III

В лобовском санатории Валентину бывать еще не доводилось, хотя слышал он о нем неоднократно. Картина, представшая перед ним, его впечатлила.

— Здорово, Роман Михайлович, — одобрил Валентин после беглого осмотра территории базы. — Прям какой-нибудь там НИИ по изучению высшей нервной деятельности.

— Ну до НИИ нам далеко, — отмахнулся от льстивой похвалы Лобов, — но кое-что в нашем распоряжении имеется. Конечно, не сравнить с теми условиями, в которых я начинал с Ниной Федоровной. Да и сами мы кое-чему с тех пор научились.

— А где они, кстати? — поинтересовался Валентин. — Где Вера, Нина Федоровна?

— В Москве. Нина Федоровна уехала разбираться со своей пенсией и застряла там. Ходит, обивает пороги казенных учреждений. Недельки через две, наверное, появится.

— Ф-ф… — фыркнул Валентин. — Ей что, не хватает того, что она зарабатывает? Пенсия… Тысячей больше, тысячей меньше. Лучше вообще ее не получать, лишь бы не иметь никаких дел с государством.

— Вот-вот. Примерно так же рассуждает большинство наших сограждан. Они не ждут от государства ничего хорошего. А должно быть, казалось бы, наоборот. Ведь государство создаем мы, граждане, и создаем его для себя, для решения своих проблем. Получается же все наоборот — не государство для граждан, а граждане для государства. Но теперь-то мы с тобой знаем, почему так происходит. Русское государство ныне фактически захвачено рыбасоидами и потому заботится исключительно об интересах рыбасоидов, а не русского народа. Так что… Пусть Нина Федоровна поборется с рыбасоидами и на пенсионном фронте. Дело ведь не в лишней тысяче, а в справедливости.

— А Вера? Я, честно говоря, надеялся по прибытии сюда сразу же отправиться в полет.

— Не торопись. Вера вернется завтра утром. Вот тогда и начнем отработку метода.

— Хм-м, — удивленно хмыкнул Валентин. — Я-то думал, что у вас уже все отработано. Ведь Саша Ракитин столько времени провел в полете, да еще и не в один заход…

— Понимаешь, прокол вышел у нас с Сашей. Он сам создал неразрешимую проблему, и сам же ее потом успешно преодолел. Он отправился в первый полет, забыв соорудить себе ментальный портал.

— Ого! — воскликнул Валентин. — И умудрился остаться в живых! Видно, кто-то усердно молился за него.

— Вернулся он с помощью средневековой ведьмы. И обратно ушел на ее зов, соорудив себе на этот раз портал по всем правилам. Кстати, тебе на заметку. Портал у него получился весьма капитальный. Крепостная стена, уходящая в бесконечность, а вход-выход через башню с двумя воротами. Не чета твоему домику.

— Да уж, — согласился Валентин. — Домик оказался хлипким.

— Домиком твоим пользоваться уже нельзя, он у рыбасоидов наверняка под надзором. Так что придется тебе сооружать новый ментальный портал. Думаю, ракитинский опыт может пригодиться.

— Учту.

— Так вот, помнишь, наверное, что, планируя полеты в прошлое, мы решили попробовать привязаться к древним капитальным сооружениям, в частности, церкви Рождества Богородицы в Симонове. В принципе расчет наш оправдался. Но из-за Сашиной неопытности у нас не получилось нескольких исследовательских полетов, а получился сразу заброс в прошлое, причем время отмоталось назад к самому началу постройки церкви, то есть даже не ко времени начала строительства ныне стоящего храма, а его деревянного предшественника. Можно ли остановиться где-либо еще на этой временной оси или она с каждым материальным объектом будет разматываться до самого начала — до момента создания этого объекта, мы не знаем. Более того, мы не знаем, обязательно ли находиться рядом, физически рядом с этим древним объектом при выполнении слиперского полета, или это необязательно и достаточно лишь установить с ним ментальную связь. Ведь как ты работаешь в настоящем? Ты смотришь на фотографию объекта, а заснув, подключаешься к глобальному информационному полю и уже знаешь, куда тебе двигаться, чтобы его найти.

— Даже не знаю, а ощущаю, что ли… — поправил его Валентин. — Это на автомате происходит. И перемещаюсь я в пространственном смысле практически мгновенно. Ведь если объект находится где-нибудь в Бразилии, я же не лечу туда десять часов. Минуту, от силы две… Больше пары минут у меня перемещений и не было. А если объект в Москве, то — секунд двадцать — тридцать. Просто плыву в тумане и обязательно приплываю к тому, кто мне нужен.

