Глава 19
Что-нибудь, что было на самом деле

Вы, наверное, думаете – что за проблема у этого Уэса с собаками? Он все время твердит про собак. Похоже, собаки для него пунктик. С чего бы это?

А вот с чего. У меня была собака. Мне тогда исполнилось восемь лет. Пса звали Папа Младший. Папа Младший появился у меня, когда я в одиночестве играл на церковном дворе за углом от нашего дома. Пытался побить собственный рекорд по отбиванию мяча головой от верхней части стенки. В том возрасте я часто страдал такой ерундой и называл это «удар дельфина». Вот в средней школе в какой-то момент тебе становится неловко за подобные дурачества, и ты перестаешь ими заниматься. Но проблема в том, что «удар дельфина» по-прежнему остается одним из самых веселых способов провести время, и потом, в старших классах, ты уже думаешь: ну зачем я перестал?

Короче говоря, мне было восемь лет, я практиковал «удар дельфина» на церковном дворе в одиночку, и тут рядом притормозила машина, и из нее вышел лысый нервный мужик средних лет. Он спросил, хочу ли я собаку, и я ответил «да». Тогда он достал из машины громадного неуклюжего пса со свалявшейся шерстью и сказал, что это отличная собака, со всеми прививками, приученная к туалету и все такое, просто они не могут о ней больше заботиться. Им казалось, что они смогут позаботиться о собаке, но выяснилось, что нет. Поэтому если мне нужна собака, вот, пожалуйста. И дает мне поводок. Не успел я опомниться, как уже сидел, обнимая громадного пса за шею, и смотрел, как машина уезжает с церковного двора и исчезает за углом.

Сердце у меня просто чуть не выпрыгнуло из груди. Со мной еще никогда не случалось ничего столь невероятного.

Я сразу понял, что нашел лучшего верного друга на всю жизнь. На ошейнике не было клички, поэтому по пути домой я решил назвать его Уэс Младший. Но потом поменял на Папа Младший, надеясь, что тем самым пес завоюет расположение отца. Потому что знал: папа определенно не захочет, чтобы Уэс Младший поселился у нас. Впрочем, мама тоже не захочет, но глупо называть пса Мамой Младшей. Ведь это кобель.

На самом деле теперь я понимаю, что лучше всего было бы назвать его «Оба Родителя Младшие». Короче, когда Уэс Младший предстал перед мамой с папой, они восприняли его в штыки. Очевидно, эта ситуация шокировала их до глубины души.

В итоге мне разрешили его оставить. До сих пор не понял почему. Наверное, то был первый раз, когда я действительно попытался выступить в защиту своих интересов, а не идти на поводу у родителей. Я всегда был очень послушным и не прекословил. Ел вегетарианскую еду, которой меня кормили. Ложился спать, когда велели. Не устраивал истерик по поводу того, что в нашей семье не дарили подарки на Рождество. Без возражений ездил в Центр тибетского буддизма Дордже Линга в Питтсбурге раз в две недели, сидел там в странно пахнущей комнате и два часа пел мантры. Я ни разу не сказал: эй, чуваки, на самом деле такое детство мне не очень нравится. Какое-то оно не прикольное, это детство, по сравнению с тем, что у других ребят в школе, и из-за этого мне не так просто с ними подружиться.

(Вот теперь вам, наверное, стало интересно – бог с ними, с собаками, а что за фишка такая с буддизмом? Короче, моя мама три года служила в Корпусе Мира в Непале и там ударилась в буддизм. Кстати, там же, в Непале, они с папой и познакомились. Но он не служил в Корпусе Мира, а просто шлялся по Азии с рюкзаком. Наверное, поэтому он не такой убежденный буддист, как она, и с каждым годом все больше и больше отлынивает. До такой степени, что в прошлом году папа без предупреждения решил снова праздновать Рождество, и у нас была елка, носки для подарков и все прочее. Мама сделала вид, что ей это совсем не нравится, но при этом все выходные старательно наряжала елку, а потом рассердилась на папу, что он выбросил ее на следующий день после Нового года.)

Это к тому, что до появления Папы Младшего я был примерным сыном. Поэтому мне и разрешили его оставить.

