Глава 3
Понедельник, 05 сентября 1977, утро
Ленинград, ул. Чернышевского.
День не задался с самого утра. Да что там день! Жизнь не задалась! Что по сравнению с этим предательски скисшее молоко и завтрак сухими хлопьями? Синти мрачно толкнула дверь консульства и, зайдя на территорию США, привычно огляделась. Увы, но пальм за ночь опять не появилось. Шепота теплого моря вдали - тоже. А ведь так хочется!
Она сто раз прокляла тот день, когда, выпучив глаза, побежала впереди собственного визга докладывать Фреду о странном иероглифе. Был бы ум - промолчала. Ну, не заметила я, имела право! И грелась бы сейчас на Тайване. Но нет, захотелось отличиться... И теперь эта подвисшая операция держит ее здесь как цепь каторжника. Дура, о боже, какая дура!
В коридоре столкнулась с новичками - сладкой парочкой недавно приехавших архивариусов. Вот понаберут же таких уродов в консульство! Отойдя, украдкой вытерла руку о юбку. Брезгует она такими. Да все тут брезгуют.
Нет, понятно, один из русских эмигрантов, может быть полезен, для него язык родной. Но почему у него взгляд такой глуповатый, вечная заискивающая улыбка и дурацкая страсть к коллекционированию значков? Сразу прицепился к ней с глупыми вопросами, где в Ленинграде собираются эти... как их... филателисты? Нет, не то... В общем, и термин дурацкий, и архивист такой же. И второй не лучше, вобла сушеная. Ходит, молча очками поблескивает, и пальцами мерзко хрустит на собраниях. Бр-р. Интересно, кто у них муж, а кто - жена?
Громко хлопнув дверью, она вошла в кабинет и, не здороваясь с Мередит, села за свой стол у окна. Война у них, война. Во-первых, эта сучка в последние месяцы ходит слишком довольная. Видимо, с Фредом у нее все сладилось. Нет, боже мой, я бы с ним на одной грядке не села, но обидно. А недавно, когда из-за плохого настроения все валилось из рук, эта подлюка намекнула что-то про ранний климакс, а потом мерзко хихикала, пока Синти соображала, как ответить. Нет, сообразить-то она сообразила, всю правду вывалила, не задумываясь... Да, может и не надо было всю-то... Ну, да ладно, что теперь поделаешь.
Синти налила кипятка, высыпала пакет «три в одном» и приготовилась, как начальство и приказало, думать. Вообще-то оно дало неделю на составление реалистичного плана. Ха, так и сказал, противно шевеля рыжеватыми прокуренными усами, - «реалистичного, а не как обычно. Пошевели между ушами».
Задание неожиданно захватило Синти, но чуть в другом ракурсе. Вот как бы так реалистично закрыть операцию и со спокойной совестью переместиться на Тайвань? Сходу приходила только одна заманчивая мысль: слить канал утечки русским. Тихо-тихо, аккуратно-аккуратно, но, чтобы факт засыпки инициативника не прошел мимо внимания Фирмы. И все, мавр сделал свое дело, мавр может умывать руки и ехать к морю.
«Об этом можно подумать», - решила она, помешивая жижицу, - «об этом стоит подумать. Только очень осторожно. Пока только подумать».
Резкий звонок вырвал ее из волнующих кровь мыслей.
- Синти, - голос у Фреда был холоден, как лед на полюсе, - иди ко мне, детка.
«Нет», - запаниковала она, пытаясь закрыть авторучку. Колпачок дергался как заколдованный, и никак не надевался на перо. - «Нет. Он же не может читать мысли, правда? Да еще на расстоянии! Успокойся, дурочка».
Помогло. Авторучка покорилась и легла на место, а Синти двинулась к боссу, постаравшись придать себе непринужденный вид. Но Фред лишь скользнул по ней раздраженным взглядом, и это было привычно. Она с облегчением выдохнула. Нет, похоже, не читает. Слава богу. Придет же такое в голову!
Выглядел он странно. Нервный, растрепанный больше обычного, недовольно жующий ус. Пожалуй... Да, пожалуй, она впервые видит его серьезно обескураженным. Приятное зрелище.
- Садись, - процедил он сквозь зубы и махнул в сторону стула у стены.
Синти села, одернула юбку, изобразила пай-девочку и преданно уставилась на босса.
- Лоханулись мы, похоже, - начал он, но тут в дверь постучались. - Да, заходите.
«Вот это да. А эти-то голубки чего приперлись?» - успела подумать Синти, удивленно разглядывая входящих в кабинет начальника станции архивариусов, - «уп-с... Архивариусы ли»?
Да, на работников канцелярского фронта они походить перестали. Куда-то стекли с лиц придурошные улыбки, исчезли выдающие неуверенность движения, взгляды стали одинаковыми - холодными и властными.
- Хм... - выдавил из себя Фред, - знакомься еще раз, Синти, обещанное усиление прибыло. Джордж и Карл. Работают под корягой, как ты, надеюсь, уже поняла. Вчера мы ту ситуацию погоняли, всплыла одна, хм... ранее не в полной мере оцененная нами подробность. Давай, девочка, напрягись, и выдай еще раз в самых мелких деталях тот свой забег по парку. Все, что помнишь. Вообще все, вплоть до того, что и где у тебя чесалось.
Синти откинулась на спинку, дунула на челку, и, заведя взгляд на потолок, стала вслух вспоминать полупрозрачный весенний парк, еще не крашеные скамейки, тяжелые бетонные мусорницы, шахматистов на солнышке и натыкающиеся на нее взгляды прохожих.
- Глупо, - заметил Карл, - в таком приметном костюме идти на операцию.
- А что делать? - развел руками Фред, - она всегда в нем по парку бегала. Местная достопримечательность, можно сказать. Сменила бы костюм - насторожила бы наблюдателей.
Опять поплыли аллеи, влажный гравий под ногами и черточка на дорожке в первой «мертвой зоне».
- Вспоминай штрих, - приказал, нависая над ней, Карл, - чем могло быть нарисовано? Пальцем? Палкой? На какую глубину? Равномерна ли ширина? Как вывернут гравий? Форма штриха в начале и конце?
Синти зажмурилась, пытаясь выдавить из памяти более четкую картинку, и не преуспела.
- Я ж бежала. Хорошо хоть черту заметила, - принялась оправдываться она.
Карл и Джордж многозначительно переглянулись.
- Хорошо, - неожиданно мягким голосом согласился Джордж, - отложим на потом.
Нераспустившаяся сирень, темная застоявшаяся вода, выгнутый дугой мостик, мужчина и женщина средних лет ошалело смотрят на бегущий американский флаг. Поворот, вторая «слепая зона» и иероглиф «эр». Восторг и уверенность. Обогнула подростка. Шок в третьей «мертвой зоне». Пустая четвертая зона, пятая. Еще круг. «Сань» в третьей зоне.
