Глава 2
Морская гвардия великой революции

В середине ноября на Балтике холодно и ветрено. От сырой стужи плохо защищали даже надетые под хилый ватник теплое белье и шерстяной свитер. Точнее, не свитер, а фуфайка. Вдобавок легкий катер мерзко раскачивался, повинуясь волнам и ветру. Бывалые моряки насмешливо посматривали на позеленевшего сухопутного новичка и громко вспоминали веселые примеры, как салаги блевали за борт, а то и прямо в кубрике.

Мучительность путешествия имела лишь одну положительную сторону: никто не приставал с расспросами. В таком состоянии Рома просто не способен был изложить подготовленную легенду, и бдительные борцы за революцию запросто разоблачили бы классово чуждого контрика.

Впрочем, нашелся среди братвы мягкосердечный ветеран. Добродушно прикрикнув на веселящуюся молодежь, поседевший бородач угостил Романа кислой капустой. Морская болезнь и вправду малость отступила, к тому же катер стало качать заметно слабее – наверное, остров прикрыл суденышко от ветра.

– Полегче стало, студент? – по-прежнему дружелюбно поинтересовался старый моряк. – По какой нужде в Кронштадт занесло?

– Дохтур, наверное, – предположил матрос помоложе. – Смотри, какие руки чистые, без мозолей. Ты как, дохтур, триппер лечить можешь?

На всякий случай – вдруг парень и вправду венерический – отодвинувшись от любознательного балтийца, Роман отправил в рот новую порцию капусты и пробормотал:

– Да нет, мужики, какой из меня доктор. Журналист я…

Не дожидаясь наводящих вопросов и симулируя слабость от приступа морской болезни, он поведал зазубренную биографию. Дескать, учился в Московском университете на филолога, водил знакомство с большевиками и левыми эсерами, писал листовки против самодержавия, прятал дома оружие. Весной четырнадцатого, когда провокатор охранки выдал их группу, получил пять лет ссылки в Туркестане, в Самарканде работал учителем и писал статейки в местные газеты. После Февраля вернулся в Москву, подвизался в разных газетенках, между делом отучился в школе прапорщиков, после Октября познакомился с балтийскими моряками, усмирявшими мятеж юнкеров, и решил записаться бойцом Красного революционного флота. Когда он рассказал, как профессор-астроном рассчитал правильные данные для пушечной стрельбы по Кремлю, матросы неожиданно закивали – оказывается, многие знали про этот эпизод московских событий.

Следующие полчаса Роман сыпал цитатами из ленинских статей, которые в студенческие годы конспектировал для семинаров по истории КПСС. Кажется, он сумел произвести на аудиторию неизгладимое впечатление, подробно разъяснив суть лозунгов о союзе пролетариата с беднейшим крестьянством, о Республике Советов как высшей форме народной власти, а также о диктатуре пролетариата как промежуточном периоде при переходе от социализма к коммунизму.

К концу путешествия вокруг него собрался небольшой кружок заинтересованных слушателей. Молодой – наверное, ровесник Ромы – парень в бушлате с кобурой на боку азартно спросил:

– А ты скажи, если так хорошо разбираешься… Ведь товарищ Карл Маркс точно говорил, что социалистическая революция должна произойти одновременно в нескольких самых развитых странах. Как же получилось, что… – Он замялся, видимо не сумев озвучить почти крамольные сомнения.

– Понял, товарищ, – засмеялся Роман. – Маркс написал об этом полвека назад, но с тех пор многое в мире изменилось. Как доказал Владимир Ильич Ленин в своей гениальной работе «Империализм, как высшая стадия капитализма», к началу нынешнего столетия капитализм вступил в последнюю стадию…

Он упомянул неравномерность развития загнивающего капитализма и ленинскую статью «О лозунге Соединенных Штатов Европы», где было сказано, что социалистическая революция не обязательно произойдет одновременно во всем мире, как полагал Карл Маркс, но может вначале произойти в одной, отдельно взятой стране. Затем победивший пролетариат поможет братьям по классу совершить революции в других странах. Роман также напомнил про выступление на Шестом съезде партии товарища Сталина, сказавшего, что именно Россия станет той первой, отдельно взятой страной.

