16. «И развеет ветер дым…»
— Сейчас… Подожди…
Наручники упали на ковер. Джейн сама содрала с лица нашлепку бэнд-эйда, скомкав, отшвырнула под столик. Ее худенькие руки с тонкими пальцами судорожно вцепились в плечи Виктора; она уронила голову ему на плечо и зарыдала.
— Ну что ты… Все уже кончено.
Она не слышала; ее тело содрогалось, ее губы все время повторяли одно слово — «нет, нет, нет». Виктор гладил ее жесткие волосы и проступившие под тонким искусственным шелком лопатки, пытаясь утешить.
— Все, все, малыш… Дик говорил, надо вызвать подкрепление Ю-Эс-Эс…
— Да, да сейчас… Сейчас все будет хорошо… Не смотри на меня, я выгляжу ужасно…
— Я помогу встать. Ты только покажи, как включать.
Серый железный ящик полицейской «Моторолы» для патрульных машин с крупными карболитовыми разъемами вызвал у Виктора ностальгические чувства. Джейн что-то быстро и непонятно говорила по черной телефонной трубке.
— Через семь минут будут здесь.
— Нас не могли подслушать?
— Эф-Ар-Си дало нам другие частоты. Переговоры ведутся кодом.
— А чего же вы тревожную кнопку в номере не поставили? Как в банке?
— Она есть и не одна. Не успела к ней дотянуться. Все слишком быстро и внезапно. Как у уличных бандитов.
— Я извинятся, — повторил по-русски вошедший в спальню Сэлинджер, — но я имей большой интерес, как вы это делат. Я имей в виду достат пушка из воздух. Кто может научат.
— Меня учил индийский факир из Нижнего Новгорода. Нужна резинка и чтобы оружие не имело выступающих частей, чтобы не цеплять за одежду.
— Русский сикрет полис имеет нас научат кое что. Я просит еще записат русски слова, вы говорит к этот козиол.
— Запишу. Вообще-то мне надо было сразу стрелять в этот козиол, а не базарить. Не догадался.
— Кто знат. Выстрел ест шум, они за дверью понимат, что-то неверно. Нет внезапност.
Из гостиной послышался стон приходящей в себя «дамы»
— О, Сэм Кроуз! Наконец-то я тебя узнаю. Как тюрьма меняет человека, не правда ли?
— Он правда русский? — спросил Виктор.
— Да, — прохрипел «дама», — Семен Крозавицкий. Сеня. Слышь, земляк, закурить не будет?
— Скунс орегонский тебе земляк, Сеня. На фрицев работаешь?
— Прошу быть свидетелем, что это я не дал кокнуть легавого и бабу. И я не оказал вам сопротивления.
— Я зачту это, — ответил по-английски Дик, — я пришлю тебе в камеру кружевной лифчик. Он тебе будет часто требоваться.
— На фрицев, да, на фрицев? — с нотками истерики в голосе заголосил Сеня. — А ваша Раша на фрицев не работает? Да вы на них и работаете, на их заводах, на Опеля, на Круппа, на Порше, на всех. Ваш император с министрами Гитлеру задницу лижет за их капиталы! Твою Рашку давно уже за твоей спиной продали, оглянись, позырь, а ты тут за грош готов своего, русского укоцать, да?..
— Я те ведро вазелина пришлю, — ядовито заметил Виктор, — только помногу не трать, и с другими не делись, а то быстро кончится… О черт! Я идиот! Он же нас забалтывает!
Виктор подскочил к бритому, перевернул его навзничь и начал шупать воротник рубашки и пиджака. Под пальцами он почувствовал что-то твердое и продолговатое.
— Ножницы есть? Сизэз, найф, блэйд, суорд, что-нибудь острое! — Он подскочил к столу, схватил бутылку из-под пепси и начал озираться, обо что бы ее разбить.
— Подождите! — Джейн вывалила сумочку на стол и протянула Виктору маленькие маникюрные ножницы.
«А вообще я склерозник. У меня же универсальный набор на поясе.»
Из распоротого ворота показалась короткая трубочка, похожая на предохранитель от старого приемника.
