Глава 20
Когда покровительствует Лада
Как ни удивительно, но в дороге на сей раз обошлось без приключений. Не иначе как судьба приберегла их для меня на потом.
Мало того что нас никто не остановил по пути, но мы и в Москву просочились относительно тихо, а пробраться на подворье Басманова моим бродячим спецназовцам помогли рясы и нехитрая маскировка.
Так их, может быть, и не пустили бы, но они прибыли вместе с матерью Аполлинарией, приехавшей вызнать о судьбе послушницы ее монастыря инокини Виринеи и ходатайствовать о смягчении участи несчастной.
Сам я рисковать и появляться у него не решился, да и ни к чему подставлять человека – стукачи-то среди дворни всякие бывают.
Это годуновские бежали с доносами к Басманову, а почем мне знать, куда побегут его собственные? Куда проще вызвать его письмом на… свое собственное подворье. Опять-таки повод самый что ни на есть подходящий – узнать о здоровье шотландца.
Может, Дмитрий и издал указ о конфискации подворья у князя Мак-Альпина, но мой спецназовец Багульник, предусмотрительно оставленный в тереме в качестве дворского, сообщил Волче, что Квентин по-прежнему пребывает тут и, помимо Дугласа и нескольких холопов, больше никого нет, а уж кому сейчас принадлежат хоромы официально – дело десятое.
Но я и тут все сделал аккуратно, заглянув на свое бывшее подворье вместе с двумя своими «монахами», которые вначале отыскали Багульника, и только потом, когда он разогнал всех слуг по делам, расчищая беспрепятственную дорогу к Квентину, зашел сам.
Да и то я поначалу старался держаться в тени, так что разговор о том, чтобы передать грамотку от царевны Ксении Борисовны в собственные руки князя Дугласа и кое-что на словах, поначалу вели мои спутники.
Они же и вручили шотландцу послание, которое царевна написала по моей просьбе. Короткое, да и ничего особенного в нем не было – сообщение, что с ней все в порядке и что она будет молиться о здравии князя Василия Дугласа, вот и все.
Квентин первым делом жадно выхватив из рук Обетника грамотку, принялся читать. Я кивнул своему бродячему спецназовцу, и тот вместе с напарником вышел в коридорчик, оставляя нас одних.
– Сказывали, что она на словах еще кой-что передавала, – вопросительно посмотрел он на меня, закончив чтение.
– Передавала, – кивнул я и откинул капюшон.
Шотландец отшатнулся, словно увидел привидение, а едва вышел из ступора, как сразу накинулся с упреками. Я и такой, я и сякой, и вообще он давно, еще год назад начал подозревать, что я коварно умышляю и сам норовлю занять место…
Оставалось молчать и слушать. Хорошо хоть, что спешить было некуда, до приезда Басманова оставалось не меньше часа, так что пускай себе выпускает пар.
Правда, минут через десять, когда Дуглас начал кричать и вовсе несуразное, я не удержался и упрекнул его:
– Ты хоть бы о здоровье ее спросил, да как она сейчас и где.
Он осекся, некоторое время озадаченно смотрел на меня, но потом завел старую песню – все-таки ревность преобладала у него над всеми остальными чувствами.
Одним словом, угомонился он всего за пару минут до появления Басманова, прибывшего куда раньше назначенного мною срока, уж больно его обуревало нетерпение.
Соседняя комната, всего полторы недели назад служившая мне опочивальней, оставалась пустой, поэтому мы с Петром Федоровичем перешли в нее. Мало ли как повернется беседа, а шотландца и без того распирает ревность, и ни к чему ему знать кое-какие моменты.
Басманов тоже начал с упреков. Досталось не только мне – Годуновым тоже, правда, вскользь.
Я стоически выслушивал его ругань, даже не пытаясь огрызаться – не время. Правда, оскорблять себя не позволил, ну а остальное…
Как ни крути, а я его подставил с этим указом, и вина перед ним и впрямь имеется, поэтому пусть облегчит душу. Да и брань, как известно, на вороту не виснет.
Когда я пояснил, для чего прибыл, он вытаращил глаза и даже на время умолк, да и потом уже не ругался, только смотрел недоумевая.
Ах ну да, забыл, что блаженным и юродивым на Руси почет и уважение.
Ладно, пусть так, но все равно от своего не отступлюсь.
– И ты думаешь, что твое покаянное появление что-то изменит? Да тебя исказнят токмо за одно убиение сынов у Шереметева да Голицына, а о прочих боярских сынах и вовсе умалчиваю, хошь и их в избытке – Ванька Ржевский, Алешка Колтовский, Митяй Гололобов…
Вот тебе и раз.
Оказывается, у мальчиков в их бандитских шайках были не простые ратные холопы, а дети бояр, дворян и всяких княжат, причем изрядно. Во всяком случае, Басманов назвал не меньше десятка фамилий, в том числе и достаточно известных.
Оправдываться я не спешил, вместо этого вначале терпеливо и смиренно выслушав изложенную Петром Федоровичем полуфантастическую версию неожиданного разбойничьего нападения моих людей на их мирный лагерь, которая гуляла по Москве с легкой руки прибежавших обратно холопов.
Дескать, наскочил на них ни с того ни с сего князь Мак-Альпин со своим тысячным войском, порубил в капусту, ничего не объясняя, и был таков.
– Ты сам-то этому веришь? – осведомился я.
– А то не твое дело, – огрызнулся Басманов, – да и нет разницы, чему я верю. Главное, чему верит государь, а он…
– Все было не так, как ты рассказываешь, а совсем иначе, – хладнокровно перебил его я. – Вот послушай, а потом говори…
Излагал я недолго, стараясь быть кратким, так что уложился в считаные минуты.
– И как же вы тогда четырьмя десятками сумели отбиться от трех сотен конных? – недоверчиво спросил Басманов.
– Наверное, с божьей помощью, не иначе. – И я старательно перекрестился.
– А видоки?
– Трех пленных из тех ватаг я приволок с собой – они подтвердят.
– А что ты неповинен в подлом злодейском похищении из Вознесенского монастыря царевны Ксении Борисовны, они тоже подтвердят?
– Это навряд ли, – вздохнул я. – Но о том разговор особый. Когда устроишь мне встречу с Дмитрием Иоанновичем, я постараюсь ему объяснить и это.
– Встречу устроить можно, – согласился Басманов, – токмо ты одно забыл – а станет ли он тебя слушать? Да к тому ж помимо того тебе ныне выставлено в вину расхищение государевой казны, а за таковское…
– Хотел, чтоб у твоей братаничны муж при серебре был да на свадьбе чтоб не он один, но и все дорогие гости, включая ее родного дядюшку, ели из золотых блюд, – невинно пояснил я.
Басманов сразу поперхнулся и подозрительно долго откашливался, после чего с натугой выдавил:
– Про свадебку ты хорошо вспомянул, токмо тебя на ней не будет – с отрубленной головой не больно-то попляшешь.
– Да и есть-пить не во что, – в тон ему добавил я и спросил: – Что, все так плохо?
– Даже еще хуже, – «порадовал» он меня. – Девка, которая монахиня, клянется и божится, что на нее морок напустили. Раз – и она уже в келье. А морок оный напускать, окромя тебя, боле некому. Тут уж не плахой – жареным мясцом смердит. Правда, давненько на Руси не жгли колдунов. Последнего, Елисея Бомельку, как я слыхал, ажно лет тридцать назад батюшка нынешнего государя изжарил, ну да дровишек привезти недолго.
Я поежился. Однако и перспективы у меня – только врагу пожелать остается. Может, не стоит предъявлять письмо царевны?
– А ей не могло это почудиться?
– А на то Ксения Борисовна ответ дать должна, когда ее сюда привезут. Ежели и она про морок подтвердит, то…
– Послали, значит, – вздохнул я. – А ежели не подтвердит?
– Известно что, – пожал плечами он. – В келью потаенную посадят на хлеб да на воду, яко ослушницу государева повеления.
Час от часу не легче. Получается, что придется вручить Дмитрию ее грамотку – иначе никак. И… без фокусов, кажется, тоже никак.
Хорошо, что пузырек с зельем маленький и плоский, да и тренировался я с этими веревочками будь здоров. Считай, всю дорогу только этим и занимался.
– С царевной-то ты учудил? – хмуро осведомился боярин.
Я подумал и после недолгой паузы согласно кивнул. Раз письмецо Ксении придется предъявить, так чего уж теперь.
– Так я и думал, – вздохнул он. – А как?
А вот это уж дудки. Когда иллюзионисты раскрывают свои секреты, они становятся неинтересны.
– Ладно, таи… покамест на дыбу не поднимут, а уж там все одно – ничего не скроешь, – зловеще пообещал Басманов.
– Господи, как же умирать-то надоело, – вздохнул я, продолжая прикидывать и взвешивать.
Получалось, план придется менять. Жаль. Куда лучше было бы встретиться с Дмитрием в более спокойной обстановке, но раз у него такой настрой, то делового разговора все равно не получится.
– Коль надоело – по доброй воле сам бы в Москву не заявился, – поучительно заметил боярин. – Да и раньше о том мыслить надобно было, а теперь чего уж тут. Ныне тебе одна дорожка – в Константино-Еленинскую.
– Знакомое местечко, – невольно поежился я.
– И то славно. Я чаю, и людишки знакомые сыщутся, – добавил он. – Мы-ста опосля Бориса Федоровича ни единого человечка оттуда не убирали, потому все умельцы заплечных дел на месте. Народец свычный, так что долгонько тебя рвать будут.
– Умеешь ты утешить, Петр Федорович, – похвалил я его. – Всегда найдешь теплое доброе словцо для товарища, с которым, как мне помнится, некогда собирался плыть в одной лодке.
– Так ведь плыть, а не на плаху брести, – поправил он меня. – А ныне, ты уж прости за прямоту, князь, мне за тебя заступаться резону нет. Да и не в силах я изменить хоть что-то.
– А если б в силах был? – задал я провокационный вопрос.
– Чем могу – подсоблю, но…
Понятно. То есть если лишний кусок хлеба на обед, лишний кувшин воды на ужин и лишнюю охапку соломы под голову – пожалуйста, а в остальном как в песне поется: «А на большее ты не рассчитывай…»
– Судить меня опять Дума станет или на сей раз сам государь возьмется?
– Ты – не Шуйский, потому мыслю, что хватит и его одного.
– Уже хорошо, – кивнул я.
Он озадаченно уставился на меня, некоторое время сокрушенно разглядывал, после чего подвел короткий, но неутешительный итог осмотра:
– Дурак ты, князь.
Вот и поговорили…
И грамотку царевны я Басманову отдавать не стал, но не потому, что плаха представлялась мне предпочтительнее костра – в конце концов, особой разницы нет, все равно помирать.
Причина была в том, что я вообще на тот свет не стремился. Как-то не входило это в мои планы. Опять же начальник мне помирать запретил, да такой, которого ослушаться нельзя, ибо у него самое высшее звание.
Любимая – это покруче генералиссимуса будет, не говоря уж про мелочь вроде генералов и фельдмаршалов.
Позже я все равно отдам ее лично в руки Дмитрия – одежды любимой должны сверкать белизной, но… в иной обстановке.
– Ладно, – махнул я рукой. – Ты меня не видел, я тебя тоже.
– А ты… куда? – опешил Басманов, но в его глазах читалось явное облегчение.
Я пожал плечами.
– Куда глаза глядят. Но прощаться не собираюсь – свидимся еще. А пленных я тебе завтра же пришлю на подворье, хоть в этом меня очистишь, – на прощанье бросил я боярину, уже направляясь к выходу.
Конечно, это мало что давало, поскольку, худо-бедно открутившись от одного обвинения, с остальными я все равно ничего поделать не мог.
Про указ, который, кстати, официально на свет так и не появился, еще так-сяк, а вот про казну… Отговорки про украшения и кухонную утварь тут не пройдут, да и не все взятое туда вписывается.
К примеру, золотые статуэтки апостолов. Куда мне их приспособить? Для украшения вроде бы громоздки, в качестве монисто на грудь или сережек в уши никаким боком, а как кухонная утварь тоже не годятся.
А уже если добавить к ним Нептуна, павлина, пеликана и прочее зверье, то тут я и вовсе получаюсь кем-то вроде Багдадского вора.
Насчет куда глаза глядят я, признаться, соврал. После этой беседы у меня была одна дорога – в Малую Бронную слободу, поскольку подставлять Дугласа, отсиживаясь у него, я не хотел, а подворье на Никитской расторопная мать Аполлинария уже заселила, и ни к чему беспокоить монахинь визитом своих бравых молодцов.
Первое, о чем я объявил своим людям, собравшимся в маленьком домике на совещание, так это о дальнейшем плане действий, который прозвучал почти фантастично:
– Будем брать… царские палаты.
По счастью, мои спецназовцы научно-фантастической литературы не читали, так что восприняли это известие не просто спокойно, но и с некоторым восторгом, а те, кто прибыл со мной на струге и слышали все, что я сказал на прощанье, вообще отнеслись к моему заявлению с пониманием.
Еще бы. Уж это деяние так деяние.
С таким потом и впрямь не стыдно появиться перед царевной.
Легкое сомнение вызвал у них только сам государь – все-таки священная особа, хотя и до сих пор не венчанная на царство, но я сразу его развеял, твердо заявив, что с Дмитрием ничего не случится. Мне всего-навсего надо с ним поговорить и кое в чем убедить без применения насилия, вот и все.
Вообще-то план действительно можно было бы назвать безумно дерзким, если бы у меня под рукой не имелось людей, которые совсем недавно дежурили в дворцовых покоях и прекрасно знали их расположение.
Конечно, Басманов мог расставить посты несколько иначе, но навряд ли он стал менять заведенный еще при Борисе Годунове порядок, а когда я старательно припомнил все посещения государевых покоев после того, как туда уже вселился Дмитрий, то пришел к окончательному выводу, что все осталось без изменений.
Рогаток в Кремле практически нет, а те, что имелись, легко обогнуть, тем более что подходить следовало со стороны царского двора, а проникнуть туда через стену не столь и сложно.
Главное, бесшумно подкрасться и снять – но ни в коем случае не убивая, а лишь оглушив, – первый пост, выставленный на крыльце заднего двора, а уж там, переодевшись в форму иноземных телохранителей, все-таки взятых Дмитрием на службу, будет попроще.
До ночи тоже есть где отсидеться – на моем собственном подворье в Кремле. Разумеется, всю дворню для надежности придется до утра запереть в подклети, имитируя захват, благо что на мне грехов как на барбоске блох, и одним больше, одним меньше роли не играло.
Квентин только ошалело взирал на уверенные действия моих людей и время от времени беспомощно повторял:
– Ты что? Ты что? – хотя я вроде бы все объяснил ему в самом начале.
Нет, о том, что собираюсь делать дальше, разумеется, и речи не было, но растолковал, что мы пробудем до утра, и все. В конце-то концов, имею я право слегка похозяйничать в собственном доме?
Затем шотландец ушел к себе в опочивальню и больше не выходил. Как я предположил, очевидно, он до сих пор не мог мне простить похищение царевны.
Вообще, он вел себя как-то странно, но мне было не до него – предстояло еще раз все обсудить со своими гвардейцами.
Бродячих спецназовцев Дмитрию я показывать не хотел, поэтому они должны были следовать в авангарде недолго, а потом занять позиции в хвосте, прикрывая наш отряд, насчитывающий два десятка человек.
Кроме того, надлежало предусмотреть и разработать вариант, если кто-то из часовых все-таки успеет поднять тревогу, причем в тот момент, когда мы уже забредем далеко в глубь покоев и будем находиться рядом с опочивальней либо вообще внутри нее.
Это было бы самым неприятным. Получалось, что я лишь без толку засвечу своих людей и при этом не выполню главного. Но тут я как ни крутил, а что-либо придумать не сумел, кроме одного – арьергарду придется брать огонь на себя и отвлекать прибежавших на шум, отступая в сторону Запасного дворца, но только отвлекать, не больше, после чего сразу исчезнуть.
Принимать бой не имело смысла – одних телохранителей могло сбежаться несколько сотен, а нас всего два десятка. Следовательно, оставалось единственное – действовать молниеносно и постараться не допустить проколов.
В свой терем возвращаться было глупо. Разве только для того, чтобы забрать остававшихся в нем и всем вместе уходить в сторону соседнего терема, располагавшегося через дорогу, ведущую к Троицким воротам.
Принадлежал он покойному Богдану Бельскому, но, как успели выяснить мои люди, Дмитрий еще никому его не подарил, и он после смерти хозяина продолжал пустовать.
Ночь выдалась как по заказу – пасмурная, на небе ни единой звездочки, и я с благодарностью помянул Ладу.
В дальнейшем все шло тоже как нельзя лучше. Лишь Кострик не смог удержать громоздкое тело немца-телохранителя, и он при падении слегка громыхнул своими доспехами о ступени, но во дворце никто ничего не услышал или не обратил внимания.
Двое самых крепких и высокорослых мгновенно содрали одежду с дюжих гансов, которых связали и аккуратно запихали в какой-то чуланчик. Ночь теплая, так что не замерзнут.
Однако едва я глянул на своих переодевшихся ребят, как понял, что даже этого делать было вовсе не обязательно.
Я-то полагал, что у иноземных телохранителей некая особая униформа, отличающая их от обычных ратников, но оказалось – самая обычная, только понаряднее. Потом лишь дошло, что они при всем желании не успели бы ее пошить, даже если бы заказали.
Убивать кого бы то ни было я строго-настрого запретил и даже приказал на всякий случай сточить острия арбалетных стрел, да и не понадобилось стрелять.
Работали тройкой. Вначале я и двое переодетых ребят по бокам уверенно шли к очередному посту, причем не таясь и не скрываясь.
Эта уверенность и сбивала с толку караульных. Срабатывал стереотип – злоумышленники так идти не могут, поскольку их специфика требует красться.
К тому же мы на подходе еще и спокойно переговаривались, пусть вполголоса, но тем не менее, что расслабляло еще больше, ведь разговоры велись на немецком.
Да-да, я не оговорился, именно на немецком.
Понятное дело, что длинных фраз произнести я не мог, поскольку весь мой словарный запас насчитывал десяток слов, да и то некоторые слишком специфичные, взятые из кинофильмов о Великой Отечественной войне, вроде «Гитлер капут». Правда, один раз я ухитрился воспользоваться и ею, но уже после укладки очередного бесчувственного тела на пол.
Но если один человек бормочет что-то невнятное, а другой время от времени отвечает более разборчиво: «Шнелль» или чуть погодя «Зер гут» или «Вас?», то тут уж вовсе никаких сомнений, пока мы не подходили почти вплотную, а уж там дергаться им было поздно.
Некоторые вообще не успевали ничего сообразить, понимая, что произошло, лишь потом, будучи связанными и с кляпом во рту, когда им шепотом поясняли, что если имеется желание жить, то надо вести себя очень тихо.
Желание имелось у всех, а потому они послушно кивали и действительно лежали, стараясь даже не шевелиться, хотя возле каждого обезвреженного поста я на всякий случай все равно оставлял по одному своему человеку.
Ситуация облегчалась еще и тем, что я знал, когда должна произойти очередная смена, – они тут действовали незатейливо, разделив всю ночь на две половины, то есть в запасе, по моим прикидкам, у нас было добрых три часа.
Гуляй – не хочу.
Войти в саму опочивальню тоже труда не составило. Не понадобилось даже сносить дверь с петель, поскольку Дмитрий не запирался.
Признаться, я даже немного залюбовался его безмятежным видом – уж очень доверчиво он выглядел, да и спал совсем по-детски, лежа на правом боку, как учат своих малышей мамы. Одна рука покоилась на атласном одеяле, другая под щекой – ни дать ни взять маленький ребенок.
Но тут он открыл глаза…