– Лихо ты чешешь, – немного растерянно выдохнул парень с кобурой. – Навроде как много знаешь. Я бы так не смог.

Старый моряк, угощавший Рому капустой, хохотнул и, поглаживая седеющую бороду, проговорил с нескрываемой подначкой в голосе:

– Учись, комиссар. Вот настоящий грамотный человек. Не то что ты, деревня заволжская… – Все так же весело матрос обратился к Роману: – Революция – это ладно, царя и буржуев мы уже послали по матушке куда подальше. А что ваш брат большевик про войну думает?

Братва оживленно зашумела – безусловно, вопрос задевал всех за живое. Послышались голоса: дескать, хватай винтовки – и айда в деревню землю делить. Другие говорили: мол, надо фронт держать, а не то немцы разгонят мужиков окопных и всех перевешают. Кто-то напомнил, что те же большевики три года агитировали против войны и за поражение России. При этом все нетерпеливо смотрели на Рому, словно ждали от случайного знакомого вселенских откровений.

Проблема и в самом деле была непростой. В благополучном будущем, отделенном от революции многими десятилетиями, Роману порой казалось, что Ленин малость перегнул палку. Желать поражения своей, пусть даже с поганой властью, стране – это перебор. С другой стороны, в конце семидесятых тоже начались разговорчики: дескать, проиграть бы какую-нибудь войну, тогда легче будет погнать на хрен старикашек из Политбюро. Впрочем, недавно начавшаяся война в Афганистане явно не грозила поражением…

– Все просто, товарищи, – с воодушевлением провозгласил он, отбросив сомнения. – Большевики выступали против грабительской несправедливой войны, когда угнетатели заставляли трудящихся погибать за интересы заморского капитала. Теперь же наша задача – защитить завоевания революции, защитить народную власть пролетарской диктатуры, отразить натиск иностранных интервентов и внутренней контрреволюции…

– Офицеров перевешать! – подхватил парень, интересовавшийся лечением триппера. – И наших, и германских. А потом пойдем на дредноутах в Англию и всех тамошних офицеров на осинах вздернем! И всех образованных тоже на осину!

– Эх, Саня, дракун ты безголовый, – сердито повысил голос седой ветеран. – Балаболишь своим помелом, не подумавши. Офицеры, они разные. Вот сынок мой Коленька реальное училище закончил, в поручики выбился, теперь у большевиков отрядом командует. Его тоже повесишь, как офицера и вдобавок образованного?

– Ну что ты, Батя. – Саня заерзал. – Твой сынок, он наш, его-то казнить не за что.

Не будут разбираться такие, как ты, неприязненно подумал Роман и насмешливо сказал:

– И кто твой триппер лечить будет, если образованных перебьем?

Вокруг оглушительно заржали. Продолжению политической дискуссии помешал толчок – паровой катер причалил к пирсу Кронштадтского военного порта.

На трапе Саня догнал Романа, буркнув обиженно:

– Ты того, братишка, не думай… Нет у меня дурной болезни. Я просто интересовался… мало ли, вдруг сгодишься.

– Может, и сгожусь, если не повесят, – засмеялся Роман. – А скажи, братишка, за что тебя драконом прозвали?

– Драконом? – удивился матрос и жизнерадостно расхохотался. – Не дракон, а Дракун. Кликуха у меня такая. Был у нас на «Славе» хороший моряк Афанасий Трофимыч, из поморов. Он меня Дракуном прозвал, по-ихнему это значит парень, который подраться не дурак.

Роман уже заметил, что на ленточках бескозырок его случайных знакомых написано «Слава». Судьбу этого броненосца он знал, поэтому спросил машинально:

– Афанасий Трофимыч небось в Моонзунде погиб?

– Точно так, – подтвердил Саня-Дракун, покачивая головой. – Жаль старика, справедливый был боцман. Они с Иваном Савельичем, Батей нашим, вместе много лет служили, из Цусимы вырвались, а тут… Лежит на дне вместе с кораблем.

