Давно то дело было. Ловили рыбаки рыбу на Нево-озере. Ни складно дела шли, ни ладно – не сказать, чтоб сильно везло, так, попадалось что-то. Плюнули было рыбаки – пес с ним, с уловом, видно, день такой… Как вдруг озарилось озеро светом ослепительным, невиданным! Подняли головы рыбаки – да так и застыли в изумлении: распространяя вокруг чудесное сияние, плыла по небу в потоке света икона животворящая. Богородица, Пресвятая Дева, с Младенцем на левой руке…

К Тихвинке-реке плыла икона. По пути пять раз являлась лучезарно, чудеса творя пречудесные, немощных да больных исцеляя. В тех местах народ храмы да часовни ставил: у Ояти-реки на горе Смолковой – Успения Божьей Матери, там же, на Ояти, у Вымочениц – Рождества Пресвятой Богородицы, на Паше-реке на горе Куковой – Явленной Иконы Божией Матери, рядом же, на Паше-Кожеле – Покрова Пресвятой Богородицы, да церковь Всех святых на Тихвинке-реке.

Там, на Тихвинке, на правом берегу, где явилась икона чудесно, тоже принялись храм строить. Поставили за день сруб – утром пришли – ан сруб-то уже на другой стороне реки, силою чудесной перенесенный! Стоит над восточной стороной сруба икона Матери Божией, сияет, словно солнце!

Было то 26 числа июня месяца, в лето 1383 от Рождества Христова.

На месте, иконой указанной, и выстроили храм Божий. Дабы народ привлечь к открытию храма, направили святые отцы в окрестные селения пономаря Георгия, по прозванью Юрыш. Дело исполнив, возвращался Юрыш назад, да, не дойдя до храма около трех верст, увидел вдруг саму Царицу Небесную! В сиянии Божественном, в руках – жезл красный. Рядом с Ней – Николай Чудотворец, сединами убеленный, в одеждах святительских. Повелела Богородица Дева поставить на храме деревянный крест…

На месте встречи Юрыша с Царицей Небесной построили часовню Святителя Николая. Икона же, чудесно на Тихвинке-реке явившаяся, стала в народе прозваньем – Тихвинская. Написана та икона еще при жизни земной Пречистой Девы Марии евангелистом Лукой. Девой самой и одобрена. В Константинополе в честь иконы той был храм воздвигнут Влахернский, там и пребывала икона около пятисот лет, и вот объявилась чудесно в Новгородских пределах, источая чудеса и привлекая к себе паломников со всех земель русских. Благодаря святыне этой неизвестное никому до той поры селеньице Новгорода Великого Обонежской пятины в людный посад превратилось – Пречистенский, или – Тихвинский, как стали все чаще его называть.

Нагорное Обонежье. Не был никогда край этот особо богатым – голод, неурожай, мор частыми гостями были. Родила земля плохо – сыро да холодно, редкое лето жарко – потому лес главным кормильцем был. Охота, грибы-ягоды да промыслы разные. Так и жили погосты, большая часть которых Софийскому дому принадлежала, но были и своеземцы, и даже у бояр некоторых кой-что имелось. Вот свободной, никому не принадлежащей, земли – не было, не считая неудобей разных. Наследовали землицу как хотели – меж сыновьями дробили, жёнки – и те, бывало, владели – не было ни закона, ни порядка особого.

Вот таким вот погостом и был Липно, где паломники пред Тихвином ночевали. На реке Сясь погост стоял. Сясь – то не славянское слово, весянское – комариная, значит. Ну, неизвестно, насколько комариная – зима уж, слава Богу, однако река не узенькая, с пристанью. Через Сясь да Воложбу-реку с Балтики можно было к Низовым странам далеким добраться – к Волге да к морю Хвалынскому. Летом частенько лодьи проходили – тем и жили людишки: кто честным трудом лоцманским промышлял, а кто и разбоем. Платил Липно дань на содержание собора Софийского – сперва полгривны, теперь поболе. В центре погоста – деревянная церковь, рядом батюшки двор, да дьяка, да проскурницы. Напротив церкви – изба старосты погостного, с ней – забор об забор – бирича, что на суд кликал да помогал старосте волостелю софийскому оброки сбирать. Кромя храма да тех изб, еще с пяток дворов крестьянских – вот и весь погост. Паломники у Саввы Пичугина ночевали – половника-крестьянина местного. Хороший мужик Савва – опрятный, богобоязненный, и жена его, Аграфена, такая же, и детушки. Изба прибрана чисто – хоть и по-черному топится – пол выскоблен да веником-голичком выметен. Хоть и жарко с вечера натопил Савва, а все ж к утру выстыла изба. На лавках-то еще ничего – а на полу, на сене, где паломники, – холодненько стало. Ну, да не на снегу, не замерзнешь. Олег Иваныч с Олексахой вчера поздненько легли – все Саввины рассказы слушали про икону чудесную, Тихвинскую. Вот и спали – холода не чувствуя – еле-еле растолкал их старшой поутру. Пора было. К обедне хотели попасть в посад Тихвинский…

Потянулся Олег Иваныч, передернул плечами. Кончался отдых – в Тихвине дела надобно было делать: людишек надежных отыскать да проводника по погостам дальним. А то – где там эти Куневичи – пес знает. Говорят, на Капше-реке где-то. У черта на куличках… Хорошо, хоть нога зажила после того капкана, слава те, Господи!