— А Нина Федоровна ходит по своему коридору — лабиринту с дверьми — и всегда знает, какую дверь ей отворить, чтобы выйти прямо к объекту, — добавил Лобов. — Но как быть с прошлым? Мы же не знаем, кто наш объект? Хотя вполне может быть, что тебе достаточно будет, подключившись к глобальному информационному полю, лишь пожелать: «Хочу попасть в такой-то год». А может быть, и нет. Проверять надо.

Еще одно. Ракитин случайно попал в тело умственно отсталого молодого человека, то есть в физическое тело с нулевой информационной матрицей. И провел в этом теле весь свой полет. Следовательно, мы не знаем, можно ли, оказавшись в прошлом, перемещаться от объекта к объекту и воздействовать на их сознание. Мы даже не знаем, возможен ли выбор объекта по желанию слипера, или осуществляем лишь тот вариант, что произошел с Сашей, — замещение духовно-информационной матрицей слипера практически нулевой или близкой к этому матрицы объекта. Понимаешь? В первом случае ты можешь по своему желанию порхать от объекта к объекту, производя необходимые тебе операции с их сознанием, во втором — у слипера нет выбора, и на его долю остается лишь физическое действие в том теле, которое ему досталось. Кстати, возвращаясь к тому, о чем мы говорили выше. Последнюю часть своего полета Саша осуществлял уже отсюда, из санатория, без каких либо материальных привязок в виде древних строений, артефактов и тому подобного. И сразу же попал в нужное ему тело в прошлом. То есть получается, что когда связь между слипером и объектом из прошлого уже прочно установлена, то возможен переход без каких либо материальных носителей времени. Универсально ли это правило? Или у Ракитина — сплошь исключения из правил? Короче говоря, Валентин, работы у нас сейчас много, и делать ее некому, кроме тебя. Это не считая коммерческих заказов. За последнюю неделю сразу три свалилось, а Нины Федоровны-то как раз и нет. Да и… — Здесь Лобов сделал небольшую паузу, словно раздумывая, сообщить ли Валентину некую информацию или нет. — Ты спрашивал насчет союзничков…

— Ну. Вы обещали потом рассказать.

Лобов глубоко вздохнул, покачал головой. По всему было видно: то, что он собирается сейчас рассказать, не очень-то ему и приятно.

— Видишь ли… Вышел на меня не так давно один цэрэушник.

— Кто-о? — удивился Валентин.

— Ты не удивляйся. В том, что он нарисовался, в принципе ничего удивительного нет, так как первоначальную информацию о Рыбасе, рыбасоидах и подрывной их деятельности в России я получил именно от него. Я все ждал, когда он потребует ответной услуги. Не потребовал, правда, пока только попросил, но… Как говорится, только начни, остановиться потом будет невозможно.

— И что за просьба, Роман Михайлович?

— В каждой стране существует, как правило, одна масонская ложа. А в Соединенных Штатах своя масонская ложа есть в каждом штате. В определенном смысле это естественно и объяснимо. Ведь проект «Соединенные Штаты» изначально был задуман и осуществлен на практике масонами. Поэтому масонство там пронизывает и контролирует буквально все стороны и аспекты жизни государства и общества. Примитивизируя, можно сказать, что без разрешения масонов тебе там и чихнуть не позволят. И вот… В Америке началась настоящая эпидемия смертей руководителей масонских лож. Великие Мастера, Магистры и близкие к ним по положению Братья мрут как мухи. И все вроде бы от естественных причин. На их место приходят новые. Естественный, казалось бы, процесс, но катастрофически ускоренный. Поскольку у нас, в России, рыбасоиды установили полный контроль над масонами и используют их в своих целях, то неформальная группа людей в ЦРУ, называющих себя американскими патриотами, подозревает, что рыбасоиды таким образом осуществляют свое внедрение и к ним. И… они просят нас помочь разобраться им с этим вопросом.

— Ну и что в этом такого? — Валентин искренне недоумевал, глядя на колебания Лобова. — Если это действительно рыбасоиды шалят, то получается, что у нас и у них один враг. Почему бы и не помочь? Может, и они нам чем-нибудь потом помогут.

— Ох, — тяжело вздохнул Лобов. — Мне бы твою толерантность и широту взглядов. Мне как человеку, воспитанному «холодной войной», сама аббревиатура «ЦРУ» ненавистна. Для меня это синоним слова «враг».

— Так вы же сами говорите, что это не ЦРУ, а группа людей из ЦРУ. Может, они действительно патриоты. Давайте пощупаем их, проверим. В конце концов, американские патриоты вместе с русскими патриотами против рыбасоидов. Люди против нелюдей. По-моему, нормально.

— Возможно, возможно, но… Я пока не созрел для такого шага. Во всяком случае, если мы решимся им помочь, то вот тебе и дополнительный объем работы. Одним словом, работы — море, только успевай поворачиваться.

