Я дочитал письмо Мстиславского и отложил его в сторону. Князь сидел в Китае уже пятый год и вполне там обжился. Прежние его письма были полны оптимизма, поскольку ему удалось взять на содержание множество китайских чиновников, сначала мелкого, потом среднего, а теперь уже, как выяснилось из только что прочитанного письма, даже и самого высшего уровня. Но, похоже, он где-то перешел дорожку иезуитам, сейчас чувствующим себя в Китае довольно вольготно, и те приложили максимум усилий, чтобы убрать внезапно объявившегося конкурента. Что ж, жаль, я надеялся, что тот удержится в Китае подольше. Ну да, как говорится, — человек предполагает, а Бог располагает. Надо радоваться тому, что удалось сделать, а не горевать по поводу того, что не получилось. Самым большим напрягом были почти две сотни человек, которым за прошедшие годы удалось поступить в обучение в монастырь Шаолинь. Поначалу монахи брали людей чужой веры неохотно. Но затем моим ребятам, похоже, удалось заинтересовать настоятеля. Плюс у Мстиславского получилось организовать письмо из дворцового секретариата о благорасположении императора к «белым длинноносым варварам с севера», а монахи, как выяснилось, оказались ярыми имперцами. И к желанию императора отнеслись крайне серьезно. Если изначально монахи согласились принять на обучение всего трех человек, после письма эта цифра возросла до пятидесяти, а затем каждый год они принимали еще по столько же.

Стандартного срока обучения боевым искусствам и буддистскому учению и философии у наставников монастыря не существовало, но, по косвенным оценкам, то, что монахи именовали первой ступенью, большинство наших должны были преодолеть года за три-пять. Поскольку на фоне совершенно необразованных и крайне худосочных выходцев из китайских крестьян, каковыми являлось большинство монахов, они смотрелись куда как солиднее. Впрочем, большинство наставников в Шаолине, судя по докладам, попадали в монастырь еще пяти-семилетними мальчиками, а ранг наставника они получали лишь годам к сорока, перед этим изрядно постранствовав по стране. В общем, за качество обучения можно было не волноваться… На вторую же ступень обычно переходило не более десятой части обучаемых, так что я надеялся, что первая инъекция буддистского мышления и ценностей нашему обществу и церкви состоится через год-полтора.

Теперь же, похоже, все откладывалось. Если посольство уедет из Китая, для остающихся в монастыре дорога домой, после того как они его покинут, резко осложнится. И надо было как-то придумать, как их оттуда вытаскивать. Ибо маршрут через Монголию, которым проследовало посольство, для одиночек и небольших групп людей, к тому же передвигавшихся без дозволения местных ханов, был чрезвычайно опасен. Другим вариантом был маршрут через португальскую факторию в Макао, а затем морем до Европы и уже оттуда домой через Архангельск. Но в этом случае моим людям надо было как-то изыскать средства на оплату плавания до Европы, да еще и доплыть до нее, не будучи проданными португальцами где-нибудь на Филиппинах, в Индии и на Мадагаскаре, чем португальцы промышляли очень даже запросто. Да и даже если бы они сумели как-нибудь без особых приключений (на вообще без приключений можно было даже не рассчитывать) доплыть до Лиссабона, им еще нужно было добраться до Лондона или Амстердама, где их наконец встретили бы мои люди. Очень кружной путь — оставим резервным. Лучше хорошенько заинтересовать того самого монгольского царька именем Алтын-царь, с помощью людей которого посольство и добралось до Китая, чтобы он держал где-нибудь вблизи от Калгана своих людей, и прикормить кого из китайских офицеров (или торговцев), у них, судя по письмам Мстиславского, с этим сейчас там все просто, дабы тот при появлении в Калгане кого из «белых длинноносых варваров с севера» помог бы им выбраться за Великую стену и указал, куда дальше идти… Ладно, об этом позже. Все равно, пока шло письмо, Мстиславский уже, скорее всего, тронулся в дорогу. Так что организовывать все придется уже через других людей… Если он сам там уже что-то не организовал. На что в принципе можно было надеяться.

