Глава седьмая
Встреча на мосту

Я прошел, наверное, километров десять, прежде чем решил дать себе передышку. Ночь была темная, безлунная, и я шел по звездам, держа в уме карту, которую видел у сэра Гарри. Шел я очень медленно, потому что никогда еще не чувствовал себя так скверно, как сейчас. У меня разламывалась от боли голова, левая рука висела, как плеть.

Судя по карте, идя все время на юго-юго-запад, я должен был придти к тому ручью, возле которого я встретил Тернбулла. До этого ручья, который был притоком какой-то речушки, впадавшей в Твид, мне надо было пройти километров тридцать, причем идти я мог только ночью, потому что вид мой был страшен: оборванный, в одной рубашке, с черным от действия взрывной волны лицом и красными глазами, я не мог не показаться любому богобоязненному человеку выходцем из адского пекла.

В голове моей давно сложился следующий план действий: взяв у Тернбулла одежду и, главное, записную книжку, идти к сэру Балливанту — доказательства шпионской деятельности этих негодяев у меня теперь было более чем достаточно. Если же я попадал в руки полиции, то теперь я рассматривал это как наименьшее из зол. Я надеялся убедить полицейских, что не я убил Скаддера.

Когда на востоке заалела полоска зари, я умылся водой ключа, бившего из крутого склона холма, и направился к хижине пастуха. Пожилая женщина, жена пастуха, была дома одна. Очевидно, приняв меня за беглого каторжника, она взялась за топор. Я попытался разуверить ее. «Нет-нет, — сказал я, — я совсем не то, что вы думаете. Я упал с обрыва и чуть не разбился». Она мне поверила, потому что я, действительно, еле передвигал ноги. Налив мне стопку виски, она усадила меня перед огнем очага, а затем поставила на стол крынку молока и несколько кусков хлеба. Она предложила промыть мне плечо, но я, поблагодарив ее, отказался.

Я отдал ей золотой. Она замахала руками и сказала, что не хочет брать такие деньги. Я стал горячо убеждать ее, что эти деньги заработаны честным трудом, и она взяла у меня соверен. Потом ушла за перегородку и вынесла мне почти новый плед. Я не знал, как его носят и она мне показала. Завернувшись в него, я вышел из дома. Теперь я был похож на шотландца, каким его изображают на иллюстрациях к стихотворениям Бернса.

Погода изменилась, едва я прошел несколько километров — начал моросить противный, холодный дождик. Плед оказался очень кстати: завернувшись в него, я улегся на мягкий мох под нависшим надо мной обрывом и попытался забыться сном. В сумерках я вышел из своего укрытия, поужинав данной мне хозяйкой овсяной лепешкой и куском сыра.

Дождь продолжался, и потому я шел уже наугад. Я немного сбился с пути и, сделав крюк в десять километров, пришел уже под утро к дому Тернбулла. Густой туман окутал всю округу.

Я постучал в дверь. Спустя минуту она отворилась — на пороге стоял Тернбулл, трезвый, как стеклышко, и даже вполне прилично выбритый. Конечно, он не узнал меня.

— Кого это Бог ко мне принес в субботнее утро? — встретил он меня вопросом.

Я потерял счет дням и только теперь сообразил, что ради субботы он побрился и надел белую рубашку. Приглядевшись, он все-таки узнал меня. Помогла, наверное, и его рубашка, которая все еще была на мне. Я был так измотан и уже очень болен, что ничего не сказал ему.

— Надеюсь, очки мои не потерялись? — спросил он. Я достал очки из кармана и молча отдал ему.

— Ну заходи, странник, — сказал он. — Садись в кресло, обогрейся. Устал, наверное, как собака.

Я когда-то болел малярией и понимал, что болезнь вновь вернулась ко мне то ли потому, что я сутки был под дождем, то ли из-за отравления взрывными газами. Тернбулл раздел меня и уложил на одной из широченных лавок, стоявших вдоль стен.

Десять дней он ухаживал за мной, как родной брат. Жена его умерла несколько лет назад, и теперь, когда дочь его вышла замуж, он остался один. Он каждое утро уходил на свою дорогу, заперев на замок дверь. Я оставался одни. Если у меня был аппетит, то съедал лепешку и выпивал стакан молока. Вечером возвращался с работы Тернбулл и, посидев и покурив в углу, ложился спать.

Болезнь моя постепенно отступала, приступы лихорадки становились все более редкими и коротким. Может быть, благодаря высокой температуре стало заживать и плечо, хотя боль в руке все еще давала о себе знать. Через десять дней я стал вставать с постели, но был еще очень слаб и, походив по комнате, опять ложился на лавку.

