Глава 1
Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное
Мишка, с непривычки неловко опираясь на костыли, стоял в углу двора старосты Аристарха Семеныча. Присесть было нельзя – по обычаю, сидеть сейчас могли только двое: сам староста за столом, на котором стояли широкогорлые кувшины с жребиями, и сотник – верхом, командирским оком оглядывающий собрание с высоты седла.
Находиться здесь Мишке вообще-то было не положено – на священнодействие распределения добычи допускались только строевые ратники да еще те из бывших строевых, кто в силу возраста или увечья уже не служил. Но и им сидеть не полагалось, способность выстоять на своих ногах затяжное мероприятие была неким свидетельством дееспособности и ценилась самими «нестроевиками» очень высоко.
Одновременно собрание ратников выполняло и функции сельского схода, решая попутно и другие вопросы жизни села, оттого-то так и было ценно право присутствия, а следовательно, и право голоса на этом мероприятии. Когда-то, в самом начале существования Ратного, на такой сход собирались практически все мужчины, поскольку все были строевыми ратниками. Но прошло уже больше ста лет, и жизнь брала свое: кроме изнывающих от любопытства баб, сидящих по домам, и детишек, несмотря на угрозу получить изрядную трепку, норовящих залезть на забор подворья старосты, за пределами «представительного органа власти» оставалось более полусотни вполне взрослых мужиков.
Стояли тоже непросто. Никакой аморфной толпы не было. Рядовые ратники кучковались вокруг своих десятников, обозники, из бывших строевых ратников, которых возраст или ранения заставили покинуть боевой строй, – вокруг Бурея, тоже имевшего права десятника, и только семеро человек – остатки невезучего десятка Акима – оказались неприкаянными и, видимо чисто инстинктивно, жались к десятку Луки Говоруна.
Староста что-то бубнил, отчитываясь о доходах и расходах сотенной казны, а народ позевывал и поеживался – поднялись ни свет, ни заря, потому что день предстоял хлопотный. Наконец финансовый отчет, из которого подавляющее большинство собравшихся поняло только то, что какое-то количество средств в казне есть, закончился.
– Об чем еще поговорить надо? – Староста традиционно откладывал главное событие напоследок: после получения жребиев собравшихся на месте уже не удержишь никакими силами. – Кто чего сказать или спросить хочет?
– А что здесь малец делает?
Бурей, как и в прошлый раз, даже не повернулся в Мишкину сторону, впрочем, ни на кого другого он тоже не смотрел, прогудел свой вопрос себе в бороду, словно размышлял вслух.
– Отрока Михайла привел девятый десяток. – Аристарх повернулся к Говоруну. – Лука, отвечай!
– Отрок Михаил был послан в дозор вместе с моими людьми…
Говорун он и есть Говорун. Далее последовало: красочное описание оперативной обстановки на маршруте движения воинской колонны, не менее красочное описание коварства врага, замыслившего поголовно истребить славных ратнинских воинов, подробная характеристика соотношения сил в начале, кульминации и концовке боя…
Мишке так и представилось: лежит раненый мальчишка на высотке за пулеметом, а на него со всех сторон надвигаются несметные толпы врагов под барабанный бой и стройными рядами, как в кинофильме «Чапаев».
– …А потому тридцать шесть ратников посчитали, что отрок Михаил имеет право на долю в добыче. Ущерба же остальным от того не будет, потому что трое ратников за провинность лишены своих долей вообще, а семеро получат половинную долю.
– Что скажете, честные мужи?
Самым первым голос подал Пентюх – муж Доньки:
– Гнать! Не давать ничего!
Право голоса он имел, поскольку дважды, по молодости, участвовал в бою. Оба раза, правда, совершенно неудачно. В первые же минуты его вышибали из седла, но, проявляя удивительную юркость, Пентюх умудрялся не дать затоптать себя насмерть и отделывался только ушибами да переломами. После второго раза его списали в обоз, против чего он сам ни словом не возразил. Однако факт оставался фактом: какое-то время Пентюх был строевым ратником и право голоса, по обычаю, за ним сохранялось.
– Не было такого раньше, не по обычаю!
Это подал голос кто-то из десятка «лидера оппозиции» Пимена.
– Было! Два раза! – Опять голос из обоза – кто-то из бывалых ветеранов. – Один раз твоего отца, Аристарх, так наградили за то, что, раненый, коня насмерть загнав, донес важную весть и тем всю сотню выручил. Другой раз Луку Говоруна приветили. Это многие помнить должны. Ему еще и пятнадцати годов не было, а он тогда семерых половцев из лука положил, а один из тех половцев ханом оказался! Было, по обычаю!
– Как решать будем, Корней Агеич? По обычаю, можно и так, и эдак. Раз такое уже было, то можешь ты повелеть следовать примеру пращуров. Но если есть сомнение, подходит ли нынешний случай под обычай, можно и всех спросить.
– Ну да! – снова заорал Пентюх. – Он сейчас своему вну…
Бурей даже поленился рукой пошевелить, лягнул Пентюха пяткой.
– Кхе! Случай сомнительный. Пусть все решают, а ты, Аристарх, в сотенную летопись все три случая впиши, чтобы при нужде свериться можно было.
«Так я до этой летописи и не добрался, а жаль, много там интересного, наверно, есть».
– Так, слушайте все! Если посчитаете, что отрок Михаил награды достоин, говорите «да», если думаете, что недостоин, говорите «нет». Всем понятно?
– Понятно!
– Давай, время не тяни.
– Не дураки, чего каждый раз… – загомонили собравшиеся.
– Тихо! Первый десяток! Данила? – Аристарх начал перекличку.
– Три голоса. Да!
– Второй десяток. Егор?
– Шесть голосов. Нет!
– Третий десяток. Фома?
– Шесть голосов – «да», один голос – «нет».
– Четвертый десяток. Пимен?
– Пятнадцать голосов. Да!
«Странно, вроде бы Пимен должен был своих против настроить? Или он что-то крутит?»
– Пятый… эх! Нет пятого. Шестой, гм, десяток. Анисим?
– Да какой я теперь десяток? Один голос. Да!
«От него люди к нам ушли и другого десятника себе выбрали – Игната».
– Седьмой десяток. Глеб?
– То же самое!
– Да или нет?
– Да! Один голос, чтоб вас всех!
«От него тоже ушли, но Аким не справился».
– Восьмой… тоже нет… Девятый. Лука?
– Десять голосов. Да!
– Десятый. Алексей?
– Десять голосов. Да!
– Одиннадцатый… Корней Агеич, ты Игната десятником утверждаешь?
– Утверждаю!
– Одиннадцатый десяток. Игнат?
– Девять голосов. Да!
– Так, а с этими что делать? Из десятка ушли, десятника нет – Лука, ты их к себе берешь, что ли?
«Сироты» нестройно загалдели:
– Хотим обратно Глеба десятником!
– Это как? Вы же от него ушли, а сотник вам разрешил себе десятника избрать.
– Да не уходили мы… его дома не было…
– Нет, вы слыхали? – Аристарх оглядел собравшихся, словно сомневался, что его слышно всем. – Десяток своего десятника найти не может! Вы что, все пьяные были?
– Искали мы… времени мало было, Лука торопил… ну вот… временно, в общем… думали: догонит.
– Глеб, ты где был-то?
В толпе послышались смешки:
– Ну мало ли… по делам… отлучился.
– Ага! У холостого дел много!
– А как дело-то зовут?
– Так у него чуть не каждую неделю… новое дело. Не упомнишь!
– Хоть бы упреждал: сегодня, мол, такое дело, а завтра…
Аристарх немного послушал галдеж, потом хлопнул по столу ладонью:
– Тихо! Развеселились… Корней Агеич, десятник без десятка, десяток без десятника, да еще и обгадились. Позорище! До казни дело довели! И этот… кобелина, дела у него! Решай, сотник, время идет!
Дед с сомнением поглядел на оставшегося без подчиненных десятника:
– Глеб, порядок в десятке навести берешься?
Глеб угрюмо молчал, вместо него отозвались любители позубоскалить:
– А он с ними делами займется!
– Ага! И искать не надо будет, если что!
– То-то они мечтали, что догонит!
Аристарху снова пришлось прикрикнуть:
– Тихо! Глеб, тебе сотник вопрос задал! Чего молчишь?
– Да пошли вы все!
Глеб развернулся и пошагал к воротам. На дворе наступила тишина.
– Кхе! – Дед проводил Глеба глазами и громко, специально, чтобы тот слышал, кинул ему в спину: – И не десяток был – дерьмо! – Потом, обведя собравшихся глазами, обратился уже ко всем: – Слушать меня! Тихон, ставлю над этими балбесами тебя! Еще двоих возьмешь у Луки. Лука, согласен?
– Согласен, Корней Агеич! Пусть полный десяток будет.
– Дашь таких, чтобы помогли Тихону вразумить их. Тихон, подойди!
Тихон подошел, снял шапку, поклонился деду.
– Ратник Тихон, с одобрения воинского схода и по обычаям пращуров наделяю тебя властью десятника. Десятку твоему быть по счету пятым. Срок власти твоей – год. Через год, собравшись здесь же, ратники сами скажут свое слово: согласны ли они и далее служить под твоим началом, желают избрать себе нового десятника или хотят перейти в другие десятки. До того ты властен командовать, карать и миловать, власть твоя полная – вплоть до лишения живота за тяжкий проступок, трусость или неповиновение в бою. Отец Михаил немощен, потому присягу дашь не здесь, а у него в доме, и ратники крест целовать тебе будут там же.
Десятник Данила, десятник Анисим, десятник Глеб! Если в Велесов день в ваших десятках не будет хотя бы по пять ратников, десятниками вам не быть!
«Вот так, вроде бы и полноправный десятник, но назначенный, а не избранный. Подтверждение звания только через год. Можно лишь посочувствовать: и разгильдяйство среди ратников искорени, и отношения умудрись не испортить, иначе через год вернешься в рядовые. Мудр дед, аки змий: Лука хотел, чтобы Тихон, обучив „косоруких“ стрельбе из самострелов, сразу стал полноправным десятником, а вместо этого его племяш такой геморрой заполучил, что не приведи господь. Если не справится, второй шанс получит очень нескоро, а может, и никогда. А в Велесов день, то есть 6 августа, ты, Тихон, увидишь, как это может произойти и с тобой. Негде им хотя бы по пять человек взять».
– Пятый десяток, – продолжил прерванное голосование Аристарх. – Тихон?
– Семь голосов. Да!
– Ты же нас не спросил!
– Молчать! Спрошу через год, тогда скажете!
«Круто заворачивает! Неужто так в себе уверен? Или на дядькину помощь рассчитывает?»
– Обоз. Серафим?
– Двадцать восемь голосов – «да», один голос – «нет».
– Э! Постой! – снова подал голос Пентюх. – Я тоже «да».
– А я – «нет». – Бурей, также как и Тихон, и не подумал поинтересоваться мнением своих людей.
– Тогда и я – «нет».
– Сгинь, Пентюх, пришибу. Считай, Аристарх!
– А и нечего считать, и так все ясно. Михайла, стоять можешь?
– Могу.
– Ну и стой, где стоишь, потом позову.
«Вот вам, сэр, и парламентский регламент, и демократия, и глас народа, который, как известно, глас Божий. Одних спросят через год, других не спросили вообще, а Пентюха пришибут, если не сгинет. И попробуй тут выступи по процедурному вопросу».
– Так, теперь дело, которое с прошлого раза отложили… и с позапрошлого тоже и еще раз десять откладывали, но я с вас не слезу, пока не решите! В селе тесно! А вы вчера еще и кучу народу приволокли. Тын в иных местах подгнил, в иных местах расшатался. Надо обновлять и расширять.
Собрание загудело недовольными голосами. С одной стороны, действительно тесно и обновлять укрепления пора, с другой – все же на своем горбу придется.
– Холопов за тын выселить, пускай посад будет!
– И мастерские туда же! От кожемяк вонища – не продохнуть!
– Тын от этого крепче не станет!
– А пускай холопы поработают! Понабрали себе…
– Ага, а ты кверху брюхом лежать будешь! Защита же и для тебя тоже строится!
Вопрос был важным, давно назревшим и безнадежно завязшим в словопрениях. Когда-то на возведение или ремонт оборонительных сооружений выходили все – от мала до велика. Споров не было, «уклонистов» тоже, а лентяев вразумляли непосредственным физическим воздействием – чем под руку попадется. Необходимость спасительного для всех дела ни у кого сомнений не вызывала.
Но постепенно выводить ратнинцев на фортификационные работы становилось все труднее и труднее. Сказывалось и то, что на село уже много лет никто серьезно не нападал, и то, что одним приходилось вкалывать самим, а другие могли прислать вместо себя холопов, и, разумеется, традиционное: «Пока гром не грянет, а жареный петух не клюнет…»
«А у нас-то в усадьбе строительство вовсю идет».
* * *
Да, дед знал, что делал, когда отправлял Лавра в село сразу же после захвата Куньего городища. В этом Мишка очень наглядно убедился, когда его наконец привезли домой. Родного подворья он поначалу даже не узнал – такую бурную строительную и реконструкторскую деятельность развил Лавр.
Соседнее с дедовским подворье он с приплатой обменял на бывшее жилище Немого, свой двор расширил в две стороны – в сторону дома главы семейства, перегородив переулок, и в сторону кузницы, около которой тоже был свой двор, а весь получившийся комплекс дополнительно раздвинул до самого тына, окружавшего село. Для этого пришлось выкупить у хозяев насколько сараев и явочным порядком захватить пространство вдоль самого тына, которое не было ничем занято. Но и этого ему, видимо, показалось мало, и Лавр нахально присоединил к площади родового гнезда и второй переулок, отделявший его от соседнего подворья. Таким образом, род Лисовинов заполучил в свое распоряжение целый квартал, в котором Лавр запустил процесс коренной реконструкции. Все мало-мальски пригодные к тому помещения переоборудовались под жилье, промежутки между постройками накрывались крышами, оснащались торцевыми стенами, и то, что еще недавно было улицей, становилось жилищем.
Самой же грандиозной частью проекта реконструкции лисовиновской усадьбы было уже заметно поднявшееся над землей здание, соединявшее собой в одно целое дома деда Корнея и дядьки Лавра. Получалось оно несуразно длинным, стоявшим как-то вкось, но зато, судя по тому, что уже было сделано, должно было стать самой крупной постройкой в Ратном.
Все вокруг было завалено щепой, стучали топоры, перекрикивались работники, что-то куда-то несли, из дверей пристройки выкидывали какой-то хлам… Мишка еще не успел толком удивиться, откуда Лавр взял столько стройматериалов и где набрал работников, как откуда-то из глубины всего этого бедлама появилась сестра Машка со здоровенной корзиной в руках и, увидев лежащего в санях Мишку, заорала:
– Мама! Миньку привезли! Пораненного!
Мишка сначала поспешно принял сидячее положение, чтобы показать, что не так уж он и плох, и только потом сообразил, что Лавр наверняка рассказал матери о его ранении и сильно обеспокоиться она не должна. Что уж там нарассказывал Лавр матери, осталось неизвестным, но крик «Мишаня!» и слезы в глазах выскочившей откуда-то сбоку матери никак не соответствовали тяжести повреждений, нанесенных Мишкиному организму.