Я свернул письмо, встал и, подойдя к железному шкапу, открыл ключом дверцу и, выдвинув массивный ящик с надписью «Китай», достал оттуда папку и аккуратно вложил в нее письмо. Да-а… бумаг-то накопилось. Похоже, придется отводить какую из комнат моих палат под архив. Да и вообще, судя по всему, назрела необходимость полностью перестроить царевы палаты. А то и построить что-то типа дворца… Я пока противился этому, ожидая, пока стеклодувы научатся делать оконное стекло, а также когда накопится хоть какой-то опыт у специалистов по новому ремеслу, получившему наименование «водоводово умение», а если использовать более привычные для меня термины — у сантехников. Виновником их появления был именно я. Сейчас у ребят все пока выходило по большей части криво и косо, например, душ и туалет для меня в этих палатах им пришлось переделывать раз восемь. Да и то время от времени вылезали всякие огрехи — то вода не регулируется, то из унитаза вдруг начинает так нести дерьмом, что явственно ощущаешь острое сожаление от отсутствия в этом времени противогаза. Впрочем, опыт они сейчас приобретали большими темпами, ибо вслед за мной эдакую удобную справу тут же восхотело заиметь множество народу — от бояр до купцов и зажиточных посадских. Так что еще годик-другой, и можно будет рискнуть. Авось к тому моменту и оконное стекло подоспеет…

Я положил папку в ящик, задвинул его, закрыл дверцу железного шкапа и вернулся к столу. Сел, пододвинул к себе ворох бумаг. Так, ну что тут у нас… С поляками, слава тебе господи, все уладилось. Да не моими усилиями, которые, как обычно, требуют денег и нервов, а Божьей милостью. Хотя можно ли считать таковыми османов, у меня вызывало сильные сомнения. Ну да, как бы там оно ни было, поляки сейчас сильно заняты с турками, и угрозу с этой стороны вполне можно считать отодвинутой на неопределенный срок. Пока я мог спокойно заняться развитием своего бизнеса, не отвлекаясь на всякие глупости типа войны.

— Государь… — в приоткрытую дверь заглянул Аникей, — окольничий Семенов, как ты звал.

— Зови.

Я встал, вышел из-за стола и крепко пожал руку бывшему дьяку. Окольничий Иван Тимофеев сын Семенов возглавлял один из вновь созданных мною приказов — Земский, задачей которого было переустройство земель. В самом начале своего правления я отправил его в Европу с поручением посмотреть, как и что в иных государствах устроено и нельзя ли чего в иных землях перенять, чтобы оно на пользу государству и народу русскому пошло. Короче, затеял я реформу государственного устройства, поскольку управлять всей этой неповоротливой махиной под названием Московская Русь было совершенно невозможно. Впрочем, трогать ее мне тоже было боязно, а ну как вразнос пойдет… Поэтому я нашел человека, который и сам над этим давно думал, мучился, ночами не спал, и… поручил ему подготовить вариант реформы. Нет, у меня самого кое-какие мысли по этому поводу были, но я со своим мышлением человека начала двадцать первого века запросто могу таких косяков наворотить, что действительно все напрочь разнесет. Пусть лучше кто местный все продумает, а ежели мне чего не понравится — в процессе поправим. Чужое-то курочить куда легче…

— Ну садись, Иван Тимофеевич, садись, докладывай, как у нас там дела идут.

Проект реформирования государства Иван Тимофеев предоставил мне семь лет назад. И я тут же отдал его на растерзание в Думу. Ох и визгу было… Невместно! Не по старине! Ересь латинская! Ну прямо утверждение бюджета во времена Борьки Алкоголика. Но на иную реакцию я и не надеялся. Ибо мало составить даже самый замечательный, самый нужный и самый толковый проект. Нужно еще, чтобы этот проект был воплотимым. А то у нас любят составлять проекты идеального коня, который должен быть только шарообразным и чье воплощение теоретически возможно только в вакууме…