Молодой матрос опустил голову, и Рома, не найдя слов утешения, ободряюще хлопнул парня по чугунной крепости плечу. Саня тоже пихнул «журналиста», да так основательно, что Роман покачнулся, хотя был намного крупнее и тяжелее собеседника. Моряки, они люди сильные и здоровые, не чета работникам умственного труда.

Вечерело, надо было отправляться в ревком, но заходящее солнце сквозь разрывы в облаках осветило стоящие на рейде корабли. Роман, давно «заболевший» флотом, залюбовался стальными махинами, о которых столько читал. Вот они, корабли Балтики, причем не на тусклых старинных фотографиях, а во всей своей металлической реальности.

После двух неудачных войн Балтфлот сохранил солидные силы, хотя по боевой мощи русские линкоры уступали зарубежным собратьям. Примерно так же советские телевизоры лишь размерами могли сравниться с японскими «панасониками» или немецкими «грюндиками».

Прямо напротив Романа стоял на якоре «Цесаревич», сошедший со стапелей французской фирмы накануне японской войны. По тому же проекту на питерских заводах были построены еще пять броненосцев. Три из них – «Генералиссимус князь Суворов», «Император Александр III» и «Бородино» – остались на дне Корейского пролива на траверсе острова Цусима, «Орел» был захвачен противником и теперь носил самурайское имя «Ивами». Последний в серии броненосец «Слава» в недавних боях получил тяжелые повреждения и был затоплен своей командой в узком проливе, перегородив германцам путь на Петроград.

Хорошие были корабли, крепкие, выдержали длительную бомбардировку превосходящего врага. Только еще в проект они были заложены, уступая броненосцам, которые японцы заказали английским фирмам. «Микаса», «Асахи» и остальные броненосцы противника имели больше пушек, да и скорострельность у тех пушек была выше, и дальнобойность, и снаряды оказались лучше.

Чуть дальше за «Цесаревичем», которого после революции переименовали в «Гражданина», проглядывали сквозь тьму силуэты разной мелочи. Главные силы флота стояли в порту Хельсинки, называемого в это время Гельсингфорсом. Именно там базировались «Павел I» (ныне «Республика») и «Андрей Первозванный». Оба построены с учетом цусимского опыта, броня стала толще, слегка выросло водоизмещение, шестидюймовые пушки среднего калибра заменены восьмидюймовыми, новые механизмы позволяли стрелять чаще и точнее. Цены бы не было таким броненосцам в Порт-Артуре или Цусиме, но вступили они в строй уже после той войны, когда англичане построили свой «Дредноут», давший название новому классу линейных кораблей.

Там же, в передовой базе флота, должны стоять и четыре русских дредноута. На каждом разместились в трехорудийных башнях по двенадцать длинноствольных пушек главного калибра в 12 дюймов, броня закрывает весь борт, а не только ватерлинию. Турбинные двигатели разгоняют корабль до скорости, которая в цусимские времена была доступна лишь крейсерам. Но и здесь Россия опоздала – пока проектировали и строили дредноуты, другие страны ввели в строй сверхдредноуты, вооруженные орудиями калибра больше 13 с половиной дюймов.

Такова жизнь – отстающих наказывают. Причем очень больно.

Перед мировой войной на стапелях Балтики строились четыре самых больших в мире корабля – линейные крейсера «Измаил», «Бородино», «Гангут» и «Полтава». Война затормозила, а революция и вовсе прекратила работы на русских сверхдредноутах. Гиганты в 30 килотонн водоизмещением с дюжиной 14-дюймовых пушек будут ржаветь на заводах еще несколько лет, после чего новая власть продаст стальные корпуса на металлолом.

Если, конечно, история не изменится. Роман прогнал пустую надежду. Он был послан в прошлое, чтобы изменить историю, но на судьбу линейных крейсеров типа «Измаил» его миссия никак не повлияет.