- Все, стоп, - скомандовал Карл. Главный он у них, что ли? - В первый раз этого знака точно в третьей зоне не было?
- В двух предыдущих зонах-то я увидела? А здесь уже ожидала. Нет, точно не было, - в этом Синти была уверена на сто процентов.
И ее начали потрошить. Покажи на карте трассу. Сколько метров круг? Сколько времени бежишь? У подростка была в руке ветка? Какой длины? Кончик мягкий или твёрдый? Хорошо, потом... Как одет? Особые приметы? Хорошо, потом...
- Ну что, - подвел черту Карл, - надо рыть глубже. Синти, тебя когда-нибудь гипнотизировали?
«Что»? - взгляд Синти испуганно заметался. - «Что он сказал?! На что намекает? Нет, не хочу! У меня есть кое-какие нехорошие мысли. И знать их никому не надо»!
- Нет, - выдавила она с трудом и сцепила под столом кисти.
- Не волнуйся так. Это обычная, абсолютно безвредная процедура.
«Да-да, ищи дуру».
- Она поможет тебе вспомнить важные подробности...
«Иди нахер»!
- ...и с честью выполнить важное для нашей страны задание.
«Он меня что, за малолетнюю идиотку держит»?
- Мы будем задавать вопросы только относительно этой ситуации с инициативником.
«Вот их-то я и боюсь».
- Фред будет присутствовать и контролировать нас.
«Успокоил, мля...».
Синти еще раз дунула на челку и лучезарно улыбнулась:
- Конечно, я готова.
«Хрен вы меня в гипноз без моего согласия введете»!
- Вот и отлично. Сядь поудобнее. Расслабься. Вот так, молодец.
«Сам булки свои расслабь, козел старый», - мысленно огрызнулась она.
Карл стянул с безымянного пальца золотое кольцо и привязал его к нитке. Джордж тем временем по-хозяйски освободил половину стола Фреда, выложил пачку бумаги, коробку карандашей, ластик и, похоже, собрался что-то рисовать.
- Кстати, о наблюдательности, - мягко зажурчал Карл, - ты же знаешь, что Земля вращается вокруг Солнца? Приметы этого разбросаны вокруг нас в повседневной действительности, нужно только их заметить. Это привычные нам движения теней, восходы и закаты. Прекрасные закаты и прекрасные восходы, особенно в южных широтах, не правда ли, джентльмены? Когда расслаблено полулежишь в шезлонге и тянешь через трубочку какую-нибудь пиноколаду. Ты пила пиноколаду, Синти? Прелесть, правда? Помнишь тот особый вкус во рту и умиротворение вокруг? Есть менее заметные приметы, которые доступны лишь особо внимательным людям. Ты, Синти, должна нарабатывать наблюдательность и дальше, если хочешь стать отличным специалистом. Вот, видишь это колечко? Оно слегка раскачивается взад-вперед. Вроде бы ничего необычного? Но приглядись, плоскость колебания чуть-чуть смещается, правда? Обрати внимание, я ничего для этого не делаю, моя рука неподвижна и расслаблена... А кольцо качается... Взад-вперед... И смещается, незаметно, но смещается... А рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Расслаблена... Рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Восемь, девять, десять. Просыпайся, Синти.
- А? - она ошалело моргнула и пошевелилась, разминая затекшее тело, - какого черта?
- Все хорошо, - отмахнулся Карл, - отдыхай.
«Ка-а-азел!» - догадалась она, - «нет, ну какой козел!»
Тут она вспомнила, чего именно боялась, и сердце ухнуло куда вниз. Медленно-медленно, осторожно-осторожно обвела взглядом присутствующих. Слава богу, на нее никто не смотрит. Стоят у стола и разглядывают какой-то рисунок.
«Уф-ф-ф... Кажись, пронесло. Но как развел, скотина...» - она с уважением посмотрела на Карла и сладко потянулась, вставая. - «Ох, и нихера себе! Четыре с половиной часа прошло!»
- Ну, что удалось из меня выжать? - она попыталась просунуться между мужчинами.
- Вот, полюбуйся, - Фред протянул плотный шероховатый лист, - фоторобот получился.
Сначала ей показалось, что это фотография, лишь потом дошло, что в руках у нее карандашный рисунок.
- Ух... Обалдеть! Здорово как! А кто рисовал?
- Я, - устало улыбнулся Джордж.
- Фантастика! А меня нарисуешь?
- Синти, - одернул ее Фред, - смотри на портрет. Вспоминаешь?
- Неа... Говорю ж, мельком взглянула, - она еще раз прошлась взглядом по рисунку и протянула разочарованно, - да... Мало. Фиг по такому найдешь.
- Уходящий профиль называется, - пояснил Джордж, - да, лицо видно сбоку и чуть сзади. Щека, глаза, брови, а основание носа прикрыто скулой... А вот ухо было открыто, и ты запомнила его качественно. А, между прочим, форма ушной раковины индивидуальна и с течением жизни не меняется. В отличие от черт лица подростка.
- Кстати, - вмешался Фред, туша в воздухе спичку, - для советских старшеклассников необычно короткая прическа. Обычно они носят волосы заметно длинней. Обратите внимание на улицах.
- Не факт, что он как-то с этим связан, - попыталась придавить нездоровый оптимизм Синти, - ребенок как связной...
- А что, неплохой вариант, между прочим, - отозвался Фред, выпуская дым в потолок, - на школьников КГБ внимание не должно обращать. Если пофантазировать... Ну, предположим, отец и сын хотят свинтить с Советов... Отец имеет информацию, сын-единомышленник работает как малозаметный связной... Как вариант, а, Карл?
- Всяко лучше, чем было сутки назад, - без энтузиазма отозвался тот, - как искать по ушной раковине подростка в Ленинграде я пока не представляю. Даже если убрать наблюдение КГБ за нами. Но эта ситуация с отсутствовавшим, а потом появившимся сигналом... Это пока единственная наша зацепка. Будем разматывать.
Понедельник, 05 сентября 1977, день
Ленинград, ул. Москвиной
Пора. В два торопливых глотка, не чувствуя от волнения вкуса, влил в себя остаток кваса, сунул пузатую кружку краснолицей продавщице и шагнул вперед, выходя из-за белой бочки на середину тротуара. Беззаботно спешащая домой Тома налетела на мой взгляд, как на стену и, что-то сдавленно пискнув, попыталась сдать назад.
- Ну, - пристально вглядываясь в девушку, я сделал еще пару шагов навстречу, - так и будешь всю остатнюю жизнь от меня бегать?
Она промолчала, несчастно глядя куда-то вниз и вбок, лишь на скулах ее все ярче разгорались пятна нервного румянца, да на тонкой загорелой шее над кружевом белоснежного воротничка загуляла жилка.
