Я стоял у окна и смотрел на зарево, поднимавшееся над Москвой. Москва горела, горела страшно, так, как, вероятно, она горела в далеком тысяча пятьсот семьдесят первом, во время набега Девлет-Гирея (когда я учился в царевой школе, после сего прошло тридцать лет, и те бедствия были еще достаточно свежи в памяти у всех поголовно). И я знал, что именно мое решение начать огромную, доселе невиданную стройку послужило причиной этого огромного пожара. Ну не непосредственно, конечно… Просто вследствие этого в Москву набежало столько народу, что подобная скученность не могла не привести к тому, что кто-то где-то… Москва горела. На наше счастье, пожар разгорался неторопливо. В Москве почти совсем уже не осталось соломенных крыш, коим было достаточно одной искры, дабы заняться быстро и страшно, да и крыш из дранки, кои после стоявшей недели жаркой суши, также занимались не шибко хуже, уже оставалось мало. Поэтому Москва разгоралась несколько часов. Временами казалось, что — все, управились и огонь остановлен, но перенесенные ветром искры разгорались где-то в стороне, и пожар вновь набирал силу, почти всегда снова возвращаясь к уже вроде как затушенному, но с другой стороны. Однако неторопливое распространение давало надежду на то, что погибших будет не так уж много.

Дверь моего кабинета тихо распахнулась, и по полу прошелестели легкие шаги. Я не обернулся. Я знал, кто пришел…

— Не вини себя, — тихо произнесла моя Машка, прижимаясь ко мне и касаясь губами моего плеча. — То не твоя вина… Все равно это рано или поздно должно было случиться. Деревянный город…

Бог мой, как она меня читает… Ведь ни слова, ни звука, ни жеста — а все поняла.

Я вздохнул и, подняв руку, обнял ее за хрупкие на вид плечи, которые, как я знал, на самом деле были прочнее любого гранита…

— Может быть… ладно. — Я усмехнулся, а затем, повинуясь какому-то наитию, тихо прошептал внезапно всплывшие в памяти слова какой-то песни, ни начала, ни конца которой я не помнил, только пару строчек: — Но мы, мы должны победить — иначе для чего на свет мы рождены. И пусть этот путь неудачно начат, будем до конца ему верны.

Но на душе щемило. Ой, как бы это не начало черной полосы! Уж больно в последние десять лет все складывалось удачно. И Польская война началась удачно, как раз к моменту окончания военной реформы, то есть аккурат под новую армию, и промышленность и торговля росли так, что я диву давался, и «Вест-индское торговое товариство» эвон как развернулось… С ним все началось с того, что в приданое Машке французы отдали нам Гваделупу. Я-то на что-то реально полезное и так не рассчитывал, ну не с таким хитрованом, как Ришелье, но острову слегка обрадовался. Сахар-то для сгущенки все равно возить надо. Так чего бы не самим, а не через третьи руки. А так — база появлялась. Однако торговать через океан, не имея никаких промежуточных опорных баз, было немыслимо. А снабжаться, а также килеваться и докероваться в чужих портах — означало лишиться большей части прибыли. Уж на чем, на чем, а на вест-индской торговле все государства занимались самым прямым и наглым протекционизмом. Так что я начал водить рылом на предмет промежуточных баз. И первую удалось ухватить всего через год, причем буквально наудачу…

Дело в том, что, как выяснилось, Шетлендские острова изначально принадлежали датчанам. То есть на самом деле норвежцам, но в тысяча триста сорок седьмом году Норвегия пострадала от Черной смерти и потому в тысяча триста девяносто седьмом году вошла в Кальмарскую унию с Данией. И все было нормально, пока королем в Дании не стал Христиан I, который (вот неожиданность-то) испытывал шибкие финансовые затруднения. Дело в том, что его дочь Маргарет была обручена с Яковом III Шотландским в тысяча четыреста шестьдесят восьмом году, и он нуждался в средствах на приданое. Ну и придумал решить этот вопрос по-родственному. И, не ставя в известность рискрод, Христиан заключил восьмого сентября тысяча четыреста шестьдесят восьмого года соглашение о закладке будущим родственникам-шотландцам сначала Оркнейских островов — за пятьдесят тысяч гульденов. Но этого ему показалось мало, а может, просто во вкус вошел, поэтому двадцать восьмого мая следующего года он заложил им же еще и Шетленды, причем всего за восемь тысяч. Но (на мое счастье) он оставил в контракте пункт о возможности выкупа островов за фиксированную сумму в двести десять килограммов золота или две тысячи триста десять килограммов серебра.

