Глава 6
Посредственный джаз-бэнд имени Джина Крупы играет блюз фа мажор
Постепенно подошли другие ребята из ритм-секции. Они выглядели вполне нормальными и спокойными. За исключением второго гитариста. Его звали Тим, и он был придурком.
На его придурочность указывало то, что он словно не замечал присутствия в зале никого из нас, кроме девчонки, которую, кстати, звали Эш.
Сначала он встал прямо напротив нее. Потом принял развязную позу.
– Ого, кто это тут у нас, – проговорил он. – Меня зовут Тим.
– Привет, – рассеянно бросила она, не прекращая играть. Тогда Тим присел так, что его башка оказалась как раз на уровне ее гитары. Так он сидел некоторое время, слушая с закрытыми глазами и дебильным выражением на лице, которое, видимо, должно было означать: «мне нравится, как ты играешь».
– Ну ничего себе, – наконец произнес он. – У нас тут Роберт Джонсон в женском обличье, не иначе.
К моему сожалению, услышав это, она взглянула на него так, будто подумала: а может, он и не козел вовсе?
– Тебе нравится Роберт Джонсон? – спросила она.
– Я бы так не сказал.
– Почему?
– Потому что мне не нравится Роберт Джонсон. Я люблю Роберта Джонсона. Я его просто обожаю.
– О. Ясно. Окей.
– Говорят, он продал душу дьяволу за свой талант. Не зря продал, по-моему.
– Меня зовут Эш.
– Эш. Ну ничего себе. Шикарное имя.
– Да ладно. Дурацкое имя. Просто «Эшли» еще более дурацкое.
– Эш, для меня честь сидеть рядом с тобой в этом скромном бэнде, – произнес он вкрадчивым тоном трижды разведенного сорокалетнего сердцееда.
Я сидел, молча подслушивал и злился, что на мою территорию забрел другой самец, как лось в период гона или не знаю еще кто. Тем временем духовая секция затрубила что есть мочи. Духовики в джаз-бэнде всегда разыгрываются, надрывая легкие.
Но какофония прекратилась, когда в зал вошел барабанщик Билла Гарабедяна Дон и начал орать. У Дона были короткие черные волосы, шея шире головы и нижняя челюсть, слегка выдвинутая вперед. На белой футболке в области подмышек расплывались темные пятна, что делало фигуру Дона определенно устрашающей. Этими пятнами он словно хотел сказать: «У вас, слабаки, никогда не будет таких потных подмышек! Потому что вам никогда не стать настоящими мужиками!»
– Тише! – заорал он. – Эй! Примерно на девяносто процентов тише. Поняли? Я даже в коридоре свой голос не слышу. Окей. Настроились? Надо еще раз настроиться? Настраивайтесь, если нужно. Только тихо. Окей, давайте начнем. Добро пожаловать в команду Джина Крупы. Меня зовут Дон. Иногда занятия буду вести я, иногда – другие учителя. У вас есть расписание? Там все должно быть написано. Всем раздали расписание? Возьмите у других, если надо. Ладно. У меня не слишком большой опыт преподавания… я сам только учусь, как и вы. Так что не доставайте меня особо, ладно? Вы не будете меня доставать? Отлично. И не забудьте о главном – мы здесь, чтобы хорошенько повеселиться.
Он на секунду умолк и окинул нас взглядом, в котором читались одновременно уныние и абсолютный ужас. Потом продолжил:
– Итак, разминка – блюз фа мажор. Начнем с ритм-секции – давайте… ээ… Кори, Уэс, Джереми и… Тим. Каждый сыграет по двенадцать тактов. Не больше, потому что вас много. Джереми, вперед. Пять, шесть, семь, пошел.
Так началась наша блюзовая пятнадцатиминутка, в ходе которой каждый на языке джаза надеялся сообщить другим, что он крут и ему есть что сказать.
Увы, наши надежды не оправдались.
Это была жесть. Блюз фа мажор оказался сложной и коварной мелодией. Она разом выявила все недостатки музыкантов нашей группы, которым не терпелось показать друг другу, кто чего стоит. Трубы то ворчливо тявкали, то пытались взять самые высокие и громкие ноты. Тромбоны неумело выводили пассажи типа «Полета шмеля», но выходило это у них по-дурацки, и в итоге они капитулировали с атональным пуканьем, похожим на крик неуверенного в себе слона. А сольные партии саксофонистов звучали, как спотыкающийся разговор, какой обычно ведешь с мамой приятеля, пока та тебя стрижет.
Что до меня, я ненавижу играть соло. По-моему, бас-гитара вообще не предназначена для соло. По крайней мере, все мои соло на басу обычно напоминают саунтдрек к мультику про толстого медведя, который пытается танцевать в женском платье.