Чтобы как-то отвлечь мать от собственной персоны и сбить ее с истерического настроя, Мишка состроил плаксивую рожу и заныл трагическим тоном:
– Мама, Чифа убили, Чифа моего убили…
И все! Словно прорвало какую-то плотину: тринадцатилетний мальчишка на полном серьезе разрыдался, пытаясь спрятаться на материнской груди от кошмарного окружающего мира, в котором его столько раз пытались убить, в котором он убивал сам, мира, который спрашивал с него по полному счету, наравне с битыми и рублеными мужиками, не делая скидки ни на возраст, ни на слабость, ни на особые «таланты».
Не стало в этот момент на свете Михайла Андреевича Ратникова, а остался только раненый, напуганный, плачущий мальчишка, добравшийся наконец-то домой, к маме, которой можно без слов, одними слезами и всхлипами рассказать о том, как ему плохо, страшно, больно и горестно. Все жуткое напряжение последних дней, которого он сам, кажется, и не замечал, но которое постепенно превращало его в натянутую до предела струну, нашло наконец выход, перестав изматывать и разъедать его изнутри.
Детский организм, уловив рядом теплое, родное существо, защищавшее его с первых секунд зарождения жизни, задвинул куда-то в дальний угол сознание взрослого человека, уже и позабывшего о том, что есть на свете женщина, любящая, понимающая и всепрощающая, рядом с которой можно забыть про все страхи, обиды, опасности и беды. И там, в темном дальнем углу, взвыл от зависти и отчаяния пришелец из будущих веков, давным-давно похоронивший родителей и начисто утративший представление о том, какими целительными и облегчающими могут быть слезы, пролитые в материнских объятиях.
Мать что-то шептала ему, гладила по голове, даже, кажется, слегка укачивала, как младенца, и было совершенно неважно, что именно шептала мать, о чем пытался рассказать сын: происходило великое чудо исцеления душевных ран, без лекарств, гипноза и прочих медицинских ухищрений, просто от близости двух сущностей, еще так, казалось бы, недавно бывших едиными и сейчас, на какое-то время, это единство восстановивших. Впрочем, для матери это всегда будет недавно, сколько бы лет ни прошло.
Потом, вымытый, перевязанный, переодетый в чистое и накормленный, Мишка, оказавшись в своей постели, попытался восстановить в памяти эту светлую радость, чувства тепла, нежности и защищенности. И… не смог. Сознание взрослого человека к этому, кажется, было не приспособлено. Вспомнить можно, а ощутить заново нельзя. Что-то мы, взрослея, теряем безвозвратно, и, может быть, поэтому на всю оставшуюся жизни остается чувство утраты и воспоминание о детстве как о чем-то светлом и радостном, каким бы это детство ни было на самом деле.
Мысли снова, как Мишка этому ни сопротивлялся, вернулись в привычное русло.
«Да, сэр, видела бы в тот момент своего старшину „Младшая стража“! Хотя многие из них вовсе не стали бы смеяться, а позавидовали бы, потому что их-то вот так уже никто никогда не обнимет.
Но каков лорд Корней! Умница, гений, светлая голова! Понял, старый солдат, что запас прочности нервной системы у отрока вот-вот закончится, и отправил к матери, к единственному человеку, который может этот запас восстановить. В школах, говорит, не учился… да в какой школе этому обучат? То-то больше половины ратников рванули ему на помощь, как только узнали, что сотник Корней попал в беду. Такое отношение так просто не зарабатывается…»
* * *
– Михайла.
Задумавшийся Мишка вздрогнул от шепота незаметно подошедшего Афони.
– Чего?
– Тебе долю дали, так… это… может, мне недоговариваться… ну чтобы ты холопов для меня покупал? Ну помнишь, ты говорил?..
– Да, не нужно договариваться. Видишь, Лука, как будто знал, устроил тебе холопов через меня.
– Слушай, Аристарх с Корнеем подсчитали, получается по две семьи на долю…
– Так ты что, обе хочешь?
– Нет, что ты! Я к тому говорю, что если две, то мне бы ту, где народу поменьше: все-таки трудно мне их до урожая держать будет.
– Да ладно, сам выберешь, а другую я деду отдам.
– Вот спасибо! Должник я твой, Михайла, если что, ты только скажи.
«А почему бы и нет? Сам же решил, что надо, значит, с чего-то придется начинать. Вот сейчас и начнем. Эх, блин, прощай, невинность!»
– Ты вот что. Дедовым возвращением в сотники у нас не все довольны, сам понимаешь. Так что, если чего узнаешь случайно, хотя бы мелочь какую, предупреди. Ладно?
– Да мы все за Корнея… кому хочешь головы поотрываем!
– Головы не надо, просто предупреди. Мало ли что услышишь или увидишь…
– Угу…
– Вот и договорились.
«Ладно, хоть это дело утряслось, а то сплошные обломы пошли. „Спортзал“ ликвидировали, с Юлькой ничего не получилось…»
* * *
Идею проведения эксперимента по ускоренному излечению Юлька приняла с энтузиазмом. Контакт между ними установился даже легче, чем в прошлый раз, Мишка снова почувствовал необыкновенный прилив сил, «услышал» Юлькины мысли, но… больше ничего не произошло. Как он ни пытался сконцентрироваться на своей ране и направить на ее излечение полученную энергию, сколько ни старался вообразить ускоренную регенерацию тканей, рассеченных плоским наконечником стрелы, как ножом, результат оказался нулевым.
Дополнительным подтверждением неудачи послужило и то, что ни слабости, ни сонливости после «сеанса» Мишка не ощутил: энергия как пришла, так и ушла, словно вода сквозь пальцы. Юлька же, как и в прошлый раз, взбодрилась, разрумянилась, но выглядела расстроенной: очень уж заманчивым было Мишкино предложение единым махом излечивать раны.
– Ничего, Юль, не грусти, – попытался успокоить подружку Мишка, – мы просто что-то неправильно делаем, вот подживет нога, я к Нинее съезжу, может, она объяснит. Тогда еще раз попробуем.
– Ничего она не объяснит – сама не умеет.
– Ты тоже не умела, а Демку-то мы вытащили. – Мишка вспомнил об умении Юльки мгновенно менять тему разговора, как только он переставал ей нравиться, и решил угостить юную лекарку ее «пилюлями»: – Слушай, а чего ты мне тогда только в самом конце платком махнула? Я головой крутил, крутил, чуть шею не свернул.
– Хотела посмотреть: на сколько у тебя терпения хватит?
– Ну и язва ты все-таки!
– А ты думал, что платок привез, так я перед тобой половиком стелиться буду?
– Нет, я думал, что ты почувствовала, как мне кличка Бешеный подходит, и я тебе опротивел, – сам для себя неожиданно признался Мишка. – Ты же меня ВСЕГО тогда почувствовала… поняла. Я ведь и правда бешеным бываю.
– Ты книжек поменьше у попа читай! – насмешливо ответила Юлька и, неожиданно посерьезнев, добавила: – Да какой же муж без ярости? Кому он нужен? Только в обоз!
– Боярин – «Бо ярый». Так?
– Слава богу, не все мозги еще отбили!
– А еще: «Делай, что должен, и будет то, что будет»?
– А как же иначе?
– Бывает и иначе. – Мишка попытался с ходу привести какой-нибудь пример, но не успел ничего придумать – Юлька безапелляционно заявила:
– Не бывает! А если бывает, то – не муж!
– А как же бабы за обозников замуж выходят?
– А и они не бабы. Знал бы ты, сколько уродов с виду обычными людьми кажутся! Только мы – лекарки – и знаем. Иного бы и не лечить, а отравить, чтобы не плодился.
– Что? И это лекарка говорит?
– Ты Чифа привез?
«Блин, опять. Ну как с ней разговаривать?»
– Привез.
– Мы с Мотей могилку выкопали, место хорошее – под деревьями…
Голос у Юльки потеплел, в нем появились завораживающие лекарские интонации.
– Не надо, Юль. – Мишка досадливо поморщился. – Перестань.
– Чего не надо?
– Не действует на меня твой лекарский голос, говори, как обычно.
– Подумаешь, очень надо!
Юлька возмущенно фыркнула и выскочила вон. Понятно: «главный калибр» дал осечку. Мишка вовсе не хотел ее обижать, но по сравнению с тем, как утешала его мать, Юлькины психологические экзерсисы показались такими фальшивыми…
* * *
– Михайла! – Голос старосты вернул Мишку к действительности. – Уснул, что ли?
– Что, Аристарх Семеныч?
– Где грамота от епископа? Давай сюда!
– Так у тебя должна быть, Аристарх Семеныч, я как с сестрой передал, больше ее не видел.
– Да? Ну, значит, у меня. Всего не упомнишь. – Староста Аристарх поглядел туда-сюда, будто грамота могла валяться где-то тут, на дворе. Ничего, естественно, не обнаружил и принялся излагать пастырское послание по памяти: – Значит, так: упрекает нас епископ туровский Феогност за то, что пастырь наш отец Михаил в болезни неухожен, не присмотрен…
* * *
Нынешней ночью Мишка совершил преступление – выпустил пленного волхва, захваченного в Куньем городище. Дождавшись, пока все шумы на подворье затихнут, пришкандыбал на костылях в сарайчик, где держали пленного волхва, долго чиркал кресалом, наконец зажег огарок свечи. Волхв, нестарый еще мужик, закутанный в традиционный для волхва плащ из белой шерсти, сильно перепачканный, лежал в углу связанный по рукам и ногам, на свет и произведенный Мишкой шум даже не обернулся.
– Я пришел тебя отпустить, – негромко произнес Мишка. – Вот тут топор, немного еды, огниво – в дороге пригодится. Покажу тебе лаз через тын. Выберешься, повернешь налево, пойдешь… – Волхв никак не реагировал на Мишкины слова, хотя должен был проснуться, если вообще спал. Поэтому Мишка на всякий случай спросил: – Ты хоть слушаешь? Голос-то подай.
– Слушаю, – глухо отозвался волхв.
– Тогда обернись, – потребовал Мишка.
Волхв заворочался на соломе, сощурил глаза на свет свечи.
– Пойдешь налево вдоль тына, – продолжил Мишка с того места, на котором прервался, – пока не выйдешь к речным воротам. Там увидишь мостки через реку, а на том берегу дорогу. Эта дорога выведет к Нинеиной веси. Знаешь Нинею?
– Чего молчишь? Знаешь или нет?
– Слыхал. – Волхв опять ответил односложно и таким голосом, будто был недоволен, что Мишка его разбудил.
– До Нинеиной веси по дороге полдня пути, к утру доберешься. Даже если наши и вышлют погоню, Нинея тебя не выдаст, но, скорее всего, погони не будет. Куда идти дальше – твое дело.
Мишка снова сделал паузу, но волхв молчал. Не удивился, ничего не спросил, пришлось давать объяснения по собственной инициативе, не дожидаясь расспросов.
– Отпускаю тебя не просто так: передашь весть и ответишь на мои вопросы, после этого будешь свободен. Согласен?
– Кому весть? – Волхв наконец проявил хоть какое-то любопытство.
– Не знаю, сам думай или у Нинеи спроси. Весть такая. – Мишка пригнулся поближе к волхву, насколько позволяли костыли, и заговорил медленно и отчетливо, чтобы мужик все правильно понял и запомнил: – Тот поход на языческие капища и селения, про который ты знаешь, – не последний. В Турове завелся грек, зовут Илларионом, служит секретарем митрополита. Этот Илларион надумал собрать полк из монахов, обученных воинскому делу. Можно сказать и иначе: основать монастырь для воинов. Полк этот никому из князей подчиняться не будет, епископу – тоже. Только митрополиту киевскому, а может быть, даже и патриарху царьградскому. В Турове несколько дней назад по велению епископа сожгли живьем двух ведунов. Если затея Иллариона удастся и он наберет силу, уставит такими кострами всю Русь. Пресекать это надо быстро, пока Илларион в силу не вошел, потом будет поздно. Все понял?
– Понял, руки развяжи. – Волхв снова отвернулся от Мишки, подставляя связанные за спиной руки.
– Нет. – Мишка распрямился и сделал шажок назад. Нападения он не боялся, но чувствовал себя на костылях неуверенно, а на что способен волхв, даже связанный, представлял себе плохо. – Пока на мои вопросы не ответишь, не развяжу.
– Дурак! – пробурчал пленник, все еще лежа спиной к Мишке. – Я ни рук, ни ног не чую, как пойду?
– А никак. Не станешь отвечать или соврешь, оставлю тебя здесь, а весть сам найду как передать.
– Спрашивай. – Волхв снова повернулся лицом к собеседнику.
– Заклятие на Татьяну накладывал?
– Тебе-то что?
Мишка немного выждал, но продолжения не последовало, тогда он сделал вид, что поворачивается к двери, и пригрозил:
– Или отвечаешь, или я ухожу.
Угроза не подействовала, волхв молчал, пришлось действительно развернуться и шагнуть к двери, только тогда за спиной прозвучало:
– Накладывал… чрево затворял.
– Почему не сразу подействовало? – быстро спросил Мишка.
– Случается… иногда… – Пленник попытался пожать плечами, но из-за неудобной позы и веревок получилось лишь склонить голову к левому плечу.
– А не потому ли, что ей о твоем заклятии рассказали только после того, как она уже близнецов родила?
Мишка впился глазами в лицо волхва, чтобы уловить хоть какую-то мимику, даже свечу поднял повыше, но связанный мужик сохранял философское спокойствие:
– На все воля богов.
– Врешь! – Мишка понял, что почти выкрикнул это свое «врешь», и понизил голос. – Пока человек о проклятии не узнает, оно на него не действует. Так?
– …
– Так или нет?
– …
– Ну как хочешь, я ухожу.
– Так. – Признание явно далось волхву с трудом, деланое спокойствие пропало, на лице проступило выражение жгучей ненависти.
– Когда ей черную весть передали? Ну!
– Не понукай, не запряг, – огрызнулся пленник, но было заметно, что это он так – для удовлетворения самолюбия, расскажет же правду. – Как узнал, что у нее младенец в моровое поветрие помер, так и велел ей передать, что детей у нее больше не будет… живых.
– Понятно. Повернись, веревки перережу.
Мишка перехватил стягивающие волхва веревки кинжалом и снова попятился к двери. Как выяснилось, боялся он зря – волхв действительно не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Неизвестно, сколько времени его держали связанным, может быть, с самого захвата городища. Тогда дело могло кончиться скверно. Но нет, вязать пленных ратнинцы умели, волхв ругнулся сквозь зубы и попытался растереть руки. Получалось плохо, и Мишка решил немного успокоить волхва:
– Не спеши, время есть.
– Кто она тебе? – поинтересовался волхв.
– Татьяна? Тетка.
– Что ж не спрашиваешь, как заклятие снять? – Пленник, видимо окончательно поверив в близкое спасение, разговорился.
– Сам знаю.
– Ну уж… – Удивление было искренним, волхв даже перестал растирать затекшие руки.
