Глава 12
Суббота, 21 января 1978, день
Ленинград, Красноармейская ул.
- Ну, не буду мешать, - завершила свое краткое сообщение Тыблоко. Она даже не пыталась скрыть ехидную улыбку. - Дерзайте. Хуже, чем было, вы агитбригаду все равно не сделаете.
Дверь за ней прикрылась, и я остался наедине с недоумевающим классом. Почти наедине - у самого выхода притулилась на стуле, пытаясь стать невидимкой, классная, да по центру сидела отрабатывающая свою роль «завуч по внеклассной» и рыжая Мэри при ней.
Я вспрыгнул на сцену.
Из актового зала на меня с молчаливым скепсисом смотрели перекормленные топорной пропагандой дети.
Что им сказать? Как расшевелить?
Я громко хлопнул в ладоши.
- Мы начинаем, - произнес самым будничным тоном и сел, скрестив ноги, прямо на пол. - Попробуем сегодня разобраться в одном вопросе. Важном вопросе. Алена, прошу.
На сцену по ступенькам неторопливо поднялась наша солистка - единственный человек, с которым я поделился своим замыслом. Я вжал тугую клавишу, и из динамика полилась знакомая мелодия.
- Бессаме, бессаме мучо... - легко полетел по залу хрустальный девичий голос, и на задних рядах кто-то негромко захихикал.
Я мысленно поморщился - будет нелегко.
Отзвучали - прекрасно отзвучали, два куплета. Я вдавил «стоп» и встал, глядя поверх голов, куда-то далеко за белый мрамор с фамилиями.
- Сороковой год, - уронил негромко и задумчиво, - еще в целом мир, но над Землей уже встают коричневые тени. Где-то на далеких границах загораются первые пожарища. В воздухе витают предощущения большой, кровавой войны. Тогда и родилась эта песня-предчувствие, песня-проводы. Бессаме мучо - значит «целуй меня крепче». Почему она просит об этом? - я сделал небольшую паузу, а потом, возвысив голос, продолжил. - Да потому, что эти проводы для миллионов станут проводами навсегда, и вкус последнего поцелуя - это, порой, все, что останется у женщины от ушедшего мужчины.
- Сороковой год, - повторил я мрачно и прогулялся вдоль авансцены. - Очень скоро и на русском языке зазвучит песня-прощание. Нет, там другие слова и другая мелодия, но наши дедушки и бабушки пели о том же. Послушаем?
Я наклонился и снял вертушку со стопа.
- Темная ночь, - с шипением и шелестом поплыло из динамика, - только пули свистят по степи...
Зацепит? Нет?
Вслушиваются ли, быть может - впервые в жизни, в эту песню?
Я стоял, страшась встретиться взглядами с одноклассниками.
- ... как я хочу к ним прижаться теперь гу-ба-ми, - прикрыв глаза, я тихо-тихо наложил свою молитву на голос Бернеса и опять нажал кнопку.
Встал лицом к тишине зала.
- А мужчины... Почему они уходят? Да потому, что бывают такие моменты, когда мужчины, если они, конечно, мужчины, должны браться за оружие. Потому что им есть что защищать и есть кого защищать, - я зло усмехнулся и впервые позволил себе посмотреть в глаза сидящих. - Помните, мы ездили на Пулковские высоты перед девятым мая? Ара, ты запомнил, когда мы становимся мужчинами? - Я покивал своим мыслям, а потом жестко отчеканил: - Да, именно тогда - когда находим, что будем защищать.
Слушают! Никто не ухмыляется глумливо, не глядит безучастно в пол. Да, еще не готовы верить, но уже слушают.
- Что мы готовы защищать? Кого? Кто наши герои? Поговорим сегодня об этом. Ведь нам есть что сказать?
Я медленно поднял руки и опять громко хлопнул.
Сел, свесив ноги, на край сцены, глядя в глаза напротив. Много-много серьезных глаз напротив.
- Вот как-то так, ребята... Между хлопками было начало нашего выступления, - я посмотрел на часы, - первые пять минут. Остальные двадцать пять мы должны сделать вместе. Не надо ждать, пока кто-то вложит нам чужие слова на язык. Мы должны говорить сами.
В третьем ряду кто-то отчетливо хмыкнул.
Я спрыгнул вниз и неторопливо, демонстрируя так недостающую мне уверенность, прошелся по проходу.
- Сема, - вздернул бровь, - тебе что, действительно нечего сказать? У тебя нет своего героя?
В его глазах что-то мелькнуло.
- Кто? - навис я над ним, - говори.
- Хара, - словно через силу вытолкнул он.
- Отлично, - кивнул я, принимая, - будешь Виктором. Как раз и типаж похож. Встань, Хара.
Вытащил его в проход и обошел по кругу, оценивающе разглядывая. Он смотрел на меня как на пришельца.
Остановился напротив и, глядя глаза в глаза, ткнул пальцем в грудь:
- Ты - Виктор Хара. От других людей ты отличаешься тем, что твои пальцы порой живут своей жизнью, и тогда они извлекают музыку из ветра, девичьих теней и звездного света. И вот палач хунты отрубает тебе кисти.
Я отступил на шаг и помолчал. В зале висела мертвая тишина. Меня не только слушали - меня разглядывали.
- И ты, Виктор, должен выдохнуть ему в лицо свое сокровенное - «и выбор прост - свобода или смерть». Иначе - все зря. Все! Ты понял?
Побледневший Сема заторможено кивнул.
- Запомни, что ты чувствуешь. Запомни, как вызвать это чувство. Это твой якорь. Когда перед тобой встанет серьезный выбор - вспоминай о нем.
Я прошелся взад-вперед, в возбуждении постукивая кулаком по ладони.
- Вот так мы, ребята, и будем делать наше выступление: собирать, как картину из мозаики, по фрагменту. Сначала ищем живые, еще не истоптанные символы, на которые реагируют наши сердца. А уж в каком порядке их уложить и чем соединить - это дело техники. Паша? - наставил на него пальцы пистолетом.
- Сталинград, - выскочило из него, - Брест, Севастополь...
- Хорошо... «Я убит подо Ржевом», - и тут я споткнулся, вспомнив. Посмотрел поверх его вихров и сказал глуховато, - хотя, нет. Для тебя лучше пойдет «мне кажется порою, что солдаты...». А форму бойца РККА на тебя мы найдем. Только тебе придется подстричься покороче. Ребята, ни у кого на даче «Максим» не завалялся?
Этой немудреной шуткой удалось вызвать первые улыбки. Оно и верно, на одном пафосе далеко не уедешь.
- А предварим это девичьим хором. Девоньки, вытянете один куплет из «ах война, что ты подлая сделала»?
- Вытянут, - Алена по-хозяйски уверенно посмотрела на подруг, - только ты зря от «я убит подо Ржевом» отказываешься. Как раз перекличка получится: наш первый куплет заканчивается «постарайтесь вернуться назад». И тут вы в ответ...
Кто-то из девчонок тихонько ойкнул:
- А может не надо?
«Ирка, точно Ирка по голосу», - узнал я.
- Надо, - решил, подумав, - но без Паштета. Он потом прочитает Гамзатова. И от той войны плавно перейдем к сегодняшним реалиям, к антиимпериалистической борьбе. Давайте - оглянулся я, - давайте, на что еще мы реагируем? Какие слова нас волнуют? Люди, события? Из относительно недавнего, за пару последних десятилетий? Фактически - за нашу жизнь? Ну?!
- Сандино! - выкрикнул Ара и торопливо поправился, - сандинисты!
- Залив свиней, - прилетело со спины.
- Монкада! Сьерра-Маэстра!
- Hasta siempre*, - отреагировал я, довольно улыбаясь. Сработало! Включились! - Куплет споем на испанском, до «команданте Че Гевара», потом куплет на русском. Так, - пощелкал, довольный, пальцами. - Чили есть, Куба, Никарагуа есть...
*
- Вьетнам, - негромко подсказала Яся.
- Вьетнам, Вьетнам, - забормотал я, перебирая в уме песни, - О! - увидел рыжий костер посреди зала. Американка сидела на самом краешке стула, вся подавшись вперед. - Мэри, вы что пели в шестьдесят восьмом?
Она дернулась, словно ее неожиданно ожгли хлыстом.
- I declare... - начала хрипло. Потом прокашлялась и напела уже нормальным голосом, - I declare war is over.
- Слова помните? Напишете?
Она медленно кивнула.
- Спасибо, - улыбнулся я ей с благодарностью и повернулся к своим. Оглядел их по кругу и произнес с укоризной, - ну что ж вы так, ребята? Никто на вьетнамца не тянет даже в гриме.
Тут меня еще раз осенило.
- О! - я прищелкнул восторженно пальцами, - как все удачно складывается-то!
Кузя, сквозь которую я смотрел в этот момент остановившимся взглядом, боязливо отпрянула.
- Вьетнамка на мне, - объявил я решительно, - усилимся Мелкой. Ну... Томкой из восьмого, отлично подойдет.
«Заодно отвлечется немного», - подумал про себя.
- Она же не из нашего класса! - вскинулась моя Тома.
- Ну и что? - пожал я недоуменно плечами, - агитбригада от комсомольской организации школы.