Потуже замотав шею шарфом, он зашагал к выходу из порта. Маршрут он зазубрил и несколько раз прошел пешком, хоть и в другое время. Сначала по Макаровской улице, свернуть на Красную, миновать Якорную площадь, перейти Обводный канал, а там уже Большая Екатерининская. Сразу после красного здания Школы Оружия он увидит Морское Собрание… Если, конечно, патруль не задержит.

Однако не успел Рома пройти десятка шагов, кто-то схватил его за рукав телогрейки.

– Здесь он, товарищ комиссар!

Как и следовало ожидать, голос принадлежал неугомонно-буйному Сане-Дракуну. Роман похолодел, предчувствуя мелкие неприятности вроде проверки документов с последующим расстрелом на месте.

Быстрой, вразвалочку, походкой к ним приблизился уже знакомый молодой комиссар.

– Давай знакомиться, товарищ, – сказал он как будто доброжелательно, протягивая руку. – Матвей Рысаков, комиссар седьмого батальона. Большевик с пятнадцатого года.

Ответив на чересчур крепкое рукопожатие, Рома прокашлялся и сказал чистую правду:

– Роман Мамаев… доброволец.

– Это мы уже поняли, – засмеялся комиссар Рысаков. – Куда курс держишь?

– Думал – в бывшее Морское Собрание, там же сейчас комитет.

– Отстал, братишка, от жизни. – Комиссар снова засмеялся. – Комитет давно в дом военно-морского суда перебрался. Да и не верится, что сможешь ты в потемках пройти мимо патрулей. Поехали, товарищ, запросто с нами.

Неподалеку чихал и кашлял жалкий с виду грузовичок. Отряд комиссара Рысакова в составе шести моряков и примкнувшего к ним добровольца Мамаева залез в кузов, и древний автомобиль, ужасно пованивая плохим бензином, завибрировал по ночному острову. Пользуясь удобным случаем, Роман стал расспрашивать о последних часах броненосца «Слава». Попутчики, помрачнев, рассказали о безжалостном обстреле германских дредноутов, о множестве разрушений, о гибели немалой части личного состава.

– Оно, само собой, в Цусиме броненосцам больше досталось, – справедливости ради признал Батя.

Моряки вспоминали, как покидали под огнем корабль, предварительно открыв кингстоны. С тех пор минуло полтора месяца, часть спасшихся моряков Центробалт распределил по другим экипажам, но отряд Рысакова оставался на берегу. Моряки со «Славы» с первого дня перешли на сторону революции, захватывали мосты в Питере, потом вошли без боя в Зимний дворец, арестовали нескольких министров-капиталистов и выпили прекрасное винцо из дворцовых подвалов.

И через полвека будут ходить слухи: мол, никакого штурма Зимнего не было, а гарнизон просто разбежался. Собственно говоря, на это намекал и Джон Рид в «Десяти днях, которые потрясли мир». Но сейчас Роман услышал подтверждение, что называется, из первых то ли рук, то ли уст.

– Не спеши, товарищ Мамаев, – прервал комиссар поток его любопытства. – Успеешь о прошлом поговорить. За десять кабельтовых видно журналиста – сразу про самое интересное начал спрашивать.

– Привычка, – смущенно потупился Рома. – Очень хочется написать статью или даже книгу про ваши подвиги. Вот вы, Иван Савельевич, на каком корабле в Цусиме воевали?

– Был такой крейсер «Адмирал Нахимов». Слыхал?

– А как же! Четыре башни главного калибра.

– Ша, журналист! Потом интервью возьмешь. – Рысаков сурово повысил голос, перекрикивая визгливое тарахтение разболтанного мотора. – Ты говорил, что в школе прапорщиков учился. Стало быть, пехотное дело знаешь?

Основы военного дела Роман действительно изучал, но только в совсем другое время. Он умел разбирать автомат за четверть минуты, умел вести в атаку мотострелковый взвод, но в начале ХХ века от пехотного командира требовалось совсем другое. Трехлинейную винтовку он кое-как освоил, но правил штыкового боя практически не знал.

