Глава 7
Пятница, 11 ноября, 1977, утро
Ленинград, ул. Красноармейская.
- Орегано, орегано, - проворчал я, принюхиваясь к перетертым сушеным листьям, - душица обыкновенная как есть... И что тень на плетень красивыми названиями наводить?
Радио пропиликало в последний раз, и начались новости. Я привычно навострил уши.
- Девять мраморных подземных дворцов сегодня впервые встретили жителей Ташкента, - сообщил приподнято-радостный мужской голос, - первая линия подземной электрички протяженностью в двенадцать километров принята в эксплуатацию на год раньше планового срока.
Я достал из кухонного пенала небольшую ярко-красную жестяную банку и ссыпал в нее получившееся мешево. Кто сказал, что смесь итальянских трав нельзя в СССР изготовить? Все можно, было бы желание. Душица есть, базилик на рынке продают вовсю, даже чабер нашел у бабульки.
- Есть миллиард кубометров газа в сутки! Это подарок работников газовой промышленности к шестидесятилетию Великого Октября - результат напряженной повседневной работы, - из репродуктора полетел звонкий женский голос, - вчера же состоялся пуск еще одной, уже четвертой ветки газопровода «Сияние севера». Еще на тысячу триста километров увеличилась протяженность магистральных газопроводов нашей Родины...
«Вот теперь заживем», - я быстро нарезал помидоры, посолил, присыпал сахаром, молотым перчиком, свежеизготовленной смесью и шлепнул в раскаленное масло. Они радостно зашкворчали, и по кухне поплыл, выдавливая обильную слюну, нездешний аромат. - «Определенно, жизнь налаживается».
Да, изобилия продуктов в магазинах нет, но были б руки и желание, и расцветить свой рацион не так-то и сложно.
Я перевернул размякшие с одной стороны помидоры на другой бок, а затем вбил на свободное место три яйца и слегка их помешал. Подтеки желтка смешались с ароматным томатным соком, превращаясь в соус. А вот теперь поверх помидор тонкие ломтики пошехонского и все, лови момент.
- Ульяновский автозавод начал выпуск электромобилей...
Решительно отключил газ. Готово! Это очень важно - не передержать яичницу, иначе станет сухой и безвкусной. А теперь на гренки ее, на подрумяненные гренки из городской булки.
Я окинул взором большую, празднично выглядящую тарелку и захрустел, торопливо сглатывая растекающийся желток. Лишь после нескольких даже не съеденных, а заглоченных кусков смог перейти от жора к питанию. Теперь можно и с газетами проработать.
Вот уже больше двух месяцев как я очень внимательно и вдумчиво вычитываю их от корки до корки. А по вечерам слушаю новости в метровом диапазоне: Би-би-си в обязательном порядке, «голос Америки» и Дойче Велле, иногда разбавляя их «радио Франсе» и «голосом Израиля».
Я ждал, считая дни. Попал я теми стрелами в Историю или нет? Где, мать вашу, отклонения?!
Нервничал, а для разрядки, с иронией и чувством собственного превосходства поглядывал за попытками моих советских адресатов установить обратную связь. Майор Гремлин, лейтенант Орков и прапорщик Эльфян прописались постоянными корреспондентами на третьей странице «Красной Звезды». Они писали и порознь, и всем творческим коллективом. Даже названия их статей прозрачно намекали: «Выйти на связь», «Ожиданье резидента», «Мы вас ждем». В текстах же легко расшифровывались обещания «ноги мыть и воду пить». Потом даже проскочило «В гости к этрускам», вызвав у меня глумливую усмешку. Я ждал, волнуясь все сильнее и сильнее.
Первая ласточка прилетела от «голоса Израиля». Неделю назад в новостном выпуске короткой строкой промелькнуло, что «по информации от осведомленных источников, в столице Афганистана силами безопасности проведены аресты среди участников антиправительственного заговора. По оценкам, число арестованных, большинство из которых составляют армейские офицеры, составляет несколько десятков человек».
Тогда меня как волной накрыла эйфория, накрыла и мягко, но неумолимо вознесла на вершины интеллектуального блаженства. Есть, попал, ай да удачливый я сукин сын! Есть первый зримый признак отклонения истории от знакомой колеи. Я, это я, я ее свернул, своротил в сторону! Я вошел в число людей, творящих историю, впервые за обе свои жизни. Теперь эта новостная строчка - мой отпечаток на истории, моя отметина, зарубка. Сам решил, сам придумал как, сам провел операцию.
Все рефлексии по поводу погубленных мною судеб я загонял в самый темный омут своего разума и чутко следил, чтобы это неназываемое «нечто», таящееся в глубине, под слоем осознанного течения мыслей, не всплыло на поверхность. Как только краем внутреннего ока замечал какое-то движение в том дальнем углу, тут же мысленно лягал, притапливая, чтобы не нарушалась прозрачная благость дневного бытия. В наказание страшные картинки прорывались во сны, и я, холодея, просыпался рывком, словно стремясь сорваться с пыточного станка, а после долго ворочался, приглаживая взбаламученные мысли и зализывая на совести раны.
Ничего, думал я, ничего. Это того стоит. СССР с Афганистаном и СССР без Афганистана - это две большие разницы. Не говоря уже о самом Афганистане. И пусть я единственный, кто может в этом мире это оценить, мне этого достаточно. Ну... Должно быть достаточно. Успокоив себя так, я проваливался обратно то в зыбкие, словно сотканные из розовой паутины, то в тяжелые, словно топор мясника, сны.
