Книга: Американец. Неравный бой
Назад: Интермедия
Дальше: Интермедия

Глава 4
Мое место

Очень знакомое чувство. Забытое, но, без сомнения, некогда испытанное…
Вокруг пустота. Тихо, спокойно и легко… Нет ничего. То есть так было какое-то время…
Яркая вспышка.
Я помню…
…Грязь, холод, слякоть. Тяжелые серые облака простираются от края до края небосвода. Тонкая полоска дороги, обрамленная серой стеной голых кустов, убегающая вниз по склону холма. Далеко впереди дорога обращается в мост и пересекает темно-синюю ленту реки, опирается на тонкую полоску земли и вновь нависает над водой, упираясь дальним концом в берег, усыпанный маленькими домами…
…Вспышки выстрелов, тела в серых шинелях, искаженные болью и страхом лица, лужи крови. Порывы ветра поднимают волны на глади реки. Блестящие гильзы, одна за другой падающие на дно окопа, в грязную воду…
…Лицо американского сержанта. Глаза, полные удивления и непонимания. Немецкий офицер с белым флагом в руке. Самоуверенный, полный презрения взгляд. Захлебывающийся кровью солдат, в бессильной попытке спастись ползущий по мосту…
…Высокие фонтаны земли и огня. Могучие удары, сотрясающие стены окопа. Мучительный страх, загоняющий в угол. Бессильная злоба…
Звук! Первый звук.
Мелодия! Сильная, воодушевляющая музыка звучит в голове…
Я помню!
Я там был!..
Немые образы отдаляются, и мой разум сталкивается с чем-то забытым, открывая завесу воспоминаний.
Я помню…
…В груди неистово бьется сердце, а с губ, скривившихся в злорадной улыбке, срываются слова одной сильной песни группы Within Temptation. «Stand My Ground»… Я пою, но себя не слышу – гул стрельбы все перекрывает…
…Руки крепко сжимают ручной пулемет… Плавно нажимая на спусковой крючок пулемета, я ликовал – мой гнев нашел выход!
…Враги, громко крича, подбадривая себя, бегут вперед. Храбрецы! Их отваге можно позавидовать! Но в эту секунду мне не нравится эта отвага, исходящая от врага. Я просто ее боюсь. Поэтому всеми силами буду держаться, глядя в глаза своему страху!
Боюсь, если проиграю, некому будет встать на мое место… Так что я буду стоять до конца! До победного конца!
И враги придерживаются того же плана… Пули разят одного за другим, но живые, без сомнения, идут вперед. Потери их не страшат. Их много, и их зовет цель!.. Меня тоже зовет моя цель.
Нашла коса на камень!
Кисть правой руки обожгло резкой болью. В лицо брызнула кровь. Отпрянув от пулемета, резко шагнул в сторону и обрадовался своей реакции – оставшийся на бруствере пулемет затрясся от прямых попаданий. Эх, накрылся «Льюис», хорошо хоть сержант все так же бьет из своего станкача… А что с рукой? Блендамет, мизинец и безымянный палец оторвало! Но боли почему-то нет. И это хорошо. Нечего на мелочи отвлекаться. Замотаем рану тряпицей – и обратно в бой! Ведь еще есть винтовка!..
…Выстрел, передернуть затвор, прицелиться, выстрел!.. Еще два патрона в винтовке есть, новая обойма уже на бруствере. Ничего, фрицы, ничего… Каждый мой выстрел идет в цель. Я не промахиваюсь. И как можно промахнуться по ростовой мишени, быстро бегущей прямо на меня?..
Яркая вспышка – и боль. Ничего не понимаю, только вижу, что сижу на дне окопа, и в ушах свист. Проходит секунда, другая, начинаю соображать. Слышать еще ничего не слышу, да и вижу как-то ограниченно – только левым глазом. Блин, все лицо грязью залепило, надо утереться…
Провожу левой ладонью по лицу и нервно отдергиваю ее. Под пальцами не только грязь… Медленно отвожу руку от лица и смотрю…
Что? Что… это? В ладони левой руки – какие-то красные ошметки и окровавленные нитки. И почему у меня лицо справа такое бугристое, в непонятных рытвинах?..
Второй раз прикасаюсь пальцами к лицу, медленно ощупываю правую щеку и мысленно матерюсь. Лицо обратилось в месиво – осколки разрезали, изорвали до кости щеку и начисто выбили правый глаз…
– Ах… Ах-ха… АХ-ХА-ХА-ХА! ДА ПЛЕВАТЬ! – Мне стало и правда плевать. Выжить я и не мечтал. Вдвоем против целой армии?! – АХ-ХА-ХА!.. Фух! Ну-с, вперед!..
Ноги несут меня по извилистому окопу прямо к дороге. Прямо к мосту.
Меня здесь не существует. Я здесь не рождался. И не жил своей жизнью. Я – чужой. Пора исправить ошибку моего присутствия здесь!
Долой тесный плащ! Он мешает бежать. Главное – кольт в кобуру затолкать, а «уэбли» за ремень впихнуть. И еще штык прихватить… О’кей!
Помповик в руки, примкнуть штык и замереть на миг, в окопе выжидая, когда враг подойдет поближе…
– Господи, об одном лишь прошу. Дай мне еще минуту жизни!..
Ну все, пора. Еще шаг – и они пересекут мост…
Мир в момент рывка застилает серая пелена. Наконец-то!
– Р-р-ра-а-а-агх! – Крик перекрывают внушительно и сногсшибательно гремящие выстрелы из дробовика. Первые штурмовики, выполнившие приказ своих командиров и достигшие южного берега, гибнут один за другим.
Шаг вперед!
Штык с приятным хрустом проникает в горло врага, вознамерившегося выстрелить в меня. Это зря! Я еще не готов умереть!..
Оп! Шаг назад – и резко влево.
Прирезанного противника прошибает винтовочная пуля. В своих уже стреляете? Перепугались? Прекрасно!
– Х-ха! – Рывок – и тонкое полуметровое лезвие вспарывает живот нерасторопного стрелка. Удар ногой, и обмякшее тело слетает с лезвия. Теперь вперед! Только вперед!.. Враг бежит – и я бегу!
Толчок справа. Соперник всем телом налетает на меня и толкает к мостовому ограждению. Цепкие пальцы сомкнулись на моем горле. В глазах душителя дикий страх – мое лицо его ужасает… Нет смысла сопротивляться удушению…
– Просто бойся и умирай!.. – Хрип пугает врага еще сильнее, он вздрагивает. А мои руки уже сами перехватывают дробовик и отщелкивают штык.
Взмах – и сталь быстро исчезает в теле врага.
– Р-р-р-ра! – В левую руку бьет пуля, и я не могу вырвать штык обратно. Тогда возьмем другой! С пояса поверженного противника выдергиваю короткий нож и бросаюсь в гущу оторопевших товарищей погибшего душителя…
Ружья нет, зато есть револьвер! Один за другим гремят выстрелы, мелькают разбегающиеся фигурки, кто-то падает, кричит. Один бросается на меня, и его горло встречается с ножом. В лицо хлещет кровь…
Щелк!
Револьвер бросить, кольт в руки…
В живот резко бьет сильный удар, заставляющий согнуться. Винтовка? Меня проткнули штыком? Ноги перестают держать меня, я не чувствую боли, но чувствую, что это конец…
– Не-э-эт… Рано еще… – В лицо моего убийцы, а это уже несомненно, ударяет пуля сорок пятого калибра. Звуки гаснут, изображение теряет четкость, но жизнь еще теплится в умирающем теле. Пистолет толкает в руку отдачей, стреляя наугад, все же попадаю в кого-то…
Все. Нет патронов. Можно и уходить…
– Эй! Эй, парень, открой глаза! Господи боже мой, его лицо… Эй… – Мне больно, и будет еще больнее. Все тело горит, крутит, и я совсем не хочу возвращаться в реальность, хочу уйти спокойно… Но меня просят, значит, придется открыть глаза. – Срочно сделайте ему перевязку, капрал! – Надо мной нависают несколько фигур. Все еще слишком мутно, не могу разглядеть. Эх, одним глазом сложно смотреть. Ох-ох-ох, неужели дождался? Это ведь американцы! Они пришли! Успели…
– Капитан Паттон! Сэр! Все силы первого полка вышли к мосту. Второй полк прибудет в ближайшее время!
– Передайте приказ – первому батальону развернуться на позициях взвода охраны, держать оборону на подготовленных позициях. Второму батальному выдвигаться следом за танками на полосу земли между рекой и каналом. – Паттон? Это молодой Паттон? Ну, это хорошо, он не даст врагу одержать верх в этом сражении. – Подгоните санитарный грузовик сюда! Лейтенанта надо доставить в госпиталь!..
– М-м-м-ма-а-а-а! Не надо… Не дайте им перейти через мост. Будущее в ваших руках…
Санитар, усердно пытавшийся наложить повязку мне на живот, опустил руки и грустно посмотрел на меня.
– Парень! Не смей так говорить!.. Капрал! – Паттон разозлился не на шутку.