Папа Младший был больше меня ростом и отличался крайней тупостью. Он не понимал простейших собачьих команд и считал, что сжирать все, что валялось на земле, – основная цель его существования. Кроме того, глаза у него были всегда совершенно безумные. В ста процентах случаев его морда выражала крайнее удивление, переходящее в панику. Поэтому любая прогулка с этой собакой всегда заканчивалась одинаково: ты сидишь, а он жрет что-то с земли, всем своим видом как бы говоря: «Эй! Минуточку! А это вообще как попало мне в пасть?»

Но я обожал этого пса.

Можно даже сказать, что в последующие два месяца других друзей у меня не было. То есть я и до этого не слыл компанейским парнем, но когда у меня появилась собака, человеческая раса просто перестала для меня существовать. Остался лишь Папа Младший. Он спал в моей кровати и ел у моих ног. Я вставал за несколько часов до начала уроков, чтобы выгулять его и поиграть с ним, а после школы как можно быстрее бежал домой, чтобы снова можно было с ним поиграть. Несся домой стрелой. Нарисовал тысячу его портретов. Мы дрались на заднем дворе и играли в догонялки в парке. Я попытался выучить собачий и общаться с ним лаем и рычанием. Разрешал ему облизывать свое лицо, а потом облизывал его морду. Думаете, преувеличиваю? Ничего подобного. Я облизывал морду собаки каждый день, причем не один раз. Ту же морду, которой он чистил свой зад. Я глазом не моргнув лизал ее.

Папа Младший оказался не способен обучиться трюкам или основным командам и в целом был менее харизматичным в сравнении с другими крупными собаками. Обычно ему хотелось две вещи: есть или спать. Он был в ужасной форме и уставал гораздо быстрее меня. Как будто моим лучшим другом стал пожилой толстый дядька.

Но меня это не волновало. Я так любил Папу Младшего, что не мог спать по ночам.

Примерно через два месяца после того, как у нас появился Папа Младший, родители пригласили меня на особый ужин. Мы пошли в гималайский ресторан на Сквирелл-Хилл. Там повсюду были тибетские флажки и горные пейзажи.

– Уэсси, – сказала мама со слезами на глазах, – у нас потрясающая новость.

Оказалось, мама ждала ребенка. Она забеременела впервые в жизни. Это стало полной неожиданностью, и причину мне так и не объяснили, а возможно, и не могли объяснить. По состоянию здоровья она просто не могла забеременеть. Но это произошло, и мама с папой находились на седьмом небе от счастья.

Впрочем, как и я. Конечно, в глубине души зародилось смутное подозрение, что это будет странно. То есть теперь у них буду я и еще другой ребенок – мамин и папин родной ребенок. Я понимал, что этот родной ребенок в каком-то смысле получит больше прав именоваться их ребенком, чем я. Хотя они настаивали, что это не так. Ты наш родной сын, повторяли они; ни один приемный ребенок не может быть таким родным. Они не понимали, что мне хотелось бы услышать совсем другое: даже родной ребенок не может быть таким родным.

Но несмотря ни на что, я был счастлив, потому что знал, что они счастливы. Даже в таком юном возрасте это уже стало моей основной чертой. Я всегда подстраивался под компанию.

– И еще кое-что, – сказал папа. Он поджал губы так, что их стало не видно в бороде, и повернулся к маме. И тут я понял, что сейчас будет плохая новость.

– Уэсси, в детстве у нас была большая собака, – проговорила мама. – И однажды она просто сошла с ума. Напала на меня и укусила за руку.

– О нет, – кажется, сказал я тогда. Глупо, конечно.

– В таком возрасте, как у твоей мамы, – продолжил папа, – и по другим причинам беременность может протекать сложно. А маленькие дети очень хрупкие. Мы знаем, как ты любишь этого пса, сынок, правда, знаем, – он смотрел на меня, и его борода съежилась, – но вряд ли сможем его оставить, понимаешь?

– Папа Младший никогда никого не укусит! – поклялся я, качая головой и отчаянно пытаясь не заплакать. Учитывая, что мне было восемь, сделать это оказалось нелегко.

– Собаки непредсказуемы, Уэсси, – тихо проговорила мама.

