Глава 22
По доброй… дури
Влепил со всей дури, хоть чуть-чуть отведя душу, и Дмитрий, не договорив, изумленно уставился на… сломанный резной столбик, поддерживающий крышу над крыльцом.
Хорошо, что их тут по четыре штуки с каждого боку, иначе свалилась бы нам на голову, а так ничего, уцелела и даже не покосилась.
– Ты… чего, князь? – Он испуганно вытаращил глаза.
– Это предупреждение тебе, государь, – вырвалось у меня.
– Предупреждение? – не понял он. – О чем?
Я перевел дыхание.
Так, спокойно, Федя. Не иначе как это зелье и тебе шарахнуло в голову. Лучше вспомни-ка своего любимого Филатова и его мысли по этому поводу.
Не вспоминалось.
Не приходило и из Высоцкого – мешала злость, изрядно туманившая голову. Вместо цитат хотелось по-простому, по-расейски – с размаху и от души.
Я украдкой покосился на соседний столбик и пришел к выводу: если вышибать их через один, то на сегодняшнюю ночь хватит, но…
Нежелательно мне их крушить – слишком много треску. Если сейчас повезет и никто не выйдет, то это не значит, что удача не отвернется после второго удара – непременно найдется любопытный, чтоб поглядеть на идиота, занявшегося рубкой дров в три часа ночи.
– Так ты о чем? – построжел голос Дмитрия – не иначе как стал догадываться.
– А я эту ночь только и делаю, что предупреждаю тебя, – пояснил я и даже улыбнулся, в смысле, выдавил из себя улыбку. – Вначале о страже – уж больно она у тебя никуда не годна, не ровен час, не случилось бы с тобой чего, а теперь вот о них – чересчур гнилые столбы. Того и гляди – выйдешь на крыльцо, а оно возьмет и рухнет. Как же тогда Русь без тебя жить-то станет? – И вновь поймал себя на том, что опять норовлю хоть как-то поддеть его, вместо того чтобы заняться куда более важным, то есть выпытыванием полезной для себя информации.
– Велю, чтоб починили, – кивнул он, так и не поняв издевки, скользнувшей в моей последней фразе, и угрожающе пообещал: – И со стражей тож… разберусь.
Вот так. Кажется, моими неусыпными стараниями завтра среди гастарбайтеров на Руси начнется безработица. Что ж, зато теперь я в полной мере расплатился с ними за «героическую» защиту семьи Годуновых.
«Мария Григорьевна была бы очень довольна, узнав об этом», – подумалось мне, и я невольно усмехнулся.
Сразу немного полегчало.
Дмитрий продолжал говорить что-то еще про свою стражу и горе-часовых, а я украдкой покосился на сломанный столбик и запоздало удивился – на такое полено, пожалуй, не рискнул бы поднять руку и прапорщик Твердый.
Во всяком случае, не помню, чтобы он, демонстрируя свое мастерство и то, к чему должна стремиться салажня, показывал нам класс на таких толстеньких, не меньше трех вершков в обхвате.
«Ну пускай двух с половиной, – самокритично поправил я себя. – Все равно десять сантиметров в диаметре не шутка, а я его хрястнул и даже руки не зашиб – пока, во всяком случае, не чувствуется».
Видел бы прапорщик – непременно дал бы увольнение вне очереди, и встрепенулся. Кстати, насчет увольнения – а не пора ли мне того? Или все-таки уточнить кое-что напоследок? Так, ради интереса. Оно, конечно, и без того понятно, но пусть лучше скажет сам.
Но тут вдали послышались голоса, и я, слегка подосадовав, что свидание придется свернуть, заторопился с убытием.
Впрочем, может, это и к лучшему, столбики целее будут, а то вон какие красивые, с узорчатой резьбой, травяным орнаментом и, между прочим, вовсе не гнилые.
– Пора мне, государь. А что до встречи нашей, то от Тонинского до лагеря, в котором жили и учились, как ты написал в одной из грамоток, ратные холопы Федора Борисовича Годунова, рукой подать, так что любой покажет, куда ехать. Только приезжай один, без свиты, и с собой бери не больше десятка ратников, а то свидания не будет.
