Хорошо хоть шпага отыскалась! Удивительно – в этакой-то передряге.

Да и конек каурый стоял себе спокойненько во владычной конюшне, там его и обнаружил Олег Иваныч сразу после встречи с игуменом. А шпагу… Шпагу начальник владычной стражи возвернул самолично. Не гневайся, мол, Олег свет Иваныч, и не думай – мы, стражники, мужи благородные.

Еще в начале сентября, сразу после празднования Нового года (лета 6979 от сотворения мира), имел Олег Иваныч тайную беседу с Феофилактом. Усмехнулся игумен, узнав про интриги Пименовы, да молвил Олегу, чтоб работал, как прежде, а Пимена-ключника – и в голову б не брал. Тем более – не по закону арест-то. Правда, игумен настоятельно рекомендовал на владычном дворе без особой нужды пока не светиться, да какая в том нужда у господина Олега? Вот, шпагу только забрал, да коня – спасибо стражникам, сохранили. В таком разе Олег Иваныч их в корчму позвал, недалече, на Ямскую, – угостил медком стоялым да корчмой – водкою неочищенной да с травами-зельем – кто до корчмы охотник. Друзьями теперь стали Олег Иваныч и владычные стражники, приходи, говорили, друже, – завсегда тебя примем. Ну, пока нужды в них не было.

Да, еще кое-что говорил Феофилакт-игумен, голос до шепота понизив. О новгородском боярине Ставре. Богат, вишь, Ставр, да властолюбив, да знатен. Ну, что знатен – понятно, а вот насчет богатства – Феофилакт сильно сомневался. Жизнь-то боярин вел раздольную, а на какие шиши – неизвестно. Были у него мастеровые, но не очень много, были, конечно, и вотчины – но не так, чтоб уж очень богатые. В общем, не по доходам жил Ставр, дебет с кредитом не сходился. Вот и просил игумен посмотреть за боярином. Не впрямую просил – намекал только, ну, да Олег Иваныч понятливый, на пальцах объяснять не надо. Боярин Ставр, Ставр Илекович… Олег и сам хотел бы про него узнать побольше, особенно – после встречи. Осторожно следовало действовать, тихой сапой, напролом не лезть – не спугнуть боярина, не обидеть – чувствовал Олег Иваныч свой долг перед ним за освобождение свое из владычного поруба. Потому и любопытство умеривал. Решил про себя – желание Феофилакта исполнить – за Ставром последить – но не ревностно, а так, между делом, отчетности ради. Послать агента посмышленей, того же Олексаху-сбитенщика, пусть людишек боярских поищет да средь оных потопчется. Глядишь, что и вызнает. А самому заниматься Ставром Олег Иваныч считал не очень этичным. По указанным выше причинам. Человек к нему, можно сказать, со всей душой – из поруба вытащил, угостил на славу – правда, в своих непонятных пока целях – но тем не менее. Подобное поведение вполне заслуживало доброго отношения, а Олег Иваныч не из тех людей был, что сделанного добра не помнят.

Вот и, входя во владычную палату, столкнулся в сенях со Ставром – тот пришел на ливонское сукно Ионе-архиепископу жаловаться – купил, дескать, несколько кип – все короткие оказались. Ставр улыбнулся ласково – обаятелен был, надо признать, красив да статен – тряхнул светлыми кудрями, дорогу уступил вежливо – проходи, мол, друже Олег Иваныч, да не чинись, в гости заглядывай.

В гости… Бог даст, заглянем и в гости. Да пока некогда, да и, честно говоря, не лежит душа к боярину, хоть и знатен он, и богат, да обаятелен опять же. Но вот не лежит – и все тут. В гости… Опять будет к сотрудничеству склонять, корчму подливать в чашу, да и сам пить не отставая, оловянными глазами посматривая. Ну его в баню. Неловко как-то на Ставровой усадьбе, нехорошо, не приветисто…

Опосля, на конька каурого садясь, краем глаза увидал Олег Иваныч, как прошмыгнул боярин из кельи Гришаниной. Ну, что к Гришане заходил боярин – понятно – тоже книжник известный, но почему ж столь проныристо? По крыльцу слетел, вскакнул на коня, пришпорил – только его и видели. Нехороша быстрота эта, не от Господа – от Лукавого – то Олег Иваныч давно запомнил, от отца Алексея, стригольника. Ну и что, что стригольник он, – зато человек хороший и мысли излагает дельные. Говорят, на Москве Иван Васильевич, князь, привечает стригольников, разумные беседы с ними ведет да во всем советуется. Ну, в последнем Олег сомневался. Насколько он знал московского князя Ивана (не лично – по рассказам, конечно), тот вряд ли слушался чьих-то советов, ну а насчет бесед со стригольниками – очень может быть. Иван Васильевич вполне мог на церковные богатства да земли зариться. Тут ему стригольничьи речи – в самую масть приходятся…

Уехал боярин Ставр со двора владычного, ускакал с людишками своими, яко тать ночной, или, говоря общепринятым языком, – смылся довольно быстро. Ну, да пес с ним…

Олег Иваныч поднялся к отроку. Тот обрадовался, конечно, квасу предложил хмельного – и откуда у него этот квас, верно, хитростью из владычного погреба черпает, – однако тих был и задумчив как-то. Книжицами новыми не хвастал, глумы да кощуны не читывал, так, болтал ни о чем, на вопросы Олега невпопад отвечая. В общем, смурной какой-то был Гришаня, словно сам не свой. Даже от предложения посидеть на Ямской в корчме, песен попеть со стражниками да с девками тамошними, отказался – что было уж совсем на него не похоже. Ставр, что ли, на отрока так подействовал? Спросить? Да ну его… Захочет – сам скажет, неча зря в душу лезть.

Простившись с Гришаней, Олег Иваныч поехал на Торг. Не то чтоб очень надобно ему что-нибудь купить было – все равно другой-то дороги на Славну да Ильинскую нет, окромя как через торжище тащиться. Дедко Евфимий с оглоедами у Феофилакта на охоту отпросились, звали и Олега, да тот отказался, не до охоты сейчас, больно дел много. Потому и пустовал шалашик тайный на берегу Волхова, не было лодочников. Да и похолодало опять же. Днем-то ничего, жарко даже бывало, а вот ночью – хлад да туман.

А сентябрь выдался нынче чудный. Не дождливый вовсе, с чистым ярко-синим небом, красно-золотыми деревьями, прозрачными, дрожащими паутинками, летящими по ветру навстречу солнцу. С птичьими стаями, тянувшимися к югу. С кисло-сладким запахом созревших яблок, грудами лежащих на прилавках. А белые новгородские церкви? Олег Иваныч даже остановился посередине моста – не выдержал, залюбовался… Ну до чего ж красив Господин Великий Новгород! Красив, богат, могуществен! Белые стены башен, отражающиеся в синих, в цвет неба, водах могучего Волхова. Яблоневые сады в усадьбах. Строгая красота храмов. Торг… Чего там только сейчас, по осени, не было! Целые ряды рыбы, соленой, копченой, вяленой, свежая – рядом, на пристанях-вымолах, сколько угодно, напротив – горы лесных орехов, грибов, ягод – брусники да клюквы, чуть дальше – дичь битая, за лето жирок нагулявшая, – рябчики, тетерева, утки; и все дешево – воз увезешь за медное пуло… Ну, не воз, так полвоза – точно! Полон народу Торг. Продавцы, покупатели, посредники, сбытчики, весники, менялы, просто ротозеи-зеваки, да еще не забыть квасников-пирожников-сбитенщиков…

– А вот кому пироги, пироги с грибами?

– А на яблоки налетай, всего полпула!

– Рябчик-глухарчик – сваришь – пальчики оближешь!

– Сбитень, сбитень, кому сбитня?

– Квас, квасок, подставляй роток!

– А ну-ка налей, паря! Вот те… Ой! Калиту с пояса срезали – курвы-ы-ы-ы!!! Сволочуги проклятые, курвины дети!

А не зевай – так тебе и надо, пришел на Торг, так не стой, рот раззявив!

– А ну-ка, кто смелый да хитрован весь? Угадай-ка, под какой чаркой горошина?

О! Совсем знакомое игрище!

Олег Иваныч коня у стражи торговой привязал, ближе подошел, любопытствуя.

– Сивая борода ставит полденьги! Еще кто сыщется? Ага, дед… Сколько-сколько? Полпула? Пошел ты со своим пулом. Грош рейнский – это другое дело. Кручу-верчу – обмануть не хочу!

От наблюдения за местным вариантом лохотрона Олега Иваныча отвлекло чье-то легкое дерганье за рукав. Оглянулся – Олексаха-сбитенщик, агент тайный.

– Ну-тко, паря, налей сбитню… Ух, хорош. Пошли к возам, отольешь в корчажку.