Вера действительно вернулась на базу следующим утром, и работа закипела. Для восстановления слиперских навыков Валентин за несколько дней шутя выполнил все три коммерческих заказа, а вот с полетами в прошлое получалось куда хуже. Вернее, ничего не получалось. Пробудившись после очередной попытки подключения к глобальному информационному полю, Валентин твердо заявил Лобову:

— Не получится, Роман Михайлович. Нужен материальный носитель времени. Ракитин, когда стартовал отсюда с базы, уже имел жесткую привязку в прошлом — «свое собственное» тело. Я же даже не знаю, как сформулировать запрос, чтобы получить информацию. Хочу в прошлое — вот и все, что я могу пожелать. Нет такой информации в глобальном информационном поле, поэтому мой запрос остается без ответа. Там все конкретно.

— Может быть, попробовать по фотографии? — скромно предложила Вера.

— Как это? — не понял Валентин.

— Нам ведь нужно отработать метод. Так? — продолжила она. — А для этого необязательно погружаться на глубину в несколько сотен лет. Возьмем фотографию человека, про которого точно известно, что он умер, положим, в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. И попробуем перенестись в восемьдесят второй год. Ну и отработать там все учебные задачи, которые мы формулируем.

— Вы понимаете, что вы говорите? — с жаром воскликнул Лобов. — Хотите отправить слипера на тот свет?

Вера с выражением глубокого недоумения и обиды на лице воззрилась на Лобова.

— Я сказала что-то очень неприличное? — с ядовитой ноткой в голосе осведомилась она.

— Нет, Вер, — принялся оправдываться сразу за двоих Валентин, — ты не обижайся, но так нельзя. Сейчас я тебе объясню. Когда берешь фотографию, первым делом чувствуешь, живой это человек или мертвый. Это ты и сама умеешь.

— Ну да, — согласилась Вера.

— Если человек живой, то есть находится в нашем мире, мире живых, я через энергоинформационное поле выхожу на него и внедряю свою духовно-нематериальную сущность в его тело. Если же он мертв и находится сейчас в мире мертвых, то информационное поле на мой запрос отправит меня не в прошлое, когда он был жив, а прямо к нему нынешнему — в мир мертвых. Таким образом, моя духовно-нематериальная сущность, то есть, попросту говоря, душа, покинет мир живых и отправится в мир мертвых. А оттуда не возвращаются. Поэтому нам для путешествия в прошлое нужен материальный носитель времени, информационная матрица которого не обладает духовной составляющей. То есть неодушевленный предмет из прошлого.

— Ну извините, — обиженно молвила Вера, — что не разбираюсь столь досконально в ваших колдовских штучках.

— А пора бы уж, — все еще раздраженно бросил Лобов. — Все ж таки не первый день…

— Ну знаете, Роман Михайлович… — вспыхнула Вера и, энергично развернувшись, покинула комнату чуть ли не бегом.

— Вера, Вера, постой, — попробовал остановить ее Валентин, но куда там. Верой сейчас руководил не только ее оскорбленный Лобовым профессионализм, но и поруганная, безответная любовь. — Зря вы с ней так, Роман Михайлович, ей-богу, зря. — Валентин самостоятельно отлеплял от тела датчики, собираясь броситься вдогонку за Верой.

— Не торопись, Валентин, — остановил его Лобов. — Я нашкодил, мне и исправлять. Одевайся спокойно и выходи на двор. Поедем покатаемся по окрестностям — устроим себе небольшой отдых.

Лобов ушел вслед за Верой, а Валентин, уже не торопясь, закончил снимать с себя датчики, выключил всю аппаратуру, оделся и легкой походкой свободного от тяжких забот и раздумий человека вышел из корпуса во двор санатория. Мирились Лобов с Верой так же быстро, как и ссорились, поэтому лобовская машина уже стояла у дверей с работающим двигателем, а Лобов с Верой сидели в ней и о чем-то мирно беседовали, будто и не случилось только что между ними эмоционального пробоя такого высокого накала, который других рассорил бы на годы.

— Прокатимся в Ореховск, молодые люди, — сообщил Лобов, когда Валентин расположился на заднем сиденье. — Купим там бутылочку хорошего вина, торт, мороженое… Что еще? Одним словом, устроим себе вечером небольшой праздник.

Из санатория Лобов выехал на лесную дорогу, но свернул не в сторону московской трассы, а — в обратную. Лесную дорогу сменила узкая, разбитая в пух и прах асфальтовая (асфальтовая в том смысле, что в тех местах на дорожном полотне, где не было ям и рытвин, лежал все еще асфальт) дорога.

