Глава 9
Ладога – Новгород. Лето 1474 г.
Гроза похожа на взгляд палача,
Ливень похож на нож,
И в каждой пробоине блеск меча,
И в каждой пощечине – дождь.
Константин Кинчев, «Новая кровь»
Стояли белые ночи. Парило. Над озером Нево клубился ночной туман. Тихо шелестели волны. А где-то к югу, в болотах, кричала выпь. Порывы легкого ветра шевелили ветви высоких сосен. Сосны казались черными на фоне светлого неба. Далеко за лесом догорали малиновые остатки зари, а с севера наползала огромная сизая туча. Погромыхивало.
На низком берегу, в дельте Волхова, громоздились полускрытые туманом огромные темные тени, напоминающие скелеты китов. То были строящиеся корабли – быстрокрылые каравеллы, основа будущей морской славы Великого Новгорода. Часть судов уже почти готова – по крайней мере, корпус – их осталось только проконопатить, просмолить да поставить мачты. Леса вокруг хватало. Здесь же, рядом с верфью, лежали на куче опилок заранее приготовленные бревна. Пахло древесной смолой, стружкой и дегтем.
Чуть вдалеке, шагах в пятистах от верфи, располагался небольшой острожек – три избы и часовня, обнесенные новеньким тыном. Рядом с кораблями, у мыса, стоял маленький домик – сторожка с покрытой свежей дранкой крышей и крыльцом в три ступеньки. У крыльца дремал на цепи здоровенный лохматый пес. Пес ворчал во сне, поднимая ухо, прислушивался. Относился к порученному делу серьезно, чего никак нельзя сказать о стороже, дремавшем в домике. Впрочем, и сторож, нанятый ладожский мужик, тоже спал вполуха. Надеялся на пса. Ежели что – залает, проклятый.
Пес вдруг встрепенулся, вскочив, гулко залаял. Выскочил на улицу всклокоченный сторож. А пес все не унимался, лаял, рвался с цепи куда-то к лесу. Сторож не успел ничего понять, как мимо крыльца прошмыгнул быстрый серый клубок. Заяц! Ах, мать ити, жаль лук со стрелами не прихватил! Была бы к обеду дичина. Правду говорят, что их тут тьма, зайцев-то. Ишь, псина-то никак не уймется. Силки, что ли, завтра поставить? А и правда! Попадется зайчишко – все приварок.
Сторож сладко зевнул и, посмотрев для приличия по сторонам, скрылся в сторожке – спать. А и что еще делать-то? Ежели худые какие люди нагрянут с Нева-озера – так на то на той стороне крепость есть. Там уж не проспят, увидят, забьют в колокола, из пушки выстрелят. Да и откуда быть худым-то? Со свеями – они там, на западном берегу, в Кексгольме – вроде мир. Конечно, пошаливают – и те и наши, пограбят иногда друг дружку да пожгут. Но большой войны нет. А худой мир всяко лучше доброй ссоры.
Снова залаял пес, загремел цепью. Видно, многонько тут дичи, правду прежний сторож рассказывал. Впрочем, предупреждал, что посматривать надо – во прошлом месяце несколько кораблишек сгорело, почти готовых. Да не простых лодей, а новоманерных, каравелл трехмачтовых, с парусами в несколько рядов – залюбуешься. Идут ходко – куда там лодьям да коггам. И почти против ветра могут – разными боками-галсами. Вот их-то и пожег неведомо кто. Ведь и не дознались. Рабочие поговаривали, от молнии корабли те сгорели. Грозища в ту ночь была страшная. Сторож тем разговорам верил. Знал, грозы тут такие бывают – не приведи Господи! Вон и сейчас – ух, тучища-то!
А пес все лаял. Сторож аж на голову шапку натянул, уши прикрыв. Потом не выдержал, снова выглянул с крыльца. Ох, мать честная, снова заяц! Ладно, завтра силки поставим.
Ушел с крыльца, боязливо покосившись на тучу, закрыл поплотнее дверь. Того не видел, что совсем рядом, в кустах за большим камнем, сидели двое. Оба неприметные, серые, в армячишках заячьих. Один – высокий, с бороденкой узкой. Второй – покруглее, пониже, бородища лопатой.
Высокий держал в руках большой мешок, на дне которого что-то шевелилось. Он сунул руку в мешок и, словно фокусник, вытащил оттуда… зайца! Развязал веревку, стягивающую лапы. Беги, серый, отвлекай собачку со сторожем.
Еще пуще зашелся пес в лае. А сторож уж больше не вышел. Больно надо!
Прятавшиеся в кустах переглянулись и быстро пошли к кораблям. Тот, что пониже, нагнулся, прихватил оставленное кем-то из рабочих ведерко с тягучей смолой. Плеснул на торчащие, словно ребра, шпангоуты, достал кресало…
Высокий перехватил его руку, показал на тучу – погоди, мол. А чего ждать-то? Дождя? По дождю и возвращаться придется. Высокий махнул рукой – ладно, поджигай. Политые смолой стружки, затрещав, вспыхнули разом. Высокий кинулся к соседнему кораблю…
И в этот миг вспыхнула молния. А потом так громыхнуло!
Пес у сторожки заскулил, сердечный, да спрятал голову в лапы – боялся грозы, чего уж.
Молния сверкнула еще раз… и еще… и еще… Гром – канонадой.
Сторож глянул в окно. Мать честная, ведь горит что-то! Босиком выбежал на крыльцо. И в самом деле! Горели три корабля. И как горели! Словно костры на Ивана Купалу. Ох ты, Господи! Вот она, молния-то, что натворила, проклятая…
Перекрестившись, сторож бросился к острогу, пригибаясь и крестясь на бегу при каждом ударе грома. Почти добежал уже – и тут ударил дождь! Сразу же вымокший до нитки, сторож застучал в ворота. Где-то за тыном забегали, заругались, ударили в колокол – и сами уже разглядели огонь.
А дождь припустил со страшной силой, зашумел, забарабанил по крышам, серебристым от частых вспышек молний.
Две почти готовые каравеллы выгорели изнутри полностью – что им дождь. А те, что были недавно начаты, практически не пострадали – ливень быстро потушил пламя. Да и рабочие тоже не дремали. Проснувшись, похватали ведра. Кто-то из начальства – похоже, господин Жоакин Марейра – в сердцах зарядил сторожу в ухо. Не фиг спать в этакую грозищу! За верфью смотреть надо, на то и нанят.