У возов, за Параскевой Пятницей, красавицей-церковью, златокрестной, белостенной, чуднокупольной, разговор пошел другой. Сперва доложил агент Олексаха о стригольниках – что, говорят, на Москву подались, к Ивану, князю Великому, – затем поведал о немчинах – ганзейцах или ливонцах, что по Торгу ходили пронырливо, да не столь медом-воском-мехом интересовались, сколь выпытывали про псковичей – не хотят ли, мол, новгородцы войной на них идти.

– Ты-то сам что мыслишь, господине? – не удержался, спросил Олексаха. – Неужто и вправду воевать будем псковичей?

– Спаси Господи! – Олег Иваныч вполне искренне – он совсем не собирался ни с кем воевать – перекрестился на золотые кресты храма. – Не должно быть с псковичами брани, не должно! Ну-ко, плесни сбитню… Эх, хорош…

– На малине-ягоде настаиваю, – похвастал агент. – Завсегда в прибытке… Да, еще тут одна безделица, может, ты и слыхал уже – на Федоровском ручье мертвую женку выловили, тому назад – седмицу. Истерзана – словно зверем лютым!

Олексаха поежился и выказал предположение о появлении в Новгороде Великом адского исчадия – злобного оборотня-недолюдка.

– В общем, как стемнеет, людишки у Федоровского ручья не ходят, волкодлака пасутся. И самое-то главное – храм ведь там рядом, на ручью-то, Федора Стратилата. – Олексаха понизил голос: – Так ту девку истерзанную – прям напротив храма… Ох, за грехи наши, Господи! Не впервой уж.

Олег Иваныч насторожился. Как это не впервой? Ах, и раньше из ручья растерзанных девок вылавливали? И не только девок… обоего полу – и отроковиц, и отроков… Видно, оборотень-то не дурак, мясо помягче да повкусней любит, упаси, Господи.

– Не впервой, говоришь? – Олег Иваныч почувствовал знакомый азарт сыщицкий, томление, которое, сказать по чести, многого в его жизни стоило! Поднял с земли прут и начертил на песке две пересекающиеся линии.

– Смотри, Олексаха. Вот Федоровский ручей, вот Пробойная, мост, Московская дорога… вот другой мост… Тут вот – церковь Федора Стратилата. Понимаешь меня?

– Да не дурак уж, вижу. Вон здесь, на Пробойной, Димитрия Солунского храм. Тут… Тут усадьба… и здесь… и вот тут… Чьи усадьбы – не помню, но узнать смогу, если надо.

– Узнай, узнай, Олександр, потом покумекаем. Ну, и где тут выловили телеса истерзанные?

– А вот тут, – агент прищурился, – ближе к башням – отроковица – прошлый год, на Пасху. Здесь, не доходя церкви, – уже этим летом, аккурат после Троицы… тоже девка. Под мостом, недалече, прошлым летом, на Ильин день – парень – без головы, спаси Родимец! – Олексаха испуганно перекрестился, перевел взгляд на заинтересованное лицо Олега и вдруг улыбнулся:

– Видно, всем миром богопротивного волкодлака ловить собралися, коли ты спрашиваешь, господине?

Олег Иваныч хмыкнул. Ни в каких оборотней, волкодлаков и прочих богомерзких тварей он не верил. Не водились они когда-то в Питере и здесь не водятся. А вот насчет сексуальных маньяков – дело другое. Очень может быть. Живет себе спокойненько у себя в усадьбе за воротами крепкими, периодически кровь пуская очередной жертве, – холопов да челядь дворовую кто искать-то станет? Никто, знамо дело. Потому и занятие это… как бы помягче выразиться… судебной перспективы не имело – холопы за людей даже в вольном Новгороде почти что не шли. То есть не то чтобы вещи, а навроде того. Маньякам да богопротивцам разным полное раздолье! Бесчинствуй – не хочу. Хотя, конечно, и холопы в суд пожаловаться могли… ежели б живы осталися.

– Олександр, ну-ко припомни еще какие-либо убийства – холопов али челядинов дворовых.

Олексаха задумался, почесал поочередно то белобрысую голову, то чуть поросший светлым пушком подбородок. Было Олексахе от роду лет двадцать, не больше, но толковый, спору нету. Олегу Иванычу в питерские еще времена уж такие молодые кадры попадались, после школы милиции, что хоть стой, хоть падай: то свидетеля изобьют – дескать, похож очень на обвиняемого, то дело так заволокитят – дальше ехать некуда, то еще чего-нибудь подобное учудят. В общем, глаз да глаз за всеми «молодыми специалистами», кроме ну очень редких исключений, надобен. Вот к таковым исключениям и относился Олександр Патрикеев сын, Гордиев, сбитенщик. Был Олексаха почти круглый сирота – матушка в негодный год сгорела от лихоманки, тятеньку-ополченца на войне сгубили то ли татары, то ли московского князя Василия воины. Сколь себя помнил, жил Олександр приживалой у дальних-дальних родичей – троюродного бобыля-дядьки – в хижине – избой-то назвать невместно – на окраине Неревского конца, в самом конце улицы Кузьмодемьянской. Дядька племянника еле терпел, дармоедом считая, хотя какой дармоед Олексаха? Почитай, сбитнем тем дядька и кормился. Правда, варево варить помогал – когда не пьян был, да только вот редко такое случалось, стихи про пианицу – словно про Олексахиного дядьку сложены.

– Холопов али челядинов, – задумчиво произнес агент. – Однако не слыхивал я, чтоб кого из них живота лишали. Нет, может, и убивали, конечно, да тайно, на усадьбах – кто ж за холопа жалиться побежит?

– А ежели б кто пожаловался?

– А ежели б кто пожаловался? – Олексаха хитро улыбнулся. – Не знаю, как князев суд, а суд владычный, думаю, не шибко бы залюбил того хозяина, что своего холопа живота лишил, ведь и у холопов всяко душа есть, а раз есть – убивать, даже и холопа с челядином, грех есть!

Олег Иваныч ухмыльнулся. Ну до чего ж ловок Олексаха! С таким рассудком ему б в Санкт-Петербургскую коллегию адвокатов прямая дорога. Иль, в крайнем случае, председателем какого-нибудь районного суда. Да, жаль, не в Питере они, а в Новгороде. А раз так – пускай Олексаха пока младшим опером побегает, опыта понаберется.

– Сей же вечер весь ручей обегу! – перекрестился парень. – Хоть и боязно.

– Лиходеев боишься?

– Тьфу-ты, лиходеев… Волкодлака богомерзкого пасусь, господине!

Простившись с Олексахой, Олег Иваныч проводил глазами его длинную нескладную фигуру в старом, латанном на локтях, зипуне, немного обождал и сам направился к Никольскому собору через торговую площадь.

Народу на Торге не убыло, а пожалуй, что и прибыло – спать после обеда, в отличие, скажем, от москвичей, деятельные новгородцы не любили, слишком много дел было, куда тут спать – к ночи бы управиться!

Шумел, гомонил торг, разливалось рядами людское море. Особо толклись у хлебных рядов – запасались на зиму, спешили, своего-то хлеба в Новгороде не было, не росло почти жито, а ежели и росло где, так в редкое лето вызревать успевало. В рыбных рядах шумели поменьше – рыба речная да озерная – она никуда не денется, а селедки ганзейской – так той и так давно не видели, как свернули ганзейцы всю свою торговлишку, обидевшись. Ну, черт с ней, с селедкой, и без селедки прожить можно. На мясном ряду уж и торговлю всю прикрыли – мало чего и было, – понятно, не сезон, вот зимой, по морозцу, – тут самое время туши на торг везти, не протухнут, а ныне сентябрь – месяц жаркий, говядину да свининку бить рано. Зато огородники: лук, чеснок, репа, капуста – все дешево, бери не хочу.

Олег Иваныч прошел мясной ряд, рыбный, свернул под навес, к стригалям-цирюльникам, подстриг бороду, купил у разносчика-мальчишки пирог с визигой, не стесняясь, на ходу, закусывал, шпагу рукой придерживая – вещь дорогая, а новгородские тати пронырливы – враз утянут, опосля не наищешься. Шел, по сторонам посматривая, у оружейников задержался чуть… Спору нет, хороши, конечно, брони новгородские, и накладные, и пластинчатые, и кольчатые, да знающие люди сказывали, все равно лучше немецкого рыцарского доспеха нет. Прочен, красив, удобен! А что уж очень тяжел – так враки это! Нет, турнирный-то доспех, спору нет, увесист, а вот боевой… Прикупить бы, да вот дорог, собака, – словно «мерседес» шестисотый. Олег Иваныч вздохнул, повертел в руках короткий меч – довольно красивый – и вдруг услышал краем уха лающую немецкую речь. Конечно, на торгу такое не в диковину, и не сам немецкий говор привлек внимание Феофилактова сыщика, нет, не говор… а голос! Уж больно знаком! Да и не так уж много у Олега Иваныча в Новгороде знакомых немцев.