— А вот и Ореховск, — сообщил своим спутникам Лобов, свернув с разбитой дороги местного значения на широкую, закатанную свежим асфальтом улицу. — Население города Ореховска — одиннадцать тысяч человек, — сообщил он. — Вот и все, что я знаю о сем замечательном городе. Посмотрим, что здесь есть. Может быть, нечаянно и присмотрим какой-нибудь материальный носитель времени.

«Понятно, — усмехнулся про себя Валентин. — А то — отдохнем, покатаемся…» Улица начиналась с большого щита, на котором белыми буквами по красно-синему фону было написано «Ореховск» и изображен герб города — какая-то пичуга на ветке, протянувшейся по диагонали песочно-желтого прямоугольного щита. На другой стороне улицы стоял небольшой одноэтажный дом с огромной вывеской «Автовокзал», с трудом умещающейся на фасаде. Возле здания автовокзала на центральную улицу города выходил одной стороной вполне себе городской скверик с чахлыми кустиками и кривыми болезненными березками. За сквериком начинался ряд частных домов, перемежающихся иногда зданиями общественного назначения. Всего на этой не самой длинной улице располагались кроме частных домов двенадцать магазинов, четыре отделения различных банков и солидный православный храм, сияющий новизной, как пятирублевая монета, только что вылетевшая из-под штампа. Заканчивалась улица перекрестком, образующимся при пересечении центральной улицы улицей поуже и поплоше. Метров через сто в каждую сторону от перекрестка асфальт на ней сходил на нет, превращаясь в подсыпанную щебенкой грунтовку. В одном конце этой улицы маячила длинная кирпичная труба и старинное фабричное здание из красного кирпича.

Сам же перекресток представлял собой солидных размеров площадь с клумбой посередине. В центре клумбы возвышался выкрашенный серебрянкой постамент, на котором громоздился посеребренный же Ильич. Скульптор, его изваявший, явно был либо диссидентом, либо просто двоечником, ибо результат его труда походил не на солидного и значительного вождя мирового пролетариата, а на бомжа Колю, выползшего из своей норы после трехнедельного запоя.

С одной стороны площади находились крытые ряды продуктово-вещевого рынка и стеклянно-металлический параллелепипед торгово-развлекательного комплекса, а с другой — бетонный трехэтажный дом, при одном взгляде на который у Лобова кислой оскоминой, сводящей челюсть, возникла догадка-знание: «Райком партии». А рядом с казенным райкомом, то бишь нынешней администрацией, стоял — нет, красовался — большой двухэтажный дом-игрушка из темно-красного кирпича, кое-где по фасаду украшенный бирюзовыми изразцами. Было в нем что-то и от средневекового русского терема, и от особняка в стиле «русский модерн» одновременно.

— Пойдемте глянем, что это за конек-горбунок такой, — предложил Лобов, остановив машину. — А уж после этого сходим вон туда за вином. — Он указал на здание торгового центра.

— Ореховский краеведческий музей, — прочитал Валентин надпись на табличке, когда они поднялись на высокое крыльцо.

Он широко распахнул входную дверь и, пропустив внутрь Веру и Лобова, шагнул вслед за ними. Они оказались в высоком, просторном холле, свет в который проникал сверху, через стеклянный фонарь. Прямо перед ними широкой белой лентой протянулась парадная мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Ощущение безмерности внезапно открывшегося перед ними пространства было таково, что холл, в котором они находились, казался больше, чем все здание.

— Ух ты, красотища какая! — констатировал Валентин, смущенно переминаясь своими запыленными кроссовками на наборном паркете.

— Да, по такому паркету так и хочется скользить в невесомых туфельках неземной красоты, — поддержала его Вера. — И в соответствующем платье!

— Вы хотели бы осмотреть нашу экспозицию? — прозвучал вопрос откуда-то сбоку.

Лобов и его команда разом повернулись в ту сторону, откуда прозвучал вопрос. Его задала миловидная, смущенно улыбающаяся женщина средних лет, неслышно появившаяся в холле из одной из боковых дверей, только теперь увиденных Лобовым и его спутниками.

— Экспозицию? Нет, не хо… — начал было Валентин, но его тут же перебил Лобов:

— Конечно же хотим. Именно за этим мы сюда и явились.

— Самостоятельный осмотр экспозиции у нас — бесплатно, а с экскурсоводом сто двадцать рублей для взрослых, для школьников — десять рублей, а для студентов — сорок.

— У нас нет ни школьников, ни студентов, — уверенно заявила Вера.

— Как это нет? — возмутился Валентин, доставая из заднего кармана джинсов студенческий билет.

— Ах, простите, — съязвила Вера, — я и забыла, что вы у нас — вечный студент.

Лобов извлек из кармана пятисотрублевку и протянул женщине.