Мое горло перехватило горькой нежностью. Хотелось схватить девушку в охапку и, забившись в какой-нибудь темный и безлюдный закуток, до самого вечера жалеть эту ненароком контуженную случайным и, наверняка, мимолетным чувством. Я с большим трудом подавил этот безумный порыв, и протянул руку:
- Давай уж портфель, горе... Пошли домой.
Она мотнула головой и спрятала портфель за спину. Вышло так несвоевременно комично, что я против воли улыбнулся. Теплый ветерок, что хулиганил в переулке, тут же подхватил и уволок вдаль мою горькую печаль, оставив взамен спокойную уверенность.
Все пройдет и это тоже. Фигня все это. Жизнь прожить - не поле перейти, можно и споткнуться. Один раз.
Я оценивающе посмотрел на фигурку перед собой. Нет, не отдаст портфель.
- Хм... Ну, тогда просто пошли.
В молчании мы неторопливо шагали по тихому переулку, а еще не знающее о наступлении осени солнце жарило нам промеж лопаток.
Я осторожно покосился на девушку. Немного изменилась за лето, еще больше похорошев. Или это я подрос и теперь смотрю на нее чуть под иным углом? Или соскучился без меры?
- Слышала, - забросил я удочку, - Набоков умер? В июне.
Тома впервые прямо взглянула на меня:
- Нет, - удивленно дрогнула бровь, - только про Элвиса Пресли слышала.
- Ну да, и он тоже, - кивнул я, припоминая.
Память сначала сопротивлялась, словно раковина, нежелающая расставаться с замурованным сокровищем, а затем, внезапно сдавшись, выплюнула строчку, да прямо на язык; не успел я сообразить, как из меня громко вырвалось: «we're gonna rock, rock, rock, 'til broad daylight».
Я остановился, изумленно хлопая ресницами.
- Это, что... Я... Я не сфальшивил? Том? Или... Или мне показалось?
Уголки ее губ, до того поникшие, начали задираться вверх, а в милых глазах словно включился теплый свет.
- Нет, стой, - я опустил портфель, решительно расправил плечи, гордо вскинул голову и пропел. Потом, сконфуженно прокашлявшись, попробовал еще раз.
- О, щи-и-ит... - растерянно развел руками. - Но ведь в первый раз получилось, Том? Ну, как же так?
Она покусывала губы, пытаясь сдержаться, потом фыркнула, сдаваясь. Наш смех радостно переплелся, слился воедино и улетел, отражаясь от старых стен, в голубое небо. Мы смеялись, наконец-то открыто глядя друг другу в глаза, и это было так здорово, так легко и освежающе, словно в распаренную июльским солнцем комнату ворвался через распахнувшееся окно порыв освежающего бриза и разом выгнал прочь скопившуюся духоту.
Пошли дальше, а расстояние между нами хоть на чуть-чуть, но сократилось. Сантиметров на двадцать, прикинул я. Еще намного дальше, чем было в мае, но уже ближе, чем первого сентября. Мне удалось выломить из выросшей между нами стены первый кусочек. Похоже, раствор там не очень качественный...
Тома еще раз усмехнулась, вспоминая мой бенефис, а потом, быстро блеснув на меня глазами, уточнила:
- А при чем тут «щит»?
- Какой щит? - не понял я.
- Ну... ты сказал «о щи-и-ит», - довольно похоже передразнила она меня.
- А... Это такое слово на великом и могучем английском, которое воспитанным леди знать не следует. Кстати, об английском... - заговаривай ее, Дюха, заговаривай, гони любую пургу, лишь бы молчание не висело. - Покойный Набоков - удивительный случай. Сначала он стал известным русским писателем, а потом, начав с нуля, стал заметным англоязычным писателем. Представляешь, как это сложно - владеть словом на выдающемся уровне сразу на двух языках? Двуязычные писатели бывают, но, по-моему, Набоков единственный из них, кто стал знаменит в обеих ипостасях.
- Здорово... Хотела бы я так язык выучить, - с завистью в голосе сказала Тома и вздохнула. Да, назадавали нам сегодня по инглишу - мама не горюй.
- Знаешь... Похоже, что выучить его до такого уровня обычным людям не по силам. По последним данным разведки, где-то между двумя и четырьмя годами у ребенка есть окно возможности. Если в этом возрасте постоянно разговаривать с ним на нескольких языках, то он их все схватывает на лету, и они будут для него родными. А потом эта форточка захлопывается и приходится зубрить языки уже годами. Кстати, редко, но у некоторых эта способность остается на всю жизнь.
- Полиглоты? - Тома ощутимо расслабилась.
- Да, они. Клеопатра, по сведениям исторических источников, свободно изъяснялась на десяти языках, Толстой знал пятнадцать, Грибоедов и Чернышевский - по девять. А в доме Набокова в его детстве говорили сразу на трех языках: русском, английском и французском - вот он всеми тремя и владел как родными.
Кончик ее носа брезгливо сморщился:
- Что-то как-то мне этот Набоков не пошел. Гадость редкостная, - мы добрели до ее парадной и остановились напротив друг друга. Тома опустила портфель на землю и продолжила, чуть покраснев, - ну... У нас дома была одна его книга. Я потихоньку прочла. Написано красиво, но читать противно. Зачем такое писать? Какую идею он хотел донести? Не понимаю...
- Это ты о «Лолите»? - глаза ее забегали и она, еще гуще покраснев, кивнула. Я продолжил: - Ну да, есть такое, согласен. Но ты учти следующее. Он был аристократ, сноб и талантливый провокатор. «Лолита» на уровне сюжета - это осознанная провокация, достигшая своей цели. Но как писателя, его интересовали не идеи и сюжет, а стиль и слог как способ извлечения эмоций из души читателя. Он - инструменталист, разработчик языка. И вот здесь он бесподобен. Именно так его и надо воспринимать.
- Но неужели нельзя было выбрать другой, приличный сюжет! Грязь какая-то отвратительная получилась, прилипчивая... Прочла, и внутри зудело и чесалось, как будто вся я - старый расцарапанный укус. Приличный писатель не должен такие гадости делать, - глаза Томы возмущенно блестели, она говорила все быстрее и громче.
Мы еще немного поспорили. Под конец, каюсь, не сдержался - на мое лицо проскользнула-таки зловредная улыбка. Тома, заметив ее, запнулась и с недоумением оглянулась.
Да, милая, да! Мы уже минут десять топчемся у твоего подъезда!
Видимо, эта же мысль пришла в голову и Томе. Пару секунд она с превеликим изумлением смотрела на меня, до глубины души пораженная моим коварством, а затем подхватила портфель и ломанулась в дверь. Я помог ей совладать с тяжелой пружиной и остановился на грани света и полумрака, прислушиваясь к стремительно удаляющемуся поцокиванию.