Ну да, вот вам, пожалуйста, – стоит через два ряда ливонский рыцарь Куно фон Вейтлингер, торгует кольчужку, ругается. В сиреневой рыцарской курточке-котте, в длинном бордовом плаще, куничьим мехом подбитым, хоть и не холодно пока, да видно – для шика. На голове мягкая круглая шапочка с длинным пером зеленым, падают на плащ белокурые волосы…

Выпить, что ли, медку с ливонцем?

– Куно! Эй, Куно… Фон Вейтлингер, мать твою. Тьфу, не докричишься…

Олег Иваныч бросил меч и, придерживая шпагу, торопливо пошел вдоль рядов, стараясь не терять ливонца из виду. Ну и, конечно же, потерял. Уж слишком много народу вокруг было. Да еще если б стояли, а то ведь колготились, гомонили, ругались! До драк кой-где доходило. Ну вот ведь около этого ряда немец только что и стоял, с продавцом ругался… И где ж он теперь? Не продавец, рыцарь!

Олег Иваныч, остановясь, заоглядывался.

Вот, может… Нет, рожа рязанская. А, вот он… Нет, и этот не тот. А у того плащ вроде похож… и шапка… Вот, сейчас обернется… Нет, не Куно! У рыцаря борода ухоженная, клинышком, а у этого – длинная, спутанная да редкая – ровно как у козла. Стоп!

А не Митря ли это часом, Упадыш?

Так и есть! Он, собственной персоной.

Выжил, не утонул, не погиб страшной смертью в бурных водах озера Нево. И Тимоха Рысь, дьявольское отродье, тоже наверняка где-то здесь, в Новгороде. Пианствует в Неревских кабаках, кутит в вертепах Плотницкого, разбойничает на окраинах Людина. Шильник! Ворует, насильничает, убивает… Олег вспомнил Тоньку-Заразу, тихвинскую «гулящую жёнку» – совсем еще юную девчонку, погибшую страшной смертью от руки Тимохи.

Митря Упадыш между тем, купив пару пирогов с требухой, неспешно направился к Ивановской улице. В корчму? Вполне возможно.

Осторожно, стараясь не отставать – не настолько хорошо еще изучил город, – Олег Иваныч двинулся за ним, зажимая нос рукою – шильник задержался у кожевенников. Вонючие шкуры грудами лежали прямо на земле, вокруг прохаживались ко всему привыкшие продавцы – как на подбор, дюжие бородатые мужичаги с кулаками с Олегову голову. Упадыш подошел к ним, спросил о чем-то, оглянулся…

Олег Иваныч пригнулся.

…сторговал у одного из мужиков пару длинных хлыстов бычьей кожи, снова оглянулся…

Олег Иваныч отвернулся к разносчику.

…расплатился, быстрым вороватым движением сунул хлысты под плащ и с толпой покупателей пошел по Лубянице – улице, проходившей прямо через Торг.

У Ивановской уже, возле церкви Иоанна Предтечи на Опоках, Олег Иваныч чуть было не потерял шильника, снова увидев ливонца фон Вейтлингера. Рыцарь о чем-то спорил с одним богато одетым купцом – видно, «заморским гостем», с заграницей торгующим, членом могущественной корпорации «Ивановское „сто“». Именно ивановцам – самым богатым купцам – принадлежала церковь Иоанна Предтечи, выполняя, наряду с духовной, еще и полезно-хозяйственную роль. В церкви (и только в ней!) за специальную пошлину взвешивали воск и мед – основные товары новгородского экспорта. Там же хранились эталоны городских мер и заседал торговый суд, разбиравший коммерческие споры. Перестроенная заново при архиепископе Евфимии, церковь Иоанна Предтечи сохранила строгий древний облик. Толстые, гладкие, лишенные каких либо архитектурных излишеств, стены говорили не о красоте, а о богатстве и мощи.

Видимо, о чем-то договорившись с купцом, фон Вейтлингер простился с ним и, не заметив Олега, направился к Готскому двору. Около каменного храма Святого Георгия, за деревьями, мелькнул знакомый плащ… Митря?

Черт с ним, с ливонцем, встретимся еще.

Точно – Митря!

Ну, держись, козлиная борода!

Козлиная борода, не оглядываясь, свернул в узкую щель между двумя оградами. Олег Иваныч насторожился, немного выждал и юркнул туда же.

Сутулая фигура Митри как раз скрывалась за поворотом. Быстро пройдя дворами, Олег вслед за шильником выбрался на знакомую улицу Буяна. Там Митря тоже отыскал какую-то щель. Шел уверенно, беспечно даже, видно, хорошо знал маршрут и не раз им пользовался.

Вышли на Рогатицу, потом – на Иворова. На Славкова… Впереди, за кустами, блеснула водица… Федоровский ручей! Интере-е-есно. Мостик… Сейчас Митря его перейдет и направится на Загородскую, в кабак Явдохи. Нет, не перешел. Двинулся вдоль ручья по неприметной тропинке. Черт, а скользко-то!

Слева синел небом ручей, справа золотилась березовая роща. Лучи сентябрьского солнца играли в листве, застывшей, невесомой, праздничной. Было тихо, словно на кладбище. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев, ни птичьих криков. Березы недвижны, словно нарисованные. Выше, за деревьями, виднелись кресты церкви Дмитрия Солунского, что у Пробойной. Был здесь уже Олег Иваныч. И не так давно. Вот и Пробойная, вот мост, вон, за ручьем, храм Федора Стратилата. А вот и…

Вот и усадьба боярина Ставра!

Высокая ограда, крепкие, из дуба, ворота. Во дворе усадьбы, за оградою, истошно лаяли псы.

На Пробойной оказалось довольно людно. Олег Иваныч удивился, потом хлопнул себя по лбу: «Господи, воскресенье ведь!»

Возвращаясь с Торга, группами проходили ремесленники, уже немного пьяные, шумные, веселые. Задирались незлобно, громко хохотали, сговариваясь завернуть в кабак. У церкви Федора Стратилата толпился празднично одетый люд. По всей Пробойной растянулся длинный обоз. Крепкие лошади, запряженные попарно, прядая ушами, тащили тяжело груженные возы к Московской дороге. Довольные возчики – видно, торговля была удачной – весело перекрикивались.

Олега Иваныча вполне устраивало подобное людское скопище – не надо было особо таиться от вдруг ставшего подозрительным Митри. А того народишко явно расстроил. Покрутившись в виду Ставровой усадьбы, словно собака, Упадыш злобно сплюнул, оглянулся и, едва не попав под воз, решительно направился к мосту.

Ну, ясно, к Явдохе, пьянствовать. Только какого черта он у усадьбы Ставра крутился? Может, украсть чего хотел, тать? Надо бы предупредить боярина при случае, что за люди к его усадьбе приглядываются.

Не доходя до моста, Митря еще раз оглянулся… и неожиданно свернул прямо в придорожные кусты. Внезапно отлить захотел? Что ж, бывает. Однако что-то долго…

Олег Иваныч осторожно подошел к кустам, прислушался. Ни звука. А не продолжается ли дальше тропинка? Та, что вдоль ручья?

Оценив пришедшую в голову мысль как вполне здравую, Олег решительно шагнул в заросли чертополоха.

Мысль его полностью подтвердилась – тропинка была. Полузаброшенная, неприметная, она петляла между буйными зарослями ивы, меж ракитовыми кустами и колючим терновником. Олег Иваныч про себя чертыхнулся, оставив на терновнике клок ткани с рукава. Хороший кафтан был. Красивый, удобный, лазоревый, с вышивкой серебристой по обшлагам да по вороту. Ладно, пес с ним – Пафнутий заштопает. Но где же, черт побери, Митря? Куда исчез, в ручей, что ли, бросился? Даа… Бросится такой, как же. Как бы кого другого не сбросил.

Олег Иваныч на всякий случай вытащил из ножен шпагу. Кто его знает, место глухое, безлюдное, хоть на другой стороне Федора Стратилата храм. Вот он – прямо напротив. Сияют кресты золоченые – глазам больно. Отражаются в ручье белые стены. На паперти шумят – здесь слышно. Так что, ежели крикнуть, пожалуй, услышат.

А вот впереди…

Вот он, Митря! Никуда не делся, голубчик. Что ж ты остановился-то? Заоглядывался… Оглядывайся, не оглядывайся – все равно ни фига не увидишь – кустов-то вокруг, экие заросли, словно специально посажены.

Немного постояв, словно к чему-то прислушиваясь, Митря Упадыш тряхнул козлиной бороденкой, склонился к кустам, словно шепнул что-то, и… и исчез, как и не было!

Чудны дела твои, Господи! В яму, что ль, какую свалился?