— Сейчас я принесу вам билеты и сдачу, — сказала она, собравшись вновь исчезнуть за одной из дверей. При виде лобовской пятисотки она стала выглядеть еще более смущенной.

— Да постойте же, — остановил ее Лобов. — Потом сдачу, потом билеты… — Неизвестно отчего, но Лобов тоже смутился, внезапно ни с того ни с сего впав в легкое косноязычие.

Мимолетное лобовское смущение под прямым взглядом больших серых глаз этой простодушной провинциалки не могло укрыться от Веры, и она, дабы не дать усугубиться этому пагубному обоюдному смущению, тут же взяла инициативу на себя, выступив вперед и прикрыв собой Лобова.

— Здравствуйте! Как вас величать? Меня звать Вера. — Она протянула незнакомке руку для рукопожатия.

Та, еще больше смущаясь, неумело пожала протянутую ей руку.

— Ой, знаете, лучше я вовсе не буду брать с вас денег! — И она попыталась вернуть Вере лобовские пятьсот рублей. — Меня зовут Анастасия Федоровна. Это несправедливо — брать с вас деньги за осмотр экспозиции. Ведь вы могли бы осмотреть ее самостоятельно и бесплатно. Но у нас уже уволили смотрительниц залов, и пустить вас туда без сопровождения я не имею права. Извините, правила… Наш музей закрывают уже на следующей неделе. Так что я проведу экскурсию бесплатно: ведь вы, похоже, наши последние посетители.

— Кто же посмел закрыть такой замечательный музей? — с возмущением поинтересовался Валентин. Он, еще не увидев экспозиции, был уже твердо уверен, что музей действительно совершенно замечательный, ибо только замечательный музей может располагаться в таком замечательном доме и иметь своим сотрудником такую замечательную женщину, как Анастасия Федоровна.

— Давайте же приступим к осмотру экспозиции, — строго потребовала Вера, почувствовав, что и Валентин уже подпал под обаяние серых глаз.

Анастасия Федоровна, так и продолжая комкать в руке злополучную купюру, проследовала вверх по широкой лестнице. Следом за ней гуськом потянулись Валентин и Лобов. Замыкала процессию с некоторым отставанием Вера.

Экспозиция занимала собой весь второй этаж, состоящий из двух больших залов и восьми небольших комнат. Один из залов был отведен под небольшую картинную галерею из трех десятков полотен.

— Это… Это ведь Лентулов? — не веря своим глазам, воскликнул Валентин, обращаясь к еще не успевшей ничего сказать Анастасии Федоровне. — А это… Мама дорогая! Шагал!

— Да. И Лентулов, и Шагал… — подтвердила она. — У нас…

— Послушайте, — перебил ее Валентин, — такие сокровища — и без всякой охраны…

— Почему ж без охраны? — возразила она. — У нас на дверях и на окнах сигнализация имеется. — И указала рукой на допотопные датчики, наклеенные на стекла. — Это все наследие семьи купцов и промышленников Стрельниковых. Сейчас мы с вами находимся в особняке, построенном в тысяча девятьсот восьмом году последним представителем этого рода, жившим в нашем городе, Артемием Ивановичем Стрельниковым. После большевистского переворота он бежал за границу, по слухам в Китай, и канул там в неизвестности. Во всяком случае, до сих пор никто из стрельниковских потомков не объявился и никаких материальных исков музею не предъявлял.

Дальше последовал рассказ о селе Ореховском, впервые упомянутом в официальных документах в эпоху Петра I, из которого впоследствии и вырос славный город Ореховск. Ореховское всегда славилось своими ткачами. Земля здесь была бедная, нормально родила через три года на четвертый. Вот крестьяне и вынуждены были заниматься еще и ткаческим ремеслом. После отмены крепостного права в Ореховском появились Стрельниковы. Они-то и построили здесь ткацкую фабрику. В следующем зале посетителям был продемонстрирован ткацкий станок, и Анастасия Федоровна сообщила, что в таком виде этот шедевр инженерной мысли Средневековья просуществовал века с пятнадцатого до самой отмены крепостного права. Лобов, тут же заинтересовавшись этим сообщением, потребовал уточнить:

— А этот вот конкретный экземпляр, он какого века?

— Ну что вы… Это реконструкция, — развеяла лобовские надежды Анастасия Федоровна. — В семидесятые годы прошлого века фабричные умельцы изготовили его специально для музея.

Экспозиция Ореховского краеведческого музея оставляла у посетителей странное чувство. С одной стороны — шедевры русского изобразительного искусства, имеющие ныне, наверное, умопомрачительную рыночную стоимость. С другой — полнейшее отсутствие каких-либо экспонатов старше сороковых — пятидесятых годов двадцатого века.