– Ну как вам сказать, – пробормотал Рома. – Не часто я на тех курсах появлялся. Там такой бардак был в августе и сентябре, не до учебы нам стало. Но несколько гранат и карабин кавалерийский я вынес из арсенала для нашей боевой дружины. В общем, не Суворов я, полком командовать не смогу.

– Полком и не надо. Есть у нас командиры, но все – из моряков. Будешь вроде советника по сухопутному бою. Идет?

– Так вы меня в батальон берете? – обрадовался Роман. – Конечно, идет! Судьба революции будет решаться, главным образом, на сухопутных фронтах. Именно вам, отрядам моряков, придется отражать натиск интервентов и контрреволюции.

Не без труда захлопнув на место отвисшую челюсть, комиссар объявил: дескать, отныне в батальоне есть толковый агитатор, и потребовал, чтобы товарищ Мамаев рассказал о битвах с интервентами перед всем личным составом.

Личного состава набралось около двух сотен. Батальоном командовал товарищ Ефим Петров, из матросов, беспартийный, но толковый, если верить братве. Вроде бы он показал себя отличным комендором, в дни февральской смуты лично пристрелил какого-то адмирала и трех офицеров, отличился при штурме штаба флота. Поддерживать в подразделении дисциплину Петров явно не старался. Матросы слушали командира в сидячем, а то и лежачем положении, бродили по комнатам чуть ли не в исподнем. Команда комиссара Рысакова пришла в критический момент, когда назревала потасовка. Впрочем, обладавший зычным голосом и свирепым лицом Петров сумел прекратить ссору, грозившую перерасти в перестрелку.

– Братишки! – рявкнул командир, малость успокоив разбушевавшийся батальон. – Отважные борцы за революцию! Получен приказ – утром мы отправимся в Питер, а потом двинем на Могилев, где окопалась контра. Царские псы-генералы в Ставке собирают силы, чтобы в крови потопить свободный народ. Вот московские товарищи прислали нам пополнение в виде товарища Мамаева. Комиссар говорит, что парень хорошо понимает задачи революционного флота! Сейчас он объяснит, какие злые силы грозят нам и как с ними бороться.

– А чего там объяснять, – лениво сказал кто-то лежавший на диване. – Перебить всех к чертовой матери.

Остальные поддержали дельную мысль дружными неразборчивыми выкриками. Речам агитатора внимали не слишком внимательно, все переговаривались, время от времени матросы группами выходили из большого зала, где было устроено собрание. Роман охрип, пытаясь перекрыть шумную аудиторию. Рассказ о предстоящих боях с казаками, белой армией, чехословацким корпусом и английским десантом то и дело прерывался вопросами: когда, дескать, жратву принесут.

Жратву на самом деле принесли. Романа усадили за общий стол, накормили борщом и макаронами без мяса. С привычным образом революционных балтийцев совершенно не гармонировали гомерические количества спиртных напитков – от шампанского до самогона – и присутствие женского пола. Девицы и тетки пили наравне с матросами, жизнерадостно похабничали, умело матерились и строили планы, как будут убивать офицеров, когда ворвутся в Ставку. После ужина братишки расползлись по комнатам, а Рома напомнил: дескать, хорошо бы по всем правилам записать его в моряки и выдать положенное снаряжение.

– Займись, Батя, – распорядился командир батальона и скрылся вместе с дородной сестрой милосердия.

Иван Савельич повел новобранца по лабиринту комнат, переживших изрядный разгром. Повсюду валялась поломанная мебель, битое стекло, горы рваной бумаги.

В каптерке Батя растолкал храпевшего писаря и велел выписать матросскую книжку. Пока сонный парень выводил каракули, цусимский ветеран отвел Романа в соседнюю комнату, где разместился вещевой склад.

– Держи тельник, вроде подойдет тебе, – ворчал старый моряк. – Высоченный ты, парень, таких раньше в гвардию зачисляли… штиблеты у тебя, как я посмотрю, крепкие, а всю рвань скидывай. Надо бы тебя в бане помыть, но сейчас времени нет.

– Я в городе помылся, – отмахнулся Рома, не уточняя, в каком именно городе он мылся несколько часов назад.