Выждав некоторое время, Олег Иваныч осторожно подошел к кусту. Куст как куст – сирень или орешник, а может, и терень, Олег Иваныч не очень в кустах разбирался. Нет, вот эта ветка, с колючками, – явно терновник. А тут – на сирень похоже. А вот здесь – вообще орехи! С чего бы это трем разным кустам эдак сплестись, прямо извращение какое-то. А ни с того ни с сего не сплестись им никогда, да еще так густо, узорчато, словно нарочно…

Ну, конечно, нарочно!

Вон, в глубине, кажется, лаз! Узко, неудобно, сыро – но пролезть можно. Ага – а вот и дверь! Небольшая, медными листами обитая! Ну, Сим-сим, откройся!

«Сим-сим» открылся, стоило Олегу чуть потянуть за край двери. То ли Митря забыл за собой закрыть, то ли вообще тут задвижки не было. Нет, вот она, задвижка-то… засов целый. Хороший засов, прочный… Значит, забыл-таки шильник закрыть… Ну и мы не будем, мало ли… А ход-то ведет не иначе как в Ставрову усадьбу! И Митря это хорошо знал. И не только знал, но и не раз пользовался! Значит, не просто так он у боярских ворот ошивался. Видно, побоялся стучать при народе. А Ставр хитер, не хочет свои тайные связи перед электоратом афишировать, тем более в преддверии выборов. Ну и знакомцы у боярина, однако! Откровенные бандюги. Впрочем, чему удивляться, он же местный олигарх все-таки. Видно, неудивительно будет встретить на боярском подворье и Тимоху Рысь!

Олег Иваныч скрипнул зубами, осмотрелся.

Подземный ход представлял из себя узкий, обшитый досками лаз, сырой и темный. Впрочем, впереди явственно проглядывала белая полоска света.

Пригнувшись, Олег осторожно зашагал туда… и тут же попятился. А ну как люк-то позади захлопнется? Или захлопнет кто. Как тогда выбираться? Гм… Что ж сделать-то? Судя по всему, там где-то наверху петелечки должны быть. Ага. Вот они… А мы их во-от так… во-от эдак… Ну, вроде все. Теперь – и в ход можно спуститься.

Доски старые, кое-где уже подгнили… некоторые – свежие, белые – видно, недавно поменянные. Деревянная лестница. Скользкие от влаги ступеньки… Осторожно наверх… Щели в потолке. Сквозь них приглушенный свет. Люк. Какое-то небольшое помещение. Медленно открыть. Так… Вроде никого. Пыль, сено, снопы какие-то. Овин. Чьи-то шаги, разговоры снаружи. Шаги приближались, и Олег Иваныч быстро зарылся в сено.

Двое остановились у самой стены овина. Митря Упадыш и богатейший боярин Ставр. Говорили вполголоса, продолжая начатую беседу. Митря в чем-то оправдывался да гнусавенько подхихикивал, почтительно слушая выговоры боярина. Олег припал к щели в стене ухом.

– …зажился на свете Иона, чуешь?

– Чую, господине. Так, может, его…

– Без тебя сделают. Если не струсят. Ну, а если струсят – вместо одного покойника два будет. А так второго потом сюда, попытаем… кнутиком маленько побьем. Ты, кстати, купил?

– Обижаешь, батюшка! Цельных два. Из самолучшей бычачьей кожи. Хребет можно перешибить, запросто!

– Вот и проверим скоро. Может, что и вызнаем про Олексу-ушкуйника, что вы не смогли на Обонежье вызнать, что он там вынюхивал, пес, да что узнать успел…

– Так, батюшка боярин…

– Молчи! От лености все от вашей да лихоимства!

– Прости, кормилец!

– Прости… Где сегодня встреча, у Явдохи?

– У него, батюшка.

– Я рядом буду, в доме соседнем. Потом ко мне приведешь, понял?

– Исполню в точности, батюшка князь, не сомневайся!

– А я и не сомневаюсь! Сомневался бы… Ха-ха… Ладно… Иди, скажи там, чтоб коней готовили и людей оружных… Посейчас и поедем!

Быстрой рысью простучали удаляющиеся шаги Митри. Боярин Ставр прошелся вдоль овина – слышно было, как поскрипывали под его тяжестью дубовые плашки двора – что-то пробормотал про себя, затем шаги его стихли. Видно, ушел…

Олег Иваныч перевел дух. Вот вам и боярин Ставр! Вот вам и честная предвыборная кампания! Иона, видишь ли, зажился. Да еще и кнуты бычьей кожи… кого-то бить, не иначе! А Иону-то что – травануть хотят? Не исключено – тут смысл однозначный. Но – кто? Кто-то из ближайшего окружения архиепископа? Скорее всего. Тот же Варсонофий или… Пимен! Пимен, ключник! Так они, выходит, заодно со Ставром? Или – раньше не были заодно, а теперь стакнулись? На почве совместной ненависти к Ионе. Тем более Пимен ведь не зря выспрашивал про ушкуйника Олексу! И шильники, Тимоха с Митрей, о нем пытали. И вот сейчас – Ставр! Дался им этот Олекса… Неужель столь велико спрятанное сокровище? И зачем оно Ставру, что, у него денег мало? Вон усадьбина какая, в наши б времена – на трех «шестисотых» ездил, куда еще-то? Впрочем, а кто сказал, что Ставр столь богат? Тот же игумен Феофилакт недавно говорил совсем обратное! Что доходы боярские весьма невелики, вотчины неурожайны, холопи разбегаются, торговлю боярин ведет неумело. А усадьба? Хоромы? Значит – криминал. Причем вполне откровенный. Серебришко-то фальшивое – не его ль рук дело? Правда, не доказать пока. Тогда понятны и шашни Ставра с Митрей, и его интерес к миссии ушкуйника Олексы. Понятно, но опять-таки – пока недоказуемо. Понятно и покровительство, оказанное ему, Олегу. Навязчиво предлагаемая дружба. Опасается Ставр Феофиолакта, ой, пасется! И не зря, в общем-то, пасется. Вон он, Феофилакт-то, сколь ловок оказывается! Что ни предположение – все в точку. Так и Олег Иваныч для того работает. А может, не на того работает? Какая, черт возьми, разница между боярином Ставром и игуменом Феофилактом? Оба властны, хитры, пронырливы. Правда, Ставр еще и алчен, а вот за Феофилактом такого вроде бы не замечено. Да и все дела Феофилактовы – Новгородской республике явно на пользу, а вот о Ставровых такого явно не скажешь. Да и другое ясно, лютые Олеговы недруги – Митря с Тимохой – Ставровы люди… по крайней мере, Митря – точно. Значит, все правильно. Значит – правильная эта служба, у Феофилакта… Да и прав Феофилакт, в чем-то подозревая Ставра. В чем-то? Так тут мокруха готовится! Да не простая мокруха, а самое настоящее политическое убийство, причем – тайное.

Ну и Ставр, ну, блин, боярская морда! Мало того, что покровитель откровенных бандюков – Тимохи и Митри, так еще и отравитель в придачу, и, может быть, как-то связан с фальшивомонетчиками. Да и кнуты эти из бычьей кожи… И зачем они приличному богобоязненному человеку? Ай, Ставр, ай, козлина! Ну, вообще-то, пора бы и выбираться отсюдова.

На дворе заржали кони, послышались разговоры, крики, бряцанье оружия – видно, Ставровы люди деятельно готовились к выезду. Минут пять орали, бренчали, ругались – наконец собрались. Процокали по двору копыта коней, скрипнули ворота… Все стихло.

Олег Иваныч зашевелился в сене… Чу!

Чьи-то неторопливые шаги приблизились к самому овину. Медленно распахнулась дверь. Олег Иваныч затаился. Плюгавенький мужичонка в справном кафтане темно-красного цвета и алых сафьяновых сапогах – видимо, мажордом-управитель – по-хозяйски прошелся по овину, поставил упавший сноп, что-то буркнув про себя, захлопнул крышку подземного хода. Затем вдруг настороженно обернулся. Заметил чужого? Олег Иваныч потянулся за шпагой. Мажордом, казалось, смотрел прямо на него. Смотрел… Потом пожал плечами, отвернулся и медленно направился к выходу.

Олег Иваныч перевел дух.

Не дойдя до распахнутой двери несколько шагов, управитель вдруг с неожиданным проворством выскочил на улицу.

– А посиди-ка тут, шильник! – язвительно произнес он, закрыв входную дверь на засов. – Ишь, схоронился. Эй, робяты! С овина – глаз не спущать! Ужо, приедет боярин, разберется. Да все-то не идите. Вы, двое… И ты, Онисим тож… За мной пошли. Да быстрей шевелитесь-то!

Разоблаченный шпион Олег Иваныч досадливо сплюнул на пол, распахнул захлопнутый люк и торопливо полез вниз. В лицо пахнуло сыростью и гнилью. Поморщившись, незадачливый сыщик зацепился шпагой за ступеньку и с грохотом рухнул наземь.

Вот уж поистине: поспешишь – людей насмешишь!