В последующие дни сообщения о неудавшемся заговоре перекочевали на другие радиоволны, не балуя, впрочем, подробностями. Лишь сегодня я впервые обнаружил следы события в советском информационном пространстве. И вот я в который раз перечитываю, вбирая навечно в память, короткую, на три небольших абзаца, заметку с третьей страницы «Правды». Доклады посольских и разведок, пройдя через горнило обсуждений в ЦК, и, даже, вполне вероятно, на Политбюро, выкристаллизовались в чеканную позицию, каждое слово в которой имеет свой вес.
Я прикрываю глаза и медленно прокручиваю в уме текст. «Правительство Афганистана обезвредило группу заговорщиков крайне левого толка».
Так... «Обезвредило» - значит, хотели нанести вред. Заговорщики - не наши, наши «заговорщиками» не бывают.
«Безответственные элементы, потерявшие связь с марксизмом-ленинизмом, нанесли вред мировому коммунистическому движению...»
Еще раз, для всех: заговорщики не с нашего двора. Осуждаем.
«Небольшая группа экстремистов демагогией вовлекла в заговор некоторое число искренних патриотов...»
Вот здесь не понял, кого выгораживаем? Рядовых членов Халька? Хорошо, если так. Очень хорошо.
В завершающем абзаце - несколько фраз лидера афганских коммунистов Бабрака Кармаля с призывом к единству всех левых сил страны и, коротко, сообщение о его предстоящем визите в СССР.
Тоже понятно, Парчам призывает остатки Халька влиться в свои ряды, а визит в Москву сразу после разгрома левацкого заговора дает этой партии определенную защиту внутри страны.
Жаль, что радио Кабула никак не ловится. Я б послушал.
С сожалением протер коркой остатки растекшегося по тарелке соуса и перевернул лист. Так, что у нас сюда, на четвертую полосу согнали?
«Сегодня шахтерский Донбасс с глубокой скорбью проводил в последний путь выдающегося новатора производства». Угу, похороны Стаханова в Торезе.
Мощный взрыв в столице Ливана. Забастовка государственных служащих в Италии. Подпольная торговля новорожденными в Париже. Продолжается извержение вулкана Этна в Сицилии. «Спартак» заканчивает свой год в первой лиге матчем против грозненского «Терека».
В рубрике «новые имена» - фото дебютантки кино Ирины Алферовой. Короткое интервью с восходящей звездочкой. Я, кривовато улыбаясь, наискосок пробежался по рассказу о том, как глубоко перевернуло и перепахало ей душу вхождение в роль Даши в киноромане «Хождение по мукам». Хотя, кто знает? Вдруг я перебарщиваю с цинизмом?
Ну что ж, теперь за официальную часть, на первую страницу. Встреча Брежнева с Луи Арагоном - имел теплую дружественную беседу.
Торжественное заседание в Кремле, посвященное 60-летию революции. Приветственное слово Суслова... Я пробежался глазами по выступлению Михаила Андреевича. Слова в нем были приглажены так, чтобы не дай бог не потревожить ни одну извилину у слушателя. Текст соскальзывает с мозга, как вода с тефлоновой сковороды. Хорошо, хоть короткий.
А что наш дорогой Леонид Ильич? И я углубился в доклад Генерального «Великий Октябрь и прогресс человечества».
Сразу стало ясно, что Брежневу и Суслову писали разные люди. Если за велеречивостью Суслова невозможно обнаружить мысль, стоящую обдумыванья, то в тексте Брежнева, выполненном в энергичном и, порой, даже рубленом слоге, каждый второй абзац взывал к диалогу. Странно, в прошлый раз я этого не замечал.
Вот, например, я зацепился взглядом за кусочек текста: «подводя главный решающий итог шести десятилетиям борьбы и труда, можно с гордостью сказать: мы выстояли, мы выдержали, мы победили!».
«Ох», - проворчал я про себя, - «знал бы ты! Да не победили еще, дорогой товарищ. Дальше надо стоять и выдерживать...»
«Октябрь доказал возможность коренного изменения политических основ общества. Получен ответ на самый острый, самый животрепещущий вопрос политики: является ли монополия эксплуататоров на власть вечной или она может и должна быть заменена властью трудящихся».
«Вот как бы и да, и тут же и нет...» - я потер лоб, - «и ведь на самом деле вопрос о неразрывности связи между властью и капиталом является одним из основных. Именно неверие в то, что эту связь можно разорвать и толкнуло основоположников на тезис об отмене частной собственности. Социал-демократы же считали возможным народовластие даже в условиях господства частной собственности. И кто оказался прав? Знаю ли я ответ даже сейчас?»
Я оторвался от мыслей и бросил обеспокоенный взгляд на часы. Так, еще пяток минут есть. Что там дальше?
«Экономический потенциал страны за последние 10 лет почти удвоился. Уровень реального благосостояния граждан вырос на 60%. На 30% вырос жилой фонд. Удвоен выпуск продукции народного потребления, в два раза вырос и розничный товарооборот».
Впечатляет. Жаль, что следующие десять лет были совсем иными.
«Будущее нашей экономики - в повышении эффективности. Иного пути обеспечить динамичное развитие у нас нет».