Присланный из Новгорода для расследования прошлого пожара Олексаха метался вместе со всеми, да потом плюнул. Чего там! Что могло, сгорело уже. Видно, и вправду молния, впрочем, если и были какие следы, так ливень все смыл. Махнул рукой да решил с утра, как дождь кончится, порыскать вокруг верфей, посмотреть.
Посмотрел, порыскал… Все, что увидел, подробненько описал в докладе.
«Великого Новгорода посаднику, боярину Олегу Иванычу Завойскому пишет Олександр с Ладожской верфи.
Июня шестого дня приключилась у нас гроза великая, и от той грозы две каравеллы сгорели полностью и одна наполовину. Остальное потушили.
Утром осмотрел все со тщательностью. Нашел: ведерко обгорелое со смолою опрокинуто в трех с половиной шагах от остова судна; мешок, большой, мокрый – за камнем, в кустах; от сторожки в двух десятках шагах, ближе к лесу. Следов человечьих или звериных не обнаружил, потому как ливень, зараза. Ведерко рабочие признали – их ведерко, там и оставили с вечера, на верфях, у них таких ведер много. Мешку же хозяина не нашлось. Более ничего обнаружено не было.
Мыслю – от молнии корабли сгорели.
Писано июня седьмого дня, сразу после пожара. В чем заверено собственноручно.
Старший дьяк Гордиев Олександр».
Прочитал письмо Олег Иваныч. От молнии? Бывает. И довольно часто. Правда, как-то уж слишком часто. Второй случай за месяц. Надо поставить в известность Совет Господ, пусть решают. Впрочем, можно и самому съездить, проветриться. Никаких неотложных дел в городе нет: московская агентура выловлена, цены на хлеб ограничены, литовское посольство пока не вернулось. Застряли в Пскове. Ну, пусть договариваются.
…Он приехал на верфь в середине июня. По-прежнему стояла жара, которую смягчал лишь налетавший с озера ветер. По голубому, выгоревшему на солнце, небу лениво ползли тонкие белесые облака.
Посланная ладожским посадником вместительная лодка с тремя парами весел мягко ткнулась носом в пологий песчаный берег. Олег Иваныч соскочил на песок, за ним выпрыгнула охрана. В Ладогу-то приехал с солидным экскортом – по должности положено. А сюда взял двоих. Чего зря светиться?
Вот и острожек. Высокий заостренный тын. Крытые дранкой избы. С верфи – стук топоров и ругань. Порывы ветра лениво покачивали распахнутые настежь ворота. В самой большой избе кто-то громко ругался. Причем явно не по-русски.
Олег Иваныч взбежал на крыльцо, толкнул дверь.
Приглашенный иностранный специалист португалец Жоакин Марейра шастал по чисто выметенной горнице из угла в угол и раздраженно плевался, держа в руках какую-то бумагу. На столе, на лавках, на сундуках и скамьях – повсюду разбросаны чертежи и инструменты.
Увидев вошедшего, Жоакин удивленно похлопал глазами и… распахнул объятия.
– Рад! Рад! – с сильным акцентом, но по-русски. Крикнул куда-то в смежную горницу: – Льешка, хей, Льешка! Давай вина!
Жоакинов слуга, Лешка, тут же сбегал в погреб и вернулся с большой глиняной крицей:
– На здоровье, Федор Михалыч. Холодненькое!
Олег Иваныч хмыкнул:
– Ишь, как тебя тут кличут, по Достоевскому. А почему Федор Михалыч?
– Не знаю. Загадочный русский душа…
По словам Жоакина, Олексаха с утра куда-то отправился, но к обеду обещал быть. Он и пришел, как сказал, к обеду. Олег Иваныч едва успел искупаться – смыть дорожный пот. Блаженствовал теперь в тени, на завалинке, с большой кружкой рейнского.
Жоакин ушел на верфь, оставив на столе бумагу, из-за которой ругался. То было письменное заявление, написанное третьего дня двумя немецкими инженерами, недавно приехавшими, между прочим. Заявление об уходе. Гамбуржцы Герхард Краузе и Клаус Венцель сообщали, что не имеют больше желания работать у герра Жоакина, так как их не очень устраивают условия труда.
Не очень устраивают? Интересно, а где они найдут лучше?
А и правда, где?
– Как думаешь, Олександр?
Олексаха усмехнулся. Хотел вставить срамное слово, да постеснялся. По специальности немцы эти вряд ли здесь что найдут. Если только на Белом море.
– Но ведь, по-видимому, нашли же! Что, больше никто на Нево-озере лодей не строит?
– Строит. Да так, по-нашему, безо всяких там заморских хитростей. Но то далече, к северу. Вряд ли они туда подалися – себе дороже выйдет.
– Ну, запишем пока в загадки… Надеюсь, микрочастицы на пожаре собрал?
– Ты про что, Иваныч?
– Про… тьфу ты! Про мелочь всякую.
– Из мелочи – только ведро со смолой да мешок.
– Знаю, знаю. Ведро работники своим признали, так?
– Так, да не совсем. Я уж тут совсем замылился, но выяснил. Пять ведер всего было. Да не казенных, своих. У каждого – своя метка. У кого буквицы, у кого цветы. А на том ведре – василек. Я проверил – ни у кого на верфи такой метки нет! Значится…
– Значится, и не было его у работников. Кто-то с собой принес, подстраховался. И этот кто-то, по-видимому, потерял и мешок. Что за мешок, кстати?
– Мешок как мешок. Обычный. Да вот, хоть сейчас принесу.
Олексаха ушел за мешком, оставив Олега Иваныча в глубоких раздумьях. По всему выходило, прошляпил кого-то сторож. А допросить бы…
– Допрошен в подробностях, – заверил вернувшийся с мешком Олексаха. – Вот…
Он протянул Олегу Иванычу исписанный лист бумаги, произведенной на мануфактуре Панфила Селивантова.
Олег Иваныч замолк, вчитался… Гроза, собака, зайцы…
– Какие еще зайцы, Олександр?
– Да обычные, серые… Их тут пропасть.
– Вот что, Олександр. Нет ли у тебя здесь знакомого охотника? Только не с верфи, а, скажем, с Ладоги?
– Ежели поискать, так сыщется.
– Вот и сыщи. Да поспрошай его про зайцев подробно. Где водятся, да какого размера, да скачут ли стадами по побережью? После доложишь подробно. Да… Крикни моим – пусть готовят лодку в Ладогу. Скатаюсь проветриться.