Хорошо, рук-ног не поломал. Так отделался, синяками. Однако следовало поторапливаться.

Поднявшись на ноги, ударился головой в потолок, матюгнулся и, пошатываясь, направился к выходу.

Мокрые доски, сочащиеся влагой. Темень. А вот, кажется, и выход.

Олег Иваныч нащупал левой рукой дверцу, ткнул… Не тут-то было! Сыщик пнул дверь ногою, затем навалился всем телом. Результат тот же. Снаружи дверь, видимо, подперли ломиком. Хотя каким, к черту, ломиком? Деревиной какой-нибудь… или камнем привалили тяжелым… Зря, что ли, этот плюгавень дворовых с собой звал? Ну, хитры, сволочуги. Хорошо, перед тем как сюда влезть, предусмотрел кое-что – петельки расшатал шпажкой. Теперь и вынулись осторожненько. Так… тихо… Ага… Вот и просвет… Чу! Что там за разговоры? А! Охрана, так сказать. Прямо тут, в кусточках. Пара оглоедов с дубинками.

Как там по-французски? Ан гард! К бою!

Эт ву прэ, господа хорошие?

Олег Иваныч выскочил из отброшенного в сторону люка, словно черт из преисподней! Они даже не сообразили ничего, эти два оглоеда. Не успели и дубинами махнуть, хотя если б успели – не сладко пришлось бы Олегу Иванчу, даже со шпагой.. Однако он этого не стал дожидаться – резкий выпад, благо оглоеды стояли близко друг к другу, два молниеносных укола – один в сердце, другой, правда, чуть вскользь.

Альт! Конец боя. Адье, господа!

Труп – или трупы – тут оставить? Или – в Федоровский ручей, от греха подальше? В ручей…Трупы…

Какая-то отрывочная мысля беспокойно закружилась в мозгу, только вот никак не поймать ее было, не ухватить. Однако не пропадала мысль, кружила, сволочь такая, кружила, беспокоила. Трупы в Федоровском ручье. Не просто трупы – истерзанные. Пытанные с размахом, с выдумкой. И очень уж подземный ход у боярина в таком разе удобный. И кнуты бычьи… Спинным мозгом, чутьем оперским почувствовал Олег Иваныч в боярине Ставре страшного кровавого маньяка-убийцу. Только доказательств тому не было никаких. Что ж – пока нет, так будут! Азарт!

Олег Иваныч осторожно вышел из-за кустов и прислушался – за ручьем благовестили к вечерне колокола церкви Федора Стратилата.

По пути завернул в храм на Пробойной – в Дмитрия Солунского церковь. Поставил свечечку во спасение, отстоял службу. Выйдя из церкви после вечерни, едва не столкнулся нос к носу с нарядными всадниками, с гиканьем несущимися вдоль по мощеной улице. Сытые кони прядали ушами и ржали, звенела сбруя. То возвращались люди боярина Ставра. Сам боярин скакал впереди на красивом белом коне. Темно-зеленый плащ его развевался за спиной, словно крылья огромной птицы. Длинные волосы, кудлатясь, выбились из-под шапки, оловянные глаза холодно зыркнули в сторону храма. Олег Иваныч поспешно отвернулся.

По пути завернул на Торг, с Олексахой-сбитенщиком встретился, про ход подземный рассказал, Ставров.

– Ставр, говоришь, кормилец? Ну-ну… – Олексаха задумался, потом переспросил про ход – какой он, голая землица или досками обшит.

– Досками, – кивнул Олег Иваныч. – Мокрыми, занозистыми… А зачем тебе те доски?

– Да затем, кормилец, – Олексаха усмехнулся. – У той убитой девки, что недавно в ручье выловили, почитай, цельный бок в занозах! – быстро выпалил он. – Видать, тащили неаккуратно…

– И я думаю, что Ставр там при делах, – Олег Иваныч скрипнул зубами. – Хотя прямых доказательств нет, отвертится. Скажет – мало ли у кого потайной ход с досками? От лихих людей-то!

– Ты поузнавай, про Ставра-то, – почесал бороду Олег Иваныч. – Тайно поузнавай, ненавязчиво. С кем живет, куда ходит, чем дышит, вообще – что за человек. Сплетни пособирай всякие.

Олексаха кивнул. Домой пошли вместе – зазноба у Олексахи была, рядом почти с усадебкой Олеговой, на Славенском, на улице Нутной, – Настена-ткачиха, чей мужик недавно в ушкуйниках на Студеное море подался.

– Настена – баба страсть какая хорошая. Статью дородна – прям боярыня, да и нраву доброго. С мужем вот только не повезло – частенько поленом ее бивал, да хорошо, его сейчас нет. Может, еще и сгинет в ушкуйниках-то – Олексаха мечтательно прикрыл глаза. На ходу покачал головой белобрысой, видно, все думал про Настену. Потом, у усадьбы уже, простился. Отдал Олегу Иванычу грамоты – заполнены толково, разборчиво – в воротах обернулся, помахал рукою.

Проводив его взглядом, Олег Иваныч поднялся в терем, посидел немного на лавке, подумал о Ставре, да, так толком ничего и не надумав, отправился спать. Завалился на лавку, прямо на волчью шкуру, вытянул ноги – гудят, что столбы телеграфные. Хорошо сегодняшний день прошел, с пользой. А ведь мог бы и не столь удачно кончиться. Если б не предусмотрительность, та, что только с опытом немалым приходит. Молодец, Олег Иваныч! Достоин быть представленным к государственным наградам – орденам и медалям – ну, на худой конец – к внеочередному званию. Скажем, к полковничьему. Судя по должности, именно такое звание ей и соответствовало. Немалое звание… Да только б не помешало и больше! Да и службу в дальнейшем поменять бы неплохо. С частной Феофилактовой – на государственную. В общем-то, для начала трамплин неплохой. Из всех лиц, подвизающихся в местном министерстве иностранных дел – сиречь – Софийском доме (канцелярии архиепископа Ионы), – именно Феофилакт, по оценке Олега Иваныча, имел большие шансы стать министром… тьфу-ты, архиепископом, после Ионы. Ловок, оборотист, умен – и не фанатик. Фанатиков-то окружение не очень-то любит. Скажем, как, к примеру, Варсонофия, духовника Ионы, – все молится да постится Варсонофий, да с таким усердием, что кое-кто из людишек его давно, фигурально выражаясь, пальцем у виска крутит, на патрона посматривая искоса. Пимен, ключник. Внешность имеет уж больно колоритную, не русскую, греческую. Нос крючком, ликом черен. Неблагостный вид, ох, неблагостный. Маловероятно, что выберут его или Варсонофия, хотя, конечно, все может статься – пути Господни неисповедимы. Но больше всего шансов – у Феофилакта. И ум у него, и внешность, и опыт экономической деятельности – игумен крупного монастыря сродни коммерческому директору какой-нибудь крупной фирмы. К тому же и этот еще у Феофилакта… плюрализм! Никогда определенно не выскажется… хотя, может, и не очень хорошо это… Значит, скорее всего, именно Феофилакт – восходящая звезда Новгородской внешней политики. Иона-то на ладан дышит. Да его еще и отравить хотят… Так, может? Нет, это уж слишком было бы не по-честному, непорядочно просто… К тому же Феофилакт тоже навряд ли устроит Ставра. А кто его, Ставра, устроит? Да черт его знает… Из этих трех похоже, что никто… А кого тогда…

Олег Иваныч и не заметил, как уснул, словно провалился в темную глубокую яму, вроде того подземного хода. Снилось ему, будто сидит он у себя в кабинете, в родном РОВД, разложил на столе дела, перебирает их – это прекратить, это продлить, это вообще похерить… а вот это продлить… и то… и это… И таких дел, что продлевать надо, набирается штук двадцать, и сроки по всем давно и не в первый раз уж сожраны, а в папках – пара листочков – заявление, объяснение да, в лучшем случае, протокол осмотра. И будто бы заглядывает в окошко (а второй этаж!) районный прокурор Чемоданов. Смотрит на просроченные дела, противно этак щурится и злобно грозит в форточку желтым костлявым пальцем. В этот момент срывается со стены карниз со шторами, скотчем недавно прилепленный, и прищемляет грозящую прокурорскую длань. Страшно вопит районный прокурор Чемоданов, рот открывши. А зубы у него длинные, вострые, да и не зубы то вовсе – ножики! И не прокурор это, оказывается, а злобный волкодлак-оборотень! Воет оборотень, Олеговой крови хочет, лапы к нему свои страшные тянет. Уворачивается от тех лап Олег Иваныч, китель свой майорский с вешалки сорвал, отбивается. А сосед по кабинету Колька Востриков хохочет, змей, громко, да оборотня по башке упавшим карнизом хлещет. А волкодлак не унимается, опять в прокурора обратился, голосом замогильным спрашивает: «Ты зачем дела заволокитил, господин майор Завойский, а? Ни одной очной ставочки не провел, допросил кое-как, экспертиз не назначил! Характеристик с места работы обвиняемых не взял! А в некоторых – так и вообще никаких установочных данных, окромя липовой справки о судимости, в последний момент на компьютере отпечатанной! Халтура это, господин майор, не работа вовсе! Потому – крови твоей хочу-у-у-у!!! У-у-у-у-у!!!»