Результатом яростных воплей думных бояр стало то, что по стране поползли слухи о каких-то затеваемых царем реформах. Народец вздрогнул и повел ушами. А потом принялся строчить челобитные. Как выяснилось, у многих бродили в головах некие мысли по поводу «как нам обустроить Россию». Солженицыны, блин… Я тут же организовал новый Земский приказ и повелел им собирать все эти челобитные и смотреть, как они сообразуются с предложенным проектом. Оказалось — никак, причем не только с проектом, но и между собой. Многие требовали «возвернуть все как было по старине». У служилого сословия вызывали умиление порядки соседей-поляков, очень им хотелось шляхетских прав и вольностей. Торговые гости, насмотревшиеся на иноземные порядки, склонялись в сторону голландского либо британского варианта, а посадский люд восхотел ганзейских прав и вольностей… Короче, Иван похудел, поседел и даже пожелтел, а потом напросился ко мне на прием и слезно взмолился скинуть с него эту тяготу, поелику совсем ему это невмоготу. Эге, значит, почти девять лет за казенный кошт по всяким иноземным землям кататься вмоготу было, а как отрабатывать, так в кусты? Оч-чень интеллигентская позиция…

Впрочем, я этого ожидал. Более того, я именно на это и рассчитывал. Поскольку именно теперь дьяк дозрел до того, чтобы действительно заняться реформой и, как это ни странно, получил шанс на ее успешное воплощение в жизнь. Ранее-то он отчаянно пихал в свой проект все, что казалось ему наиболее правильным, передовым и самым-самым, совершенно не задумываясь над тем, а как это примут, как это сработает не где-нибудь у свеев, а у нас, тут, в России. Как добиться, чтобы в жизни стало так, как планировалось, как лучше, а не «как всегда». То есть изначально он занимал эдакую типично русско-интеллигентскую позицию — мол, я создам нечто великое, прекрасное и самое-самое передовое, а там царь повелит, и все сладится. Ну или люди придут в восхищение и сами восхотят сделать по-моему… Так вот, теперь он явственно видел, что люди если и хотят, то только по-своему, а не по предложенному, как бы хорошо оно ни было, да и даже если царь повелит — то не факт, что сладится. А чтобы сладилось — надобно думать никак не меньше, чем над самим проектом. Даже, пожалуй, и гораздо больше. Короче, я провел его через то, с чем столкнулся Гайдар, когда начинал свои реформы, но, в отличие от умников моего времени, до того как начать, а не после. Оставалось надеяться, что он сумел сделать правильные выводы…

— Вельми неплохо, государь. По новым волостям так и вообще хорошо. А так по всем уже государевым и губернским городам избраны крестные целовальники. С городскими и волостными советами покамест не все ладно. Воеводы всё препятствия чинят. Вот, я тут список начертал, с коих воеводств дьяки жалуются на противучинимое.

Он передал мне лист, к коему снизу было скрепкой (а как же без нее, родимой-то, едва ли не первым делом производство наладили) была пришпилена целая стопка иных листков, большей частью замурзанных и обтрепанных. По-видимому, это были присланные жалобы. Я пролистал поданную пачку. Так… Казанское, Зарайское, Уржумское, Черненское… а это еще что, Кузьмодемьянский воевода моего дьяка велел в узы взять да в холодную бросить? Ну зажигает, перец! Вот и кандидат для образцово-показательной порки… Эвон как воеводы за свои права судить и миловать львами бьются! Ну да ничего, и не таких обламывали…

— Хорошо, Иван Тимофеевич, с сим я разберусь. В чем еще проблема?

Окольничий замялся.