Грузно катил свои воды седой Волхов. Среди лесов, болот да приземистых холмов, поросших корявыми соснами. Пользуясь попутным ветром, на лодке поставили мачту с парусом. Убрали весла – понесло и так, кормщик только успевал перекладывать руль.
Вот и Ладожская белостенная крепость. Говорят, по ночам ее стены отливали истинным серебром… Ну, на такие тонкости Олегу Иванычу плевать – пускай бездельники стенами любуются, а ему работать надо. Правда, инкогнито не удалось высадиться – стражники на вымоле сразу признали. Пришлось вместе с посадником Ладожским отстоять обедню в Георгиевском соборе, как и стены, из серебристого известняка сложенном.
Нравился собор Олегу Иванычу. Еще в прошлый свой приезд отметил он красоту неброскую, киоты, лампадки тлеющие. Да народ ладожский, богобоязненный. Не то что циники-новгородцы. Поклоны бил от души да от сердца.
После обедни пошел в приказные палаты, опись товаров проходящих затребовал. Ведется ли?
– Ведется, ведется, господине! – закивал кудлатой башкой ладожский посадник. Щелкнув пальцами, мигнул дьякам.
Те принесли требуемые бумаги.
Олег Иваныч вдумчиво прочитал все подряд. Чего искал? Сам не ведал. Однако отметил для себя некий товарец – канаты да смолу, что гнали мимо крепости в огромном количестве. Оно и понятно – для верфи. Правда, уж больно много. Ну-ка, бортовые описи покажите. Так…
«Луфидия», свейский когг. Товар – пенька, смола да деготь. Пункт назначения – Висбю. Ну ни фига ж себе! Что, на Готланде своей смолы мало? Если и мало, так легче из Польши привезти? Там смолокурен полно. Гораздо дешевле выйдет… Интересно.
Вот еще одно судно, «Светоч Гетеборга». С тем же грузом. И туда же, в Висбю. Что, порт назначения поленились разный придумать? Или никто и не допытывался особо?
Да и больно мало кораблишек-то – это по высокой воде, в самый-то смак! За три дня всего два? Такую лапшу софийским дьякам вешать – и те не поверят. Значит, проходили беспошлинно. И наверняка есть среди них и с пенькой, и со смолой, и с дегтем. И не в Висбю они все шли, а гораздо ближе. Вот только куда?
Ладно, запомним…
Что еще верфям нужно, кроме всего вышеперечисленного? Правильно, работнички.
– А что, господа дьяки, артели с Ладоги в последние месяцы уходили куда ль?
Выяснилось, уходили. В основном, плотницкие. Так-так…
– Католического костела в городе нет ли?
– Что ты, что ты, батюшка!
– Ладно креститься. Пошутил я. А вином заморским кто торгует? Никифор Фомин… Лабаз у стены… Ясненько.
Велев охране ждать в лодке, Олег Иваныч выбрался на берег у самой стены, в виду длинного приземистого лабаза, сложенного из скрепленных известкой камней.
В тени лабаза, на травке, похрапывали двое мордатых парней в красных шелковых рубахах. Приказчики? Раз приказчики пьяны, хозяина в лабазе нет. Может, то и к лучшему.
Олег Иваныч заглянул в распахнутую дверь лабаза. Двое подростков за дубовым прилавком азартно играли в зернь и ругались. Причем оба – по-немецки. Ну, то в новгородской земле не диво. Не Москва, чай, безграмотностью своей кичившаяся.
– Эй, майне геррен! – не особо заботясь о чистоте языка, окликнул Олег Иваныч. – Вайн! Вайн! Ферштейн?
– Яволь, майн герр!
Бросив игорный стаканчик, мальчишки вытянулись по стойке «смирно», словно заправские солдаты вермахта.
– Чего изволите, любезнейший господин? – разглядев в клиенте земляка, почтительно осведомился по-русски один из мальчишек. По-русски-то по-русски, но, по всему чувствовалось, ему больше приходилось общаться с иностранцами.
– Романея, мальвазия, бургундское? Что господину угодно?
– А что чаще спрашивают?
– Ну… Вот, к примеру, господин Венцель хвалит белое рейнское.
Господин Венцель? Уж не тот ли, что уволился с верфи? Кажется, тот… Очень интересно!
– И как часто он его берет, рейнское, этот господин Венцель? Вперед заказывает? Молодец! На лодке возите?! К озеру?! А там? Ах, там другая лодка забирает вместе с припасами… Ну, то мне не интересно, я ведь у вас про вино спрашивал.
Дальше, памятуя золотое правило Штирлица, о том, что больше всего запоминается последняя фраза, Олег Иваныч с видом заправского алкоголика перепробовал все имеющиеся в лабазе вина. После чего и ретировался, поблагодарив мальчишек и прикупив бочонок бургундского.
А приказчики на траве так ведь и не проснулись, собаки! Ну, спите, спите…
В острог вернулись к вечеру. Солнце еще не зашло, тяжело висело над волнами оранжевым апельсином. Вернувшиеся с верфи работники ужинали – варили уху на кострах у самой воды да пекли в золе ракушки. Хлебом – в счет заработка – их снабжал Жоакин, Федор Михалыч. Он уже не раз подкатывал к Олегу Иванычу: хорошо бы выпить. Да Олег Иваныч его как бы не замечал. Не до выпивки, честно сказать. Кстати, у Жоакина-то и можно кое-что выспросить.
– Сеньор Марейра, нет ли у вас карты ближайшего побережья?
Такой карты у Жоакина не было. Зато нашелся в артели человек, ладожский рыбак, который сумел изобразить ее по памяти, да еще со всеми глубинами.
Олег Иваныч удовлетворенно осмотрел поданный лист пергамента – бумага здесь была дефицитом, уж больно быстро отсыревала. Повернулся было к португальцу…
Но тут вошел запыхавшийся Олексаха:
– Зайцы здесь вовсе не водятся, Олег Иваныч! То есть водились когда-то, и во множестве. Но года два их уже не видали. Может, суше стало, а может, наоборот, мокрее.
– А вот теперь идите сюда оба, – Олег Иваныч разложил на столе нарисованную карту. – Жоакин, если бы ты захотел заложить новую верфь? Не здесь, а рядом, верстах так в десяти—пятнадцати. Ты бы где строить стал?
– Ну… Скорее всего, вот здесь, в заливчике, между мысами Княжой и Сафоша. Очень удобно. Ну, или… Вот, к северо-востоку…
Дня через три под вечер вышла в озеро рыбацкая лодка. Щурясь от лучей клонящегося к закату солнца, двое мужичков снимали сети. Больше, правда, по сторонам смотрели, чем на улов. Улов, правду сказать, весьма неказист: пара ершей да несколько красноперок.