Воет прокурор Чемоданов, лапами острокогтистыми машет, вот-вот схватит Олега Иваныча, с костями проглотит! Да еще служебным расследованием грозится! А глаза у оборотня-прокурора выпученные, оловянные… совсем как у боярина Ставра!

Проснулся Олег Иваныч в холодном поту, спрыгнул с лавки – квасу… Напился, рукою рот вытер, сел у окна, задумался. Кто его знает, может, и есть какая правда в словах Олексахиных про боярина Ставра? Да и Иону-владыку не кто иной, как Ставр, погубить задумал. Надо бы предупредить завтра владыку, чтоб пасся. Однако как и молвить про Ставра-то? Непростой человек боярин, Иона доказухи потребует. А какая на Ставра доказуха? Так, предположения только, домыслы, интуиция. А как говорил районный прокурор Чемоданов, «интуицию свою можете в жопу засунуть, суду конкретные факты нужны!». Правильно, в общем-то, говорил… хоть и оборотень!

Олег Иваныч передернул плечами. И приснится же такое! Вроде не пил вчера, рейнское только. Так рейнское это так, сироп. Ладно, покопаем на Ставра-боярина, глядишь – и нароем чего. Ну, это завтра.

Из распахнутого окна ощутимо повеяло холодом. Слава Богу, хоть не замогильным! Обычным ночным холодом повеяло, осенним. Все равно неприятно.

Зябко поежившись, Олег Иваныч захлопнул ставни, снова улегся на лавку и, натянув до подбородка теплую шкуру, уснул, на этот раз крепко, без сновидений.

В старой, но еще вполне добротной избе на улице Нутной, в двух кварталах от усадьбы Феофилакта, так же крепко спал агент – сбитенщик Олексаха. Похрапывал, положив руку на мягкую грудь дородной ткачихи Настены. Вверху, на полатях, посапывали малолетние Настенины детки – Ванюшка и Параня. Параня иногда вскрикивала во сне – на ночь рассказал дядя Олексаша страшную сказку про злобного оборотня-волкодлака.

А «злобному оборотню» – боярину Ставру – не спалось в эту ночь. Не смыкая глаз, ходил боярин по горнице – думал. О тайном соглядатае думал, коего чуть не поймали сегодня верные слуги. Чуть не поймали… Эх, упустили, раззявы! Нифонтию-тиуну – плюгавому мужичонке – велел всыпать горячих, чтоб вдругорядь проворнее был, ну, а недоросля, того, что жив остался, как выздоровеет, решил боярин продать татарам в навечное рабство. Ну надо ж такими тупорылыми быть! Татя-то заловить сумели, а вот удержать… Того не сообразить было, что хитер да коварен тать-то! Эх, как уехал на Москву Тимоха Рысь с поручением боярским – простого дела поручить стало некому. Один Митря Упадыш – да и тот пронырлив больно. Такому и верить-то можно с большой оглядкой, а лучше – вообще не верить, как, впрочем, Ставр и делал. Повязал кровью, теперь куда он, Митря, денется?

В дверь поскреблись. Митря. Легок на помине.

– Про мальчонку, недавно купленного, спрашивал, государь?

Про какого мальчонку? Ах, да… Тонкие губы боярина искривились в усмешке. Да, велел он верным людишкам прикупить на Москве отрока – для забавы. Вот привезли сегодня, по последней воде караваном… А и правда, позабавиться? Отвлечься, все равно сон не идет.

– Веди! – кивнул Ставр, ноздри его породистого носа расширились, словно у хищника, внезапно почуявшего добычу.

– И плети не забудь. Новые! – крикнул вдогонку Ставр. Митря оглянулся, кивнул угодливо – не забуду, мол, как можно.

Мальчонка оказался темноволосый, худенький. Сапожки алые, рубаха беленого холста петухами вышита, алым парчовым поясом повязана. Остановился отрок в дверях, поклонился почтительно. Ставр его за руку взял – тонка ручонка, кожа гладкая, нежная – подвел к столу, усадил, по волосам погладил.

Отрок улыбнулся доверчиво – не знал, зачем позвали. Погоди, узнаешь еще. Верный Митря Упадыш давно уже приготовил веревки да плети. Сейчас… Сейчас, сейчас…

– На, отроче, сбитня испей, горяченького. Да вон, пирога скушай. Хочешь, небось, есть-то?

– Благодарствуйте.

Мальчишка съел кусок пирога рыбного, крошки аккуратненько смел со стола в ладошку, в рот отправил.

Ставр придвинулся ближе, положил руку на мальчишкино плечо – тонкое, словно у птенчика – провел рукой по щеке, взял за подбородок, в глаза заглянул – чувствует ли, что всего ничего жить ему осталось, да и тот остаток – в адских муках пройдет. Глаза у отрока оказались светло-синие, нет, скорей голубые… голубые…

…как кафтан у того шильника! У татя мерзкого! Только цвет лазоревый и заметил оглоед недобитый…

Черт!

Вздрогнул боярин, отпустил подбородок мальчишкин. С лавки встал, заходил вдоль стола. Нервно заходил, губу покусывая.

А ведь про ход-то потайной, чай, известно теперь! И кто знает, может, сидят уже, в кустах притаившись, соглядатаи тайные? Ждут-дожидаются – чего, сами не знают. И ведь дождались бы сегодня трупа окровавленного!

Похолодело в груди у боярина. Это ж надо – чуть не попался! Нет, не время сегодня забавляться, совсем не время. И завтра не время, и послезавтра. Пока не решится загадка о соглядатае в кафтане лазоревом. Больше ничего толком не сказал слуга-то. Лицо как лицо – обычное. Волос длинный, светлый, борода узка. Боле ничего не заметил, да и темновато было. Вот ведь олух! А сам-то Ставр – не олух ли царя небесного? Ишь, забавляться вздумал! Врагам тайным на радость. Ладно, повременим покуда. Тем слаще забава выйдет!

– Митря! Проводи отрока в спальню. Да квасу ему поставь, может, пить захочет. Тебя как звать-то, отроче?

– Онцифером кличут, боярин-батюшка.

– Ну, ступай, Онцифер, ступай. Помолись за меня на ночь.

– Помолюсь, батюшка-боярин, обязательно помолюсь. Уж таковы добры люди, как ты, оченно редко случаются.

– Ступай, ступай… Ишь, разговорился… Добры люди…

Ставр хмыкнул, провожая отрока тяжелым взглядом. Взглядом жаждущего крови оборотня-волкодлака.

Утром затянули небо низкие свинцово-серые тучи, заметно похолодало. Злобные порывы северного ветра срывали с деревьев оставшиеся листья, швыряя в лицо прохожим. Улетели на юг птицы, одни только вороны сидели на голых ветках да уныло каркали, словно предвещая несчастье.

Олег Иваныч проснулся поздно. Съел приготовленную Пафнутием яичницу, выпил горячего сбитню и, несколько приободрясь, сел заниматься делами. Систематизировал картотеку. Подробненько рассмотрел все донесения, касающиеся Ставра.

Да… Не густо.

Ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Разложив березовые грамоты по плетеным коробам, частный сыщик, пока – частный, игумена Феофилакта махнул рукой и велел седлать лошадь. Того самого каурого конька – спокойного, неторопливого, не рысистого – что верой и правдой служил ему почти с середины лета. Обрядился в новый – на этот раз изжелта-красный – кафтан с узорами, надел желтые сапоги, шапку с золотистыми отворотами – посмотрелся в серебряное зеркало – плюнул. Не человек, а кенар какой-то! А что делать – серую-то одежду тут только совсем уж худые мужики носили – голь-переголь, бюджетники… тьфу-ты… не бюджетники – шильники, впрочем, одна суть…

Взгромоздился под дождем на лошадь – вообще-то уже довольно ловко – поехал. На ходу кивнул Акинфию, сторожу. Тот поклонился угрюмо, не потому, что Олег Иваныча недолюбливал – просто таким уж сам по себе был. Запер ворота, в сторожку спать отправился. Собака, Буян, в будку спряталась – дождь-то сильнее все!

Одному Олегу Иванычу охота пуще неволи. Проскакал по мощеной Славной, потом бес попутал свернуть – путь спрямить на Михайлова – увяз, еле выбрался. Плюнул, хлестнул коня, дальше уже никуда не сворачивал.

Несмотря на дождь, на Торгу было людно. Ну, не так, конечно, как вчера – плюнуть некуда, – но все-таки народишко был. Продавцы, покупатели, разносчики. Вон и Олексаха-сбитенщик. Интересно, узнал уже чего?