— Пойзн?
— Йес. Держите. Цианид, наверное, или кислота синильная. Еще во рту посмотрим. Черт, а если разбилась? Резиновые перчатки здесь могут быть? Рабэр главз? Можно не стерильные.
— Кондом?
— Давайте!
«Только бы не порезаться…»
Из-за левой щеки бритого Виктор вытащил такую же ампулу и отдал Дику.
— Еще? — Джейн протянула несколько нераспакованных пачек, выудив их из кучи вещей, вытряхнутых из сумочки.
— Хватит. — Виктор стянул с указательного пальца презерватив и брезгливо кинул его на тело абверовского агента.
Зазвонил телефон. Джейн сняла трубку.
— Сейчас войдет подкрепление, предупреждают, чтоб не стреляли.
В подкреплении было человек десять; задержанных быстро вытащили в коридор. Абверовцу вначале поднесли нашатырь к носу, чтобы привести в чувство; очнувшись, тот обнаружил отсутствие ампул и презерватив, лежащий на рубашке, и начал выкрикивать ругательства. То ли из-за того, что не дали исполнить долг перед фюрером, то ли он неверно понял ситуацию. За неимением под рукой подходящих пластырей ему заткнули рот его же носовым платком.
Врач вытащил из саквояжа белый халат, осмотрел глаза Сэлинджера, закапал какие-то капли, наложил примочки и предписал лечь на диван и отдыхать, а перед уходом дал Дику расписаться в какой-то бумаге, вроде акта о выполнении работ. В комнате оставили еще двоих агентов; Виктор с самого начала обратил на них внимание, потому что они зашли в номер в дорожных пыльниках не по погоде и с чемоданами. Из чемоданов на свет божий появилась пара «томми-ганов». Настоящих, как в гангстерских фильмах, с дисками и деревянными рукоятками под стволом.
— Желательно, чтобы русский по возможности пребывал в спальне и не подходил к окну, — объяснил Джейн один из новых охранников. — Шторы опущены?
— Да.
— Не поднимайте. Надо, чтобы кто-то из наших людей был с ним. Это придется делать вам. К тому же вы можете говорить по-русски.
— ОК, парни. Но считайте, что на двери висит табличка «Не беспокоить».
Они рассмеялись. Джейн обернулась к Виктору.
— Они полагают, что нам лучше…
— Я понял. Кстати, там можно слушать приемник.
— Одну минуту, — остановил их охранник и протянул Виктору… «Токарев» и к нему пару обойм. Натуральный ТТ образца 1930 года, только рукоятка с черными пластмассовыми накладками выглядела непривычно массивной, толстой, и на ней внизу был упор для мизинца.
— Переведите русскому, чтобы держал эту пушку поблизости и объясните, как пользоваться. Из этой пушки хорошо застрелить человека в автомобиле или за дверью. Гангстеры часто носят дешевые кирасы из хлопка против пуль сорок пятого калибра, как раз этот случай. Объясните также, что с этим надо быть осторожным. «Русский браунинг» может выстрелить при падении. Берегитесь также рикошета.
— Йес, оф коз, — ответил за Джейн Виктор, — ай'л тэйк ит инту эккаунт.
На рукоятке ТТ вместо звезды виднелся орел эмблемы Императорского Тульского оружейного. Виктор вынул обойму — в ней оказалось двенадцать патронов в два ряда вместо привычных восьми — и загнал обратно. «Ишь ты, проапгрейдили. Плохо, что не в кобуре.»
— И как у вас идут наши волыны? — спросил он Джейн.
— Частные заказы в основном. Правительство лоббирует для военных пистолет компании Кольта сорок пятого калибра. Прекрасное качество, но дорогой, и всего семь патронов в обойме.
«Нехило для толмача матчасть знает… Или это национальная американская черта? Рождаются в машине и с пестиком?»
В спальне Виктор просто положил ствол на тумбочку, а обоймы сунул в карманы брюк.