Спорили о программе еще минут двадцать. Не все, конечно, включились - шумела лишь треть. Еще треть заинтересовано слушала и поддакивала. Я решил, что и это - отличный результат.
Под конец постановили закончить все хоровым исполнением «Атлантов» Городницкого.
- Уф... - выдохнул я, подводя черту, - ну вот как-то так, ребята. Будем отталкиваться от этого. И все продолжаем дома думать. Да это и вообще полезно.
Блеск в глазах и улыбки были мне наградой.
Я посмотрел вглубь зала.
Одобрительно кивнула мне от двери невесть когда просочившаяся обратно Тыблоко. Старательно протирала очки классная. Озабоченно завертела головой «завуч по внеклассной».
Мэри... А нет Мэри. И когда только улизнула? А я и не заметил.
Вторник, 24 января, день,
Ленинград, Измайловский пр.
До падения спутника оставались сначала дни, потом - часы, и меня все чаще тянуло пофилософствовать:
«Эффект бабочки или резиновая лента? Мы помещены в мир Брэдбери или Андерсона? Или, что еще хуже для человечества, у нас вариант Азимова? Размажется аппарат над севером Канады или дотянет до Атлантики? А вдруг мое вмешательство изменит траекторию неожиданно сильно? Стоит оператору спутника сориентировать его чуть иначе, и вот он - «эффект бабочки» в действии! Надеюсь, все же, в Париж реактор не попадет - это было бы слишком обидно».
Разошедшееся воображение дразнило:
«Если бы нос у Клеопатры чуть короче, вся история Земли могла бы быть иной. Будь она удачливее в соблазнении Октавиана, и мы бы, возможно, жили в других странах и говорили на иных языках - ведь Римской Империи могло не случиться».
Я томился и переживал.
Позавчера в «Правде», между здравицами в честь шестидесятилетия Советской Армии и большой статьей к столетию освобождения Болгарии от османского ига, втиснулось короткое сообщение ТАСС. В нем в качестве вероятного места падении аварийного спутника были обозначены «безлюдные районы Канады к северу от Большого Невольничьего Озера».
- Поверил... - прошептал я, опуская газету, и по лицу моему поползла неуверенная улыбка.
Андропов явно потратил часть своего авторитета на эту строчку, и, хоть это было глупо, я почувствовал за собой должок: спутник теперь просто обязан упасть именно туда. Поэтому сегодня Тому к ее парадной я довел за рекордно короткое время и сразу, несмотря на удивление в ее глазах, убежал - «Космос» в прошлый раз сгорел около двух по Москве, и я очень, очень хотел услышать трехчасовой выпуск Би-Би-Си.
Торопливо сбросил ботинки и прямо в куртке приник к «Ригонде».
- Полдень. Вы слушаете всемирную службу Би-Би-Си, Лондон. Новости.
Я грыз ногти, слушая о похищении в Бельгии какого-то промышленника. Нашли, о чем говорить! И, наконец, вот оно!
- По сообщению NORAD, около часа назад аварийный советский спутник «Космос-954» с атомной энергетической установкой на борту разрушился в результате вхождения в плотные слои атмосферы над северо-западной территорией Канады, недалеко от административной столицы Йеллоунайф. Сведений о падении крупных обломков или радиоактивном загрязнении пока не поступало.
Я откинул крышку бара. Из неоткрытого там неприкаянно маялся неизвестный мне самтрестовский коньяк «Абхазети».
Вырвал зубами белую пластиковую пробку и плеснул в хрустальную стопку светло-золотистого напитка.
- Сегодня Швеция стала первой в мире страной, запретившей разрушающие озон аэрозоли... - успело сообщить Би-Би-Си, прежде чем я выключил приемник.
- Ну, - хрипло сказал я в тишину квартиры, - за почин. Процесс пошел. Теперь жду Тримайлайленда и «Китайский синдром».
Пятница, 27 января, день,
Ленинград, Красноармейская ул.
За неделю совместных усилий сложились и команда участников, и сценарий агитбригады. Мы пробросили арку памяти сквозь те события последних десятилетий, где наше очевидное добро боролось с их очевидным злом. Получилось идеологически беспроигрышно и умеренно романтично.
Паша совершил набег на второй этаж «Дома Книги», и в классе на полстены повисли карты Кубы и Восточного Индокитая. Их быстро испещрили стрелками: то были рейды отрядов Кастро и Че Гевары, «тропа Хо Ши Мина» и весенние наступления северян. В речи одноклассников стали проскальзывать испанские словечки, а к Сёме почему-то прилипла кличка «Сомоса».
Сложнее было с «минусами» к песням. Я было уже начал подыскивать какую-нибудь не самую отвратную музыкальную группу для записи, когда Томка неожиданно взяла проблему на себя.
- Попробую, - сказала она не очень уверенно и отодвинула опустевшую тарелку, - он обещал не подсуживать... Но помощь при подготовке - это ж другое? Пусть позвонит на Ленрадио, нам не много надо - всего двадцать минут записи.
- Так, куда я тебя еще не целовал? - уточнил я обрадованно, но она лишь чуть смущенно усмехнулась. Вокруг шумела школьная столовка, и это гарантировало ей определенную безопасность от моих посягательств.
- А меня так вообще еще никуда не целовал, - призывно взмахнула ресницами Кузя, и я покосился на нее с опаской. Как говорится, «в каждой шутке есть доля шутки».
- А я, между прочим, - она сделала паузу и, манерно оттопырив мизинчики, подперла подбородок сцепленными кистями, - у военрука автомат Калашникова выцыганила на выступление.
- Ого... - оценил я и удивленно качнул. Потом усомнился: - Что, вот прямо так и выдаст?
- Не совсем, - улыбнулась она, - согласился пойти с нами на конкурс.
- Тоже неплохо. Ты ему какую руку выкручивала?
Она иронично хмыкнула:
- Проще. Хочешь, покажу как?
- Ей покажи, - я быстро ткнул в напрягшуюся Томку.
- Уверен? - блеснула глазами Кузя.
- Эээ... - я не сразу, но сообразил. - Да, твоя правда, не стоит.
И правда, зачем моей девушке знать эти трюки, как из мужиков веревки вить?
Тома непонимающе посмотрела на нас, а Кузя ухмыльнулась мне:
- Боишься? Правильно боишься. Вот и Алексеич струхнул...
Я заржал, представив, как Наташа бюстом затирает в угол затравленно озирающегося отставника, невысокого и лысого.
Кузя еще раз умильно похлопала ресницами и выдала сокровенное:
- Дюш, сеньорите с автоматом надо бы костюмчик соответствующий пошить, а?
- Костюмчик, говоришь... - задумчиво протянул я, прикидывая. - А что, это - мысль. Можно и костюмчики пошить.
Глаза у девушек сразу стали серьезны, и я понял, что все - обратной дороги нет.
Впрочем, эта идея захватила меня. Действительно, до выступления на районе три недели, и можно что-нибудь этакое несложное сотворить на всех, в неизвестном пока здесь стиле молодежного милитари - это будет простой способ выделиться из общей массы конкурентов.
- Только соберите по два рубля на материалы, - поставил я формальное условие и, вспомнив о Мелкой, добавил, - с тех, кто может.
Кузя довольно прищурилась и взмахнула рукой в пионерском салюте:
- Всегда готова!
За два дня в голове у меня сложилась картинка того, что я хочу получить на выходе. Естественно, я не собирался заниматься точной реконструкцией формы вьетконга или кубинских партизан - достаточно будет узнаваемых намеков. Брюки-карго для парней и шаровары для девушек, пиджаки с накладными карманами и воротником стоечкой... На Кузю хорошо сядет платье под военку, надорванное в стратегически выгодных местах - не думаю, что она будет возражать. Широкие пояса, затемненные очки-консервы, сигара...
«А еще это можно будет носить летом», - с этой мыслью я встретил большую перемену. Набросил куртку и пробежался до телефонной будки передать Гагарину заказ на кое-какие аксессуары.
- А, это ты... - голос его был хриплым, словно он только что встал с постели, - хорошо, что позвонил.
- Что так? - поинтересовался я для проформы.
Он помялся, потом неуверенно уточнил:
- По открытым линиям связи?
Я аж поперхнулся от неожиданности:
- Кхе... Ну, давай по открытым.
- Тебя искали позавчера, - коротко отрапортовал он, стирая улыбку на моем лице.
- Что? - мне сначала показалось, что я не расслышал.
- Искал тебя на Галёре какой-то мужик, - пояснил Гагарин с отчетливой тревогой в голосе.
- Меня? - зачем-то уточнил я. - А как ты определил, что именно меня?
- Спрашивал у мажоров молодого, что недавно переехал из Москвы, с отцом-шишкой, - Ваня перешел на сдавленный полушепот.
Я промолчал, совершенно ошарашенный. Привалился плечом к холодной стенке и стал лихорадочно прокручивать услышанное в уме:
«Да нет, не может быть! Я ж эту маску только для Гагарина использовал! Что-то он свистит...»
- Слышь, - посопев, осторожно добавил Ваня, - мужик-то не наш был.
- В смысле? - встрепенулся я.
- Иностранец, похоже, хоть под советского косил. Запах чужой, а я на нюх любого нашего от демократа на раз отличаю, что женщин, что мужчин.
- Ты его нюхал, что ли? И, вообще, как он около тебя оказался? - я был совершенно сбит с толку.
- Да... Это... Подвели ко мне. Кто слышал о тебе.
- От кого слышал?! - начал свирепеть я.
Хотелось со всей силы шваркнуть трубкой о рычаг, но сначала надо было дослушать Гагарина. Тот продолжал мяться.
«Понятно, растрепал всем, хвастаясь. Но все равно не сходится, бред какой-то. Кому я могу быть нужен на Галёре? Конкурентам по самостроку? Тогда почему иностранец? Или Гагарин ошибся? Ничего не понимаю...»
- Мужика описывай, - прервал я его меканье.
Гагарин облегченно выдохнул, и в голосе его появились деловитые нотки:
- Рост примерно сто семьдесят пять, пятьдесят шестой размер, нога - сорок третьего. Лет сорок. Щекастый, губастый... Гомик, по-моему.
Я прислонился лбом к холодному стеклу - легче не стало.
- Волосы какие? Одет во что?
- Шатен. Волосы длинные, чуть вьющиеся. Бачки небольшие. Одет в советское новье, ничего с Галёры. Но запах!
«Спокойствие, только спокойствие», - подумал я, с озабоченностью глядя на часы.
- И что ты ему ответил?
- Что-что... Центровые ко мне подвели, отрицать не мог... Сказал, что был такой один раз. Давно.
- Ну, и... - поторопил я его.
- Расспрашивал долго, как ты выглядел, во что одет, что покупал...
- Слушай, - зашипел я рассерженным котом, - мне из тебя клещами каждое слово вытягивать?
- Ну, я, как мог, наврал... - Ванин голос зазвучал совсем убито.
Я представил себе врущего Гагарина и поморщился.
- Андрей, - заныл тот, - может, бате твоему сказать, а? Пусть пугнут? И, вообще, чего это тебя ищут?
«Вот так вот...» - я опять растерялся. - «Не свистит, что ли? Иначе не предлагал бы отцу рассказать».
- Сам, Ваня, в непонятках, - я побарабанил пальцами по аппарату, - не должно было такого быть. Тут или какое-то глупое совпадение, и ищут не меня... Или кого-то заинтересовал разошедшийся от тебя слух. Почему заинтересовал - даже предположений пока нет. Больше вариантов нет.
- Он мне деньги предлагал, двести рублей - я отказался, - в голосе у Вани прозвучала гордость, и я аж губу прикусил, огорченный его недогадливостью.
- А вот зря отказался, зря. Надо было просить больше, брать и говорить все тоже, но уверенно. Он тебе предлагал позвонить, если «москвич» еще раз появится? ... Вот, надо было соглашаться и требовать аванс. Эх, Ваня-Ваня...
В трубке раздалось огорченное сопение.
- Так, это... Что мне делать-то? Он же может еще раз прийти.
- Я подумаю... - медленно процедил я.
- Ты только не исчезай! - возопил он, и я невольно усмехнулся.
Конечно, эта мелкая придонная рыбешка кормится не только на мне, но, полагаю, что я стал его основной статьей дохода.
- Я подумаю, - повторил многозначительно, - а ты пока сядь и составь список, что и кому про меня на Галёре говорил. Подробный-преподробный. Все пиши: когда, кто присутствовал при разговоре, что именно ты сказал. Понял? Вот прямо сейчас, разговор закончим и садись.
Он подавленно угукнул.
- Если ищут именно меня, - продолжил я рассуждать вслух, - то только из-за каких-то твоих слов, и надо понять, что именно их заинтересовало. Поэтому ничего не скрывай, пиши все, как есть. А я потом проанализирую. Давай, Ваня, бери ручку и садись, а мне пора. Пока.
Повесил трубку и зачем-то вытер ее носовым платком, а затем вывалился из будки на улицу. На часах - пять минут как начался урок. Я постоял в раздумьях, а потом обреченно махнул рукой - гулять, так гулять, - и двинулся в сторону пельменной. Проветрю голову, перекушу и обмозгую непонятную ситуацию.
«Хорошо, если это - глупое совпадение, и ищут другого москвича. Встретиться, что ли, и проверить это? Да ну, нафиг», - я даже головой помотал. - «Мне это не надо. А если действительно меня ищут? Ох... Я ж там Гагарину про новые ракеты втирал. Вот баран, а! Неужели до ЦРУ эти слова дошли? Мама дорогая...»
Я постоял на углу, бездумно глядя на зеленый огонек светофора, а потом спохватился и опрометью перебежал на желтый.
«А если ЦРУ, то они могут на хвосте и КГБ притащить... И как потом комитетчикам объяснить, откуда я узнал про связь между Петрозаводским феноменом и испытанием новой ракеты флотом? Шах вам и мат, дорогой гроссмейстер».
Вход в пельменную была неказист: потемневшее от времени дерево с мутной полосой оргстекла посередине; поперек ручки намотана уходящая внутрь тряпка - чтобы дверь не хлопала. В помещении была на удивление людная полутьма - почти все столы заняты, вдоль раздатки недлинная, но очередь. Прямо по центру, придавая заведению дополнительный колорит, завсегдатаи, не особо таясь, доливали из мерзавчика в стаканы с апельсиновым компотом.
Я с аппетитом втянул непередаваемый запах пельменей. В животе жадно заурчало. А еще пахло уксусом и дымком от «Примы».
«В общем», - огляделся я, - «очень, очень демократично».
Выгрузил с обгрызенного кем-то по краю подноса на стол две порции со сметаной, сел и задумался.
«Обрубать концы с Галёрой? Бежать на Запад я передумал, деньги перед родителями мотивировал», - я заглатывал пельмени, почти не ощущая вкуса. - «А без остального обойдусь. В конце концов, есть мореманы, есть валюта. Телефона моего у Гагарина нет. Вот своим именем я зря назвался...»
Хлебнул из стакана и поморщился от невообразимой сладости. Сгущенки здесь не жалели, в отличие от кофе.
«Так, а если зайти с другого конца», - продолжил рассуждать я. - «Не паникую ли понапрасну? Очевидно, что с моей прогрессорской деятельностью этот подход не может быть связан. Невозможно, никак невозможно связать мои письма с подставным москвичом-мажором на Галёре. Какой отсюда вытекает вывод? Это случайный карамболь, производное от моей активности с Гагариным. А, поскольку нечем особо криминальным я там не занимался, то и значительной угрозы быть не может. Так?»
Я покончил с первой порцией и принялся за вторую.
«Да, так», - подвел промежуточный итог, - «Тогда это, скорее всего, какое-нибудь неожиданное коммерческое предложение от жучка, специализирующегося в люксовом сегменте. Менее вероятно - интерес конкурентов по самостроку. А, если хорошенько раскочегарить мою паранойю, то ЦРУ проверяет слух о причине петрозаводского феномена. Но вот это уже - очень, очень вряд ли».
Эти рассуждения, вкупе со съеденными пельменями, вернули мне оптимизм, и на свежий воздух я вышел расслабленным, подобревшим и, даже, слегка улыбающимся.
«А Ваня.. Если это коммерческое предложение, то отказ по умолчанию. Даже если это конкуренты, то ничего ему не грозит, не тот масштаб у меня и не та фигура он. Ну, а если это, с чем черт не шутит, ЦРУ идет по следу слушка о новой ракете, то надо подкрепить Ванину лояльность. Что ЦРУ... Максимум, могут попробовать его купить».
Два последних урока я баюкал эти мысли то так, то этак, все больше при этом успокаиваясь, и даже версия о ЦРУ уже не особо волновала кровь. В конце концов, я могу отрицать все до посинения.
«Кака-така ракета? Вас, дяденька, кто-то обманул».
Я выстроил в уме из своих позиций целый укрепрайон, пригодный к отражению наезда с любого направления, и забетонировал его убедительными аргументами. Поэтому из школы я выходил в весьма благодушном настроении.
Случается изредка в горах тот тонкий миг, когда снежный пласт у вершины уже чуть просел, оторвавшись, но лавина еще не пошла в разгон. Еще не взметнулась снежная пыль, и безмятежны на склоне деревья; еще доживает последние мгновенья хрупкая тишина, но сердце вдруг захолонуло, почуяв неладное.
Я ступил за порог, и пришел тот самый тонкий миг. Привычно стелилась в обе стороны Красноармейская с ее сугробами по обочинам, за спиной беззаботно щебетали о чем-то своем идущие за мной девчонки и опять оттягивал руку сыто раздувшийся портфель. Но была одна деталь, менявшее все: в пяти шагах от меня, стояла, разглядывая выходящих, Синти Фолк.
«Таки ЦРУ», - мелькнуло в голове обреченно, следом тяжело упал очевидный вывод: - «И не за ракетами. Мать-мать-мать...»
Я одеревенел, придерживая для девчонок тяжелую дверь.
«Как?! Как она меня нашла?!» - ударило набатом в виски, и тут же следом взметнулось пораженно: - «Да она что - идиотка?! Вот так открыто идти на контакт?!».
Вслед за одноклассницами из двери вышла, одобрительно кивнув мне, «завуч», и меж лопаток у меня потекло.
«Ну да», - прищурился с тоской, - «главное - чтоб теперь промеж собой не подрались».
Оперативница ЦРУ внезапно улыбнулась и, поднимая руку, шагнула вперед. На миг показалось, что она хочет схватить меня за плечо. То, что еще пятнадцать секунд назад казалось надежным укрепрайоном, развалилось, словно поделка, склеенная разведенным канцелярским клеем.
«Это не я!» - панический всхлип уже болтался на кончике пересохшего языка, и остро захотелось в туалет.
- Hello, Mary! How are you? - она смотрела куда-то мне за плечо.
С трудом повернул голову. В глазах рябило, и радости от вида рыжей Мэри я не испытал, лишь горькое: - «А ведь мог бы и сам догадаться».
Брови у Мэри сначала удивленно взметнулись вверх, потом она чуть заметно нахмурилась.
«Завуч» резко обернулась на звук. Спустя пару секунд в глазах ее мелькнуло узнавание, и она хищно подобралась.
- Еще одна училка из штатов... - зачаровано пробормотал Паштет.
На пятачке у дверей возникла небольшая толкучка - девчонки не торопились расходиться, заинтересованно изучая яркую-красную аляску Синти.
Я отпустил дверь и сделал пару шагов в бок. Отгородился Кузей от прямого зрительного контакта с оперативницей - береженного бог бережет, и осторожно выглянул из-за прикрытия.
Синти с энтузиазмом трясла руку «завуча»:
- Я есть вице-консул Соединенных Штатов Америки Синтиция Фолк, - в голосе ее звучала насмешка, - я есть пришедши смотреть как Мэри проходить ее практика, не есть ли какая проблемы.
Я тягуче сплюнул и отвернулся. В животе вибрировала, затихая, тугая струна, лицо горело. Дернул Томку за рукав и хрипло спросил:
- Мы идем?
- Да, - она, наконец, оторвалась от разглядывания американок и посмотрела мне в глаза. Улыбнулась и ответила: - Да, мы идем.
Тот же день, позже.
Ленинград, стадион им. Ленина
Синти считала конец января лучшей порой ленинградской зимы: уже нет декабрьской тьмы, но еще не прилетели лютые февральские ветра. Днем над крышами распахивалось голубое небо с редкими, медленно плывущими в вышине облаками. Все было залито негреющим, но удивительно ярким солнцем и, казалось, город молодел, разгладив на время свои хмурые морщины.
А после заката, когда на улицы падала длинная и густая ночь, искрился в желтом свете фонарей свежий снег и призывно поблескивали в скверах ледяные дорожки. И пусть на катящих с горок Синти могла лишь завистливо коситься, но городские катки... Катки - это совсем другое дело.
Неделю назад она совершенно случайно проговорилась о своем увлечении, и Карл, многозначительно поиграв бровями, предложил Джорджу:
- Хм, а может и нам тряхнуть стариной?
Договорились на сегодня. Синти, приехав первой, успела для разогрева пробежать вокруг стадиона несколько кругов, прежде чем на скамейке нарисовалась знакомая парочка с коньками.
- Призрачно все в этом мире бушующем, - репродуктор, выведенный на полную громкость, беспощадно хрипел, но Синти было на это наплевать.
Немного рисуясь, она вырезала разминочные тройки - пару зим в детстве она ходила в секцию и кое-чему научилась. Ноги работали удивительно ладно, а лезвия коньков исполняли какую-то задорную мелодию. Толкнулась посильней и, вся вытянувшись, заскользила в ласточке по дуге. Душа требовала выполнить дорожку и прыгнуть тулуп, но тут кто-то бесцеремонно прихлопнул ее по ягодице.
Девушка резко развернулась и бросила грозный взгляд на Карла - это была его шуточка. Он уверенно катил от нее спиной вперед, невозмутимо попыхивая сигариллой.
- Ах, так! - Синти резко оттолкнулась зубчиками от гладкой ледяной поверхности и бросилась в погоню.
Легкая, как перышко, она будто летела над ледяной гладью, и живущее в ней озорное, упрямое существо ликовало.
Карл, забросив руки за спину, обманчиво неторопливо скользил от нее. Его толчки были нарочито редкими, но неожиданно мощными и чистыми. Синти сразу поняла, что имеет дело с профессионалом, однако попыталась выжать из себя максимум скорости. К концу почти километрового круга она пыхтела на пределе, и была жестоко разочарована, когда на лице вновь развернувшегося к ней мужчины не заметила ни следа усталости.
- Сто, - заметил он ровным голосом.
- Что «сто»? - а вот Синти была отчетливо запыхавшейся, изо рта у нее вырывались клубы пара.
- Сто колонн по кругу, - взмахнул рукой Карл, показывая на фасад реконструированного к Олимпиаде стадиона, и стремительной птицей ушел вбок.
«Зараза», - она была несильно, но раздосадована, - «сколько лет пыхтит трубкой, а бегает, словно лось».
Девушка нашла глазами неторопливо раскатывающего Джорджа и устремилась к нему.
- Как скользит, - с завистью кивнула в спину удаляющегося Карла.
Было видно, что лед для того - родная стихия, и сейчас он в нее вернулся, с наслаждением вычерчивая плавные, как по лекалу, линии.
- Да, он у меня такой, - с гордостью согласился Джордж, и пижонским жестом закинул конец клетчатого шарфа через плечо, - фигурист. Даже однажды чуть на чемпионат мира не попал, но, к счастью, не взяли в сборную.
- Почему «к счастью»? - не поняла Синти.
- А разбились все, - буркнул Джордж, - в шестьдесят первом, под Брюсселем. После этого Советы и стали завоевывать все подряд на чемпионатах.
- Кстати, о Советах, - Синти прихватила Джорджа под руку, и они неторопливо покатили по большому кругу, - может скажешь, наконец, зачем вы меня по школам гоняете?
- Ты же вице-консул, это - твоя работа! - было видно, что Джордж резвится, и Синти ткнула его кулачком в бок.
- Ну, серьезно... - поканючила она, повиснув на его локте, - вот посветилась я перед контролерами наших русистов, и что?
Джордж огляделся. В общем-то, они впервые на этом катке, и наружка вряд ли к этому готова. Будний день - посетителей совсем мало, орет музыка, и едут они лицом к пустынной Неве - направленным микрофоном не взять.
Он чуть склонился к ее уху:
- Давай для простоты рассуждений выведем эпизод с московским лучником за скобки и оставим только то послание о наркомафии. Сколько действующих лиц в этой истории?
- Три, - чуть подумав, ответила Синти и, кивнув сама себе, уверенно перечислила: - Мы, источник и КГБ.
- Молодец, - совершенно серьезно похвалил Джордж, - не забыла. Значит, нам надо не только искать источник и разбираться в его мотивах, но и постоянно думать о КГБ. Прежде всего, нам надо понять уровень их информированности: вот это ужесточение режима в городе, что мы наблюдаем, связано с нашей темой, или нет? И, если связано, то как они читают эту ситуацию? Напрямую нам это не понять, но вот велика ли тут их ставка - можно.
- Ага... - глубокомысленно заключила Синти, и следующие полкруга вокруг стадиона они проехали молча. Потом она уточнила, искоса поглядывая на Джорджа: - То есть вы решили подергать тигра за усы и посмотреть на его реакцию, съест он меня или нет?
- Примерно так, - легко согласился тот. - Только вот съест - это вряд ли. Во-первых, у нас идет «война посольств». Русские шлют сигналы, что они хотели бы из нее выйти. Поэтому им сейчас очень не с руки повышать градус противостояния, тем более из-за совершенно безобидных визитов в рамках твоей официальной деятельности. Во-вторых, я думаю, что нас с Карлом уже определили. Тогда роль «старичков» Станции, с их точки зрения, состоит в отвлечении внимания от нас. И если тебя вдруг начнут прессовать... Это будет означать, что мы подобрались крайне близко, а ставки для КГБ очень высоки. Согласись, это меняет картину в целом.
- А если никакой реакции не будет? - уточнила Синти.
- То нам это ничего не стоило, - отмахнулся Джордж. - И всегда остается возможность в следующий удобный для нас момент дернуть их за усы посильнее.
- Секретничаете? - возник перед ними Карл.
Казалось, что ехать спиной назад ему не сложней, чем дышать.
- Было б о чем, - Синти решила обидеться, - подумаешь, выпнут меня из страны. Вот все вы мужики такие, только и думаете, как нас, девушек, использовать...
Карл проигнорировал упрек:
- Ничего интересного не было сегодня?
- Кроме комитетчицы, что опознала меня влет? - уточнила она с сарказмом.
- Да, кроме, - Карл был все так же невозмутим. - Ты ведь, если права, имеешь шанс столкнуться с курьером нос к носу. Вдруг он на тебя среагирует.
- А... - эта мысль, конечно, иногда приходила ей в голову, однако было одно «но»: - Да они все на меня пялятся, как на обезьяну в зоопарке!
- Одевайся в советское, как я, - участливо посоветовал Джордж.
Синти посмотрела на него с ужасом.
- Ладно-ладно... - быстро пошел тот на попятную, - я ничего такого не говорил. И, вообще, чего ты плачешься? Если тебя Советы вышлют - ты в прибыли, как ни посмотри: поедешь, как и хотела, в свой Тайвань, с хорошим послужным списком. И, заодно, выйдешь из этого глупого конфликта с «боровом».