За все это время Тернбулл ни разу не спросил меня, кто я и откуда. Принес только однажды двухдневной давности номер «Скотсмана» и вручил его мне. По-видимому, интерес к убийству на Портлен-плейс совершенно пропал, потому что в номере о нем ничего не говорилось.

Когда я почувствовал, что выздоравливаю, Тернбулл достал из шкафа мою одежду. Я спросил его, не обращался ли к нему кто-нибудь с вопросами по поводу моего выступления на дороге.

— Приезжал какой-то тип на машине, — рассказал Тернбулл, — похоже, что не англичанин, потому что я с трудом понял, что он говорил. Он спросил меня, кто вместо меня работал в тот день. Я сначала не хотел ему говорить, но он так ко мне привязался, что я, в конце концов, сказал, что вместо меня работал мой двоюродный брат.

Я с каждым днем чувствовал себя все лучше, но лишь к 12 июня крепко стоял на ногах и мог выдержать долгий пеший переход. В этот день приятель Тернбулла, некий Хислоп, перегонял скот в Моффат и мог взять меня с собой. Он зашел за мной рано утром. Я пытался уговорить Тернбулла взять пять фунтов, но он отказался и даже рассердился на меня. Все-таки мне удалось уговорить его взять деньги. Расстались мы довольно холодно. Я сказал, что обязан ему жизнью, он буркнул, что он тут не при чем.

Хислоп оказался веселым малым и мы проболтали всю дорогу. Я рассказал ему, какие цены на рынке в Галлоузе. Он спросил меня, давно ли я занимаюсь торговлей, и я сказал, что недавно. Перегон скота очень медленное дело, и если бы я не знал, что остается всего только два дня до роковых событий, то я, конечно, бы наслаждался синим небом, зелеными лугами, чудной волнистой линией холмов, пением жаворонка и криком ржанок. Но неотвязная мысль, что из-за моей нерасторопности все может погибнуть, вертелась у меня в голове и портила все дело.

Мы пришли в Моффат уже под вечер. Я побежал тотчас на станцию и, узнав, что поезд на юг будет только в полночь, поужинал в какой-то грязной пивной и потом решил немного соснуть, потому что очень устал. Я поднялся на один из холмов и найдя укромное местечко по обрывом, завернулся поплотнее в свой плед и заснул. Когда я проснулся, было уже очень темно, и я сломя голову помчался на станцию. Слава Богу, я прибежал во время — спустя минуту поезд тронулся.

Прокуренный вагон третьего класса показался мне уютным и милым. В Кру поезд пришел в четыре часа утра. Поезд на Бирмингем отправлялся только в шесть. В Рединг я прибыл в пятом часу, опять сделал пересадку и уже на местном поезде добирался до Артинсвелла.

На платформе было несколько человек, встречавших друзей или родственников, но я не решился обращаться к ним с вопросами, потому что был уж слишком колоритной фигурой. Хотя уже начинало смеркаться и я не щеголял в своем клетчатом пледе, а свернул его и перекинул через левую руку, но все равно мой потрепанный костюм, рваные брюки, да и сам я, худой, с длинными волосами человек, невольно обращали на себя внимание.

Я прошел через буковую рощу и спустился в долину. Воздух здесь был совсем не тот, что в Шотландии — от запаха цветущей сирени и каштанов кружилась голова. Дорога вывела меня к мостику через неширокую речку, заросшую белоснежными кувшинками. Чуть повыше моста стояла мельница. Шум воды на плотине показался мне чарующей музыкой, и я почти бессознательно начал насвистывать «Аннилору».

На мост поднялся рыбак. Он тоже насвистывал эту мелодию. Это был хорошо сложенный, высокий мужчина в поношенном, но добротном костюме и широкополой шляпе. Встав рядом со мной, он забросил удочку в реку, и мы вместе с ним уставились на поплавок.

— Вода в нашей речке чистая, как слеза, — сказал он, точно разговаривал сам с собой, и вдруг без всякого перехода обратился ко мне: — Посмотрите-ка вон туда. Видите в камышах черную точку. Ставлю четыре фунта против шиллинга, что это ирбис.

— Я ничего не вижу, — сказал я.

— Да посмотрите лучше! Вот там, где берег чуть выдается вперед. Видите?

— Теперь вижу. Я сначала подумал, что это черный камень.