– Все просто, – спокойно объяснил Мишка. – Сделаю куклу, проткну ей иглой живот, потом на глазах у Татьяны эту иглу выну, а куклу сожгу. Какие при этом слова нужно говорить, тоже знаю. Ничего сложного.
– Нинея научила?
– Сам – не дурак.
Волхв пожал плечами и снова принялся восстанавливать кровообращение в руках. Некоторое время тишину в сарае нарушало только его сопение, потом волхв, словно спохватившись, спросил:
– Что со Славомиром, знаешь?
– Убит.
– А те, кто с ним уходил?
– Тоже.
– Точно знаешь? – Волхв вперился в Мишку недоверчивым взглядом. – Только слышал или сам видел?
– Сам трупы видел. А Славомира, без лица и языка, в лесу оставили, с подрезанными жилами.
– За что? – Волхв снова замер без движения, ожидая ответа на свой вопрос.
– Он внуков своих убить пытался – сыновей Татьяны. Оба ранены, но жить будут. В том бою всех трех сыновей Славомира убили, получается, что он близких родственников между собой стравил – дядьев с племянниками. Потому с ним так и поступили.
– Совсем сдурел старый… – пробормотал волхв себе под нос, но Мишка услышал.
– Тебе видней – сдурел так сдурел. Весть запомнил?
– Грек Илларион, полк воинов-монахов.
– Верно. – Мишка утвердительно кивнул. – Встать можешь?
– Сейчас… ох! Сейчас, погоди немного, уже отходит. Так Корзень из-за этого на городище пошел?
– Почему ты его так зовешь? – Мишка тут же ухватился за возможность получения новой информации.
– Его так… – Волхв, пыхтя, изо всех сил растирал себе ноги, – один человек назвал… перед смертью. Провидцем был. Предрек, что если Корзень со Славомиром схлестнутся…
– Не со Славомиром! – напористо перебил Мишка. – Он другое имя назвал! В Перуновом братстве у всех иные имена, так же как у Корнея – Корзень. Так и у Славомира…
– Ты!.. – Волхв отшатнулся к стенке сарая, и на лице его вновь проступила ненависть. – Ты кто такой?
– У Нинеи спросишь. Но она вряд ли скажет. – Мишка на всякий случай извлек из ножен кинжал и демонстративно подбросил его несколько раз. – Поднимайся и пошли, на ходу быстрее разомнешься.
До лаза в тыне добрались без приключений, волхв на непослушных ногах двигался даже медленнее, чем Мишка на костылях. Уже выбравшись наружу и окончательно поверив в освобождение, он вдруг обернулся и обратился к Мишке:
– Эй, парень! Кукле под одежку напихай чего-нибудь, как будто беременная, и… на-ка вот, Татьяна узнает. – В руке у волхва неизвестно откуда появилась толстая бронзовая игла, тупой конец которой был изготовлен в виде головы языческого идола. – Сначала вытащи, потом обломи или перекуси клещами. Так правильно будет. От кого Нинее поклон-то передать?
– От Михаилы.
– А по-нашему тебя как?
– Ждан. Только она меня все равно Михайлой зовет. Скажи: скоро навещу, только нога подживет.
* * *
– Михайла! Михайла! – опять прервал Мишкины воспоминания голос старосты Аристарха. – Да что ты сегодня сонный такой? Очнись! Слышишь, о чем спрашивают?
– О чем, Аристарх Семеныч?
– Ну совсем сомлел. Самому-то отцу Михаилу грамота была? Он же на порог прислугу не пустит, мол, нельзя чернецу.
– Была, – отрапортовал Мишка. – С пастырским увещеванием и разрешением от некоторых монашеских обетов до того времени, как выздоровеет.
– Ага. Ну тогда ладно. А почему грамоты с тобой передали, а не с Корнеем Агеичем?
– А про отца Михайла секретарь епископа почему-то меня расспрашивал. И еще один монах – Феофан. Он-то мне грамоты и передал, а почему мне – не знаю.
– Ладно, с этим решили. – Староста обвел глазами собравшихся. – Вроде бы все или еще о чем-то забыли?
– Забыли! – выступил вперед десятник Пимен. – Ты сам намедни обещал.
– И охота тебе, Пима, впустую время тратить! – не очень настойчиво попытался возразить староста.
– Не впустую! Дело важное, и от него благополучие всех нас зависит!
– Так, слушайте. – Аристарх повысил голос. – Десятник Пимен и с ним еще… Пимен, сколько вас?
– Еще семнадцать.
– Десятник Пимен и с ним еще семнадцать человек предлагают… как бы это… да ну тебя, Пимка, сам рассказывай!
– Я – десятник четвертого десятка, обозный старшина Бурей и еще шестнадцать человек – все достойные мужи и бывалые воины, а также крепкие хозяева – хотим, чтобы вы задумались над тем, что сотня наша слабеет, – начал торжественным голосом Пимен. – Сами сегодня убедились: полных десятков у нас только три, двух десятков нет вообще, еще один докатился до такого позора, что и говорить противно. Трое десятников остались без ратников, а это значит, что и еще трех десятков у нас нет. Терпеть такое дальше нельзя, с этим, я думаю, и сотник наш согласен. Так, Корней Агеич?
– Беды наши любой перечислить может, – отозвался Корней. – Что предлагаешь-то?
– Но с перечисленным ты согласен?
– Согласен.
– Теперь еще одно, – продолжил Пимен. – Опять же сегодня вы все убедились: в селе тесно, тын обветшал, надо расширяться…
Кто-то из ратников перебил:
– Так решили же: после Велесова дня, как с жатвой управимся…
– Слыхали? – Пимен повысил голос. – Даже и сроки назначаем, как язычники! Нет чтобы сказать: после дня поминовения благоверных мучеников Бориса и Глеба! Нас для чего сюда прислали больше ста лет назад? Свет христианской веры во тьму языческую нести! А мы что? Дошло до того, что епископ туровский нас в небрежении упрекает! Так вот, Корней Агеич, – Пимен обернулся к сотнику, – тебя князь над нами снова поставил. С этим не спорим – князю виднее, но что ты со всем этим делать собираешься?
– С чем «с этим»? – Голос деда был холоден как лед.
– Повторю еще раз, мне нетрудно. – Пимен обернулся к своим сторонникам, словно ища поддержки, и Мишка понял, что чувствует себя десятник вовсе не так уверенно, как хочет показать. Тем не менее говорить он продолжил вполне бойко: – Ратная сила уменьшается, жилье и крепость наша ветшает, вера православная ослабевает. Так и будет дальше или ты как-то все это исправлять собираешься? Если собираешься, то как?
– А сам что-нибудь предложить можешь? Или только беды перечислять способен? – Дед в точности повторил свой предыдущий вопрос, только слова местами поменял.
– Могу. – Пимен снова оглянулся на свой десяток. – Для пополнения воинской силы – звать воинов со стороны. Для содержания в порядке села – допускать на сход всех мужей, имеющих в селе свое хозяйство, а не только ратников. Для укрепления веры – не селить язычников внутри села, а построить посад за тыном.
– Все? – Голос деда по-прежнему был совершенно лишен эмоций.
– Все, Корней Агеич. Если можешь предложить что-то получше – говори, а если не можешь, тогда давай то, что я сказал, сделаем.
– Что скажете, честные мужи сотни ратнинской? – обратился дед ко всем собравшимся.
Шум, постепенно нараставший по мере того, как Пимен излагал свое мнение, грянул в полную силу. Дед спокойно сидел в седле, давая эмоциям выйти наружу в криках и спорах.
«Пимен абсолютно прав, по крайней мере в том, как он перечислил недостатки. Можно подумать, что он сдает зачет по управленческим патологиям.
Во-первых, десинхронизация. Необходимые решения недопустимо запаздывают: либо не принимаются вообще, либо дело затягивается.
Во-вторых, деструктуризация. Всего три полных десятка вместо десяти, как должно было бы быть. Плюс существенная часть мужского населения занимается чем угодно, только не основным делом – несением ратной службы.
В-третьих, дисфункция. Сотня фактически перестала исполнять ту роль, ту функцию, для которой, собственно, и была создана.
Все вместе – дезадаптация – неспособность адекватно реагировать на изменения обстановки и отвечать на вызовы времени.
Все признаки рефлексивного метода управления, когда способ разрешения очередной проблемы придумывается не в соответствии с какой-то концепцией, а «на ходу», после того, как событие уже произошло.
А вот с предложениями Пимен подкачал. По крайней мере, с двумя из трех. Ратников со стороны не набрать, даже если ратнинцы согласятся нарушить сложившуюся традицию. Хорошие воины все при деле: в княжеских дружинах, в боярских, в бандах, в конце концов, а плохих нам и не надо. Так что для реализации первого предложения просто-напросто нет ресурсов.
Выселение холопов, упорно не желающих креститься, «за периметр» и вовсе даст результат «с точностью до наоборот». Это как бы узаконит существование в Ратном двух общин – христианской и языческой. Распространению христианства – выполнению основной функции – это не только не поможет, но и помешает.
А вот с допуском к решению хозяйственных вопросов всех хозяев Пимен, пожалуй, прав. Дискриминация по признаку годности к строевой службе – полная дичь. Тот же Илья куда как умнее и практичнее Пентюха, например.
Интересно: что дед ответит? Это же прямой наезд на него как на сотника: ты власть, ты и решай проблемы, а мы тебя будем критиковать. Любимая позиция дерьмократов.
Но Пимен против деда – сопляк. Во-первых, почти вдвое моложе – тридцати еще нет. Во-вторых, сторонников у него вдвое меньше, чем у деда. Выручать нас Лука тридцать восемь человек привел, а Пимен выступает от имени семнадцати. Неопределившихся меньше десятка, погоды они не делают. В-третьих, Пимен либо трусит, либо поет с чужого голоса, недаром же все время на кого-то оглядывается».
– Ну, наорались? – Дед приподнялся в седле. – Молчать! Слушать сотника!
Шум утих быстро, все – люди военные, к дисциплине приучены, да и приказать Корней умел.
– В должность сотника, – дед притронулся рукой к золотой гривне, – я вступил только сегодня. По обычаю, любой недовольный или желающий сам стать сотником может о том сказать, и тогда дело решается поединком. Десятник Пимен потребовал с меня отчета! Десятник! С сотника! Доставай меч, Пимка!
Дед соскочил с коня и обнажил клинок.
«Блин! Как он пеший на протезе-то будет?»
– Корней Агеич, да ты что? – Пимен явно не ожидал такого оборота.
– Доставай меч!
– Да не буду я с тобой…
– Тогда на колени, шапку долой, меч наземь! – не дал Пимену договорить дед. – Винись, паскуда!
– В чем виниться-то? Я только…
«Ну прямо Троцкий: „Ни мира, ни войны, а армию распустить“. Труханул Пимка. Ох, блин!»
Вжик! Дедов меч перерубил на Пимене пояс, и ножны с мечом и кинжалом упали на снег. Удар был настолько точен, что одежда Пимена оказалась нетронутой. Второй удар был тоже хорош – оплеуха плашмя, так, что с головы Пимена слетела шапка, а сам он еле устоял на ногах.
– На колени, крысеныш, убью! – Произнесено это было так, что никаких сомнений не оставалось: убьет.
Пимен бухнулся на колени:
– Винюсь, Корней Агеич! Прости, и в мыслях дурного не желал!
– Встать! Коня!
Пимен торопливо вскочил, подхватил дедова коня пол уздцы, почтительно придержал стремя.
– Так и держи!
Пимен покорно остался стоять в роли конюха – без шапки, распояской – живое воплощение раскаявшегося злодея. Ухо и левая щека у него медленно начинали багроветь.
– Ну, кто еще забыл, что такое сотник? – Дед напоказ поиграл обнаженным клинком. – Выходи, напомню!.. Нету? – Меч скрылся в ножнах. – Тогда – о делах.
Дед медленно обвел взглядом присутствующих. Так дирижер «собирает внимание» оркестра или хора, перед тем как первый раз взмахнуть палочкой.
– Первое: новые ратники. Обычай ломать не дам! Чужих брать не будем, у нас и своих достаточно. Не поняли? Объясняю. Я привел из Куньего городища пять семей моей родни. Там шесть парней и молодых мужиков, которых можно обучить ратному делу, да еще с десяток мальчишек, которых отдадим вон ему, – дед указал на Михаилу, – в «Младшую стражу». Почти у каждого из вас жены или невестки родом из местных селений, значит, там у вас есть родня. Вот там пополнение для сотни искать и станем, заодно и женихов нашим девкам присмотрим. Кхе! – Дед блудливо подмигнул старшим ратникам, имеющим годных для замужества дочерей.
– А если не пойдут? – Кто задал вопрос, Мишка разобрать не успел. Дед, с высоты седла, возможно, и увидел вопрошающего, но обращался по-прежнему ко всем сразу:
– Возьмем силой! Мы эту землю отвоевали, теперь пора становиться на ней хозяевами. Или будут платить дань, или будут давать людей! Мы их защищаем, пускай платят! А особо упорным – пример Куньего городища!
Собравшиеся одобрительно загалдели, идея явно пришлась по вкусу.
– Молчать! – гаркнул дед. – Я еще не закончил!
Тишина наступила мгновенно.
– Второе. Тын и вообще все строительство. О сроке договорились. На работы выходить всем! Кто будет отлынивать, выгоню из села на все четыре стороны! У кого есть холопы, выведете на работу ровно половину, включая баб. А чтобы пример показать, беру на себя строительство угловой башни. Пора уже вместо тына валы насыпать и башни поставить.
– Э, Корней Агеич! – подал голос староста. – Прости, что перебиваю…
– Чего, Аристарх?
– Я вот что подумал: угловые башни на себя могли бы другие взять. К примеру, Степан-мельник, Касьян с Тимофеем, Кондрат – им по силам. Ну и я, раз уж такое дело, тоже мог бы. А тебе уж тогда проездную надвратную башню надо строить.
– Кхе! Ну… могу и надвратную. Потом с тобой вдвоем сядем и все сочтем: кому сколько. Все понимаете, к чему дело идет? Городок у нас получается! А потому будем ставить и посад. Перво-наперво вынесем за стены мастерские. Мельница у нас и так там, и ничего – стоит, работает. А если кто захочет внутри мастерскую оставить, пусть платит в сотенную казну. Но кожемяк уберем непременно – больно уж промысел у них вонюч.
Последнее замечание сотника снова вызвало одобрительный ропот – кожевенные мастерские смердели нещадно, особенно летом.
– Ну и третье, – продолжил дед. – Твердость в вере и насаждение христианства. Начнем с себя! С тех, кто в церковь аккуратно не ходит, на исповеди и у причастия бывает от случая к случаю, буду брать виру! Также и с тех, у кого холопы больше года живут и до сих пор не окрещены. И делу польза, и казне нашей прибыток! Всем все понятно? Кому непонятно, тому потом объясним, а теперь, Аристарх, пора жребии тянуть! Начинай!
Аристарх поднялся с лавки и торжественным голосом произнес:
– Отрок Михаил! По обычаю, пращурами заведенному, раз уж ты так отличился, что воинскую долю получаешь, тянуть тебе жребий первому, чтобы другим пример был и у тебя стремление появилось в первые люди выйти. Подходи!