Девушка зловредно усмехнулась: эту кличку консула запустила она, используя ее при любом удобном случае - и ведь прижилась!
- А может быть мне интересно посмотреть, чем тут все закончится? - вскинула брови Синти. - И понять, как это они на меня так смогли выйти при первичном контакте. Да и вообще... Тайвань - это хорошо, но тут, наконец, стало по-настоящему интересно.
Карл быстро переглянулся со своим напарником и чуть заметно улыбнулся, самыми краешками губ.
- Слушайте, - сказала тем временем Синти, - у меня тут еще одна мысль появилась.
На лицах мужчин отразилась безуспешная борьба с улыбками.
- Нет, ну правда! - воскликнула она, возмущенно блестя глазами.
Джордж еще раз огляделся, потом, посерьезнев, кивнул:
- Давай, девочка, отжигай.
- А давайте мы того вруна с Гостиного Двора прижмем, а? Раз у него есть что от нас скрывать, а? Наймем местных гангстеров и р-р-раз! - она сделала быстрое хватательное движение рукой и мечтательно зажмурилась, - а ты, Карл, его распотрошишь. Ты же умеешь, да?
Интерес в глазах Карла потух. Он коротко бросил Джорджу «объясни», и спуртанул.
- Даже не знаю, что и сказать... - скорбно признался Джордж и почесал под подбородком. - Так-то мы, конечно, парни лихие, но мысль о том, что следующие лет десять Карл проведет в Сибири, меня совсем не греет.
- А если под «чужим флагом»?
- Нет-нет-нет и еще раз нет, - Джордж замотал головой, - и думать забудь. На такую акцию даже Карллучи не подпишется. Ты что, шпионских детективов на ночь перечитала?
Синти прикусила губу, раздумывая, и нарезала вокруг Джорджа круг. Потом со скрежетом затормозила, из-под лезвий коньков круто полетела белая крошка.
- А предложить больше денег? Много денег? - она широко развела руками, показывая сколько это ее «много». Получалось не мало.
- Думаем, - признался Джордж. - Он показался мне человеком без больших амбиций - этакая мелкая шелупонь. А такого слишком жирное предложение может только спугнуть. И, потом, далеко не факт, что это не банальное совпадение. Так что не горячись. Пусть пройдет немного времени, он расслабится... А там мы что-нибудь для него придумаем.
Понедельник, 6 февраля 1978 года, день,
Ленинград, Васильевский остров.
Под тонкой корочкой крыш, между бескрайним небом и пеналами комнат, скрывается, ни от кого особо не прячась, затейливый мир петербургских чердаков. Здесь разбегаются, перетекая друг в друга, анфилады схлестнувшихся балок; по углам, в сгустках мрака, таятся острые языческие страхи. Запах пыли, настороженная тишина и, наискось, будто разводами акварели - свет.
Сюда, словно в стоячую заводь, набиваются навсегда отставшие от потока времени вещи. Тут можно бродить, как в музее - часами, неторопливо перебирая и рассматривая артефакты иных эпох.
Зачастую уйти отсюда можно десятком путей, поэтому я здесь.
Я пробрался к выбранному слуховому окну. От него, даже не крутя головой, просматриваются все три входа на чердак, а, если выскользнуть на крышу, то ведут в две стороны, во двор и на соседнюю крышу, еще крепкие пожарные лестницы. Идеальное место.
Мой фонарик обежал круг и выхватил очередную находку. Я склонился, разбирая полустертую надпись на стропиле. Ровный девичий почерк, химический карандаш: график дежурства звена местного ПВО. Два имени жирно зачеркнуто.
Со невольным присвистом втянул сквозь зубы воздух, а потом помечтал: конечно же, эти Света К. и Таня Б. просто попали в эвакуацию, на Большую землю...
«Пусть было так», - пожелал я, но на скулах невольно катнулись желваки.
Скоро, совсем скоро стены этого расселенного дома познакомятся с тяжелым ядром, и этот явленный мне самым краешком фрагмент истории разойдется в вечности навсегда.
Хорошо, что я зашел сюда - я буду помнить.
Вздрогнул и торопливо посмотрел на часы - восемь минут до сеанса. Пора переключаться на сиюминутное. Я присел и открыл сумку.
Простенький приемник прямого усиления я сваял самостоятельно. Обошелся он мне, вместе с наушниками, в десятку. В годы войны немецким глубинникам выдавали ламповые прямухи, умещающиеся в пачку папирос «Казбек»; мой же, на пяти транзисторах, легко влез в баночку из-под гуталина.
Наверное, это была сверхбдительность, но после случайной (ох, случайной ли?!) встречи с оперативницей ЦРУ я решил перестраховаться: теперь мой приемник не только невозможно запеленговать по паразитному излучению, но даже и для нелинейной локации он становится видим лишь с нескольких метров. Даром ли я дополнительно запихал его еще и в консервную банку, а потом тщательно заземлил?
Зато теперь я спокоен. Даже наклепай КГБ пеленгаторы и локаторы из тех, что пока лишь в перспективных образцах, все равно в момент приема я буду для них невидим.
Метнул в слуховое окно отрез медной проволоки, зачищенный ее конец - в антенный выход. Заземлился к трубе, присоединил к клеммам «Кроны» контакты, воткнул в гнездо наушники. Готов. Я прикрыл глаза, расслабился и стал ждать.
- Передаём данные калибровки для пятой линейной партии геологоразведки, - точно в назначенное время проговорил идеально четкий и разборчивый мужской голос, - пятьсот тридцать восемь, ноль шестнадцать, сто шестьдесят восемь...
Я сосредоточенно строчил в блокнот.
Небольшая пауза, потом повтор:
- Повторяем данные калибровки...
Я недоуменно нахмурился:
«Что-то совсем мало кодовых групп пришло, с десяток. Что ж это за вопрос Юрий Владимирович такой короткий измыслил»?
Крутанул колесико настройки, на всякий случай сходя с волны. Береженного бог бережет: ведь можно определить настройку на волну даже у выключенного приемника. Моток проволоки в сумку, батарейку отсоединить...
Огляделся, контролируя - ничего не забыл? Чисто, только словно острым сучком царапнула глаз та стропила с карандашными пометками.
Я чуть наклонил голову, обещая: «нет, не забуду», и выскользнул на лестницу.
Вниз, вниз, на всякий случай - бегом, по три прыжка на пролет. Протиснулся через пролом в заборе, и вот я уже на почти безлюдной улице.
В принципе, надо было бы идти неторопливо, не привлекая внимания, но ноги сами несли меня вперед все быстрее и быстрее. Я спешил к закладке с шифроблокнотом:
«Да что же такое он хочет у меня спросить?!»
Воскресенье, 12 февраля 1978 года, 15.10,
Ленинград, Измайловский пр.
- Ну как? - набросилась на меня мама, лишь только я переступил порог.
- Да нормально все, - гордо фыркнул я, скручивая шарф, - нормально. Прошел районный тур.
- Уже известно, да? - уточнила она, взволнованно вытирая руки о передник.
- Да, там же устная сдача. Так что - известно. Я набрал максимум очков. Повторить мой результат - можно, а переплюнуть - нет. И, вообще, хочу даже не есть, а жрать! - я выразительно втянул носом витающий по квартире аппетитный запашок наваристого куриного супа.
Перед внутренним взором отчетливо замаячило видение разварившейся куриной ляжки, лоснящейся в прозрачном бульоне в окружении макаронных звездочек и чуть оплывшей краями тонкой картофельной соломки; по поверхности над ней неторопливо вальсировали желтоватые линзочки жира.
- Руки! Мыть! - мама решительно пресекла попытку моего порыва к обеденному столу.
Я забежал в ванную, торопливо - даже не включая свет, выполнил ритуал и начал торопливо жмакать полотенце, и тут из дальней комнаты раздался длинный междугородний звонок.
- Дюш! - крикнула мама из кухни, - я суп наливаю! Возьми, спроси кто и скажи, что папы дома нет, будет к шести.
- Ага, - согласился я.
- Алло, - поднял трубку, - квартира Соколовых. Слушаю вас.
- Добрый день, - негромко донеслось в ответ, - вас беспокоит академик Канторович, Леонид Витальевич. Я могу поговорить с Андреем Соколовым?
У меня екнуло подвздохом.
Ответное письмо Канторовичу я кропал неторопливо, несмотря на понукания папы. Я закрывал тему, ибо «мавр сделал свое дело». Заниматься ею дальше я не собирался - незачем. Поэтому, откликаясь на поразительную прозорливость Канторовича, который учуял между моими строками, что, умея считать до десяти, я остановился на шести - я ваял фундаментальный обзор по алгоритмам внутренней точки.
Это было не сложно - в моем распоряжении были знания сотен людей, развивавших алгоритм Кармаркара последние тридцать лет. Я знал, где лежат эффективные в вычислительном плане подходы для задач того или иного типа и даже мог в первом приближении обосновать это теоретически.
Не мытьем, так катаньем, толстая, на восемьдесят страниц, бандероль десять дней назад улетела в Москву. И вот - давно ожидаемый, но все равно такой внезапный звонок.
Я сделал короткий вдох-выдох, собираясь, и ответил:
- Здравствуйте, Леонид Витальевич, я у телефона.