– Ну, на уху хватит! – один из рыбаков подкинул на руке серебристую рыбину.
– Вот они, Олег Иваныч! – произнес сидевший на корме Олексаха. Кивнул на излучину Волхова, где примерно в полуверсте от лодки появилась темная точка. Челн. Узкий, выдолбленный из одного ствола. Пара мелькающих весел.
Олег Иваныч натянул поглубже круглую шапку, узнал приказчиков. Тех, что везли сейчас белое рейнское некоему герру Венцелю.
А вот и другие! Ходко, под парусом, идущая лодка.
Заметив «рыбаков», на лодке спустили парус и укрылись за небольшим мысом. Челн с приказчиками быстро попер туда же.
– Ишь, нагнали волну, черти! – вычерпывая из лодки воду, выругался Олексаха. – Однако не напрасно я вчера с приказчиками в Ладоге пьянствовал. Вызнал ведь, когда вино повезут!
– Молодец, молодец, хорошо поработал, – похвалил Олег Иваныч. – Теперь пора в острог, спать.
– Как – спать? Мы что, за ними не…
– Нет! Вернее, да. Но чуть позже. Чего их зря гоношить?
Под утро, когда багряный круг солнца едва угадывался за покрытым перистыми облаками горизонтом, вылетел из острога небольшой отряд всадников. Олег Иваныч с охраной, Олексаха и напросившийся с вечера Жоакин – скучно ему, видите ли, на верфи стало в последнее время, приключений захотелось, кровь разогнать да сердце потешить.
Олег Иваныч его хорошо понимал – сам ведь, считай, за тем же сюда и приехал. Ведь не посадничье это дело – самолично расследованием заниматься. На то исполнители есть – вот типа Олексахи. Так что можно вполне сидеть сиднем в Новгороде да читать донесения о ходе следственных действий. Что, Олексаха сам бы про другую верфь версию не выдвинул? Выдвинул бы рано или поздно. Заметил бы подозрительную лодку. Правда, у Олега Иваныча это все гораздо быстрей получилось. Опыт…
Они неслись по побережью вдоль кромки прибоя, сквозь колючие заросли вереска и шиповника, меж высоченных сосен, похожих на корабельные мачты. И восходящее солнце светило им в спины.
Крепость – высокая деревянная башня, пахнущая свежей смолой, – появилась внезапно. Но все же не настолько внезапно, чтобы всадники на успели спрятаться. Скрылись в небольшом распадке, густо поросшем молодым ельником.
В принципе, Олег Иваныч ждал чего-то подобного. Ну не могло же быть так, чтобы неизвестный хозяин подпольной верфи оставил ее безо всякой охраны. Правда, основное внимание сторожей должно быть приковано к озеру – именно оттуда следует ждать неприятностей, а не со стороны леса. Берега здесь пустынные, торговые пути неблизко – лихим людишкам делать нечего. Шведам тоже далече добираться, да и тем легче все-таки морем. А тут…
– Я бы тут, конечно, поставил на всякий случай пару ловушек, – спешился Олег Иваныч. И еле успел схватить за рукав Жоакина, отошедшего по малой нужде в сторону и едва не свалившегося в скрытую лапником яму!
– Гляньте-ка, тут и тропинка! – обнаружил Олексаха. – На ней и ловушку вырыли. Эх, неловок ты, Жоакин.
Послышался свист.
Олег Иваныч приложил палец к губам, прислушался.
Свист повторился. Где-то впереди раздался стук копыт. Стук приближался. И наконец на полянку перед ямой вырвался отряд всадников в легких серебристых кольчугах и островерхих шлемах. Едва показавшись, они тут же рассредоточились по лесу, давая о себе знать лишь позвякиванием оружия.
– А ведь они нас окружают! – догадался Олексаха. – И много же их! Десятка два. А нас семеро.
– Эй, шпыни! – зычно закричали из ближайших кустов. – А ну, бросай оружие да выходи вон под ту сосенку!
– Ага, дожидайтесь! – съязвил Олексаха и тут же пригнулся. В ствол дерева на высоте его головы впилась длинная ясеневая стрела.
– Выходи! Не то пожжем всех!
Олег Иваныч пожалел, что не прихватил с собой аркебуз. Хотя зачем аркебуз-то?
Эх! Олег Иваныч вложил в ножны меч. Вскочил в седло. Выехал на поляну.
– Сходь с коня! – гаркнули из лесу.
– Я – посадник Господина Великого Новгорода! – скрестил руки на груди Олег Иваныч. – И пока ничего против вас не имею. Выходите же и не прячьтесь по кустам.
В кустах, очевидно, совещались.
А паршиво это – быть открытой мишенью. Хоть и надеялся Олег Иваныч, что все пройдет как надо… Чужие воины переговаривались явно с новгородским выговором… Тем не менее накатывала нехорошая мысля: а что, если… Вот сейчас… Вот просвистит стрела – не успеешь и увернуться. Он ждал этого свиста, готовился резко пригнуться к седлу и дать шпоры коню.
Но свиста так и не последовало. Правда, и на поляну никто не вышел. Видно, кого-то ждали. Прошло минуты две. Олегу Иванычу они показались вечностью.
Снова раздался стук копыт. В кустах зашумели, послышался чей-то повелительный голос. И на вороном коне, покрытом богатой, шитой золотом попоной, на поляну выехал пожилой господин. Поджарый, чернявый. С бородкой по английской моде – веником.
– Ба! Знакомые все лица! – облегченно хохотнул Олег Иваныч. – Душа моя, Симеон Яковлевич!
– Батюшки! Никак Олег Иваныч?! – натянуто улыбнулся боярин, бывший не так давно тысяцким. – Вот уж не ожидал тебя встретить! Что ж ты тут делаешь, позволь спросить?
Глаза боярина смотрели настороженно, жестко. Будь на месте Олега Иваныча кто другой – вряд ли ушел бы живым.
– Что делаю? Грибы собираю! Заодно вот тебя встретил. Теперь уж зови в гости. Только не говори, что ты тут проездом. Все равно не поверю. Что наших мастеров переманил – за то винить не стану, тут всяк сам выкручивается. А вот насчет пожара…
– Какого пожара? – Симеон Яковлевич удивился вполне искренне, даже подпрыгнул в седле.
Неужели ни при чем он?
Оказалось, да, ни при чем. Не имел отношения к пожарам Симеон Яковлевич. У самого третьего дня почти готовую каравеллу спалили.
