2069

Сюжетный план. Играя роль эпилога, простираясь вне времени (час эпизода Джойс обозначил символом oo, бесконечность). «Пенелопа» могла бы быть внесюжетной. Но в ней все же происходят два сюжетных события. Мы узнаем, что супруг, противу семейного обихода, пожелал, чтобы наутро завтрак был подан ему в постель. И мы присутствуем при том, как у супруги начинается менструация. Не было недостатка в углубленном анализе и тонких интерпретациях сих событий; в монографии великого Эллманна «Улисс на Лиффи» самый обширный из разделов носит название: «Почему менструирует Молли Блум». Но эти воспарения мысли, увы, слишком возвышенны для моего блумического ума. Почему менструирует Молли Блум? Каюсь, я могу дать только самый убогий ответ. Мне кажется, потому что она не забеременела от Бойлана. Есть и еще острая сюжетная проблема, волнующая ученых: мастурбирует ли героиня, и если да, то в каких именно местах своего прославленного монолога.

Реальный план «Пенелопы» нам известен давно: это собственною персоною Нора Джойс, в девичестве Барнакл; а также понемногу – другие прототипы мадонны Блум (см. Реальный план «Калипсо»). Ближайший прообраз стиля эпизода – письма Норы: Джойс издавна подмечал разные их черточки, начиная с главной: стремления к текучей, льющейся, слитной речи, не любящей никаких препинаний и препон, чуждающейся точек, запятых, больших букв. Он отбирал эти черточки, обрабатывал и конструировал с их помощью особый, сугубо женский дискурс – и точно так же он делал с самою Норой. Ближайший прообраз характера героини, ее стиля и типа личности – характер и стиль Норы. От Норы – острый глаз, едкое словцо, запас хлестких и пряных выражений в духе «пердучих пигалиц». От Норы – свобода от интеллигентских комплексов, от всякого благоговенья перед возвышенными материями – взгляд трезвый и земной, но в то же время не опошляющий. От Норы и еще многое (хоть в целом, в построении образа отклонений и привнесений больше, чем в построении дискурса, – об этом еще скажем ниже). В ранней юности, в отчем Голуэе у нее было два поклонника, Сонни Бодкин и Вилли Малви, и оба они вошли в творчество Джойса. Трогательная история Сонни легла в основу «Мертвых» (если бы не это, мы бы, верно, нашли его в Гибралтаре); Малви, сохранив фамилию, стал Джеком и персонажем «Пенелопы». И стоит, верно, упомянуть, что сама Молли стала для автора тоже частью реального плана, частью его жизни. Она снилась ему, говорила с ним, он отмечал ее день рождения, а 12 марта 1925 г., новый Пигмалион, написал стихотворение в ее честь.

Гомеров план держится на незыблемом догмате: Молли – Пенелопа. Как всякий подлинный догмат, этот тезис содержит в себе непостижимое разумом противоречие, но от этого ничуть не колеблется (увы, лишь для верующих). В эпилоге, после свершившейся сублимации, автору уже важен лишь символический аспект догмата, и утверждаемые им соответствия таковы: Пенелопа – Земля, ткань Пенелопы (что она ткет и распускает, XIX, 149-150) – движение. Земля или Матерь-Гея – Молли, как мы знаем из «Итаки»; развитие же эпизода виделось автору подобным круговращательному движенью Земли (см. ниже).

Тематический план. Роль и назначение эпизода – эпилога исчерпывающе выражает лаконическая фраза автора: «Молли должна поставить свою подпись на Блумовом паспорте в вечность». Исполнение «подписи» складывается из двух взаимно симметричных и тесно связанных задач: построение женской речи и построение женщины – собственницы речи. После всего, что было проделано в романе, новый ведущий прием, женский поток сознания, кажется не так сложен (да и не совсем нов, мы уже видели девичий поток сознания в «Навсикае»). Как уже сказано, главная черта этого потока – текущая, льющаяся, слитная речь, подобная речному теченью. Стихия речи и стихия реки достигают у Джойса удивительного, уникального сходства. Монолог Молли льется сплошным потоком, но этот поток – не грубая масса, вся разом увлекаемая в одном направлении, как по трубе. В нем есть внутренняя структура и форма. Слова в монологе связываются между собой, образуют синтаксические блоки и части фраз; возникают темы, они развиваются, ветвятся, подобно струям потока, поворачивают, переплетаются меж собой – и все это льется, не обрываясь, без конца течет и течет… Перед нами явно – вольная река, с прихотливым течением, струями, перекатами, порогами: последнее опять буквально, ибо семь раз поток речи, не прерываясь, вдруг делает перепад – абзац. От этой модели речи – реки прямая нить ведет к «Поминкам по Финнегану», где связь речной и женской стихий закреплена в мифологическом образе Анны Ливии Плюрабелль, жены дублинского трактирщика и одновременно – дублинской реки Лиффи. И ясно уже, что для Джойса нет, собственно, двух разных задач. Построение речи уже и есть построение женщины, в нем есть все, и итог построения, река, равно представляет речь и рекущую. Как в речи Молли текучи границы между словами и фразами, так в ее мире, как писал Джойс, «нет резких линий, которые бы отделяли одну личность от другой» (ср. Тем. план «Евмея»). Это соответствие читатель легко может развить дальше.

