Я… Есть А – комментаторы трактуют надпись Блума как «Я есмь Альфа», Откр 1, 8: развитие параллели со Христом.

Вокруг Киша за восемьдесят дней – вариация названия романа Жюль Верна.

Сюжетный план. 10 часов вечера. Блум не желает разговоров с женой, и, чтобы вернуться позже, заходит в родильный приют, где попадает в компанию полузнакомых юношей, среди которых и Стивен. Распив имеющееся пиво, компания спешит в ближайший кабачок, который, однако, закрывается вскоре. Стивен, позвав с собою одного из товарищей, следует в веселый дом. Хотя они находились вместе, Блум и Стивен не вступали в общение, и встречи двух линий романа все еще не произошло. Не произошло вообще ничего, кроме многословного разговора: в сюжетном плане, эпизод есть остановка, задержка действия – перед последующей кульминацией.

Реальный план. И место действия. Национальный Родильный Приют на Холлс-стрит, и глава его, доктор Эндрю Хорн, бог Гелиос эпизода, соответствуют дублинской действительности. Из новых персонажей один более чем эпизодичен: это – Винцент Линч, в «Портрете» – собеседник Стивена, перед которым он развивает свои эстетические теории (гл. 5). Его прототипом был Винцент Косгрейв, приятель студенческих лет Джойса, который признавал его лидерство и превосходство и, по словам биографа, всегда был готов гулять с ним, говорить с ним или, когда случались деньги, сопровождать в бордель (Р.Эллманн). В «Улиссе», кроме этой роли ведомого, Линч выступает в роли предателя, Иуды (эп. 15), что также соответствует прототипу. Это – один из немногих случаев, когда предательство не чудилось Джойсу, а было достаточно реально. В 1904 г. Косгрейв безуспешно ухаживал за Норой; но в 1909 г., когда Джойс приехал в Ирландию из Триеста, сей друг конфиденциально поведал ему, будто бы в те дни, когда Нора ему говорила, что дежурит в отеле, она в действительности ходила на свидания к нему, Косгрейву. Пока Джойс не убедился в лживости всей истории, он пережил острейшие муки ревности; и, в отличие от расправы с Гогарти, расплату с Косгрейвом (кроме сюжетной роли, это еще фамилия, говорящая о «суде Линча») надо признать умеренною.

Гомеров план снова шаток, если не сказать больше. Автор сопоставляет эпизоду приключение, следующее за «Сциллою и Харибдой» (XII, 260-398): на острове Тринакрия, вопреки предостережению Цирцеи, спутники Одиссея перебили слященных быков Гелиоса. Связь с беседою медиков (так обычно называют сидящую компанию, хотя из десятерых в ней не больше пяти-шести медиков) вся держится на утверждаемом в схеме Джойса соответствии: «Быки – плодородие (плодоносность, плодовитость)». Бесспорно, это соответствие не надуманно, а вполне явственно – от египетского Аписа и до современного восприятия быка как «производителя», символа оплодотворяющей мощи. Но Гомеровы быки Гелиоса – исключение. Во всем мифе о них мотива плодородия вовсе нет, а есть обратное утверждение: "В каждом их стаде числом пятьдесят; и число их вечно одно; не плодятся они (XII, 130-131). Этих-то бесплодных животных Джойс делает символом плодородия, а речи сидящих школяров уподобляет убийству их, поскольку в этих речах нет почтения к материнству и стремления плодить чад. Увольте. Подобными рассуждениями нетрудно установить связь эпизода с любою наобум взятою страницей Гомера. Или Гайдара.

Если же, напротив, принять Джойсово соответствие, то к нему естественно добавляется ряд других. По схемам, Тринакрия – Родильный Приют, Гелиос – Хорн, нимфы Лампетия и Фаэтуса, пасущие быков, – сестры в приюте. Но даже теперь не кажется убедительным последнее и главное соответствие: «Преступление – мошенничество». В речах медиков Джойс специально сгустил только их наукообразие, но не озаботился в них ввести какие-либо яркие и резкие выпады против «быков» плодовитости и материнства. Никаких особых кощунств против этих принципов, никакого истового «античадородия» тут нет. Нет равно и «мошенничества» как нарушения долга, завета «плодитесь и размножайтесь», ибо все – юноши, неженаты, и каждый еще вполне может оказаться многодетным отцом. Зато есть обратный момент: один из главных заводил, Маллиган, в полном согласии со своей классической и фаллической ролью карнавального шута, представляет буйную стихию вольных совокуплений и оплодотворений.

В итоге надо признать, что сколько-нибудь весомых, не притянутых за уши соответствий меж данным эпизодом и Гомеровым мифом об убийстве быков – нет.

Тематический план. Джойс начинал «Улисса», предполагая для каждой его главы одну сверхзадачу: соответствие с некоторым эпизодом «Одиссеи». Затем постепенно особое и самодовлеющее значение для художника приобрела форма, способ письма – и возникла вторая сверхзадача: реализация в каждой главе новой техники, нового ведущего приема. Одновременно возникла и проблема совмещения, согласования этих задач: понятно, что они вполне могут мешать друг другу. Тем не менее, «Быков Солнца» Джойс решает наделить еще более сложным заданием. Формальная сверхзадача является здесь столь же странной и неожиданной для прозы вообще, сколь естественной и назревшей для прозы Джойса: она состоит в создании серии стилистических моделей, объемлющих всю историю английского литературного языка, от древности до современности. Уникальное стилистическое чутье, талант писать любым стилем проявились рано у Джойса и постоянно искали выхода. Еще в школе, как вспоминает брат, он писал сочинения, имитируя стиль какого-нибудь автора – Карлейля, Ньюмена, Маколея, Де Квинси (их всех мы встретим в «Быках»). Тяга к стилистической имитации оставила уже немалый след и в «Улиссе»: мы ее видели в «Эоле», в «Циклопах». И наконец, теперь моделирование стилей прямо ставится во главу угла.