Натянув тельняшку поверх майки, он почувствовал себя настоящим моряком. Суконные штаны нужной длины оказались чересчур большого размера, пришлось подвязать шнурком. Рубаху, бушлат и форменку нашли без проблем. На черную бескозырку Батя приладил ленточку крейсера «Адмирал Макаров» – других не нашлось. Свои штаны и фуфайку он бросил во вместительный вещмешок.

– Парень, ты с какого года? – крикнул из коридора писарь.

– Тридцать один год, – машинально ответил Роман. – С восемьдесят шестого, значит.

– Сколько тебе стукнуло? – удивленно переспросил Иван Савельич. – Всего-то на три годка моложе меня, а выглядишь совсем молоденьким.

– Порода такая, – буркнул Роман, мысленно ругая себя за неосторожность. – Оружие где получать будем?

– Три шага дальше по коридору. Ты небось маузер захотишь? Нетути маузеров. Бери наган.

– Не, Батя, не люблю я револьверы. Неудобно их перезаряжать, да и цепляются, когда из кармана выхватываешь.

– Из кармана, говоришь… – Батя покачал головой. – Привыкли вы исподтишка стрелять, подпольщики хреновы… Ладно, смотри наш арсенал.

Оружейная комната бывшей Школы Оружия сразу понравилась красному революционному моряку Мамаеву. Красивого железа здесь имелось как бы не больше, чем в экспозиции Музея Вооруженных Сил. Револьверы системы Нагана, Кольта, Смита и Уэссона были беспорядочно свалены в двух ящиках. Отдельно на полках стояли коробки с патронами. Не без сожаления пройдя мимо стальных антикварных изделий, Рома чуть не схватил пистолет Браунинга – Кольта образца 1911 года. Благоразумие остановило его буквально в последний момент, напомнив о чудовищной отдаче 45-го калибра. Манлихеры, байарды, веблей-скотты и прочие зауэры тоже пришлось отвергнуть из-за незнакомой конструкции. В итоге, разворошив груду пистолетов, он выбрал себе браунинг калибра 9 мм, для которого имелось огромное количество патронов.

Снарядив три обоймы, он разместил в бездонном вещмешке несколько картонных пачек кубической формы – по двадцать пять патронов в каждой. От предложенных Батей гранат и карабина Роман, поразмыслив, отказался. Экипировку новобранца завершили дубленый полушубок и укороченные сапоги со шнуровкой. Матросская книжка была уже готова и украшена печатями Школы Оружия, а также – почему-то – миноносца «Украина». Своими штемпелями не обзавелись, как видно, ни ревком, ни тем более батальон.

Братва дружелюбно завалила его поучениями – как правильно расклешить матросские штаны. Кто-то из добрых теток вызвался завтра же перешить за бутылку вина. Матросы советовали не слушать баб, а натянуть замоченные штанины на головку торпеды. У всех бойцов батальона клеши были просто фантастические. Похоже, главным достижением революции на флоте считалось право носить расширенные книзу штаны, что прежде было привилегией офицеров.

Спать его уложили в той же комнате, где ночевали знакомые братишки со «Славы». Впрочем, сон не шел – нервы расшалились от всех приключений, вдобавок моряки ужасно храпели, да и портянки распространяли ароматы, не совместимые с быстрым погружением в объятия Морфея. Роман долго ворочался на грязном полу, подстелив какие-то плакаты и положив под голову стопку книг.

Итоги первого дня в прошлом как будто обнадеживали. Его пока не разоблачили, не поймали на деталях и даже не пристрелили шальной пулей. Авантюра, в которую ввязался Роман, протекала в приблизительном совпадении с безумными планами некомпетентных предводителей. Он даже попал в тот самый батальон, который завтра отправится в Ставку. А ведь сначала рассчитывал просто записаться в матросы, получить обмундирование и сбежать в Питер. Ничего такого делать не пришлось – до сих пор ему везло, но везение никогда не бывает слишком долгим.

Заснул он только под утро, но вскоре был разбужен. Батальон уходил в столицу революционной державы.

