Виктора, конечно, внутренне покоробило от того, что штабс-капитан обозвал его фашистом. Но он тут же сообразил, что Ступин вряд ли имел в виду то, что он, Виктор, готов сжигать деревни вместе с жителями или хотя бы фанатично предан фюреру. Скорее всего, дело было во фразе «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок» которую, при определенной натяжке, можно истолковать и как призыв ставить интересы империи выше своих личных прав и интересов. Каждый понимает в меру своей испорченности. И, в конце концов, Виктору надо здесь притворяться своим для элементарного выживания. «Будем считать, что я удачно напялил на себя чужую шкуру» — заключил для себя он, не желая соглашаться с наличием каких-либо внутренних связей между собой, человеком гражданского общества третьего тысячелетия и здешним режимом.

Бежица встретила их густой волной медового запаха жасмина, кусты которого, густо усыпанные белыми благоухающими цветами, повсюду росли в палисадниках, наряду с розовым шиповником и уже отцветшей сиренью. В глаза бросались крупные розовые шапки пионов и алые солнца георгинов. Жизнь бушевала здесь, и, казалось, среди этого моря цветов, которое представлял собой город, скорее похожий на очень большое село, просто невозможно быть несчастным.

Улица, которую он помнил, как Ульянова, уже оказалась не с булыжной мостовой, а покрыта асфальтом — это сразу почувствовалось по ходу экипажа. Когда авто проезжало вдоль Старого Базара, Виктор узнал некоторые знакомые двухэтажные дореволюционные здания, в первую очередь, баню, старые цеха и конторы БМЗ, особнячки и губонинские казармы; новые же постройки отличались от известных ему довоенных строгим конструктивистским видом и серым цветом. То, что в его бытность именовалось улицей Куйбышева, здесь было наскоро застроено двухэтажными каркасными бревенчатыми домиками, обложенными снаружи серым силикатным кирпичом. Судя по всему, места для застройки хватало, а застройщики стремились к всемерной экономии. Изредка из этого ряда выбивались новые трех-четырехэтажные дома, возвышаясь мини-небоскребами над окрестным пейзажем. По центру же бывшей (будущей? не будущей здесь?) Куйбышева тянулась железнодорожная ветка в сторону Стальзавода. Развешанных флагов со свастикой Виктор не приметил нигде, и это его успокоило.

Они свернули на Комсомольскую, тоже уже асфальтированную; точнее, на то, что до Комсомольской было Елецкой, впрочем, если верить штабс-капитану, здесь это уже стало бывшей Елецкой. Сторона Комсомольской, напротив городского сада, по-видимому, была комплексно застроена в конце 20х — начале 30-х. Вплоть до доходного дома со скругленными углами по этой стороне одной стеной протянулись четырехэтажные здания. Одни из них были из силикатного кирпича с плоскими фасадами, прерывавшимися широко расставленными выступами длинных открытых балконов-лоджий, за которыми стена несколько углублялась нишей внутрь; углы также слегка оживляли открытые с двух сторон глубокие лоджии. Больше всего эти дома напоминали Виктору те из довоенных, что сохранились на выходящих на Комсомольскую боковых улицах, только были без зигзагов. Были они почему-то серо-черные, как когда-то корпус БТИ на площади Ленина. Другие, по виду немного поновее, напоминали своей архитектурой Дом Стахановцев, что на Куйбышева; архитекторы постарались на скорую руку внести в суровый шинельный облик проекта двадцатых черты классического дворца. Стены были украшены по вертикали простенькими крпичными пилястрами, а по горизонтали — разделены карнизами на неравные части, как если бы дом был первоначально ниже, а потом достроен; первые этажи были отделаны штукатуркой с имитацией руста. «Постконструктивизм» — подумал Виктор.

На первом этаже одного из таких домов, как раз напротив Приюта (в 60-70-е н.р. — музыкальная школа) и располагалась редакция. Еще подъезжая к ней, Виктор издали заметил, что за музыкальной школой, прямо на месте Дворца Культуры БМЗ, стоит высоченное здание собора, причем новое.

— Ну, вот и приехали. Если случится чего — заходите…

— Спасибо. А вы сейчас в Брянск?

— Нет, здание управления тут недалеко. Губцентр-то сейчас не Брянск, а Бежица. Счастливо устроиться!

Как только Виктор отошел от неожиданного известия, что именно Бежица вдруг стала центром губернии, он вошел в редакцию газеты, которая, между прочим, называлась «Губернский голос». В коридоре, по верху стен которого тянулись ряды проводов на фарфоровых роликах, было несколько душновато, пахло откуда-то масляной краской, а на одной из стен он увидел большой комикс в лубочном стиле под названием «Каторга — путь к светлой жизни». Комикс был про некоего Фрола, который воровал чемоданы на вокзале, попал на каторгу, там научился ремеслу и слушал наставления священника, а после освобождения пошел работать на фабрику и стал типа крутым меном, а его бывшие дружки, не бросив воровское ремесло, спились, бомжуют и ему завидуют. «Социальная реклама» — заключил Виктор, и поискал дверь приемной. Она была открыта для создания сквозняка, и через нее Виктор увидел из коридора хозяина кабинета.