– Вот наши вас за поджигателей и приняли! – угощая гостей вином, смеялся боярин. – Хотели там и пожечь, в ельнике. Да как ты сказал, что посадник, – сразу за мной послали. Я-то, грешным делом, подумал – самозванец какой выискался… Ты пей, пей! Хорошее рейнское! Да не смотри на меня так, Олег Иваныч! Вот те крест, не жег я твои кораблишки!
– Я на тебя уж и не думаю. Думаю – тогда кто?
– И меня этот вопрос весьма интересует…
Для Симеона Яковлевича потеря даже одного корабля была весьма ощутимой. Настолько ощутимой, что он даже предложил действовать в этом вопросе вместе.
Вместе так вместе! Тогда надо думать – а кто мог бы? Кому выгодно?
Не просто думали. Активно прорабатывали все, даже самые нелепые, версии. Это только дураки сразу ногами работают – умные прежде думают.
Олексаха аккуратно расчертил листок бумаги. В углу тиснение: «Произведено на мануфактурах Панфила Селивантова в Новгороде». В левой части писали все, что работало на выдвинутую версию, в правой – против.
Итак, версия первая. Шведы.
«За».
Они рядом. Чего тут плыть-то! Из Кексгольма через озеро – раз плюнуть. А навредить новгородцам для шведов – милое дело.
«Против».
Позиции регента Швеции Стена Стуре хоть и укрепились после победоносной войны с Данией, однако врагов у него хватает и внутренних, и внешних. Из внешних самый опасный – Ганза. В перспективе Швеция может надеяться на союз с Новгородом именно против Ганзы и портить сейчас отношения вряд ли будет.
Нет, с большой долей вероятности, шведы тут ни при чем.
Тогда версия номер два. Ганза.
«За».
Новгородские каравеллы – явные конкуренты ганзейской торговле на Балтике. Ежу понятно, зачем их новгородцы строят. Уж, конечно, не по Нево-озеру плавать. Уничтожить новгородский морской флот в зародыше – кровное дело Ганзейского Союза.
«Против».
Отношения с Ганзой восстановлены в прежнем объеме еще два года назад, в 1472 году. Причем в основе все тот же Нибуров мир, по которому ганзейцы имеют явные преимущества перед новгородцами. Чего ж им, собакам, еще надо? И так всего добились. Снова портить отношения – рыть могилу своей же торговой выгоде.
Вряд ли Ганза.
Третья версия. Ливонский Орден.
«За».
У Ордена великолепный флот, и ливонцы вовсе не заинтересованы в конкурентах.
«Против».
Так их шведы через Неву и пустили!
Версия четыре. Татарский хан Ахмат.
«За».
Так ничего и не придумали – зачем бы ему новгородские корабли жечь?
«Против».
Новгород с Москвой в контрах – и Ахмат тоже. С чего б ему лезть против Новгорода?
Версия пятая. Московский Великий князь Иван.
«За».
Ненависть к Новгороду. Желание ослабить Республику перед новым карательным походом, который явно скоро последует.
«Против».
Уничтожена практически вся московская агентурная сеть в Новгороде. Вряд ли московиты ее смогут быстро восстановить. Не до того сейчас Ивану, честно говоря: татары достают да собственные родные братья. Нет, вряд ли и Иван.
Обсудив все выдвинутые версии, остановились все-таки на двух. На шведах и Ганзе.
– Знаете, что меня заставляет задуматься? – Олег Иваныч обвел присутствующих долгим взглядом. – Ситуация, при которой совершены поджоги. А это явно поджоги! Часть несгоревшей до конца пакли явно не та, что используется корабельщиками. Как бы это сказать… она подогнана под грозу! Не ищите, мол, виноватых, от молнии все сгорело. И ночь именно так они выбирали. Могли ведь не валять дурака с мешком да с зайцами. Зачем сторожа отвлекать, когда можно ножом по горлу да в воду. Ан нет – так не сделали. Значит, намерение было под обычный пожар обставиться. Чтоб не искали. Чтоб и не подумали даже! Вроде бы сами собой каравеллы сгорели. И Новгороду худо, и виноватых нет… Что делать будем, други?
– Пугнуть бы их надо, вражин тех неведомых! – вскинулся Олексаха. – Раз они так боятся показать на свет свои рыла!
– Верно, мысль хорошая, – одобрил Симеон Яковлевич.
Что ж. И впрямь мысль хорошая.
Дело за малым – найти вражин.
Олег Иваныч имел некоторые наметки по поводу дальнейших оперативно-розыскных действий, чем и озадачил Олексаху. Наказал ему для начала составить точный список всех местных охотников. Трудноватая задачка. Тут, считай, каждый охотился. Если отбросить женское население, стариков и совсем уж малых деток, все равно остается никак не меньше двух сотен. Ну, пусть полторы – это в Ладоге и ближайших погостах. Сыщи, попробуй, кто тут зайцев в последнее время ловил да в мешки засовывал… или продавал кому.
– Так ведь зайцев-то здесь почти что и нет! – напомнил Олексаха. – Давно уж всех перебили. Мужики говорят, в лесах, что подальше от озера, там еще и остались. Да еще сказывают, кудесник тут какой-то объявился – так тот любую дичь приманивает.
– Что еще за кудесник? – насторожился Олег Иваныч. Были у него к волхвам свои счеты.
Олексаха лишь пожал плечами. Пес его знает, что за кудесник! Никто его не видел, но все слышали. Да знали – волхвует.
– Ах, он еще и волхвует! Ты, Олександр, о нем разузнай. Так, на всякий случай. Глядишь, змеиное гнездо – капище языческое – выжжем.
Нелегко приживалась в здешних суровых местах христианская вера, хоть и прошло уже лет пятьсот с тех пор, как Добрыня, боярин киевского князя Владимира Красное Солнышко, силой крестил новгородцев в Волхове. Да, в Новгороде, Ладоге, Тихвине – везде стояли православные храмы. И исполненный истинного благочиния люд возносил Господу самые горячие молитвы. Однако чуть зайдешь подальше, в лесок… Глядь – а там, в какой-нибудь деревеньке, не столь уж и позаброшенной, еще собираются старые языческие жрецы-волхвы, еще смущают народ, пляшут постыдные пляски, приносят старым Богам – Перуну, Велесу, Мокоши – кровавые человеческие жертвы.
И вот ведь закономерность: чем хуже положение в Новгороде (голод ли или московское войско у стен), тем чаще да ближе объявлялись в новгородских землях волхвы. В других русских государствах точно так же дела обстояли. Особенно близ Москвы.