– Будущее в ваших руках… Не дайте немцам перейти мост…
Тепло, уютно, спокойно. Лежу на мягком матрасе, укрытый толстым одеялом… Да-а-а, я вновь вернулся. Сюда меня доставили с «Каманина». В палате темно, только откуда-то из-за изголовья кровати светит слабая лампочка…
Кое-как вывернув голову, оглядываюсь. За столом, сгорбившись под тяжестью мыслей, сидит генерал Паттон. Его взгляд устремлен на маленькую настольную лампу, стоящую прямо пред ним. Мягкий, приятный свет не слепит, заставляя щуриться, а трепещет, словно огонек свечи. Хм, ну да, это ведь керосиновая, а не электрическая лампа.
– Очнулся? – М-да, зверь – он и есть зверь. Старый вояка даже сквозь задумчивость ощутил мое «присутствие».
– Да.
– Это хорошо… – И тишина. Минуты полторы мы просто молчали, думая каждый о своем. В моей голове роились мысли об открывшихся воспоминаниях. Сомнений нет – я сражался в том единственном бою Первой мировой войны и погиб… Сложно поверить, что мое нынешнее путешествие во времени не первое и что я уже бывал в этом мире. Почему именно в этом, а не в каком-нибудь другом? Паттон сейчас здесь, у меня в палате, почему сидит? Потому что узнал о моем непосредственном участии в спасении его дивизии? А вообще спаслась ли его вторая бронетанковая?.. Ох-ох-ох! Что-то опять мозги закипают… – Ты… Ты помнишь февраль шестнадцатого года? Мост через Мёз?
Странный и очень пугающий вопрос. Вздрогнув всем телом, я попытался переварить слова Паттона.
Я точно был в этом мире.
Это целенаправленный, точный вопрос. Все потому, что генерал узнал меня.
– Помню.
И опять тишина. Только собеседник нервно заерзал на стуле, потом чем-то загремел по столу.
– Вот, парень. Посмотри. – И протягивает мне кобуру с пистолетом. Сердце мое запрыгало в груди от того, что я увидел. Обыкновенная, сильно потертая, кое-где потрескавшаяся кобура для пистолета Кольт М1911.
Чего же я взволновался? Неужели?.. Руки переворачивают кобуру, и глаза в тусклом свете лампы выхватывают важную деталь – тисненый штамп «A.A.S.».
Это моя кобура! Из 2012 года!..
Больше нет нужды в доказательствах и домыслах – я был в прошлом этого мира, в Первую мировую. Но ведь и в сорок первый год я попал с этой же кобурой! Но как?..
– А.А.С. – Арсентьев Артур Сергеевич…
– Так тебя зовут? – Паттон пододвинул стул к койке.
– Это мое настоящее имя.
– Ты – русский. Я так и думал, – кивнул генерал, ухмыльнувшись. Легкое напряжение, витавшее в воздухе, улетучилось. – Пистолет в кобуре тоже был твоим. По крайней мере, в том бою именно ты использовал его. – Паттон говорит удивительно спокойно, без ярких эмоций. Он сейчас похож на добродушного старика… Хотя я знаю, что он – очень эмоциональный, несдержанный и волевой человек. – И с ним ты умер у меня на руках… – Голос его предательски дрогнул.
– Сэр… – Я даже не знаю, что сказать старому генералу. Я лишь бродяга, пришел – ушел. Ну погиб солдат, таких было тысячи, ну попросил офицера удерживать мост во имя скрытой в тумане цели – будущего. Почему же его это зацепило?
– Я выполнил твою просьбу. Немцы не перешли моста… Я приказал его взорвать к чертовой матери! – эмоционально взмахнул рукой собеседник, тем самым показывая, как и к какой именно матери улетел мост. – Скажи мне, а ты помнишь, почему просил об этом? Какие причины подвигли тебя на это?.. – Взгляд склонившегося поближе генерала пугал. Он знает больше, чем я, это заметно, но мое слово ему очень интересно. Дверь в палату открылась, и потихоньку вошли Карпов и полковник с тросточкой. Они молча, не спрашивая ни о чем, сели на свои места и обратили взоры на нас.
– Не помню. Но чувствую, что так было надо. – Мой ответ удовлетворил генерала, и он начал свой непростой рассказ.
Отправной точкой его рассказа стали мои действия у моста через Мез в феврале 1916 года. Я и тогда еще сержант, а сейчас полковник Фиц, присутствующий в палате, удерживали передовые силы немецкой ударной группировки, состоявшей из четырех пехотных и одной кавалерийской дивизий. Целью этой группировки было окружение и дальнейшее уничтожение семидесятитысячного американского корпуса.
Мост, который мы обороняли, оказывается, долгое время находился в тылу английских частей, довольно крепко зацепившихся за свои позиции. Но в определенный момент, не имея на то логических оснований, англичане отошли с этих позиций, обнажив фланг американского корпуса, и мост в особенности. И именно в этот прекрасный момент, очень своевременно, явилась эта немецкая ударная группировка, планомерно идущая по освободившемуся пути прямиком к американцам, ничего не подозревающим о грядущей беде.
О том, что враг непонятно как появился там, где прежде были англичане, в штаб Першинга доложил перепуганный французский летчик, совершавший разведывательный полет. Но, к счастью, мост до подхода двух полков при поддержке танковой роты под командованием капитана Паттона удержали всего два человека.
Но это лишь общая картина, открывшаяся на поле боя. Вершина айсберга.
А стратегическая и скорее политическая суть дальнейших событий в случае успеха немцев могла вылиться в события гораздо более серьезные, чем можно себе представить.
Америка из-за войны в Европе претерпевала серьезные внутригосударственные политические и социальные проблемы. Антибританские и пронемецкие настроения росли с начала войны в геометрической прогрессии. Идеи о поддержании европейских союзников в борьбе с немецкой агрессией встречались очень холодно, если не сказать больше – крайне негативно. Развитие собственной военной промышленности и финансовая помощь Франции, России и Англии пожирали огромные деньги, появились облигации военного займа. Кое-где гражданам США пришлось затянуть пояса – и это притом что страна не отправила на фронт ни одного солдата. Ужесточились законы, социальная политика просела, началось преследование немцев американского происхождения. Передача железных дорог в полное федеральное управление, Гувер с его «красивыми запретами» на хлеб в понедельник и мясо в среду во имя экономии и победы в Европе, усиление контроля военно-промышленного комплекса. Все это все сильнее и сильнее будоражило народ, кто-то подливал масла в огонь, распространяя листовки антивоенного настроя.
Кое-как президенту Вильсону удалось выправить ситуацию с экономикой, заткнуть все оппозиционные силы и продвинуть в конгрессе вопрос о создании экспедиционного корпуса для отправки его в Европу. Но после этого проблемы только усилились – траты возросли, экономия и контроль усилились, люди стали возмущаться громче и чаще. Кроме прочего, в стране появилось острое ощущение, что кому-то очень не по душе возможное вступление Америки в войну, и он, действуя из тени, строит всевозможные козни, дестабилизируя страну.
Но все сильно изменилось в первый месяц пребывания американских войск в Европе. Успехи корпуса в январе 1916 года в Лотарингии, у Вердена – воодушевили американский народ. Президент Вильсон и поддерживаемые им социалисты сразу оказались на коне. Победа – это ведь всегда приятно! И победы положительно влияют на репутацию тех, кто их обеспечил. Особенно трудом и потом. Инакомыслящие граждане, те, кто желал поражения Англии и Франции и поддерживал Германию, сильно сдали в позициях. Очень большой и серьезный кризис, готовый взорваться, подобно нарыву, ослаб. Но то, что он ослаб, не означало, что он сошел на нет. Проблемы остались, их просто чуточку отодвинули.
Для того чтобы кризис в США из стадии покоя все же перешел в активную фазу, нужно было совсем немного… И, что очень удивительно, это самое «немного» решили обеспечить англичане. В начале февраля 1916-го они, не оповестив союзников, отошли с занимаемых линий на севере от Вердена и открыли тем самым доступ немцам к мягкому, незащищенному подбрюшью американского корпуса. Окружение и уничтожение семидесяти тысяч солдат, подготовка и отправка которых далась Америке так тяжело и болезненно, могли стать последней каплей. Кризис бы разразился во всю свою мощь.
США выбыли бы из войны без всяких сомнений.
Англия однозначно показала свое отношение к вступлению Америки в войну. Короне не нужны были сильные, независимые Штаты, экономика, политический вес и самостоятельность которых за счет войны лишь увеличатся. Отступление британцев в Лотарингии и открытие пути в тыл янки – неприкрытое предательство.
И в этой картине появление одного-единственного, никому не известного солдата, насмерть сражающегося за мост, становится уже не таким малозаметным и бессмысленным. Героизм обращается холодным расчетом.
– …Ты не помнишь причин своего появления у реки. Ты не знаешь, почему насмерть дрался на мосту. Ты не желал пропустить немцев. Это я знаю. И поэтому с уверенностью говорю – ты не хотел допустить худшего развития событий, потому что знал о них. – Палец Паттона указывает мне прямо на переносицу. Глаза генерала горят огнем, его лицо искажено злорадной улыбкой. Он доволен. Чертовски доволен!