– Но я точно знаю, – воскликнул я. – Знаю! Я уверен. Он никогда на вас не набросится. Обещаю! Он ни на кого не набросится. Я его хорошо знаю. Очень, очень хорошо знаю!

Дальше я держаться не смог. Помню запах еды, странные звуки ситара и красные подушки из искусственной кожи, в которые я уткнулся, рыдая от горя и беспомощности. Папа пытался объяснить, что когда на тебя в детстве нападает собака, ты уже не можешь чувствовать себя рядом с собаками в безопасности, и это плохо отразится на мамином здоровье, а значит, и на здоровье ребенка. Весь этот стресс и тревога. Тем временем я плакал так горько, что в какой-то момент как бы вышел из тела и смог посмотреть на себя со стороны. Помню, подумал: только слабаки так горько рыдают.

Наконец мама сказала:

– А может, он будет жить во дворе?

В глубине души я знал, что Папа Младший не согласится жить на улице. Но какое-то время он там прожил. Мы поставили лежак на заднее крыльцо и вынесли туда все его игрушки. Я проводил там столько времени, сколько мог. Но Папа Младший все равно был подавлен. Ему нравилось жить в доме. С нами, не с нами – неважно. Ему просто казалось, что в доме круче, уютнее и больше спальных мест.

И через несколько дней он убежал.

Однажды утром я встал и вышел во двор, чтобы скорее с ним поиграть, а его там не оказалось. На боковой калитке виднелись отметины когтей; так мы поняли, что он через нее перепрыгнул.

Я выбежал на улицу и стал орать, как ненормальный, звать его. Но он не пришел. Все утро я бегал по району и искал его везде. Искал весь день, вечер и даже часть ночи.

Несколько недель я повсюду развешивал объявления, стучался в двери, обзванивал приюты, часами бродил по улицам и паркам, выкрикивая его имя. Я научился размещать объявления на форумах и зафлудил Интернет своими постами «пропала сабака вазможно украдина». Меня даже забанили за спам. Но ничего не помогло.

Он пропал. Каждую ночь мне снилось, что я нашел его, и просыпаться было худшим в мире кошмаром.

Мама даже не пошевелилась, чтобы помочь его найти. Папа немного помогал. Но видно было, что делал это без особого желания. Он жалел меня, но в конце каждой поисковой вылазки явно испытывал облегчение, что Папа Младший не нашелся. Я это чувствовал и ненавидел его.

Ненавидел их обоих за то, что они выставили Папу Младшего на улицу. Ведь именно поэтому он и убежал. Или, по крайней мере, то была одна из причин. Он никогда бы не убежал, если бы по-прежнему мог спать в моей кровати.

Но больше всего возненавидел их, когда они спросили, не хочу ли я поговорить о малыше – может быть, на самом деле я из-за малыша так расстроен? Они совсем меня не понимали, и это было ужасно.

Вскоре после того как Папа Младший сбежал, у мамы случился выкидыш. Она была на пятом месяце беременности. Все произошло из-за проблем со здоровьем, которые мешали ей забеременеть (именно поэтому родители решили взять приемного ребенка). Я так до сих пор и не знаю, что это за проблемы. Они никогда не рассказывали мне, а я не спрашивал.

После этого мы как семья пережили просто кошмарный период. Мама болела и все время лежала дома, а папа метался между двумя крайностями:

а) подчеркнуто вежливое и любезное обращение со мной, ведь я все-таки его сын;

б) беспричинный гнев и раздражение из-за любой фигни.

Второй вид настроения преобладал в дни непосредственно после выкидыша. Тогда я снова попросил отца повозить меня по району и поискать Папу Младшего. Впервые в жизни в тот день он повысил на меня голос. Но это в итоге обернулось мне на пользу, потому что потом он извинился подчеркнуто вежливо и любезно и пообещал более усердно помогать мне искать Папу Младшего, особенно в Интернете.

И через пару дней мы действительно его нашли.

Оказалось, Папа Младший вернулся в свой прежний дом в пригороде. Он так скучал по своим бывшим хозяевам, что перепрыгнул через забор нашего дома и бежал всю дорогу. Мы съездили к нему в гости, и в этот раз лысый нервный дядька средних лет сказал, что, пожалуй, они оставят свою собаку у себя, и, кстати, ее зовут Генри. Они совершили огромную ошибку, и это никогда не повторится. Жене дядьки все случившееся казалось очень смешным. Двое их сыновей, кажется, понимали, что ничего смешного в этом нет, и на самом деле все хуже некуда.