- До завтра, Тома, - бросил в полутемноту.
Каблучки замолкли.
- До завтра, - неуверенно прозвучало в ответ откуда-то сверху.
Я широко улыбнулся и закрыл дверь. До завтра. До завтра, черт побери, до завтра!
Среда, 07 сентября 1977 года, день
Ленинград, Литейный пр.
Покорно хрустели под ногами желто-бурые листья. Из сквера, что протянулся вдоль куйбышевской больницы, тянуло горьковатым запахом.
«Вот и осень золотая. Надо бы в Пушкин или Павловск выбраться, проверить. А, кстати...» - я задумчиво придавил лист, что беззаботно подвернулся под ногу, и притопнул, втирая в асфальт. - «Как бы Томку туда вытянуть? Надо с Ясей посоветоваться, она девочка умная. Хм... Решено. Пора заканчивать этот балаган с шараханьем от меня. Вроде позавчера нормально поговорили, а с утра опять началось: взгляд сквозь меня, наигранно гордый поворот головы и голос с холодком».
От принятого решения полегчало, и холодный сосущий ком, поселившийся у меня подвздохом в первый осенний день, немного затих.
Я шел, пристально вглядываясь в лица и фасады. Казалось бы, что такое треть века для города? Те же улицы, те же дома, и уж, точно, то же небо над головой и тот же воздух струями течет мимо. Но многочисленные мелочи меняют все. Он - другой, этот город. Здесь чаще думают о мире полдня, чем о следующем дне. Здесь зло еще стесняется быть злом. Он добрее. Веселее. Беззаботнее.
Я чуть замедлился, проходя мимо полукруглого садика и вглядываясь в детей, что расселись на стульчиках. Ох, и давно я не видел на улицах детей с мольбертами... На листах прорисовывались классические формы фронтона и чаша со змеей, заменившая когда-то памятник принцу Петру Ольденбургскому.
Кто сейчас о нем помнит, кроме историков?
А вот и моя цель - «Старая книга» на углу. Конечно, куда ж она денется... Но так приятно убедиться в этой мелочи лично. Сколько ж я тут не был? Похоже, вечность.
Хотя нет, в этот раз я от вечности увернулся и пошел на второй круг. Повезло.
С предвкушением шагнул в зал и вдохнул благородный, полный достоинства запах старых книг. Ох, хорошо-то как! Такой зрелый запах настоящей вещи нечасто встретишь, разве что на заваленном водорослями берегу океана или в сосновом лесу в июле. Или ткнувшись носом в ямку между шеей и плечом своей женщины, над тонким изгибом ключицы...
Я глупо заулыбался, и волна радостной ностальгии поволокла меня к полкам.
Первым в руки попался темный увесистый том, привлекший взгляд тонким золотистым тиснением готических букв на корешке. Фауст Ленау, тысяча восемьсот шестьдесят четвертого. На форзаце чье-то послание, долетевшее сквозь десятилетия. Грустно от мысли о том, что нет уже ни того, кто аккуратно окунал перо в фиолетовые чернила, ни того, о ком он думал, старательно выводя слова... Осталось лишь четыре строчки неторопливого каллиграфического почерка на незнакомом языке. Но тень тех людей легла на книгу, придав ей индивидуальность. Солидные, плотные, неровного окраса листы пахнут временем, взглядами и светом тусклой сороковаттки. А, пожалуй, еще и свечами. Легкий маслянистый отпечаток пальца на потертом уголке страницы... Возможно, ее листали в венском кафе за чашкой в два глотка? Чудится мне от тома тонкий оттенок кофе и ванили.
Книги, на которых время еще не проставило свой экслибрис, не пахнут, а воняют свежей краской и клеем. Разница как между коньячным спиртом и дорогим коньяком. Впрочем, и у них есть шанс на благородную старость.
Я еще раз вдохнул уютный запах, угадывая в нем легкую горчинку тоски по ушедшему и с уважением вернул книгу на место.
Стопка дореволюционных журналов русского географического общества. Гидрологические карты Колчака, сообщение об отплытии экспедиции Русанова...
Минут через двадцать я насильно погнал себя в другой отдел. Я сюда по делу пришел - надо разумно потратить выклянченные вчера пять рублей. Мотивировка «на книги для подготовки поступления в институт» сработала безотказно, и папа безропотно выдал синенькую бумажку.
Начну, пожалуй, с матана, чтоб преобразовывать длинные-предлинные формулы аналитически. Взять тройной интеграл символьно - это звучит гордо! Конечно, совсем скоро, с появлением математических сопроцессоров и переходом на численные методы, практическая значимость всей этой аналитики устремится к нулю. Но так то прикладное значение, а как базис он - ого-го! Без матана ни теорию функционального анализа не потянуть, ни топологию, ни теорию вероятности. Да и в теоретической физике без аналитических преобразований никак - достаточно того же Максвелла вспомнить. Бог был математиком очень высокого уровня.
Выудил из второго ряда трехтомник Фихтенгольца, потертый, с карандашными пометками на полях. Пойдет, тем более за такую смешную цену. Перетряхнул полки и добавил сверху Понтрягина с Колмогоровым, а затем поволок находки к кассе. На первое время хватит.
И срочно нужна финансовая независимость. Не бегать же каждый раз к папе с протянутой рукой?! Деньги в моем положении - не проблема, но надо срочно придумать обоснование, откуда они могут у меня появляться.
Пятница, 09 сентября 1977, вечер
Ленинград, Измайловский пр.
На ужин была «синяя птица», тушенная в сметане, и картошка. Я дождался момента, когда сытость уже привела родителей в благодушное настроение, и запустил свой стартап, заявив:
- А я решил себе хобби завести.
- Ммм? - папа с интересом обернулся.
- Мам, ты не против, если я твоей швейной машинкой попользуюсь?
- А? - неподдельно изумилась она и поперхнулась чаем.
- Что? - пораженный папа шлепнул ей ладонью промеж лопаток. Она с облегчением вдохнула и убрала пальцем выкатившуюся слезинку.
- Мне кажется, что шить - не сложно... - с энтузиазмом продолжил я, - хочу попробовать. Я в журнале выкройку рубашки нашел, можно? А, можно?
Этой просьбой я сделал им вечер. Ничего, это было ожидаемо. Я невозмутимо допивал чай, отвечая на заковыристые вопросы.
Машинка? Да чего сложного-то? Нитку заправляй, да шей, ты ж неделю назад мне форму подшивала, я наблюдал. Ткань? Да купил метр восемьдесят смесовой. Ой, мам, а сколько там тканей интересных! И дешево-то как! Сколько сшить всего можно!
Последнее было правдой. До-фи-га! Очень, очень много разнообразных и качественных тканей в продаже, аж глаза разбежались. Поле непаханое. Шей - не хочу!