— Здесь у меня такое чувство, как будто ничего не произошло, — вздохнула Джейн и щелкнула круглой бакелитовой ручкой «Зенита». Виктор крутнул ручку настройки, но приемник молчал.
— Он же еще не нагрелся. Только батарейные сразу работают.
— Ах да. Никак не могу к этому привыкнуть.
— Мы с вами все время играем в одну игру… Я делаю вид, что не знаю, откуда вы, вы делаете вид, что верите, что я не знаю. Вы правда из будущего?
— Из другого. В этом будущем Лонг убит, а президентом стал Рузвельт. О покушении предупредили немцы?
— Проще всего было бы сказать «Я не знаю, я всего лишь переводчица».
— Если Даллес не дурак, он не приставит рядовой состав.
— Верно. Проблема в том, что никто не знает, что задумал Даллес.
— Почему вы это мне говорите?
— Вы спасли мне жизнь. Ну и кроме того, мы партнеры.
— Разве с этим в Ю-Эс-Эс считаются?
— Разве в Ю-Эс-Эс нельзя остаться человеком?..
Приемник ожил. Послышались шорохи и потрескивание эфира.
— Какую станцию вы хотели найти?
— Москву. Почему-то после всего этого тянет услышать «Говорит Москва».
Московская волна ворвалась в комнату протяжными звуками цфасмановского танго «В дальний путь».
— Под русский джаз хорошо танцевать, — улыбнулась Джейн, — такое впечатление, что композиторы пишут в дансингах.
— В таком случае позвольте вас пригласить?
— С удовольствием.
Виктор взял Джейн за талию и музыка легко повела их обоих, растворяя в четко очерченных тактах.
«Скоро умчится поезд стрелой, И развеет ветер дым…» — старательно выводил тенор.
— Похоже на нашу «Брат, на жизнь хоть грош подай», но гораздо сентиментальнее, — прошептала ему Джейн, — особенно когда скрипки вступают, просто комок к горлу. А мелодия так захватывает, что движешься и не чувствуешь собственного тела. Кажется, она звучит где-то внутри меня…
— Голова не кружится?
— Нет, нет… Какие точные слова у этой песни — «и развеет ветер дым»… Все в этой жизни расходится, как дым — юность, близкие люди, города, мечты и планы на жизнь… И сам человек, со всем, чем он жил, вынашивал, любил и ненавидел, сам он, как паровозный дым — мелькнул и растаял в воздухе…
Она вдруг внезапно и порывисто обхватила его шею и зашептала:
— Не уходи! Не исчезай, пожалуйста! Я не могу так больше жить! Останься, останься, останься, останься…
«Я вам нравлюсь?» — хотел было спросить Виктор, но вдруг понял бессмысленность и очевидность этого вопроса; он просто припал к вишневым губам, как путник в пустыне после многих дней пути припадает к внезапно появившегося роднику.
«Ты к глазам подносишь платок, Прощальный звонок, Твоих не слышно слов…» — доносилось сквозь шорохи эфира.
«Это и есть та самая попытка Ю-Эс-Эс меня скомпроментировать, о которой говорил Сталин, и которую мне надо позволить? Или просто психологическая реакция после ужаса неминуемой смерти?»
Во всяком случае, толпа папарацци с фотокамерами в спальню не вламывалась, и если их снимали, то скрытой камерой.
— Ты ведь не развеешься, правда?
— Нет, радость моя. Когда ты рядом, законы природы словно меняются, солнце светит ночью и само время течет вспять. Ты — моя звезда, маленькая счастливая звезда, упавшая с ночного неба в мою ладонь, и я хочу теперь только одного — спрятать тебя в самом сердце…
«Если это останется в архивах Ю-Эс-Эс, пусть это будет красиво…»
— …Ты о чем-то думаешь, мой ласковый?
Сквозь прикрытые жалюзи просвечивало оранжево-красное зарево. В рекламе здесь используется неон, разноцветные газосветные трубки еще не вошли в моду. В России такого нет, там еще буквы светящихся вывесок с электролампочками цветного стекла. А здесь — экономия электричества, дешевый способ сделать вывеску побольше. Трубки для букв гнут специально, на заказ, по их очертаниям, но цвет все равно оранжево-красный, тревожный. Хорошо, что здесь еще Вашингтон, столица, и рекламы не так много.