«Ох, верно, Леонид Ильич, ох и правильно. Только как?!» - я покачал головой и продолжил чтение.
«Заглядывая в будущее, мы должны сделать и еще один вывод. Все большую роль будет играть уровень сознательности и гражданской ответственности. Воспитывать в человеке устремленность к высоким общественным целям, идейную убежденность - одна из самых первостепенных задач. Здесь проходит очень важный фронт борьбы за коммунизм».
Я вскочил, сложил посуду в раковину и принялся стремительно облачаться в форму. Опять Брежнев прав. Как только победить на этом фронте? Нет, идея есть, но смогу ли я ее реализовать? Хватит ли харизмы?
- Третья партия финального матча претендентов, проходящего в Белграде, - донеслось из радио, и я прислушался, осененный неожиданной догадкой, - завершилась поражением советского гроссмейстера Бориса Спасского. Таким образом, счет в матче стал два с половиной на пол очка в пользу претендента.
Я в сердцах громко хлопнул ладонью по лбу и криво улыбнулся. Дошло, наконец. Понял, почему Яся в последние дни ходит как не от мира сего. Матч претендентов в Белграде! А я чего только не напридумывал про своего агента влияния.
Надо отловить и допросить с пристрастием, вдруг что подскажет. А то стоит у меня на любовном фронте какая-то невнятная погода. Вроде и солнышко посвечивает, и откровенного ненастья нет, но порой из милых глаз сквозит опасливым холодком стерегущая мое неловкое движение зима.
После кошмара начала сентября, когда я несколько дней ходил как выпотрошенный, а Томка шарахалась от меня, как черт от ладана, наши отношения заметно выправились, особенно после разговора по душам во время ее болезни. Теперь мы легко болтаем и вместе смеемся. Я провожаю ее из школы, и это уже ни у кого не вызывает насмешек. Порой мы вместе ходим по магазинам, и тогда я тащу сумку с продуктами. Я даже недавно правил ей произношение в стихотворение Бёрнса. Да уже ее бабушка, встречаясь со мной на улице, приветливо мне улыбается! Но, черт возьми, между нами так и висит незримая, но вполне осязаемая грань, пересекать которую не стоит. Какое положить руку на талию? Какое повторение весенних поцелуев, о чем вы?!
«Эх, Тома, Тома...» - я поправил галстук, а потом, неудовлетворенный результатом, перевязал его заново. - «Откуда этот ледок? Как же мне его проломить?»
Тот же день, чуть позже.
Ленинград, Красноармейская улица
Яся сидела на невысоком подоконнике и болтала ногой, буравя взглядом потертую на сгибах газету «64». Я подкрался со спины и тихонько дернул за одну из прядок.
- Ай! Ты чего?!
- Признавайся, ты за кого? - я присел рядом и тоже заболтал ногой.
- В смысле? - Яся недоуменно состроила брови домиком.
- За Спасского или за Корчного? - залихватски подмигнул я.
- А... - заулыбалась она, поняв, - я за шахматы!
Мне стало интересно.
- А кто выиграет, как думаешь?
- Спасский, - не задумываясь, ответила Яся, - он сейчас на вершине своих возможностей, а Корчной уже начал спускаться. Возраст, - она огорченно развела руками. - А потом Спасский Карпову проиграет.
Я хмыкнул. И ведь не скажешь «а вот и не угадала!»
- А мотивация? У Корчного она явно выше, ему есть что доказывать, - и, приглушив голос, добавил, - а гражданин Советского Союза Спасский и так в Париже постоянно проживает. Сладко спит, вкусно ест... Ему выше головы прыгать уже не надо.
Яся аккуратно сложила газету и засунула ее в портфель. Потом посмотрела мне в глаза:
- Я такого не слышала. А вот Корчной - антисоветчик. Но я все равно за шахматы.
- Вот, кстати, - возразил я, - как раз Корчной-то ничуть не антисоветчик. Он против СССР никаких заявлений не делал. Ну, остался на Западе, да, но про советский строй молчит, как рыба об лед. А вот твой Спасский, между прочим... - и я многозначительно замолчал.
- Ну, уж, мой... - и она неожиданно ткнула мне пальцем в бок.
- Ай, - теперь пришла моя очередь взвизгнуть. Боюсь щекотки, да.
- Давай, договаривай, раз начал, - она опять нацелила палец на мой бок и угрожающе им пошевелила.
- Так вот, - капитулировал я, - твой Спасский знаешь, что про Кереса сказал? «Его судьба несчастна так же, как судьба его страны».
- Керес, Керес... Хм, он из Таллина, - и она многозначительно поиграла бровями. Дошло.
- И в шестьдесят восьмом Спасский вел себя неправильно, - продолжил ябедничать я.
Она недоуменно взглянула на меня:
- В шестьдесят восьмом? А что тогда было?
Я только крякнул и спустился с подоконника.
- Пошли, звонок скоро, - мы неторопливо побрели в сторону класса, и я перевел разговор на безопасную тему, - ты меня на день рождения приглашать вообще собираешься или мне придется напрашиваться?
Сработало, у нее даже уши немного зарозовелись.
- Конечно! Просто еще три недели. Я думала потом пригласить, - заоправдывалась она, заглядывая мне в глаза, - приглашаю!