Кивнул Олексахе, встал у церкви Параскевы Пятницы, под вербою.

– Как Настена твоя, дожидалася?

– А как же! Все глазоньки, говорит, проглядела, уже почивать собиралась.

– Хм… Узнал чего про Ставра?

– Да так… – Олексаха замялся, – малость одна. В церковь он одну больно часто ходит. Никому, конечно, не возбраняется в любимый храм ходить. Однако уж больно далек тот храм от боярской усадьбы.

– И как далек?

– На Прусской. У стен почти.

– На Прусской? – Олег Иваныч присвистнул, действительно далековато. – Не Святого Михаила церковь?

– Она… Святого Михаила и есть. Сбегать к вечерне?

Олег Иваныч отрицательно покачал головой. Не надо никуда бегать, ни к обедне, ни к вечерне, ни к заутрене. Сам сходит. Вернее, съездит. Вот сейчас и съездит, несмотря что дождь. Был в церкви Святого Михаила на Прусской у Олега Иваныча свой человек – пономарь Меркуш. Давненько пономарь информацией не делился, уж не случилось ли что. Не мешало б проверить самолично. И еще… Ходит в эту церковь молиться одна боярыня, красотою лепа… Софья! Совсем забыл про нее Олег Иваныч, делами важными занимаясь. Теперь вот вспомнил… Стыдно даже стало – так ведь и не представился боярыне во время той случайной встречи. Стоял как дурак, очи долу уставя. Это он-то, Завойский Олег Иваныч, циник известный и до женского полу хваткий! Вот теперь, может… Нет, конечно, сначала дело. А волосы у боярыни словно золото, жаль, по здешней дурацкой моде их женщины под шапками да платками прячут, эдакую-то красу! Одним девчонкам незамужним дозволено косами щеголять прилюдно, а мужним женам да вдовицам – ни-ни! А вот если бы Софью по другой моде обрядить? Не в сарафан да летник, скажем, а… в джинсы с маечкой открытой? А еще лучше – в короткий топик с шортиками! Да, в топик, конечно, лучше.

Не заметил Олег Иваныч, в мысли приятные погруженный, как и мост проехал. Под мостом клубился туманом Волхов, ворчал неразборчиво, кидаясь в берег грязной коричневой пеной. Словно предчувствовал скорый конец своей летней воле.

На Детинце стражи словно и не было – хоронились от дождя в башнях. Увидев Олега Иваныча, выходить не стали, по одежке заметно – человек житий, не шпынь какой. Проезжая по владычному двору, Олег поднял глаза на Гришанину келью – закрыта ставнями. Ясно – опять Иона отрока по монастырям в поездку отправил. Ладно, свидимся еще… Ну, а пока – добрый путь.

Обернувшись, Олег Иваныч перекрестился на купола Софьи – главного храма Новгорода.

Проехал земляной город, миновал воротную башню, ров, свернул на Новинку. Чавкая, разъезжалась под копытами рыжая глина, голые кусты орешника сиротливо жались друг к другу.

Вот и Прусская. На углу – усадьба боярыни Софьи. Ухоженная усадьба, ворота новые, светлого дуба, – виден хозяйкин глаз. Так представилось Олегу – терем, чистая горница, дворовые девчонки прядут, песни поют, пересмешничают. Рядом, за длинным столом – сама хозяйка, боярыня… в шортиках и топике. По телику бразильский сериал смотрит.

Тьфу-ты… И привидится же! Главное – четко так, словно взаправду!

В церкви Святого Михаила на Прусской благовестили колокола к вечерне. Перекликались с колоколами соседних храмов: Вознесения, здесь же, на Прусской, Святой Катерины – небольшой, деревянной церквушки – недалеко, за оврагом. Стекался народ к вечерне, несмотря на дождь да слякоть, все больше и больше людей встречалось по пути Олегу. Мелькнул знакомый возок – не боярыни ли Софьи? Уж не в церковь ли Михаила поехала боярыня? Кажись в прошлый раз именно там она и молилась.

Не дожидаясь начала службы, Олег Иваныч отыскал агента – пономаря Меркуша – спросил про Ставра.

Услыхав вопрос, Меркуш – длинный, какой-то нескладный мужик с корявыми, как у гориллы, руками – усмехнулся в усы. Взял Олега Иваныча под руку, кивнул на место пред алтарем:

– Красавицу боярыню видишь?

Олег Иваныч вздрогнул. Еще б не видеть… В простом черном покрывале, в такого же цвета плаще, прямо перед иконой святого Михаила клала поклоны Софья. Бледное лицо боярыни казалось осунувшимся, или, скорее, такое впечатление создавалось приглушенным светом лампад, горящих тусклым дрожащим пламенем перед многочисленными иконами храма.

– Вижу боярыню, – тихо произнес Олег Иваныч. – Точно – красавица.

– Вот и Ставр так же мыслит! Боярыня-то частенько в нашу церкву ходит, а Ставр – как приедет, первым делом глазами – шасть! Увидит боярыню – так и простоит всю службу, а не найдет – выбежит из храма, только его и видели. Вот дело какое!

Ну, дела… Выходит, Ставр клеится к боярыне Софье? Клинья подбивает… козел! Если, конечно, пономарь Меркуш не врет – так с чего бы ему врать-то? Интересно, приедет сегодня Ставр? Вряд ли – не до того ему сейчас, надобно розыск производить: кто к нему вчера забирался, в кафтане лазоревом… Наверное, уже всех слуг достал боярин, да зря все. Обликом внешним ничем Олег Иваныч от обычного новгородца не отличался: такие же усы, бородка, длинные волнистые волосы – не мужик все ж, лапотник, чтоб волос под горшок стричь. Под кого угодно описание подпадет такое, хоть даже и под самого боярина Ставра. Пойди-ка, догадайся! А что кафтан лазоревый… Так полгорода в таком наряде ходит… у кого средств хватает, конечно. Самый модный в этом сезоне цвет. Ну, да и вот этот, желтый с красными отворотами, – тоже ничего, ярок, правда, уж больно – ну, так на то Олег Иваныч и житий человек, не голь-шмоль перекатная!

Олег и сам не заметил, как, что-то сказав Меркушу, незаметно оказался перед алтарем, рядом с Софьей. Перекрестился на икону, скосил глаза. Боярыня повернула голову… улыбнулась. Узнала.

Олег Иваныч как встал рядом с ней, так и простоял столбом всю службу. Даже не заметил, как и закончилось все, народишко к выходу потянулся. Софья тоже. Олег Иваныч – за ней, не отставая… Вот тут и познакомиться бы поближе… Да вот только как? Как тут принято с важными женщинами общаться? Надо было б давно разузнать у Гришани.

Садясь в возок, Софья оглянулась, нашла глазами Олега, кивнула приветливо, прощай, мол.

Поехали.

Сперва боярский возок со слугами, потом Олег Иваныч на коньке кауром, в кафтане желтом, шпага на поясе болтается – весь из себя боярин. Остановился возок перед усадьбой, открылись ворота, забегала дворня. И вдруг кто-то – хвать Олега Иваныча за стремя!

Ну, тут думать некогда! Шпага в воздух – птицей. А ну-ка!

– Не машись, мил человек, не тать я.

Мужик. Черная борода, чистый зипун. Собою вежлив. Морда знакомой кажется. Ну, еще б не знакомой… То ж слуга Софьин – Никодим!

– Боярыня немножко подождать просила, – оглянувшись, шепнул Никодим, – так ты уж не торопись, батюшка!

Олег Иваныч разулыбался радостно. Сказал, что никуда и не торопится. Наоборот, очень приятно ему воздухом вечерним дышать, гуляя и природою осенней любуясь. Это под проливным-то ливнем!

Ну, про ливень он не сказал, чего уж… все равно промок…

Никодим скрылся за воротами усадьбы. Почти сразу и вышел. Подбежал к Олегу, поклонился, что-то сунул в руку, да таков был. Исчез – как и не было.

Только записка в руке Олега осталась.

Он не удержался, развернул прочесть, несмотря на дождь. На бумаге фряжской записка, не на коре березовой! Почерк аккуратный, красивый, писано грамотно.

Только ни фига не понятно!

Ши… Мы… Ни черта не разобрать – тарабарская грамота какая-то. А может, шифр? А и в самом деле…

Ладно, опосля разберем. Сейчас домой поскорее.

Уже на усадьбе, переодевшись в сухое, уселся Олег Иваныч к столу, позвал Пафнутия, показал записку.

– Не розумлю, господине! – покачал головой тот. – Мы люди неказистые, простые, где уж нам письмена эдаки разобрать… Акинфий? Сторож-то? Не шути, господине, Акинфий грамоты не знает.

Да… Ну, блин, Софья. Конспираторша, блин.