Так вот, в то время как я усиленно водил рылом насчет баз, уже английский король Яков I, он же шотландский король Яков VI (в настоящее время Англия и Шотландия оставались еще строго различными государствами, объединенными только лишь королем), испытывал дикие трудности с деньгами. Такие, что даже торговал титулами, вследствие чего мой агент при английском дворе официально стал английским бароном. У датчан вследствие их перманентных войн со шведами с финансами тоже все было не слава богу, к тому же как раз вследствие этих войн они усиленно старались задружиться со мной. Чему я отнюдь не противился, не доводя, однако, дела до самого главного и значительного подтверждения этой дружбы, которое так жаждали получить от меня датчане, а именно — до ввязывания в войну со Швецией. Так что после полутора лет сложных переговоров и… отнюдь не двух с небольшим, а почти шести тонн серебра, две трети которого получил англо-шотландский Яков I–VI, а остальное — датчане, Шетленды сначала вернулись под сень датской короны, а затем были благополучно проданы мне. Причем уже без всяких левых пунктов насчет возможности последующего выкупа. И это обошлось мне еще в полтонны серебра. Но дело того стоило…

После смерти Якова его сынок Карл I начал было разевать рот, но, узнав о сумме, которую он должен был бы мне вернуть в случае расторжения договора, быстренько заткнулся и подтвердил договор. Ибо проблемы с деньгами с окончанием правления его батюшки отнюдь не исчезли, а еще более усугубились. Я же за это время успел создать на Большом Тароватом, как теперь стали именовать Мейнленд, сильную опорную базу с доками, двумя большими фортами и довольно крупным торговым городом. Кроме того, туда было переселено около сотни семей поморов и две сотни семей крестьян, а также размещен гарнизон из двух сотен стрельцов с пушкарями и сотни казаков. Ну и до кучи на его порт базировалась конвойная эскадра из шести флейтов. Так что отобрать у меня как минимум этот остров у Карла тоже бы не получилось. Шотландскому флоту он просто был не по зубам, а нацелить на него куда более сильный английский флот король без согласования с парламентом, коий он все время разгонял, просто не мог.

Приблизительно такую же операцию я планировал провернуть и с португальцами, сначала арендовав у них на Флорише, расположенном на далеком отшибе Азорского архипелага островке, землю под факторию. Вернее, с испанцами, поскольку в настоящее время Португалия находилась с Испанией в так называемой Иберийской унии, ну типа как та же Норвегия с Данией. Но с Испанией у меня вследствие моих близких и по большей части дружественных контактов с Соединенными провинциями, независимость коих испанцы все никак не хотели признавать, отношения были не очень. Так что никаких особенных подвижек не произошло. А тут еще начались напряги со шведами, и все мои планы пошли прахом. Однако торговая линия оказалась установлена и начала активно использоваться…

Следующие несколько дней, казалось, не подтвердили моих опасений. Погибших действительно оказалось не так много, всего около полутора сотен человек. Но Москва за пределами Китай-города выгорела почти в ноль. Даже каменным палатам не поздоровилось. Хотя каменные стены в большинстве своем устояли, но вот деревянные полы и перекрытия прогорели или шибко обуглились.

Более того, можно было даже предположить, что пожар оказался мне на руку. Ибо открывалась возможность для полной перестройки Москвы согласно планам Бернини. Ну или как минимум ее центра.

Поэтому на следующий день я повелел собрать в почти не затронутом пожаром, но полуразрытом и полуразобранном Кремле всю Московскую городскую думу, а также три сотни наиболее богатых и именитых ее жителей. И верхушку боярства, кое имело в Москве дворы.

Люди были собраны в Большой бальной зале, где я велел установить сколоченные из досок планшеты и развесить на них рисунки Бернини, а также еще несколько десятков набросков, кои сделали для меня спешно собранные вчера в моем кабинете архитекторы и художники из Большой царевой типографии. А затем задал присутствующим вопрос: доколе столица столь великого государства, как Российское, будет вот так вот время от времени выгорать напрочь? И не должна ли она, коль уж Господь и судьба озаботились расчисткой, так сказать, строительной площадки, наконец-то прийти в таковое состояние, чтобы все иноземцы, кои прибывают в столицу опять же столь великой странны, ахали не от убожества увиденного, а от восхищения оным?

Поначалу народ напрягся. Однако я сделал перерыв и велел всем собравшимся походить вокруг планшетов и посмотреть на то, какое на них изображено будущее благолепие. Народ потолкался у планшетов, затем слегка выпил и закусил тем, что внесли дворцовые слуги, затем еще потолкался и… единодушно решил, что — да, государь, как оно и обычно, дело говорит. И они сами готовы в сие вложиться… немного… ну сколько тощая мошна позволит… Но мне их, так сказать, инвестиции не были особенно и нужны. Ибо строить дома и дворцы они все равно будут. Потому как строить это они будут для себя. А технологические и ландшафтные изменения будут сделаны, так сказать, походя…

Главным изменением были принципы строительства. Теперь оно должно было осуществляться по особому плану. Во-первых, все улицы в Москве должны были закладываться так, чтобы в них могли разминуться две воинские повозки, и при этом оставалось бы место и для пешего проходу. Во-вторых, в Белом городе и Скородоме закладывалось несколько линий прудов, тянущихся как параллельно Москве-реке, так и перпендикулярно ей. Короче, в Москве создавалась система пожарных водоемов, при которой от очага возгорания до ближайшего источника воды было бы по прямой не более сотни саженей. По обеим сторонам пруда высаживалось по два ряда деревьев, между ними велено было устроить дорожки для гуляния, а за ними опять же улицы для проезда повозок и возков, по обычному стандарту. Сии пруды должны были изрядно оживить городской ландшафт и перевести служившую источником столь многих транспортных проблем в Москве покинутого мною времени концентрически-лучевую планировку города в гораздо более рациональную квадратно-гнездовую. Изъятую для сего городскую территорию решено было частично компенсировать за счет разборки стен Белого и Китай-города. А вал, окружающий Скородом, и вовсе срыть. Все одно как фортификационные сооружения эти стены напрочь устарели. Да и все уже слабо представляли, кто вообще в мире нынче может быть столь силен, чтобы угрожать Москве… Впрочем, я знал, что ежели таковых ныне, может, и нет, то в будущем они непременно появятся. Ну не могут не появиться. Тот же Наполеон или там Гитлер… но против них эти стены все одно не годятся. Так что стены решено было использовать еще и как источник строительного материала. А вот башни — оставить. Да еще и надстроить и украсить. Чтобы глаз радовали… ну и служили чему полезному. Так, двенадцать из них были выбраны для размещения двенадцати наново создаваемых пожарных частей — трех в башнях Китай-города и девяти в башнях Белого, коим сии башни должны были послужить не токмо в качестве служебного помещения, но еще и как пожарные каланчи.

По линии разбиравшихся стен Белого города также была заложена еще одна линия прудов. А внутри этой линии дозволялось строиться только тем, кто мог выделить на строительство дома или палат не менее десяти тысяч рублей… Либо тем, кому я, то есть царь, выдавал на то свое дозволение… вместе с денежной субсидией, доводящей его средства до таковой суммы. Внутри линии стен Китай-города сумма уже достигала двадцати тысяч рублей. Дома опять же должны были строиться не как ранее, внутри двора, а фасадом на улицу, с небольшой, в три-пять шагов шириной, лужайкой, дабы люди под самыми стенами не ходили и зимой сосульки им на головы не сыпались. И в Китай-городе они должны были быть не менее трех, а в Белом — не менее двух этажей. Но опять не более пяти. Причем по одной улице дома должны были строиться так, чтобы окна оных располагались приблизительно на одной линии. Дворы же, ранее обширные, наоборот, велено было сократить. Кроме того, все улицы внутри Белого и Китай-города, а также те, что должны были быть проложены вдоль прудов, велено было непременно мостить, ну а остальные — по решению…

Короче, в разработку этих градостроительных планов я ухнул весь талант и возможности одиннадцати иноземных архитекторов, коих удалось выцепить в Москву для строительства храма и дворцового комплекса, а также все мои воспоминания о перестройке Парижа во времена Османа, которые мне удалось возродить в памяти, в кою ее загрузил тот самый старичок-историк. Впрочем, с архитекторами дело обстояло остро. Бернини, коий был занят на достройке собора Святого Петра, мне заманить обратно в Россию не удалось. Но с ним была достигнута договоренность, что он будет ежегодно приезжать в Россию на два месяца и контролировать ход и качество работ. Остальные же одиннадцать архитекторов, частью уже работавшие в России, частью только что выписанные из Европы, обходились мне в сумму от тысячи до шести тысяч рублей в год каждый. Дороже любого генерала. Впрочем, они того стоили.

Так вот, все они были задействованы на строительстве разных частей храма и дворцового комплекса, коий помимо собственно дворца должен был включать в себя еще и четырехэтажное здание приказов (их уже было более тридцати, да и насущно ощущалась необходимость учредить еще несколько), здание Государева архива, Царевы конюшни, псарни и сокольни с центральной почтовой голубятней, Цареву оружейную палату и мастерские при них, Царицыны мастерские, Патриаршьи палаты и новое здание Чудова монастыря, казармы Царева полка, коий я решил формировать из ветеранов не менее сорока лет от роду, за особые заслуги переводимых из боевых частей по достижении этого возраста (на хрен гвардию с ее переворотами), а также еще несколько зданий технического назначения. Кроме того, было предусмотрено разбить в Кремле большой парк. Короче, идея Версаля как некоего образца блистательной столицы мира окончательно уплывала из французских пределов…

Вследствие этого взять архитекторов для разработки проектов домов, дворцов и палат, коими должны были застраиваться Белый и Китай-город, а при возможности и остальная Москва, было просто неоткуда. Но проблему решили так. При каждом из одиннадцати были созданы специальные архитектурные мастерские, к кои было набрано по десятку русских мастеров каменного зодчества. На деле они, пожалуй, были не менее талантливыми, чем их иностранные коллеги, однако до сего момента строили дома, палаты и всякое иное в привычном русском стиле — с малыми оконцами, узкими горенками и так далее. А из иноземного опыта некоторые из них более-менее плотно освоили токмо военное строительство. Так что по окончании этой грандиозной стройки я должен был получить более сотни архитекторов, способных взяться за самые сложные проекты.

Впрочем, и большинство иноземцев также пока никогда не строили таких дворцов и зданий. И дело было не только в системе отопления, кою пришлось разрабатывать наново (ну не требовалось раньше отапливать такие объемы). И не только в сантехническом оборудовании — в конце концов, таковое размещалось далеко не в каждом помещении вновь возводимых зданий. Нет, новизна была практически всеобъемлющей. От высоты потолков и расстояния, кое приходилось перекрывать без помощи колонн, поддерживающих потолок, до… размеров оконных проемов, а также создания для них двойных рам, чего никто и никогда ранее не делал. Для выполнения гигантского планируемого объема столярных работ в Одинцове были созданы специальные огромные столярные мастерские, на кои выписали около сотни итальянских и французских мастеров-мебельщиков, а в обучение к ним было отдано три сотни молодых русских мастеровых…

Так вот, именно на эти архитектурные мастерские и было возложено проектирование и строительство дворцов и палат Белого и Китай-города. Причем каждой из мастерских было выделено по одному сектору, за строительство домов в которых она отвечала… А я еще подлил масла в огонь, объявив, что по окончании строительства выделю пяти самым лучшим русским зодчим субсидию в пять тысяч рублев на строительство дома себе родимому, на линии, примыкающей к кольцу прудов и бульваров, что обустраивались на месте прежней стены Белого города, но со стороны Скородома. В том месте я зарезервировал для себя обширные площади, собираясь расселить там наиболее важных и полезных для меня людей из числа тех, коим не достанутся субсидии на строительство в пределах Белого и Китай-города… Причем победителей они будут определять сами, на том, что я обозвал совершенно неизвестным здесь словосочетанием «творческий конкурс». Еще десяти, чьи работы будут признаны вельми добрыми, но чуть хуже, чем у этих пятерых, обещано было по тысяче рублев, а следующим двадцати — по пятьсот.

Кроме того, всем погоревшим на пожаре семьям, доход которых не превышал десяти рублев в год, я повелел выдать по семь рублев вспомоществования (ибо цена дома на Трубе на Лубяном торге взлетела до пяти рублев), а тем, чьи дворы оказались на месте вновь закладываемых прудов и расширявшихся улиц, и по десять. Что облегчило мою казну на двести тысяч рублей, но если и не сняло, то очень сильно понизило полыхнувшее было жуткое недовольство посадских от таких крутых и затрудняющих им привычное существование нововведений…

Уже в середине июня, то есть через две недели после пожара, в Москве развернулись обширные работы по возведению новых домов на окраинах и для тех, кому не хватило места, за пределами Скородома, а также расчистка территории для планируемых изменений и перестройки. Многие посадские, предвкушая еще больший наплыв рабочих рук в столицу, сразу же начали строить дома с прицелом на то, что будут сдавать место под ночлег набежавшим в Москву строителям. Время было, потому что основной наплыв рабочих рук планировался только по осени, после окончания полевых работ…

Но затем появились признаки того, что черная полоса нарисовалась-таки на горизонте. Во-первых, по осени взбунтовались казаки польской украины. После Сандомирской битвы, где погибло множество казаков, в государев реестр были введены всего шесть тысяч таковых. Практически все, кто остался в живых после Польской войны. Однако согласно «Государеву уложению» всем, кто желал оставаться в таковых, было предписано переселяться с привычных мест далее на юг, ибо теперь украины государства лежали уже не в районе Черкасс или Корсуни, а гораздо южнее — по Днестру и нижнему течению Днепра. Что им шибко не понравилось. И казаки по старой памяти решили взбунтоваться, требуя не изгонять их с родных земель и подтвердить все вольности и свободы! Казаки привычно рассчитывали на то, что все обойдется. Ведь как с их бунтами дело было ранее? Пока соберут сейм, пока будут две недели на нем ругаться, пока решат, какое и где Посполитое рушение исполчать, а там и до зимы недалеко. А зимой — никто не воюет, и потому все переносится на другой год… А то и вовсе королю, как обычно, войска не достанется, и ему придется посылать кого из вельмож с казаками договариваться. Но они забыли, что живут уже в другой стране, где миндальничать с ними никто не собирался. Поэтому через две недели после того, как пришло известие о казацком бунте, сформированный из оккупационной армии пятнадцатитысячный корпус взял Чигирин. Ибо казаки, подрав глотки и побуянив, разошлись по своим дворам, даже и не подумав собрать и мобилизовать войско…

Впрочем, наглядный урок, данный казакам бывших польских украин, оказался вполне в тему. Потому что, когда через три года я начал переселять казаков с Дона на восток — на Яик (на Кубани и Тереке казаков уже было довольно), донцы восприняли это вполне спокойно. Возможно, часть этого спокойствия была заключена и в сумме подъемных, размером в двойное казацкое жалованье, составлявшее пять рублей в год. Я тоже, знаете ли, способен учитывать прошлые ошибки…

А сразу после Крещения пришли тревожные известия с Амура. Похоже, севшие там бояре не вняли совету об аккуратном расширении своих будущих вотчин и влезли в крупные разборки с журженями. Чем привлекли внимание их правителя Абахая. И тот послал против них пятитысячное войско, которое с великим трудом удалось отбить, потеряв при этом до двух третей территории уже разросшихся вотчин. Причем было ясно, что на этом дело не остановится и уже скорой весной журжени придут опять.

Я велел отослать в Тобольск сибирскому наместнику приказ собрать по сибирским городам и острогам охотников из казаков и стрельцов, коим пообещать добрую оплату, и отправить их в помощь боярам. Терять территорию страны мне совсем не хотелось. А прибывшим гонцам попенял на то, что бояре совсем не слушают, что им царь говорит, но затем велел выделить для них еще пятьсот ружей и добро огневого припаса и отправил назад, повелев более на юг не лезть, но держаться крепко. Однако совершенно ясно было, что это полумеры. Если уж они привлекли внимание самого Абахая, то вряд ли он успокоится. Насколько я помнил, блистательная династия Мин в Китае доживала последние годы (ну или десятилетия), а сменили их именно журжени, то бишь маньчжуры. Но лезть на юг, в Китай, не обеспечив тыл, они вряд ли решатся. Абахай совершенно точно будет вести против внезапно возникшей с севера угрозы в лице русских войну на полное уничтожение. Ну или как минимум на вытеснение. Так что если я собирался там удержаться, то мне необходимо было показать Абахаю, что это невозможно. Либо что это обойдется ему так дорого, что в этом случае о Китае ему придется забыть. А затем предложить договор… а лучше даже союз. Пусть себе лезет в свой Китай. У меня на границах спокойнее будет…

Поэтому я велел провести переформирование полков, стоявших на территории Речи Посполитой, изъяв из них большинство молодых, покамест не испомещенных и… по большей части неженатых дворян и детей боярских и сформировав из них новые полки на базе личного состава, коий был обучен за прошедшее время в учебных ротах, продолжавших вовсю действовать в оставленных после ухода армии в Польшу военных городках. Ну и дополнив их старыми ротами до нужного числа. Всего был сформирован корпус из десяти стрелецких пехотных, пяти драгунских и одного артиллерийского полка общим числом в двадцать тысяч человек, кои были выведены из Речи Посполитой и вновь присоединенных земель и размещены в военных городках для того, чтобы подтянуть подготовку и закончить боевое слаживание. На что им был дан год. Все равно перебросить такую большую массу людей через столь обширные и совершенно не обустроенные пространства без подготовки невозможно. Необходимо разведать пути, по которым пройдут пушки, обустроить войсковые магазины, приготовить суда для перевозки…

А через год, еще увеличившись за счет вновь подготовленных рот и выпускников пехотной, кавалеристской, артиллерийской и военно-инженерных школ, а также Военной академии до тридцати тысяч человек, корпус должен был двинуться на Амур, где окончательно показать журженям, кто в доме хозяин. Там же, кстати, я и собирался испоместить и большинство неиспомещенных дворян и детей боярских. Да и рядовых стрельцов с драгунами посадить «на жилое». Потому-то мне и нужны были неженатые. Глядишь, там кого отыщут и… Кроме того, я планировал отправить туда же еще и около сорока тысяч крестьянских семей — всех участников моей программы переселения за следующие пять лет, на время остановив заселение южных земель и нижнего Поволжья. Так что в бассейне Амура, а, даст бог, еще и Сунгари с Уссури у меня должен был образоваться такой крупный очаг русского не токмо влияния, но и поселения на Дальнем Востоке, коий впоследствии непременно сыграет важную роль в заселении русскими Восточной Сибири и Дальнего Востока. Ну если все получится так, как планируется…

С невестами для офицеров все прошло еще более удачно, чем я рассчитывал. Ибо офицеры сих полков перед отправлением на Амур попали на очередной Новогодний бал, где у многих завязались многообещающие знакомства с выпускницами царицыной школы. А те, кому таковых не досталось, через год-два с помощью уже состоявшихся пар завязали, вероятно, впервые в России, романы по переписке. И с той, и с другой стороны люди были образованные, гонцы все время, пока на Востоке шли боевые действия, с Амура и на Амур отправлялись регулярно, а коню почти все одно сколько везти — десяток донесений и писем либо сотню. Бумага весит не шибко много…

А потом недобрые вести пошли потоком.

Во-первых, умер Ришелье. И мои позиции во Франции мгновенно ослабли. Новый первый министр Людовика XIII — кардинал Мазарини оказался под гораздо большим влиянием Рима, коему жутко не понравилось мое разграбление польских католических монастырей и костелов.

Во-вторых — умер Галилео Галилей, и мне пришлось срочно подыскивать для моего университета нового ректора. Кое-какие кафедры уже занимали русские, выходцы из его же стен, потому как моему университету исполнилось уже дай бог двадцать лет, но для самого университета, коий всего лет пять как вошел в созвездие самых престижных университетов Европы, мне нужен был некто с именем. А среди русских таковых покамест не было… Нет, известные фамилии были. Особенно в медицине и математике, но лишь «на уровне лучших мировых стандартов». Мне же нужна была звезда! На мое счастье, таковая отыскалась довольно быстро. У проживавшего в Нидерландах Рене Декарта как раз в этот момент начались проблемы с протестантскими богословами, и мне удалось сдернуть его оттуда, предложив не только солидный оклад (хотя сейчас о миллионе и речи не было), но и ректорство над университетом, коий до него возглавляли сам Фрэнсис Бэкон и сам Галилео Галилей…

В-третьих, серьезно осложнились отношения и с голландцами, кои стали испытывать серьезную конкуренцию со стороны как русских товаров, так и русских купцов.

В-четвертых, образовались проблемы на нижней Волге, где появился невиданный народ, коий стал нападать на так и не оправившихся после той давней взаимной резни ногайцев и башкир. Посланным разведчикам удалось установить, что это народ, именуемый калмыки, кои суть монголы, бежавшие из своей страны после разгрома журженьским правителем Абахаем монгольского главы Лигнад-хана и его гибели в тысяча шестьсот тридцать четвертом году. Большинство монголов после этого признали Абахая богдыханом, а часть во главе с ханом Хо-Орлюком решила не делать этого и откочевать далеко на запад.