Мишка, неловко опираясь на неудобные костыли, подошел к столу.
– «Рухлядью» или душами?
– Душами.
– Бери вот из этого кувшина, да не копайся, бери верхний.
Мишка вытащил деревянный кругляш с выжженными на нем буквами «КД».
– Двадцать четвертая доля!
– Корней Агеич, подходи…
«Поздравляю вас, сэр, вы только что присутствовали на произнесении тронной речи. Да какой! Лорд Корней, без преувеличения, гениален! Сначала посрамлен и унижен „лидер оппозиции“, потом заявлена неукоснительная верность традициям и обычаям. И после всего этого реформы! Ратников вроде бы берем со стороны, но обычая не нарушаем – родня. Село вроде бы расширяем, как договорились, но на самом деле строим город. Христианство продолжаем насаждать, но как! С использованием экономических рычагов и внедрением идеологического надзора. И это только то, что лежит на поверхности!
А самое-то интересное то, на что никто и внимания не обратил. Плата с владельцев мастерских – в казну, штрафы с нерадивых прихожан – в казну, а дань с окрестных селений? Про казну ни слова! Никто и не заметил, но наверняка же дед не случайно оговорился!
И еще один очень интересный момент, который пока никто не оценил. Пополнение за счет родни по женской линии! «Пимен и компания» переженились между собой – внутри своей замкнутой группы, поэтому пополняться им будет неоткуда. А те, кто сможет «поставить под ружье» родню из местного населения, очень быстро начнут набирать силу и влияние.
И наконец, третье. Небрежно, как бы между делом, официально заявлено восстановление «Младшей стражи» и назван ее командир. И ни у кого даже никаких вопросов не возникло – настолько дед это провел гладко и естественно!
Что же получается? На словах дед стеной стоит за сохранение обычаев, формально все тоже вроде бы правильно, а на деле все переворачивается с ног на голову. Предпринимателям дед организовал сразу две проблемы: плату за землю, занимаемую мастерскими, и плату за холопов, не обращенных в христианство в течение года. Тем же, кто предпочитает предпринимательству воинское дело, дается возможность не только набрать себе подчиненных, но и самым радикальным образом изменить соотношение сил в свою пользу.
Плюс к этому – «Младшая стража» превращается в учебный центр для тех, кого дед туда допустить пожелает, а остальные высококачественного обучения не получат. В результате через десяток лет, а то и раньше, у деда под рукой будет такая сила, что спорить с ним не решится никто. Ни в самом Ратном, ни в округе.
Налицо смена типа управления – от рефлексивного к следящему – нейтрализация дисфункций, сосредоточение функций. Но этого в нынешней ситуации мало, надо еще…»
– Михайла! – раздался над головой голос деда. – Вон Роська сани подогнал, садись, поедем людишек забирать.
– Деда, я одну семью Афоне отдал. Ругаться будешь?
– Кхе! – Было заметно, что дед пребывает в хорошем настроении. – А то я не догадался, о чем вы там шептались! Надо бы тебя, конечно… да ладно. И этих-то пристроить. Ты хоть подсчитал, сколько народу у нас теперь поселится?
– Ну, пять семей родни, сорок семей тебе на двадцать долей пришлось, еще две семьи – доля дядьки Лавра…
– Ты и впрямь спал, что ли? Лавру двойную долю дали за то, что он тайно в городище пробрался и ворота открыл!
– Значит, четыре семьи и еще одна от меня. Всего получается пятьдесят семей, то есть больше двух сотен народу. И куда же мы их всех поселим?
– Поселим… не о том думаешь! – Дед слегка поморщился. – Где мы для них землю возьмем, чтобы пахали-сеяли? Если лес сводить, то на росчистях только на будущий год сеяться можно будет. На выселках, где раньше наши холопы жили, земли самое большее на десяток семей, да и та заросла за столько-то лет. Понял?
С пахотной землей действительно было туговато. Не то чтобы междуречье Горыни и Случи было особо густо заселено, но вся земля была занята лесами и болотами. Все удобные участки рядом с селом давно были заняты, недаром же деду пришлось устраивать выселки почти в пяти километрах от Ратного. Лесных полян, которые можно было распахать, не хватало, поэтому приходилось сводить лес – работа долгая и тяжелая.
«Каждой семье под пахоту требовалась хотя бы пара гектаров – четыре футбольных поля. На пятьдесят семей… М-да! А еще луга для выпаса скотины, земля под огороды, да и сено на зиму надо было где-то косить. Плюс лён для масла и тканей. И так далее и тому подобное. Даже представить страшно, какая требуется организационная работа, чтобы обеспечить новые семьи всем необходимым.
Впрочем, у проблемы резкого увеличения населения есть не только организационная сторона. Можно, конечно, наставить в удобных для того местах несколько деревенек так, чтобы поля и луга были под боком, но для этого нужен прочный мир с местным населением. В противном случае каждое поселение придется превращать в укрепленный пункт наподобие Ратного.
Тоже, конечно, выход. Крестоносцы в Прибалтике именно так и поступали, вернее, будут еще поступать. Потому-то армии Ивана Грозного и будет так сложно и тяжело воевать в Ливонии. Придется расковыривать каждый замок в отдельности – терять время, нести потери… Эврика! Поздравляю, сэр Майкл, не сочтите за лесть, но идея представляется весьма плодотворной, с далеко идущими последствиями. Боярская усадьба, в сущности, тот же феодальный замок. Раздаем земли преданным деду десятникам – вот тебе бароны. Ратники их десятков – рыцари. Следовательно, Погорынье – графство, а Корней Агеич – граф!
Как известно, сэр, управленческое решение может считаться добротным только в том случае, когда дает выигрыш не по одной, а по нескольким позициям. Наделяя преданных деду людей землей, мы решаем проблему перенаселения, повышаем свой статус и статус дедовых ближников, превращая их в военную аристократию, а заодно превращаем Погорынье в «укрепрайон» – козырный аргумент для любого, кто в нашем высоком статусе попробует усомниться или попытается проверить его на прочность. Кхе, любезный граф Корней, вы-то еще и не подозреваете, что стали «вашим сиятельством», но вот под каким соусом вам это преподнести?»
– Чего примолк, Михайла?
– Да вот, деда, думаю: как дело с пахотными землями утрясти?
– К Нинее поедешь, – как о давно решенном заявил дед. – Я, конечно, могу пустующие земли и так занять, но хочу дело решить добром. Скажешь ей, что будет она с этого иметь корм и помощь во всех хозяйственных нуждах. Отошлем туда тридцать семей.
– Там же только шестнадцать домов! – удивился Мишка.
– Пятнадцать! – поправил дед. – А в шестнадцатом – самом большом – разместим «Младшую стражу» и воинскую школу. Туда же отправим потом станки и кузню, в которой самострелы делать будем.
– А по-другому нельзя, деда?
– Опять что-то выдумал? – Дед подозрительно прищурился.
– Не сам, в книгах вычитал, но это долгий разговор, согласишься выслушать?
– Ну, если на пользу…
– Роська, – окликнул Мишка своего крестника, – сходи-ка дядьку Лавра позови.
– Слушаюсь, господин старшина.
Дед дождался, пока Роська отойдет, и подозрительно спросил:
– Зачем парня отослал?
– То, что я сказать хочу, никому знать не надо, не согласишься – забудем, согласишься – только мы с тобой будем знать. И все.
– Ну, излагай.
– Сейчас, только ты в сани пересядь, а то чего я тебе наверх кричать буду?
Дед с нарочитым кряхтением и охами сошел с коня и уселся в санях.
– Развел таинства, едрена-матрена… Ну рассказывай, книжник.
– Есть три способа управления людьми и делами: рефлексивный, следящий и программный.
– А по-людски говорить не можешь?
– Сейчас объясню. Если ты у дядьки Лавра в кузнице случайно к раскаленной железяке притронешься, ты же не думаешь: «Ой, горячо, надо руку убрать»? Рука как бы сама отдергивается. Вот это и называется «рефлекс». А рефлексивный способ управления – это когда думать некогда, что-то делать надо. Ну, к примеру, пожар. Все всё бросают, даже самые важные дела, и бегут тушить. И при этом уже ничего не берегут: льют воду, кидают землю, бывает, соседние дома разваливают, чтобы огонь не перекинулся. Сплошной убыток, а всего-то и надо было: за печкой присматривать, чтобы уголек не выскочил.
Но это – срочное дело: выпал уголек, начался пожар. Бывает же, что беда долго подкрадывается, как бы накапливается постепенно. Например, видит хозяин, что крыша не в порядке, но погода стоит сухая, жаркая, вот он все и откладывает на потом. Пошел дождь, потекло в жилье, и начинается: лужи подтирать, ведра подставлять. А если дожди не на один день зарядили? Приходится на мокрую крышу лезть, а она скользкая. Упал, ногу сломал. А всего-то и надо было, что в вёдро крышу поправить.
Или еще пример…
– Да понял я, понял. Тын обветшал, в селе тесно, ратников мало. Накопились беды. Сколько лет дурака валяли, а теперь спохватились. Так бы и сказал: «пожарный способ», а то придумал… Даже и не выговоришь. – Дед изображал сердитое ворчание, но было заметно, что тема его заинтересовала.
– Не я придумал, поумней меня люди книги писали, – быстренько «отмазался» Мишка.
– Ладно, дальше давай.
– Так вот: пожарный, как ты говоришь, способ – это когда заранее не подумали или не сделали то, что требовалось, и спохватываются, когда событие уже произошло. От этого обязательно случаются три беды. Первая – десинхронизация. Это когда решения и дела запаздывают. Вторая беда – дисфункция. Это когда важные дела не делаются или людям не своим делом заниматься приходится. Вот, ты же не поп, а приходится дела веры исправлять: следить, чтобы к причастию ходили, холопов крестили. Отцу Михаилу уже одному не совладать, а ведь нас сюда прислали христианство насаждать. Это – наше главное дело, наша функция. Третья беда – деструктуризация, проще говоря, развал. Было у нас воинское поселение, а теперь: одни желают по-прежнему служить, другие ремеслом и торговлей заниматься, третьи… да ты и сам об этом говорил. Помнишь?
– Гм… Кхе! – Дед поскреб в бороде, оправил полы кожуха. – Выходит, наши беды мудрецам давно известны были и в книгах описаны?
– Да не наши! Это беды любой общины, города или племени, которыми рефлексивным способом управляют.
– Угу… Понятно. – Дед покивал головой. – И что ж дальше?
– Дальше плохо. Количество бед нарастает, справиться со всеми уже не получается, потому что все делается второпях, по-пожарному, без раздумий о том, чем это в будущем обернется. Либо община гибнет, либо власть в ней меняется. Но бывает, что смена власти приводит к междоусобице, и тогда тоже гибель.
– Сам-то понял, что сказал? – Дед неожиданно для Мишки напрягся и уставился на внука очень внимательно.
– А что? – не понял Мишка.
– Рюриковичи в усобицах погрязли, великий князь киевский при смерти. Или забыл, что боярин Федор рассказывал?
– Помню, деда. Те правила, о которых я тебе рассказываю, и для всей Руси тоже справедливы.
– Степь только и ждет, что мы ослабнем, – словно не слыша, продолжал дед. – С запада тоже давят.
– Но мы же с этим ничего сделать не можем. – Мишка никак не ожидал подобного поворота разговора. – Пока…
– Пока что?
– Пока у себя порядок не наведем и силы не наберем. Иначе кто нас слушать будет?
– Какие силы, какой порядок? Все, как гнилая тряпка, расползается! Толку с твоих книжек… Только названия дурацкие придумали, а проку…
– Так я же еще не все рассказал!
– А-а-а!
Дед в сердцах махнул рукой.
«Чего ж он так завелся-то?»
– Деда, ну потерпи еще немного! Ты же самое главное уже сделал!!! Ты власть в Ратном сменил! И без усобицы, только Пимену по уху дал.
– Да что ты понимаешь! – Дед машинально цапнул рукоять меча. – Думаешь, смолчали – так и подчинились? Все только начинается.
– Может, и не все, но понимаю! Во всяком случае, понял, что Пимен не от себя говорил, то-то все время оглядывался!
– Вот! – Дед наставительно ткнул в Мишкину сторону указательным пальцем. – В сотне раскол, а зачинщики таятся, Пимку вперед выставляют. А ты мне тут всякую книжную заумь рассказываешь.
«Блин, как же разговор в нужную сторону повернуть? Может, попробовать удивить деда?»
– Так и я о том же! Был рефлексивный метод управления, а ты теперь другой применишь, уже начал.
– Кхе! Когда ж это я успел? Вроде бы и трезвый был. – Брови деда сначала удивленно приподнялись, потом грозно сдвинулись. – Опять, как с воинской школой, дурня из меня делаешь? Я вот тебе сейчас…
– Деда, Христом Богом прошу: дослушай, пожалуйста! – взмолился Мишка. – Ты же обещал выслушивать! Сам же сказал, что мудрецы наши беды точно описали! Так в тех книгах и способы преодоления бед описаны. Ну послушай же!
– Обещал-то обещал… – Дед раздраженно поправил воинский пояс, дернув его туда-сюда и задев ножнами Мишкину раненую ногу. Испуганно глянул на внука и смилостивился: – Ну ладно, только что ж мы посреди улицы, давай-ка домой поедем.
– А дядька Лавр сюда придет, мы же позвали, – спохватился Мишка.
– Не мы, а ты, – поправил дед. – По дороге встретим. Давай уж, вещай дальше… Мудрец, тудыть тебя.
– Я думал, что и Лавру послушать полезно. Все-таки старший мужчина в семье после тебя. Да и говорить лучше в кузне, а не в доме – лишних ушей нет.
– Ага, ему сейчас только разговоры и разговаривать, дел невпроворот. Ладно, поехали.
* * *
В кузнице поговорить не вышло. Лавр уже приставил к работе не то свежеиспеченных холопов, не то вновь обретенных родственников (Мишка еще не научился их различать), и закопченное помещение было наполнено лязгом металла, сипением мехов и прочими кузнечными шумами. Тут же ковылял, опираясь на один костыль, Кузька, раздавая какие-то указания работникам.
Лавр привел отца и племянника в какое-то помещение на втором этаже недостроенного «главного корпуса» усадьбы, послал крутившуюся здесь девчонку на кухню за горячим сбитнем и усадил всех на расстеленные прямо на полу чьи-то постели.
В суть рефлексивного метода управления Лавр «въехал» с ходу.
– Это когда я заготовку в горне передержу, а потом начинаю орать: «Давай быстрее, железо пережжем!» Обязательно кто-нибудь что-то уронит, или заготовку клещами неловко схватит, или штаны прожжёт – не работа, а сущее наказание.
