Вячеслав. — А что дальше было?
— Дальше?.. Попытались русы в Царьград своих послов направить. Уже поняли они, кто в их доме грязной обувкой наследил, и решили склонить на свою сторону ромейцев. Встретили их с почетом, накормили и… ничем не помогли. Отослали куда-то к франкскому королю, дабы он помог возвратиться им в Русь через полунощные земли. Первоначальный путь через море и Дон уже был, скорее всего, к тому времени уграми перерезан. Дальше произошло что-то непонятное — их приняли за свеонов и задержали там на пару лет…
— За кого? За шведов? Из Скандии?
— Свеев? Может, и так, хотя свеонами раньше называли многих выходцев с побережья Варяжского моря.
— А не может быть так, что русы и есть викинги, захватившие власть в этих землях? Они ведь к этому времени все западные страны своими набегами потрепали, почему бы им и тут не появиться? Даже название Русь можно вывести из слова «русло».
— Это почему?
— Я читал, что название «вик» произошло от слов «бухта», «залив», и когда северные воины ходили в вик, то это означало морской набег. А если они отправлялись грабить и торговать по рекам, то есть по руслам? Тогда они ходили «русить»?
— Эк! Ну ты и сказанул! Свалил все в кучу, а потом хочешь что-то доказать… — сначала завертел головой Григорий, но потом задумался: — Хотя кто знает, из какого языка пришло само слово «русло», все может быть на белом свете, а истиной владеет лишь Господь! Однако если кто-нибудь возьмет великий грех на душу и потревожит прах погибших воинов рядом с разрушенными уграми крепостями, то он увидит там лишь такие захоронения, как ныне у ясов.
— А ясов как хоронят? Русов вроде сжигали на лодье или хоронили в срубе, насыпая курган. В разных арабских источниках по-разному.
— Одних и тех же по-разному хоронили? Как-то не верится, скорее всего, твои книги описывают более поздние времена, когда все что угодно могло быть. Сам я два раза натыкался в оврагах на их старые могилы в степи, и в одной из них нашел изъеденный временем прямой меч. Именно такие твои арабы раньше добывали, разоряя захоронения русов на Кавказе: очень у них этот клинок ценился. И прежде чем вернуть земле бренные останки воинов, я рассмотрел те могилы. Колодец и глубокий отнорок с его дна в сторону, где и находилось место погребения. Могли быть как ясы, так и русы…
— То есть они родичи? Или просто жили рядом?
— Не ведаю точно насчет общих предков, но думаю, что хоронили оба племени схоже. Не иначе, где-то у них сарматы или скифы в роду затесались, да и жили они вместе долго, твоя правда. Впрочем, кроме ясов, как я уже говорил, тут и другие народы обитали. Но заправляли всем русы.
— Выходит, угры их разбили, сожгли города, дошли до Киева… И что дальше было?
— Ушли все-таки на закат твои мадьяры через некоторое время. Новую родину себе искать.
— А русы?
— Про то не ведаю, но думаю, что разбрелись в разные стороны те, кто остался жив. Кто-то в Таврику мог податься, кто-то в сторону мордвы или дальше… А большинство, как мне кажется, ушли ближе к Киеву. Туда их название и перешло в итоге. Те же идолища вспомни, что у князя Владимира до Крещения Руси на холме за теремным двором стояли.
— Напомнишь?
— Про Перуна, Макошь и Даждьбога упоминать нет смысла, они наши исконные.
— И Перун?
— И он, хотя и поныне у Варяжского моря многие чуждые нам племена ему поклоняются. А еще там обитал Хорс — бог солнца, Стрибог — небо-отец, Симаргл в виде священной собакоптицы. Нет таких богов у людей словенского языка и тех же варягов! Нет! А откуда они могли прийти? Вот именно…
— Григорий, я в свое время читал у арабов, что русы жили на огромном болотистом острове. Но то, что ты говоришь…
— А ты что, в Тмуторкани не был? — ухмыльнулся Григорий, вопросительно подняв бровь. Мол, не нам чета, мы вот еще и не то исходили…
— Нет, а при чем тут этот полуостров?
— Река большая там протекает…
— Кубань?
— Всяк ее по-разному величает: Кумана, Гипанис… Пусть будет как ты сказываешь, у тебя вечно чудные названия проскальзывают. У нее же один рукав в Сурожское море течет, а другой в Русское море, или Понт по-ромейски.
— У нас его Черным зовут, но я и твои названия знаю.
— Так царьградцы в Сурожское море иной раз именно через эту реку и заходят. Сначала вверх по одному из рукавов, а потом вниз по другому, а ты говоришь — полуостров! Остров, самый что ни на есть остров! Сначала он ромейским был, потом хазарским, однако русы его все-таки брали, хотя и гораздо позже того времени, о котором я тебе говорил. В первый раз хазары его отбили, а потом Святослав насовсем Тмуторкань к Руси присоединил. Ну как насовсем… недавно вновь отдали ромейцам. Но сколько мы за этот остров держались, а? Полтора столетия? Вот и получается, что в твоих книгах именно о нем написано. Или твои письмена более ранние времена упоминали?
— Кто их знает, память на цифры у меня никудышная.
— В любом случае сердце щемит о его потере, — вздохнул Григорий. — Все-таки русская сторона…
— Выходит, мы потомки именно тех русов? Они ныне нами владеют? — задумчиво хмыкнул Вячеслав.
— Это кто тебе сказал?
— Кха… Григорий! Таким ответом и подавиться можно! Да ты же все это время мне только об этом и толковал!
— Это ты что-то не так понял. В предках у нас кого только нет, а вот власть… Как говорится в летописях: «И седе Олег княжа в Киеве… и беша у него варяги, и словене, и прочий, прозвашася Русью». Вот так-то, все очень просто. Не стало того, кто торил торговые пути от арабских пределов до Варяжского моря, — пришли на их место другие! Пробили эти дороги уже с другой стороны! И назвались Русью, потому что память о ней за полсотню лет не исчезла, а у них самих общего названия не было. И вновь пошли купцы с товарами между противоположными пределами мира! Вот что я тебе скажу: алчность и жажда наживы — это такая вещь, что пробьет любые препоны! Вот и вы: пришли на Дон издалека, скоро обустраивать остроги для охраны своей торговли начнете, а дальше… Опять потечет серебро в разные стороны, меха и мед повезут из лесов в степи далекие.
— Вполне возможно.
— А также пойдут рабы в страны заморские, и кровь одних потечет рекой, чтобы мошна других наполнялась золотом… Так, русич? Э, куда ты полез? Сейчас спуск к реке будет: навернешься с телеги под обрыв, потом костей не соберешь!
— Золотом, говоришь? Рабы? — Вячеслав скрипнул зубами и встал обеими ногами на качающийся облучок, оглядывая бредущее вокруг стадо и рысящих вдалеке воинов, суматошно готовящихся к переправе через очередное водное препятствие. — Это мы еще посмотрим, кто кого!