– Сэр, я могу поклясться…
– Не надо мне клясться! Я верю, что память твоя дырявая и ничего ты не помнишь, так что не тревожься. Ты, сукин сын, самый интересный человек, что повстречался мне за всю жизнь! Дважды прикрыл мою задницу, совершив невозможное! И будь я проклят, если забуду об этом! – Вот теперь я чувствую, что предо мной тот самый «Half-assed general» – Джордж Смит Паттон. – Пауэлл, сынок, спасибо тебе. От всей моей закостенелой, дрянной души – спасибо, – склонившись поближе и положив мне на плечо руку, произнес собеседник.
– Сэр, – меня зацепило. К горлу подбежал комок. – Не я один вел людей к вам.
– Я знаю. Ты молодец, не забыл тех, с кем сражался. О них я тоже не забуду. Ни про кого не забуду… Мы скоро увидимся. Не сомневайся. – Генерал встал, оправил форму, подмигнул мне и ушел.
– Спасибо тебе. – Это полковник. В его глазах удивление и благодарность. Я узнаю его лицо… Я помню его.
– Джон Спенсер Фиц. – В голове всплыло полное имя солдата, с которым я держал оборону.
– Генерал не называл моего имени, значит, ты и правда вспомнил тот день, Артур Арс.
– Да, кажется, именно так я и представился, когда мы познакомились, сэр.
– Поправляйся, первый лейтенант Майкл Пауэлл. Скоро увидимся. Да, кстати… – В дверях полковник остановился. – А что за песню ты тогда напевал? Даже в шуме того боя было слышно…
– Это была песня из моего времени. Группа Within Temptation, песня «Stand My Ground».
– Стоять на своем… Ты так и поступил, первый лейтенант Пауэлл… – Мягкий свет лампы вычерчивает глубокие морщины на лице улыбающегося полковника. – До встречи! – И, тихонько постукивая тросточкой, он вышел из палаты.
В палате остались только я и Карпов. Подполковник выглядел глубоко задумчивым. Молчит, смотрит на меня невидящим взглядом, размышляет… Ну, пусть сидит, он мне не мешает, и мое присутствие его не тревожит. Спать пока не хочется, а просто тихо полежать, отвлечься от мыслей – самое оно…
Ну, был я в Первой мировой, а это целых двадцать пять лет тому назад, ну погиб там в бою и что? Это мелочи. Тут попаданцы не редкость и совсем не странность, посему – что или кто мог мне помешать явиться сюда дважды? Или совсем наоборот – кто-то или что-то очень хотело моего возвращения… Тогда еще вопрос. Кобура. Она была и в шестнадцатом году, и в сорок первом. Соответственно и униформа моя была и тут и там. Каким образом? Копии? Улучшенные версии, как и я сам?.. Да, и тело мое – там сгинуло, а тут новое. Эх! Только недавно один вопрос решил, а тут нате, брат с друзьями и еще это! Но интересно все это, блендамет! Очень и очень интересно!..
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?
Официальное обращение сразу приводит Карпова в чувство.
– Да, конечно, – отозвался куратор и, рывком развернув кресло, на котором сидел, всем корпусом обратился ко мне: – Слушаю.
– А как товарищ Паттон вышел на меня?
– Легко. Спросил у старшего лейтенанта Томилова и срочно затребовал представить тебя пред ясны очи… А ты – тю-тю, в тылу врага пропал. – Полковник даже по коленям себя хлопнул, показывая свое негодование. – Ну, в успокоение генералу твою фотографию в газете показали, вроде: «Смотрите, вот он, герой!» – и генерала Паттона сорвало. Потребовал тебя найти любой ценой, разведку подключил… Генералу Брэдли звонил, тот поддержал старого товарища и прислал ему в помощь полковника Фица. Короче, американцы на уши встали, рейнджеров стали подтягивать для операции по твоему спасению. А тебя к тому моменту советские морские пехотинцы под мостом в Мозыре нашли! Генерал как узнал, что тебя в Киев везут, все бросил и сюда помчался.
– Хм, бывает же… – Тут было с чего удивиться. Но с другой стороны – Паттон ведь тоже человек. А увидеть вновь некогда умершего у тебя на руках человека, да еще и не постаревшего ни на йоту, – это очень интересно. – А полковник Фиц – он откуда взялся? Судя по значку на отвороте воротника – он из разведки… – Буковки «INT» в окружении лавровых ветвей как бы намекают на воинскую принадлежность офицера.
– Да-а-а-а. – Карпов целенаправленно смотрел на меня, пытаясь не то разглядеть, не то понять какую-то лишь ему известную вещь. – Глазастый ты, Пауэлл. И ох какой непростой… Да, полковник Фиц из разведки. Начальник разведки Экспедиционного корпуса Армии США. Ему о поисках тебя сообщил генерал Брэдли.
– Фиц же разведчик, он что, не знал обо мне вообще ничего?
– Знал, да не узнал. Он в отличие от генерала Паттона узнал тебя, лишь увидев вживую. Вот такие дела… Кстати, Пауэлл, расскажи мне, если хочешь, о…
– Хотите услышать подробности моих прошлых похождений, о которых я сам узнал лишь только что? – саркастически поинтересовался я у подполковника. Тот нахмурился и цыкнул, сбив мой веселый настрой:
– Ага… Мне кажется, или ты не удивлен тем фактом, что побывал в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году и даже погиб там? – Карпов прищурился, взглядом пытаясь проникнуть в жалкую душонку первого лейтенанта.
– Не знаю почему, но – нет, ни капли удивления. Вспомнил и понял, что все это реально приключилось со мной. И все. – Врать нет смысла. Правда, и только правда. Не удивили меня воспоминания. Но серьезно озаботили, особенно если учитывать, что смертушка моя повернула историю в другое русло…
– А потом через четверть века восстал на территории СССР, прямо пред началом войны. Не кажется это странным? И почему ты появился в прошлом?
Каверзные вопросы, товарищ подполковник.
– А вы знаете почему? Поделитесь. – Нахальство, ей-богу, но что-то лишь оно идет на ум. – Товарищ подполковник, я нахожусь в прошлом не родного мне мира, где известные мне вещи переплетаются с таким чудесным букетом неизведанного, что крыша поехать может. Чему я должен еще удивляться? – Контраргумент прошел на ура. Полный хитрости и азарта взгляд Карпова чуть угас и больше не буравил меня. – Удивиться тому, что я не первый раз сюда «заглядываю»? Да, мне интересно, почему со мной приключился рецидив путешествия во времени, но у меня нет информации, чтобы я мог все толком проанализировать и найти ответы. Воспоминания – это ограниченные, основанные на личном восприятии знания. И они могут наводить на ошибочные выводы. Человеческая натура далеко не идеальна. Я очень хочу понять все причины и особенности путешествия, но опираюсь лишь на крупицы. А рассказывать нечего – ведь, как оказывается, я много чего не помню и не знаю.
– Да. Нужен всесторонний подход. И тут твои воспоминания – лишь малая часть информации… А другой информации просто нет, и нечего нас так завуалированно и красиво, но обвинять в ее сокрытии. Так что пока не напрягайся, мучить расспросами не стану ни я, ни кто другой, – кивнул Карпов, успокаивая меня. Попятился, решил сбавить обороты. – Слушай, а что ты можешь сказать о пограничниках, что прибыли с тобой к Мозырю? Где вы встретились? – А я все думал, когда же он начнет спрашивать о «новых» попаданцах.
– Чего тут говорить? Все предельно просто и сложно в то же время. Арсентьев Сергей – мой младший брат. Иванов Юрий – мой школьный друг. Они, как и я, реконструировали солдат Второй мировой, поэтому носят форму пограничников. Встретил их в лесу, на складе в районе Мартыновки. Они помогали охранять склад. Об этом, думаю, вам известно уже лучше меня, товарищ подполковник. Вы же их, скорее всего, проверили? – Подполковник даже не пошевелился, продолжая пристально смотреть на меня. – Вадер вам уже все-все сообщил, тут к гадалке ходить не надо. На вопросы, как они попали сюда и почему все так сошлось, что я их встретил, – ответить не могу. – Чувствую, Карпов сейчас опять начнет наседать. Ощутил слабину, получил козырь, аж заерзал на кресле. – Я просто не знаю причин. Честно. Нет у меня никакой информации. Была бы – к вам бы прибежал и поделился. Не задумываясь! Кажется мне, что все это очень и очень неспроста. Впрочем, как и все остальное в этом мире…
– Может быть… – задумчиво протянул собеседник, почесав затылок. – А вот…
– Про остальных спросить хотите? Трое их еще должно быть. Денис Губанов, Дмитрий Ткачев и Михаил Люлин – все трое мои университетские товарищи. Встретил их там же, на складе. Кстати, я столько времени нахожусь здесь, а так до сих пор и не знаю об успехах той рискованной операции, что мы провернули с Томиловым. Расскажите, чем же все закончилось?