Дмитрий открыл было рот, судя по недовольному выражению лица, явно намереваясь сделать какое-то замечание, но я, не давая ему произнести хоть слово – голоса-то все слышнее, а акустика такая, что неясно, с какой они стороны, – ткнул пальцем в стену.
– Помнится, ты совсем недавно хотел, чтобы я показал тебе, как настоящие воины одолевают такие препятствия. Что же, гляди. – И устремился вниз с крыльца.
Для вящего ускорения еще и оттолкнулся от последней ступеньки, беря нужный темп, и пошел на штурм стены.
Думаю, у Дмитрия рот открылся, когда он увидел, с какой легкостью я бегал по ней ногами, словно по половицам. Немного, конечно, всего два шага, но все равно смотрелось со стороны, наверное, эффектно, после чего пошел толчок, поднимающий меня наверх.
«В нем-то все и дело, – учил нас прапорщик. – Ты, Рокоссовский, должен воспарить вверх, аки ангел небесный, а ты, шо лягва, опять вбок отталкиваешься, потому у тебя и не выходит».
Но это тогда, а сейчас вышло все как надо, правда, еле-еле – уж больно гладкая подошва у сапог в отличие от ребристой у берцев, так что, если бы не неровные бревнышки, не знаю, не знаю, удалось бы мне «воспарить».
Конечно, был бы на моем месте профессиональный гимнаст, вышло бы куда красивее, но и у меня тоже получилось неплохо. Во всяком случае, того, кто ни разу в жизни не видел подобных трюков, это обязательно должно впечатлить.
Вот Семен Никитич Годунов на месте государя особо не удивился бы, вспомнив про мои виражи «под куполом» Константино-Еленинской башни, а Дмитрий…
Но оглядываться, находясь наверху стены, я себе запретил, да и навряд ли что увидел бы – все-таки до крыльца метров тридцать, а у меня глаза не кошачьи.
В кустах, куда я угодил – ох уж мне эта патриархальность, заросло все, как возле деревенского забора, – оказалось полно крапивы, и я невольно зашипел, изрядно обстрекав руки.
– Княже, – тут же раздался знакомый голос неподалеку, и одновременно показался темный силуэт человека.
Так и есть – Дубец.
– Ты чего тут? Я же сказал – вместе со всеми на подворье и оттуда бегом в соседний терем к Бельскому.
– А тебя одного оставить?! – огрызнулся он.
Ну как нянька, честное слово!
Вообще-то надо бы отругать за невыполнение приказа, но уж ладно, замнем. Тем более что неподалеку по дорожке как раз в нашу сторону мирно шествует ночная стрелецкая стража – не до препирательств.
Бурьян хоть и высок, а одежда на нас с Дубцом темная, но у стрельцов в руках факелы, так что лучше распластаться в крапивных зарослях и не двигаться, дожидаясь, пока они…
Что за черт! Остановились, причем по закону подлости почти напротив нас. Не иначе как бродить надоело.
Ага, вон в чем причина – приспичило одному. И хорошо, что он двинулся в противоположную от нас сторону.
– Федор Борисыч так-то иноземным людом себя не окружал. – Это один из них, самый высокий, очевидно продолжая начатый ранее разговор.
– И я о том же толкую. Окромя двух воевод своего полка, он в палаты вовсе никого не допускал, да и те не чета нынешним, что с государем приехали, – подхватил второй.
– Не чета, – хмыкнул первый. – Ентот князь, как его, словом, Федор Константиныч, егда в темницу угодил вместях со своим ратником, коему руки на дыбе повыдергивали, так он его самолично с ложки кормил, вона как.
– Можа, брешут? – усомнился возвращающийся третий, на ходу возясь с завязками штанов.
– А ты у Снегиря поспрошай, – ехидно посоветовал второй. – Слыхал про таковского? Он у головы Ратмана Дурова служит, в сотне у Андрея Подлесова.
– А он откель ведает…
– Оттель, что ентот ратник – родной сын Снегиря. Вот ты и усомнись, было али как, ежели… зубов не жалко.
– А чего зубов-то?
– А того, что он за такие сумнения живо их тебе сочтет.
– Да я и так верю. Я хошь и третий день на Москве, но самолично того князя в Серпухове видывал – баский, да и с вежеством, хошь и иноземец.