- Потом... - проворчал я шутливо, - мне ж надо успеть подарок сделать.
- Сделать? - она сразу уловила главное.
- Ну да... Я тут кройку и шитье осваивать начал, - признался доверительным тоном, - завтра сантиметр принесу, хорошо? Уединимся на переменке, и я замерю твой гибкий стан.
- А если серьезно? - фыркнула она.
- Серьезно, - подтвердил я кивком.
Она испытующе посмотрела на меня, а потом звонко, на весь коридор, засмеялась. На нас стали оглядываться.
- О! Дюх, это так мило! Ты сошьешь мне передник?!
Теперь теплом залило мои щеки.
- Я сошью тебе штаны из березовой коры, - пообещал я зловеще, - если ты и впредь будешь так же громко разглашать интимные подробности нашей дружбы.
- Да ладно, ладно, - защебетала она, успокаивающе поглаживая меня по плечу, - просто это так неожиданно. В любом случае я буду с нетерпением ждать твоего подарка.
Я покосился на нее с подозрением.
- Правда-правда! В четвертом классе, - она со вздохом начала загибать пальцы, - Сеня подарил мне выжженный на фанерке рисунок «Ракета в космосе». В пятом - Пашка принес сплетенную из капельниц оплетку для авторучки, из трубочек в два цвета, йодом и зеленкой крашеных. Симпатичненькая такая. А в шестом Сеня опять отметился: приклеил к фанере «Портрет незнакомки» из «Огонька» и залакировал в три слоя. Красиво получилось, висит у меня над кроватью. Так что неси свой передник, не стесняйся.
- Хорошо, - покорно согласился я, - будет тебе и передник, будет и задник, все будет. Я таки перед тобой в долгах, как в шелках.
Разговор внезапно замер, словно корабль, со всего маха налетевший на риф.
Яся, посмурнев, что-то обдумывала, глядя куда-то в сторону. Потом тряхнула головой, поправляя волосы, и сказала:
- Да все нормально ты делаешь. Не торопись.
- Да я и не тороплюсь, - фраза выдавилась из меня неожиданно сипло, и я прокашлялся.
- И правильно. Тома сейчас сама себе не верит. Перепроверяет себя разумом, перестраховывается. Пройдет потом, нужно время.
- И это тоже пройдет, - согласился я с печалью в голосе и открыл дверь в класс, пропуская Яську вперед.
Верю - пройдет. Побыстрее бы только.
Тот же день, день.
Ленинград, Лиговский проспект
- Кто? - раздалось глухо из-за двери.
- Это Гагарин, Степан Васильевич, про нас договаривались, - зачастил мой агент.
В образовавшемся проеме возникла могучая фигура.
«Словно медведь на задние лапы встал», - запрокинув голову, я посмотрел на обещанного эксперта по джинсам. Он, в свою очередь, с сомнением взглянул на меня, потом как-то обиженно - на Гагарина.
- Этот, что ли? - он как-то сразу потерял к нам интерес. - Давайте быстрей, у меня еще дел куча.
- Этот, этот, - мелко закивал Гагарин, торопливо снимая ботинки, - вы удивитесь... Давай быстрее, - зашипел он мне, подсмыкивая носки.
Так в носках по коридору и пошли: впереди вразвалку хозяин квартиры, за ним - вровень ростом, но ровно в два раза уже в плечах - Гагарин, замыкал шествие я.
- Ну, давай, что ли, - кивнул мне эксперт, когда мы зашли в комнату.
Я извлек из сумки джинсы, раскатал и протянул:
- Значит, так. Это - мой самопал. Я считаю, что качественный. Насколько - хотелось бы услышать от вас.
Степан солидно кивнул, принимая. Встряхнул и, вытянув на руках, неторопливо прошелся по джинсам взглядом. Повернул. Затем, совершенно неожиданно для меня, понюхал. Взял со стола лупу и изучил деним, снаружи и, вывернув брючину, внутри. Подергал, смял, отпустил.
- А что... Похож. Сильно похож. Но только похож, - со значением посмотрел на меня, - у тебя пятьсот первая модель от шестьдесят шестого года. Ну, якобы... Туда идет японский деним с красной нитью по заработанному краю. Особенность старых станков, которые штаты скинули джапам в пятидесятые при модернизации своих заводов. Поскольку кроят джинсы так, чтоб максимально эффективно использовать материал, то заработанный край с красной нитью идет на этой модели вот здесь, по изнанке, вдоль всей гачи. У тебя этой красной нити здесь нет. Значит - материал не оригинальный.
Я кивнул, соглашаясь.
- Так-то деним неплохой... - протянул он раздумчиво.
- Греческий, - пояснил я.
- А, пакистанский хлопок. Ну, ничего, ничего... Плотность та же.
- Четырнадцать с половиной унций, - ввернул я.
Он бросил на меня быстрый взгляд, потом кивнул, соглашаясь, и продолжил:
- В носке, конечно, различия вылезут, но пока новье, только по этой красной нити различить и можно, потому как у япошек цвет от партии к партии гуляет. Не сильно, чуть-чуть, но как раз достаточно, чтоб греческий деним замаскировался. Так, - протянул он, перевернул мое изделие и повторил. - Так. Ага. Вот, смотри еще: «клюв» на кармане у тебя правильной формы, в те годы он был не так круто выгнут, как сейчас. Короткая застрочка на карманах сзади вместо заклепок сейчас - тоже правильно. А вот красный флажок здесь не из той оперы. В модели шестьдесят шестого все буквы были заглавными, а здесь - только первая.