Главный редактор оказался мужчиной средних лет, с окладистой бородой, по случаю теплого вечера в рубахе с расстегнутым воротом. Судя по голосу, он кого-то распекал — кого, из коридора видно не было.

«М-да. Момент для разговора, видно, неудачный.»

— Нет, ну что это значит? Кто говорил анонсировать? Кто за Самодерникова ручался, кто, я спрашиваю, кто? Нет, ты смотри, что я теперь буду сюда ставить? Какой к черту, «материал есть», если мы анонсировали фантастику! Очерк о будущем! Сами себе зажали дверью…

— Так завтра же Духов день, можно вставить стихи и чего-нибудь про это…

— Можно! Можно! А на кой ляд на этот номер анонс давали? Народ ждет, купит из-за рассказа, а там — вот! Стихи! Стихов он завтра ждет! Нет, ну с кем работать, с кем работать, это же конец полный… Рожай! Хоть что рожай!..

«А, может, и не такой неудобный…» — подумал Сергей и его вдруг просто понесло внутрь.

— Извините, — прямо начал он прямо от двери, предупреждая «Какого черта, я занят». — Вам, кажется, фантастический рассказ нужен?

— Проходите. Принесли рассказ?

— Какой нужен и в каком объеме?

— О будущем. О технике. Любой технике будущего. Сейчас. Большой будет — урежем…. Иди, иди… — главный редактор замахал рукой высокому молодому мужчине, возможно, начотдела, тому самому, которому он только что выговаривал.

— «Телефон в кармане.» Тема подойдет?

— Давайте, давайте. Где… где у вас?

— Вот тут, — Виктор постучал себя по лбу, — сейчас записываю и отдаю вам. Бумаги можно?

— Берите. Да, вас как?

— Еремин, Виктор Сергеевич.

— Бурмин, Аркадий Иваныч. Давайте, давайте…

Виктор устроился в приемной возле машинистки, быстро набросал нечто популярное про мобильники и вернулся в кабинет, где горящий от нетерпения Бурмин выскочил ему настречу из-за стола.

— Давайте, Давайте сюда.

Тут Виктор к ужасу своему вспомнил, что машинально написал рассказ шариковой ручкой. «Ну вот, вы и попались, Штирлиц…»

— Одну минуточку, я там поправлю…

— Сами поправим! Так. «Мадемуазель Клаудия Шиффер изящным движением раскрыла сумочку»… мы-мы-мы… о!.. Ого! Так. Сколько тут? Идет.

— Что-то сократить, подредактировать?

— Сами, — он нажал на кнопку звонка, — черт, Анфису, как на грех, отпустил сегодня… Епифанов! — заорал он в коридор. Послышались шаги.

— Так. Вот я пишу расписку, кассир выдаст пять рублей.

— Пять рублей? — рассеянно переспросил Виктор. Он еще не был в курсе здешних валют и расценок.

— Семь! Семь! Но вы меня режете! Вы пользуетесь моим безвыходным положением. Епифанов! Вот это, срочно, ну ты разберешься, давай, давай…

— Аркадий Иванович, я хотел спросить: а вашей газете еще такие рассказы нужны?

— Беру все. Гонорар по объему. Такой объем — пять рублей, больше, уверяю вас, тут никто не даст. Да, к кассиру не забудьте, а то он тоже сейчас убежит.

«Значит, не обратил внимания, чем написан рассказ. Ну а потом — перепечатают, рукопись в корзину и концы в воду. Мало ли тут таких бумаг от фрилансеров».

Кассир вместе с бухгалтером и завхозом, сидел в комнате в самом конце коридора, из которой в этот коридор, помимо двери, было пробито зарешеченное окошко. Он оказался сухощавым старичком в старомодном пенсне и нарукавничками, одно из стекол пенсне в уголке треснуло. Кассир протянул Виктору ведомость для росписи и отсчитал семь рублей ассигнациями. Из вычтехники у него были большие, темно-бурые деревянные счеты. «Да,» — подумал Виктор, «сетевые админы им еще не скоро понадобятся. Посмотрим потом, как еще с инженерами-механиками».

Расписываясь в ведомости, Виктор вспомнил о том, что за всеми этими хлопотами с промоушеном он так и не взглянул на висевший в приемной редактора табель-календарь.