– Ну, коли генерал Паттон тебя за помощь благодарил, значит, вырвались. Где же твои аналитические способности? – шутканул Карпов. – Вышли обе американские дивизии и два полка наших кавалеристов. В общей сумме семнадцать тысяч человек. Справились вы, ребята, справились! – Вот это облегчение. Удалась афера!
– А потери? – Теперь неприятности, без них никуда. – Я о тех силах, что брали Октябрьский. Статистика из дивизий мне не столь важна.
– Из всех сил, что ты и старший лейтенант Томилов повели к райцентру, осталась ровно половина. В твоем взводе выжило всего девятнадцать человек, трое в тяжелом состоянии… – У меня защемило сердце. Девятнадцать человек?.. Взвод просто перемололи! Не сберег я парней, не сберег. – Артур. Погиб Михаил Люлин.
– Что? – не сразу понял я. А потом дошло. – Как это погиб?! Вашу же мать! Как такое допустили?..
– Успокойся, лейтенант! – рявкнул подполковник и вскочил с кресла. Сделав тяжелый шаг к койке, он скалой навис надо мной. – Михаил прикрывал отход остальных твоих товарищей. И погиб как герой. Не о чем здесь сожалеть… – Слабое утешение. Один из немногих моих друзей, почти родных братьев – погиб. Как тут не сожалеть? Эх, Миша!.. – Ладно, я пойду. Ты отдыхай, поправляйся. Через несколько дней тебя перевезут в Москву.
– Товарищ подполковник. Где они? – Уверен, он знает, о ком речь. По глазам вижу – знает и ждет, когда его спрашивать будут.
– Арсентьев и Иванов – здесь, в госпитале. Ткачев и Губанов – в доме сотрудников НКВД, это совсем недалеко отсюда. Все под охраной, но не под замком. Не волнуйся, с ними все будет в порядке…
– Я хочу видеть их.
Полковник хочет поскорее свалить, но я ему не даю.
– Сейчас? Ночь на дворе, Пауэлл. Они спят, а ты их видеть хочешь? Отсыпайся, а утром я их приведу. Все, считай это приказом, – козырнул и ушел.
Утром – значит, утром! И мне не помешает поспать. Мысли побоку, воспоминания и прочие возгласы души – туда же. Сейчас важно не вникать в глубины всего того, что удалось вспомнить. Иначе хуже будет…
– Товарищ, просыпайтесь. Това-а-а-арищ… – Мягкое прикосновение и приятный женский голос медленно вытаскивают мое бренное сознание из глубин сна.
– А? Что? Время принимать снотворное?.. – Шутка спросонья – это, по-моему, весело.
– Какое снотворное? – замерла медсестра, удивленно уставившись на меня своими карими глазами. Спустя мгновение до девушки дошел смысл хохмы, и она звонко рассмеялась. – Ох, насмешили! Но шутка ваша может быть и не смешной… Кого-то ведь нужно будить, чтобы лекарства давать. Пожалеешь, дашь страдальцу поспать – а ему хуже станет, потому что режим нарушился. Вот так вот… Я ведь вам тоже лекарства принесла, режим у вас такой. – Утерла мне нос медсестра, ничего не попишешь. Она права, сон хоть и помогает, но лекарства помогают больше. Лекарства для больного – это хорошо, это спасение. А мне надо быстрее поправляться. Посему кушаем выданные таблеточки, пьем ароматные настойки и со спокойной душой продолжаем отдых.
– Спасибо, сестричка, за науку. Буду следить за своими словами. – А девушка улыбается и рукой машет, типа: «Да брось ты!» Но я запомню…
За окном уже давно светло, солнце светит откуда-то сверху, с улицы доносятся голоса, за дверьми палаты кто-то разговаривает, но негромко. Эх, опять я по госпиталям валяюсь! Нашел курортную зону, блин. Думал бы головой – может, в Мозыре сейчас был или в батальон бы уже вернулся… Ага, счаз! От списочного состава взвода меньше половины бойцов осталось. Кто-то мне быстренько восполнил потери новыми бойцами, обученными по программе рейнджеров? Ну-ну… А еще у меня теперь на плечах пятеро, ох, то есть четверо, новых попаданцев, за которых надо побороться. Пятой точкой чую, на фронт вернусь ой как не скоро!..
Ожидание обещанного утреннего визита Карпова со свитой новых попаданцев обратилось в эффектное появление совершенно неожиданного и незнакомого мне человека.
Все произошло быстро. Двери в палату распахнулись, человек в белом халате, видимо доктор, безрезультатно пытался преградить путь вихрю. Среднего роста девушка в халате, накинутом поверх военной формы, ладно сидящей на стройной спортивной фигуре, влетела в палату. Ловко подхватив стул и подставив его поближе к койке, она села. Пара внимательных карих глаз уставилась прямо на меня.
– Товарищ!..
– Товарищ военврач, не беспокойтесь. Я лишь хочу отблагодарить первого лейтенанта. – Не оглядываясь, отбрила доктора девушка. На ее лице застыла легкая, еле уловимая ухмылка удовлетворения. Она смотрит на меня, я – на нее. Так, петлицы из-под воротника халата видны – голубые с черным кантом и один эмалированный прямоугольник. Летчица, значит, да еще и целый капитан. Оп, а в дверях кто это стоит? Цебриенко и Виноградова-Волжинская собственными персонами. Секундочку, кажется, знаю, кто это сидит передо мной…
Капитан прищуривается и замирает, уловив «мысль» в моих глазах. Секунду играем в гляделки, и летчица, ехидно улыбнувшись, отводит глаза и расправляет плечи. Это движение приводит к тому, что халат распахивается, и я с нескрываемым удивлением обнаруживаю на груди девушки целый иконостас! Звезда Героя, орден Ленина, орден Красного Знамени, две Красных Звезды. Медали разные, штук пять. Значки всяческие. Ой, мама моя родная, что же за человек передо мной? И не об имени речь, а о натуре, о силе!
Доктор, из дверей наблюдавший за ходом событий, заприметил сверкающий иконостас наград и молча ретировался, позволив решительной летчице и ее напарницам пообщаться со мной.
– Ну, здравствуй, Пауэлл, – протягивает руку летчица. – Меня зовут Надежда Рузанкова.
– Здравия желаю, товарищ капитан. – М-да, мой ответ ее не удовлетворил, даже губы скривила, но руку пожала. – Мое имя вы, вижу, знаете.
– Пришла сказать спасибо за спасение моих боевых подруг, – кивает на замерших у входа девушек. – Знаю-знаю, не ты один спасал их! – Мой порыв рассказать обо всех участниках приключений прервали в зародыше. – Но ты командовал, тебе и держать ответ.
– Да чего уж там… – нерешительно отмахнулся я. – Без вашей помощи мы бы вряд ли справились с этой задачей. Если я все правильно понял, это вы управляли вторым штурмовиком в том знаменательном бою с фоккерами. И вы потом поддерживали нас с воздуха, когда за нами увязались поляки. – Капитан широко улыбнулась и ткнула меня кулаком в плечо. Мягкий удар откликнулся сотней иголок в груди. Глаза полезли на лоб, дыхание сперло, захотелось скрутиться и… и через миг все отступило. Боль как резко появилась, так и исчезла.
– Фу-у-у-ух…
– Прости, лейтенант. Виновата! – развела руками капитан. В глазах волнение, руки дрожат.
– Ничего страшного не произошло… Не беспокойтесь! Я в полном порядке. – Не хватало мне тут извинений от Героя СССР. – Честно, в рамках моего ранения – все в норме… Знаете, я не сильно удивлен вашему появлению здесь.
– Почему же? – вскинула брови Надежда.
– Товарищ Цебриенко рассказывала мне о вас. – Взгляд, брошенный в сторону Елены, мне не понравился. Капитан не поняла, к чему я веду. Срочно надо исправлять ошибку. – И я понял одну важную вещь: вы – очень ответственный человек. Не злитесь на Елену, она с душевной теплотой отзывалась о вас. – Улыбаются, уже по-другому смотрят друг на друга. – И вообще у меня самое положительное отношение к вам, товарищ капитан, и к вашим боевым подругам. Вы очень сильно помогли нам всем там, у Октябрьского. Скажу без утайки – в авиации я уважаю штурмовиков. – Льстить было ни к чему, я просто говорил правду. – Ни бомбардировщики, ни истребители не помогают пехоте так, как это делают «летающие танки» – штурмовики. Я ни в коем случае не преуменьшаю заслуг остальных сил авиации, просто говорю то, что на душе.
– Ох, льстец! И хитрец! Я его благодарить пришла, а он меня своей благодарностью переиграл. У-у-у-ух! – Рузанкова уже просто грозит кулаком, не бьет, а Елена с Маргаритой подхихикивают в дверях. – Я ведь знаю, что ты тоже в некотором роде… летчик. Известно мне о твоих славных похождениях в качестве бортстрелка. И о том, что наградили тебя Крестом Летных Заслуг за три сбитых «Фокке-Вульфа». Не понимаю только, как ты в самолете оказался, но это дело второе. Я вот к чему веду… – Капитан склоняется поближе и заговорщическим тоном говорит: – Надоест по земле бегать, в небо потянет – обращайся. Ты не думай, у меня в штабе вашей американской авиации есть знакомые, так что все будет о’кей. Опытные и везучие летчики всегда нужны. Я не шучу и говорю все серьезно.
