3
После десятичасового грохота, в полуобалделом состоянии, с шумом в ушах, мы — все офицеры батальона — отошли немного в сторону, поднялись на холмик на окраине леса — самое высокое место, откуда немецкие позиции были довольно хорошо видны. Но рассмотреть ничего не удалось: над всей немецкой линией стояло сплошное густое облако пыли, и к роте мы вернулись ни с чем.
В пятнадцать минут третьего роты выстроились в порядок, удобный для прохождения наших траншей. Артиллеристы и минометчики пойдут впереди, чтобы занять позиции для прикрытия рот в атаке. За нами должны выдвигаться пулеметные команды.
Тройной Казимирский еще раз деловым тоном повторил, как мы должны идти, по каким ходам сообщения проходить из линии в линию, как выходить в поле и кто кого замещает в случае чего.
Накануне у всех офицеров и унтер-офицеров часы были выверены минута в минуту.
В полтретьего, под грохот непрекращающегося артобстрела, на позицию тронулись расчеты двух траншейных пушек и минометные команды. Без пятнадцати три пошла девятая рота, а за ней в обгорелый лесок вошли и четыре наших взвода. Дождавшись, пока передовая рота втянется в ходы сообщения, Казимирский махнул рукой, подавая сигнал к движению.
Переходы извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой. Я во главе четвертого взвода иду по крайне правому на нашем участке. Правее нас, через несколько сот метров, уже участок наступления соседей — Сибирского 9-го гренадерского полка.
На полста метров левее, по соседнему ходу сообщения, идет третий взвод унтер-офицера Зайцева.
Еще левее, по двум соседним ходам, движутся первый и второй взводы, с Казимирским во главе.
Сразу за мной по траншее топает Савка, с ним — мои связные: Жигун и Палатов. За нами поспевает старший унтер-офицер Шмелев со своим взводом.
Наконец доходим до второй линии окопов и рассредоточиваемся. К нам присоединяются четыре пулеметных расчета со своими «максимами» под командованием тощего чернявого унтера по фамилии Смирняга.
Смотрю на часы — без четверти четыре. Еще пятнадцать минут. Ждем-с.
Солдаты проверяют оружие, гранаты. Я тоже вынимаю автомат из чехла, осматриваю, вставляю магазин. Передергиваю затвор. Ту же операцию проделываю с пистолетом, ставлю его на предохранитель и убираю в кобуру. Еще раз проверяю гранаты в сумке.
Ну все, я готов!
Стрелка на швейцарских наручных часах со светящимся циферблатом показывает без трех минут четыре…
Без двух минут…
Время ползет необычайно медленно.
16-00!!!
Звук артиллерийской канонады изменяется. Тяжелые удары становятся глуше — теперь тяжелая артиллерия бьет по немецким тылам. Громче и звонче звучат разрывы у немецких траншей — это наши трехдюймовки создают огневую завесу.
Еще минута — и послышались первые выстрелы винтовок, затрещали пулеметы.
Солдаты вокруг меня снимали каски и крестились.
Я последовал их примеру.
— Господи, спаси и сохрани! — Надел каску и скомандовал: — Гренадерство! Штыки примкнуть!
Со всех сторон защелкало.
— Па-а-ашли!!!
По прямой до первой линии окопов было около ста шагов. Но по извилистым ходам — раза в три больше.
Стрельба нарастала, сквозь артиллерийскую канонаду и пулеметно-винтовочную пальбу слышались звонкие хлопки ручных гранат. Доносился и отрывистый треск автоматов.
Беглым шагом, пригнувшись, подходим к передовой траншее.
Там пусто. Значит, девятая рота вышла.
Бегу влево, мое место — на стыке взводов. Останавливаюсь у деревянной лесенки, выходящей наверх — в поле.
— Выходим! Выходим!
На бруствер вылезает шустрый Жигун и подает мне руку.
Выбираюсь наверх, вслед за ним, помогаю вылезти Савке. За ним лезет Палатов и остальные.
Перебегаю чуть вперед, встаю на одно колено — и что есть сил диким голосом ору, начисто забыв про свисток:
— Десятая, выходи! Вперед! В ата-а-ку-у-уу!
Гренадеры хлынули из окопов. Кучка здесь, кучка там. Впереди пулеметчики и гранатометчики.