— Прошу прощения, а число сегодня какое? Запамятовал по рассеянности…

— Так сегодня ж день святой троицы, пятидесятница, — удивленно протянул кассир, — воскресенье двенадцатое июня. Народ вот гуляет, а мы каждый день что солдаты на посту.

«А, понятно, чего народ в селе как на киносъемки. Праздник, однако»

— Да… совсем в творческой запарке счет дням потерял…

— Ежели и год забыли, так тридцать осьмой.

Когда Виктор проходил обратно, Бурмин прямо из двери своего кабинета поймал его за руку и буквально втянул внутрь.

— Вы же, я смотрю, с дороги? А я тут чайку сообразил, знаете, просто неудобно не пригласить.

Виктор согласился, тем более, что в своем мире так и не успел пообедать, так что позволил себя затащить в кабинет, где на огромном столе, помимо письменного прибора, старого телефона, большой пишущей машинки и кучи бумаг, уже стояли на жестяном подносе пара стаканов в подстаканниках и тарелка с пряниками со жженым сахаром. На стене висел парадный портрет лысоватого худощавого мужчины в белом кителе с золотыми эполетами. «Этот, наверное, и есть здесь самый крутой. Узнать бы, как зовут и обращение к нему…» В углу на тумбочке незыблемым красно-коричневым мавзолеем возвышался здоровый, полметра на полметра, всеволновой шестиламповый «Телефункен-Хорал».

— Милости прошу к нашему шалашу, Виктор Сергеевич. Не обессудьте, что скромно — кому Троицын день, кому работа.

Чай оказался с коньяком. Виктор понял, что начинается деловой разговор.

— Вы, так сказать, к нам в Бежицу постоянно или проездом?

— В первоначальных планах — проездом, но, возможно осяду надолго.

— Если осядете надолго, и ваша муза к вам не охладеет — есть шанс стать колумнистом.

— От такого выгодного предложения отказываться было бы просто странно.

— Ну, мало ли… А вы сами откуда? Раньше никогда не доводилось о вас слышать. Неординарно пишете. «Хюндай-Гетц»… надо же придумать!

— Да я, собственно, раньше только технические работы писал, и особо не думал…

Тут в комнату влетела молодая женщина, чуть за тридцать, невысокая, светловолосая (точнее, с осветленными волосами), без лишней полноты и с большими выразительными глазами; в руках у нее была «лейка». Не успел Виктор глазом моргнуть, как она, произнося с порога «Здравствуйте!», пыхнула магнием; щелкнул затвор.

— Таня Краснокаменная, наш фотокор, — пояснил Бурмин, — это я попросил проиллюстрировать рассказ портретом автора.

«А вот светиться здесь совсем ни к чему» — мелькнуло в голове у Виктора, но он тут же решил, что после поездки с жандармским штабс-капитаном прятаться смысла не имеет.

— Вы прекрасно получитесь, — улыбнулась Таня, — у меня хороший опыт. Побежала проявлять пленку.

Когда она скрылась за дверью, Виктор подумал, что вот кому надо было пристроить букет с тремя гвоздиками, но было уже поздно. «Ладно. Еще не вечер…»

— А если не секрет, — спросил он, — на какую тему намечался тот рассказ?

— Да тоже о радио. Перспективы развития хай-фай аппаратуры…

— Хай-фай? High fidelity? — переспросил Виктор. Радиорупор на площади в селе как-то был далек от хайфая.

— Ну да. Это то, что опыты в тридцать шестом — тридцать седьмом проводили. И еще про кабельное телевидение высокой четкости. В общем, фантастика ближнего прицела.

— Нет проблем, — ответил слегка ошарашенный Виктор, — будет про спутниковое телевидение. И плазменные панели.

— Это вроде той, что делала в двадцать седьмом лаборатория Белла? Как-то по радио лекцию передавали…

— Да. Они имеют большое будущее.

Они еще немного посидели; по счастью вопросы Бурмина оказались довольно нейтральными, вроде «Как вам наши места?». Потом у редактора зазвонил телефон: видимо, случилось, что-то интересное, и он оживленно заговорил в трубку. Виктор понял, что самое время откланяться. Когда он подавал руку на прощанье, Бурмин на секунду оторвался от трубки:

— Секундочку… Да, и еще: когда будете вводить в канву повествования инженера или изобретателя, пусть будет иностранец. Или русский, но работающий в Германии.

— Ах да, точно! — воскликнул Виктор. — Совсем забыл. Спасибо, что напомнили.

На самом деле Виктор понятия не имел, почему изобретатель в рассказах не может быть русским, работающим в России. Но не стал спрашивать, почему, приняв это, как местную идеологическую установку, смысл которой ему пока неясен. Впрочем, в таких ситуациях установка могла быть вообще лишена смысла.