— Вот-вот, — согласился он и, помолчав, начал опять насвистывать «Аннилору».

— Вы ведь Твиздон? — спросил он вдруг, не отрывая глаз от поплавка.

— Нет, — сказал я и, спохватившись, тотчас добавил, — то есть я хотел сказать «да».

Я совершенно забыл о своих верительных грамотах.

— Хороший конспиратор ничего не должен забывать, — наставительным тоном сказал он.

Я повернул голову и впился в него глазами. Твердый с ямочкой посередине подбородок, высокий лоб с глубокими морщинами, ярко-синие глаз. «Вот, сказывается, кто теперь мой друг и союзник», — с облегчением подумал я.

— Это же позор, — сказал вдруг рыбак и, повысив голос, повторил, — да-да, позор, что такой человек, как вы, вынужден побираться, как нищий. Идемте со мной. На кухне вас сейчас покормят, но денег я вам все равно не дам.

По мосту проехала двухколесная бричка, и сидевший в ней молодой человек приветствовал моего собеседника. Когда бричка исчезла из вида, он смотал удочку и, показав рукой на белые каменные ворота в ста метрах справа от моста, сказал:

— Подойдите к заднему крыльцу, там вас покормят. — Я прошел к красивому двухэтажному особняку, стоявшему посреди лужайки, спускающейся под небольшим уклоном к реке. Цветник из чайных роз и кусты сирени довершали картину. Суровый, точно судья, дворецкий уже поджидал меня.

— Пожалуйте сюда, сэр, — сказал он.

Мы прошли по коридору и затем поднялись по лестнице. Я оказался в прелестной комнате с видом на реку и лужайку. Повсюду были разложены принадлежности моего туалета: коричневый костюм из тонкой шерсти, рубашка, галстуки, бритвенный прибор и щетки для волос, две пары обуви.

— Сэр Уолтер, — пояснил дворецкий, — распорядился, чтобы я принес вам одежду мистера Реджи. Он считает, что она подойдет вам. Мистер Реджи бывает иногда здесь по уик-эндам. Следующая дверь по коридору — ванная. Воду я уже налил. Ужин через полчаса после удара гонга.

Я откинулся в кресле и подивился происшедшей, точно в сказке, перемене. Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Худой, желтый человек, обросший бородой, очень бедно одетый, в разбитых, давно нечищенных ботинках — не то бродяга, не то пастух. И вот, пожалуйста, приму сейчас ванну, побреюсь, надену на себя шикарный костюм и буду сидеть за одним столом с лордом, и мне будут прислуживать лакей и дворецкий.

Выйдя из ванной, я оделся во все новое, — вещи были как будто на меня сшиты — и зеркало отразило теперь довольно симпатичного молодого мужчину в дорогом костюме.

Красивый серебряный подсвечник стоял посреди раскрытого круглого стола, за которым меня дожидался сэр Уолтер.

— Должен вам сразу сказать, что будете ужинать с человеком, которого разыскивает полиция. И вряд ли что-нибудь меняет тот факт, что я абсолютно невиновен, — начал я.

— Ну-ну, будет вам, — улыбнулся хозяин, — не портите себе аппетит. Мы поговорим обо всем после ужина.

Ужин был превосходен, равно как и поданное к нему шампанское. На десерт был подан старый портвейн, и я так расхрабрился, что рассказал сэру Уолтеру об одной рыбе в реке Замбези, которая — если вы будете неосторожны — может обгрызть вам пальцы. Сэр Уолтер в свою очередь рассказал мне о своих достижениях: оказывается, он объехал с охотничьим ружьем почти полсвета. Потом мы прошли в его кабинет, куда нам был подан кофе. Книжные полки вперемежку с охотничьими трофеями создавали странное, но вместе с тем приятное впечатление, и я дал себе зарок, что когда-нибудь и в моем доме будет такой же кабинет. Когда после кофе, мы задымили сигарами, мой хозяин вдруг сказал:

— Гарри писал мне, что вы имеете сообщить мне что-то весьма важное, мистер Ханней.

Наконец-то, с моих плеч свалилась давившая меня тяжесть! Я начал свой долгий рассказ с того, как встретил у своих дверей Скаддера. Когда я заговорил о Каролидесе и международной конференции, на губах сэра Уолтера промелькнула скептическая усмешка. Затем был молочник и гостиница в Галлоузе, где я расшифровал записную книжку Скаддера.

— Она при вас? — озабоченно спросил он и удовлетворенно вздохнул, когда я достал ее из кармана и показал ему.