– Вот-вот! – обрадовался Мишка. – А есть и другие способы управлять. Второй способ – следящий. Начальствующий человек смотрит за тем, что происходит, и, если происходящее идет на пользу, поддерживает, а если во вред – пресекает. Вот, к примеру, как с некрещеными холопами. Наше главное дело – насаждать христианство, значит, если холопов хозяева не крестят, это – во вред. Беда только в том, что пользу и вред разные люди по-разному понимают. То, что для одних – хорошо, другим поперек горла встать может. Вот деда мастерские за тын вынести хочет. Казалось бы, дело правильное, но хозяевам-то мастерских это не по нутру.
– Кхе! – Дед зловеще ухмыльнулся. – Ничего, уберутся как миленькие, найдем средство!
– Об этом я и толкую. Пресекать! – быстренько согласился Мишка и поспешил продолжить: – Но при таком способе управления тоже не все гладко идет. Во-первых, из-за того, что есть недовольные, важные дела могут делаться медленно и плохо, потому что без желания, из-под палки. Как, например, с ремонтом тына. То есть опять дисфункция – неисполнение важных дел. Во-вторых, есть опасность деструктуризации – развала. Если тех, кто «за», и тех, кто «против», примерно поровну. Или же не поровну, но одна из сторон хоть и малочисленна, но сильна. До крови, может, и не дойдет, но дело делаться не будет.
Ты, деда, именно по этому пути и пошел, и с первого шага пришлось силу применять. Пока дело только оплеухой Пимену ограничилось, но ты верно сказал: «Смолчали – не значит, что покорились». А можно ведь сделать так, что те, кто ремеслом и торговлей предпочитают заниматься, твоими союзниками станут, помогать тебе будут и в делах, и в том, чтобы недовольных поприжать.
– Кхе! Это как же?
Дедов скепсис начал постепенно развеиваться, похоже, разговор начал его понемногу заинтересовывать.
– Есть третий способ управления – программный. Программа – это… Как бы объяснить… Вот задумал ты какое-то большое, важное дело, такое, что не на один год. Результат этого дела – цель, которую надо достичь. Заранее обдумываешь, что надо сделать, сколько это времени займет, что может помешать, кто будет тебе помощник, а кто противник. Рассчитываешь, сколько чего понадобится: людей, времени, средств. Прикидываешь, когда что делать и когда одно дело заканчивается, а другому пора начинаться. Вспоминаешь людей: кто что умеет, кому доброго слова достаточно, а кого подкупить или припугнуть надо.
Самое же главное – людской интерес. Если другие люди в достижении твоей цели свой интерес увидят, то помогать будут не за страх, а за совесть. Если таких людей будет большинство, то противники твоего дела и пикнуть не посмеют, а если посмеют, то твои сторонники их враз придавят.
Вот если все это вместе сложить, то и получается программа действий на какой-то большой срок, и все: твои дела и мысли, дела и мысли твоих союзников – должны быть выполнению этой программы подчинены. А тех, кто сопротивляться задумает, придется принуждать силой.
– Кхе! Что скажешь, Лавруха?
Лавр, до сих пор сидевший молча и вроде бы с безучастным видом, на самом деле, оказывается, слушал очень внимательно. Во всяком случае, ответил на дедов вопрос сразу и очень толково:
– А я так и работаю, батюшка. Прежде чем ковать, думаю, сколько чего нужно – угля, руды или железа, помощников. Потом: как нагревать, как отковывать, как закаливать. Если что-то сложное делать собираюсь, сначала рисую на дощечке, помощникам показываю, обсуждаем. А уж когда все решили, каждый свое дело знает, недостатка ни в чем нет. Ну… и прочее, много всякого. Зато дело делается как следует.
– Дядя Лавр, а бывает так, что помощники что-то дельное подскажут?
– Бывает, конечно, – подтвердил Лавр. – Кузька вот на выдумки горазд, добрый кузнец будет.
– Но для этого помощникам конечная цель должна быть понятна? – продолжил подводить разговор к нужному выводу Мишка.
– А как же без этого? – удивился Лавр. – Если помощники не знают, что куют, так что же получится?
– Вот, деда! – Мишка от возбуждения даже попытался привстать, забыв про ранение, но нога тут же напомнила о себе болью. – Перво-наперво, преданные тебе люди должны все правильно понять, свой интерес увидеть и важностью дела проникнуться.
– Без интереса, конечно, хрен кто пошевелится… – согласился дед. – Ну а беды какие у этого способа?
«Браво, лорд Корней! Уловили методику анализа, что называется, сходу».
– А нету бед, деда. Вернее, есть только одна – если программа неверная. Тогда все развалится. А если цель правильная и средства ее достижения продуманы хорошо, все получится. Вот Ярослав Мудрый, когда нашу сотню сюда посылал, все правильно продумал, и все получилось. Но цель, которую он перед нами поставил, достигнута, пора ставить следующую, иначе так и будем гнить потихоньку. Сам же сказал: «Все, как гнилая тряпка, расползается».
Дед, видимо, спохватился, что получается как-то несолидно: глава семьи слушает поучения от отрока.
– Красно глаголешь, отрок, как поп на проповеди. И как же эту книжную премудрость к нашим делам приложить?
– Начинать надо с цели, – не смутился Мишка. – Вот какая цель была у нашей сотни в самом начале, когда сюда пришли?
– Как какая? – Дед рубанул воздух ладонью. – Да просто выжить!
– Да, это верно. Если бы не выжили, то и ничего другого не смогли бы, разве что обратно в Киев сбежать. Но князь Ярослав от нас ведь чего-то другого хотел? – продолжил гнуть свое Мишка. – Ему не просто наше выживание требовалось, мы ему здесь зачем-то нужны были. Зачем, деда?
– Ну… Кхе! Это… Христианство насаждать, Волынский рубеж стеречь.
– И только?
– Да что ты прицепился? Я ж не князь!
– Но первый наш сотник – Харальд – знал? Дядя Лавр сейчас только объяснил, что помощники должны конечную цель понимать. Так знал Харальд?
– Не Харальд, а Александр, – поправил дед, – хотя, конечно, он того… Александром только в церкви и был. Князь Ярослав с ним, конечно, разговаривал, перед тем как сюда послать, и не один раз, наверно. Но я-то уже одиннадцатый сотник! А если по родам считать, то четвертый.
– Как это по родам? – Мишка понимал, что отклоняется от главной темы разговора, но больно уж было интересно, да и деду надо было дать передышку. Долгое обсуждение непривычных и малопонятных вопросов могло его опять разозлить, а тут дела привычные и известные, к тому же внук превращается из наставника во внимающего ученика – возвращается к положенному ему статусу.
– Да так. – Дед расстегнул оружейный пояс и отложил в сторону – явный признак настроя на долгий разговор. – После Харальда его сын сотню водил, потом внук, но погиб молодым, когда его сын еще совсем малым был, потому сотника из другой семьи выбрали. Прямо на поле боя выбирали – в Угорской земле дело было. Звали его, дай бог памяти… У Данилы-десятника надо спросить.
– Да какой он теперь десятник? – пренебрежительно махнул рукой Лавр.
– Теперь – да, – не стал спорить дед. – Но в его роду четыре сотника было. При последнем из четырех, Петром его звали, случился мятеж десятника Митрофана. А Петр уже был больной совсем, много раз раненный, ну и сам от сотничества отрекся. Выбрали Ивана – прадеда десятника Пимена, которого я сегодня попотчевал. Потом сотником стал его сын. Дурным он сотником был, чуть всех не угробил. Мой отец – Агей Алексеич – его убил. От Агея и пошли сотники из рода Лисовинов. Даст Бог – на мне это не закончится.
– Так вот почему Пимен на тебя волком смотрит! – старательно продемонстрировал удивление Мишка.
– Не только из-за этого. – Дед раздраженно передернул плечами. – Его отец меня убить пытался – мстил. В бою хотел в спину ударить, но не вышло, сам там остался. По уму бы, весь их род вырезать надо было бы, иначе не будет нам покоя… Кхе!
Лицо деда снова приобрело жесткое выражение, каким было утром на дворе старосты Аристарха. Левый глаз прищурился, щека поползла в сторону, изгибая шрам от половецкого клинка. Рука, словно сама по себе, сдвинулась поближе к рукояти меча. Дед недоуменно глянул на нее, вздохнул и отодвинул оружие в сторону.
– Так что ж ты Пимена-то… – осторожно поинтересовался Мишка. – Имел же право! Или пожалел?
– Не в жалости дело, Миша, – вмешался Лавр, – батюшка не захотел сотничество с крови начинать. Второй раз подряд и с крови одного и того же рода. И так чуть ли не первый приказ о казни был.
– Но почему «начинать»? – удивился Мишка. – Ты же и раньше сотником был?
– Правильно Лавруха сказал: «Начинать». Та сотня и нынешняя… – Дед тяжко вздохнул. – Это такая разница. Лучшие люди на той проклятой переправе легли. Почти все, на кого я в любом деле положиться мог. – Дед досадливо заворочался на смятой постели, зачем-то переложил с места на место ножны с мечом. – По справедливости, спросить бы за это с Данилы. Десятник первого десятка – второй человек после сотника. Я его не тронул. Значит, нельзя было и Пимена. Вот если бы он за оружие взялся… тогда бы да! – В голосе деда послышалась прямо-таки плотоядная мечтательность. – Но почуял, стервец, смерть свою. Почуял…
С минуту помолчали. Каждый думал о чем-то своем.
– Деда, прости, если глупость спрашиваю. А чего ты с Данилой возишься? От него же одни беды.
– Беды? – Дед снисходительно усмехнулся. – Дите ты еще, Михайла! Если Данилин Ероха тебе синяки наставлял, это не беды. Наоборот, это тебе на пользу пошло. А Данила мне столько лет спину прикрывал…
Есть, внучек, такие люди, которым обязательно надо при ком-нибудь состоять. Все время вторые. Но зато какие вторые! Незаменимые, на которых надеяться как на себя можно, никогда не подведут. Такого помощника найти – всю жизнь искать можно, и не найдешь. Но не дай бог такому человеку остаться одному. Та переправа это и показала. И ни разу, слышь, Михайла, ни разу – ни полусловом, ни намеком – не напомнил мне Данила о том, что его род на сотничество право имеет.
– Выходит, в Ратном два рода с нами соперничать за сотничество могут? – сделал вывод Мишка.
– Три, – поправил внука дед. – Остался еще один прямой потомок Харальда – Бурей. Серафим Ипатьич из рода первого сотника ратнинской сотни Александра.
Уважение, с которым произнес полное имя Бурея дед, было Мишке совершенно непонятно, поэтому он переспросил:
– Обозный старшина?
– По уму и по силе мог бы первым воином в сотне быть, а может, и сотником, – все так же уважительно отозвался дед. – Только кто же урода в строй поставит? Да и злости в нем… Хотя от такой жизни любой озвереет.
– Теперь понятно, почему Пимен зубы точит… – начал Мишка.
– И почему Ерема к тебе вязался, пока вы его не отлупили, – подхватил Корней, – и почему Бурей грубит. Мотай на ус, Михайла, тебе с этим жить.
– Детей Данилы в «Младшую стражу» не возьму, – решительно заявил Мишка, – детей Пимена и людей из его десятка – тоже!
– Слыхал, Лавруха? Парень-то верно все понял!
– Отвлеклись мы, батюшка, а время-то идет. – Лавру дедовы воспоминания были неинтересны – давно все знал и сам.
– А ты что, спешишь куда, сынок? – ласково поинтересовался Корней.
– Так люди же за тыном уже две ночи провели. Все уже своих холопов, наверно, разобрали, только наши остались. Идти надо, батюшка, людей по жилью разводить, наши же холопы!
– Эх, Лавруха, Лавруха.
Дед сокрушенно покачал головой и вдруг рявкнул что есть мочи:
– Невместно сотнику!!!
Мишка и Лавр вздрогнули от неожиданности, за дверью кто-то испуганно шарахнулся.
«Подслушивают нас, что ли?»
– Это твой, Михайла, дружок – Афоня – обрадовался, вприпрыжку побежал холопов забирать, а мне невместно. – Корней почему-то адресовался внуку, а не сыну. – Лавруху вот пошлю, но не сейчас, а завтра. Сегодня Татьяна с Анной родню разместят. Ужин бабы накроют в самой большой горнице, все семейство вместе соберется. А холопами завтра займемся. Или послезавтра. Должна быть разница между холопами и родней! И разницу эту должны увидеть и понять все! Переночевали две ночи за тыном, переночуют и еще раз, а то и два.
Дед расстегнул кожух и, повозившись, сбросил с ноги протез, показывая, что рассчитывает сидеть долго, потом продолжил, уже не повышая голоса:
– Лавруха, ты послезавтра поедешь верхом, в броне и с мечом за тын. Возьмешь с собой Роську, Матвея… и кто еще из мальчишек сможет верхом ехать. Тоже в бронях и при оружии. Разговоры особенно не разговаривай, посмотри, кто как устроился. Отбери десять хозяев, у которых в семье порядок, ночлег хорошо устроен, дети и скотина обихожены, в общем, десять лучших – сам разберешься. Этих десять семей отправим на выселки. Там все в упадке: сгнило, заросло, – вот самых ухватистых туда и пошлем.
«Вот так, сэр! Почти слово в слово то, что вы Афоне насчет невербального ряда объясняли. Ни слова не говоря, даже сам не показываясь, сразу же вываливает на людей кучу информации. Всем бывшим куньевцам – разницу между родней сотника и чужими. Родне – как их положение выгодно отличается от положения других бывших односельчан. Новым холопам – что попали они к военным людям, что до сотника им, как до Бога, и что оценить их здесь умеют по достоинству чуть ли не с первого взгляда. Даже ратнинцам – что род Лисовинов к приобретенному богатству относится спокойно, без суеты. Управленец Божьей милостью. Или учили хорошо. Только есть, ведь, вещи, которым не научишь, управление – это только наполовину наука, а наполовину искусство».
– А у господина сотника, – продолжал дед, – и другие дела есть, вот, к примеру, с ученым человеком Михайлой Фролычем о книжной премудрости потолковать. Давай, Михайла, дальше рассказывай, только ты уж как-нибудь книжную премудрость с жизнью соединяй, а то не сразу и поймешь, о чем ты толкуешь. На чем мы остановились-то?
– На том, какая цель у князя Ярослава была, – напомнил Мишка.
– Ага! Кхе… – Дед поерзал, устраиваясь поудобнее. – Не знаю я, сам думай.
– Смотри, деда, славяне живут в этих местах испокон веку, еще со времен до Рождества Христова. – Мишка решил зайти издалека, благо дед, облегчив душу криком и командным тоном, был расположен послушать. – Были у них какие-то свои порядки, обычаи. Сейчас уже не узнаешь точно, только легенды сохранились. Здесь, на Днепре, Припяти и их притоках, была северо-восточная граница славянских земель. Постепенно разошлись на разные племена: поляне, древляне, дреговичи, кривичи… Значит, порядки и обычаи изменились, ведь у разных племен они хоть немного, но были разные.