Глядя, как пес по имени Генри смотрит на старшего мальчика преданными глазами, я понял, что нельзя винить в случившемся маму с папой. Мой пес сбежал не потому, что мы выставили его на улицу. А потому, что он никогда по-настоящему не был моим. Не хотел, чтобы я забирал его и давал ему новое имя. Хотел лишь вернуться в свою семью, потому что там было его место.

Я смотрел на Генри из окна машины, а он смотрел на нас так, как на любой другой проезжающий автомобиль. Думал: вот если бы я не был таким толстым и старым, то погнался бы за этой тачкой. Но он был толстым и старым, и мы оба это понимали.

Конечно, я мог бы попросить другую собаку. Но не попросил. Отчасти потому, что не вынес бы, если бы и второй мой пес не захотел со мной остаться. Но главным образом из-за папы и мамы.

Они грустили так, что казалось, никогда уже не станут счастливыми, и весь дом словно пропитался густым темным дымом, который никак не мог рассеяться.

Я, конечно, тоже грустил, что у меня не будет братика или сестренки. Но это было ничто по сравнению с тем, как переживали папа с мамой. Из-за этого я тоже переживал. Но что-то мешало мне полностью соединиться с ними в их горе: возможно, потому что я не мог представить себя на их месте, а может, потому что был им не родной. И это нельзя было исправить. Я почти понял, что они чувствуют, почти горевал, как они. Но все же не так. Тем не менее я понимал их гораздо лучше, чем могло показаться.

Однако постепенно грусть развеялась. Примерно через месяц всем стало немного лучше, мы пошли на ужин в тот же ресторан, и предки сказали, что любят меня и других детей им не нужно. То, что случилось, было очень грустно и тяжело, зато они поняли, что у них уже есть семья, которая им нужна, и больше они не собираются заводить детей. Потом мы проделали такой ритуал, когда каждый по очереди подходит к остальным двум членам семьи и говорит, как сильно их любит. Папа сказал, что каждую минуту каждого дня я являюсь для него причиной неизмеримой гордости и счастья, а мама – что я маленькое сердечко, бьющееся за пределами ее тела. Сам я не помню, что им сказал, но наверняка что-то менее поэтичное. Тем не менее они прослезились, и мы снова стали родной и счастливой семьей – по крайней мере, тогда нам так казалось.

Больше мама забеременеть не смогла, собак и других животных мы тоже больше не заводили, и именно с тех пор мне стали разрешать делать все, что хочу. С этого момента мне стали доверять безоговорочно и предоставили полную самостоятельность, по сути, возложив на меня полную ответственность за свои поступки. Сейчас это кажется безумием, ведь мне было восемь с половиной. Но тогда я решил, что заслужил это. А они, наверное, поняли, что у них растет ребенок, чьей самой большой мотивацией в жизни является желание заставить свою компанию гордиться.

ЭШ: Странно, что ты говоришь о своей семье как о «компании».

УЭС: Это просто выражение такое.

ЭШ: Да нет, я понимаю.

УЭС: Но ты права, это странно.

(Уже четыре утра, Эш смотрит на Уэса, но тот не понимает, что у нее на уме.)

ЭШ: Можно я здесь посплю?

УЭС: Ну да.

ЭШ: Я просто хочу здесь поспать. Ни секса, ничего такого.

УЭС: Ну да, конечно, никакого секса.

ЭШ: Может, и не совсем никакого, но сегодня точно нет.

УЭС: Договорились.

Она улыбнулась, мгновенно сняла с себя все, кроме нижнего белья, и забралась под простыню. Я разделся до трусов и тоже лег под простыню, со своей стороны кровати, стараясь не шевелиться. Но она подвинулась и прижалась ко мне сбоку. Так мы и пролежали всю ночь.

Эш быстро уснула, но ко мне сон совсем не шел. Помните, я говорил, что тот обед в суши-баре в Шиппенсберге был самым счастливым моментом моей жизни? Забудьте. Эти три или четыре часа, что мы лежали рядом, определенно были самым счастливым моментом из всех.