- Здравствуйте, Андрей Владимирович, рад слышать, - голос академика был наполнен энергией.
- Леонид Витальевич, умоляю, без отчества, - вклинился я в микропаузу, - в моем возрасте такое именование выглядит пародийно.
Мда. Диссонанс между содержанием и чуть подрагивающим голосом подростка ощутим даже мне.
- Хорошо, Андрей, - в голосе разлилась добрая усмешка, - договорились. А вы ведь меня поразили - и не столько даже возрастом. Исключительно добротная работа, исключительно! Та россыпь алгоритмов, которую вы так щедро выкладываете на всеобщее обозрение, заслуживает искреннего восхищения. Но если заглянуть поглубже, то вы ведь разработали целую теорию для решения задач определенного класса...
В комнату на цыпочках просочилась мама. Я попытался было скорчить недовольную гримасу, но она придушенно пискнула «и-и-и» и присунула ухо поближе.
«Ладно, - подумал я и чуть довернул трубку в ее сторону, - это, быть может, ее звездный час».
- ... удивительно и многообещающе, - продолжал соловьем разливаться академик, - что вам удалось сделать значимое открытие в столь юном возрасте.
- Леонид Витальевич, благодарю за столь лестную оценку, - воспользовавшись небольшой паузой, я перехватил нить разговора, - но вы же наверняка понимаете, что использованный мною подход растет из вашей же собственной работы от шестьдесят пятого года? Ну, той, где вы дали методику оценки множителей Лагранжа методом наименьших квадратов?
- Эк вы хватили... Нет, понятно, что все откуда-нибудь да растет. Но у вас, и это совершенно очевидно, получилась оригинальная работа. И для вас это не случайная находка. Уж я-то в этом разбираюсь, поверьте.
Мама, чуть дыша, счастливо млела у мембраны.
- Вы уже решили, где будете учиться после школы? - неожиданно спросил он.
- В Петродворцовом общевойсковом командном, - сорвалось с моего языка.
Мама испугано шарахнулась вбок. Трубка озадаченно замолчала.
- Эээ... - академик был явно обескуражен, - почему туда?
Я охотно пояснил:
- У меня отец военный... И дед...
Мама сделала страшные глаза и пребольно ущипнула меня за плечо.
- Это ведь не окончательное решение, да? - в голосе Кантаровича явственно слышалась неуверенность.
Я покаянно вздохнул и потер плечо:
- Извините, пожалуйста, Леонид Витальевич, шутка на языке не удержалась. Мне очень, очень стыдно.
На том конце сначала что-то хрюкнуло, а потом раскатился добродушный смех.
- Извините... - повторил я. Мне действительно было неудобно.
- Да ладно, - отмахнулся он, все еще посмеиваясь, - хорошо разыграли, натурально так. Я даже поверил. Так решили куда?
- Нет еще, не думал. У меня склонность к математике недавно прорезалась.
- Хех, «склонность», - опять развеселился на том конце провода академик, - хоть бы одному студенту на потоке такую «склонность»... Ладно, давайте подумаем, как нам лично встретиться - есть что обсудить. Я, к сожалению, появлюсь в Ленинграде только в конце апреля. Мне неудобно вас просить, но, может быть, вы сможете подъехать в Москву раньше? Сами или с родителями? Я бы организовал вам номер в ведомственной гостинице.
- Одну минутку, сейчас посоветуюсь, - сказал я и, прикрыв ладонью трубку, вопросительно посмотрел на маму, - давай, на весенних каникулах съезжу?
Мама быстро-быстро закивала.
- Да, - сообщил я Канторовичу, - на школьных каникулах могу самостоятельно приехать. Последняя неделя марта. Вам в это время удобно будет?
- Отлично! - с чувством откликнулся Леонид Витальевич, - замечательно. И пусть ваши родители совершенно не беспокоятся. Встретим, разместим, накормим, в театр сводим. Та-а-ак. Тогда перейдем собственно к вашему исследованию. Я предлагаю следующее: вот то ваше первое письмо я могу быстро, буквально в этом месяце, доработать в статью и передать Израилю Моисеевичу для опубликования в следующем же выпуске «Функционального анализа». И, параллельно, переведем на английский и отправим с сопроводительным письмом или в «Journal of Functional Analysis» или в «Combinatorica». А вот из второго вашего послания надо будет делать цикл статей - и это предмет отдельного обсуждения во время предстоящей встречи.
- Я не против совместной статьи, - отреагировал я.
- Что вы! - академик сорвался в фальцет, - что вы! Это совершенно, абсолютно и полностью исключено! Это - целиком ваш собственный труд, и только так он и выйдет. Даже думать бросьте на эту тему!
- Жаль, - заметил я философски, - ведь иметь хотя бы одну совместную статью с Канторовичем - это большая честь.
- Хех, а вы - тонкий льстец, молодой человек. Молодой, да ранний.
- Тонкий-тонкий, - подтвердил я многообещающе и покосился в сторону кухни, - а ем, мама жалуется, как будто солитер помогает.
В трубке забулькал смех. Потом он заговорил неожиданно серьезным голосом:
- Кстати, раз уж я до вас дозвонился... Мне не терпится задать один вопрос. Вот вы утверждаете, что использование более высоких степеней при решении вспомогательной задачи даст лучшую сходимость алгоритма на практических задачах. В целом, как по мне, так это очень похоже на истину, но надо будет все же погонять в экспериментах для перепроверки. Но сразу возникает вопрос, вы-то как это смогли определить? У вас же опыта практического применения этих алгоритмов быть не может?
«Ну, а что ты хотел? - мысленно поморщился я, - он если и не гений, то подошел к этому очень близко. Видит на три метра вглубь под тем участком математики, на который я встал.»
- Так красивее получается, - я постарался наполнить голос уверенностью, - тридцать четвертая формула тогда очень хороша становится.
- Да? - протянул озадаченно собеседник, - Хм... Вас определенно надо с Гельфандом свести.
- Страшно, - признался я полушепотом.
- Почему?
Я замялся, подбирая слова:
- Слышал, что характер у него... того... сложный...
- Поверьте, вот лично вам это никак не может угрожать, - взволновано зачастил Канторович, - Израиль Моисеевич бывает порой излишне суров, это да... Но только к тем, кто не оправдал его надежд. И пусть даже планка его требовательности стоит в экстремально высоком положении, но вы-то явно проходите над ней. Впрочем, сразу оговорюсь, я пока не знаю его загруженности на ту неделю. Статью пошлю, а там - как отреагирует. Ну... Андрей, рад был телефонному знакомству. Жду тогда в гости. Звоните, как с датой определитесь и номером поезда. И запишите, пожалуйста, мой домашний телефон...
Я записал, и мы расшаркались, прощаясь.
Положил трубку и сделал глубокой выдох. Из мамы вырвался теперь уже громкий боевой клич, и она принялась радостно меня тискать, приговаривая умильно:
- Какой ты умный! Весь, весь в меня!
- Очень кушать хочется! - безнадежно подвывал я, взывая к ее совести, не сильно-то, впрочем, и вырываясь. Стыдно признаться, но эти незаслуженные похвалы почему-то были крайне приятны. Слушал бы и слушал.
Понедельник, 13 февраля 1978 года, день,
Ленинград, «Большой дом».
Жора толкнул дверь в комнату, что Блеер выделил для группы приданных в усиление местных оперативников. Со стула, торопливо одергивая пиджак, резво вскочил белобрысый парень. Совершенно замотавшийся Минцев с трудом вспомнил его имя и звание:
- Добрый день, Владимир, - улыбнулся, протягивая руку. - Как успехи? Что новенького накопали за прошлую неделю?
- Двадцать четыре свежих объекта, товарищ подполковник, - со сдержанной гордостью доложил тот и оживленно махнул в сторону висящей на стене карты города. - Вот, как раз флажки закончил втыкать.
Жора прошел к развалу канцелярских папок, что еле умещались на сдвинутых к окну столах, и с трудом удержался от тяжелого вздоха.
Группу усиления использовали, разумеется, «в темную»: довели признаки искомого объекта, нарезали сектора, и теперь молодежь покрывала город петлями с азартом дорвавшихся до охоты спаниелей.
Все бы было ничего, но быстро выяснилось, что под покровом повседневной обыденности в городе хватало странностей - хватало настолько, что качественно проверить на возможную связь с «Сенатором» каждого выявленного не представлялось возможным. Поэтому Минцев еженедельно лично сортировал новый улов, формируя очередь на разработку.
Жора опустился на стул и устало махнул капитану рукой:
- Садись. Чайком богат?
- Конечно, - метнулся тот к тумбочке. - Вам покрепче?
- Совсем покрепче, - согласился Минцев и потер покрасневшие глаза.
- Сахар кончился, товарищ подполковник, - огорченно сказал оперативник, -леденцы будете?
Минцев бросил в рот кисленькую «Взлетную», хлебнул горьковато-терпкого чая и с блаженством вытянул гудящие ноги.
- Ну, кого набрали в этот раз? - спросил благодушно.
- Как всегда: изобретатели, экстрасенсы-целители, пара интересных психов, крупный выигрыш в спортлото, ну и мелочевка всякая, по линии прочих странностей, - и он сделал какой-то неопределенный жест рукой.