– Да какой он иноземец – православный давно, – перебил его высокий и поторопил: – Скорее ты со штанами, а то эвон шум какой-то. Надо бы глянуть, не случилось ли чего.
– Былины уж о тебе ходют, княже, – шепнул под ухом Дубец.
– Цыц, – буркнул я смущенно.
Подумаешь, с ложки кормил. Невелик подвиг, хотя и правда, именно о нем, как утверждал Игнашка, которому нет резона врать, больше и чаще всего говорили на Москве. Все-таки людская молва загадочна – нет чтобы описать, как я…
Стоп!
Кажется, уходят.
А чего это они говорили про шум, который и впрямь теперь отчетливо слышен? И как раз оттуда, куда мы собирались направиться…
«Что за дьявольщина?!» – чуть не ахнул я, когда мы с Дубцом крадучись пробрались поближе к источнику.
– Да нет тут никого, окромя холопов да князя Дугласа, все там, – доложил какой-то стрелец, выходивший из ворот нашего подворья.
– Ну там так там – еще лучшее. Теперь им уж точно не выбраться, – отозвался голос… Басманова.
Наблюдательный пункт, с которого отчетливо было видно все, что творится у соседей, мы заняли через десять минут. Можно было бы куда быстрее, но приходилось прятаться от собственной дворни, потому и просачивались во флигелек близ моего главного терема так долго.
Обзор-то был прекрасный, вот только глаза бы не глядели на происходящее – так неприятно было наблюдать разворачивающиеся события.
Как я сразу оценил обстановку, окружение было мастерским. С тылу не видать, но и без того понятно, что боярин не оставил без внимания все стороны.
Количество тоже впечатляло. Две сотни как минимум, и это только со стороны моего подворья. Как я позже узнал, там были и люди Петра Федоровича, и боярина Голицына, а также ратные холопы Мстиславского, Сицкого и Шереметева.
Кроме того, со стороны царских палат один за другим бежали телохранители. Сам Дмитрий давно уже был здесь.
Идти на немедленный штурм боярин пока не решался, то и дело показывая своему государю на небо – очевидно, убеждал, что куда сподручнее дождаться рассвета, чтоб ни одна душа не смогла выскользнуть.
Дмитрий мрачно выслушивал и вновь принимался нервно расхаживать туда-сюда, а Басманов меж тем переговаривался с моими людьми, убалтывая их выдать князя Мак-Альпина, а в обмен обещал даровать жизнь.
Что отвечали Петру Федоровичу запершиеся на подворье мои гвардейцы, я не расслышал, кроме отдельных фраз, но уже по ним было ясно, что настроены они решительно, а что до своего воеводы, то, прежде чем боярин доберется до него, вначале им придется убить всех остальных.
– На прорыв им надо идти! – подосадовал я. – Пока стрельцы из слобод не подошли, самое время! – И в сердцах стукнул по балке крыши.
– Я так мыслю, что они тебе время для ухода дают, – хладнокровно заметил Дубец. – Покамест все близ того подворья топчутся, у тебя, княже, путь открыт. Ежели сейчас царский двор обогнешь и чрез Боровицкие ворота, то… – и осекся, глядя на меня.
– Я похож на воеводу, который может оставить своих людей?! Дубец, ты что, и впрямь так обо мне думаешь?! – вытаращился я на своего гвардейца.
– Да не думаю я, – буркнул он. – А токмо… иного пути у тебя нетути. Сам помысли, княже: коль не уйдешь, еще хуже выйдет. Все одно ты им уже ничем не подсобишь. А так им еще обиднее будет. Получится, что и они зазря сгинули. А иное не придумать – не ратиться же нам супротив сотен?!
Я вздохнул. И впрямь глупо получалось. Ну что ж, тогда приемлемый для меня вариант только один – все остальные вовсе никуда не годятся.
– Ратиться не будем – это ты верно сказал, – согласился я. – Но и цена за мое спасение уж больно велика.
– Ты еще больше стоишь, княже, – встрепенулся Дубец. – Ей-ей, за тебя любой хошь на дыбу, хошь на плаху – токмо знак дай! Уж ты мне поверь!