— Так это… В новых волостях с батюшками беда…

Реально реформу мы начали около трех лет назад. После того как был окончательно доработан проект. Под моим, естественно, руководством. Дворянству я сразу же показал большую дулю. Никаких им шляхетских вольностей. Дворянство имеет право на существование, пока служит стране и государю, а не вертит тем и другим как только захочет. К чему приводит последнее — можно отлично проследить на примере Польши. Я отлично помнил из истории, что все их шляхетские вольности в конце концов привели к тому, что это государство вообще исчезло с карты. Хотя уже позже, в оставленное мною время, сами поляки этими своими шляхетскими вольностями скорее гордились и даже заносились перед нами, русскими, — мол, вы у себя в дикой, варварской стране испокон веку все от мала до велика были холопами, а вот мы-ы… Но я такие наезды отметал на раз, и довольно просто, заявляя: а давайте-ка сравним итоговый результат. Что такое сегодня Польша? Да задворки Европы. Поставщик дешевой рабочий силы. Эвон даже целую рекламную кампанию в Германии и Англии развернули — не надо, мол, бояться польского водопроводчика… И что вы тут тянете против страны, раскинувшейся на одиннадцать часовых поясов и имеющей вторую по величине спутниковую группировку? Ну и так далее. Нет, конечно, я слегка передергивал. И поляки не в такой уж заднице и на фоне, скажем, тех же румын или латышей смотрятся не в пример лучше, да и мы не так уж и круты. На данном этапе… Но все ж таки, несмотря на годы пребывания в глубокой жопе, у нашей страны есть еще очень многое, чем можно гордиться. Если искать и примечать именно поводы для гордости, а не причины для вечного плача или уничижения типа: «Ах, вот мы какие бедные, тупые и отсталые…» И я уверен, что таковые поводы будут появляться, причем чем дальше, тем больше. Точно. Потому как не только на самом верху об этому потихоньку думать начинают, но и многие из таких, как я, — тоже.

Я вот помню, одно время по Москве растяжки висели: на синем фоне — матрешка, автомат Калашникова, первый спутник и балерина, и подпись: «Это все, чем мы будем гордиться, если ты перестанешь мечтать!» Я как увидел, так сначала даже несколько окрысился типа ну вот, мол, опять власти наше бабло на тупую социальную рекламу тратят. А потом выяснилось, что — хрена. Никаких властей. Такой же крутой перец, как и я, все проплатил. И, представьте себе, как подарок себе же на день рождения… Не развлекательный комплекс снял, не баб в шампанском искупал, не «роллс-ройс» себе любимому подарил, а вот так вот… Я потом его специально нашел и спросил: а зачем это ты? А он эдак на меня посмотрел и говорит:

— А знаешь, мне уже сороковник, и вроде как все есть… ну или доступно. То есть совсем все… Даже в космос слетать могу, если вдруг шибко захочется. Бабла хватит. Вот я и решил проанализировать — чего же мне на самом деле хочется? И знаешь, что понял? — Тут он сделал паузу и уставился на меня так, что я внезапно и сам понял, что ни хрена не знаю, что мне самому-то хочется. Ну то есть не конкретно сейчас, то есть по мелочам. А вот так, как ему, на самом деле… — На самом деле мне хочется стать гордым русским, понимаешь? А я понял, что один это не осилю. Вот и закинул невод…

Если честно, тогда я его не понял. Тем более что, и очень это меня в тот момент прикололо, по факту-то он был евреем… Ну да я еще сопляк был — едва тридцатник закрыл. Либидо играло, еще не все вкусное и сладкое попробовал и так далее. А вот позже начал задумываться. Ну а сейчас понимаю полностью. И, ей-богу, жизнь положу на то, чтобы всюду, где бы ни появился русский — хошь в Лондоне, хошь в Париже, хошь в еще пока жутко захолустном Нью-Амстердаме (ну да, ведь с того момента, как к плимутской скале пристал «Мейфлауэр», еще и года не прошло), все вокруг вскидывали ручки и говорили — вау! Какой бы, сука, он при этом ни был национальности…

Так вот, большинство челобитных от служилого сословия я спустил в унитаз… то есть фигурально выражаясь, конечно. Поскольку мой унитаз вообще бумагу не пропускает. Моментом забивается напрочь. Так что внешне все было благопристойно. Я объявил, что сам, мол, займусь всеми предложениями служилого сословия, с трудом наковырял из нескольких сотен челобитных парочку таких, которые пропустить было вполне безопасно, а по поводу остальных заявил, что дворянство — суть опора государя и его первейшие слуги, и выделять его неким особенным образом, оставляя другие сословия без постоянного и неизменного примера дворянского беззаветного служения и верности стране и государю никак невмочно. Ну и поскольку дворянство как раз этим служением и должно заниматься, а потому время свое будет уделять вопросам государственной важности и исполнению долга перед государем для лучшего земли устроения, я считаю необходимым возложить некоторые вопросы по обустройству земель на самих людишек, там проживающих.