Жора с хрустом раскусил леденец и собрался.
- Давай, погнали с первой зоны.
- Товарищ подполковник, если разыскиваемая группа имеет оперативную подготовку, то указания на конкретные районы города могут носить намеренно-отвлекающий характер, - осторожно заметил капитан, и Минцев болезненно поморщился.
- Да это понятно, - протянул он, - но мы это все равно быстро перелопатить не сможем. Что-то надо ставить вперед, что-то отставлять на потом. Давай с наиболее, на твой взгляд, необычного.
- Тогда начну вот с этого, номер семьсот девяносто семь... Одиннадцатая Красноармейская улица, - Владимир, не вставая, развернулся к карте и уверенно ткнул длинной указкой в самодельную маркировочную булавку. - Кратов Юрий Витальевич, сорок лет, инженер. Не женат, детей нет, ведет замкнутый образ жизни. Есть указания на то, что способен чувствовать физическое состояние человека рядом с собой. Например, где у того болит или чешется. Может даже без жалоб больного указать на страдающий орган. Более того, способен ощутить психическое состояние - рядом с пьяным чувствует легкое опьянение, рядом с наркоманом попадает в поле его галлюцинаций.
- Что значит «есть указания»? - спросил Жора и сделал еще глоток.
- Сам Кратов свои способности не афиширует, но найдены люди, которым он помогал в случаях сложных заболеваний. Прослеживаются поразительные совпадения его заключения с последующими диагнозами в медицинских учреждениях.
- И как давно способности проявились?
- Лет двадцать назад.
- Еще что-нибудь из набора признаков есть?
- Нет, только вот эта необычная способность и район проживание.
Минцев прищурился на карты, взвесил услышанное, потом чуть покривился и махнул кистью:
- В отстойник его пока. Давай следующего.
Капитан мазнул папку зеленым фломастером и положил на край стола.
- Так, следующая... Вот она, восемьсот первый номер, Верейская улица. Киселева Наталья Владимировна, сорок один год. По образованию - фармацевт. Два года назад, после тяжелого менингита, появилась интересная способность: увидев, лично, или по фотографии, лицо человека, сразу в мельчайших подробностях вспоминает, когда и при каких обстоятельствах встречалась с ним ранее. Может описать все, вплоть до мельчайших подробностей. Помнит дословно сам разговор, интонации отдельных фраз, особенности одежды, погоды, места. Мы неоднократно скрыто проверяли эту ее способность, каждый раз она подтверждалась. Полтора года назад Наталья была принята на работу в Ленинградское Управление КГБ и прошла полный курс подготовки оперативного состава в нашей школе на Охте. В настоящее время является кадровым оперативником наружки, заслужила несколько благодарностей руководства.
Жора заинтересованно подался вперед:
- Семейное положение?
- Муж - преподаватель кафедры научного коммунизма Университета, кандидат философских наук. Два сына, пятнадцать и семнадцать лет. Отец - капраз в Кронштадте.
- Так... - глаза у Жоры блеснули, - о муже, сыновьях что дополнительно известно? Спортом занимаются? Фотоделом?
Капитан пробежал глазами по листу и поджал нижнюю губу:
- Нет ничего пока.
- Ладно, - Минцев повеселел, - интересный вариант. В ближнюю очередь их, на разработку.
- Третий десяток пошел, - меланхолично заметил капитал, чиркая по папке красным.
- Разгребем постепенно, - отмахнулся Жора, - выцедим город и разгребем. Есть еще что интересное по первой зоне?
- Да... - голос Владимира прозвучал неуверенно, - пара подростков еще. Первый... Вот: Измайловский проспект, Соколов Андрей, учащийся девятого класса английской школы. Весной прошлого года, после сотрясения мозга, в речи на уроках английского появился отчетливый американский акцент. С осени начал проявлять недюжинные способности к математике.
- Насколько недюжинные?
- Начал изучать программу института.
Минцев чуть заметно пожал плечами.
- В матшколах каждый второй грызет академические курсы. Кроме этого?
- Отец преподает в Военно-медицинской академии.
- Все?
- Все.
- В шлак, - решительно отмахнулся Жора.
На обложку легла зеленая отметка, папка легла поверх дела Кратова.
Жора решительно допил чай, и поставил сверху пустую чашку.
«Ничего», - подбодрил он себя, - «найду. Трое в разработке, три десятка в ближней очереди... Найду. Он где-то рядом, я чувствую».
- Так, - потер он руки. - Давай следующего.
Вторник, 14 февраля 1978 года, день,
Москва, объект «Высота».
- Нет, Юра. Нет, - Брежнев для убедительности прихлопнул ладонью по столу. - Все, вопрос решен.
- Леонид Ильич, - Андропов наклонился вперед и доверительно понизил голос, - политбюро единодушно в своем решении. Мы все просим вашего согласия на награждение. Это очень важный в своем символизме политический вопрос...
В глазах у Брежнева, под тяжелыми набрякшими веками, неожиданно заискрила смешинка.
- Юр, - протянул генсек, чему-то улыбаясь, - я все понимаю. И что Михал Андреич не вовремя загрипповал, и что тебя Костя попросил ко мне по этому вопросу зайти. И, даже, что ты сам искренне за это решение. Но нет. Я обдумал и решил. Все.
Он сцепил ладони перед лицом и поводил большим пальцем по губам, словно о чем-то заново раздумывая, а потом с чуть заметным сожалением повторил:
- Нет.
- Леонид Ильич... - оживился, почуяв слабину, Андропов.
- Дай сюда эту папку, - в голосе генсека неожиданно прорезалась сталь.
Юрий Владимирович тяжело вздохнул и нехотя подчинился.
Брежнев выдернул из папки тоненькую стопочку бумаг. Дальнозорко отставил, проглядывая, а потом с неожиданным ожесточением рванул наградной лист - раз, второй, потом, с усилием, третий. Скомкал, словно лепя снежок, обрывки и отправил ком в корзинку. Следом полетел и проект решения Политбюро. Демонстративно встряхнул ладони и с вызовом посмотрел на Андропова:
- Все!
Тот обреченно вздохнул:
- А с орденом-то что?
- Сдать обратно в Гохран, - решительно отмахнулся Брежнев, - и молиться, чтоб не пригодился.
Юрий Владимирович поджал губу - начало важной беседы сложилось неудачно.
Генсек, что с ним случалось не часто, ошибся - никто не просил Андропова протолкнуть подзависший вопрос. Напротив, это Юрий Владимирович провернул аппаратную многоходовку, поссорившись по дороге (слава богу, не серьезно!) с Устиновым и серьезно задолжав Черненко, и все ради того, чтоб лично уговорить Брежнева на вручение тому ордена «Победы».
И вот на тебе, все впустую! То, что сначала казалось легким капризом, обернулось категоричным отказом. И теперь вместо благодушного коллекционера наград напротив сидел весьма раздосадованный собственной неуступчивостью Брежнев.
- Ну, что там у тебя еще? - генсек нетерпеливо кивнул на две сыто раздувшиеся кожаные папки, что лежали, дожидаясь своего часа, справа от Андропова.
Председатель КГБ озабоченно потер лоб, решаясь. Затем, сказал, словно прыгая с обрыва:
- Леонид Ильич, считаю нужным проинформировать вас об одном важном и весьма необычном деле. Десять месяцев назад по ряду адресов поступили очень необычные письма. Все они были отправлены из Ленинграда и содержали, в числе прочего, информацию, которую, исходя из наших представлений, не мог иметь никто. Вообще никто!
Юрий Владимирович впервые с начала доклада вскинул глаза и поразился: по лицу Брежнева гуляла кривая ухмылка.
- А, - сказал тот, прерывая, - ты, наконец, решил доложить мнеэтот вопрос.
Андропов закаменел, вцепившись в столешницу. Перед глазами взметнулась темная муть. Лицо стремительно побелело, сердце зашлось в стаккато.
- Эй, Юр, - Брежнев встревоженно взмахнул руками, - а ну, воды выпей!
Он торопливо открыл бутылку «Боржоми» и трясущейся рукой наполнил стакан.
- На, - тяжело привстал и наклонился через стол, - быстро пей!
Андропов жадно глотал теплую пузырящуюся жидкость, с отвращением чувствуя, как лязгают зубы по стеклу.
- Уф... - покрутил головой, потом с трудом извлек из брючного кармана носовой платок и промокнул лоб и вокруг рта. С укоризной посмотрел на генсека и глухо спросил: - это что, проверка такая была?
Брежнев, все так же склонившись вперед, с неподдельной тревогой всматривался его лицо.
- Отпустило? Может, врача позвать?
Андропов вяло махнул рукой:
- Нормально. Отпустило.
- Эх, Юра-Юра... - покрутил головой Брежнев и грузно опустился в кресло, - знал бы я тебя чуть похуже... И все! - он остро посмотрел на собеседника, потом веско, с расстановкой сказал: - Нет, не проверка. Но ты учти: отсюда, - и он пришлепнул ладонью по подлокотнику, - видно много.
Генсек похлопал себя по карманам, потом тихо выругался.
- Саша, - нажал кнопку переговорника, - занеси сигаретку, а?
- Леонид Ильич... - в голосе порученца звенела укоризна.
