Глава первая

Как там у Льва Николаевича Толстого про небо Аустерлица сказано?

«Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которое виднелась синеющая бесконечность… Он видел над собою далекое, высокое и вечное небо…»

У меня вот почти то же самое. Лежу, понимаешь, смотрю на небо. Потому как никуда больше смотреть не могу… по непонятным причинам. И небо тут какое-то не такое — низкая серая беспросветная муть, характерная для поздней осени. Ни облаков, ни высоты, ни вечности-бесконечности. Сплошная проза жизни. Хорошо, хоть дождя нет…

В голове звенит, гудит и даже вроде как потрескивает что-то. Вы знаете, что такое похмелье? Ну так вот мне гораздо хуже. Причем в разы.

Где я? Кто я? И что вообще тут происходит?

Я — Александр Валерьянов, юрист адвокатского бюро «Карельский и партнеры», тридцати трех лет от роду. Не состоял, не привлекался, не участвовал. Из заметных событий в жизни — первая чеченская, в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского флота. Всего-то полгода до дембеля не хватило. Ранение в ногу, признан негодным к строевой, комиссован. Поступил в Московскую юридическую академию, на вечерний факультет. Окончил. С тех пор тружусь у своего бывшего одноклассника Андрея Карельского. Завсегдатай нескольких исторических форумов. Холост. Дети, может быть, где и имеются, но мне о них неизвестно.

Я — Александр фон Аш, прапорщик, 1899 года рождения, восемнадцати лет от роду. Следую вместе с пополнением в расположение Московского 8-го гренадерского полка.

То есть в расположение полка я, конечно, следовал…

Но, видимо, не доследовал. Последнее, что помню, — шли в походной колонне, затем нарастающий свист, удар и темнота.

Это — помню, как юный прапор.

Как трудоголик-юрист с кризисом среднего возраста, помню, что ехал домой в жуткий снегопад, и вдруг фура, вылетевшая передо мной со встречной полосы — лоб в лоб.

Постепенно помехи и посторонние шумы в голове стабилизировались и пошли на убыль. Процесс ощущался как-то вроде настройки телевизора.

Я немного освоился в новой ситуации и смог наконец двигаться. Приподнял правую руку и поднес ее к лицу.

В исцарапанном кулаке зажат смятый комок глины. Разжал пальцы, пошевелил ими.

Вроде все функционирует. Вставать надо, если получится, конечно.

С трудом приподнявшись на локтях, обнаружил, что лежу на дне старой воронки с осыпавшимися краями. Внимательно осмотрел нижнюю часть тела — перетянутый ремнем живот в оборванном кителе, вытянутые ноги в разодранных бриджах и высоких яловых сапогах.

Мои исследования были прерваны появлением целой группы лиц в несомненно русской военной форме: фуражки, гимнастерки, скатки через плечо, заправленные концами в котелок. Означенные лица удивленно меня разглядывали, качая головами, бурно что-то обсуждали и оживленно жестикулировали. Однако звенящий гул в ушах создавал полный эффект немого кино.

Меня оглушило — вот ничего и не слышу, догадался я.

Наконец дискуссия была прервана тем, что двое солдат спрыгнули в воронку и, аккуратно подхватив меня под руки, приподняли и подтащили к краю. Другая пара не менее аккуратно приняла меня наверху.

Судя по всему, походная колонна с пополнением попала под артобстрел. На дороге виднелось несколько свежих воронок, лежали раненые и убитые. Солдаты бережно посадили меня на землю, нахлобучили на голову фуражку. Один из них заговорил со мной, присев рядом на корточки.

— Я ничего не слышу, меня оглушило, — с трудом разлепив спекшиеся губы, проговорил я.

Собеседник закивал. Потом, словно встрепенувшись, отстегнул от пояса фляжку, открутил пробку и протянул мне. Тут на сцене появилось новое действующее лицо — пожилой седоусый дядька в фуражке с красным крестом над кокардой, медицинской сумкой через плечо и белой повязкой санитара на рукаве. Санитар что-то спросил, но сразу несколько человек ему ответили. Он кивнул, задумчиво глянул на меня, расправил левой рукой свои пышные усы, а потом забрал у сердобольного солдатика из рук флягу и, придерживая меня одной рукой за плечо, стал поить.

После нескольких глотков я почувствовал облегчение, но почти тут же скрутило живот. Тугой комок ринулся снизу вверх, и меня мучительно стошнило. Отблевавшись, я поднял глаза на «добродетеля», борясь с головокружением. Тот с озадаченным видом почесал в затылке, а потом махнул рукой солдатам. Меня подняли и, поддерживая с двух сторон, на подгибающихся ногах поволокли к подъехавшей телеге. Уложили на свежее сено, подоткнув под голову свернутую шинель. Седоусый дядька-санитар хлопнул ездового по плечу, и телега двинулась с места. От резкого рывка у меня в голове будто разорвалась граната, и я вновь потерял сознание.