Начальной ячейкой новой системы государственного устройства определен был сельский приход, возглавляемый батюшкой и приходским советом, в состав которого входили минимум двое — церковный и сельский старосты. А ежели приход был многочисленным, то в совете могло оказаться и больше народу, избираемого из числа наиболее уважаемых прихожан. Если учитывать, что именно на приход возлагалась обязанность содержать не только церковь, но и воскресную церковно-приходскую школу, а также и многие другие задачи по обустройству местной жизни, — этот вариант был признан наиболее оптимальным.

И вот на нехватку этих самых батюшек окольничий как раз и жаловался. Но тут я ему мало чем мог помочь. С батюшками было туго. И в виноват был в этом в первую голову я сам…

Дело в том, что моя затея по организации университета была встречена синодом в штыки. С Константинопольским патриархом уже было уговорено, что в России будет основано высшее учебное заведение для православного священства. До сих пор для получения высшего образования греческим священникам приходилось ездить в итальянские университеты, для чего они вынуждены были формально принимать Флорентийскую унию. Так что возможное появление конкурента, да еще на организацию которого царь выделил такие деньжищи, шибко напрягло. Пришлось пообещать им такую же сумму. И сие действие вкупе с расходами на военную реформу, упомянутую уже организацию университета и проекты по развитию промышленности и торговли, кои пока находились на стадии инвестиций, исчерпало все мои скопленные за десять мирных лет финансовые резервы практически до нуля. Ну да ладно. Зато взамен удалось протащить через синод резкое ужесточение требований к священничеству, обязав церковь обучать оных не токмо грамоте и примитивной цифири, но еще и основам физики и математики, а также истории и гигиене. Вот эти моменты я продавил жестко. В высших слоях общества привычка мыть руки перед едой и иные гигиенические требования уже почти утвердилась. Ибо отсутствие привычки к таковым вполне могло послужить причиной многих проблем. Ну, например, стать основанием для исключения из списка приглашенных на царский пир, какой-нибудь посольский прием и дипломатическую охоту. При отсутствии на Москве каких-либо иных форм светской жизни это означало неминуемое выпадение из обоймы. Появлению здесь театра всячески противился тот же синод. И, в принципе, я его в этом поддерживал. Ибо не хрен тут развивать практически легальную проституцию. Потому как вплоть до конца девятнадцатого века подавляющее большинство актрисулек существовали отнюдь не на жалованье, выплачиваемое им владельцами театров, а жили на содержании любовников. Таков был общепринятый порядок. Молоденькие актрисульки из императорского театрального училища даже в мечтах говорили о будущем так: «Когда я окончу училище и выйду на содержание…» Впрочем, не скажу, что в двадцать первом веке в этом плане что-то сильно изменилось…

А любовники бывают разные. Некоторые эвон, как великий князь Александр Александрович, генерал-адмирал, предпочитали деньги, выделенные на строительство флота, пускать на особняки для своих любовниц-балерин. Во многом вследствие чего к тысяча девятьсот пятому году флот у России оказался полуублюдочным, и Российская империя напрочь просрала Русско-японскую войну и получила первую русскую революцию. А там и понеслася… И вообще, если посчитать, какие деньги были израсходованы в мире на этих актрисулек и продолжают расходоваться, — да не надо искать никаких причин мирового кризиса! Вот же они — перед мордой висят. Только глазки скоси. Еще бы его не было, если актеру, воплотившему на экране чрезвычайно сложный и трудоемкий (ой, держите меня семеро!) образ Х-мена Росомахи или там Человека-паука, большая часть трюков которого тупо (ну или, ладно, очень талантливо) нарисована на компьютере, оказывается, никак нельзя заплатить меньше семнадцати миллионов баксов…