– Верю, – кивнул я. – Потому и… отказываюсь. А теперь слушай меня, гвардеец. Сейчас ты незаметно выберешься с подворья, осторожно обогнешь его вон оттуда и вынырнешь пред Басмановым…
– Ты что, княже?! – изумленно уставился на меня Дубец после того, как узнал, что ему предстоит сделать. – Это ж… А ты… Они ж тебя…
– Не посмеют, – хлопнул я его по плечу. – Это гвардейцы, если их сейчас схватят, до вечера не дотянут, а я все-таки князь. Понял?
– А я… Как же мне опосля в глаза ребятам… Да ведь плевать в лицо учнут…
– За выполнение моего приказа? – удивился я и тут же спохватился: – Ах да, заодно передай им и еще один наказ, чтоб они в ближайшие три дня к Константино-Еленинской башне даже близко не подходили, а если вздумают ее штурмовать, то тех, кто останется в живых, лично своей рукой вычеркну из списков спецназа.
Угроза была нешуточная, поэтому должна подействовать.
– Так они и послухались, – хмыкнул Дубец.
– Знак им условный покажешь. О нем все ведают, так что должны послушаться. – И я стянул с пальца подарок Бориса Федоровича Годунова – перстень с ярко-красным рубином и вырезанным в камне двуглавым орлом.
Сейчас он был траурно-черным – ночь, и я, на миг пожалев, что не смогу напоследок полюбоваться и подмигнуть искоркам, загадочно вспыхивающим в глубине камня, протянул перстень ратнику.
– Заодно и сохранишь. А сам пересиди в Никитском монастыре. Он хоть и женский, но и крепких мужских рук требует – будь здоров, посему работенка для тебя найдется, особенно с учетом затеянных матерью Аполлинарией переделок новой полученной жилплощади. И наказ мой ей передашь, чтоб не прекращала ходатайствовать за сестру Виринею.
– И сколь ждать – всю жизнь? – с горькой усмешкой спросил Дубец.
– Ишь какой хитрый! – усмехнулся я. – У нас столько великих дел впереди, а ты собрался в кустах отсидеться? Даже и не мечтай. Едва выйду, сразу заеду за тобой, а уж потом за остальными.
– Мыслишь, помилуют тебя опосля таковского, что мы учинили? – И робкая надежда вспыхнула в глазах Дубца.
– Уверен, – твердо сказал я. – Да и не учинили мы ничего особого. Государь поймет, он… добрый. В любом случае суд будет, который ты потребуешь, а это уже кое-что. Да и я сложа руки сидеть не стану – чего-нибудь да придумаю. Так что… скоро свидимся.
– А… ты не обманешь? – усомнился он, чутко уловив фальшь в моем голосе.
– Когда это я вас обманывал?! – возмутился я. – Как на духу! – И для убедительности перекрестился.
Вообще-то, честно говоря, я не стал бы биться об заклад даже о том, что доживу до вечера, – слишком велик риск проигрыша.
Да что там до вечера – до полудня. Уж больно горяч наш «добрый» государь, а когда он в гневе, то его поведение и вовсе непредсказуемо. При виде меня он запросто может вытащить саблю и незамедлительно использовать ее в деле.
Мало того что я увел у него самую красивую девушку на Руси, причем из-под самого носа, так еще и изрядно напугал, вломившись среди ночи в опочивальню. Сразу одна за другой две хамские пощечины по его самолюбию – это что-то с чем-то.
Такого тщеславный мальчишка мне нипочем не простит.
Одна надежда – на зелье моей травницы.
Пока мой гвардеец побрел в обход, я успел приметить еще одно действующее лицо, чье появление мне совсем не понравилось.
Шотландец это был, собственной персоной.
Нет, его никто не собирался арестовывать. О чем он говорил с Петром Федоровичем и Дмитрием, слышно было плохо, но, судя по всему, именно он на правах моего друга, которого никто из оставшихся в тереме ребят не контролировал, то ли сам выскользнул со двора, то ли послал кого-то предупредить Басманова.
Вот, оказывается, откуда Петру Федоровичу стало известно обо мне и моих людях.
Ай да Дуглас!
Дубец же сделал все как надо, заявив от моего имени, что если государь беспрепятственно выпустит всех моих ратников из Москвы, то князь Мак-Альпин сам не позже как через два часа после того, как последний воин пересечет ворота Скородома, выйдет из своего укрытия и явится на подворье Басманова.