А дождь все шел и шел, не переставая, барабанил брызгами в слюдяное окно, уныло стучал по крыше. Выл ветер, дул, прижимая к земле голые ветки деревьев, срывал с редких прохожих шапки. За городской стеной тяжело дышал Волхов.

Высыпав на пол охапку дров, Пафнутий растопил печку.

Постучав, вошел сторож Акинфий:

– Человек к тебе, господине.

Что еще за человек в такую погоду шастает?

– Звать ли?

– Да зови, зови.

Простучали по ступенькам крыльца шаги. Невеселые шаги, шаркающие, какие-то слякотные.

– Можно к тебе, Олег Иваныч?

– Заходи, коль пришел.

Олег оторвался от грамот…

– Батюшки святы! Гришаня! В кои-то веки… Ну, проходи, проходи, гостюшка, не стой столбом у порога… и так вон с тебя сколь воды налилося. Говорят, дождик на улице?

Гришаня чуть улыбнулся, видно, что через силу.

Мокрый темный кафтан с серебряными застежками, спутанные волосы, бледное лицо.

– Эй, Пафнутий… Где там моя чистая рубаха? Иди-ко, Гриша, переоденься, а то, не ровен час, простудишься. Эва, вымок-то, словно вплавь ко мне добирался!

– Да лучше б, наверное, и простудиться, Иваныч… – грустно ответствовал отрок и послушно вышел вслед за Пафнутием.

Через минуту вернулся. Тонкий, мокрый, смешной, в белой Олеговой рубахе – туда три таких Гришани поместятся, и еще место будет. Уселся на лавку, хлебнул сбитня, кивнул благодарственно.

Понял Олег Иваныч – гложет что-то отрока, иначе с чего б вот так, на ночь глядя, сюда переться? Да еще в ливень. Понял это Олег Иваныч, да виду не показал – не принято было тут сразу с вопросами налетать – захочет гость, сам все расскажет, грусть-печаль свою поведает. За тем ведь и пришел.

– Боюсь я, Олег Иваныч, – проводив глазами ушедшего прочь Пафнутия, прошептал Гришаня. В глазах его синих страх лютый таился.

Олег Иваныч вопросительно посмотрел на отрока.

– Третьего дня ко мне боярин Ставр захаживал, – вздохнув, молвил тот. – О книжной премудрости поначалу беседы вел, а потом…

Гришаня сглотнул слюну и замолчал, уставясь невидящим взглядом в стену.

Затем продолжил с видимым усилием:

– Потом начал рассказывать про меня… мне же… Про то, как со стригольниками знаюсь, про глумы да кощуны, про речи крамольные. Есть, говорит, и послухи… Готовы на владычном суде присягнуть…

– Эх, Гришаня, Гришаня, предупреждали ж тебя про глумы. И я, и Феофилакт-игумен…

– Предупреждали… да я ж не думал, что так станется… Что кто-то глядит за мной, приглядывает. И раньше замечал, что пропадало кой-что из кельи… Листки с парсунами, стишата. Да думал, Бог весть, может, сам девал куда.

– Думал он… Ладно, – Олег Иваныч махнул рукой. – Короче, отрок: что тебя просил сделать Ставр? Только конкретно, без этих твоих мудрствований…

– Боярин Ставр просил меня убить владыку Иону! – четко произнес отрок. – А именно: подсыпать ему в питие яду. Все. Боле ничего не просил.

Да-а…

Ясненько! Впрочем – ничего нового.

Олег Иваныч тут же вспомнил подслушанный разговор Ставра с Митрей. Значит, вот кого они решили использовать. Гришаню! Ай да боярин! Хороший ход, кто ж на Гришаню подумает? Иона его поддерживает, да и родственник все-таки, хоть и дальний. И близок отрок к владыке – по премудрости книжной касанье имеет. А на другого кого из владычных ближних… ну-ка, Ставр, надави-ка, попробуй! На Варсонофия, на Пимена-ключника, да хоть на того же Феофилакта! Рискни здоровьем… Неизвестно, как Варсонофий с Пименом, а уж Феофилакт-то точно Ставра не любит. И это еще мягко сказано. Интересно, на чем конкретно попался Гришаня?

– Давай-ко, отроче, выкладывай все свои прегрешения, а потом уж вместе посмотрим. Может, и надумаем чего… Только предупреждаю сразу – все рассказывать честно и без утайки! И со всеми подробностями! Начни со стригольников. С кем ты там общался-то? Поди, с отцом Алексеем?

– А ты откуда его знаешь, батюшка?

– От верблюда! Кто тут вопросы задает, а, Гришаня?

– Молчу, молчу. Умолк уже.

Как выяснилось из допроса, все Гришанины прегрешения по отдельности вовсе не выглядели такими уж и страшными. Ну, сходил пару раз на собрание стригольнической общины, послушал проповеди отца Алексея – человека, между прочим, весьма неглупого – и что же? Велик грех, конечно, да замолить можно. Далее: глумы да кощуны. Сиречь – глумление над святой церковью, да кощунственное сомнение в некоторых догматах веры. Тут дело серьезнее. Нехорошей статьей пахнет. Штрафом огромным – а откуда у Гришани такие деньги? Тогда – ссылка в дальний монастырь на веки вечные – это в лучшем случае. В худшем и говорить не стоит… Впрочем, сие прегрешение еще доказать надобно. Рисунки глумливые? А кто сказал, что они именно из Гришаниной кельи? Он что, их подписывал?

– Подписывал, Олег Иваныч.

– Вот идиот-то! Пес преглупейший. Рисовать – рисовал, но зачем подписывать-то?

Гришаня неожиданно улыбнулся и пояснил, что уж больно красивы картинки получились… те, которые «глумы».

– Красивы… Тьфу-ты! Знаешь, что это? Гордыня! А что есть гордыня?

– Смертный грех.

– Вот, вот! Вот теперь думай, как бы глазоньки твои красивые железом каленым не выжгли. Да только реветь сейчас не вздумай, не до того. На вот, кваску хлебни лучше. Что еще так за тобой имеется? Надеюсь, не кража государственной собственности в особо крупных размерах?

Нет, следующим Гришаниным грехом оказалась не кража… Дело похуже было. Называется: «осквернение христианских праздников языческими сексуальными игрищами». Именно так записал бы диспозицию данной статьи Олег Иваныч. А конкретно: бегали в ночь на Ивана Купалу несколько отроков с отроковицами же по лугам в чем мать родила. В том числе и Гришаня. На качелях качались. Потом через костер в том же виде скакали. Потом… В общем, предавались блуду. И это за пять с половиной веков до сексуальной революции! Ну, блуд – ладно… Раннее начало половой жизни тут в порядке вещей. Только не в ночь на Ивана Купалу! Блуд блудом – в данном случае дело не в этом. В язычестве поганом, вот в чем! Костры, качели… Будут тебе и качели – «дыба» называются – и костер, может статься, будет… Хоть и гуманен суд новгородский, да бывали случаи. Лет двадцать назад сожгли тут одних за грехи куда меньшие…

– Чего шлялся-то по лугам этим?

– Так весело ж!

– Весело ему… Ну, веселись теперь. А вообще – хорошо, хоть про меня вспомнил. Теперь вместе думать будем, как быть. Подай-ка квасу. Яд-то тебе даден уже?

– Нет еще… – Гришаня покачал головой, улыбнулся несмело.

Олег Иваныч задумался. По идее, лучше б было рассказать все Ионе, да вот только проклянет потом владыко Гришаню, родственничка своего незадачливого. На веки вечные проклянет и грехи замаливать в монастырь дальний отправит – к бабке не ходи. А ведь, кроме Ионы, еще и Пимен имеется, и Феофилакт, и Варсонофий. Да еще митрополит в Москве, церкви глава православной. Кто их знает, как они в таком разе к отроку отнесутся? Уж больно много всего набирается. Нет, ничего говорить Ионе не надо, а предупредить тайно нужно. Инкогнито. Чтоб опасался яда. А яд этот у Ставра пускай отрок возьмет… А может, не брать? Вообще, лучше б Гришане свалить куда подальше.

Услыхав про «куда подальше», Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся.

Олег Иваныч усмехнулся… Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался – было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку – это само по себе было уже большим делом. Тем более – не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил – «отца вместо»…

Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка…

Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше?

– Не фиг, – тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч. – Понимаю, что трудно. – Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: – Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо.

Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное…

Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился.

Щ – под Б, Ш – под В, и так далее.

Гласных букв почему-то не было вовсе.

– А они и не меняются, – обернувшись, пояснил Гришаня. – То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице – нижняя соответствует, и наоборот… Видишь?

Олег Иваныч кивнул.

– А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду… Вон, буквы-то все выписаны.

Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы…

«Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat. Софья».

Ниже была приписка: «Встречи жду».

Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной – сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут!

«Могущественный враг»… Ну, это, знамо дело, – Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет.

«Встречи жду». Ах, Господи…

Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.