Именно там, на островке в непроходимом болоте за Черным лесом, и находилось капище волхва Кодимира, в миру известного под именем Терентий из Явжениц. Кроме волшбы, Терентий промышлял и разбоем, организовав для сбыта награбленного целую преступную сеть. С этой целью и завел дружбу с Матоней и Митрей, еще когда те были в Москве.
Олег Иваныч едва смог вырваться тогда из черных лап Кодимира, на всю жизнь запомнил его змеиный, приторно-ласковый взгляд. Потому и велел сейчас Олексахе заняться кудесником, хотя понимал – вряд ли тот имеет отношение к пожарам.
Сам тоже не сидел без дела. Отправив Олексаху заводить дружбу с охотниками, со своими молодцами двинул в Ладогу. Помолиться в Георгиевском храме, разговоры послушать. Да прикупить какого-нибудь приличного вина. О последнем настоятельно просил Жоакин – ну не мог он пить местное пиво, медовуху. Тем паче, перевар.
Пообедав с Ладожским наместником Петром Геронтьичем, грузным пожилым мужчиной с длинной окладистой бородой, Олег Иваныч откланялся. Не до посиделок! Разобраться б скорее с делами! Да – в Новгород! И так уж тут слишком задержался.
Отпустив охрану – те не ушли далеко, учены, таились шагав в двадцати по стеночкам – Олег Иваныч спустился к вымолу. А что? Потолкаться по людным местам – по рынку, по лоцманской бирже. В корчму зайти… Да, там еще рядом амбар какого-то купчины, оптовый алкогольный склад. Вот там и хорошего вина поискать. Денег хватало. Хоть и не платили за посадничью должность, да Олег Иваныч, слава Богу, и так приподнялся в последнее время. Типография, комиссионные за олово, верфь вот… Да и в других мануфактурах часть денег крутилась. Это, не считая того, конечно, что нареченная невеста его, боярыня Софья Михайловна, тоже была далеко не бедной. И оставшееся от батюшки да покойного мужа богатство не промотала, а, наоборот, приумножить сумела.
Было жарко. В палевом небе медленно проплывали серовато-белые облака, подсвеченные снизу золотистыми солнечными лучами. Налетавший лишь иногда ветер лениво играл листьями ив, склонявшихся над самой рекою. В тени круглых крепостных башен, сложенных из больших валунов, паслись козы. А чуть подальше, за пристанью, варили на костре нехитрую снедь перевозчики. Один из них – молодой рыжебородый мужик, грудь колесом – громко рассказывал что-то веселое. Собравшиеся вокруг люди – грузчики, лоцманы, рыбаки и уличные торговцы – то и дело прерывали рассказчика взрывами хохота.
Олег Иваныч подошел ближе. В обычном, черном с зеленым, кафтане (специально такой надел), с простым поясом из свиной кожи, в скромном плаще. Вовсе не посадник, а скорее какой-нибудь шкипер или средней руки купец.
– И вот зверь Китоврас спрятался у той бабы за печкой. И входит муж, старый боярин: «Зенуська, сто зе ты не спись?» – заткнув левую ноздрю, мужик изобразил боярина.
Народишко зашелся хохотом. Олег Иваныч – тоже. Он, правда, слышал уже эту историю от Гришани, но уж больно уморительно ее пересказывал лодочник.
– И вот, заснул старый, – продолжал рассказчик. – А жена-то – р-раз ему по плеши! Спит ли? «Сто тебе, зенуська?» Спи, спи, милай!.. А зверь Китоврас ей уж груди щиплет! Верещит баба, довольна. А печь-то худенька. И ка-ак развалится по кирпичику – уж больно решительно миловались. Проснулся старый, увидал на бабе своей зверя. «Это хто?» – спрашивает. А жена: «Да то тебе снится, милай!»
Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хе-хе-хе!
После лодочника кто-то рассказал другую историю, тоже смешную. Потом его сосед начал. И пошло-поехало.
Оглянулся по сторонам Олег Иваныч. Увидел охранников, кивнул – здесь, мол. Те сидели на пристани, притворялись, что чинили сеть. Молодцы, зря глаза не мозолили, работали вполне профессионально. Интересно, где они сеть сперли? Наверное, подобрали за вымолом какую-нибудь рвань.
Вообще, народ потихонечку расходился – поздновато уже. Но, чувствовалось, неохотно уходили люди. Ежели б не семья да работа, до утра бы тут просидели с веселыми лодочниками. Тем более Олег Иваныч с лоцманом одним скинулись ребятам на пироги. Послали мальчишку – тот хвастал: у него мать пекла. Он и притащил огромный рыбник, с форелью да луком. Ну и мелких пирожков бессчетно.
Олег Иваныч переглянулись с лоцманом – стремным таким, пожилым уже дядькой – кинули пацану серебришка: неси, мол, мамке за пироги. Протянули пироги перевозчикам:
– Налетайте, ребята, не побрезгуйте! Сейчас и за вином пошлем.
– Благодарствуйте! – лодочники кивнули разом. Их уже мало осталось – человек семь. Подвинулись у костра, места уступили.
Олег Иваныч охранникам еще кивнул – идите, мол, сюда, нечего на вымоле-то торчать, глаза мозолить. Долго их звать не пришлось. Уселись, по пирогу получили, зачавкали. К кому б за вином…
– А не надо за вином, у нас свое есть! – махнул рукой рыжебородый лодочник Трофим, рубаха-парень. – Кудесника одного сегодня отвозили – аж на Шурягский Нос. Тот и расщедрился, выдал винишка. Сам, сказал, такого не пьет – кисло. Денег не дал, зато вина – изрядно. Наливай-ко, Микола!
И Олегу Иванычу протянули сплетенный из бересты туес… Неплохое вино. Да кисловато изрядно. Видно, прошлогоднее, осеннее. А в общем, Жоакину должно понравиться. Спросит потом у купцов – где есть такое.
– Эй, мужики! Фляжку нальете? – Олег Иваныч отстегнул от пояса серебряную флягу.
Один вид ее вызвал у лодочников смущение:
– Да ты, видно, купчина изрядный, батюшка! Али, бери выше, боярин?
– Где-то так…
Не стал вдаваться в подробности Олег Иваныч. Поблагодарил за вино. Да и перевозчики уже стали подниматься.
Значит, Шурягский Нос… Кудесник из Шурягского Носа…
Во фляге – вина с достатком. Жоакин?