Но миллиона для организуемой Славяно-греко-латинской академии было много. Синод и сам никогда не утвердит такие оклады академической профессуре, какие были положены профессуре университетской (ну а за меньшие те, кого пригласил Бэкон, вряд ли бы поехали…). Да и при таких окладах, а также при закупке самого нового оборудования и литературы все равно Бэкон должен был уложиться максимум тысяч в восемьдесят — девяносто. Названная цифра была скорее эдаким рекламным ходом, тем более что всю и сразу он ее и не требовал, удовлетворяясь тем, что все его пожелания оплачивались мгновенно и беспрекословно. Выделенный синоду миллион также был цифрой условной. Но даже при условии полного выравнивания сумм, потраченных Бэконом на университет и выделенных синоду, этих средств должно было хватить не только на создающуюся в Сергиевом Посаде академию, но и еще на четыре семинарии, кои должны были разместиться в Казани, Пскове, Нижнем Новгороде и в том же Сергиевом Посаде. И синодом (под очень жестким моим давлением) было установлено, что ни один батюшка не может быть рукоположен, прежде чем пройдет как минимум двухгодичное обучение в сих семинариях. А они пока лишь организовывались. Так что проблема с батюшками в ближайшие два с половиной — три года должна была только обостриться.

— С тем тебе не помогу, — ответил я главе Земского приказа.

Тот молча кивнул. Видно, и не надеялся…

Окольничий ушел от меня через час. В принципе, реформа двигалась нормально. Если не произойдет ничего катастрофичного, лет через десять страна должна была бы измениться настолько, что никаких петровских реформ «хребтом через колено» не потребовалось бы. При том что в итоге получился бы куда как более удобоваримый результат, с достаточно сбалансированным распределением обязанностей и уровней ответственности.

А затем ко мне ввалился мой государев розмысл. За последние годы Аким слегка раздобрел, но настырности и въедливости в нем не убавилось. При том что под его рукой теперь находилось аж тринадцать розмысловых изб. Кроме пяти военных появились еще мостовая и иных через реки и озера переправ, каменных дел, дорожных дел, военно-инженерная, механизмов и устройств, работу облегчающих, торговых судов и кораблей военных (таковых было аж три — на каждой из государевых верфей), стекольная, торговых и военных возов и повозок. Кроме того, при восьми из них — пушкарской, бронной, мостовой, дорожной, военно-инженерной, стекольной, каменных дел и корабельной — действовало по училищу. По существу, у меня сформировался некий отдаленный аналог инженерной академии. Так что забот у Акима за последнее время только прибавилось. Но, несмотря на это, на роже моего главного государева розмысла подавляющее большинство времени пребывала довольная улыбка. Вот что значит счастливый брак…

— Ну, Аким, чем порадуешь?

— Все целы, государь! — радостно выдохнул он.

— О как! — Я также расплылся в довольной улыбке.

Полгода назад розмысловая изба торговых и военных возов и повозок выдала-таки более-менее удовлетворивший меня проект армейской повозки, по внешнему виду сильно напоминавшей повозки американских переселенцев на Дикий Запад. Ее рама изготавливалась из мореного ясеня, коий и в двадцать первом веке использовался как конструкционный материал даже в автомобильной промышленности. Так, кузова нескольких моделей любимой мною фирмы «Морган» изготавливались на ясеневом каркасе и вполне удовлетворяли самым современным требованиям безопасности… Оси повозки были коваными, металлическими, а колесные ступицы оснащались бронзовой втулкой. Еще одним усовершенствованием являлись кожаные шины. Ну и иного всякого было по мелочи и не очень, например, поворачиваемая передняя ось и механический тормоз.

Сразу после утверждения проекта было изготовлено двенадцать возов, которые своим ходом отправились к Волго-Донской дороге, где отработали весь сезон, а потом еще совершили путешествие до Азова, затем до Перекопа, причем с полной загрузкой, коя составляла почти две тонны, и после этого возвернулись в Серпухов, где была расположена сия розмысловая изба и строились обширные мастерские при ней. И все без единой поломки.

— Ага, — кивнул Аким. — И от купцов уже почитай сотня заказов поступила.