Кори тоже не удалось блеснуть. Отыграв примерно восемь приятных и незапоминающихся тактов на малом барабане, он вдруг застыл и молча просидел все оставшееся время. Дон нахмурился и задумчиво кивнул. У него было такое лицо, как будто очень маленький ребенок только что сообщил ему, что бога нет.
После Кори мы услышали первое достойное соло за день – минималистичное джазовое хокку от Тима, пронизывающее до самых костей. Этот парень умел играть так, что не казалось, будто в мелодии слишком много нот. Так играют ребята, которые в совершенстве владеют своим инструментом, но при этом глубоко чувствуют музыку. И это, конечно, был отстой. Выходило, что самый тонкий и блестящий музыкальный ум в этом зале принадлежал полному придурку. Впрочем, меня это не слишком удивило. В музыкальном мире это обычное дело.
Мы сыграли половину этого длинного и монотонного блюза, и тут Дэн передал партию второй ритм-секции. После чего бэнд воспрял духом, потому что те играли гораздо лучше нас.
С одной стороны, меня это расстроило. С другой – их было приятно слушать. По крайней мере, троих-четверых из них. Второй барабанщик – коренастый чувак с бледным лицом – оказался намного круче Кори; контрабасист с хвостом и большими ручищами выдавал гораздо более глубокий, более «джазовый» звук, чем я на своем Fender, а пианист, похожий на капитана команды по плаванию, вполне удачно косил под Билла Эванса, величайшего джазового пианиста всех времен. Вторая ритм-секция вдохновила сольных исполнителей гораздо больше, и даже Дон расслабился и периодически бормотал себе под нос: «ну вот, другое дело» и «угу».
Но с третьей стороны, я расстроился, что слабым звеном второй ритм-секции оказалась Эш.
Первой ее проблемой являлся звук. Она звучала ни разу не джазово. Джазовые гитаристы играют мягко, без резонанса. Но Эш лупила по струнам так, что те аж хрустели; звук у ее гитары был резким, грубым, искаженным и совершенно не вязался с тем, что выдавали другие музыканты из ритм-секции. Еще одна проблема заключалась в том, что она явно не знала джазовых аккордов. Брала мощные аккорды, как гаражный рокер, а в джаз-бэнде такая игра совершенно не катит.
В общем, это было похоже на репетицию балетной труппы, где все степенно выделывают па в пышных пачках и трико, а Эш в сторонке в футбольной форме танцует брейк.
Это продолжалось некоторое время, а когда вступил баритоновый саксофон, Тим попытался вклиниться.
– Эй, Эш, – сказал он. – Детка, мне нравится, как ты играешь. Но давай я тебя поднастрою, чтобы звук был почище.
Эш не ответила и даже не взглянула на него. Но ее щеки залились пунцовым цветом.
Тим начал крутить рычажки на ее гитаре, и в итоге ему действительно удалось настроить инструмент так, что звук получился почище и стал более похожим на джазовый, но… Эш продолжала лупить по струнам, а с джазовым звуком такие агрессивные аккорды звучат, как жалкий комариный писк. Теперь она, как и все, надела балетную пачку и трико, но по-прежнему танцевала брейк.
Я должен был что-то сказать. Но промолчал. Вместо меня вступился Кори.
– Эй, – заявил он. – Не трогай ее рычаги.
Тим не обратил на него ни малейшего внимания.
Тогда Кори уставился на него так, как иногда смотрят на прохожих большие собаки с крыльца.
– Эй, ты, – повторил Кори, – она не хочет, чтобы ты крутил ее рычаги.
В отличие от Кори я до жути боюсь конфликтных ситуаций. Но все же вмешался. Чтобы поддержать Кори и Эш тоже, но главным образом потому, что этот Тим меня бесил.
– Да, – сказал я. – Да, чувак.
Тим, видно, почуял, что из нас двоих я слабее, и обратился ко мне.
– Думаю, она просто забыла переключиться, – сказал он.
– Угу, – я бессмысленно пожал плечами. И добавил: – Ну… не знаю.
Кори взбесило, что я такой бесконфликтный слабак, и он заорал:
– Да нет же, чувак! Она хочет, чтобы все осталось так, как было! А ты сделал так, что звук теперь отстойный.
– Не болтать, – прокричал Дон. – Люди, имейте уважение.
И мы заткнулись. Во время этой перепалки Эш неподвижно смотрела перед собой и делала вид, будто ничего не происходит. Но после начала играть тише и меньше бить по струнам. Наверное, это помогло, потому что ритм-секция наконец зазвучала отлично. Правда, все напряглись и занервничали, потому что на одного из нас наорал учитель.
Но вот настал черед Эш играть соло… Во-первых, она заиграла в ми мажоре. Для тех, кто ничего не смыслит в музыке, поясню: если бэнд играет в фа мажоре, а ты вступаешь в ми, получается очень странное и даже зловещее звучание. Как саундтрек к фильму ужасов с участием комиков.
Басист и пианист растерялись. Пианист стал ударять по клавишам наугад; перепуганный басист по-прежнему играл в фа мажоре.