Правда, сделает он это только при условии, что Дмитрий Иоаннович пообещает ему от своего имени отсутствие пыток и справедливый суд, где судьбу гуся не станут вершить судьи-лисы, и в том поцелует крест.
Это напоминание о Путивле окончательно убедило Дмитрия, что тут нет никаких военных хитростей и Дубец действительно послан мною. И еще одно он понял – раз ратник появился совсем с иной стороны, то на подворье у Бельского князя Мак-Альпина действительно нет.
– Не обманет ли? – усомнился Басманов.
– Слово нашего воеводы князя Мак-Альпина крепче булата и дороже злата, – отчеканил мой гвардеец. – Уж коли он что обещал, то сполнит беспременно.
– А не сполнит, стало быть, струсил, – тряхнул головой государь и зло улыбнулся, глядя на покрасневшего от возмущения, но вынужденного помалкивать ратника.
Думаю, что «добрый» государь был бы не прочь уложить на плаху и всех моих людей, особенно тех, кто был со мной в опочивальне, включая и самого Дубца, однако жажда поквитаться именно со мной была куда сильнее, и он дал согласие, спросив лишь одно:
– А почему князь пообещался сдаться боярину, а не мне?
– Не по чину ему такое, – нашелся мой гвардеец.
– Да мы его и так сыщем, – попытался переубедить Дмитрия Басманов. – Не мог же он из Кремля убечь, так что…
– Он все может, – хмуро поправил его тот, очевидно припомнив мой недавний успешный штурм стены. – Он при нужде и с дьяволом сможет в прятки сыграть, и еще неведомо, кто кого при этом объегорит. – И распорядился: – Вели открыть Знаменские ворота и уводи людей, а сам… ступай к себе на подворье да жди.
Я сдержал обещание.
Едва Дубец проводил всех гвардейцев до ворот Скородома и, выждав там час, чтоб не вздумали схитрить, пустив за ними погоню, вернулся, показавшись в поле моей видимости, как я сразу отправился сдаваться.
Надо сказать, что Петр Федорович немало этому удивился, будучи куда более высокого мнения о моих умственных способностях.
Во всяком случае, это было первое, чем он со мной поделился, причем с присущей ему солдатской прямотой и откровенностью. Ну то есть не стесняясь в выражениях.
А в финале последовало лаконичное, но емкое:
– Дурак ты, князь!
Кажется, я совсем недавно это от него уже слышал…
– Повторяешься, боярин, – упрекнул я его.
– То я по первости еще сомневался, – пояснил он. – А теперь, опосля всего, точно убедился. – И повторил: – Как есть дурак.
– Слово дал, – напомнил я, но особо спорить не стал – со стороны, как известно, виднее.
Может, и впрямь…
А вот выспаться мне бы не помешало, сказывалась бессонная ночь, и я по-хозяйски распорядился:
– Ты проверь, чтоб мне в темнице солому поменяли, да чтоб не поскупились на лишнюю охапку, – и сладко зевнул.
Басманов подозрительно покосился на меня, хотел было что-то сказать, но лишь сокрушенно махнул рукой, так и не произнеся ни слова.
Ну и правильно, слышал я уже все. Тем более бог любит троицу, так что чего повторять в четвертый раз…
Отчаиваться я не собирался – говорю же, нельзя мне умирать, но о суде над собой и соблюдении даденного обещания я спросил Дмитрия при первой же встрече.
– Я к мудрым советам завсегда прислушиваюсь, – кивнул он, – потому судить тебя станут по справедливости и те, пред кем ты провиниться не успел. Токмо ежели ты мыслишь, что это тебе подсобит… – И, не договорив, вышел.
Допрашивали меня тоже деликатно – государь и тут держал свое слово: никуда не привязывали, кнутом не стегали, и все мои приготовления к большой драке, поскольку без боя я бы не сдался, не пригодились, чему я сильно порадовался.
Да и зачем пытать человека, который вины своей касаемо расхищения государственной казны вовсе не скрывает и запираться не пытается?