- Не-не-не, - вскинулся я, - флажок же в семьдесят первом поменяли, сейчас эта модель с таким флажком идет.
- Все верно, - кивнул Степан, - но тогда же и «клюв» стал круче. Так что: или современный флажок и «клюв» круче, или все как тогда.
- Ага, понял, - согласился я.
- Так... Пуговки не брякают, окей. Оригинальные. Заклепки тоже как оригинальные. Или очень на них похожи. Нитки хэбэ?
- Обижаете.
Он зажег спичку и подпалил кончик нитки на изнанке:
- Да, плавится. Молодец, цвет хорошо подобрал.
- В луковой шелухе варил... Сложно правильно время подобрать. Приходится несколько раз вытаскивать, сушить, смотреть цвет. Потом еще доваривать, - признался я.
- Да, так и есть, - покивал он. - Ну, давай тогда швы еще посмотрим... Чего улыбаешься?
- Вспомнил роман Богомолова. Читали «В августе сорок четвертого», как документы у немецкого диверсанта проверяли? Очень похоже. Мастика... Чернила... Скрепки...
- Да, наша служба и опасна, и трудна, - улыбнулся Степан, - но швы я все равно посмотрю... Так... Так... А тут? Ага...
Он встряхнул джинсы на вытянутых руках и еще раз рассмотрел их издали.
- Ну, что, - взглянул на застывшего сусликом Гагарина, - прилично. Даже очень прилично. Поздравляю. Как тебя, говоришь, зовут? - взглянул на меня.
- Андрей.
- Давай пять, Андрей, - моя ладонь утонула в его лапище. Пожал он ее, впрочем, очень деликатно. - Так вот, итожу. На весь город наберется максимум человек сто... Да, даже меньше, кто отличит твое шитье от оригинальных ливайсов. И на Галёре они редко покупают. Так что... Я не против.
Я коротко глянул на порозовевшего от счастья Гагарина.
- Да мы на Галёре и не хотим пока светиться, - затараторил он, прижав руки к груди. - Попробуем сначала через комки.
- Ну, тогда вообще без вопросов. Симпатично сшито, - он о чем-то ненадолго задумался, наклонив голову, и длинные русые волосы закрыли пол-лица. - Другие модели делать будешь?
- Шестьсот восемьдесят четвертую модель хочу заделать. Чтоб в тренде быть. И юбку. Негоже девушек обходить вниманием, - улыбаясь, пояснил я, - и рубашки... Ну, что в Гонконге шьются. Если фурнитуру достану.
- Колокольчики, значит, будешь шить? - заинтересовался он. - Да, модель подороже будет.
Оглянулся, оторвал от «Правды» чистый край и начирикал номер телефона:
- Заноси, оценю. Интересно будет посмотреть.
Когда мы вышли на улицу, Гагарин поволок меня в проходной сквер за кинотеатром «Север».
- Знаешь, - признался он, - а я вообще не верил. Ну, ты крут! Степан - первый эксперт в городе. К нему такие крутые мажоры ходят советоваться... Ух! А он тебе свой телефон дал...
И он окинул меня откровенно собственническим взглядом:
- Значит, смотри... Тогда я предлагаю так: у меня тут на Лиговке в комке дальняя родственница работает. Тетка двоюродная. Она без квитанций и паспорта будет брать, для своих. Деньги сразу вперед. Тебе, как договорились, сто двадцать рублей с каждой пары.
- А почему так? Я хотел с квитанцией...
- Нафига тебе квитанция-то?
Я задумался, глядя на Ваню. Говорить или нет? А, ладно:
- Предкам показывать. Чтоб не было глупых вопросов, откуда у меня лишние деньги появились.
Он на некоторое время завис, потом отмахнулся:
- Будет тебе для этого квитанция. Договорюсь.
- А если внезапная проверка найдет у нее под прилавком неучтенные джинсы?
Гагарин рассмеялся:
- Ты что, думаешь, они действительно под прилавком лежат? Это просто так говорят. В сумке, в кабинете, личная вещь. Достается только нужному клиенту. Не боись, все продумано, торговля не первый год работает, там лопухов нет.
- Ладно, - кивнул я, - по рукам.
- Отлично, - с чувством воскликнул он, - тогда подождешь здесь? Я быстро - сбегаю, сдам и сразу деньги принесу.
- Валяй, - отпустил я его и задумался.
Не перемудрил ли я со своим ручным трудом? Все-таки мой основной план входит в конфликт с этой полукриминальной тусовкой, по краю которой я начинаю ходить. Замараюсь - не отмоюсь.
Я еще раз прикинул всю технологическую цепочку. Собственно, работаю всего с двумя людьми. Ваня приносит мне в клюве ткань и фурнитуру и оттаскивает готовые изделия. И уборщица, согласившаяся за тридцатку в месяц пускать меня по вечерам в комбинат трудового обучения школьников, этакий смешливый колобок с разумом десятилетнего ребенка. По всему выходит, что слабое звено - Гагарин. Хорошо, что связь у нас односторонняя.