Когда шквал вопросов и подколок сошел на нет, я заставил папу поработать манекеном. Уже на этапе съемки мерок он что-то заподозрил, видимо, слишком уверенно я себя вел, и дальше мама давилась ухмылками в гордом одиночестве. Папа же посматривал скучный ничейный футбол и одним глазом косил в угол, где я, для виду поглядывая в «Работницу», сначала вычерчивал на кальке выкройку, а затем раскатал материал и начал кроить.
- Эк ты ловко ножницами, - заметил он, окончательно отворачиваясь от телевизора.
- Это ж не топор, - откликнулся я, - вот с тем бы намучался.
- Кхе... Причем тут топор? - с недоумением уточнил он.
- А... Ты не знаешь, - сообразил я и, продолжая кроить, пояснил, - слово «рубашка» происходит от слова «рубище». Ну, это очевидно... Сейчас так называют ветхую одежду. А вот раньше «рубищем» была одежда из грубой толстой ткани, обычно со швами наружу. Кроили кое-как, шили из разновеликих кусков и лоскутков. А вот эти самые куски, в связи с отсутствием ножниц, рубили из ткани топором. Поэтому - «рубище». Сам понимаешь, какого качества выкройка тогда получалась.
Кряхтя от натуги - все-таки пуд веса, поставил машинку на стол и снял деревянный чехол. Под ним был цельнотянутый аналог «Зингера», отличающийся от оригинала лишь росписью под хохлому. Отличный аппарат. Шьет только прямыми швами, но, зато, в умелых руках - высочайшего качества. А с оверлоком и петлепробивочной машинкой я потом что-нибудь решу, когда время придет.
Ножную педаль на пол, шпульку в челнок... Две катушки ниток в гнезда... Нити под лапку. Готово. Сложил лоскуток и прогнал шов. Хм, верхний чуть петляет. Я подрегулировал натяжение нитей и повторил, закончив реверсом.
Мама, услышавшая что-то в уверенном стрекоте машинки, тоже повернулась в мой угол.
- Мам, проверь, - попросил я.
Она придирчиво осмотрела мой шов, подергала.
- А неплохо, Дюш, неплохо. Для первого шва так и вовсе отлично.
Ха! Первого шва... Да я подкачал себе сорок лет портняжного опыта. Вот сейчас чутка потренируюсь, руки навык наработают, и я буду вас сильно удивлять.
Погонял разные швы еще минут десять. А мне нравится! Черт, мне нравится творить с нитками волшебство, под равномерное мелькание иголки и уютный стрекот. Есть в этом что-то медитативное, умиротворяющее.
Постепенно пришло понимание. Я стал чувствовать натяжение материи, различать ритм и видеть за выкроенными кусками цельную вещь.
- Ну-ка, встань, - скомандовал папе, - повернись. Руки вверх. Теперь слегка наклонись вперед, - чуть прищурившись, перевожу взгляд с выкроек на безропотного папу и обратно. Угу, понятно, надо учесть легкую асимметрию грудной клетки. - Садитесь, пациент.
Под чуть нервные смешки родителей внес небольшие изменения в выкройки.
Через полтора часа рубашка вчерне была готова. Без воротника и манжет - они лежали отдельно, привыкая под прессом к клеевой бязи. Ох, и намучался я с ней... Еще петли осталось обметать и пуговицы пришить. Но это завтра.
Пятница, 16 сентября 1977 года, день
Ленинград, 8-я Красноармейская ул.
- Давайте смелее, - напутствовала нас Биссектриса, - покажите этому биному, где раки зимуют. А учебнички закрыли и на край, на край положили.
Смешно двигая бровями, Паштет последний раз погипнотизировал треугольник Паскаля, словно пытаясь навечно впрессовать рисунок в сетчатку, и решительно захлопнул книжку. Да, я его неплохо поднатаскал за весну, но любви к математике он по-прежнему не испытывает. Вот и сейчас Пашкин взгляд, брошенный на портрет Ньютона на стене, был наполнен отнюдь не благожелательностью.
- Тетрадочки для контрольных открываем, - продолжала, словно слегка пританцовывая, резвиться у доски Биссектриса. - Первый вариант решает легонькие задачки с левой доски, второй вариант с правой.
Я, чуть прищурившись, пробежался по формулам и фыркнул. И правда простенькие, на раз решаются. Разложить на многочлен сумму двучленов в шестой степени. Тут даже думать не надо, бери, да пиши... Неужели кому-то сложно? Крутанул головой, оглядываясь.
Через проход елозит хитрожопый Сема. Вот ведь может сам все решить, мозги светлые, но нет, уже сейчас ищет путь полегче. Поверх учебника вроде как небрежно брошена металлическая линейка, на задней поверхности которой тонкой иголкой выцарапаны формулы, видимые только под определенным углом. И ведь не лень было их выводить!
Сидящая за ним Кузя ловко пристраивает шпору под юбку. Учуяла блуждающий по бедрам взгляд и, приветливо улыбнувшись, на пару секунд поддернула край еще сантиметров на пять повыше... Я оттопырил большой палец вверх и быстро отвернулся, предчувствуя, как через мгновенье запылает лицо. Не помогло... Покрасневшие уши выдали меня с головой, и сзади летит ее довольное хихиканье. Паршивка!
Ладно, будет и на моей улице праздник...
Сосредоточился, с трудом отринул земное и быстро набросал ответы, а затем под завистливый вздох догрызающего авторучку Паштета отодвинул тетрадь вбок. Давай, дружище, качай мозги, пригодятся. А у меня есть полчаса на произвольную программу - функциональный анализ.
Теперь я использую каждую кроху свободного времени для прокачки. Дни пролетают незаметно, вот я уже почти полгода как здесь, а что сделано?
Нет, ну кое-что, конечно, удалось... Но мой корабль все так же прет на рифы, и подметными письмами курс не изменить. Пока лишь чуть укрепил корпус, но этого мало. Надо пробираться поближе к штурвалу.
Чертов возраст! Вот уж никогда не думал, что молодость может быть проклятьем. Было б мне хотя бы лет на десять больше...
Ладно, отставить сожаления, неконструктивно. Открыл очередную рабочую тетрадь и начал покрывать листы, актуализируя свои представления о непрерывных спектрах дифференциальных операторов. Ничего, подтяну этот раздел, можно будет о вейвлетах подумать, скоро это направление станет и модным, и востребованным.
Та-а-ак... Ввожу символ Вейля произвольного оператора А... Последовательность центров шаров является фундаментальной и невозрастающей, а, значит, имеет предел...
На некоторое время я выпал из действительности, блуждая по бесконечномерным топологическим векторным пространствам и их отображениям. Очнулся от Пашкиного тычка под партой и сообразил, что уже некоторое время за затылком у меня кто-то возбужденно посапывает.
Биссектриса! Я медленно оглянулся на нависшую над моим плечом учительницу.