Не раскрывая пока содержания расшифрованных записей, я рассказал о встрече с сэром Гарри и о речах, произнесенных в Масоник-холле. Мой хозяин не выдержал и расхохотался.

— Гарри наверняка нес околесицу. Я его очень люблю, но у него голова набита всякой чепухой, которой его снабжает идиот-дядя. Продолжайте, мистер Ханней.

Я описал свое приключение на дороге, и он попросил меня рассказать более подробно о людях в машине.

Опять я вызвал его смех, когда рассказал, как захватил машину этого осла Джопли. Сэр Уолтер стал очень серьезен, когда я рассказывал о лысом человеке с глазами, как у ястреба. Наконец, мой рассказ был окончен.

Сэр Уолтер встал из кресла и прошелся по комнате. Потом, остановившись у камина, сказал:

— Выбросите из головы мысль о полиции. Законы нашей страны будут вам защитой.

— Неужели полиция нашла убийцу? — воскликнул я.

— Нет, но в течение последних двух недель были установлены факты, которые позволяют вычеркнуть вас из списка подозреваемых.

— Интересно, почему? — удивился я.

— Скаддер был странный человек, с одной стороны, сумасшедший, с другой стороны, гений. Я был с ним знаком, он для меня кое-что сделал. С ним было трудно работать, потому что он любил все делать один. Он, вообще, не любил кому-либо подчиняться. Поэтому он не находился в рядах тех, кто занимался разведкой, и это очень жаль, потому что человек он был весьма способный. Он был одним из немногих мужественных людей, каких я знаю и в то же время был нервным и капризным, как беременная женщина. Я получил 31 мая письмо от него.

— Как же так, — опять удивился я, — ведь он был убит 24 мая?

— На письме стоит штемпель от 23 мая. Письмо пришло ко мне через неделю, побывав сначала в Испании. Оттуда оно было переслано в Ньюкасл и уже затем попало ко мне. У него была мания заметать следы.

— О чем в нем говорилось?

— О том, что ему угрожает опасность, но сейчас он находится у друга, что он собирается написать мне еще до 15 июня. Видимо, он не думал, когда писал это письмо, что на другой день будет убит. Он не сообщал своего адреса, но в письме говорилось, что он живет недалеко от Портленд-плейс. По-видимому, это был намек на вас. Так что, побывав на дознании, я заключил, что вы были его другом. Я посетил Скотланд Ярд, и после наведенных о вас справок стало ясно, что вы не имеете к убийству никакого отношения. Когда я получил письмо от Гарри, стало также ясно, почему вы были вынуждены бежать. В течение этой недели я ждал вас со дня на день.

Я поблагодарил его за все, что он для меня сделал.

— Давайте-ка посмотрим его записную книжку, — предложил сэр Уолтер.

Я объяснил ему, как закодирована информация, и он, к немалому моему удивлению, все очень быстро понял и, приступив к чтению, нашел в моей дешифровке пару ошибок, но в остальном я был абсолютно точен. И он, и я очень устали после двух с лишним часов напряженной работы. Помолчав, сэр Уолтер сказал:

— Мне очень трудно судить обо всем этом. Несомненно, что-то готовится и, быть может, послезавтра произойдут какие-то ужасные события. Но в целом все выглядит несколько мелодраматично. Кстати, Скаддер был романтиком и повсюду видел какие-то тайны, которые ему помогал раскрыть сам Господь Бог, Кроме того, он был начинен, как фаршированная рыба, всякого рода предрассудками: например, евреи действовали на него, как красная тряпка на быка, особенно, евреи-финансисты. Что же касается «Черного камня», по-немецки, значит, der schwarze Stein, то это звучит как название какого-то дешевого романа. То же самое могу сказать о Каролидесе. Никто не собирается его убивать, и я думаю, он переживет и вас, и меня. Недавно, он был с визитом в Берлине и Вене и так заигрывал с ними, что вызвал возмущение моего шефа. Нет, Скаддер здесь явно что-то напутал. Я охотно верю, что он напал на разветвленную шпионскую организацию, что она жаждет получить диспозицию наших военно-морских сил, но и только.

В кабинет вдруг вошел дворецкий.

— Мистер Хит звонит по междугороднему телефону из Лондона. Он хочет говорить с вами, сэр Уолтер.

Через несколько минут он вернулся. Его лицо заметно побледнело.

— Господи, прости мне мое недоверие к покойному, — сказал он. — Сегодня в семь часов вечера Каролидес был убит выстрелом из револьвера.