– Спасибо за предложение, но мне пока что земля под ногами роднее. Но предложение буду держать в уме, не думайте, что я отказался. – Неожиданно, конечно, но чего уж там. А вдруг во мне проснется летчик! Мне ведь предлагали выбирать дальнейший путь, вот и перевыберу – пойду в авиацию. Но уж точно не сейчас.
– Ну, смотри. Ладно. Пойдем мы. – Капитан встала и, надев фуражку, собралась было уходить. – Чуть не забыла. Это тебе, лейтенант. На память. – И протягивает вытащенный из кармана халата небольшой сверточек. – Ну, бывай!
– До свиданья, – пролепетал я вослед ушедшим посетителям и осторожно развернул бумажный сверточек. Внутри – маленький металлический самолетик. Зелененький И-16 с ярко-красными звездочками на крыльях и языками пламени на капоте. Красивая модель, приятная такая. О, а на самой обертке что-то написано. Ага, адреса полевой почты Рузанковой. Х-ха!
– М-да, Пауэлл… – Я вздрогнул и чуть не выронил презент. Улыбающийся своей жуткой улыбкой Карпов тихонько прошел в палату и присел на оставленный капитаном стул. – Подарочек? – Осторожно приняв из моих рук самолетик, подполковник повертел его в руках и вернул обратно. – А ты хоть знаешь, кто у тебя сейчас был, а?
– Капитан Надежда Рузанкова, – недоуменно почесал я затылок, пытаясь найти подвох.
– Верно. Только ты ничего про нее не знаешь. Она – легенда! Ее сам товарищ Чкалов летать учил. Товарищи Рузанкова и Цебриенко в тридцать девятом году совершили беспересадочный перелет Москва – Ванкувер, повторив подвиг товарища Чкалова, а потом вернулись обратно! Первые женщины-летчицы, совершившие такое… Э-эх! А ты хоть знаешь, как Рузанкову испанцы прозвали? Не знаешь. Inquisidor! Инквизитор… Она жгла фашистские самолеты, как костры средневековой инквизиции. Рузанкова разнесла в пух и прах троих франкистских генералов, в том числе Хосе Санхурхо. Скажу по секрету, и самого Франко эрэсами тоже она распылила. Хотя всему миру известно, что его якобы немцы в собственной машине взорвали. Вот так вот! Посему испанцы ее любят, она у них почти национальный герой. Наши боготворят ее, берегут, как могут, но ей свободу подавай…
– Ничего себе! Не знал, теперь буду знать. Цебриенко говорила, что с Чкаловым она дружила… – грустно закончил я.
– Чего это – дружила? Дружит до сих пор. Валерий Павлович сейчас и сам в Киеве… – удивленно захлопал глазами собеседник.
– Чкалов – жив?! – Вот так новость. А я-то думал, чего Цебриенко о дружбе Надежды с легендарным летчиком в настоящем времени говорила, словно разбившийся легендарный человек был жив. А он – взаправду живой.
– Да. А что? – Оглянувшись на двери, подполковник шепотом поинтересовался: – У вас там погиб? Когда? Где?
– В декабре тридцать восьмого на Ходынском поле, при испытании нового истребителя. – Вроде говорю, что человек умер, а тут он жив. Ох, все же есть в этом мире еще что-то удивительное, выбивающееся из ряда вон. – Берегите его, такие люди раз в столетие рождаются. Для меня он – легенда.
– Во как…
– Товарищ подполковник, а вы пришли без моих друзей? – Все, разговоры разговорами, а про вчерашнюю просьбу я не забыл.
– Тут они, тут. С Вадером в столовой сидят… – Мнется куратор, темнит. Вон, даже фуражку нервно теребит…
– А чего они в столовой с Ханнесом делают?
– У тебя ведь посетители были, товарищ первый лейтенант. Скоро они придут, не волнуйся, сначала вот ответь мне на несколько вопросов…
– Та-а-а-ак. Сначала проверка, потом встреча? – тяжко вздохнул я, углядев, как Карпов извлек из кармана кителя блокнотик и карандаш. Записывать будет, следователь, мать его! – Хорошо, спрашивайте, гражданин начальник.
– Не надо паясничать. – Шутки кончились, тут нет никаких сомнений. Смена тона с дружеского, почти братского, на тяжелый, не терпящий пререканий, острым напоминанием кольнула в мозг.
Ты, Артур, забыл, с кем разговариваешь. Он подполковник НКВД, куратор, и ему глубоко пофигу твой юмор, если он не связан с получением Результата. С большой такой буквы…
Разговор, вернее, допрос длился добрый час. Подполковник задавал вопросы и тут же оберегал себя заклинанием: «Если ты можешь ответить». Страх пред тем, что меня может свернуть в трубочку от допроса и заключения, не отпускает товарищей в НКВД, и это прекрасно! А то, не дай бог, меня скрючит – и неожиданно для всех помру тут.
Поначалу подполковник не задавал никаких каверзных вопросов. Не ловил меня на нестыковках. Не пытался расколоть. Просто расспрашивал о моих друзьях и брате. Где учились, где жили, чем занимались, чем интересовались. Одним словом – из чего состояла их жизнь. Без утаек рассказывал обо всем, попутно удивляясь тому, что еще ни разу не нарвался на «заблокированную» в мозгу тему.
Ровно через час такой спокойной, размеренной беседы Карпов перешел в наступление и начал наседать. Вопросы сыпались один за другим. Много всего спрашивал, об оружии будущего, авиации, ракетостроении, флоте, различных технологиях, высокотехнологичных производствах и прочем. Меня стало сильно клинить. Я не мог ответить на эти вопросы – помню что-то, но рта открыть не могу. А энкавэдэшники продолжают спрашивать. Тут-то мне стало нехорошо. Голова загудела, перед глазами поплыли круги, стало трудно дышать. Мозг работает чисто, я все понимаю, но тело ощутимо поплыло – голову держать не могу, в руках слабость, ног вовсе не чувствую. Карпов не сразу заметил, что со мной не все в порядке, и, лишь оторвав взгляд от блокнота, взвился как ужаленный:
– Врача! Господи, Майкл, держись! Врача!.. – Перепугался подполковник не на шутку, бросился ко мне, орет, потом к дверям метнулся, там глотку рвет.
Мне вроде бы плохо, хочется отключиться, но нет, состояние словно зависло. Мучительная невозможность что-либо сделать вкупе с полным осознанием происходящего осталась.
В палату вбежали доктора, что-то кричат, пульс мне щупают, в глаза заглядывают. Но как-то не до этой возни. Меня опять почему-то плющит. Очень похоже на тот раз в тренировочном лагере, когда пытался «калаш» нарисовать… Неужели защитный механизм сработал из-за допроса? Так быстро?..
– Что ты сказал? – Грозный рык рушит сон и отправляет в реальность. Блин, не помню, когда отключился, но пробуждения уж точно не забуду. Так громко разговаривать и никого не разбудить – просто невозможно! – Отвечай, Вадер! – Оп-оп-оп. Интересная беседа, не буду мешать. Продолжаем прикидываться спящим. Кажется, Карпов особисту пистон вставляет. Послушаем за что.
– Товарищ подполковник… Все объекты группы «Ближний Круг» во время проведения допроса потеряли сознание и сейчас находятся в тяжелом состоянии, – испуганно докладывает Ханнес. Объекты группы «Ближний Круг»? Неужто так именуют брата и моих друзей? – Товарищ подполковник, я думал…
– Что ты думал, дурья твоя башка? Твою мать! Добро на разработку шпионов получил? Тебе сказали опрос провести, а не допрос! ОПРОС!
– Товарищ подполковник, сейчас со всеми объектами все в порядке. – И торопливо добавляет: – Они спокойно спят! Я же… – Слава богу, с братом и остальными все в порядке.
– Ты-ы-ы же! Ну-ка пойдем. – Шорох, хлопок дверью и тишина.
Ах, вот, значит, как! Опрос устроили? Ох и подлец ты, Карпов! Опрос, говоришь, Ханнеса ругаешь за своевольный подход, а сам меня что, о цветах расспрашивал?..
А с чего так? Засомневались во мне и новых попаданцах? Конечно! Откуда в глухом белорусском лесу взялись брат, школьный друг и университетские одногруппники очень ценного, «уникального» попаданца.
Странно? Очень странно, скажу я вам! Все сильно напоминает лихо, нагло сработанную операцию вражеских спецслужб. Большую разведку внедряли таким образом, например. Или диверсантов. Я, главный агент, прошел все проверки, на ура сыграл роль путешественника во времени и пространстве, короче, втерся в доверие. А как почуял, что мне доверяют, потянул через линию фронта новых агентов.