— Все очень просто, — объяснила сие странное обстоятельство Анастасия Федоровна. — Музей был создан в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, к пятидесятилетнему юбилею Ореховска, ведь до двадцать пятого года Ореховское числилось селом. Созданию музея весьма поспособствовал первый секретарь Калужского обкома Иван Ильич Верховцев. Он был уроженцем и большим патриотом нашего города. Он же похлопотал и о передаче нам бывших стрельниковских картин из Калужского областного музея изобразительных искусств. А все остальные экспонаты сотрудники музея уж сами собирали здесь, в городе. Сами понимаете, немногое осталось у людей. Гражданская война, коллективизация, голод, потом снова война, снова голод… Вот и создается впечатление, что история города началась в сороковые.

— Похоже, что так у нас не только с историей города Ореховска дела обстоят, — мрачно заметил Лобов.

— Вполне возможно, — охотно согласилась Анастасия Федоровна. — Я-то пришла в музей в девяносто первом, как раз перед реформой, и всю свою трудовую деятельность провела в этих стенах. И в мои годы уже не стоял вопрос расширения и обогащения экспозиции. Старались сберечь хотя бы то, что есть. И к сожалению, наступил момент, когда все наши старания оказались напрасны.

— В чем дело? — удивился Лобов.

— Я же вам говорила уже — наш музей закрывают, вернее, он переезжает, а здание наше передают районному филиалу организации под названием «Облагрохолдинг».

— А что же будет с экспозицией? — поинтересовался Валентин.

— Картины останутся пока здесь, так как в новом помещении совершенно отсутствуют условия для их хранения, а вся остальная экспозиция переедет в бывшее здание ткацкой фабрики.

— Это красное такое, с высокой трубой? — уточнил Валентин.

— Да. Фабрика просуществовала до девяносто девятого года, но в двадцать первый век уже не переползла — обанкротилась окончательно. Сейчас там все разорено, даже оконные рамы порастащили. Как мы будем там существовать? Ума не приложу!

— Кто же придумал эту рокировку? И что за агрохолдинг такой важный?

— Глава районной администрации. Здание-то музея на балансе у администрации находится. А районный филиал «Облагрохолдинга» возглавляет супруга районного главы.

— Тогда все понятно. Здание с довеском в виде картин — лакомый кусочек.

Анастасия Федоровна лишь пожала плечами и печально улыбнулась.

— У нас уже все уволились. Я доработаю до конца недели и тоже уйду. Музей в совершенно разгромленном здании — это форменное издевательство. И хотя у нас в городе почти невозможно найти работу, устраивать музей на руинах я не буду.

— Вы не торопитесь, Анастасия Федоровна, увольняться, — посоветовал ей Лобов. — Может быть, мы сумеем вам помочь.

— Каким образом? — У Анастасии Федоровны от удивления даже глаза округлились.

— П-пока не знаю, — замялся Лобов. — Но не торопитесь прощаться со своим музеем. Скажите-ка нам лучше — есть ли у вас в музее, может быть, где-нибудь в запасниках, какой-нибудь предмет возрастом в несколько сотен лет?

— Нет…

— А какое здание самое старое в городе?

— Фабрика. Тысяча восемьсот семидесятого года.

— А церковь?

— Что вы… Новодел. Построили за три последних года.

— Мы так и подумали. Печально.

— Печально? Почему?

Лобов натужно рассмеялся:

— Да так… Просто мы большие любители старины и нам очень нужна какая-нибудь старинная вещь. Необязательно дорогая.

— Н-ну… — Она лукаво улыбнулась. — Если вы поможете мне отстоять музей, то, возможно, я тоже сумею вам помочь.

— А фотография главы районной администрации в вашем музее имеется? — поинтересовался Лобов.

— Как же… Вот она. — Анастасия Федоровна указала на небольшое фото в самом конце выставочной экспозиции. — Глава администрации вместе с коллективом музея. И супруга его здесь же. Между ним и мной стоит.

— Можете мне ее одолжить?

— Без проблем. — Она сняла фотографию со стены и, не вынимая ее из рамки, протянула Лобову.

— Как его величать? — уточнил Лобов.

— Стосуров Игорь Ростиславович.

— Ничего не обещаю, — Лобов понизил голос до шепота, — но у меня в Калуге неплохие связи. Попробую надавить. Но как бы все ни сложилось, о нашем разговоре — никому. — Он дотронулся указательным пальцем до своих губ.

— Заметано.

Когда, вкусив плодов духовных, лобовская троица, выйдя из музея, направилась в сторону торгового центра, Вера, не удержавшись, подпустила шпильку:

— Сознайтесь, Роман Михайлович, что эта хранительница древностей произвела на вас неизгладимое впечатление. Боже мой, вы были с ней так галантны… А на прощание даже шептали и пальчик к губкам прикладывали… Никак очаровать ее пытались?