Ха, ну это объяснимо. Несмотря на то что данная повозка стоила как три обычных купеческих возка, она везла в два раза больший груз и обеспечивала среднюю скорость движения процентов на сорок выше. Ну и прослужить должна была также гораздо дольше. По нашим прикидкам, минимальный срок службы данной конструкции при условии среднеинтенсивной эксплуатации должен был составить не менее десяти лет. Срок службы купеческих повозок составлял не более пяти, как я уже упоминал, при гораздо меньшей загрузке и меньшей обеспечиваемой скорости движения.

— Ну купцы пока перебьются. Мне такие повозки для армии нужны.

Честно говоря, до Южной войны мне и в голову не приходило, что основную массу потерь армии, за очень редким исключением, несут не от врага, а от тучи всяческих сопутствующих факторов — простуд, желудочных инфекций, отравлений, голода ну и так далее. Нет, как раз Южную-то войну мы провели в этом смысле почти идеально. Уж что-что, а важность логистики я, сам на этом в свое время зарабатывающий, понимал правильно. И организации снабжения внимания уделил много. Но вот рассказов своих воевод вечерами у костра наслушался… Тысячи люди гибли не на поле боя, а выхаркивая легкие. Десятки тысяч таяли как дым, не дойдя до полей сражений. Целые армии отступались от осажденных и находящихся на последнем издыхании городов, обессилев от поноса и рвоты, вызванных гнилым припасом и инфекцией. Ну да важность соблюдения гигиенических правил мне объяснять было не надо. Тем более что я именно армию рассматривал как главный механизм распространения данных культурных традиций в широких массах населения. А вот обеспечением эффективного снабжения следовало озаботиться. Тем более что, как я помнил из будущего, одним из важнейших качеств, обеспечивающих максимальную эффективность вооруженных сил, является мобильность. А с этим у русского войска пока были бо-ольшие проблемы. Ну как может быть мобильным войско, от трети до половины которого составляет посошная рать, то есть мобилизованные и совершенно необученные крестьяне с подводами, что тянут худосочные крестьянские лошаденки? Весь этот табор был способен перемещаться по дорогам со средней скоростью верст в десять-пятнадцать в сутки…

— А впрочем… нет, постой. — Я задумался, потом решительно кивнул. — Сделаем так. Цену на повозку установи в две, а то и в две с половиной себестоимости. И делай их так — одну на заказ, а другую для армии. Пущай купцы нам повозки для армии на свой кошт строят. А то у меня и так с финансами проблемы.

Аким удивленно посмотрел на меня, а затем рассмеялся.

— Да ты, государь, похлеще любого купца свою выгоду поиметь умеешь.

— Не свою, а Государства Российского, — усмехнувшись, поправил я его. — А в остальном — правда. Ну а дак для чего еще я Господом на сей землей властвовать поставлен?

Аким посерьезнел и, осенив себя крестным знамением, низко поклонился.

— То правда истинная, государь. И о сем все мы Господа нашего благодарим неустанно…

— А купцы не обеднеют, — быстро сменил я тему, — за последние десять лет жирком изрядно обросли…

Сказать по правде, всеобщее убеждение в некой моей богоизбранности, возникшее после того, как я столь точно напророчествовал мор и глад, и окончательно окрепшее после показавшейся всем воистину чудесной и удивительной победы над Самозванцем (вы бы слышали, какие об этом легенды ходят — будто и небеса над тем озером разверзлись, и молнии в воду били, и сама Богоматерь явилась и осеняла меня святым крестом), меня уже давно напрягало. Нет, пользу этого я понимал. Например, выяснилось: именно убеждение, что страной руководит богоизбранный царь, послужило причиной того, что ни один из посланных на обучение за границу не остался, так сказать, в стране пребывания. Все вернулись. Все сто процентов… Причем едва ли не четверть при этом отказалась от таких доходов, которых на родине совершенно точно не будет иметь никогда. А нескольким десяткам просто бежать пришлось, так их не хотели отпускать… А ведь я на это не слишком рассчитывал, вследствие чего и накачивал посольства людьми, надеясь в лучшем случае на то, что вернется хотя бы процентов шестьдесят… А все почему? Потому, что, как выяснилось, это означало обмануть доверие самого богоизбранного царя! Что приравнивалось к лишению благодати. А лишиться благодати здесь означало не только обречь себя на геенну огненную, навсегда погубив свою душу, что само по себе было жутко страшно, но еще и, как здесь всеми считалось, лишиться всякого успеха в делах. Мало ли что тебе обещают сейчас? Господь имеет много способов наказать отступившегося от него. Мастерская сгорит, семью приберет, да вообще мор и войну нашлет на тот город, где ты богатеть вздумал. Господь милостив, но справедлив. Вон Содом с Гоморрой не пожалел, несмотря на всю свою милостливость. Ибо не хрен…