Увидев, что катастрофы не избежать, Дон попытался вмешаться.
– Фа, – выкрикнул он, – Эшли, играем блюз фа мажор!
Но она лишь зажмурилась и продолжила свое соло. Впрочем, это было не джазовое соло. И даже не соло вообще – просто набор резонирующих блюзовых аккордов. В идеале ей бы под бок посадить какого-нибудь седого старикана, чтоб затянул унылую песнь о том, как от него ушла жена и теперь жизнь кончена, он живет на речке и у него нет даже ботинок.
Дон, видимо, решил, что его обязанность – продолжать помогать Эш.
– Теперь ты играешь в си-бемоле, – сказал он. – Дорогая, это си-бемоль. На четыре ноты выше фа.
Но она полностью его проигнорировала, только тихо пробурчала себе под нос что-то неразборчивое, продолжая наяривать дельта-блюз с закрытыми глазами.
– Вернись в фа мажор, – приказал он и взглянул на нас, пожимая плечами и качая головой, как будто извинялся за то, что она делала. А мне захотелось влепить ему пощечину или – еще лучше – чтобы откуда ни возьмись появился гигантский ястреб и склевал бы его.
В конце следующего отрывка Дон не выдержал.
– Ладно, – заявил он, – бэнд! Стоп. Хватит, друзья. Эшли? Эй, Эшли. Детка, прекрати, пожалуйста.
Бэнд закончил играть. Эш сыграла еще пару тактов, а потом тоже остановилась. Она сидела молча, опустив голову, и на Дона не смотрела.
– Эй, – тихо и как будто желая ее успокоить, проговорил он. – Что это было? Что только что произошло?
Невыносимая тишина в ответ.
– Ты же знала, что мы играем в фа. Я слышал, как ты играла в фа. Так почему начала соло в ми?
И снова мучительная тишина.
– Дорогая, вопрос не риторический. Не хочу тебя смущать, но мне просто интересно, зачем ты вступила в ми?
– Потому что ей захотелось сыграть свое соло в ми! – почти срываясь на крик, выпалил Кори.
– Ага, – поддакнул я.
– Я не с тобой разговариваю, – обратился Дон к Кори.
– А почему оркестр не перестроился? – спросил Кори. – Разве бэнд не подстраивается под солиста?
– Нет. С тобой я поговорю через минуту. А сейчас хочу услышать Эшли.
– Мне пора, – вдруг выпалила Эш, встала и начала собираться.
У меня возникло впечатление, что она сделала это не из-за чувства стыда. Просто закончила то, зачем пришла (сыграла две трети своего странного соло не в той тональности), выполнила задуманное и теперь решила: можно идти.
Кое-кто из духовиков начал шушукаться.
Дон сделал вид, что пытается остановить ее.
– О, – бросил он, – нет, погоди. Не уходи. Эй, Эшли.
– Бэнд должен был перестроиться под нее, – не унимался Кори.
– Ага, – еще раз поддакнул я.
– Нет, – возразил Дон. – Дорогая, ты уверена, что хочешь уйти?
Она посмотрела на него безо всякого выражения. Точнее, скептически, потому что из-за приподнятых бровей у нее всегда было немного скептическое лицо. Кивнула и открыла дверь плечом.
– Ну ладно, – проговорил Дон. – Иди в другую репетиционную. Повтори основы. И не…
Но дверь закрылась, не успел он произнести свое вдохновляющее напутствие.
– Бэнд должен был перестроиться, – упрямо повторил Кори.
– Ты тоже хочешь уйти? – психанул Дон.
Кори взглянул на Дона, потом на меня, а потом снова на Дона.
– Ага, – ответил он. – Мы оба хотим.
Упс, подумал я.
– У нас дела, к сожалению, – пояснил я.
– Нет, – возразил Кори. – Нет у нас никаких дел. Мы уходим, потому что происходящее здесь – полный отстой.
Я ничего не мог добавить, но попытался как-то исправить ситуацию и сказал:
– Ладно, ладно, ребята.
– Я тебя за дверью подожду, – буркнул Кори и ушел.
Круто, если бы и я мог уйти так же быстро и эффектно. Но мне сперва надо было убрать инструмент. И вот я стал собираться, притворяясь, что делаю резкие движения от злости, хотя со стороны, наверное, казалось, что я просто испугался и спешу поскорее убраться отсюда. Духовики шушукались, а Дон смотрел на меня, главным образом, с жалостью.
– Парень, необязательно уходить, потому что твой друг так велел, – сказал он.
Мне бы ответить на это какой-нибудь колкостью, но я знал, что ситуация неподходящая. Ведь в глубине души я понимал, что мы переигрываем и ведем себя по-идиотски, и на самом деле уходим просто потому, что не хотим во всем этом участвовать.
И еще, само собой, потому, что в деле замешана девчонка.
