Глава вторая

«Социализм — это учет и контроль!» — так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник товарищ Ульянов-Ленин.

Так вот. Армия — это учет и контроль, помноженные на русский авось и приправленные русским же народным раздолбайством.

Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалованье по роте.

Картина маслом — сижу на бревнышке, а передо мной импровизированный стол из двух патронных ящиков, поставленных друг на друга. На столе ведомость на десяти листах — весь списочный состав 10-й роты, числом двести тридцать пять голов, не считая двух офицеров — меня и ротного.

Означенный ротный — расфуфыренный польский индюк (хотя, надо признать, индюк бойцовый), усвистал куда-то в тыл — «по бабам», оставив младшего офицера (то есть меня любимого) на хозяйстве.

И вообще мой «тройной Казимирский» считает, что занятия с личным составом, хозяйственная канитель и прочая проза военной службы — это ниже его достоинства. Даже ротную кассу мне отдал, ибо на то и есть младшие офицеры, чтобы начальство не обременяло себя рутиной.

Вот и сижу — мучаюсь. Занимаюсь, так сказать, распределением материальных благ.

По правде сказать, я этим не один занимаюсь. Рядом со мной примостился ротный фельдфебель — Кузьма Акимыч Лиходеев. Замечательный дядька годов около сорока. Крепкий, почти квадратный, с шикарными «тараканьми» усами на добром улыбчивом лице. Солдаты его уважают и обожают — у него и по службе не забалуешь, и по жизни не пропадешь.

Тут же, прямо на земле, расположились четверо взводных унтеров. А за моей спиной маячит ротный каптенармус — унтер-офицер Копейкин, которого на эту должность выбрали за одну только фамилию и по местному обыкновению зовут «артельщиком».

Спрашивается, зачем для раздачи денег созывать такой консилиум?

А это и есть та самая вышеупомянутая проза военной службы. Жалованье одного солдата — два рубля с копейками. А ведь еще есть ефрейторы, унтеры. И у всех выплаты — тоже с копейками. Проблема в том, что полковой казначей выдает деньги на всю роту скопом и в основном ассигнациями. Вот и получается, что есть купюры по рублю, трешки, пятерки и десятки, а то и четвертной дадут. Мелочи же — кот наплакал, и ту приходится выцарапывать с боем.

Выходит, что деньги надо раздавать «артельно», то есть на несколько солдат общая сумма. Сиди теперь и решай, а как самый образованный, еще и высчитывай — кому сколько.

Бяда…

— Филимон, — это я Копейкину. — Сколько ты там мелкой деньги припас?

— Чятыре целковых да тридцать одну копеечку, вашбродь!!!

— Молодец! Тащи все сюда! Делить будем.

Полк уже некоторое время стоит в тылу и активно пополняется и снаряжается.

Чего-то ждем.

Чего ждем — никому не известно, но всем понятно.

А по значительной концентрации в округе других воинских частей понятно особенно: скоро наступление. Опять же распутица прошла. Здесь, в северной Польше, на границе Мазурских болот, это немаловажный фактор.

Так что попал я удачно, есть время осмотреться и втянуться.

Мое прибытие к месту службы прошло без особой помпы.

Представился командиру батальона — высокому флегматичному блондину. Он порасспрашивал меня о моем военном и гражданском образовании. Поинтересовался, не сын ли я Александра Николаевича фон Аша. Спрашивал, где мы жили в Москве и тому подобную ерунду.

Тем временем появился мой непосредственный начальник — поручик Казимир Казимирский. Высокий, как все гренадерские офицеры, темноволосый, с ухоженными и напомаженными усиками на породистой шляхетской физиономии. Наперекор уставу он носил при полевой форме золотые галунные погоны, белые перчатки и шпоры на высоких кавалерийских сапогах. Форма, сшитая из дорогого сукна, сидела на нем безукоризненно.

В общем, «франт шел по бульвару из театра…».

В процессе дальнейшего общения мне было сообщено, что я принимаю должность младшего офицера 10-й роты прославленного (георгиевские ленты, георгиевские трубы и какие-то непонятные «мальтийские знамена») Московского 8-го гренадерского полка и типа должен соответствовать.

Я сделал вид, что проникся.

После чего мы с Казимирским отбыли в роту.

Уже в полной темноте солдаты под руководством каптера поставили мне палатку, в которую я и завалился спать, укутавшись в шинель.

Проспал до подъема мертвецким сном без сновидений.

— Следующий. Подходи! — гаркает Лиходеев.

— Так. — Я сверяюсь со списком. — Четвертый взвод! Акимкин, Белов, Воскресеньев и Гусев! Вот вам записка, кому сколько причитается. Кому деньги давать?

— Акимкину!

— Получай. — Отсчитываю положенное. В ведомости — в трех экземплярах под копирку — чернильным карандашом напротив означенных фамилий ставлю «галки».

— Дальше.

— Следующий. Подходи! — вновь орет над ухом ротный фельдфебель.

И вот так полдня, до самого обеда.