Два с половиной века назад сюда пришли варяги. Взяли Полянский Киев, подчинили другие племена, заставили платить дань, но князья пока почти у всех оставались свои. Опять порядки изменились. Прошло еще около ста лет, и княгиня Ольга разгромила княжество древлян, а дреговичей вообще с трех сторон зажали: с севера полоцкие князья, с юга киевские, с запада волынские. Было ведь время, когда Туровские земли Волыни принадлежали. И не стало у славянских племен своих князей, а стали киевские князья сажать к ним родню – Рюриковичей. Еще раз порядки сменились. А потом внук Ольги Киевской Владимир Святой крестил Русь. Правда, это только так говорится, что сразу всю Русь, на самом же деле…
– И опять порядки изменились! – прервал дед. – Я тебе что велел? Ближе к жизни! А ты? Еще Евангелие нам тут пересказывать начни. Все четыре сразу.
– Погоди, деда, вот прямо сейчас про нас речь и пойдет. Я к чему веду? К тому, что людям только кажется, что жизнь неизменна. Живем, мол, по заветам предков, а на самом деле…
– Да понял я, понял! Дальше давай.
– Сел на киевский стол Ярослав Мудрый. Порядки, которые были в то время в нашей округе, ему не нравились. Христианство не приживалось, дань дреговичи платили, но кто его знает: правильную или неправильную? Поди пересчитай по лесам число дымов или рал! Ладно городища, а лесные хутора, малые веси? Изверги так и вообще ушли из рода – и поминай как звали. Волхвы народ мутят, по дорогам ездить опасно, да волынцы через Горынь посматривают, а то и наезжают, ляхи и угры наведываются. Князь с дружиной раз в год здесь появлялся – в полюдье. Дань собрал – и назад. Да глубоко не заходил, а то можно было и не выйти.
Надо было порядки менять. Рубеж с Волынью прикрыть, смутьянам и татям окорот дать, хоть сколько-то твердых христиан на этих землях поселить. Так и появилась наша сотня и село Ратное. Вот и выяснили мы цель Ярослава – изменить жизнь в Погорынье так, как это было выгодно великому князю киевскому. И мы этой цели достигли! – Мишка выдержал паузу и спросил: – А теперь скажи нам, деда, устраивает ли нас сложившийся порядок?
– А то сам не знаешь!
– Не устраивает, – подтвердил очевидное Мишка. – Значит, надо менять! Только сначала крепко подумать, какой порядок нам нужен. Дядя Лавр ведь железо в горн не сует, пока не знает, что именно он ковать собирается. Так и ты: что ты из нашей Погорынской земли выковать намерен?
– Кхе! Нашей, говоришь? – Дед молодецки расправил усы. – А что? И нашей! Кроме нас, эту землю никто удержать за собой не сможет. Исчезни наша сотня – тут такое начнется!
– Давай тогда, деда, сразу и определим границы наших земель, чтобы потом уже к этому не возвращаться, – «взял быка за рога» Мишка. – Западная граница понятно – по реке Горынь, а остальное?
– Северная граница тоже понятно – там, где Горынь в Припять впадает. – Дед расстелил на полу свой оружейный пояс. – Это Припять. – Дед требовательно пошевелил пальцами в воздухе, сын и внук догадливо распоясались и сунули Корнею в руку «материал» для макета местности. – Вот так в Припять впадает Горынь. – Пояс Лавра прилег одним концом к поясу деда, а другой конец загнулся на запад. Дед ткнул в него пальцем и пояснил: – Но верховья Горыни не наши – волынские, значит, по Горыни получается верст семьдесят пять – восемьдесят.
«Это ж примерно километров сто двадцать. Нехило!»
– Тогда восточную границу можно по Случи считать? – Мишка приткнул свой пояс к «Горыни» и расстелил его на юг.
– Можно. – Дед немного сдвинул «место слияния Горыни и Случи». – Случь подлиннее Горыни, но течет вот такой загогулиной: от истоков сначала течет почти точно на восток, чуть к северу, а потом сворачивает на северо-запад. – Дед соответствующим образом изогнул Мишкин пояс.
– А между истоками Горыни и Случи сколько?
– Верст сорок или около того, да пока Случь на север не повернет – еще верст шестьдесят будет.
– Выходит, южная граница в сотню верст получается?
– Выходит, так. Едрена-матрена, я и не думал как-то, что тут земли так много! – сам изумился собственным подсчетам дед.
«Так, сэр Майкл. Получается, что графство Погорынское имеет форму, близкую к треугольнику, со сторонами примерно сто двадцать, сто шестьдесят и сто сорок километров. Площадь, дай бог памяти, половина произведения основания на высоту… Это для прямоугольных треугольников, но других формул я не помню. Значит, будем считать треугольник прямоугольным, особой точности не требуется. Где-нибудь сто двадцать на сто шестьдесят и пополам… Что-то около десяти тысяч квадратных километров, может, чуть больше. Впрочем, если мы называемся „Погорынье“, то надо приплюсовать еще и земли на левом берегу Горыни – между Припятью и границей с Волынью, а также правобережье – между той же Припятью и слиянием Горыни и Случи. Пожалуй, тысяч тринадцать – пятнадцать набежит. Совершенно случайно помню, что Люксембург – две с половиной тысячи. Выходит, мы впятеро или вшестеро больше Люксембурга! Этак на целую Голландию или Бельгию тянет».
– Знаешь, деда, в латинских землях это целое герцогство, а то и королевство!
– А у нас – кусок княжества! – Дед задумчиво поскреб в бороде. – Так, где-то десятая часть! Ну, может, восьмая.
– И как мы эту часть назовем?
– Так и без нас назвали: Погорынье!
– Нет, деда, я не о том. Вот смотри. – Мишка широко развел руки. – Русь – великое княжество. Оно делится на удельные княжества, – Мишка чуть сблизил разведенные ладони, – Черниговское, Турово-Пинское, Переяславское и прочие. А удельное княжество на что делится? – Мишка свел ладони еще больше.
– Кхе… Ну есть города, села… Чего ты хочешь-то? – не понял дед.
– У латинян королевства делятся на герцогства и графства, во главе которых стоят герцоги и графы. Герцогства и графства опять делятся на баронства. У каждого герцога или графа в подчинении несколько баронов. Баронства разделены на дворянские или рыцарские лены. Каждый владетель лена должен по приказу барона прийти к нему со своей дружиной. Чем больше лен, тем больше дружина. Барон их собирает и приводит в распоряжение графа или герцога…
– Понятно, понятно, – перебил дед. – У нас так бояре по призыву князя конно и оружно собираются. У кого, конечно, вотчина есть. Так ты что же, хочешь Погорынье герцогством обозвать?
– Нет, не в наших это обычаях, деда. Но вот у ляхов земля разделена на воеводства.
«Разделена или еще будет еще когда-то разделена? Не знаю, ну и неважно!»
– Вот это, деда, нам подойдет. Погорынское воеводство, и во главе его погорынский воевода боярин Корней сын Агеев из рода Лисовинов!
– Красота! Лавруха, чего молчишь? Нравится?
Лавр, невольно копируя отца, тоже задумчиво поскреб в бороде.
– Нравится-то нравится, батюшка, и воевода ты и взаправду, а вот боярин…
– То-то и оно, – наставительно заметил дед, – заврался ты, Михайла.
– И ничего я не заврался! Все просто решить можно!
– Сам, что ли, мне боярскую грамоту напишешь, «княже великий»?
– Да она уже написана!
– Вот ты о чем… – Дед, прищурившись, уставился на внука. – Помнится, боярин Федор при тебе об этом не говорил. Откуда проведал?
– О чем вы, батюшка? – встрял Лавр.
– Погоди, Лавруха! – Корней отмахнулся от сына, как от зудящего над ухом комара. – Что-то мне не нравится, когда кто ни попадя ненужные вещи узнает. – Дед набычился, шрам на лице начал наливаться кровью. – А ну признавайся, паршивец, от кого узнал!!!
Выдавать мать Мишке показалось недостойным, и он решил воспользоваться любимым приемом «дерьмократов», умудряющихся чуть ли не в любом событии узреть происки спецслужб:
– В Туровском епископстве за нашей сотней внимательно следят, деда. Сам понимаешь. С чего бы меня епископский секретарь Илларион обхаживать стал? Феофана ко мне приставил, а тот, оказывается, с отцом Михаилом в Царьграде вместе учился…
«Пургу вы, конечно, гоните, сэр Майкл, но выглядит весьма многозначительно. Дед должен клюнуть».
Дед клюнул.
– Знают, значит, – пробормотал он негромко. – Только попы или князь тоже? Нет, Вячеслав только приехал, не мог прознать, а попы против сотничьей гривны и не пикнули. Значит, одобряют?
– Илларион Православный орден создать хочет, – напомнил Мишка. – Может, с Погорынского воеводства и собирается начать?
– Может, и собирается… – машинально ответил дед, думая о чем-то своем.
– Да в чем дело-то?! – не выдержал в конце концов Лавр. – Батюшка, да объясни ж наконец!
– А? – Корней уставился на сына, словно только сейчас заметил его присутствие. – Чего тебе, Лавруха?
– Что за грамота, батюшка? О чем вы с Михайлой речь ведете? При чем тут попы, да еще туровские?
– Кхе… – Дед неожиданно подмигнул Мишке. – Задурили мы твоему дядьке голову, Михайла? А?
– Так, может, объяснишь, деда. Я-то тоже не очень точно знаю, – «прикинулся шлангом» Мишка. – Так только, намеками.
– Кхе… В общем, такое дело… – Дед все еще колебался. – Славка… Князь Ярослав Святополчич, когда на Волынском столе сидел, грамоту мне пожаловал… На боярство и воеводство Погорынское. – Дед умолк, снова о чем-то задумавшись.
Мишка затих, боясь спугнуть удачу. Ляпнешь что-нибудь не то, и дед, из чувства противоречия, возьмет и упрется – с места не сдвинешь: упрям сотник Корней временами как баран. Лавр тоже немного помолчал, но потом опять не выдержал:
– Ну так и что, батюшка? Князю виднее, кого чем награждать. Что, пропала грамота, что ли?
– Да не пропала, Лавруша, не пропала. У Федора она хранится до сих пор.
– Так что ж тогда?
– Понимаешь, сынок… – Дед впервые за все время, что помнил Мишка, назвал Лавра сынком. – Князь Ярослав всегда считал, что имеет наследственные права на Туровские земли, а Владимир Мономах, как раз наоборот, этих прав за ним не признавал. Так Славка… князь Ярослав Святополчич извернулся – взял и приляпал на грамоту отцовскую великокняжескую печать. И год поставил тот, когда еще его отец Святополк Изяславич великим киевским князем был. Так что ни Мономах, ни Мономашичи эту грамоту оспорить не могут, но нечестно же!
«Ну и друг молодости у лорда Корнея был, позвольте вам заметить, сэр Майкл. Трижды женат, причем последнюю жену выгнал с ребенком. Иностранных интервентов на Русь приводил, документы фальшивые фабриковал. Извините за прямоту, сэр, но пробы ставить негде, ей-богу!»
– Ну и что? – Похоже было, что Лавру плевать на юридические тонкости. – Или ты, батюшка, не заслужил? Одно только Палицкое поле вспомнить! Ведь всех спас тогда! Что там князь куда приляпал, не наше дело – княжье. Тем более что с покойника уже не спросишь, а оспорить, как ты сказал, невозможно. Да и не знает об этом никто… – Лавр осекся, вспомнив, видимо, Мишкины намеки на туровских попов.
«Блин! Надо было правду говорить! Испугается дед епископской своры, да и откажется от воеводства. Дурак, на кой было врать? Мать пожалел? Да что бы ей дед сделал?»
– Все равно! – заключил Лавр. – Оспорить нельзя, и ты заслужил! Вот так!
В подтверждение своих слов Лавр стукнул себя кулаком по колену и выжидающе уставился на отца.
– Заслужил, не заслужил… Гм… Оно конечно… – Дед поднял с пола кувшин со сбитнем, поболтал, прислушиваясь, сколько там осталось, но наливать себе не стал. – Съездить, что ли? Нет, снега вот-вот падут, да и дел не перечесть. Вот дороги просохнут, тогда съезжу. Ладно, Михайла! – Дед еще секунду поколебался последний раз и торжественно провозгласил: – Приговариваю: воеводству Погорынскому быть!
Лавр шумно вздохнул и весело подмигнул Мишке. Мишка тоже подмигнул в ответ и, только тут почувствовав, как взмок, принялся расстегивать на себе полушубок.
– Ишь разморгались! – Дед и сам не удержал улыбки. – Давай, Михайла, дальше излагай, чего ты там собирался… Не упомню уже.
– Дальше просто: нужны люди, для которых твое воеводство – дело такое же важное, как и для тебя самого, чтобы они за твое воеводство горой встали, если придется, то и с оружием!
– Да где же я таких людей возьму? – Дед дурашливо охлопал себя, заглянул по очереди под обе полы кожуха, даже приподнял отстегнутый протез, словно под ним мог кто-то спрятаться. – Или ты опять людей из головы рожать собрался?
– Ага, деда. Из головы! – жизнерадостно согласился Мишка. – Ты – граф, тебе нужны бароны! Пожалуй десятникам, которым доверяешь, земли в твоем воеводстве и по пятку холопских семей из добычи. Поверстай их в воеводское боярство. Из твоих рук получат, за тебя стоять и будут, а придет время (прости, деда, жизнь есть жизнь) – и за твоего наследника. Потому что нет Лисовинов на воеводстве – нет ни их боярства, ни земель.
– Кхе… Вот оно как… Лавруха, едрена-матрена… Михайла, ты это…
Дед непритворно растерялся, зрелище было совершенно удивительное.
– Что ж я, как князь? Со своими боярами… Да-а-а… Кхе! Поганец!!! Удивил! Нет, ну как измыслил! Лавруха, ты слыхал? А? Поганец! Умница! Поди сюда, внучек, дай я тебя… Эх, Фролушка бы, покойник, порадовался. Ну как измыслил! Лавруха, да ну его к лешему, этот сбитень, вели… Там у нас в погребе вроде бы пиво еще оставалось, вели принести, и закусить чего-нибудь.
«Ну и как вам, сэр, в шкуре змия-искусителя? Нет, но правильно же все! Надо, надо феодализм строить, по нынешним временам – передовое общество!»
– Деда, кого в бояре-то поверстаешь?
– Ну придумаем… Потом.
– Сейчас надо решать, – возразил Мишка, – чтобы завтра дядя Лавр мог выбрать, кого из холопов нам оставить, кого твоим боярам пожаловать.
– Кхе! Лавруха, да пошли кого-нибудь за пивом! Ну… Луку можно, Алексея Рябого еще… Люди верные. Кого ж еще-то?
– Может, Игната? – предложил Мишка.
– Молод больно.
– Зато верность проявил, – поддержал племянника Лавр, – и ратники его десятником выбрали.
– Ну, допустим, – неохотно согласился дед. – Трое выходит. Эх, мало верных людей.
– А Тихона? – попытался пополнить список Мишка.
– Да он, может, еще и с десятком не управится, – отмахнулся дед. – Нет, рано, потом, может быть.
«Ну, сэр, сейчас или никогда!»
– Значит, трое. Четвертая – Нинея.
– Что-о-о?!! – Корней и Лавр одновременно изумленно уставились на Мишку.
– Она и так боярыня. – Надо было ковать железо, пока горячо. – Древлянская боярыня Гредислава.