Наконец вышла вся полурота. Группируемся у прикрывающего нас бугорка.
И вперед — на затянутое дымом и изрытое воронками открытое пространство.
— Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!
Полурота пошла! Небольшими группами, перебежками от воронки к воронке…
Перед тем как бежать следом, успеваю увидеть, как артиллеристы по деревянным мосткам выкатывают траншейные пушки.
Выскакиваю из-за бугра, пробегаю пару десятков шагов и спрыгиваю в глубокую воронку, за мной ныряют ординарец и связные. Выглядываю — рота продвигается вперед. Командую:
— За мной!
Пригибаясь, бежим дальше, до следующей подходящей воронки. Ныряем.
Судя по всему, авангард батальона уже занял первую линию немецких окопов. Густой дым закрывает видимость. Обращаю внимание, что активного огня по нам почему-то не ведется. Ни пулеметного, ни артиллерийского.
В следующей воронке встречаем раненых из девятой роты. Двое тяжелораненых лежат на дне. Один — без сознания, второй, раненный в бедро, громко стонет. Оба довольно грамотно перевязаны. С ними трое легкораненых, в том числе ефрейтор с простреленной рукой.
— Что тут у вас? — спрашиваю его.
— Да пулемет германский, вашбродь! Откуда-то справа бьет, прямо наскрозь дым! Нас и подранило. Мы тяжелых-то в воронку стащили, а троих — наповал.
— Ясно! Из десятой проходил кто?
— Были. Дальше пошли! Из ваших вроде никого не зацепило!
— Это хорошо!
Подползаю к краю воронки, выглядываю: уже видны остатки немецкого проволочного заграждения. Колючка в восемь колов снесена практически начисто — на немногих уцелевших столбиках лишь жалкие обрывки. Знатно наши пушкари поработали.
Впереди, шагах в десяти, лежат убитые. Не повезло мужикам.
Передаю автомат Савке и пытаюсь в бинокль разглядеть, откуда ведут огонь.
Облом. Все скрыто дымом и пылью.
Хотя, если рассуждать логически, пулемет может быть только между участками наступления — нашего и соседнего. Причем ближе к нам, иначе стрелял бы по сибирцам.
— Ладно! Пошли! — Забираю у ординарца оружие.
Первым выскакивает Жигун, за ним — мы. Перебегаем до следующего укрытия. Здесь уже наши. В двух соседних воронках расположились младший унтер-офицер Рябинин и шестеро солдат. На дне нашей воронки — убитый. Лежит навзничь, широко раскинув руки, на груди несколько темных пятен. Лицо закрыто каской.
— Кто? — вместо приветствия спрашиваю у унтера, кивая на труп.
— Орехов… — просто и коротко отвечает он.
— Другие потери есть?
— Никак нет! Там, у кольев, в воронке еще пятеро наших. Успели добежать, а нас накрыло. Пулемет-то с перерывами бьет. — Рябинин вздохнул.
Глядя на его вытянутую унылую физиономию, почему-то вспомнил ослика Иа. Жалкое, душераздирающее зрелище. Вот не повезло человеку с внешностью, хоть и служака он отменный. Спокойный, расчетливый.
— Что думаешь делать?
— Обождем, пока он по нас пулять перестанет, и поползем, по трое.
Тем временем над нашими головами засвистели пули, сбивая с развороченного края воронки комья земли.
Вот гад! Пристрелялся!
Вдруг откуда-то сзади раздалось резкое и короткое: «Банг»! Потом еще раз: «Банг», — и пулемет, подавившись очередным патроном, смолк.
Мы с Рябининым одновременно высунулись посмотреть — что и как? Сзади, у нашего предыдущего укрытия, маячил клепаный щит 47-миллиметровки системы Гочкиса. Артиллеристы подоспели вовремя.
— Чего сидим? Кого ждем? — Я сразу взбодрился. — Пошли! Вперед!
Еще один короткий бросок — и мы в воронке посреди бывшего проволочного заграждения. Тут уже никого нет — ушли вперед. Дождавшись остальных, двигаемся следом. По пути замечаю еще несколько убитых.
Наши? Не наши?
Еще полсотни шагов короткими перебежками — и мы сваливаемся в полузасыпанную немецкую траншею.
— Фух… — С трудом пытаюсь отдышаться. — Дошли…