Фу! Топорно это, очень топорно!.. Непрофессионализм налицо. Никакая разведка в мире, даже самая шаромыжная, не станет так глупо работать. Но возможность такой «глупости» в НКВД решили отработать.
И отработали. По полной программе. Да так, что у них на руках пять еле-еле живых попаданцев! Однако во всем нужно искать положительные стороны. Вспомним рассказ Карпова о работе с путешественниками во времени, и в особенности о смертях этих самых путешественников. Дохли как мухи в банке. Пытаешься трясти такого, держать под охраной в темнице сырой – и через пару-тройку дней гарантированный трупешник с минимальными трудозатратами. В нашем случае защита от допросов сработала. Может, это наших кураторов убедит? Посмотрят, поймут, что реакция на допрос аналогична таковой у иных попаданцев, да и успокоятся? Дал бы Бог!..
Дверь в палату открылась, и медленно, на цыпочках вошел подполковник.
– Очнулся? – вздрогнул Карпов, пересекшись со мной взглядом. – Рано я с тобой серьезные беседы решил вести, слаб ты еще, ранения сказываются…
– Какие еще доказательства вам нужны? – Не хочу играть в его игры. Он хочет прикидываться, что ничего не произошло, а я – нет.
– Ты это о чем? – Ну дает, прямо гений актерского мастерства. На лице полнейшее непонимание.
– Вадера за нарушение приказа и самоуправство ругаете, а сами? – сразу в лицо бросаю козыря. – Не знаю, какие мысли управляли Ханнесом и какие карьерные лестницы он себе возомнил, но вы меня уже проверяли. Засомневались? – Подполковник катнул желваками и открыл рот, чтобы ответить, но я нагло махнул рукой и продолжил: – Все прадеды в нашей семье воевали на фронтах Великой Отечественной войны. Все домой вернулись. И нам с братом много о них рассказывали, обо всем том, через что им пришлось пройти… Всю свою сознательную жизнь смотрел советские фильмы о войне, читал книги, беседовал с ветеранами. И ужасался тому, какую цену заплатил советский народ за Победу. – Глаза в глаза. Хочу видеть, какие эмоции отразятся в глазах подполковника. – Двадцать миллионов жизней! И меня трясет от ужаса, когда думаю, что здесь может случиться все то же или даже хуже. – Карпова зацепило. Слова о количестве жертв откликнулись злобным блеском в глазах собеседника. – Мне неизвестно, как, почему и зачем здесь оказался я, а затем и четверо моих друзей и родной брат. Но одно знаю точно – предавать или обманывать свою Родину не стану ни за что!
– Это лишь твои слова, – неожиданно пошел в наступление собеседник.
– Тогда пристрелите меня и избавьте от своего неверия! Не ради этих проверок, неверия и подозрений оружие в руки взял и сражаюсь с врагом.
– Разберемся, – озлобленно хлопнул рукой по колену подполковник.
Все.
Мне больше не хочется говорить. И смысла в этом нет никакого.
Упертый Карпов сильно упал в моих глазах. В него я верил. Ему – верил. А тут… Что же теперь будет? Чувство тупика жгучей болью рвет разум. Расстреляют меня с братом и друзьями? Ну и пусть. Нет страха перед этой мыслью. Не понимаю почему – но смерть не страшит. Может, умерев здесь, вернусь домой? Тело-то тут новенькое, не родное. А значит, здесь лишь моя душа. Буду надеяться на лучший исход худшего пути. Х-ха! Да пошло оно все к чертям собачьим!..
Два дня моя, как казалось, ничего не стоящая душонка, заключенная в не нужном никому теле, висела между жизнью и смертью. Никого ко мне не пускали, лишь одни и те же врачи молча приходили, лечили меня и так же молча уходили. Стало муторно от тишины и чувства ограниченности мира четырьмя стенами госпитальной палаты.
Помереть в заточении не дали. Утром третьего дня моего одиночества пришел подполковник. Хмурый, как туча, он медленно прошел от дверей к кровати, посмотрел красными от недосыпа глазами на меня. Думает куратор, и ой как думает! Тяжко ему от собственных мыслей, аж кожаную папку в руках нормально держать не может – крутит, вертит ее. Хм. Папка? Непривычная деталь…
Куратор махнул рукой замершим в ожидании санитарам. Те со всей осторожностью переложили меня на каталку и куда-то повезли. В коридоре к вышагивающему следом за каталкой Карпову подошел Вадер и что-то тихонько сообщил. Подполковник кивнул в ответ и довольно ухмыльнулся.
Конспираторы, да чтоб вам пусто было. Озверели со своим профессиональным неверием ни во что. И сейчас ведь замыслили нечто мозговыкручивающее, иначе просто быть не может!
– Надеюсь, меня сегодня препарировать не станут? – нахально спрашиваю у Карпова. В ответ тишина. Куратор лишь щекой дернул и взгляд отвел. Разговор не клеится-с, господа…
Путешествие по госпиталю завершилось быстро – покатили с ветерком по всему этажу и завезли прямиком в какую-то большую, светлую палату.
– Опа, командира привезли. – Рядом с каталкой появляется Юрец. Лыбится, руку мне пожимает. – Здорово!
– И тебе привет, Юр. – И сразу шею выгибаю, пытаюсь помещение оглядеть. Ага, общая палата, но пустая. На койках сидят мои друзья и брат. Все как один одеты в больничные халаты, хотя не все ранены. Хм, сотрудники НКВД замаскировали всех под больных и упекли в одно здание? А подполковник говорил, что Диму с Денисом в другом месте… «поселили». Хм…
Интересно, а чего это Сергей такой серьезный? Ах, вот оно что! Он очень внимательно смотрит на вошедшего с небольшим опозданием Карпова.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – вскакивает брат. Это что за фортель? Хотя правильно, молодец Серега, создай себе нужный образ.
– Сядьте, товарищ Арсентьев. – Небрежный взмах рукой, вроде того что: «Ах, что вы, господа, не стоит благодарностей!» – Вы свободны, товарищи. – Санитары оставили каталку в покое и поспешно удалились. Карпов присел на койку рядом с каталкой и внимательно посмотрел мне в глаза: – Ладно… Ты все еще хочешь знать, откуда нам было достоверно известно о твоем появлении в нашем мире, Пауэлл?
– Да. – Ой как резко и неожиданно. Я еще не готов к таким отношениям… Хохма. Серьезность в ином – в мозаику вопросов добавятся известные детали, и общая картина, может быть, станет чуточку понятнее.
– Держи. И читай внимательно. – Ловко вытянув из папки лист, Карпов протягивает его мне.
О’ке-э-эй. Посмотрим… Ой, сколько цифр! Десяток строк, и все цифры, цифры, цифры. Ну, еще точки есть кое-где… Нет, вру, есть все же буквы – «h» и «w». В одной из строк сочетание цифр, точек и букв навели на мысль:
– H.196. W.79. – В мозгу отчетливо прозвенел звоночек. – Рост сто девяносто шесть, вес семьдесят девять. Это мои рост и вес на момент попадания в этот мир.
– Абсолютно верно, – качнул головой подполковник. – А остальные цифры и точки не наводят ни на какие мысли?
– Вот, в конце строки, точно дата – 22.06.1941. День, месяц и год моего появления и начала этой войны… В остальных строках тоже даты. С тридцать третьего по сороковой. Моя дата последняя по времени. Но вот что значат оставшиеся цифры? Номера, данные для расчетов, шифрованные послания? – пожимаю плечами, поразмыслив над цифрами минуту. Но, несомненно, где-то эти цифры, что в одной строке с моим весом и ростом, я уже видел…
– С датами ты справился. Ладно, не буду вас пытать. Над этими цифрами аналитики неделю возились, голову ломали, а я вам за одну минуту это разгадать предложил. Это координаты.
– И эти цифры означают место моего появления. – Кивок в ответ на мою догадку. – Следовательно, и под остальными координатами что-то, вернее – кто-то, подразумевается. В этих точках тоже должны были появиться путешественники, – утвердительно заканчиваю я.
– Да, но семь из десяти точек – находятся в Англии, по одной в Испании и во Франции. А десятая находилась на территории СССР. И это была твоя. – Друзья, и без того заинтересованные в происходящем, перевели взгляды на меня. – Эта бумага попала нам в руки в тридцать седьмом году, и либо мы уже опоздали с моментом появления путешественника в этой точке, либо не могли добраться до нее из-за сильнейшего противодействия местных спецслужб. Единственной точкой, доступной для нас по времени и территориальному местонахождению, оказалась твоя.
Я сильно задумался. Семь точек в Англии. Предательские действия Англии в отношении США в Первой мировой. Противодействие сил США английской интервенции во время Гражданской войны в России…
Что в центре всего?
Англия.