Я с облегчением вздохнул, углядев его вдали. Возвращается. Ладно, вся эта бодяга - только до конца школы. Может, и раньше прикрою. Если не наглеть и делать немного, то должно прокатить...
- Вот, - Ваня прикрыл меня корпусом от проходящих мимо людей и сунул несколько красных бумажек.
Я пересчитал - все верно.
- Квитанция?
- На, - он дал мне желтоватую бумажку с овальной фиолетовой печатью, неразборчивой подписью и прописью «сто двадцать рублей».
Я облегченно вздохнул. «Первый пошел» и, даже, прошел.
- Гут, - подвел я итог операции, - тогда примерно через недельку позвоню, как сделаю следующие.
- Ага, - кивнул он и как-то неуверенно посмотрел на меня.
- Ну, что еще?
- Слушай, - тихо-тихо проговорил он, возбужденно поблескивая глазами, - а ты не слышал... Ну, от бати своего... Про Петрозаводск? Там, правда, пришельцы прилетали?
Я, внутренне ухмыляясь, вопросительно приподнял бровь.
- Ну... Знакомый один приехал от бабки. Говорит, сам НЛО видел: сначала такой светящийся голубоватый шар, размером с Луну, но заметно ярче. От него вниз шли лучи желтого света, конусом таким, как щупальца медузы, - он, размахивая руками, взволновано топтался вокруг меня. - А потом из шара начал вертикально вверх расти луч, а на конце того луча - наливаться новый шар, уже оранжевого цвета. Первый шар постепенно уменьшался и бледнел, оставаясь на месте, а второй - удалялся в небо, пока не исчез. Где-то минуты две все заняло. А еще, говорят, дыра во льду на Онежском озере была пробита метров двадцать диаметром, и пена зеленая по краям плавала... Не слышал ничего?
- Слышал, - кивнул я. - Запуск ракеты.
- Так это спутник был? - огорченно уточнил он.
- Не... Спутник на четыре часа раньше улетел. Там ВМФ с экспериментальной ракетой баловался. Аномальное явление в небе - это работа и отделение первой ступени и, потом, начало работы второй. А зеленая пена в проруби - это ракетное топливо из упавшей в озеро первой ступени. Надеюсь, никто не траванулся.
- Жаль... - вид у Вани стал совсем убитый. - А я так надеялся.
- Не, Вань. И не надейся. Никто не прилетит, - прищурившись, я смотрел в небо. - Самим придется все делать, самим.
Тот же день, вечер.
Ленинград, Ленинский пр.
После Балтийского вокзала вагон опустел. Я сел и прикрыл глаза, привычно провалившись в виденья. Перед моим внутренним взором поплыл, то поворачиваясь, то укрупняясь отдельными своими блоками, великий замок математики, возвышающийся где-то в платоновском мире идей. Мне пока удавалось схватить лишь отдельные контуры общего замысла, но даже эти фрагментарные видения дарили восторг и блаженство. О личности же строителя замка я благоразумно не задумывался, опасаясь представлять актуальную бесконечность. Печальна судьба Кантора, бодавшегося с ней в то самое время, когда Первая мировая война переламывала в труху последние остатки просвещенческой веры в разум. Быть может, мироздание действительно выбраковывает Homo faber и поощряет Homo ludens не только на страницах прошлогоднего романа? А мир дуален, и «сосед до Шепетовки» проецирует себя в прошлое, пытаясь протолкнуться через существующее лишь в потенции игольное ушко гомеостазиса?
- ... следующая станция Проспект Ветеранов, - пробился в затуманенное сознание женский голос.
Я потянулся, вставая. Скользнул взглядом по привычному «Не ...слоняться» на стекле напротив и вышел на новенькую, еще поблескивающую с полов мраморным глянцем станцию метро.
Густой людской поток подхватил меня и вынес наружу. Там было холодно и вьюжно. Жесткая снежная крупа сходу просекла лицо. По ногам, поддувая в широкие штанины, зазмеилась поземка. Я поежился от неприветливого ленинградского мороза и принялся озираться, выискивая почтовый ящик.
Ничего принципиального в очередном послании нет - так, поддерживаю реноме. Коротко сообщил о предстоящем через полторы недели визите Анвара Садата в Израиль, ставшем в той истории полной неожиданностью для советского руководства, да приложил большой обзор основных направлений научно-технического прогресса в дорожном строительстве. Надежды мало, но вдруг да удастся приуменьшить одну из наших бед.
Мучился с письмом долго, исписал и изрисовал схемами под сто страниц, а потом почти два часа переносил все на пленку. Увы, до текстовых редакторов, даже простейшего ChiWriter'а еще не один год.
Вдали, наискосок через проспект, у ярко освещенного входа в гастроном приметил заветные ящики: синий для междугородней почты, и, недавно введенный, красный для внутригородской.
Я внутренне собрался, готовясь к работе. Аппетит у Ю-Вэ я уже раздраконил не на шутку, так что меня, без всякого сомнения, активно ищут. Но включает ли этот поиск контроль всех почтовых ящиков города? Сильно, очень сильно сомневаюсь. Нет такого резерва сил и средств у КГБ, даже близко нет. Однако подстраховаться будет не лишним, слишком молод я еще для клетки. И я повернул к книжному магазину.
Следующие двадцать минут я провел, неторопливо перемещаясь вдоль расположенных у окон прилавков, знакомясь то с одной, то с другой книгой и, между делом, косясь сквозь стекло на противоположную сторону проспекта.