— Что вы, Вера? — изумился отставной разведчик. — О чем вы? Элементарная вежливость при ведении деловых переговоров с женщиной.

— Ну-ну, рассказывайте… — не унималась раздосадованная докторша. — А то я не видела, как эта старая грымза пыталась вас охмурить. И голосок ангельский, и улыбочка за улыбочкой…

— Ты неправа, Вера, — попытался вклиниться в разговор Валентин. — Никакая она не старая грымза. Очень даже милая женщина, слегка за тридцать.

— И этот туда же. Вы только полюбуйтесь на себя, — зло прошипела Вера. — Тоже мне работники тайного фронта… Властелины сознания и подсознания… А пятидесятилетняя провинциальная кокетка очаровала вас и подчинила своей воле, как подростков.

На счастье Романа Михайловича и Валентина, вход в торговый комплекс был уже в нескольких метрах, и ревнивая докторша вынуждена была умолкнуть, дабы не обращать на себя внимания посторонних. Запланированный коротким и точечным, шопинг получился долгим и, пожалуй, избыточным. Во всяком случае, после его окончания троица загрузила в багажник не только тортик и бутылочку вина, но и несколько огромных, набитых покупками пакетов.

— Поедем смотреть на здание фабрики? — поинтересовался Валентин, когда они уселись в машину.

— Восемьсот семидесятый год… — Лобов скептически скривил губы. — Слишком близко. Разве что только для отработки метода… Давай дождемся, что нам предложит Анастасия Федоровна, а потом будем решать, как нам быть. А пока в свою очередь поможем ей. Сегодня отдыхаем, как договорились, а завтра с утра ты, Валентин, заставишь этого Стосурова отменить его распоряжение насчет музея.

Выполнение поставленной задачи для Валентина не составило особого труда, и к обеду следующего дня Лобов, Валентин и Вера вновь нанесли визит гостеприимной хозяйке Ореховского краеведческого музея. Анастасия Федоровна встретила их чуть ли не с распростертыми объятиями.

— Представляете, — громко принялась рассказывать она своим посетителям, — я только что получила новое распоряжение главы районной администрации! Стрельниковский дом нам вернули! А «Облагрохолдинг» расположится в здании фабрики! И нам добавили еще две ставки охранников! И подняли на пятьдесят процентов зарплату! Это невероятно!

— Я же говорил вам, что у меня есть кое-какие связи в Калуге, — спокойно отреагировал на ее сообщение Лобов.

— Спасибо вам преогромнейшее, Роман Михайлович! Но… Не обманывайте меня, вы не из Калуги. Вы из Москвы.

— С чего вы взяли? — спросила Вера. Может быть, спросила несколько резче, чем дозволяется правилами хорошего тона.

— У вас у всех взгляд одинаковый.

— И какой же у нас взгляд?

— Оценивающий. Так смотрят все москвичи. Любой предмет ли, человека ли они оглядывают так, словно прикидывают, сколько он может стоить и смогут ли они его купить.

Лобов рассмеялся:

— Ох, чувствую, Анастасия Федоровна, не любите вы москвичей. Что ж нам, бедным, делать-то? Как заслужить ваше прощение за свои циничные, оценивающие взгляды?

— Ничего. Ничего я не имею против москвичей. Просто условия жизни формируют определенные стереотипы поведения. — Анастасия Федоровна спохватилась: — Да что же я все не о том? Подождите, я кое-что для вас приготовила. — Она исчезала за дверью своего кабинета и через мгновение вновь появилась в холле. — Вот! Смотрите, что у меня для вас есть! — На ее открытой ладони лежал какой-то небольшой предмет.

Осторожно, двумя пальцами Лобов взял предмет с ее ладони. Это был браслет. Невзрачный, темно-серого цвета, шириной в сантиметр-полтора и толщиной в полсантиметра. Внутренняя поверхность у него была гладкой, без каких либо клейм или значков, а на наружной поверхности была отлита или вычеканена собака. Туловище у собаки было длинным, а ноги — короткими. Ее можно было бы назвать таксой, если бы не длинный хвост, описывающий петлю вокруг собаки. Браслет был явно не женский. Судя по его диаметру, он был рассчитан на мощную мужскую руку. Тщательно осмотрев его, Лобов надел браслет на запястье.

— Хм, мягкий… Что это за материал?

— Олово, — ответила Анастасия Федоровна. — Вы же сказали, что вас интересует древняя, пусть и недорогая вещь?

— Да, да, конечно! — воскликнул Лобов. — Эта вещь нас вполне устраивает. С вашего позволения я оставил бы ее у себя месяца на три-четыре.