Ну-у-у-у. Это мало что значит. Британская империя всегда славилась длиной своих скользких щупалец, дергающих за тысячи нитей по всему миру…
Но все же… А что в этой картине значит бой за мост на реке Мез? Горсточка песка, подсыпанная в буксы истории, – вот что значит. В Штатах из-за войны было туго, гибель корпуса выбила бы страну из колеи и войны – не было бы экономического подъема и международного веса США. А английские части отступили с позиций – и тут же явились немцы. Очень своевременно, словно знали, когда, где и как наступать… Но мост был удержан, и США на коне, и Англия выглядит предателем, подставившим товарища в трудную минуту. Если все так, то становится понятно, почему отношения между Штатами и СССР резко стали укрепляться и почему американские солдаты преградили англичанам путь в агонизирующую в огне Революции и Гражданской войны Россию. Плевок в лицо Короне.
Изменение истории налицо! Не будь мост удержан – не было бы сильных Штатов, дружба с СССР накрылась бы, и… И что? В Союзе подготовились к войне. Поэтому и без Экспедиционного корпуса янки всей сборной нацистов Европы ничегошеньки не светит. Ну пофиг, что не было бы в Союзе американских двигателей, кока-колы и прочих мелочей из-за океана. Ну и Англия все равно сражается с Германией.
Но что должно было быть не так?
– Товарищ подполковник. Эта бумага… Она попала к вам из Англии? – Чую, где-то тут важный ответ, наверное, самый важный из всех, ныне озвученных.
– Да, – после длительной паузы ответил Карпов. Еще спустя мгновение продолжил: – Это последние точные и сколь-либо серьезные разведданные, полученные нашими агентами на территории Англии. Десять человек погибли, дабы эта бумага попала к нам. Контрразведка англичан стала чрезмерно хороша в тридцатых годах. Настолько хороша, что сейчас там, в Англии, нет ни одного советского и американского разведчика…
Ага-ага, есть у меня мысль, но кое в чем нужно еще удостовериться.
– Много ли путешественников во времени на Британских островах?
– Сложно сказать… Но с одна тысяча девятисотого года до той минуты, как мы перестали получать информацию с острова, в мире было насчитано около трехсот тысяч путешественников во времени. Больше половины из них находилось на территории Империи. С того момента численность путешественников во всех странах увеличилась в полтора раза. Вот и считайте, сколько всего таких попаданцев, – щегольнул нашим словечком подполковник, – оказалось на острове…
– Вот теперь я кое-что понял. – В голове побежали мысли, складывающие кирпичик за кирпичиком общую картинку. Полно попаданцев, непонятное поведение, а именно – предательство американцев в Первую мировую с целью вывести их из войны и обрушить в бездну кризиса, полное уничтожение агентов разведок различных стран на своей территории и, как мне кажется, согласие, а может, просто молчаливый нейтралитет в отношении образования союза Германия – Польша…
Что же под этим всем кроется? Все просто – желание Англии подмять ВСЕХ и ВСЯ под себя, используя знания будущего из различных миров и их будущего! Это же чудовищный прыжок вперед – знать все, что было сделано правильно, а что нет. Видя все тупики развития, можно с минимальным риском и максимальными достижениями идти семимильными шагами вперед, оставляя весь мир, который потом послужит всемогущим островитянам источником всего, далеко позади! Тут главное – не провалиться раньше времени, и для этого нужна война. Война – это наилучшая возможность перемолоть врагов Империи – СССР и Германию. Разрушить собственными руками воющих сторон свою же промышленность, подорвать экономику, выбить самые боеспособные, подготовленные части армии и в нужный момент наступить на все это блестящим подкованным ботинком сверхмощной, никем не тронутой армии Его Величества, вооруженной и подготовленной на уровне пусть даже шестидесятых годов двадцатого века. Но тут рядом с СССР встают разобиженные Штаты с целой и невредимой промышленностью и экономикой. И совсем не похоже, что янки намерены разваливать Союз. Совсем наоборот – они счастливы укреплять и расширять могущество славного соседа, равно как и свое…
И как быть, джентльмены? Уже никак. «Быть» должно было по-другому – США обязаны были исчезнуть с политической арены еще ажно в Первую мировую! Потонуть в пучине кризиса, а затем Великой депрессии!
Ну, точно ведь! Но все эти далеко идущие планы пошли прахом, и США стоит на ногах.
Этот дисбаланс привнес я?
Ни хрена себе…
Всеми умозаключениями я поспешил поделиться с присутствующими. Доводы мои опровергать никто не стал, даже Карпов. Он только сильнее нахмурился, и взгляд его загорелся опасным огнем.
– Хорошо, правильно размышляешь, Артур. – Мое настоящее имя прозвучало словно угроза. – Ты был в прошлом, изменил историю и погиб. Как и ты, я придерживаюсь мысли, что ты неведомым образом специально оказался там. Дабы совершить эти немалые перемены. Но почему ты явился опять? Откуда за тобой явились все эти люди? – взмахом руки подполковник указывает на друзей и брата.
– Не знаю, – сжав зубы, шиплю я.
– И я не знаю. Но ты сам додумался до того, что у Англии большие планы на весь мир. И путешественников во времени у них полно. И знания есть. Так не кажется ли тебе странным, что ты, уникальный, свободно мыслящий путешественник, не можешь рассказать ни об одном достижении будущего? Нет, ты говорил кое о чем, но в общих чертах. Сути это не раскрывает, – не дал возмутиться энкавэдэшник. – И при этом ты умеешь держать в руках оружие и воюешь так, словно ты – Архангел Михаил!
– К чему вы все это клоните, товарищ подполковник? – недоуменно, но уже встревоженно поинтересовался Дима.
– И зачем вы пригласили нас, если вы беседуете лишь с Ар… – Замявшись на секунду, Денис все же поправил ошибку: – С Пауэллом.
– Я задам вопрос, относящийся ко всем, – неожиданно спокойно и дружелюбно заговорил Карпов. – Тебя это тоже касается, Пауэлл. Хотя твой ответ я знаю. – Что он знает? Мне все это окончательно не нравится. – С того момента, как вы все оказались здесь, в нашем мире, вы замечали за собой какие-либо психические изменения? Случались ли резкие, необъяснимые изменения зрения, слуха, иных чувств? К примеру, резко обострялось зрение, менялись цвета окружающих объектов, или резко приглушались звуки? Может быть, изменялась ваша реакция?
– Было такое… Недавно совсем, в бою у Мозыря, когда мы под мост бежали… – неуверенно произнес Юра. – Все вокруг стало серым, звуки приглушились… Думал, контузило, но нет. Я удивительно легко передвигался, находясь под обстрелом, не ощущал страха, точно и быстро стрелял по врагу.
– Аналогично… – медленно кивнул брат. Удивление легко читалось на его лице. Похоже, не рассказывали товарищи друг другу о необычном событии…
– Когда полицаев расстреливали в деревеньке, было что-то со мной. Не сомневался ни в чем, хладнокровно убил. Все пеленой покрылось тогда… И руки не дрожали, – сумбурно рассказал Дима. Денис лишь кивал ему в такт.
У всех есть «серое» состояние? Хммм… Это полезно!
– Это опасно, – как топором рубанул подполковник. – С момента появления первого путешественника во времени в Российской империи начались научные изыскания по этому направлению. В наше время уже имеются некоторые наработки по вашему вопросу. И есть теория, что заблокированный разум есть не что иное, как последствие гипнотического программирования подсознания, проведенного над путешественниками до момента появления в нашем мире. С вероятностью в девяносто девять целых и девять десятых процента вы – путешественники во времени и пространстве, в этом сомнений у меня нет. Но! Ни один из вас не может точно рассказать и описать отдельно взятый объект достижений науки будущего. Ни оружие, ни бытовую технику, ни транспорт – совершенно ничего полезного. Я не говорю о том, что ты все же передал нам, Пауэлл. – Сергей заинтересованно вскинул бровь, ожидая моего ответа, но я лишь махнул рукой. Потом расскажу ему. Сейчас не до того. – Но это лишь капля в море. В соответствии с теорией ты все знаешь, помнишь, можешь даже что-то на основе знания планировать, но в самой глубине подсознания память о том или ином объекте связана с самым чудовищным страхом в твоей жизни. Искренний, безграничный ужас, словно привязанный, тянется следом за воспоминанием, если ты хочешь о нем рассказать. Бах – и твой разум затыкает тебе рот, потому что до смерти боится и не может сказать, чего боится. Потому что ужас так велик, что ты и его самого боишься. Психологическая цепочка. И отсюда же проистекает ваше бесстрашие…
– Бред какой-то! Ну так разгипнотизируйте нас. И мы расскажем вам все! – вскинулся Денис.
– Кроме гипноза, в ваших головах сидит еще что-то, защищающее от того самого «разгипнотизирования». Это что-то вызывает сильные нервные реакции, организм идет вразнос, и в итоге вы сами себя убиваете. Если мы предпримем силовые методы – допросы, гипноз, психологическое давление, – запускается этот неизученный механизм, и в случае продолжительного воздействия вы умрете. Но сейчас речь не об этом. Кроме всего вышесказанного, вы, товарищи, обладаете еще чем-то уникальным. – Взгляд подполковника, перемещавшийся от одного слушателя к другому, неожиданно замер на мне. – В том памятном бою в расположении погранотряда, после того как взорвалась граната и тебя изранило осколками, я видел твои глаза. Тяжелораненый, стоящий на грани жизни и смерти, не может и не должен ТАК смотреть. Вся твоя натура в тот миг преобразилась, израненное тело оказалось лишь неожиданным ограничением твоих возможностей. Ты был собран, силен и очень опасен. Вот скажи, сколько времени ты потратил тогда на стрельбу по врагам в окнах?