- Давай, давай, - суетливо заторопил его Брежнев, - неси, действительно очень надо.
Блаженно затянулся и насмешливо округлил глаза:
- Да ты знаешь, Юра, сколько раз Романов уже на тебя жаловаться прибегал? Твои ж там попутно в ленинградской парторганизации столько разной аморалки накопали! Он теперь просто уверен, что ты опять под него роешь.
Андропов поморщился:
- Да нужен он мне...
- Знаю, - веско сказал Брежнев, - все знаю. И кто слушок про свадьбу его дочери в «Шпигель» запустил, тоже знаю. Нехорошо, Юра... Нехорошо через западные газеты такое проворачивать - страну позоришь.
Брежнев замолчал, и в наступившей гулкой тишине фигура Андропова в кресле чуть оплыла - так проседает собирающееся потечь мороженое.
Генсек чуть заметно усмехнулся и резко сменил тему:
- А что собрался доложить по этому делу - молодец, хвалю. И за смену моих таблеток тебе отдельное спасибо - помогло. Серьезно помогло.
Андропов потряс головой, словно боксер, приходящий в себя после грогги. Собрался, усмехнулся набок и признался:
- Да... Неожиданно, - растерянно посмотрел на свои папки. - Так докладывать?
Брежнев задумчиво оценил объем, потом уточнил:
- У тебя там все важное есть?
- Да, - Андропов вытянулся, преданно взглянул на генсека и торопливо заверил, - все полностью: и сообщения все, и результаты основных экспертиз, и предварительные выводы, и план оперативной разработки.
- Хорошо, - Леонид Ильич повелительно шевельнул бровью. - Оставь, почитаю перед сном. А пока скажи просто: за последние несколько недель подвижки есть?
- Есть, - с готовностью кивнул Андропов, - мы установили двухсторонний канал связи. Теперь можем задавать свои вопросы и получать на них ответы.
Брежнев чуть заметно напрягся, но в голосе его прозвучала лишь легкая небрежность:
- Что-нибудь уже спрашивал?
Юрий Владимирович тихо порадовался своей предусмотрительности.
- Только один вопрос: «кто вы»? - доложил он, преданно поедая глазами начальство.
Леонид Ильич аккуратно сбил столбик пепла в хрустальную пепельницу.
- Ответ был какой?
- Да, вчера получили: «советский человек».
- О как! - Брежнев вскинул брови. - Советский, значит... Да еще и человек.
Длинно выдохнул последнюю затяжку, вдавил окурок и приказал:
- Выясни, что значит для него «советский».
Эпилог
Воскресенье, 19 февраля 1978 года, позднее утро,
Ленинград, Невский проспект
Утром прошел обильный снегопад. Когда мы вынырнули из метро, нечастые пешеходы еще только начали натаптывать свои тропинки - пушистое полотно, что упало на город, оставалось почти девственно ровным. В воздухе танцевали редкие припоздавшие снежинки; их золотил свет, проливающийся сквозь тонкие полупрозрачные облака.
- Солнышко, нам туда, - я потянул Томку через мостик к Дому Книги.
Брови у девушки задумчиво съехались к переносице. Я покосился на нее с легкой иронией. Вчера пообещал ей свежих впечатлений, и теперь она пыталась, исходя из направления нашего движения, угадать, что бы это могло быть. Приятно, черт подери, что эта попытка заведомо обречена на неуспех.
Мы прошагали мимо входа в «Лягушатник», и на лице Томы отразилась легкая обескураженность. Похоже, она определила для себя это кафе-мороженое в качестве конечной точки нашего путешествия и теперь недоумевала - право, не к пышечной же на соседней улице я ее с такой помпой веду?
Подергала за рукав куртки, бровки умильно вскинулись домиком, смотрит от плеча, снизу-вверх. Ну, что за прелесть!
- Уже рядом, - заговорщицки шепнул я в ушко, чувствуя себя этаким Дедом-Морозом.
Свернули в, наверное, самый известный ленинградский проходной двор - здесь режут с Невского на Желябова, к той самой пышечной и Дому ленинградской торговли. Но вместо того, чтобы топать слева от Кирхи, я начал вспахивать неглубокую снежную целину, обходя здание с другой стороны.
- Там же тупик! - с недоумением воскликнула Томка.
- Только не для нас, - я посмотрел на нее чуть свысока, а потом воспользовался моментом ее растерянности и быстро чмокнул в аккуратный носик.
- Еще! - глаза ее светились счастьем, и цвет их был уже неважен.
Я прильнул к мягким губам, остро сожалея о том, что мы на зимней улице, а не в теплой безлюдной квартире.
Впрочем... Осталось каких-то метров пятьдесят. Поэтому целовались мы не долго - минут пять, а потом я подвел девушку к неприметной двери в стене и достал набор отмычек. Современные замки они не берут, но все довоенное с ними открывается влет.
Хотелось воровато оглянуться на окна жилого дома за спиной, но это было лишним. В конце концов, из Кирхи есть аж четыре выхода, и, если что, гоняться за нами будет милиция, а не Хунта. А вот Томка, сразу поняв, что я задумал, взволновано охнула и принялась испугано озираться.
Престарелая дверь не смогла оказать достойного сопротивления - раз, два, и я уже тяну ее на себя.
- Прошу, пани, - гостеприимно позвал девушку за собой.
Она постояла, прикусив губу, пару мгновений, а потом, отбросив все колебания, шагнула следом.
Чего было в этом больше?
Доверия мне? Той беспечности советских подростков, что не ждет гадостей от окружающего мира? Или же извечного женского любопытства, что сильнее осторожности?
Я не знал.
Прошли по темному коридору. Позвякивая связкой, я нащупал замочную скважину в следующей двери.
- Что там? - Томка взволновано задышала мне в затылок.
Я молча распахнул створку. На нас пахнуло легким запахом хлорки. По щекам, согревая, прошелся теплый и влажный воздух.
Мы, держась за руки, сделали несколько осторожных шагов вперед, выходя из-под трибун. Прямо под нами, казалось, повисла чаша бассейна, в рассеянном свете - чуть зеленоватая, словно в нее залили не воду, а стекло. Было темно, но не мрачно, и очень просторно - именно в таких местах порой украдкой живут чудеса.
- Ой... А я купальник не взяла, - Тома опустилась на колени и потрогала воду. - Теплая!
Почти невидимая до того гладь пошла легкой рябью.
- Жаль, можно было бы с вышек попрыгать, - я прищурился на парящую под далеким потолком десятиметровку, заново переживая детский страх, а потом махнул рукой в сторону высоких окон-арок за трибунами, - нам туда.
За последним рядом кресел на широкой площадке стояло два гимнастических батута.
- Вот, - погладил я край одного, словно это все объясняло.
Впрочем, так оно и было - в глазах у Томки сразу появилось понимание. Ноздри ее начали нервно вздрагивать, зрачки взволнованно потемнели.
- У нас есть час, - объявил я.
Мы торопливо сбросили куртки, обувь... Тома, поспешившая влезть на батут, остановилась, с показным недоумением глядя то на меня, то на свое платье. Я постарался скрыть легкую досаду улыбкой - сообразила-таки! Извлек из сумки треники и удостоился взгляда, в котором в равных пропорциях присутствовали и благодарность, и ироничное подозрение - довольно странная, надо сказать, смесь.
Взобрались на батуты - и через минуту воздух под крышей старой Кирхи разрезал восторженный девичий визг.
Ах, эта щенячья радость от непонятно откуда взявшейся свободы вытворять своим телом все что угодно! Мы беззаботно купались в воздухе, подлетая, казалось, к самому потолку. Толстые стены церкви надежно укрыли нас от рационального мира взрослых; далеким напоминанием о нем мелькала в прорезях окон притихшая на воскресенье Петершуле.
Потом я перебрался к Томке, и мы стали взлетать вместе, держась за руки, словно дети, и оглашая несчастный бассейн шальными криками. Время от времени нас бросало в воздухе друг на друга, и тогда мне приходилось призывать на помощь все свое самообладание, чтобы не сграбастать девушку в объятия прямо в воздухе.
Спустя какое-то, не очень короткое время мы свалились на сетку в полнейшем изнеможении. Уставшие, мы лежали на батуте бок о бок и тяжело дышали, глядя в сводчатый потолок над головой. По лицам нашим бродили блаженные улыбки.
- Хорошо-то как, - выдохнула Томка мечтательно. Положила мне на грудь горячие ладони, умостила на них подбородок, и принялась разглядывать меня в упор. Потом неожиданно спросила: - С тобой всегда будет так хорошо?
- Нет, - поморщился я, - только иногда. Но я буду работать над тем, чтобы это «иногда» случалось с нами чаще.
Она о чем-то всерьез задумалась. Взгляд ее затуманился, провалившись сквозь меня в какие-то неведомые дали.
Я застыл, чуть дыша.
Томка отмерла, кивнула:
- Договорились, - и легонько коснулась губами моего подбородка.
- Договорились, - эхом повторил я и заулыбался.
«Договорились!» - я чувствовал, что улыбка выходит глупой, но не было ни сил, ни желания стирать ее с лица. - «Договорились! Да я теперь Землю пинками раскручу! Ведь договорились же!»
Конец 2-й книги.
Назад: Глава 11
На главную: Предисловие