— Я дарю ее вам. Трудно сказать, сколько ему лет, но вроде бы он принадлежал нашему родоначальнику. Семейное предание гласит, что он был опричником во времена Ивана Грозного. Но даже его фамилию я вам сообщить затрудняюсь, так как браслет почему-то всегда передавался по женской линии — от матери к дочери или от бабки к внучке. Странная традиция, правда?

— Да уж…

— Не знаю, предание ли это или просто бабушкина интерпретация, но, когда она мне его передавала, взяла с меня клятву, что я никогда его не отдам ни сыну, ни внуку. Считается, что если браслет будет носить мужчина нашей крови, то в нем воплотится наш родоначальник, тот самый опричник. И станет этот мужчина душегубом, каких только поискать. А у меня, как назло, два сына. Так что передавать браслет по наследству мне некому. Разве что внучек дождаться? Но уж слишком долго ждать. Вот я и решила прервать традицию и удалить браслет из семьи навсегда. Владейте им, Роман Михайлович. Надеюсь, вы не боитесь проклятия браслета?

— Я? Ни в коем случае, — уверенно заявил Лобов, а про себя подумал: «Вроде никакой отрицательной энергии на браслете не ощущается, но вернемся к себе, надо будет его тщательно протестировать самому и дать его на проверку Валентину. Одно дело — простой материальный носитель времени, и совсем другое — магический артефакт. Хотя семейное предание, скорее всего, просто сказка-страшилка».

— Вполне возможно, что это просто сказка, но проверять, так ли это, на своих сыновьях, сами понимаете, у меня нет никакого желания. В пользу того, что владелец его был опричником, говорит вроде бы собака, изображенная на браслете. Но… Уж больно неправильная какая-то собака. То ли такса, то ли нечто похожее. Явно не звериного вида. И обратите внимание на ее странный хвост. Он закручен овалом, как бы описывая собой все тело собаки. Интересно, правда?

— Но символ опричнины не собака, а собачья голова с оскаленной пастью, — влез со своим замечанием Валентин. — Так что вряд ли этот браслет символизирует принадлежность его хозяина к опричнине. Голова, именно собачья голова, а не собака целиком, символ опричнины.

— Это верно, — поддержала его Анастасия Федоровна. — Историки даже отмечают, что отрубленную собачью голову опричники возили привязанной к своему седлу.

— Ну это вряд ли, — возразил ей Лобов. — Такое мог придумать только человек, ни разу не покидавший своего кабинета. Во-первых, лошадь будет шарахаться, как очумелая, а во-вторых, вы представляете, какая вонь от этой отрубленной головы? Порой мне кажется, что историки — это банда… кх-м… не совсем адекватных фантазеров.

— Ну что вы, Роман Михайлович, с чего это у вас сформировалось такое ложное представление об историках?

— Ох, Анастасия Федоровна, я вам сейчас расскажу об эпохе Дмитрия Донского. Ведь они, эти ваши историки, все там наврали. А по глупости своей или по чьему-то заказу — надо еще разбираться.

— С удовольствием вас выслушаю, Роман Михайлович. Но что это мы в холле стоим? Давайте пройдем в мой кабинет. И… Все-таки у меня сегодня такой праздник. Я даже успела бутылочку шампанского сбегать купить.

Но тут намечающуюся идиллию одной лишь репликой умудрилась сломать Вера. Глядя на директрису музея «московским», по ее определению, взглядом, она жестко заявила:

— Роман Михайлович, у нас же еще сегодня дела, мы не можем тут больше задерживаться.

— Ах да, — спохватился Лобов. — Извините, Анастасия Федоровна, мы вынуждены торопиться. Как-нибудь в другой раз… Еще раз спасибо за браслет.

Они еще пару минут раскланивались и благодарили друг друга, но главное было уже сказано Верой — обе стороны выполнили свои обязательства и настала пора попрощаться.

— В принципе мы могли бы еще на полчасика задержаться в музее, — недовольно буркнул Лобов, когда он и его соратники уже сидели в машине. — Может, удалось бы получить еще какую-нибудь ценную информацию о браслете.

— Все, что она знала, она нам уже выложила, — отрезала Вера. — Чего время тянуть? Успеем еще сегодня сделать пробный полет.

— Скорей бы уж, — поддержал ее Валентин. — Кстати, Роман Михайлович, как нам эпоха Ивана Грозного? Подходит?

— Вполне. — Лобов уже позабыл об Ореховском краеведческом музее и его миловидной директрисе и включился в работу. — Странное царствование, во время которого были совершены и великие дела, и великие злодеяния. Опричнина, земщина… Во всяком случае, без гражданского противостояния там не обошлось. Смута, кровь великая… А как подсказывает наш не очень богатый опыт, где кровь и смута, там и надо искать рыбасоидов.