– Не помню. Полминуты, может, секунд двадцать.
– Максимум пять секунд. – Все друзья как один хмыкнули и уважительно посмотрели на меня. – И подобные «затмения» у тебя не один раз бывали, верно? В бою с капитаном Гримвэем ты впал в непонятное состояние, моментально и значительно увеличившее твои физические возможности. Ты был первым из непрофессионалов, кто смог ЛЕГКО одолеть чемпиона мира по дзюдо Брэндона Гримвэя, известного в мире как «Младший брат Поддубного». В поезде, когда мы ехали в ЭБГ, ты стакан раздавил. И потом мне об этом рассказали. И о твоей стальной хватке и полной отстраненности в ту секунду. Серебряный подстаканник и граненый стакан раздавил и глазом не моргнул, а продолжил наслаждаться видом из окна. – Хорошо свели информацию обо мне, точно. Но от этого легче не становится – наоборот, меня вся нынешняя ситуация напрягает. И Карпов это чувствует. – Уверен, что и у мозырского моста ты тоже был в этом, «особом», состоянии.
– Так в чем состоит ваша претензия, товарищ подполковник? – Надоело это беганье вокруг да около. В лоб!
– В том, что вы можете, не подозревая того, быть оружием направленного действия. Ты, Пауэлл, идеальная машина для убийства. При этом ты, вероятно, загипнотизирован и запрограммирован на совершение определенных действий. Можешь думать, что ты нормальный, контролируешь себя, сражаешься за правое дело, и даже быть таким. Но лишь до той поры, пока в тебе не сработает заложенная с гипнозом задача. Ты знаешь, что тебя по представлению товарищей Попсуй-Шапко, Чапаева и Ворошилова собираются приставить к званию Героя Советского Союза? И что в США уже внимательно изучают доклады о твоих действиях на фронте, дабы рассмотреть возможность твоего награждения медалью Почета? Вдруг ты ради этого собой рисковал, ну дабы звание Героя получить. И когда товарищ Сталин тебя в Кремле награждать будет – попытаешься его убить? Ты можешь с полной уверенностью сказать, что ты этого не сделаешь? Вы можете теперь быть уверены в себе? Ты ведь умер однажды в нашем мире. Почему ты вернулся? Может, тебя вернули англичане? Посчитали подходящей для выполнения задачи фигурой. Дали новое тело, притащили команду верных бойцов, промыли всем мозги и бросили выполнять поставленное задание?
Меня выбило из колеи.
Сколько раз в моем мире я видел фильмы, читал книги, в которых герои, сами того не ведая, считая, что они большие молодцы и герои, плясали под чью-то дудку и шли к сокрытой от них цели. Гипноз – страшная вещь. Под его воздействием можно наворотить чудовищных дел и потом даже не знать об этом, считая себя кристально чистым. «Серое» состояние я воспринимал как нечто необычное, но принадлежащее и подконтрольное мне.
Теперь – я не знаю, что думать об этом. Вдруг Карпов прав, и я – бомба замедленного действия. Что мне делать? Что делать моему брату? Друзьям?
Повисла тяжелая тишина. Не одного меня зацепили слова подполковника. Ведь он имеет все основания сомневаться. ВСЕ!
– Товарищ подполковник. Оставьте нас на пять минут. Прошу вас. – В голову забрела одна мысль, и я хочу ее обсудить с друзьями. Карпов в этой ситуации будет мешать. Он как камень на шее будет тянуть.
– Хорошо. – Возмущаться или требовать срочного ответа куратор не стал. Просто встал и вышел из палаты.
– Это все бред!.. – Денис вскочил на ноги и быстро подошел ко мне. – Скажи мне, что все это бред! Ты обещал, что все будет в порядке! Тебе ведь верили! А сейчас что?
– Дениска, угомонись. Не трави душу… – Дима подал голос в попытке утихомирить друга. – Артур сказать что-то хотел. Да, Артур?
– Да. Нам нужно что-то решать. Для себя решать.
– Есть идеи, брат? – Сергей, одергивая халат, барражировал по палате. Нервы у всех на пределе, но Сергей держится.
– Мы все уже какое-то время сражаемся. Вы подольше, я поменьше, но сражаемся. И делаем это неплохо…
– Тебя Героем СССР сделать хотят! И в Америке высшую награду думают тебе вручить. Конечно, неплохо сражаешься! А мы в плену побывали. – Юра не на шутку разозлился.
– Юра, остынь. Не о том думаешь. И не о себе говорю, а обо всех нас!
– О’кей, о’кей. Говори дальше, что задумал, – отмахнулся друг.
– Нам нужно держаться подальше от значимых людей этой войны. Ученые, конструкторы, генералы, тем более Сталин и Рузвельт – для нас должны быть далекими фигурами. Окопы и враги – вот что надо держать поближе. Можем бить врага? Давайте будем его бить! Нет поблизости цели, на которую мы запрограммированы, – нет и опасности. Как думаете?
– Есть логика в этом. Но ты уверен, что мы должны поступить именно так? – Деловой тон Димы мне понравился. – Ты же не с одним генералом до этой минуты разговаривал. Но никого еще не убил. Может, подполковник ошибается?
– Если ошибается – наше счастье. Никому из важных для Победы людей вреда не нанесем. Но рисковать – нельзя, ни в коем случае, – отрезал я.
– Вдруг мы на какого-нибудь Василия Зайцева «заряжены»? Или иного маленького человека, способного совершить большое дело?
Довод Сергея оказался серьезным.
– Может быть. Тогда у меня иной вариант. Совершить самоубийство и избавить этот мир от потенциальной опасности в моем лице.
– И нам грех на душу принять прикажешь? К черту такой вариант. Лучше на фронте рисковать! Я за первый вариант, – поддержал меня Денис в выборе дальнейшего пути.
– Может, лучше попросим спрятать нас куда-нибудь в безопасное место да под охрану? Пусть нас берегут и опекают. Война ведь дело неблагодарное, убить могут… – Дима, почесав затылок, подал свою идею.
– Нет уж… Что самоубийство, что в эту тюрьму по собственному желанию – один хрен помрем. А так хоть пользу Родине принесем. Руки у нас есть, воевать – умеем. Зачем прятаться? Фашистов бить надо! – рубанул рукой Иванов. – Я за фронтовую изоляцию. Лучше вшей кормить, да врага к Москве не пустить.
– Мы не умеем воевать, – покачал головой Сергей. – Из всех присутствующих реальный боец только Майкл. Ладно, мы с тобой, Юра, еще как-то что-то умеем. А они? – И кивает на Диму с Денисом. – Но вообще я согласен идти на фронт.
– Да-а-а, правда твоя.
– А обучение пройти не судьба? В какую-нибудь учебную часть попасть не беда, да и генералов там немного, никого не убьете. Об этом можно договориться, – развеял я сомнения друзей.
– А-а-а-а! Хрен с вами. И я согласен на фронт. – Дима поддержал общее решение.
– Тогда давайте немного подумаем, как жить дальше в новых условиях…
Беседа, сложная и очень важная, затянулась на добрых двадцать минут вместо заявленных пяти. Но никто нас не потревожил. Решение воевать и держаться подальше от важных людей приняли окончательно и бесповоротно. Воевать, защищать Родину – изъявили желание все. Сидеть под охраной в тылу или чего хуже – убивать себя – не пожелал никто. Уж если смерть, то на фронте, за правое дело. И там от нас уже есть и будет польза. Знания будущего, хоть малую их долю – мы дадим в мир. И война тому не помешает. Кроме прочего, было принято решение держаться вместе от начала и до конца. Даже учитывая, что я служу в армии США, а друзьям и брату придется служить в РККА, мы должны быть как можно ближе. Как это реализовать – надо думать, но основополагающее решение уже принято.
– Долго вы. – Карпов вернулся сразу же, как только позвали. – Надумали чего?
– Да, надумали. И вот что именно…
От нашего замысла подполковник был не в восторге. Хотя и ругаться не стал. Просто послушал с хмурым лицом наши решения и доводы.
– Вот и хорошо, – неожиданно веселым голосом подвел итог куратор. – Нечто подобное я и хотел услышать. Вы ценные люди, и просто так списать вас со счетов – нельзя. Хорошо. Послезавтра мы вылетаем в Москву.
– Но как же?.. – Охренеть было с чего. Мой возглас нашел отражение у друзей – все скривили лица.
– Рейнджеры после сражения отведены на пополнение. А их, – пальцем указывает на друзей, – надо обучить. Отправитесь в лагерь подготовки. Тот самый, где ты учился, Пауэлл. Сначала, конечно, долечитесь в одном подмосковном госпитале. А там война план покажет… Отдыхайте…
Назад: Интермедия
Дальше: Интермедия