На первый взгляд - чисто. Нет ни припаркованных неподалеку машин, ни зашторенных торговых ларьков. Не метет панель трудолюбивый дворник, не трутся на одном и том же месте алкаши, не гуляют взад-вперед женщины с колясками. Никто не выгуливает собак. Обычный даже не поток, а ручеек прохожих, растекающихся от метро по району.
На всякий случай, я прикинул, как бы сам расставил наблюдение.
«Так... Старший с рацией наблюдает за ящиком издали. Да вот примерно отсюда, из этого же магазина», - неожиданная мысль продрала ознобом по позвоночнику. Я вернул книгу и неторопливо перешел в следующий отдел, попутно изучая находящихся в зале. - «Нет, плохая идея. Ему ж по рации надо давать команды, а как отсюда, из людного места? Нет. Так, значит, где-то здесь, на этой стороне проспекта - старший... А на той стороне метрах в ста от ящика закрытый пост наблюдения с хорошим фотоаппаратом. Плюс где-нибудь неподалеку, вне зоны видимости трется оперативник, готовый по команде выйти навстречу уходящему объекту и отснять его. Впрочем, один фиг, я ни пост, ни оперативника при такой расстановке не вычислю».
Я, наконец, выбрал себе книгу кричаще красного цвета, с хорошо узнаваемым портретом на обложке, и двинулся к кассе платить рубль.
«С другой стороны, они не могут иметь никакой иной задачи, кроме фотосъемки. Не будут же они хватать всех людей, опускающих в ящики письма! Слух по городу быстро пойдет. Нет, только наблюдение и оперативная фотосъемка. А, значит, моя задача максимум - не дать им получить пригодные для опознания снимки. Если, конечно, точка под контролем, в чем я сильно сомневаюсь... И погода мне благоприятствует».
В предбаннике магазина я немного поработал с одеждой: развязал и опустил уши у шапки, подтянул повыше колючий шарф, по максимуму прикрывая нос и скулы, приподнял воротник. Надел перчатки и нащупал во внутреннем кармане письмо. Ну, с богом, через переход.
На подходе к гастроному по-прежнему не было ничего подозрительного. Ну, если не считать хорошего уличного освещения. Приближаясь к цели, зафиксировал в памяти всех идущих мне навстречу, вплоть до дальнего светофора.
Не торопясь, но и не излишне вальяжно, я на ходу просунул письмо в ящик, не забыв при этом выдохнуть облачко пара погуще, и продолжил движение.
«Шторка плавно двигается, хороший признак. Я бы ее, если ставил здесь пост, подзаклинил немного, чтоб вбрасывающий письмо подольше повозился», - по спине, игнорируя эти радостные мысли, пробежала струйка пота и впиталась в трусы где-то над ягодицами.
Мотивированно, ибо метет в глаза, наклонил лицо к земле и исподлобья проконтролировал идущих навстречу. Появился ли за последние секунды в потоке пешеходов кто-то новенький? Тетка с апельсинами в авоське, была. Раз. Еще тетка с коричневой кошелкой, была, два. Женщина с песцовым воротником, три. Две девчушки. Отлично, все старенькие!
Я начал было проверяться на наличие поста, ища глазами зеркала, как из-за дальнего угла дома выпорхнула, повернув в мою сторону, девушка.
- Черт, - глухо прошипел сквозь плотно сжатые челюсти.
Серая пуховая шапочка с длинными-предлинными, по пояс, ушами. Неприметное драповое пальтишко, приталенный силуэт. Коричневые сапожки до середины икр. Темно-бордовые колготки. И сумочка на плече, а на ней рука!
И вот хрен с такого расстояния, особенно в потемках, заметишь, есть у этой сумочки апертура или нет.
Я мгновенно взмок, вспоминая характеристики спецтехники. В голову сразу пришел худший вариант: «Имбирь». Шестнадцать кадров в секунду, дистанция съемки от пяти до двадцати метров.
Нет, сумка маловата, не влезет. «Заряд»? Тоже нет, тяжелая камера, на четыре с лишним килограмма. Была б видна тяжесть в сумке.
Девушка неторопливо приближалась, беззаботно поглядывая куда-то в сторону, через дорогу. Между нами осталось метров двадцать.
Если не кино-, а фотокамера? «Аякс», «Найлон» или новенькая «Зола»?
Голова налилась свинцом, и сквозь него с натугой всплыло «оптимальная дистанция съемки от трех до десяти метров».
Или это я, и моя паранойя?
Словно отвечая на этот вопрос, рука девушки чуть двинулась, доворачивая переднюю поверхность сумки точно в мою сторону, а сама она посмотрела сквозь меня расфокусированным взглядом.
«Твою бога-душу-мать!» - взвыл я мысленно.
В висках тугим набатом ударил пульс.
Так, наверное, почувствовал себя профессор Плейшнер, когда понял, какую подлую шутку сыграл с ним пьяный воздух свободы.
Еще не пришло осознание последствий, а сердце уже пропустило удар, как будто под ногами проломился стеклянный мост.
Ты еще не начал падать, но уже подробно изучил насмешливо щерящиеся внизу глыбы.
Тело еще не познало их твердь, а уже пришла боль.