- Да все верно, - притопнула она. - Если банахово пространство рефлексивно, то единичный шар слабо компактен! Точно знаю!
Я с удивлением приподнял бровь. Она поняла:
- Я, между прочим, ученица Брадиса. Хорошая, - с забавной гордостью сказала она, - да и, вообще, это лишь третий курс. А вот откуда ты...
Она прервалась, цапнула с парты тетрадь для контрольных и быстро просмотрела мои ответы. Затем пришла очередь рабочей тетради. Похмыкивая, неторопливо пролистала несколько страниц, затем кивнула каким-то своим мыслям и сказала:
- На перемене задержись.
Боже, опять! С англичанкой тогда выкрутился, и пусть она меня время от времени препарирует взглядом, но вопросов больше не задает. Даже пару раз, под видом проверки знаний, подсовывала журналы с трудными для перевода местами. Смешно, но слово «digital» она пыталась вывести из «digit» в смысле «палец». Ха, «пальцевое управление...» О «цифре» в технике тут пока знают только специалисты.
Теперь придется «лепить горбатого» Биссектрисе. Ну... Все равно рано или поздно это придется делать и неоднократно. Потренируюсь.
Дежавю, натуральное дежавю. Опять дверь отсекает меня от коридора, опять я мнусь на стуле перед учителем.
- Ну, Андрей, рассказывай, - она оживленно наклонилась ко мне и чуть ли не облизнулась от предвкушения.
- Эээ... - начал я, - собственно... Пошло. Само. Вот.
- Содержательно, - кивнула она с усмешечкой. - А дальше?
Я потеребил нос.
- А дальше Паштету помогал. Он нормально сдал и перешел в девятый, а я за пару недель закончил школьную программу и взялся за матан. Вот.
- Ага, - понятливо кивнула она еще раз. - Но между матаном и функциональным анализом есть небольшая дистанция. Во-о-от такусенькая, - она свела большой и указательный пальцы почти вплотную и внимательно посмотрела на меня левым глазом сквозь образовавшуюся щелку. - Семестров на пять.
- Ну, а что там такого? - прикинулся я валенком. - Матан, дискрет, урмат, дифуры... Да и я по верхам иду, бессистемно, для общей эрундиции... И целое лето было... И полсентября...
Она выслушала меня, помолчала.
- Ну да, ну да, - покивала, словно соглашаясь. - Но я себе это плохо представляю. Точнее, совсем никак не представляю. Ну-ка, разложи косинус в ряд Тейлора.
- Да не вопрос, первый семестр... - оживился я и набросал ответ. - Вот... Сходимость плюс-минус бесконечность.
- Так-так... - она с азартом нависла над тетрадью. - А если заменить косинус на натуральный логарифм от один минус икс квадрат?
- Эээ... - я призадумался, рассеяно шаря взглядом по темно-коричневой доске за ее спиной, - от минус единицы до единицы.
- В уме?! - всплеснула она руками.
- А что сложного? Ближайшая и единственная особая точка в пространстве комплексных чисел для логарифма - ноль. Достигается при икс равном единице. Отсюда область сходимости ряда вокруг нуля равна единице.
Биссектриса ошалело покосилась на меня, потом что-то прикинула про себя и покачала головой:
- Ну, можно и так... Или пойти другим путем: производная разлагается в геометрическую прогрессию, сходящуюся при модуле икс меньше единицы.
Я на пару секунд прикрыл глаза, соображая, потом согласился:
- Да, так тоже можно, ведь дифференцирование-интегрирование не меняет радиус сходимости.
- Мда... - она неторопливо изучила меня серьезным взглядом. - И когда у тебя это прорезалось, говоришь?
- В смысле, когда математика стала интересной? - ход ее мысли мне не понравился. - Весной, когда стало известно, что два класса сливают. Чтоб Паштету объяснить, сначала надо было сначала самому понять. А понимать оказалось неожиданно интересно и красиво.
- И английский у тебя тогда же изменился... Эля рассказывает регулярно, - она изучила взглядом мою макушку и огорченно покачала головой. - Каким же местом ты, Андрюш, ударился? Эх... Научиться бы так прицельно бить... Да я бы работала, не покладая рук! На выходе из школы с дубиной! Никто бы не ушел обделенным!
Я захихикал, представив.
Она пригорюнилась:
- Уходить в матшколу будешь? В двести тридцать девятую?
- Ни-ни-ни, - ужаснулся я. - Я на пару лекций на матмех сходил. По книгам быстрее темы понимаю. Так что - самостоятельно. Побуду какое-то время математическим дилетантом.
- Смотри... О! - встрепенулась она. - Я могу во Дворец Пионеров тебя сосватать, там кружок сильный, Сергей Евгеньевич Рукшин ведет. Подумай. Читать книги мало, даже если каким-то чудом тебе удается их понимать. Математика - это единственный предмет, который развивает мозг путем решения задач.
Я помолчал, соображая. Права она, права... Как же мне из-под этой правоты вывернуться?
- Понимаете, Светлана Павловна, боюсь я «спортивной математики». Они ж в кружках натаскивают на Олимпиады. Это - специализация, а я не хочу заужаться уже сейчас. Я готов в Олимпиадах участвовать. Но специально к ним готовиться - увольте. Да и почитал я в «Кванте» задачи прошлых лет... Они мне в основном по силам.
- На районную тебя записываю? - вычленила она главное.
Я обреченно вздохнул и махнул рукой:
- Пишите...
Суббота, 17 сентября 1977, утро
Ленинград, Измайловский пр.
Утром, в тот небольшой промежуток времени, когда родители уже ушли на работу, а я еще нет, извлек припрятанный в развалах журналов листочек и еще раз пробежался по списку. Швейная машинка дает вполне себе нормальную строчку. Теперь нужен материал для задуманного. И я накрутил телефонный диск.
- Квартира Сергеевых? Доброе утро, а Ваню можно?
В трубке раздалось удаляющееся пошаркивание, затем где-то вдали что-то забормотали, и вот мой торговый агент бурчит недовольное «аллё».
- Гагарин, привет.
- Привет... - голос его напрягся. - Кто это?
- Ммм... Москвич весенний, «Балканы», - я делаю паузу, дожидаясь, пока информация продерется сквозь еще сонные Ванюшкины извилины. - Вспомнил?
- А! Ага! - неподдельное оживление на том конце провода. Ну да, комиссию он тогда получил знатную, да еще и в ресторане откушал. - Надо что?
- Так точно, - бодро откликнулся я, - ты сегодня на пост заступаешь? Дело есть.
- С обеда буду... Даже чуть раньше, часов с двенадцати, - с готовностью отрапортовал он.
- Отлично, - обрадовался я, - давай так... Я где-то в два - два пятнадцать к Думе подгребу, будь в пределах видимости, oкей?