Удивительно, но что до всего прочего, то есть вывоза Ксении Борисовны из монастыря, то вопросов практически не задавали. То есть спросили разок, в самом начале, без уточнения деталей, и все.
Да и суд как таковой меня тоже несколько удивил своим составом.
Оказывается, сумел Басманов успеть организовать тайный совет при государе, молниеносно использовав мою идею. Да и включил туда именно тех, кого я ему и подсказал, – Яна Бучинского и князя Ивана Хворостинина.
Кто еще вошел в этот совет – не знаю, не интересовался, да и не до того мне было, но в качестве судей присутствовали именно они, которые вместе с Петром Федоровичем и, разумеется, под председательством самого Дмитрия должны были решить мою судьбу.
– Что, гусь? Эти на лис не похожи? – язвительно осведомился Дмитрий, когда меня ввели в хорошо знакомую по предыдущему посещению пыточную, и широким жестом гостеприимного хозяина обвел сидящую за столом четверку.
Основная надежда была у меня на Бучинского – этот должен встать на мою сторону.
Вот с Хворостининым куда хуже. Смотрел он на меня хоть и не зло, но, уверен, оскорбления мои не забыл, а ведь я впопыхах – с такими вводными от Дмитрия было не до мелочей – так и не успел извиниться перед Иваном. Понятно, что тут и к гадалке не ходи – все припомнит.
Однако как бы там ни было, все равно я загадал, что после суда обязательно извинюсь перед ним за издевки о разноцветных глазах, пояснив, что иного пути не было.
Басманов? Тут вообще нечего задумываться – первым подаст голос против меня. Разве что как-нибудь исхитриться и намекнуть на Фетиньюшку, о свадьбе царевича с которой после моего смертного приговора можно будет забыть.
Итого получалось один против, один за и один не пойми в какую сторону, но шансы есть, что в мою.
Однако больше всего я был удивлен, когда увидел четвертого судью. Им был… Дуглас.
Да-да, шотландский пиит, который упорно избегал смотреть в мою сторону, да и уселся весьма скромненько, на самом краешке лавки, робко сложив руки на коленях.
Впрочем, остальные судьи тоже чувствовали себя неуютно. Бучинский, например, сидевший на другом краю лавки, то и дело вставал, чтоб попить воды, а князь Хворостинин столь тяжко вздыхал, что мне стало не по себе.
Даже Басманов и тот вел себя не совсем естественно, не зная, куда деть свои руки и то и дело пытаясь отколупнуть ногтем щепку от столешницы.
Вместо обычного подьячего, которому надлежало вести протокол, раз Бучинский назначен судьей, Дмитрий поставил думного дьяка Афанасия Власьева.
Впрочем, кому ж еще и быть на этом месте, как не «великому секретарю и придворному подскарбию». Помнится, именно так именовалась его должность в Серпухове. Вот он, пожалуй, был единственным из всех присутствующих, кто вел себя естественным образом.
Хотя да, он же дипломат, так что ему сам бог велел. Взгляд непроницаемый, губы строго поджаты, и поди пойми – то ли сочувствует, то ли осуждает обвиняемого.
Поведение Дмитрия было тоже не совсем обычным – слишком много суетился, но его нервозность не в счет.
Единственное, чем он разительно отличался от остальных присутствующих, так это своим настроем. Если у прочих он был, образно говоря, пасмурным, то у государя – солнечным и безоблачным.
– Ни одной лисы, – подвел итог я.
Получив такой ответ, Дмитрий довольно потер руки и заметил:
– Стало быть, сдержал я свое слово, князь?
Я вновь утвердительно кивнул и поинтересовался, кивая на судей:
– Их ведь четверо. А что будет, если голоса разделятся поровну?
– Судей пятеро, но я скажу свое словцо самым последним, ежели оно… понадобится. – И, понизив голос, заговорщически шепнул: – Открою тебе тайну – коль что, так подам его за тебя, токмо боюсь, что глас мой навряд ли тебе подсобит, яко глас вопиющего в пустыне, уж больно они грозны. – И кивок в сторону четверки.
Понятно – снова чужими руками.
Мне на миг стало даже скучно. Хоть бы новенькое что-то придумал, а то все одно и то же.
Однако расслабляться нельзя.
Пока есть хоть один шанс, надо драться, а уж там как судьба…