– Ты-то откуда?.. – начал было дед и сам себя прервал: – Ну да. Понятно. Только… Нет, не примет. Зазорно ей мне поклониться. Я для нее не смерд, конечно, но и не ровня. Ей даже природные Рюриковичи не ровня.
– Я попробую уговорить, – попытался настоять на своем Мишка. – Она ко мне хорошо относится, говорила, что любят меня светлые боги.
– Да мало ли кого боги любят! Здесь гордость такого древнего рода, что нам и не вообразить! Она через это не переступит. Подыхать будет, но не переступит.
– Она боится, деда.
– Чего боится?
– Что придут попы с воинами и убьют, как ее наставницу. Что умрет и преемницу себе не воспитает. Что внуков вырастить не успеет. Ей каждый день будущий страшен. Защита Нинее нужна, опора, надежность. – Мишка высыпал ворох информации и, пока дед ее не переварил, задал провокационный вопрос: – Мы же можем ей твердо обещать, что не придут и не убьют, что внуков сиротами не бросим, что будущее ее, сколь ей там еще отпущено, бедой не обернется?
– Можем-то можем… – Дед неопределенно пошевелил пальцами в воздухе. – Но тогда получится, что не она нам, а мы ей служим. В каком-нибудь ином случае такому древнему роду и послужить не грех, конечно, но если пройдет слух, что мы волхву покрываем… Даже не покрываем, а прислуживаем ей! Нет, Михайла, не дело ты предлагаешь!
– Хорошо, тогда последний аргумент…
– Что «последний»?
– Последний довод. Белояра с людьми кто-то ждал. «Людей в белом» кто-то послал. Нинее кто-то поля сжал и деревню в порядке содержит. Ты веришь, что это три разных «кто-то»? Или это один и тот же?
Лицо деда мгновенно сделалось жестким, он снова подхватил ножны с мечом и переложил их на другое место.
– Так вот, значит, что… Людей, значит, под себя собирает, силы копит. Для чего?
– Помнишь, деда, откуда у меня самострел?
– Как же не помнить? Баба с «громовой стрелой»… Кхе! Так ты думаешь, и она к ЭТОМУ ехала?
– Вполне могло быть, – подтвердил Мишка.
– А Нинея-то ему зачем?
– Если готовится восстание язычников, то во главе должен быть кто-то из очень древнего рода, а если волхв, то еще лучше. Сам «кто-то», видимо, из худородных. Умный, умелый, сильный, но без длинного списка предков. Нинея – то, что ему надо. Лучше бы, конечно, мужчина, но, похоже, не нашлось подходящего. А может быть, все еще круче: хотят возродить совсем древние порядки, когда во главе родов женщины стояли. От поклонников Перуна ведь тоже баба ехала. Во всяком случае, если грянет, то в Турово-Пинском княжестве начнут именно с нас. И время подходящее: великий князь при смерти, среди Рюриковичей вот-вот усобицы начнутся.
– Ну это мы еще посмотрим, кто с кого начнет. – Дед грозно пошевелил бровями. – Нам местной погани мозги вправлять не впервой. Но Нинея-то при таких делах с нами вообще разговаривать не станет!
– Наоборот, деда.
– Как это?
– Не такие уж мы и худородные. – Мишка решил идти ва-банк. – Во мне, например, четверть крови от Рюриковичей.
– И это прознал, поганец? – Дед в растерянности развел руками и глянул на Лавра, словно ища поддержки. Тот в ответ тоже развел руки и пожал плечами, демонстрируя полную непричастность к осведомленности племянника.
– Языки людям даны, чтобы болтать, а уши – чтобы слушать, – пояснил, ничего не объясняя, Мишка. – Однако и без Рюриковичей я – восьмое колено рода десятника Лисовина. Не простого ратника, а того, кто других в бой водил. И неважно, что только десяток. Главное – повелевал и за людей отвечал. И роду нашему два века.
– Ты – восьмое колено, а Нинея – двадцатое, – парировал дед, – а может, и больше!
– Наверняка больше, – не стал спорить Мишка. – Славяне живут здесь десятки веков, кто знает, когда начало складываться боярство? Может, и тысячу лет назад. За одно поколение принято считать двадцать пять лет. Значит, Нинея запросто может быть и из тридцатого, и из сорокового колена.
– Тем более! – победно утвердил дед.
– Вовсе нет, – продолжил дискуссию Мишка. – Нинея, будучи боярыней такого древнего рода, да еще волхвой, прекрасно знает, что род может стать древним, если не выродится и не ослабеет в третьем-четвертом колене. Ну или если не пресечется почему-либо. Вот Данилин род дал четырех сотников, но четвертый сам от сотничества отрекся. Ты же не отрекся, хотя тоже увечен!
– Увечья, внучек, разные бывают!
– Да, но дурного сотника зарезал прадед Агей, а не Данилин дед, и сотню из ничего поднял тоже Агей. И ты сейчас тоже сотню поднимаешь, а Данила только и смог, что свой десяток угробить. Энергетика утрачена напрочь, а у нас сохранилась.
– Что утрачено? Ладно, понял. Ну а род Пимена? Тоже утратил эту…
– Энергетику. Может, утратил, а может, и не имел никогда. Я отцу Михаилу помогал поминальные записи разбирать. Так вот, ни Пимен, ни его родня никогда не заказывали службы на помин души своего родоначальника. Или не помнят, или от женской ветви пошли. Род, который своих пращуров не помнит, и не род вообще.
– Ну а Бурей? – Дед, похоже, увлекся спором. – Что-то он на ослабленного непохож.
– Здесь другое. Скорее всего, генетические отклонения.
– Чего-чего?
– Проклятие богов – «порченая кровь». Потому, наверно, и потомства у него нету.
– Кхе! – Аргументы у деда кончились, а нить спора он, кажется, потерял, поэтому переключил внимание на сына. – Лавруха, да когда ж пиво-то принесут?
– Да должны уже. Сейчас будет, батюшка.
Лавр поколебался и как-то по-детски просительно глянул на Мишку:
– Я вот что спросить хочу. Миша… Это… У меня что ж, тоже проклятие?
– Нет, дядя Лавр, это волхв из Куньего городища заклятие наложил.
– Эх, едрена-матрена! – Дед звонко хлопнул себя ладонью по колену. – Он же сегодня ночью убег! И по следам вышло, что к Нинее. Как развязался-то, я же сам веревки проверял?
– Не развязался он, батюшка. – Лавр досадливо поморщился. – Веревки перерезаны были, я смотрел. Помог ему кто-то.
– Это кто ж у нас такой шустрый завелся?
«Ну, сэр, получите и распишитесь… Кто-то по лестнице топает, наверно, пиво несут, может, отвлекут?»
– Это я, деда.
– Что-о-о?!! Да ты как…
От возмущения у деда даже не нашлось слов.
«Ну да, только что: „Умница! Поди сюда, внучек“, – а теперь…»
– Да как ты посмел?!! Щенок!!! Самым умным себя…
– Деда, пиво принесли!
В дверях действительно застыли раскрыв рты Анька-младшая и давешняя девчонка из новой родни.
– Да я тебя в этом же пиве и утоплю!!! Как кутенка!!!
Дед ухватил Мишку за шиворот, словно и вправду собирался утопить в жбане с пивом. Мишка неловко шевельнулся, раненую ногу дернула боль.
– Ой, нога, нога!
– Тьфу, ты ж еще и дырявый! – Дед отпустил Мишку и обернулся к девчонкам. – А вы чего вылупились? Вон отсюда!
Девчонки попятились к двери.
– Пиво оставьте, дуры! На пол ставьте, видите: некуда больше!
Жбан с пивом и поднос с едой брякнулись об пол, и по лестнице застучали торопливые шаги.
– Выпороть тебя снова, что ли? – Наорав на девок, дед, похоже, немного успокоился. – Чего с ногой-то?
– Повязку сдернул, присохшую.
– Снимай штаны, книжник. Лавруха, глянь: что там у него?
– Деда, я же для пользы, в обмен, – начал объяснять Мишка.
– Снимай штаны, говорю. Какой обмен, на что?
– На средство от заклятия, чтобы тетку Татьяну вылечить. И чтобы тебе руки развязать.
– Мне? – не понял дед. – Руки?
– Ну да! Ты ж его на костер ставить не собирался, и отпускать невместно, а так убег и убег. Тебе ничего и делать не надо.
– Благодетель, едрена-матрена…
– Да погоди ты, батя! – Лавр даже позабыл свою обычную робость перед отцом. – Миша, средство-то верное?
– Вернее некуда, – уверенно заявил Мишка. – Только из кузни надо всех выгнать, и чтоб рядом никто не шлялся, а горн оставить горящим. Приведешь тетю Таню туда, и я все, что надо, при тебе сделаю.
– Ты что, колдовать собрался? – встревожился Лавр.
– Наоборот, изгонять колдовство. Святой воды надо будет немного. Есть у тебя, дядя Лавр?
– Есть. Пошли прямо сейчас.
«Ой, я же куклу еще не сделал! Срочно изобретаем причину для отсрочки».
– Нет, надо с утра, чтобы потом весь день в кузне работали и горн как следует выгорел. А золу выгрести и подальше от дома унести, а лучше в полынью спустить, чтобы вода унесла.
– Михайла! Точно знаешь, что делать надо? – Дед, кажется, отнесся к обсуждаемому вопросу очень серьезно.
– Знаю, деда. Конечно, лучше бы, чтобы отец Михаил, но он же болен. Я справлюсь.
– Взгреть бы тебя за самовольство… – Дед вздохнул и прощающее махнул ладонью. – Ладно. Ну что там у него с ногой, Лавруха?
– Ничего страшного, батюшка. Повязку сдернул, но крови почти нет. Значит, завтра с утра?
– Да. Тете Тане не говори пока, а то ночь спать не будет. С утра объясни, чтобы не пугалась. Ничего страшного не будет, – объяснил Мишка и просительным голосом добавил: – Деда, налей пивка.
– Мал еще, сбитень пей.
«Блин! Да когда ж я вырасту? Детство золотое, туды его в качель!»
– Лавруха, чего задумался? На-ка вот выпей. Михайла, на чем мы остановились-то?
– На Нинее, деда.
– Ага!.. Кхе! И что?
– Она прекрасно понимает, не может не понимать, что раз мы сохраняем свою энергетику аж в восьмом колене, то наш род вполне может стать, со временем, таким же древним, как ее. А это значит, что мы люди долга и чести.
– Долга и чести… – повторил за Мишкой дед. – Хорошо сказал! Ну и что?
– А то, что либо она будет с нами, либо мы ее убьем. Не по злобе, а потому, что должны так поступить. За нами, без малого, тысяча человек, и мы не можем такую опасность под боком оставлять.
– Так и скажешь? – удивился дед.
– Понадобится – так и скажу, – твердо пообещал Мишка. – Но думаю, она сама все поймет и предложение наше примет. А предложу я ей вовсе и не кланяться нам, потому что это ей действительно невместно. Скажу я так: «Воевода Корней…» – Мишка отхлебнул остывшего сбитня, с завистью глянул на кувшин с пивом и решил мелко нагадить: – Деда, а может, для нее лучше сказать: «Воевода Корзень»?
– Лавруха, гляди-ка, наш пострел везде поспел! – Дед возмущенно хлопнул себя ладонями по коленям. – Все слышал, обо всем знает. Ох, драть тебя, Михайла, не передрать! Ладно, скажешь: «Корзень», но больше никому! Наипаче отцу Михаилу. Понял?
– Понял, не протреплюсь. Значит, скажу так: «Воевода Корзень, принимая на себя заботу о Погорынских землях, ПРИЗНАЕТ за тобой и твоими наследниками право на боярство, а для поддержания боярского достоинства передает тебе во владение десять холопских семей. А для защиты и порядка размещает в твоей веси воинскую школу и базу „Младшей стражи“.
– Признает… Это хорошо. Вроде как была ты боярыней, боярыней и осталась, а мы к тебе со всем уважением.
– Да, – добавил Мишка. – И не жалует холопские семьи, как другим, а передает, то есть восстанавливает должный порядок. Боярыню кто-то кормить должен, а она – людьми управлять.
– Кхе! Верно говоришь! А что это за база такая?
– Место постоянного пребывания. Вот когда войско Александра Македонского из Индии возвращалось, этот поход назвали «анабазис» – возвращение к месту постоянного пребывания. База, получается, не дом, но то место, где долгое время находишься и куда возвращаешься после дел. Где у тебя припас хранится, мастерские поставлены, откуда помощь получить можно…
– Понятно, понятно. Только на кой нам это?
– Ну мы же привыкли: где живем, там и все остальное. А всегда полезно запасное место иметь. Да и для тех, кто приезжать учиться будет, что из Турова, что из Ратного, воинская школа не дом, но жить они там будут, самое меньшее, год.
– Кхе! Лавруха, чего думаешь про эту… базу.
Лавр минутку помолчал, а потом начал перечислять:
– Жилье, мастерские, припас. Обустроить все это, как малую крепость. В случае чего туда и уйти можно, и отсидеться. И лишних глаз нету, сами себе хозяева. Воинский порядок жизни опять же. Хорошая мысль!
Лавр помолчал еще немного и снова обозначил позицию скептика:
– Мне, правда, вот другое сомнительно. А если Нинея только притворится, что согласна, а сама по-прежнему будет с ЭТИМ хороводиться?
– А это, дядя Лавр, уже дело «Младшей стражи», – отозвался Мишка. – Будем стеречь, может, кого из «людей в белом» поймаем. Главное, не селить к ней тех, кто от Иллариона ушел: они на нас злые.
– Остальные тоже не добрые, – пробурчал дед. – Ладно, пусть будет четвертой боярыней. И база тоже пусть будет.
– Ой, деда!
– Чего еще?
– Я только сейчас подумал. А что, если те «люди в белом» должны были беглецов к Нинее привести? Может, дома-то для них и берегли?
– Дошло наконец? – Дед расправил намоченные пивом усы. – Я об этом еще там, на дороге, подумал. Помнишь, в санях сидели, разговаривали о том, что Белояр должен был беглецов этим самым «белым» передать. Вот я и подумал: куда их дальше вести собирались? И вспомнил, что у Нинеи весь пустая стоит. Но только не она это. Те «белые» очень уж хорошо воинскому делу обучены. Очень хорошо, я даже и не знаю, где так учат.
Понимаете, ребятки, – дед по очереди взглянул на сына и внука, – после того как им до волхва добраться не удалось, их четверо осталось. Одного ты, Михайла, ранил в левую руку, когда лук ему покорежил. Они от нашего стана к дороге побежали. Хотели ее перейти и в лесу скрыться. Там-то, на дороге, их десяток Лехи Рябого и перенял. Так они раненого отпустили, а сами наших задержали. Ненадолго, только чтобы раненый успел на лыжи встать и отбежать чуток. Но втроем! Десяток конных! – Дед длинной паузой подчеркнул невероятность события и снова повторил: – Втроем! Десяток конных!