— Как-то непривычно. Мы с тобой знакомы полдня. Мне надо было ухаживать за тобой, ходить всю ночь под твоими окнами…
— Если ты будешь ходить всю ночь под моими окнами, соседи вызовут полицию. Или нападут грабители. Правда, у тебя есть оружие. Романтика у нас — это фантазии богатых. Пригласить на свою яхту, например.
— Тебя часто приглашали на яхту?
— Ни-ко-гда. Я не принцесса и не кинозвезда. Ты разочарован?
— Тобой? Ни-ко-гда.
— Я забыла, ты же комми, у вас там нет бедных и богатых.
— Я не был в партии, и теперь у нас другой строй.
— Все равно, ты вырос в стране комми. Там важна не яхта, а человек.
— Ты хотела бы жить в СССР? Но там были тоже какие-то трудности. В первой реальности колбасу привозили в магазины не всегда, и когда привозили, надо было стоять в очереди.
— А яйца привозили? Молоко? Рыбу?
— В нашем городе — всегда привозили.
— Зачем же вы стояли за колбасой? Я бы взяла яйца или рыбу. Экономия времени. Еще можно сделать тосты и обжарить картофель… А кафетерии у вас были?
— Столовые были везде, фабрика-кухня, домовая кухня…
— Там была колбаса?
— Иногда… Там котлеты были, шницель, гуляш, поджарка, сосиски.
— Зачем же вы стояли за колбасой?
— Не знаю. В раннем детстве она лежала в гастрономе свободно.
— Вообще ничего не понимаю… Но очередь за колбасой была меньше, чем на бирже труда?
— Тогда не было бирж труда, везде висели объявления «Приглашаем на работу».
— То есть можно было ходить по офисам и свободно выбирать? Это не пропаганда?
— Нет. Все были обязаны работать.
— Опять не понимаю. Это все равно, что все были обязаны есть или спать. Если нет работы, как оплатить еду и жилье? Или их давали бесплатно?
— Нет, хотя и недорого.
— То есть, когда привозили колбасу, вывешивали низкую цену? Это был сейл?
— Ну, в общем, что-то вроде этого.
— Тогда в чем недостаток? Если делают сейл, то у нас тоже большая очередь. И сейл бывает не всегда. Часто не можешь себе позволить ту или иную вещь, потому что ждешь сейл. Чтобы сохранить деньги. Разве это недостаток? В СССР нельзя было хранить деньги?
— Можно. Даже плакаты висели — «Храните деньги в сберегательной кассе».
— Это реклама. Касса часто банкротилась?
— Она вообще не банкротилась.
— Тогда я не понимаю, что плохого в том, что везде сейлы и работу можно легко поменять. Наверное, все дело в том, что у вас там было много романтики. А у нас больше расчета. Если мужчина только познакомился с женщиной и пригласил на вечер в ресторан, то каждый платит за себя. Потом, когда познакомятся поближе, могут поехать на автомобиле куда-нибудь за город и снять комнату в недорогом мотеле. Или просто остановить машину на пустынном побережье и творить любовь. А в России никогда не творят любовь, а ею живут.
— Можно еще цветы дарить.
— Хорошо, что ты этого не сделал. В каждой ленте про любовь дарят цветы. Уже не могу смотреть эти приторные истории со слащавыми песенками, цветами и кукольными лицами артистов. Хочу видеть на экране жизнь, людей с сильным характером, способных что-то просто сделать для братьев своих, а не ради долларов. Я выгляжу странно?
— Нет.
«Может, они просто изучают меня для разговора с Главрыбой? Не собираюсь ли я манипулировать Лонгом, если да, то как, ну и, наконец, как Лонг сможет манипулировать мной? Это было бы естественно… Итак, сегодня двадцать восьмое, вторник… точнее, скоро уже двадцать девятое среда. Меня успеют принять до уикенда? Как-то слишком бурно тут прошел первый же день.»