Выпили с Жоакином.
Тот поцокал языком:
– Давно забытый вкус!
– Что, плохое?
– Да нет. Скорее, весьма необычное. Такое редко привозят на продажу. Это домашнее вино. Обычно такое берет с собой в плаванье средней руки шкипер. Немецкий шкипер.
– Почему именно немецкий шкипер? Не англичанин, не испанец, не португалец?
Жоакин пояснил. Англичанин лучше возьмет с собой эль. Испанец или португалец такую кислятину и пить не станут. А для немца – вполне. То, что надо.
Ну-ну. Кудесник. Мыс Шурягский Нос. Немецкое вино, не поступающее на рынок. Откуда у кудесника такое вино? От немцев, вестимо. От немцев…
Вернулся Олексаха – засиделся с охотниками. Поговорил с утра с местными парнями, что работали на верфи. Вычислил нужных людей – из тех, кого хлебом не корми, дай побродить с рогатиной на крупного зверя. Да и мелким, как оказалось, не брезговали – силки ставили, капканы, самострелы настороженные на среднюю дичь. Бывалыми оказались охотники. Про зайцев так сказали: есть, но мало. Кто б их скупал, да еще живыми – не знают. А вот про кудесника слыхали, есть такой, верстах в тридцати живет, на заимке али в скиту. Может ли дичь приманивать? А пес его…
Олег Иваныч намотал на ус полученную информацию. Отправился было спать – не спалось. Вышел на крыльцо.
На ступеньках сидел Жоакин, смотрел на бледное небо и вздыхал, прихлебывая из кувшина обыкновенную брагу – вино-то давно выпили.
Олег Иваныч сел рядом. Жоакин молча протянул ему кувшин… Хорошая брага, ядреная!
Олег Иваныч вытер губы рукавом, оглянулся…
Олексаха!
– Что, не спится, али чего задумали?
– На звезды смотрим. А ты что не спишь?
– Да комары, заразы. Бражки плесните.
– Пей. Правда, они и тут, комары-то.
– Так, может, костер? Да подымнее.
– Ну, жги.
Затрещал костер, задымил еловым лапником, выбрасывая в синее ночное небо малиновые горячие искры. Совсем как в пионерском лагере где-нибудь под Зеленогорском или Тихвином.
Костер, бражка… Жаль, девочек нет – девочки в Новгороде остались.
После третьей кружки Олег Иваныч напевать начал:
– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…
Олексаха и Жоакин тоже подпевали. Каждый свое. Олексаха – «Сказание о доброй жене». Португалец – «Балладу о славном рыцаре Густаво Перейроше и его возлюбленной благородной деве Эльмире из Коимбры». Вместе получалось славно. Где-то далеко в лесу выли волки, а за стенами острога, совсем рядом, истошно хохотала гиена.
– Сам ты гиена, Жоакин! – пьяно возразил Олексаха. – Это ж наши, с верфи, ржут, байки травят. Вон, в той избе.
– Ну вот, испортил все ностальжи своими гиенами! – вставая, усмехнулся Олег Иваныч. – Есть у меня предчувствие, Олександр, что эта последняя здесь наша с тобою ночка.
– Так что, завтра…
– Завтра.
Верстах в тридцати к северо-востоку от впадения Волхова в озеро Нево, недалеко от того места, где несут свои воды Свирь и Паша, есть узкий, выступающий в озеро мыс, загибающийся круто к северу, подобно носу зазнайки-отличника. Шурягский Нос – так мыс зовется. Болотистый, кое-где поросший кустами боярышника, малиной и вербою, открыт всем ветрам, если бы не сосны, тянувшиеся вдоль песчаного берега длинной ровною полосою.
Вдоль берега, в виду отражающихся в воде сосен, приспустив паруса, осторожно пробиралось четыре лодьи под новгородскими флагами с изображением серебристых медведей. Лодьи дал ладожский наместник Петр Геронтьевич по личной просьбе посадника Великого Новгорода. Попробовал бы не дать! Лодьи, людей, снаряжение. Даже пушки дал. Снял с крепости.
На передней лодье – «Николай-угодник» – у самого бушприта, изготовленного по-древнему, в виде головы сказочной птицы, стояли двое. Олег Иваныч в темной кольчуге. И лоцман, давешний рыжебородый Трофим-лодочник. Он и сейчас не переставал шутить. Уж такой зубоскал уродился. Перед ним, на специальном дубовом ложе, покоилась тяжелая, заряжавшаяся с дула пушка. Пушка тоже имела свое название – «Огненосное Копье». Была снята с Ладожской башни под личную ответственность пушкаря – дядьки Микиты, который весь путь глаз не спускал с эдакого-то сокровища, а как подошли к мысу, полез в трюм за запасными ядрами, коих и без того, по мнению Олега Иваныча, с избытком.
Что ждало их впереди? Ветхая халупа кудесника? Или – вон там, за мысом, – хорошо вооруженный флот? Орденский, ганзейский, шведский? Олег Иваныч настороженно вглядывался вперед. Поднялся ветер, задул в левую скулу, захлопал парусами. Не к делу ветер – помешает высадке, снесет корабли на мель. И тогда…
Боже, что это?
Лодьи обогнули мыс. Глазам новгородцев и ладожан предстало чужое судно. Двухмачтовый красавец с высокой надстройкою на корме, совсем не похожий на приземистые широкие когги. В Голландии такие суда называли хольками. Быстрые, узкие, юркие. Всем хороши, да вот только остойчивости маловато. И корпус, что скрывать, слабоват, плохо держит продольную качку. Для прибрежных плаваний судно – не для океана-моря. Однако вооружен зело и опасен. И несся вперед на всех парусах! Как раз наперерез ладожскому флоту.
Олег Иваныч приказал прибавить парусов.
На хольке тоже заметили опасность, да слишком поздно – не уйти, не прорваться. Развернулись бортом, блеснули в утреннем солнце хищные жерла пушек.
– Окружить! – скомандовал Олег Иваныч. – Фитили держать зажженными, но стрелять только по моей команде. Юнга, прокричать приказ другим!
Словно псы-волкодавы, ладожане окружили хольк.
А он, похоже, и не думал сопротивляться! Наоборот, на бизани вдруг взвился флаг. На синем фоне золотой бегущий олень – флаг одного из городов Ганзы. Любека? Штральзунда? Висмара? Олег Иваныч не помнил точно, какого. Одно наверняка – Ганза!