Добравшись до прикаспийских степей, калмыки некоторое время вели себя относительно мирно, но затем выяснили, что обширные кочевья отчего-то принадлежат отнюдь не таким родам, кои способны их защитить, и решили исправить эту несправедливость. А ногаи и башкиры кинулись умолять о защите верховную власть. То есть меня. А я только что поменял войска в Польше на те полки, что были распущены на обустройство, а через полтора года после этого собраны и спустя еще полгода, затраченные на подготовку и восстановление боевой слаженности, отправлены в Польшу. Выведенные же части были едва полгода назад отпущены «на жилое». Я промурыжил башкир и калмыков еще пару лет, пока отпущенные «на жилое» солдаты и офицеры не разобрались со своими проблемами и не были вновь собраны и не прошли переподготовку, а потом отправил в прикаспийские степи тридцатитысячный корпус под командованием молодого, но уже проявившего себя генерала Беклемишева. Где к нему присоединились около шести тысяч ногайцев и башкир (все, что они могли насобирать почти поголовной мобилизацией после учиненной калмыками резни) и пятитысячный отряд казаков. Калмыки поначалу решили было похорохориться, но с войсками, столь плотно насыщенными огнестрельным оружием и артиллерией, они до сих пор не сталкивались. Так что долго это не продолжилось. И, потеряв около десяти тысяч своих воинов, Хо-Орлюк сдался и смиренно принял подданство России, пообещав более не трогать никого из своих соседей по новому государству. Впрочем, вражда между калмыками, башкирами и ногаями, превратившаяся в череду взаимных угонов скота, похищений людей и даже вырезаний кочевий, тянулась еще не одно десятилетие, время от времени заставляя царя посылать в степи воинские отряды для «замирения» сторон…

В-пятых, англичане оказались недовольны присутствием русских кораблей на Карибах и особенно созданной нами системой конвоев, к коей начало присоединяться все больше и больше торговых судов других стран, что сильно осложнило жизнь английским пиратам. А в данные предприятия вкладывало свои свободные средства множество добропорядочных англичан, причем как из числа влиятельнейших лондонских, бристольских и ливерпульских купцов, так и весьма высокопоставленные аристократы. Пришлось к затратам на Дальневосточную войну, коя уже обошлась мне в кругленькую сумму в три миллиона рублей и должна была обходиться еще где-то в миллион ежегодно (а попробуйте снабжать тридцатитысячную армию сухопутным путем через весь континент, да еще при полном отсутствии дорог), прибавить еще столько же. Эти деньги пошли на увеличение флота, в первую очередь на строительство тяжелых многопушечных кораблей, кои должны были усилить шетлендскую и карибскую эскадры. А то уже вблизи Большого Тароватого появилась «неизвестная эскадра» из восьми вымпелов, попытавшаяся обстрелять форт «Не замай», казавшийся с виду слегка послабее, чем второй, носивший имя «Не забижай». Это стоило эскадре двух кораблей, которые сумели-таки уйти из-под огня форта, но через день были обнаружены выбросившимися и брошенными на отмели острова Папа-Стур. Тщательный обыск оставленных кораблей подтвердил то, в чем и так никто не сомневался. А именно — их принадлежность англичанам. Чуть позже корабли были стянуты с отмелей и доведены до порта, где были отремонтированы и усилили шетлендскую эскадру.

И это было самое серьезное. Конфликт с Англией и Голландией означал разрыв торговых связей, что неминуемо вело к иссяканию денежного потока, питавшего Россию. Так что деньги принялись таять со скоростью, намного превышавшей ту, с коей они недавно умножались.

На мое счастье, в Англии началась гражданская война, и я тут же велел своему агенту отыскать в армии парламента некоего командира по имени Оливер Кромвель и попытаться установить с ним близкие отношения. Тимофей не подвел. А я завоевал расположение Кромвеля тем, что отправил ему сотню кирасирских доспехов для его «железнобоких» и тысячу ружей из своих мастерских. Кои он оценил весьма высоко. И поскольку время правления Кромвеля было, вероятно, последним периодом военной диктатуры в Англии и временем, когда в стране решающее слово было за армией, а отнюдь не за флотом, я надеялся, что в следующие пару десятилетий мои отношения с лаймами останутся стабильными.