Лавр и Мишка синхронно кивнули, показывая, что разделяют удивление деда, а тот продолжал:
– Леха рассказал, что первым коням чего-то в глаза сыпанули, так что те сразу в сторону шарахнулись, а остальных коней по мордам били. И так ловко крутились, что ни один ратник их мечом достать не мог. А народ-то у Рябого в десятке все бывалый, от них так просто не увернешься. Леха уже хотел спешиваться приказать, но те разом развернулись – и бежать. Так бы и ушли, да Семен успел им вслед клевец метнуть. Ну одного и зарубил. – Дед отхлебнул пива и подвел итог: – Так-то. Втроем десяток ратников остановить. И уйти, когда сами того пожелали. Лесовики так не умеют. Да и наши не смогли бы, пожалуй. Нет, не смогли бы!
«Блин! Прямо ниндзя какие-то. Хотя что мы знаем про дотатарскую Русь? Тем более про Русь языческую. Вполне может быть, что где-то в лесном святилище готовят что-то вроде „спецназа“, а поскольку главный враг для них княжеские дружины, то и учат противостоять латной коннице».
– Так что, ребятки, не Нинеины это люди, – продолжил дед. – Она баба, и воинов в ее веси не было, одни смерды да охотники. Но если Нинея нужна ЭТОМУ из-за древности рода и уважаемого имени, то мог ОН придумать поклониться ей беглецами, чтобы на свою сторону привлечь. Выходит, что теперь мы ЕГО опередим и Нинею на свою сторону перетянем. А вот насчет того, чтобы не селить к ней тех, кто от Иллариона сбежал, ты, Михайла, правильно придумал. Их вообще надо подальше друг от друга разбросать. Ну часть из них уже разошлась по рукам, а тех, кто нам по жребию достался, боярам раздадим, пусть на свои земли развозят. Нет, это ж надо! – Дед всплеснул руками. – Бояр своих завожу! Обос… Кхе! Обалдеть можно!
– Погоди радоваться, деда. Самое сложное впереди. Помнишь, с чего разговор начинался?
– Немудрено и забыть! Такого наслушался. Мозгам впору, как простокваше, свернуться! Лавруха, ты как, не очумел еще от книжной премудрости?
– Да нет, ничего, батюшка, даже интересно.
– Увы мне, убогому да увечному! Из одного премудрость, как понос, хлещет, другому хоть бревном по башке бей – даже не почешется, один я, сирый да ветхий, от скудоумия в тоску впадаю.
– Ты бы на пиво не налегал, батюшка, – попытался урезонить отца Лавр, – разговор-то серьезный.
– Учить меня будешь, сопляк? Да я только этим и спасаюсь, а то бы давно от ваших разговоров в уме повредился! Вещай далее, Михайла, мне теперь уже ничего не страшно! Все одно пропадать!
– Деда, налей пивка.
– Мал еще!
– А с татями резаться – не мал? – Мишка попробовал набычиться, как недавно дед. – А десятком командовать и людей терять – не мал? Ты сам-то вспомни, как первого своего подчиненного потерял, легко было?
– Кхе. Первого… не было у меня первого, Михайла. В первом же бою, как десятником стал, троих потерял. Двоих сразу, а третий еще почти всю ночь жил. Так всю ночь с ним и просидел. Тоже Андреем звали. А потом матерям их… Не знаешь ты еще этого, Меркуха-то сиротой был. Давайте помянем, что ли. Налей ему, Лавруха.
Выпили на помин души раба Божьего Меркурия. Дед утер усы и пригорюнился:
– Кхе! Хороший был парень Меркуха, о младших заботился. Помнишь, как говорил: «Ребяток жалко, я-то обойдусь как-нибудь»? От брони ради них отказался. Оттого и погиб…
– Митьке не пригодилось, ему в лоб прилетело, – уточнил Мишка, и, как тут же выяснилось, не к месту.
– Нет, пригодилось! – Дед стукнул кружкой об пол. – Если бы не бронь, ему бы не в голову, а в туловище стреляли, сейчас бы двоих поминать пришлось! Запомни, Михайла, ничего зря не бывает. Особенно такого – бронь другим отдать, а самому погибнуть. Раб Божий Меркурий собой всех четверых закрыл и погиб как истинный воин! Вечная память и царствие небесное!
Дед истово перекрестился, за отсутствием красного угла, на окошко.
«Да, воинов в рай „автоматом“ пускают. А уж того, кто собой ради других пожертвовал… Надо как-то сделать, чтобы его в „Младшей страже“ помнили. Может, койку в казарме вроде как для него держать, как в Советской армии? И на перекличках первым вызывать, и чтобы отвечали: „Воин Меркурий пал смертью храбрых…“ А я с ним и не поговорил толком ни разу».
– Михайла. Михайла! – затеребил Мишку дед. – А ну-ка хватит кукситься! Ежели ты людьми командуешь, то, как бы тебе тошно ни было, виду показывать не смей! Командир бодр – и люди бодры, а командир затосковал – так его людям и вообще впору утопиться. Привыкай. Теперь на тебя все время люди смотреть будут.
– Угу.
– Не «угу», а давай дальше вещай. Чего ты там про бояр сказать хотел?
– Наказ боярам давать надо.
– Да? Лавруха, не наливай ему больше, видишь: ничего толком объяснить не может.
– Да все я могу, деда. Только отвлекаемся все время. Только об одном заговорим, так сразу на что-то другое переезжаем. А потом опять возвращаться приходится и вспоминать, на чем остановились.
– Да? Тогда наливай, Лавруха.
– Батюшка, а не хватит ли? – снова попробовал остановить отца Лавр.
– Не зуди, Лавруха, у меня от этого ум только острее делается! Давай, Михайла. Бояр завтра собирать придется, а мне еще обдумать надо то, что ты расскажешь. Вещай, внучек.
– Наказ боярам давать надо. Землю, людей и боярское достоинство мы им не за просто так даем. С них за это служба спросится.
– А сейчас они не служат, что ли?
– Сейчас они ратниками служат, а будут воеводскими боярами. Это разная служба. Вернее, это добавка к ратной службе, которая для них и сама теперь изменится. Первый год оставим им на обустройство, а на второй год повинны они будут выставлять уже не десяток, а два. Пусть берут людей, где хотят. Да ты им уже и сказал, где брать. На третий год – три десятка, на пятый – полусотню. И отроков в «Младшую стражу» хотя бы по пятку в год. Вот так. И спуску не давать! Ратную силу приумножать надо, отец твой – сотник Агей – еще решительнее поступил, будем надеяться, нам такое не понадобится.
– Кхе! Да пусть холопок брюхатят, все приплод.
– Батюшка! При мальце-то…
– А-а, не дите уже, вон гляди, как пиво трескает! Про прирост ратной силы верно сказал, давай дальше, Михайла.
– Воевода на себя должен все дела Погорынской земли взять, в том числе и сбор княжьей дани. И собирать придется больше, чем князь в полюдье собирает, иначе на кой ему такой воевода? Если Погорынье начнет давать в княжью казну больше, чем до сих пор, то ни одна сволочь в Турове против твоего воеводства вякнуть не посмеет. А посмеет, так князь ему сам ноги пятками вперед вывернет. Князю серебро нужно, а если его больше станет да еще ему самому за ним таскаться не придется – тебе любой грех отпустят. И неважно, кто сидеть будет на Туровском столе: нынешний князь или другой. Каждый в тебе заинтересован будет. Каждый!
– Кхе…
– Сбор дани надо поручить боярам. Каждому назначить для этого какую-то часть Погорынской земли. Путь всю ее изъездят, найдут даже самые маленькие поселения, про которые и князьям неизвестно. Тогда сможем собирать больше, чем сейчас собирает сам князь, не увеличивая размеров податей. Увеличивать опасно – сопротивляться станут. А чтобы как следует все разведать, пусть ездят с Никифоровыми приказчиками, когда торговля вразнос начнется. Заодно и охранять будут.
– Кхе! Интересно: а сколько всего сейчас в Погорынье собирают? – Дед вопросительно глянул на Лавра, но тот лишь пожал плечами. – Надо будет у Федьки на погосте спросить.
– О нем, кстати, тоже забывать не следует, – вспомнил Мишка. – Свозить дань будем к нему, а он уже будет отправлять в Туров. Ну к рукам, конечно, что-нибудь прилипнет, не без того. Зато перед князем он за тебя горой стоять будет.
– А может, самим в Туров возить? – озадачился дед.
– А зачем тогда погост? – возразил Мишка. – Князь-то в полюдье ездить сюда перестанет, на погосте останавливаться не будет. Тогда погостный боярин сразу же из твоего друга в злейшего врага превратится: ты же его хлебного места лишишь.
– Кхе! Тоже верно!
– Батюшка, а сколько вообще с дыма платят? – Лавр словно подрядился опускать собеседников с неба на землю.
– Да кто ж его знает? Мы-то не платили никогда.
– Раньше, дядя Лавр, платили по белке с дыма. Но теперь вроде бы берут не с дыма, а с рала, потому что в одном доме может быть несколько пахарей. А с дыма берут у тех, кто землю не пашет.
– А чего так мало-то: всего по одной белке? – удивился Лавр. – Хороший охотник за зиму сотню белок добывает, а то и больше.
– Я думаю, что это только так говорится: «По белке с дыма», – а на самом деле имеется в виду сотая часть от прибытков. Сотая шкурка с охоты, сотый сноп с пашни, сотый аршин полотна. Берут вроде бы еще с рыбных левов, с бортных угодий. Еще могут брать ратников в ополчение, тягло на извоз, людей на крепостное строение, мыто на торгу и за проезд на мостах и переправах. Может, и еще чего. Но это все – в местах обжитых, где не спрячешься, а в наших глухоманях… Попробуй тут ратников в ополчение набрать!
– Да-а-а. Кхе… Надо будет Федьку все подробно расспросить. Это ж сколько всего упомнить нужно…
– Меня с собой возьми, деда, я запишу.
– Возьму, внучек. И запишешь, и вопрос нужный подскажешь. Это ж какую маяту мы на себя взвалить собираемся! Десять раз подумаешь.
– Для того у тебя будут бояре, – напомнил Мишка. – Пусть все объедут, подсчитают, карты составят.
– Что составят?
– Карта – чертеж земель, где показаны все поселения, дороги, реки, переправы, указаны расстояния, направления. Я потом их чертежи в одну общую карту Погорынских земель сведу. И опись сделаю: сколько народу проживает, какое хозяйство ведут, где какие промыслы, сколько откуда податей взять можно. И каждый год в эти записи изменения вносить надо будет. А еще надо будет склад устроить, где собранное хранить, обоз снаряжать, чтобы на Княжий погост отправлять, за боярами следить, чтобы не заворовались.
– Рехнемся! Ей-богу, рехнемся! – безнадежным тоном констатировал дед. – Ты во что нас втравливаешь, Михайла?
– А ты думал: вотчина – одно удовольствие? Это труд, и труд немалый, не руками – головой. Да ты, деда, не бойся! Есть способы этот труд облегчить, да и не один ты будешь. Организуем воеводскую канцелярию…
– Чего?
– Ну писанины же много будет: сколько товару пришло, сколько ушло, сколько на хранении лежит, сколько с кого получить надлежит, у кого какие недоимки. Да ты же сам у погостного боярина это все видел. Опять же воеводский суд: допросные листы, приговоры, виры и прочее. Еще лавка дядьки Никифора, за этим тоже глаз нужен…
– Чур меня! – Дед замахал на Мишку руками. – Сгинь, нечистый! – Было совершенно непонятно, дурачится он или всерьез.
– Да ты что, деда? Это всего-то человека три: писарь, казначей, ну и приказчик еще. Дядька Никифор их тебе подберет.
– О-о-ох, Господи, за что Ты меня так? Чем провинился перед Тобой раб Твой Кирилл?
Мишка не удержался и съехидничал:
– А за гордыню. Захотел возвеличиться – неси свой крест не ропща.
– Наливай, Лавруха, пропали мы с тобой! Смерть нас ждет лютая и помрачение рассудка… А тебе чего надо?
Мишка обернулся и увидел в дверях стоящую столбом Аньку-младшую.
– Это… – вымолвила дева. – Как его…
– Да говори ж ты, дурища! – прикрикнул дед. – Чего приперлась?
– Это… Мама обедать зовет.
– Некогда нам! Сюда несите, и пива еще! – Дед замахал на Аньку рукой. – Пошла, пошла!
Мишка наконец разобрался в подоплеке дедовых причитаний и деланого ужаса перед свалившимися на него вместе с воеводством проблемами. Не так уж сотник Корней был и пьян, просто-напросто Мишка перегрузил его информацией, к тому же непривычной. Деду нужен был длительный тайм-аут, чтобы все обдумать, взвесить и сформулировать уточняющие вопросы. Может быть, и для того, чтобы получить дополнительную информацию из каких-то других источников. Короче, пора было закругляться, иначе дед прекратит паясничать и начнет злиться, а это делу никак не поможет.
– Деда, да мы главное вроде бы все уже обговорили. Кое-что еще осталось, но это можно и потом.
– Да? Слава тебе господи, – искренне обрадовался дед, подтверждая Мишкины предположения, – я уж думал, и до вечера не кончим. Тогда пошли обедать.
Сказать оказалось легче, чем сделать. Лавр изрядно намучился, помогая деду прицеплять протез, а потом сопровождая двух хромых вниз со второго этажа. Спускаться по лестнице на костылях оказалось страшно неудобно, да еще пиво, не ко времени, ударило в голову. На последних ступеньках Мишка все-таки сковырнулся, и лететь бы ему носом в пол, если бы Лавр не подхватил под мышки.
Во дворе разошлись: Лавр пошел к себе, дед решил заглянуть к Немому, и Мишка остался один. Откуда-то вывернулась Анька-младшая, вся прямо-таки вибрирующая от любопытства.
– Минька, а Минька, а чего вы там ругались-то так долго? Я как ни подойду, дед как зверь рычит, да еще тебя утопить в пиве грозился.
«Блин, ну почему в таком роду старшая дочь такая дура? Мы там больше двух часов сидели, и что же, все время ругались? Ну погоди!»
– Ты только не пугайся, Аня, – начал он заговорщицким тоном. – Все, может, и обойдется еще.
– Ой, а что такое?
– Да, понимаешь, такое дело… – Мишка сделал вид, что не решается сказать страшную правду. – В общем… Бурей к тебе сватается!
– А? – Анька-младшая прижала ладони к щекам. – Ой, мамочка…
– Ну мы с дядькой Лавром, конечно, отговаривали, мол, урод и старый уже. А дед – ни в какую! – продолжал накручивать ужас Мишка. – Серафим Ипатьич, говорит, потомок первого сотника Харальда, нам с таким породниться – честь великая! Короче, хочет отдать тебя за Бурея.
– А… А чего он про смерть лютую кричал?
– Ты что, Бурея не знаешь? – Мишка горестно понурился. – Если откажем… Сама понимать должна.
– Ой, мама, мамочка!!!
Из глаз Аньки брызнули слезы, она подхватилась и кинулась бежать куда-то между многочисленных построек.
«Вот так-то, лахудра, будешь еще над воинскими обычаями хихикать».
Мишка сплюнул и пошкандыбал на костылях в сторону семейной избы.