- Может, что заранее подготовить? Ты скажи, я пройдусь пока.
- Эх, Гагарин, Гагарин... - с укоризной протянул я и добавил мечтательно, - в армию бы тебя отдать. Причем в войска связи.
- Это зачем? - растерялся он.
- Да чтоб назубок выучил правила радиообмена при общении по открытым линиям.
Гагарин закашлялся, потом уточнил вдруг севшим голосом:
- Значит - правда? А я думал, врут...
- Думал он... - проворчал я, - а чувство самосохранения в тебе спит глубоким сном? Ладно, встретимся - проинструктирую. И чтоб от зубов отскакивало потом.
В назначенное время Ванюша терся у подножия Думы. При виде меня в глазах его вспыхнула неподдельная радость, и он быстро-быстро доскреб палочкой остатки крем-брюле со дна картонного стаканчика.
Я с завистью огляделся, определяя ближайшую точку продаж. Местное крем-брюле было одной из вновь приобретенных радостей жизни. Нет больше в мире такого мороженого, сделанного по ГОСТу аж сорок первого года. Нет и, увы, не будет. Хотя... А для чего здесь я?
Сначала я озадачил Гагарина поиском новых джинсов и кроссовок взамен тех, из которых я за лето вырос.
-- Ливайс нужен, - дал я указание.
«Так», - лениво ковыряясь уже во втором стаканчике, думал я, ожидая Ваню с добычей, - «пару рулонов джинсы куплю с заднего хода. Даже знаю у кого и где. Греческая - нормальная, разницы никто не заметит. Нитки... Нитки пойдут обувные нейлоновые, пару катушек с «Красного треугольника» у работяг куплю и проварю в луковой шелухе до цвета охры. Самое то будет. Штампы на карман джинсы еще, слава богу, не ставят. Ручной пресс для установки клепок и пуговиц найду. Что б в СССР да ручного пресса не найти? Решу. Оверлок и петлепробивочная машина - вот без них никак. Ну, на первых порах можно будет в Доме Быта договориться об использовании. Много ли мне надо? Минут пятнадцать поработать, пока они курят. А там посмотрю, может куплю у кого старые-списанные. Решить бы еще, куда их ставить... Ну, да ладно, вроде все складывается в первом приближении. Остается Ваню озадачить».
Мы зашли в «Чайку», и Ваня действительно озадачился:
- Зачем тебе эти наборы? - выпучил он глаза. - Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?
- Денег предки мало дают, жмутся, - хмуро пояснил я, - а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце Молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.
- И что?!
- Во, посмотри рубашку, - я распахнул куртку. - Нормуль?
Гагарин с подозрением изучил, даже пощупал.
- Ну, нормуль. Хорошая. И что?
- Я сам сшил.
Ваня закашлялся.
- Врешь!
- Ха! У меня в этой области талант. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше.
Он с большим сомнением воззрился на меня:
- В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?
- Не только, Ваня, не только. Еще ты мои джинсы сбывать будешь.
- Да меня местные за самострок... Если я попытаюсь втиснуться со своим... - он завращал глазами, не находя слов.
- Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через Галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, - начал делиться я своими расчетами, - я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.
- Себе... что?
- Стоимость всех расходуемых материалов, - пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, - джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?
- Ну, если самострок не слишком палевый...
- Обижаешь. Ты не отличишь.
- Это вряд ли, - усмехнулся он, - его всегда видно.
- Посмотрим, - я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.
- Если не откровенное палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, - подвел он черту.
- Отлично. Значит, комиссия семь процентов от цены - это чирик, материал сороковник... Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?
- И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? - он наклонился вперед, словно цапля, выглядывающая в воде рыбешку.
- Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? - спросил я, уже не сомневаясь в ответе.
Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.
«Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели» - усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая в «Театр Комедии» на спектакль «Разговор с Лицинием».
- О как! - пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, - нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот «Красную звезду» перечитаю.
Воскресенье, 25 сентября 1977, день
Павловский парк
Середина сентября выдалась хоть сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти по солнечной стороне вдоль фасадов и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.
В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно - без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.
Впрочем, было понятно, что эти теплые дни ненадолго, и сегодня мы провожали последний отблеск лета. Выехали рано и потому поспели в еще почти безлюдный парк. Искрился иней на хмурой от утреннего морозца траве, свежий осенний воздух был как горная река на мелководье, прозрачен до невозможности, а под ногами шныряли, выпрашивая подачки, яркие белки.
Наш смех разливался по аллеям, разгоняя сонную тишь. Время летело незаметно. Набегались на опушке в пятнашку, проверили ловкость в «вышибалу» и, под конец, окучили «картошку» под преувеличенно жалобное повизгивание жертв. Затем сваленные в центр импровизированного стола бутерброды подарили нам ленивую сытость. Осоловев, мы мелкими глотками прихлебывали разлитый из цветастых китайских термосов обжигающе-горячий чай, а сложенный из тоненьких березовых прутиков костерок овевал нас горьковатым дымком.
- Вот и лето прошло... - промычал я, многозначительно поглядывая на почти голый дуб.
- Мне и вправду везло, только этого мало? - уточнила Яська, привалившаяся спиной к тому же стволу, что и я.
- Угу... - дурачась, слегка притиснул ее. Хорошо, сразу с правого бока теплее стало.
- Дурачина, - она легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.
Смеюсь, нехотя ее отпуская, и, запрокинув голову, смотрю в небо.
Везло мне, везло, только этого мало. Лишь теперь до меня стала доходить вся грандиозность взваленной на себя миссии. Все чаще перед мысленным взором вставал образ муравья, пыжащегося сдвинуть гору. Тогда меня охватывала паника, и я прибегал к испытанному приему: вспоминал Архимеда с его «дайте мне точку опоры» и опять искал критические моменты в состоявшейся истории, когда случайное движение, иногда всего одного или нескольких действующих лиц, приводило к грандиозному обвалу. Да, я могу выступить корректором в таких точках, могу и выступлю. Но хватит ли этого?
Яська нетерпеливо ткнула меня в бок острым локотком:
- Ну, о чем задумался, детина?
- Да вот, - вздыхаю я, - надо бы болящую навестить. Пойдем, зайдем после?
Она загадочно смотрит на меня и чему-то улыбается, потом отвечает:
- Конечно.
Я киваю и опять заглядываюсь на небо. Томка вчера умудрилась свалиться с простудой, и теперь у меня есть благовидный предлог зайти в гости без приглашения. Давненько я там не был, аж с весны...
Обвел взглядом наш привал. Вроде бы никто к нам не прислушивается, только Зорька иногда бросает от соседнего дуба контрольный взгляд мне в голову. Вот ведь... То ли я был в прошлый раз менее внимателен, то ли в этот раз ее тянет ко мне сильнее.