Значит, Ганза! Торговый и политический союз северо-немецких городов, с которым издавна торговал Новгород. Ганзейцы имели там собственный двор, церковь, приказчиков. И эксклюзивные права на торговлю. И когда четыре года назад новгородцы потребовали равноправия, Ганза объявила бойкот, сильно сказавшийся на внешней торговле – а значит, и на всем хозяйстве – Новгорода. Только два года назад удалось урегулировать конфликт – снова уступить ганзейцам. Но сразу заметным стало улучшение. Слишком мал еще был Новгородский флот, а Ганза являлась вполне надежным посредником. И сильным.
А корабли-то на верфях явно спалили ганзейцы при посредничестве кудесника. Но спалили хитро – никого не убили, сами не засветились. На грозы все свалено, на грозы.
Конечно, хорошо бы проучить наглецов. Мощные пушки на лодьях стоят. Один только выстрел – и разлетится на куски нарядный ганзейский кораблик. Один только выстрел… Ответить ганзейцы уже не успеют. А первыми начинать драку не будут, боятся. Ну, сколько у них пушек? Десятка два, считая совсем уж мелкокалиберные фальконеты и кулеврины – вон они блестят на бортовых станинах. Практически это большие станковые аркебузы. Горох, а не ядра! Хотя при удачном выстреле и они бед натворить могут. А у нас?
Олег Иваныч горделиво оглянулся. Да, кораблики неказистые, зато основательные, крепкие. И на каждом – на каждом! – по десять больших крепостных пушек. Эх, и вдарим сейчас! Узнают, как чужие корабли палить.
Да? А дальше-то? Снова Ганза объявит бойкот, как уже было! И снова резко упадут прибыли, в несколько раз взлетят цены на медь и железную руду – товары весьма необходимые в свете грядущего конфликта с Москвой. А что Иван Третий не оставит в покое Новгород – в том Олег Иваныч не сомневался. На Ганзу же еще один расчет был – привезти из Европы хлеб. Пока там посольство литовское сладится, да пока с псковичами договорятся. Долго подобные дела делаются, хоть и хитер да опытен, несмотря на молодость свою, старший дьяк Гришаня Сафонов. А цены на хлеб уже сейчас вверх поползли, как завернул Иван Московский ярославских купцов. И еще ползти будут.
Эх!!! Нельзя сейчас ссориться с Ганзой, нельзя!
А народ вокруг Олега Иваныча глядел нетерпеливо, шипя горящими фитилями. Словно спрашивал: ну, когда же?! Ты только прикажи, батюшка посадник, прикажи только. А уж мы…
– Лодка! – крикнул Трофим, указывая пальцем на хольк.
Действительно, ганзейцы спустили лодку – легкую разъездную кимбу. Четверо матросов на веслах, еще молодой парень в щегольском зеленом плаще и короткой куртке с модными рукавами-буфами. Парень зазевался, оглянувшись на хольк, и порыв ветра сдул с его головы бархатный берет с синим пером. Ладожане хмыкнули: раззява!
– Мой капитан, герр Михель Штокман, приветствует славных моряков Великого Господина Новгорода! Я – его помощник, Мориц Вельде! – ловко взобравшись на палубу флагманской лодьи, поклонился молодой ганзеец. – По пути из Новгорода мы оказались здесь совершенно случайно, занесенные недавней бурей, и теперь намерены возвратиться домой. Если господа новгородцы – мы узнали вас по флагу – имеют к нам какие-либо доказательные претензии…
– Передай своему капитану, что он очень смелый человек, – по-немецки произнес Олег Иваныч, кивнул на пушки: – Эти крепостные орудия способны зараз пробить три таких судна, как ваше. Как, кстати, оно называется?
– «Блаженная Катерина».
– Также передай своему капитану, что если б не известные обстоятельства, мы бы разнесли его корабль в клочья. И еще дополни, что я бы сделал это, наплевав на все обстоятельства, если б был убит хоть один работник верфей.
– О каких верфях вы говорите, уважаемый господин?
– Ваш капитан хорошо знает, о каких. Пока для него путь свободен. Но пусть хорошо подумает, прежде чем еще раз соберется в Новгород. Все понял, герр Мориц Вельде?!
Тот все понял. Заикаясь, промолвил, садясь в лодку:
– Капитан также просил передать, если вам что-нибудь нужно…
– Нам от вас ничего не нужно. Впрочем, момент! Пусть-ка пришлет немного вина.
– А кому, уважаемый господин? С кем я разговаривал?
– Передай своему капитану, что с ним через тебя общался лично я, боярин Олег Иванович Завойский, бургомистр Новгорода и глава герренсрата. По-русски говоря, посадник.
– О! Герр бургомистр!
– Кто? – переспросил возвратившегося помощника капитан герр Михель Штокман, старый морской волк, в высоких сапогах и стальном нагруднике.
– Посадник, герр капитан. Бургомистр Новгорода.
– Нет, имя! Как он назвал себя?
– Олег Ивановитч.
– Олег Ивановитч… – изменился в лице Штокман. – Святая Дева Мария! Нам, кажется, здорово повезло сегодня!
– Он действительно так страшен?
– Ха! Страшен? Мальчик, в портовых корчмах по всему восточному побережью болтают, что это именно он оторвал башку самому Хорну ван Зельде!
– Что?! Оторвал башку Голландцу?!
– Именно!
– Представляю, что он мог бы сделать с нами… – в ужасе перекрестился Мориц.
Вино ганзецы все-таки прислали. Затем отсалютовали, приспустив флаг, и, подняв паруса, ушли. Красивый, как сказка, кораблик растаял в утреннем тумане Ладоги.
Олег Иваныч видел скрытое недовольство в глазах многих своих воинов. Понимал, как им хотелось пострелять, показать свою силу проклятым немцам. Но сам понимал – свято в то верил – отпустив ганзейцев, поступил правильно. А что народу показалось не очень… Так в этом и есть тяжкий крест правителя – принимать непопулярные решения. Непопулярные, не прибавляющие славы – но необходимые.
А вино с «Блаженной Екатерины» оказалось кислым. Тем самым…
Высадившись на низкий берег, быстро обнаружили скит кудесника – грубое строение из неотесанных бревен. Распахнутая дверь, разбросанные по полу птичьи черепа, травы, еще какой-то скарб. Похоже, птичка улетела, не дожидаясь прихода незваных гостей.
Олег Иваныч велел сжечь капище.
Шепча угрозы, смотрел вслед уходящим кораблям спрятавшийся на вершине корявой сосны кудесник Терентий из Явжениц, известный язычникам да двоеверам как волхв Кодимир.