Убеждение в этом было столь сильно, что никто, даже самый ушлый купец, обмануть меня не рисковал. Нет, совсем уж, так сказать, стопроцентно честным никто из них не был. Тут природу человеческую хрен переделаешь. Но максимум, на что их хватало, это на какой-то срок, месяц, два, полгода, задержать выплаты моей части доходов в тех купецких товариствах, в которых я имел долю. А доли я имел практически во всех, даже в Строгановском. Причем только в нем единственном я имел долю менее половины. Да и это было моим решением… в знак признательности за долгое и плодотворное сотрудничество. Впрочем, возможно, еще одной причиной являлось то, что вся отчетность в этих товариствах была поставлена по принципам двойной бухгалтерии, уже разработанным здесь Лукой Пачоли… ну и изрядно усовершенствованным мной. Уж в чем в чем, а в бухгалтерии и финансовой отчетности я собаку съел. А возможности Митрофановых псов также были широко известны, да еще и молвой шибко преувеличены. Некоторые их даже снова «опричниками» именовать начали, хотя общая численность персонала Митрофановой службы составляла всего-то пятьсот человек…

И вот ведь как человеческая природа устроена? Ежели мы чего считаем полной и окончательной истиной, то подтверждения тому непременно и все время находятся. Так и обо мне в народе регулярно появлялись истории, как о каком-нибудь Ходже Насреддине, ну или Иване-дураке, если уж брать русский аналог, снова и снова подтверждающие эту самую мою богоизбранность. И ведь не скажешь, что ни одна из них совсем уж под собой почвы не имеет. Скажем, того мужика-устюжанина я действительно отправил в цареву лечебницу, где его действительно подняли на ноги. Но мои дохтура, а не я, и недели за две, а не наложением рук и единой молитвой. Так нет же, все наизнанку вывернули. Более того, сам мужик направо и налево рассказывает, что все именно так и было: мол, я руки наложил, короткую молитву прочитал — и все как рукой сняло. А дохтура, мол, потом все это время его, наоборот, мучили и в строгости держали, чтобы, мол, перед царем свою полезность оправдать. А я ведь просто рефлекторно руку ему на лоб положил, ну чтобы температуру узнать, блин, ну сами же так часто делаете ведь…

Уже поздно вечером, закончив с приемом и озадачив Митрофана насчет Кузьмодемьянского воеводы, да и остальных тоже, я стоял под душем, закрыв глаза и думал: а на хрена мне это все? Тоже мне, блин, царь! Слава богу, синод зеркала запретил (а в обмен я вырвал у него разрешение для медицинской кафедры будущего университета проводить препарирование трупов, правда, по строгим правилам и в присутствии священника), а то налюбовался бы я сейчас на свою синюю и измученную физиономию. Где, блин, балы, охоты, дамы, юнкера и все такое прочее? Я ж ведь собирался пожить здесь долго и весело. Прямо по-царски! Ну и что? Где оно это все? Да я вообще забыл, когда последний раз на Настену залезал, и ведь, блин, не тянет! Только выспаться мечтаю…

Я вздохнул. Ладно — не хрен ныть. Хотел спокойной жизни — надо было линять за границу, как вначале собирался. А уж если впрягся, то зубы стисни — но тяни! Иначе не хрен было даже замахиваться…