Хозяевам поклонившись, вышли богомольцы на улицу. Солнце вставало – яркое, чистое – видно, погода направлялась, не то что всю дорогу почти: то снег, то ветер. А тут – и ветер стих, и небо заголубело. Повернулись паломники к церкви, шапки сняв, помолились. Благодарили Господа за день светлый. Олег Иваныч еще и на счастье помолился да на удачу. Очень уж она ему сейчас была надобна.

Человечишко, что по пути к богомольцам пристал, перекрестился по-быстрому, да скорехонько на глаза треух заячий свой надвинул, поднял воротнишко. Глазьями зыркнул. На Олега Иваныча да на Олексаху. А те и не заметили, что давно у них хвост вырос. Не об том думали. Чем дальше от Новгорода уходили, тем меньше опасались людей Ставровых. Расслабились, черти. Покойно было с богомольцами-то – да и холода особые не стояли.

Ходко шли, весело, песни святые пели…

Днесь пресветлая

Богородица-Дева

Христа-Господа рождает

И млеком его питает.

Пеленами увивает,

В ясли полагает,

Звезда пути являет,

Над вертепом сияет;

Волхвы же понеже

Ко Христу приидоша,

Трои дары принесеша:

Злато, ливан, смирну,

Вещь предивну!

Хорошо пели, громко, словно на параде, орелики. Почти что на мотив «У солдата выходной, пуговицы в ряд», только веселее.

Успели к обедне.

В посад войдя – прямиком в церковь Успения. Молились. Помолившись, Олег Иваныч с Олексахой от богомольцев отстали. Отца Филофея дождались, настоятеля, у кого Олег Иваныч прошлый год ночевал, с Гришаней вместе. Батюшка лоб нахмурил, потом улыбнулся – узнал.

– Ну, заходи, Олег свет Иваныч, гостем будешь! Много хорошего о тебе слыхал.

Пошли вместе на настоятелев двор, тут же, у церкви рядом.

Человечишка в треухе заячьем тоже за ними поперся, таясь опасливо. Заприметил, куда пошли, у ворот постоял, башку почесал, задумался.

– Не знаю, что и посоветовать вам, – покачал головой отец Филофей, потчуя гостей пирогами. – Людей охочих легко сыщете, а вот Куневический-то погост – дальний, не всякий туда дорогу знает.

– Ну, нам хотя б людей для начала. Кого присоветуешь, отче?

– Корчму, прости, Господи, навестите. Смотрите только с Емелькой Плюгавым не схлестнитесь, непотребных дев повелителем. Любит Емелька ходить, в корчму, куражиться. А лучше – к кузням сходите, на реку. Там много парней молодых приходят к зиме, молотобойцами наниматься… да не всех берут-от.

Так и решили. На берег пошли, к кузням. Хорош был денек-то, недаром солнце с самого утра сияло. Так и не скрылось, до вечера-то, лишь к закату пошло оранжевым. Тихо было, безветренно, небо – не сказать чтоб синее или голубое, скорее белесое, прозрачное, чистое, словно вымытое. Темнело.

От кузней – сараюх щелястых, ветхих, повалил народец, огнем прокопченный. Кузнецы, подмастерья, молотобойцы. Мужики все больше здоровые, осанистые. К ним молодежь, что у реки без дела болталась, с интересом:

– Не нужон молотобоец-то, дядько Кузьма?

– Взял уж. Вот, может, Трофиму… Эй, Трофиме!

– Три полушки в седмицу.

– Одначе маловато.

– И мои харчи.

– Подумать бы.

– Ну, думай, думай, паря! Народишку-то, гляди… Так что – чеши башку!

Тут и Олег Иваныч с Олексахою:

– Заработать хошь, паря?

– Как не хотеть.

– Места здешние знаешь?

– Округу знаю.

– А погосты дальние?

Зачесал бороду молодец, задумался. Головой покачал грустно. Нет, мол, не знаю дальних.

– Молодец, честен. Охоту ведаешь ли?

– Из лука в глаз беличий попадаю!

– Не обманываешь?

– Вот те крест!

Перекрестился парень размашисто. В плечах – сажень косая, кудри русые вьются. Лицо рябое, простоватое.

– Звать-то тебя как?

– Терентием.

– Ну, приходи, