Отто спрыгнул со сходней и остановился, обводя взглядом знакомые места… которые выглядели не очень-то и знакомо. Война не обошла добрую старую Ригу стороной, и никаких сомнений в этом у капрала Циммермана и ранее не было. Вот только война закончилась уже пять лет тому как. А добрая старая Рига все еще выглядит так, будто война если еще не идет, так только-только завершилась. Куда смотрит магистрат? Отто недовольно хмыкнул и, закинув за плечи выцветший, потрепанный, но еще вполне прочный стрелецкий вещмешок со своим нехитрым скарбом, двинулся в сторону лавки Старины Михеля.

Лавка была на месте, но Старины Михеля там уже не было. Того же, кто сидел на его месте, Отто узнал не сразу. Когда он вошел внутрь, человек, сидевший там, где обычно сидел старый хозяин, окинув его быстрым оценивающим взглядом, сорвался с места и склонился перед Отто в низком поклоне.

— Господин капрал, исключительно рады вас видеть! Чем я могу быть вам полезен?

— Шульц… — неуверенно произнес Циммерман по-немецки, вглядываясь в макушку кланяющегося. В горле слегка царапнуло. Да, давненько он не разговаривал на этом языке…

Тот на мгновение замер, а затем резко разогнулся и напряженно всмотрелся в посетителя.

— Отто? Ты?!

— Привет, старина, — улыбнулся Циммерман, скидывая с плеч вещмешок. — А где Старина Михель?

— Умер… — растерянно отозвался Шульц, — уже четыре года как… Отто Циммерман, неужели это ты?

— Я, я, — кивнул Отто. — Жаль старика… Ну да жизнь есть жизнь. Ладно, непременно помянем его. А пока давай рассказывай, как вы тут поживаете.

— Нет, погоди, — нахмурился Шульц. — Почему на тебе эта форма? Если ты ее украл, то мне совершенно не нужны неприятности с…

— Да успокойся, — махнул рукой Циммерман, — ничего я не украл. Я действительно капрал шестого Сунгаринского стрелецкого полка. Наш полк сейчас распустили на жилое. На четыре года. Вот я и решил добраться до Риги и посмотреть, как все здесь устроилось.

— Сунгаринского? — удивился Шульц. — А это где?

— Далеко, — отозвался Отто, — достаточно сказать, что до Риги я добирался почти год. При том что старался двигаться побыстрее… Ну да что мы тут стоим? Посетителей у тебя, как я вижу, немного, так что пойдем-ка к старому Карлу, пропустим по кружечке пива и поговорим. Я угощаю…

Шульц еще несколько мгновений постоял, недоверчиво разглядывая старого знакомого, появившегося на его пороге в столь необычном виде, а затем тяжело вздохнул и двинулся в сторону выхода.

— С торговлей дела вообще не очень, — рассказывал он Циммерману, пока они шли знакомой улицей в старый трактир, коий много лет назад служил им местом встреч и горячих споров. — Русские построили целый город там, — Шульц махнул рукой в сторону устья реки, — за стенами Риги. Там и порт, и склады, и магазины. А здесь — захолустье… Причем у нового города нет даже стен. Да и, как видишь, рижские стены тоже по большей части разобрали. Не понимаю, почему они это сделали… — Шульц пригорюнился. — Впрочем, говорят, что Динамюнде… то есть, как они теперь его называют, Страж-городок они сильно расширили и укрепили. Говорят, его пушки теперь могут вдребезги разнести любой корабль одним залпом. Но если враг придет по суше? Кому мешали наши стены?

— А магистрат что говорит?

Шульц вздохнул.

— Так нет теперь магистрата.

— Как нет? — удивился Циммерман. — А куда он делся?

— Из старого магистрата все разбежались. А новый так и не выбрали. Сам видишь, сколько теперь в Риге народу живет. Тысячи две всего. Да и из тех — половина русские, причем большая часть — просто на постое. Царь-то сразу после войны указ издал, что в течение года все, кто сбежал от войны, могут вернуться и поселиться в своих старых домах. Но вернулись немногие. А из людей с деньгами вообще почитай никого. Говорят, когда русские обстреливали Ригу своим дьявольским оружием, тут творился настоящий ад. Люди сходили с ума и сами прыгали в огонь… А все из-за этих проклятых шведов. Этот чертов полковник Бойе отказался сдать город! А ведь ему уже было известно о том русском оружии и о том, как русские поступают с непокорными городами.

— Говорят? — удивленно переспросил Отто.

— Ну да. Меня же не было в городе, когда все это началось. Дядя Михель еще за две недели до подхода к городу русских отправил меня со всем товаром в Динабург… э-э-э, Двинск. К своему русскому партнеру, Рукавьишникоффу. Там я и пересидел всю осаду. А вернулся, когда русские уже ушли к Выборгу. Ты же знаешь, они в первый год после захвата Лифляндии здесь даже ни в одном городе гарнизонов не оставляли. Все было так разорено, что удерживать хоть что-то не имело смысла.

— Понятно… — задумчиво отозвался Циммерман, толкая знакомую дверь. В прежние времена он просиживал в таверне «У старого Карла» все вечера. Как, впрочем, и Шульц.

Внутри изменилось немногое. Как видно, пожар, охвативший город при обстреле, не обошел таверну стороной, но хозяин восстановил ее практически в прежнем виде. Только контраст старого, закоптелого дерева и новых, хотя уже слегка потемневших от дыма очага и табака из трубок посетителей балок немного резал глаз. Отто задержался на пороге, окидывая взглядом зал. Никого из знакомых видно не было. Да и вообще посетителей было немного. Ну да оно и понятно. Во-первых, белый день на дворе, все трудятся, а во-вторых, в сегодняшней Риге было слишком мало народу, чтобы таверна имела шанс заполниться хотя бы вечером…

— Чего желает господин капрал? — тут же нарисовался перед Циммерманом трактирный служка.

Эк они тут разбираются в русских знаках различия… ну да, вероятно, русские военные здесь самые денежные посетители.

— Пива. И соленых крендельков. На двоих. А пока мы будем пить пиво, сделай-ка нам кабанью ногу. Что-то я проголодался, — распорядился Отто и, кивнув Шульцу, направился в дальний угол, к столу, за которым он любил обычно сиживать по вечерам.

— А ты к нам надолго? — поинтересовался Шульц, когда им принесли кружки, увенчанные густой, плотной пеной. Уж что-что, а пиво у старого Карла варить пока не разучились…

— Не знаю пока, — пожал плечами Циммерман. — Завтра наведаюсь к коменданту, похожу по городу, там решу.

— А… ты уже где-нибудь остановился? — вкрадчиво спросил Шульц. — А то я могу сдать тебе твою старую комнату. Она сейчас стоит пустая… Она в отличном состоянии. Наш дом пожар почти не затронул. Только крыша сгорела. Но мы ее давно починили, а запах уже почти выветрился. Марта там приберет, и… я недорого возьму!

Отто усмехнулся. Русский на месте Шульца предложил бы ему просто пожить у себя, а племянник Старины Михеля не упустил возможности слегка подзаработать.

— Недорого — это сколько?

— Ну… десять копеек в день, — живо отозвался Шульц.

— Четыре, — больше наобум и зная жадноватую натуру Шульца, чем действительно будучи в курсе местного уровня цен, рубанул Циммерман.

— Согласен, — торопливо кивнул Шульц, хотя в голосе его явно слышались нотки разочарования.

Они некоторое время помолчали, прихлебывая пиво и хрустя солеными крендельками, а потом Шульц поинтересовался:

— А как тебя взяли в стрельцы?

— Повезло, — задумчиво отозвался Отто, как будто размышляя, действительно ли повезло, или ему просто так кажется по привычке. Но потом решительно кивнул. Нет, точно повезло! — Когда мы побежали громить Русскую деревню, меня там взяли в плен.

— Кто? — удивился Шульц.

— Один русский офицер. Кирасир. И забрал с собой в Полоцк. Ну и… потом я оказался в Москве. Где меня расспрашивали о Блюхе, Рабке, Штаубе и остальных…

— Рабке, Штаубе… — Шульц испуганно оглянулся. — А ты слышал, что с ними случилось?

— Нет, — покачал головой Циммерман. — А что? Что-то неприятное?

— Да уж куда неприятнее… — хмыкнул Шульц. — Их повесили.

— Кто, русские? Немудрено, — усмехнулся Отто.

— Да нет, не русские… то есть никто не знает, кто это сделал. И вообще, все это произошло не здесь, а в Данциге. Там повесили семерых, в том числе, говорят, двух иезуитов. Вроде бы они все встречались где-то в пригороде Данцига, в каком-то доме, а наутро их нашли развешанными по соседним с домом деревьям. Вот так-то… А почему ты сказал — немудрено?

Циммерман покачал головой и ответил по-русски:

— Да так, мысли ни о чем…

Шульц уважительно кивнул.

— Да уж, ты ловко выучился говорить по-русски.

— Пришлось, — снова усмехнулся Отто, вновь переходя на немецкий. — Неужели ты думаешь, что в русской армии команды и распоряжения отдаются на каком-то ином языке, кроме русского?

В этот момент к столу подошел служка с подносом, на котором возвышалось блюдо с запеченной кабаньей ногой и столовыми приборами. Быстро расставив все на столе, он нагнулся к Циммерману и тихо произнес:

— Я очень извиняюсь, господин капрал. Но человек вон за тем столом интересуется, не Отто ли Циммермана он имеет честь видеть за этим столом?

Отто оглянулся. Через два стола от него сидел его старый приятель Клаус Ульке. Шульц тоже его разглядел и, наклонившись к Циммерману, зашептал:

— Не подавай виду, что его узнал. Ульке теперь — настоящая рвань. С тех пор как сгорели склады его отца, он так и не смог подняться. И теперь живет тем, что набивается в компании, пьет за их счет и рассказывает, как раньше было хорошо.

Но Отто не обратил на его слова никакого внимания. Он приподнялся, широко улыбнулся и призывно махнул рукой.

— Клаус, давай сюда… и это, еще пива и крендельков и еще одну тарелку.

— Слушаюсь, господин капрал!

После того как они с Ульке обнялись, тот устроился за столом и ухватил принесенную служкой новую кружку пива.

— Эх, Отто, как я рад тебя видеть! — расчувствовался Ульке, одним махом уполовинив кружку. — Ты — будто глоток свежего воздуха, как будто привет из той самой доброй старой Риги!

Циммерман хмыкнул. Ну да, доброй, старой… а сколько разговоров они вели тогда о том, что Рига-де ныне далеко уже не та добрая и старая, коей она была когда-то. Что Рига почти погибла. Что надобно непременно что-то делать, чтобы восстановить ее силу и богатство… А теперь те времена кажутся славными и благополучными. И уже не хочется ничего более того, если бы они вернулись…

— Эх, ты бы знал, — продолжал между тем Клаус, — как я скучаю по старым временам. Помнишь, какие компании собирались здесь, «У старого Карла»? Помнишь, как мы тогда спорили? Как грезили о свободе и справедливости? — мечтательно произнес Клаус.

— Да уж помню, — усмехнувшись, отозвался Отто, — и как нами воспользовались — тоже.

— Сейчас все по-другому, — пригорюнившись, отозвался Ульке, никак не отреагировав на слова Циммермана. — Слава богу, русские угнали всех этих ливов, латгалов, латов и остальных — у-у, мерзкие рожи, — но зато теперь всюду мерзкие рожи русских…

— По-моему, — добродушно отозвался Отто, — это не та тема, которую стоит обсуждать с капралом русской армии.

Клаус недоуменно посмотрел на него. Похоже, он как-то не обратил внимания на то, во что одет его старый приятель, и только теперь это обнаружил. Поэтому на его лице сначала нарисовалось удивление, затем испуг и только после этого интерес. Шульц же все это время смотрел на Ульке крайне осуждающе.

— Прости… — несколько обескураженно произнес Клаус и после паузы осторожно поинтересовался: — А можно узнать, как ты им стал?

— Да я вот как раз перед твоим появлением и начал рассказывать об этом Шульцу, — добродушно отозвался Циммерман, ловко отделяя от кабаньей ноги здоровенный шмат и отправляя его в рот. Запив мясо пивом, он некоторое время сосредоточенно жевал, а затем шумно выдохнул: — Уф, у старого Карла по-прежнему легкая рука.

— Старого Карла нет, — печально сообщил Ульке. — Погиб, когда тушил свою таверну. Так что сейчас готовит его двоюродный племянник. Ты его не знаешь. Он появился в Риге перед самой осадой. У брата Карла был хутор неподалеку, там на него работало три семьи латов, но как пришли известия, что союзные русским кочевники захватывают в плен людей и угоняют куда-то на восток, брат Карла решил перебраться к нему в город. Он тоже погиб, а его семья уехала в Любек. Один только племянник остался. Он женился на внучке Карла и унаследовал его таверну. — Клаус тяжело вздохнул, парой громких глотков окончательно осушил кружку и недоуменно уставился в ее пустое жерло, будто говоря: «Как, и это все?»

Отто вежливо-печально кивнул, подвинул к Ульке одну из полных кружек и произнес:

— Жаль старика… Но все равно кабанью ногу здесь по-прежнему готовят отменно! И… знаете что, давайте помянем всех, кто ушел за те годы, что меня здесь не было, — Старину Михеля, старого Карла, других… короче — всех! — Циммерман поднял кружку с остатками пива и резким движением опрокинул ее себе в глотку.

Шульц и Ульке молча последовали его примеру.

— Ну так вот, — продолжил Отто, ставя кружку на стол с громким звуком, что испокон веку означало в этой таверне требование новой порции пива, — после того как я оказался в Москве и стал не нужен тем, кто меня пленил, передо мной встал вопрос — что же дальше? Я мог бы попытаться пойти в Немецкую слободу, кою основали пленные лифляндцы, захваченные русскими еще в прошлой, Ливонской войне. Там время от времени появлялись немецкие купцы. Хотя очень мало. Сами ж знаете: сегодня русские торгуют по всему миру, и ехать за каким-то русским товаром даже в их порт, не говоря уж о самой столице, не имеет особого смысла. Дома все есть и не настолько уж дорого… Но, как мне сказали, немецкие купцы иногда появлялись. Однако сколько мне придется их ждать — никто уточнить не мог. Может, месяц, а может, и год!

— Я бы на твоем месте попытался устроиться к какому-нибудь русскому купцу, — с ноткой зависти в голосе от представившихся Отто возможностей заявил Шульц. — Русский язык ты знаешь, чего же еще?

Циммерман хмыкнул.

— Это не так-то просто. Они не очень охотно берут иностранцев. Да и требования к тем, кто желает пойти в приказчики к купцам, там, в России, куда как строги! Не то что здесь. Требуется знать счет намного лучше, чем у нас. Уметь вычислять дроби, причем не только обычные, но и считаемые по десяткам…

— Как это? — удивился Шульц.

Отто махнул рукой:

— Потом объясню. Это придумал фламандец из Брюгге Симон Стевин, а усовершенствовал сам великий Кеплер! Но я не о том. Короче, чтобы пойти в приказчики к русскому купцу, мне не хватало знаний. А чтобы научиться — денег. Возвращаться сюда особого смысла не имело. Здесь шла война, и вряд ли во время нее имелись большие возможности зарабатывать торговлей… А садиться на шею Старине Михелю еще одним нахлебником я не желал. Да еще и не факт, что он бы меня принял…

Сверкнувшие при этом пассаже глаза Шульца подтвердили Отто, что его предположения были довольно близки к истине.

— Ну я и стал думать, как дальше жить. А тут выяснилось, что таких, как я, вполне готовы принять на службу в русское войско, кое стоит у них далеко на востоке. В армию, что воевала здесь, меня бы, понятное дело, не приняли… да я и сам бы не пошел. А вот туда решил пойти… — Циммерман сделал паузу и отправил в рот еще один шмат мяса, не обращая особого внимания на озадаченные взгляды соседей по столу.

Не пошел… не приняли… с чего бы это? Всем было известно, что солдатское дело такое: что приказано — то и делаешь. Во времена закончившейся аккурат перед Северной войной войны Тридцатилетней армии противников частенько, разорив какую-то местность, объявляли набор пополнения, и только что начисто ограбленные солдатами крестьяне спокойно шли наниматься в наемнические роты. Чтобы уже через несколько дней совершенно спокойно и на законных основаниях грабить бывших односельчан… Но их старый приятель говорил об этих странных вещах так, будто все это само собой разумелось. Да-а, странноватые, однако, порядки в русской армии.

— Вот так я и попал в Сунгаринскую крепость, — закончил свой рассказ Отто.

Некоторое время его приятели молчали, осмысливая услышанное. А потом Ульке осторожно спросил:

— А каково у тебя жалованье?

— Ну… сейчас два рубля в месяц. А когда рядовым стрельцом был — так рубль, — ответил Циммерман.

Двое его сотрапезников удивленно переглянулись. Негусто.

— Так тратить-то их особенно и не на что, — пояснил Отто. — Мундир, сапоги, ремень и остальное снаряжение — выдают. Все оружие — тоже. Спим в казенной казарме. Кормят тоже за казенный кошт. А если когда в выходной пропустишь стаканчик-другой ну или женщину наймешь естество потешить, так только тогда деньги и нужны. К тому же там, в Приамурье, можно и так женщину найти. Без денег. У местных племен обычай такой — своих женщин иноземцам подкладывать. Вот все и пользуются… Правда, в последнее время среди них много крещеных стало и сие уже не так распространено, как ранее. Но еще есть…

Глаза Шульца затуманились, похоже, он старательно что-то подсчитывал в уме.

— А кормят как? — закончив подсчеты, заинтересованно спросил он. — Живот не сводит?

— Да нет, — мотнул головой Циммерман. — В походе так вообще от пуза. Да и в военном городке всегда добавки попросить можно. Свои же повара готовят, из роты. Так что ежели что — с ними разговор у стрельцов короткий. — И он внушительно показал кулак.

— А ежели, к примеру, сапоги развалятся или мундир порвется?

— Так их по сроку выдают. Сапоги — на год. Мундир — на два. Остальному также свой срок имеется. Ежели раньше порвешь — за свой счет покупаешь с полкового складу. Так что все «дежурный рубль» завсегда на всякий случай имеют. Ну а в походе — так вообще бесплатно все спортившееся возмещают.

— А остальное?

— А остальное, — Циммерман оторвал от почти обглоданной кабаньей ноги еще шматок мяса и поднес его ко рту, — кто как тратит. Кто на женщин и выпивку. Кто копит до жилого, а тратит уже дома. Кто в рост в государев банк кладет. Там с каждого рубля за год пять копеек лишку набегает. — И он захрустел косточкой.

— А ты?

— А я, — Отто сплюнул застрявший в зубах мелкий осколок косточки и усмехнулся, — я жене отдаю.

— Так ты женился?! — изумленно воскликнул Ульке. Его лицо слегка перекосилось, и на нем появилось этакое слегка брезгливое выражение. — И на ком? На русской? Или… на какой-нибудь из местных племен, которая до тебя по их обычаю уже спала с сотней мужчин? — В его голосе явно чувствовалось неодобрение.

— Да нет, — не реагируя на явный вызов Клауса, добродушно ответил Циммерман. — На шведке. Ее зовут Маргрете. У нас уже пятеро детишек.

Его сотрапезники недоуменно переглянулись. Потом Шульц осторожно спросил:

— Отто, насколько я понял, от твоей Сунгаринской крепости до Риги год пути?

— Да, — ухмыляясь, кивнул Циммерман, весело глядя на своих приятелей.

— Значит, до Швеции еще дальше? — скорее утвердительно, чем вопросительно продолжил Шульц.

— Да, — снова согласился Циммерман.

— А есть ли там поблизости море?

Отто, явно забавляясь недоумением приятелей, отрицательно мотнул головой.

— Нет, поблизости моря нет. До моря надо плыть где-то около месяца. А пешком по прямой выйдет если только чуть быстрее.

— Но где тогда ты нашел там шведку?

Циммерман довольно рыгнул, выразив сим свое благорасположение к местной кухне, затем ухватил расторопно поднесенную трактирным служкой, явно прислушивавшимся к разговору, свежую кружку с пивом, сделал добрый глоток и нарочито небрежно заявил:

— Так их там много было. — И, насладившись выражением абсолютного недоумения, нарисовавшимся на лицах окружающих, снисходительно пояснил: — Отсюда их привезли. Русские тех, кого кочевники поймали, всех выкупали. И взрослых всех похолопили. Мужчин отправляли свои дороги строить, а баб и девок — к нам. В услужение. Там-то женского полу, которые лицом белы и с нашими бабами схожи, не шибко много. Местные-то все ликом чинцы. Вот они их туда и послали. Там и ливки, и финки, и латгалки, и эстки были, и иные, кои тут местные, тоже.

— И что, можно было себе бабу купить и что хочешь с нею делать? — недоверчиво, но с явной завистью переспросил Клаус.

— Кто тебе сказал? — удивился Отто.

— Да ты.

— Когда?

— Да только что! — сердито рявкнул Ульке и повернулся к Шульцу. — Мы все слышали!

Циммерман покачал головой.

— Слышали, да не то. Купить-то я ее купил, но не для «все что хочешь», а для услужения в доме. А ежели кто вздумал бы какую холопку к тому «что хочешь» принуждать, так живо бы покупку конфисковали да штраф платить заставили в ее пользу. Да еще и батюшка бы епитимью такую наложил — мало бы не показалось… Мы же, чай, русские люди, православные, да еще армия — а не бандиты какие.

Тут глаза обоих сотрапезников стали просто как блюдца.

— Отто… ты что? Крестился в православные?!

Циммерман одним глотком осушил кружку и поставил ее на стол.

— Да, — спокойно ответил он. — И не жалею. Я-то из Риги раньше самое большее в Динабург ездил. Ну еще в Митаву один раз. Ничего не видел и не знал. А как по всей стране проехал, посмотрел, какова она ныне, сколь широка и обширна, сколько народу в ней живет и какого, так и понял, что без Божьего соизволения такую страну создать невозможно! Да и про царя нашего такие сказы по стране ходят… Так что все, что нам раньше патер про православных говорил, ложь. Точно.

После его слов не только за их столом, но и во всей таверне, в которой уже появились посетители, почти сразу затихавшие и начинавшие прислушиваться к громкому голосу этого русского капрала, так хорошо говорящего по-немецки, установилась ошеломленная тишина. А Отто достал из-за борта мундира платок, аккуратно вытер рот и руки и жестом подозвал трактирного служку.

— И… ты решил жениться на своей холопке? — очнувшись от задумчивости, поинтересовался Ульке.

— Почему это на холопке? — усмехнулся Циммерман. — По цареву указу и приговору Земского собрания православный в России холопом быть никак не может. Так что как только Маргрете покрестилась, так и перестала быть холопкой. Ну мы сразу и поженились.

— А если бы она за тебя не пошла?

— Не пошла бы, так все равно перестала бы, — пояснил Отто.

— И ты бы потерял деньги?

— Да нет, денег не потерял бы, — мотнул головой Циммерман. — Просто на ней бы получился долг в ту сумму, за которую я ее купил.

— И она бы работала на тебя, пока бы все не отработала, — кивнул хитроумный Шульц, понимающе улыбаясь.

— Да где хотела, там бы и работала, — снисходительно пояснил Отто. — Она же свободным человеком стала. Как я ее удержать смог бы?

Шульц недоуменно наморщил лоб и некоторое время раздумывал над странной коллизией. Местные ливы и латгалы, работавшие на немецких хозяев, тоже были не все закрепощены, но зато опутаны такими долгами, что уйти от хозяина были просто неспособны. А там-то что не так?

— А… на то чтобы ей покреститься, требовалось твое разрешение?

— Как это? — удивился Циммерман. — Какой человек между другим человеком и Богом встать может? Если решилась — так пошла бы в церковь и покрестилась. Никто бы не воспрепятствовал.

Шульц и Ульке снова озадаченно переглянулись. Как-то все в рассказе их старого приятеля выходило неправильно… Вот вроде есть повод возмутиться совершенно варварскими обычаями, а тут вдруг раз, поворот — и вроде как обычаи какие-то уже и не варварские, а совсем наоборот. Затем варварство вдруг уходит на задний план, открывая очень радужные коммерческие перспективы, и снова — раз, и перспективы быстро становятся какими-то непонятными, но уже явно нерадужными. Сложно все, запутано…

— Значит, она сначала была у тебя в услужении, но ты ее не трогал, а потом, когда она и ты окрестились, ты на ней женился, хотя она была совершенно не обязана выходить за тебя, который купил ее как холопку, но она все-таки вышла, — попытался резюмировать услышанное Шульц.

— Ну где-то так, — согласно кивнул Циммерман, доставая из кошеля медь и расплачиваясь с трактирным служкой.

— Как все запутано… — покачал головой Ульке и спросил: — А чего ж ты не привез ее и детей?

— А зачем? — пожал плечами Отто. — Да и лавку не на кого было оставить.

— Лавку?

— Ну да, — кивнул Циммерман и пояснил: — Я же говорил, что жалованье особенно тратить было некуда. Вот после первых трех лет службы у меня и скопилась довольно круглая сумма. Так что когда нас первый раз распустили на жилое, я и завел скобяную лавку. Я же поэтому Маргрете и купил, что, пока я за товаром ездил, надо было кому-то за лавкой и домом смотреть… ну и понравилась она мне, не скрою. Так мы и стали жить. Она первое время все ко мне присматривалась, а уж когда окрестилась, так сама и предложила идти венчаться. А я что, я не против был. Мне тоже местные бабы уже надоели. Вот так мы хозяйством и обзавелись. Я сюда просто на родные места посмотреть приехал, а не оставаться. Поживу сколько-нито и домой двинусь… ну, может, прикуплю чего, чтобы о Риге напоминало…

При этих словах Шульц тут же подобрался, как, впрочем, и большая часть посетителей таверны, сидящих за соседними столиками. В сегодняшней Риге было довольно туго с денежными покупателями.

— …там-то у меня дела идут неплохо, — продолжал между тем Циммерман, — денег вполне хватает. А как после жилого еще три года отслужу, так и вообще свободен буду. Я же поэтому-то и в сержанты не соглашаюсь идти. Хотя ротный капитан давно предлагал в сержантскую школу отправиться. Сержантам положено еще пять лет в запасе состоять и еще два года в учебной роте отслужить, а капралам — нет. Пятнадцать лет в строю и резерве отслужил — и свободен как ветер…

На следующий день Отто встал пораньше, начистил сапоги остатками ваксы и двинулся представляться коменданту Усть-Двинска. В Риге, ставшей просто районом нового города, как ему сообщил вчера вечером Шульц, своего коменданта не было.

Усть-Двинск начинался сразу за бывшими стенами Риги, вобрав в себя рижские пригороды. Город еще вовсю строился, но в нем уже были видны черты, явно роднившие его со столицей. По существу, здесь, на балтийских берегах, русские строили уменьшенную копию своей столицы, так сказать, вторую столицу… Впрочем, все эти черты мало-помалу приобретали и другие русские города. Россия богатела, вовсю пользуясь своим промежуточным положением между Востоком и Западом, торгуя с Востоком — западными товарами, а с Западом — восточными и с тем и другим — своими собственными. Да еще и активно втягивая в себя мастеров, технологии и развивая все новые и новые производства на своей территории. К тому же мудрая политика ее царя привела к тому, что через ее территорию перенаправлялись торговые маршруты, прерванные враждой соседних народов, поскольку именно Россия нередко сохраняла мирные и даже дружественные отношения с обоими воюющими государствами. Ну и ее ставшие уже знаменитыми царевы дороги…

Эти дороги были закончены только два года назад, но дорожное строительство не остановилось. Во многих губерниях купцы, оценив удобство царевых дорог, складывались купным коштом и били челом как «государевой гостевой тысяче», так и самому государю с просьбой добавить средств на строительство в их губернии какой еще необходимой дороги, а то и нескольких. Государево участие, правда, по большей части заключалось, как правило, в дозволении использовать бывших пленных, все еще пребывающих в холопьем состоянии, коих уже оставалось от трехсот тысяч токмо тысяч восемьдесят, более половины из которых были бывшие шведские солдаты (им было обещано, что по прошествии десяти лет по окончании войны они будут отпущены домой, вот шведы и упорствовали)… Либо в выделении на работы черносошных крестьян, но токмо на время, не наносящее ущербу их хозяйствованию. А также в положении всем занятым на стройке хлебного жалованья из государевых хлебных складов. Денег государь не давал. Но и этого было достаточно.

Так что деньги в стране были, а разумность новой планировки, впервые опробованной в столице, и не только удобной, но и практически исключающей возможность больших пожаров, ранее бывших настоящим бичом в основной своей массе деревянных русских городов, теперь уже ни у кого не вызывала сомнений. Правда, столь вольготная городская планировка — с прудами, тенистыми аллеями и широкими улицами — почти исключала возможность обнести русские города стенами. Но новое русское оружие — ракеты — показало всем, насколько слабой защитой от него являются стены. Да и ныне Россия пребывала в таком военном могуществе, что мысль о том, что где-то найдется враг, способный угрожать ее собственным городам, просто не приходила русским в голову. Вот всю страну и охватил строительный бум.

Комендатура размещалась в новом доме, стоящем почти на окраине. Чтобы добраться до него, Циммерману пришлось пройти через весь город, в отличие от ставшей захолустьем Риги наполненный людьми, регулярно спрашивая о том, где ему найти комендатуру. Не столько даже потому, что не понял это с первого раза, сколько потому, что здесь не доживали, как в Риге, тоскуя по старым и давно ушедшим временам, а жили. Весело, яростно, жадно. Как жили в любом русском городе. Он, похоже, слишком привык к русским городам…

Комендатуру он опознал по стоящему у входа стрельцу с ружьем с воткнутым в ствол по новым правилам байонетом. Коменданта на месте не было, но его дежурный помощник — однорукий капитан, коему Циммерман уважительно отдал честь (ветеран, сразу видно), выслушал доклад Циммермана и, достав из стола с выдвижными ящиками (говорят, сам царь такой придумал) толстый том, ловко раскрыл его одной рукой и сделал в нем какую-то отметку.

— Как там у вас в Приамурье, капрал? — поинтересовался капитан, закрывая том.

— Да по-разному, господин капитан, — признался Циммерман. — Большой войны, как у вас была, нет, а так — всякое бывает. И хунхузы пошаливают. Но с ими по большей части драгуны да казаки ратятся, а мы — ежели уж когда те совсем расшалятся и противу них большой поход учинят. Да вот еще на Эдзо плавали. «Ся-муря» замирять…

— Казаки? — удивился капитан. — Не слышал, что у вас там казаки объявились.

— Объявились, — кивнул Отто, — со всей Сибири к нам сбегаются. В сибирских-то городках только служилое казачество есть, а на землю им по уложению садиться запрещено. Токмо на украинах. А у нас как раз самая украина и есть. Вот перебегают к нам те, кто на землице осесть желает. Царевич Данила, что ныне у нас наместник, их по реке Хвостатой, кою журжени Нэньцзян именовали, Муданьцзян и верховьям Сунгари расселяет.

Капитан понимающе кивнул.

— А к нам надолго?

Циммерман задумался. А действительно, на сколько он приехал в город своей юности, о котором вспоминал в своих снах и который оказался совсем не таким, каким он ему помнился? Что ему тут делать?

— Да нет, господин капитан, — решительно мотнул головой капрал Циммерман. — На несколько дней, может, на седмицу. А потом — домой!