Я еще сильнее наклонил голову и сделал два быстрых размашистых шага навстречу. Сильный толчок, и я, широко раскинув руки, заскользил по ледяной катушке. Девушка дернула сумочкой, но было уже поздно: я проехал мимо, в пол-оборота от нее, при этом зажатая в левой руке книга удачно прикрывала лицо.
Ледовая полоса закончилась, я коротко пробежался и заскользил по следующей, чуть развернувшись для контроля происходящего позади.
Оперативница, теперь я был в этом уверен почти на сто процентов, в растерянности притормозила было шаг, однако потом что-то чуть слышно коротко хрюкнуло (рация! - узнал я), и она продолжила движение.
Сошел с последней катушки и на ватных ногах побрел дальше, изо всех сил стараясь не изменить скорость ходьбы.
- Ну что, наигрался в Джеймс Бонда? - глумливо вопросил внутренний голос, - не в свои сани не садись. Это высшая лига, сынок. Готовь мыльно-рыльные, через неделю придут.
Идиот. И это я себя не оскорбляю, это я себя называю. Мальчишка. Так тебе и надо.
Я прислушался к звукам за спиной. Машина едет по карману? Будут брать? Уже все?!
Зазнобило и подвздошье налилось дурнотой.
Мимо неторопливо проехал серенький «Москвич». Я засунул нос в шарф поглубже. Благословенна метель, позволяющая мотивировано прикрывать лицо! Машина вывернула на проспект и затерялась в потоке оранжевых огоньков.
Свернул во двор, колоссальным усилием воли преодолев соблазн обернуться. Рано контролироваться, да и бесполезно пока.
«Что, что делать?! Изымать письмо? Поджигать ящик?» - в голове мысленно зашелестела страницами «Поваренная книга анархиста». - «Так, как изготовить запальный желатин... Первичные формы динамита... Пикриновая кислота... Аллё, пацан, вернись на землю!»
«Что делать, что делать...» - выдохнул я, - «да ничего уже делать не надо. Поздняк метаться. Проверяйся и едь домой».
Тот же день, поздний вечер.
Ленинград, Измайловский проспект
- Мам, - я устало опустился на табуретку и сонно потер глаз, а затем, совершенно неожиданно для себя широко зевнул. Спать. Упасть под одеяло, свернуться в рульку, забыть обо всем и спать... Но сначала надо завершить этот день.
- Что, Дюш? - мама продолжила перебирать гречу, вытаскивая из насыпанной на стол кучки сор и шелуху. Мусора набралось уже прилично, со жменьку, но и крупа уже почти вся пересыпана в кастрюльку на коленях.
- Вот, - я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр. - Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция, - поверх денег легла помятая бумажка с печатью.
- Ох, - мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. - Ох, Дюш...
Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект - из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.
Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.
- Ну-ка, ну-ка, - на лопатку легла папина ладонь, - давай, докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?
Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну, да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.
- Но-но... - помахал я пальцем, - спекуляция - это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!
- Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, - поставил папа диагноз, садясь. - И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?
- Нарушаю, - легко согласился я, - не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.
Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.
- О! - папа поднял палец, - добровольное признание тебе зачтется.
- Может, купить? - с тревогой вмешалась мама. - Сколько она стоит?
- Цельных пять рублей, - ответил я, - но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае, светит штраф в двести рублей. И то не обязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз... Да и... - я поколебался, но потом все-таки сказал, - мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция - вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.
- А зачем вообще весь этот огород городить? - задал папа ключевой вопрос, - денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем, сколько попросишь, всегда, никогда не отказываем.
Я потеребил кончик ноcа.
- Наверное, действительно, повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда мне нужен лишний рубль, чтоб девушку в кино сводить, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот...
Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, смотрел в потолок, что-то подсчитывая.
- И сколько получается на круг? - спросил он.
- Ну... Вот, сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. За вычетом всяких расходов - семьдесят пять рублей прибыли.
- А долго шил-то?
- Часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.
- Хех, - усмехнулся папа, - следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? - он испытующе взглянул на меня.
- Не-не-не. Это - хобби, и таковым оно и останется, - мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. - Детям - мороженое, девушкам - цветы.
- Хорошо, - сказал папа, - тогда вот тебе на мороженое.
И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.
- Вот, так правильно. Сорок рублей - компенсация понесенных затрат, чтоб можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное - в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайне мере, пока.
- А ничего так, удачный получился, - мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе. - А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!
- Дык, Ирочка, - он опасливо отодвинулся к стенке, - еще не поздно!
- Ну, - поднялся я, - не буду вам мешать. Знаю, мое слово - последнее, но я бы предпочел сестренку.
- Может, котеночка завести? - неуверенно предложил папа.
- Ты еще рыбок предложи завести! Сушеных, под пиво!
Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.
«Заигралось, дитя...» - неумолчным эхом носилось в голове. Затем откуда-то из дремучих глубин памяти выполз уродливый, где-то давным-давно случайно услышанный обрывок «пролонгация реверберации», и это была последняя мысль.
Я упал в сон, как с обрыва. Сначала под бессильными ногами зазмеились по стеклу трещинки, а потом начался медленный, но страшный полет-скольжение над мрачными лестничными маршами «нутрянки». Я считал этажи, почему-то вслух, на дари, и никак не мог дождаться последнего - шестого. Так и провалился в беспамятство в ожидании дна.