Серия моделей показывает развитие, эволюцию стиля – и в сочетании с темой «Быков», с местом их действия, это рождает у Джойса новую эксцентрическую идею, в духе его миметизма и любимых им телесных метафор и параллелей. Вынашивание и рождение плода давно было для него одной из главных метафор процесса творчества. Помимо того, беременность, развитие зародыша, роды интересовали его сами по себе, в молодости он начинал изучать медицину, а в 1908 г., когда у Норы случился выкидыш, он со вниманием осмотрел погибшего эмбриона. И он решает, что, наряду с развитием стиля, эпизод еще изобразит и развитие эмбриона в материнской утробе, процесс онтогенеза: отчего бы не уподобить эти процессы, считая зарождение литературного языка его зачатием, а современный вольный язык, жаргонный и разговорный, – младенцем, вышедшим из утробы в мир? (Действительно, отчего бы?) Он составил подробную помесячную таблицу развития эмбриона и всегда держал ее на столе. Но можно пойти дальше. В биологии онтогенезу параллелен филогенез, процесс развития форм жизни – и развитие стиля может отразить также и этот процесс, иметь перекличку и с ним. Так что задуманная серия моделей, писал Джойс другу, «связана со стадиями развития эмбриона и с периодами эволюции фауны вообще».

Такова экзотическая картина всех задач «Быков Солнца». Не говоря об эстетической оправданности, трудно считать ее практически выполнимой и еще трудней – выполненной. Мы уже видели, что традиционное соответствие с Гомером здесь шатко и сомнительно. Та же судьба постигает и биологические задания. Автором расставлен в тексте ряд небольших деталей – как правило, единичных слов, – намекающих на стадии развития зародыша, как и на стадии биоэволюции (к примеру, «дракон» и «змеи» в модели Мандевилля – как указания на «эпоху рептилий»). Рядом с ними, однако, множество других деталей, более крупных, никак не согласующихся с этим развитием; и в итоге Дж.Эзертон, крупнейший специалист по «Быкам Солнца», заключает так: «Мне представляется невозможным свести все Джойсовы подробности в последовательную картину».

Но главная, стилистическая задача выполнена виртуозно. Большинство прототипов узнаваемы сразу, без колебаний; но некоторые не столь очевидны, и в разных исследованиях и комментариях до сих пор существуют расхождения в списках образцов (хотя обычно общее их число – 32). Степень и точность следования образцам очень разнится. Джойс брал многие из них из антологий, очень небезупречных с современной точки зрения, и в ряде случаев его язык оспорим. Однако эти филологические тонкости – ничто перед вопросами и тупиками, встающими при переводе такого текста. Общий принцип выбирать не приходится – историю может передать лишь история, стиль и язык должны меняться от древних истоков до современного жаргона. И, слава Богу, история русского литературного языка, от киевских и болгарских истоков до символизма и жаргона начала века (дальнейшее не касается нас), по разнообразию стилей и словарей, по диапазону произошедших изменений, смело выдерживает сравнение с любым из новых языков Европы. Основные проблемы дальше: как же отобразить, спроецировать их историю на нашу? что здесь «соответствует» чему? одинакова ли современная непонятность у «Повести временных лет» и у того, что называют «язык короля Альфреда и епископа Эльфрика»? Лишь иногда имеются надежные параллели: скажем, «Мандевилль» – сочинение из разряда, хорошо в России знакомого, как «Физиологи», Индикоплов; или XVIII в., когда у нас не было, конечно, великой школы романа, но сказочно расширившийся (хоть и испортившийся отчасти) язык позволяет передать все почти, что угодно… Как общий принцип (но не без исключений) перевод старался выдерживать совпадение столетий, а также пропорцию архаизмов и «непонятных» слов. Но произвол, конечно, был неизбежен; многие пласты языка, по их слишком специфической русскости или конкретности ассоциаций, исключались – как, например, местные говоры (хотя сам Джойс в юности переводил силезский диалект в пьесе Гауптмана ирландским деревенским диалектом!) – словом, представленный опыт отнюдь не исключает других решений. Любители лингвистической тяжелой (весьма) атлетики приглашаются.

Дополнительные планы. Достаточно очевидно, что орган, сопоставляемый автором «Быкам Солнца», – матка, рождающая утроба, искусство же – повивальное. Символ эпизода – матери, цвет – белый.

Джойс начал работу над эпизодом в Цюрихе и закончил в Триесте в мае 1920 г. Он трудился с огромною напряженностью, затратив, по своим подсчетам, 1000 часов работы. «Быков Солнца» он твердо считал труднейшим эпизодом романа – как для автора, так и для читателя. В сентябре – декабре 1920 г. эпизод еще успели опубликовать в «Литл ривью», покуда дело о прекращении публикации не дошло до процесса.