Но эпизод утверждает и другое символическое соответствие. Молли – Земля: и на этом соответствии стоит общая концепция, общий образ эпизода, ибо именно образом он виделся своему автору:

«Эпизод имеет 8 фраз. Он начинается и кончается женским словом „да“. Он вращается словно огромный земной шар медленно уверенно ровно, вокруг собственной оси, имея 4 кардинальные точки, женские груди, жопа, матка и пизда, выражаемые словами: потому что, зад… женщина, да. Хотя он, вероятно, более неприличен, чем любой предыдущий, мне кажется, что он абсолютно здоровая упитанная аморальная плодовитая ненадежная завлекающая лукавая ограниченная осторожная безразличная Weib [баба (нем.)].» (Из письма Баджену 16 авг. 1921 г.).

Этот текст резюмирует существо джойсовой реконструкции женщины. Реконструкции невозможно отказать в острой наблюдательности, роскошном богатстве деталей, создании впечатляющего образа. Тут спорить не о чем. Но спорят, и очень спорят о другом: что же за образ перед нами? Какая-то женщина, какой-то из женских типов – или же нечто большее: сама Женщина, сама женская природа в ее всеобщности и ее полноте? Джойс, не вступая в споры, тем не менее допускал исключительно второе. Он был категорически, безоговорочно и непоколебимо убежден в том, что в своей Пенелопе раскрыл истинную душу, истинную натуру женщины как она есть, раскрыл само женское начало, сакраментальное Ewig-Weibliche. И когда не раз в его присутствии сами женщины говорили, что его Молли отнюдь не представляет их всех, он только хитро и снисходительно посмеивался. Он знал лучше.

Те же, что пишут о Джойсе и его творчестве, разделились на лояльных приверженцев, поддерживающих универсальность Молли, и на непочтительных уклонистов, эту универсальность оспаривающих. Довод последних – явное присутствие в «Пенелопе» собственных комплексов и фрустраций автора. В книге «Наружность и символ» (1962), ставшей классикой джойсовой науки, Р.Адамс пишет: «Портрет Молли Блум написан мужчиной, которого пожирала ревность и который использовал в качестве модели предмет своей ревности». Проекцией ревности трудно не счесть, к примеру, настойчиво утверждаемую изотропность благосклонности Молли: хотя она зорко видит все различия между своими кавалерами, но, тем не менее, подходят ей все, в каждом она заинтересована и с каждым готова что-то начать и докуда-нибудь дойти. Сакраментальное убеждение «каждая готова с любым» проходит сквозь весь роман как кредо Блума и его автора, и в знаменитом лирическом финале, целуя суженого и решая связать с ним свою судьбу, девушка вовсе не думает: «Я не могу без него», она думает: «Не все ли равно – он или другой». И уж тут Нора никак не могла служить автору примером. Она говорила так: «Не знаю, гений у меня муж или нет, но уж в одном я точно убеждена – такого, как он, больше нету на белом свете». Тянет сказать, что «каждая готова с любым» – конечно же, голос патологической ревности (или непроходимой пошлости!). Но в этих вещах над всеми нами слишком довлеет личный опыт, и «объективность» в принципе невозможна.

Дополнительные планы. Орган, представляемый «Пенелопой», – плоть, что вполне ясно, поскольку (очевидный) символ эпизода – земля. Цвета не сопоставляются эпизоду, равно как и искусства: считается, что здесь говорит сама безыскусная природа.

Писавшаяся параллельно с «Итакой», «Пенелопа» почти целиком была создана за сентябрь 1921 г.: в августе автор сообщал, что закончил лишь ее первое предложение, но уже 7 октября был полностью закончен весь эпизод.