Но ситуация с голландцами только ухудшалась. И хотя до полной торговой блокады дело не дошло, ибо голландцам очень нужны были и мой хлеб, и мои меха, обеспечивающие существенную долю оборота Амстердамской биржи, все остальное резко усложнилось. Вплоть до того, что трудившимся на просторах России восьми тысячам голландцев были разосланы письма, в коих от них требовалось немедленно разорвать контракт с русским царем и вернуться домой. Из этих восьми по контракту со мной в данный момент работали лишь три тысячи, остальные уже давно завели свое дело или нанялись к частным мануфактурщикам и заводчикам. Так что уехало только около двух с половиной тысяч. Но из них почти три сотни офицеров. Образовавшиеся три сотни вакансий в армии и на флоте надобно было срочно заполнять. Впрочем, это была наименьшая из проблем. После Польской войны у меня имелось достаточно подготовленных и прошедших испытание в боях русских офицеров, а флот активно плавал и время от времени воевал… А уж учебных стрельб у меня в армии и на флоте устраивалось едва ли не на порядок больше, чем в любой другой армии и флоте мира… Кстати, во время них выяснилась определенная закономерность. Оказывается, основной причиной того, что орудия приходили в негодность, являлось выгорание затравочного отверстия. И в пушкарской розмысловой избе придумали сделать отдельную затравочную трубку, которая вворачивалась в затравочный канал, а после того, как она прогорала, ее можно было вывернуть и заменить новой. Причем лучше всего держалась не бронзовая, а чисто медная трубка…

Вскоре ко всему этому прибавились и осложнившиеся отношения со Швецией. Старый волк Оксеншерна слабел, а взрослеющая и забирающая себе все больше власти юная королева Кристина испытывала к нему все большую неприязнь. Что не замедлило отразиться и на его восточной политике. Наша с ним встреча произвела на Акселя Оксеншерну неизгладимое впечатление, и он уверовал, что лучший выход для Швеции — не будить восточного лиха. Но Кристине, а также ее ближайшим друзьям и советникам во главе с Магнусом Габриэлем де ла Гарди застили глаза блестящие победы шведского оружия в Германии. Поэтому меня она не боялась. К тому же ее одолевали шведские купцы, напрочь вытесненные из бешено прибыльной хлебной торговли вследствие итогов Польской войны и обнуленных Оксеншерной торговых сборов и пошлин, кои он упорно поддерживал таковыми. И она склонялась к тому, чтобы привлечь их на свою сторону в борьбе с ненавистным ей канцлером изменением этих пошлин. А вот этого уже не мог себе позволить я. Хотя у меня был порт на Бутылочном острове (ну который в оставленной мною реальности назывался Котлин) и доступ к Курляндским портам, но доставлять грузы туда было гораздо сложнее и дороже, чем по Западной Двине через Ригу. К тому же в случае резкого обострения шведские корабли явно попытаются блокировать и мои порты, и всю мою балтийскую торговлю. А мой Балтийский флот был намного, в разы, слабее шведского. Так что все шло к столкновению, кое должно было обойтись мне довольно дорого. Так как и лишнего войска у меня не было. Ибо зашевелились и поляки…

Все прошедшие после поражения в войне пять лет король Владислав IV Ваза сидел в Кракове тише воды ниже травы, каждый год исправно выплачивая мне в счет контрибуции по восемьдесят тысяч злотых. Более не получалось. Но едва начались все эти напряги, как он поднял голову и принялся искать, где бы подгадить. Своры собравшейся вокруг короля польской шляхты и магнатерии, коей приходилось существовать непривычно впроголодь, поскольку все доходы с их земель пока шли в мою казну, принялись рыскать по оккупированным моими войсками землям и грабить крестьян, купцов и иных людей, обвиняя их в том, что они «склонились перед москалями, а потому теперь такие же москали…». Генералу Татарьину, командовавшему оккупационной армией после того, как Скопин-Шуйский убыл в Москву, посыпались петиции от поляков, и ему пришлось собирать разбросанные по гарнизонам драгунские полки и предпринимать усилия по розыску шляхетских банд. После того как за два месяца были уничтожены семь отрядов численностью от ста пятидесяти до полутора тысяч человек, поляки попритихли. Однако выплаты за этот год Владислав задержал и осуществил их, только когда Татарьин двинул к Кракову войсковой корпус в пятнадцать тысяч человек.

Ну и до кучи зашевелились и османы…

Короче, чем дальше, тем больше я напоминал себе человека, который пытается заткнуть пальцами все новые и новые образующиеся дырки. Пальцев пока хватает, но число дырок все растет и растет. И неизвестно, что кончится раньше — дырки или пальцы…