Возле колоннады перед Смольным стояли пушки – короткоствольные полковые трехдюймовки. В интервалах между орудиями расположились пулеметчики с «максимами». По мраморным ступеням крыльца текли потоки входящих и выходящих, военных и гражданских. Петров переговорил с красногвардейцами, и колонна 7-го батальона нестройно двинулась по аллее между рядами потерявших листву деревьев роскошного парка. Среди голых древесных стволов бродили лошади и вооруженные люди, горели костры, стояли без присмотра орудийные упряжки, снарядные повозки, полевые кухни и даже броневики.

Матросы 7-го батальона были злы и недовольны – подняли спозаранок, не накормили толком, а теперь заставляют ходить под дождем. Многие роптали, угрожая вернуться в экипаж. Напоминания о долге и битвах с буржуазной контрой помогали, но лишь на самое короткое время, после чего колонна по три снова принималась ворчать.

Поговорив с братишками, Роман удостоверился, что большевиков среди них немного. Многие были сторонниками левых эсеров и анархистов, а большинство и вовсе не имело твердых убеждений. Кроме полусотни моряков со «Славы» в батальоне состояли матросы разных учебных и вспомогательных судов. Складывалось впечатление, что корабельные командиры направили в «морскую пехоту» злостных нарушителей дисциплины, чтобы не мутили в экипажах.

Когда прошли примерно полпути, Рома решился намекнуть командиру и комиссару: дескать, строевая подготовка – она, конечно, пережиток проклятого царизма, но не должно воинское подразделение плестись, подобно толпе пьяных бурлаков. Здоровенный и всегда мрачный Назар Селютин обиделся на «бурлаков», но признал, что никакой дисциплины нет ни в батальоне, ни в помине. Обрадовавшись поддержке авторитетного моряка, Роман осведомился, разбит ли батальон на роты и взводы. Петров только выругался и признался: мол, указаний не было, а сами недодумались.

– Верно говоришь: срам, а не гвардия революции, – согласился комиссар Рысаков и озабоченно предположил: – Не пустят нас в Совет.

– Не пустят, это факт, – добавив виртуозно-матерные связки слов, не стал спорить командир Петров и, повернувшись к строю, рявкнул: – Батальон, стой, на месте, два-ать, вашу мать. Вольно. Приказываю спрятаться под деревьями, оправиться и выпить, у кого есть, но чтобы честно с товарищами поделились. Мы с комиссаром прошвырнемся насчет боевых задач и харчей выяснить. За старшего Назар остается. Шабельников, с нами пойдешь.

Подбежав к командиру, Роман попросился с ними, намекнув: дескать, надо для пользы дела со знакомыми людьми переговорить. Пожав плечами, Ефим ничего не возразил, только ручищей махнул. Так и пошли дальше вчетвером, а таинственный Шабельников оказался Батей.

Добравшись до конца аллеи, они завертели головами, не зная, в которое здание им нужно зайти. Комиссар произнес растерянно:

– И к кому там обратиться тоже навроде как непонятно. Кто у нас за главного – Дыбенко или Крыленко?

– В комитете по военным и морским делам было три председателя, – объяснил Роман. – Крыленко, Дыбенко и Антонов-Овсеенко. Как я слышал, Крыленко назначен Верховным Главнокомандующим, Дыбенко то ли уже назначен, то ли со дня на день будет назначен наркомом по морским делам. В Ставку поедет Крыленко, поэтому надо к нему заглянуть.

Обсудив его ценные подсказки, решили навестить Пашку Дыбенко – все-таки свой брат-моряк. Поспрашивав у встречных, зашли в нужный дворец, поднялись по широкой лестнице, на каждой площадке которой стоял пулемет, нацеленный в сторону входа.

На верхнем этаже Петров и Рысаков протолкались через толпу в кабинет главкома Крыленко, Батя пристроился в уголке у стенки, а Роман принялся за поиски нужных ему людей. Заглянув поочередно во многие комнаты, он обнаружил отдаленно знакомое лицо.

Народный комиссар по делам национальностей был не слишком похож на свои фотографии.