Как-то незаметно втянувшись в неспешное течение госпитальной жизни, я с удивлением отметил, что мне здесь даже нравится.

Полноценный сон, трехразовое питание, прекрасный уход и забота со стороны младшего персонала — по сравнению с Варшавой просто небо и земля. Еще тут замечательные врачи: Евангелический госпиталь всегда славился своими специалистами.

Масса свободного времени, которое я трачу на чтение и игру на гитаре, размышления и разговоры с Генрихом.

Вечерние посиделки с песнями и байками, от которых я не в восторге, на фоне всего этого кажутся мелким недоразумением.

Два дня в неделю меня навещают родственники: каждую среду приезжают мама с Федечкой, а по субботам к ним присоединяется отец. Они привозят еду и книги, а главное — отвлекают меня от скуки и монотонности, присущей всем медицинским учреждениям.

Намедни даже прислали портного, дабы я смог выправить новое обмундирование. Не везет мне, однако, на военную форму: один комплект был практически разодран в клочья в момент моего попадания в тело Саши фон Аша, теперь вот второй пришел в негодность.

Суета сует…

А вообще жду не дождусь момента, когда мне наконец-то разрешат покинуть эти гостеприимные стены. Ведь до сих пор я знакомлюсь с окружающим миром как-то фрагментарно. Фронт, госпиталь, поезд, вновь госпиталь… Моя свобода передвижений, так или иначе, все время ограниченна.

Прогулки по парку в Варшаве или в скверике здесь не в счет…

Хочется идти без цели и раздумий куда глаза глядят, чтобы наконец ощутить: каков он, этот «чужой» 1917 год!

Двадцатое число — священный день…

День выдачи жалованья!

Сегодня утром нашу палату посетил один замечательный во всех отношениях человек: высокий подтянутый поручик с небольшим саквояжем в руках.

— Стра-афстфуйте-э, го-оспода-а! — с характерным акцентом заговорил вновь прибывший. — По-осфольте предстафитца-а: атъюта-ант сапасно-офа батальо-она Ма-асковскофа восьми-фа кренате-орскафа по-олка пору-учик Юванен. Исполняя-аю такше казначейски-ие опясанно-ости!

— Очень приятно. Подпоручик Литус.

— Прапорщик фон Аш.

— Казенна-ая пала-ата, соблюта-ая фсе формално-ости, ны-ыне перечисля-ает фа-аше шалофани-ие ф батальо-он. Ф мои ше опясанно-ости фхо-отит фытатча де-энешного дофолстфи-ия, ка-аштого тфатца-атого тчисла-а ка-аштого ме-эсятца. — Офицер положил фуражку на стол и раскрыл саквояж. — От фас потребуетца-а ра-асписатца ф тре-ех эксемпля-арах фе-этомости.

— Спасибо, мы знакомы с процедурой, — поторопил долгожданный момент Генрих.

— Токта-а при-иступим…

Выдав причитающиеся мне за июнь — июль сто двенадцать рублей и рассчитавшись с Литусом, поручик собрал бумаги и степенно удалился, пожелав скорейшего выздоровления.

Какой сервис, однако!

Позже от других офицеров, лежавших в госпитале, я узнал об их мытарствах, связанных с получением жалованья, и только тогда осознал, как же нам повезло.

Раненому офицеру следовало лично доставить бумагу, полученную от эвакуационной комиссии, в офицерское собрание Московского гарнизона. Там, выстояв очередь и сдав бумагу, надо написать прошение, с которым следует через полгорода тащиться в Казенную палату. И наконец после стояния в длиннющей очереди, вымотавшись и морально и физически, вы получите свои кровные.

Мрак…

Издевательство, да и только! Ведь многие раненые могут передвигаться только на костылях, лежачим, которые не могут явиться в собрание лично, жалованье не платят вовсе — они полностью находятся на попечении госпиталя.

Если бюрократия ставит в такие условия офицеров, то каково же отношение к нижним чинам?