Повернулся к Ясе и тихо вопросил в ушко:
- Ну, как там? В общем, если?
- Уже лучше, - мой некузявый вопрос не поставил Яську в тупик. Она призадумалась, а потом прыснула, что-то вспомнив, и посмотрела на меня смеющимися глазами, - Томка такая забавная сейчас бывает, ей-ей! В конце августа, бывало, как замрет с такой мечтательной улыбкой... Аж завидки брали. Иногда приходилось ее щипать, чтоб вернулась на Землю.
- Очень мило, - фыркнул я раздраженно, - ты уверена, что надо мне это рассказывать?
- Погоди, не торопись... - Яся слегка толкнула меня плечом в плечо. - Я ж сказала - «раньше».
Я зарычал и попробовал встряхнуть ее за шиворот:
- Не испытывай мое терпение, женщина!
Яська жизнерадостно взвизгнула, и Зорька метнула в нее взгляд, полный ревнивой муки.
- Да ладно, ладно! - после чего неторопливо взбила растрепавшуюся челку, насмешливо стрельнула глазами в сторону Зорьки и зашептала, сладко щекоча теплым воздухом мое ухо, - а сейчас у нее порой возникает такое недоуменное выражение. Ну, вроде как, «во что это я вляпалась и как это могло со мной случиться?» Понимаешь?!
Я довольно улыбнулся, потянулся и, вставая, подвел итог:
- Это хорошо. Заглянем в гости. Пойду, кленовых листьев наберу.
Тот же день, вечер,
Ленинград, Измайловский переулок
Я вдавил звонок и глубоко вдохнул, пытаясь успокоить грохочущее сердце. Яся покосилась на меня с легкой улыбкой и выставила перед собой багрянец листьев. Лязгнул крюк, открылась дверь, и она шагнула в прихожку. Я выдержал короткую паузу и зашел следом. Увидев меня, мама Люба, успевшая уже потискать Ясю, подобралась.
- Ну, здравствуй, Андрей. Давно не заходил, - она многозначительно посмотрела на меня.
- Здравствуйте. Да вот, все как-то... То каникулы, то... - я замялся, подбирая слово, - то другое. Да.
- И решился зайти, наконец? - прищурилась она с легкой усмешкой.
Яся скинула резиновые сапожки, пальто и вприпрыжку исчезла в глубине квартиры. Я проводил ее взглядом, принюхался к тонкому и отдаленно знакомому аромату, пытаясь вспомнить, где с ним встречался, затем махнул рукой:
- Да разберемся мы... - мама понимающе кивнула, и я с облегчением перевел разговор с неудобной темы, - что у нее? Врача вызывали?
- Ангина.
- Температура высокая? - деловито поинтересовался я, вешая куртку на вешалку.
- Тридцать девять с половиной, - пожаловалась мама Люба.
- Ууу... - обеспокоенно вырвалось из меня.
В голове молнией мелькнуло:
«Как бы осложнение на почки не получить», - и мозг без задержки выкинул на язык:
- Тогда антибиотик из цефалоспоринов, аспирин, чем-нибудь десенсибилизирующим прикрыться, например - супрастином, и много-много питья. Сладкий чай с лимоном, морс кисленький - три литра на день. И строгий постельный режим не менее, чем на неделю.
- Как, как? - заинтересовалась она, хватая лежащий рядом с телефоном огрызок карандаша, - дай запишу. Це-фа что?
- Пишите, - уверенно сказал я и продиктовал по слогам, - це-фа-лек-син, по пятьсот миллиграмм. Берите сразу три упаковки, там по три таблетки в день идет, вам как раз на десять дней приема хватит.
Мама быстро зачирикала на листке.
И тут до меня дошло:
«Мля... Ты бы еще из пятого поколения антибиотик предложил...»
Бумажка опустилась в карман передника.
- Эээ... Ну... А если в аптеке не будет или без рецепта не дают, - замямлил я, примериваясь, как выбраться из ловушки, в которую сам же себя загнал, - то оксациллин или эритромицин. Да, так даже лучше будет!
- Оксациллин врач и прописала, - кивнула мама. - Минут двадцать как ушла.
«Ах, так вот откуда такой знакомый аромат!» - я чуть не хлопнул себя по лбу. - «Ну да, на одном, видимо, участке живем. А это мне крупно повезло, что разошлись. Вот смеху-то было б... Только тут моей с ней клоунады не хватало».
Щеки запылали нездоровым жаром.
- В медицину пойдешь? - заинтересовалась мама Люба моими неожиданными познаниями.
Я поймал себя на том, что сверлю жадным взглядом карман ее передника и смущенно отвел глаза.
- Не уверен... У меня в последнее время математика отлично пошла. Да что там пошла - полетела просто, - начал я закладывать фундамент будущей легенды. - Так что и на точные науки могу пойти. Но время еще есть обдумать.
- Да, до конца этого класса можно еще выбирать, - легко согласилась мама, - ну... Иди к болящей, только не долго. А потом на кухню, чаю попьем.
Я зашел в Томину комнату. Да, серьезно ее пробрало. Обметаны темными полукружьями обессиленно прикрытые глаза, на бледных губах - ломкая корочка, припухлости под углами челюстей... Присел на край кровати и положил руку на сухой пылающий лоб. Как бы не за сорок уже.
- Привет...
Приоткрыла глаза и послала слабую извиняющуюся улыбку.
Заставил себя убрать руку и озабоченно спросил:
- Аспирин пила?
Она через силу кивнула и слегка поморщилась.
- Давно?
Скосила глаза на настенные часы и прошептала слабым голосом:
- С полчаса назад.
- А, хорошо... Сейчас должен будет подействовать. Молоком запивала?
Отрицательно качнула головой.
«Вот двоечница!» - я в сердцах воскликнул про себя, - «не сказала, что аспирин надо обязательно запивать молоком. Ууу... Встречу - накажу!»
- Голова болит?
- Да... - жалобно пискнула Томка.
- Ну, милая, - я положил пальцы ей на виски и помассировал круговыми движениями, - потерпи, скоро пройдет.
Откуда-то из-за плеча долетело приглушенное Яськино фырканье. Я проигнорировал.
Взял двумя пальцами беззащитное ушко и скатал в трубочку. Отпустил.
- Точно, мягкое как тряпочка... Как я и подозревал.
Тома улыбнулась, легко-легко, самым краешком губ. Довернула голову на подушке и какое-то время мы просто молча смотрели друг другу в глаза. Лицо ее постепенно приобрело умиротворенный оттенок, затем она чуть заметно поморщилась, и ее веки смежились.
Я понял:
- Ну... Выздоравливай. Мы пойдем...
Она чуть двинула головой, отпуская, и мы с Ясей на цыпочках двинулись на выход. От дверей я оглянулся: Тома тихонько улыбалась в полутемный потолок.
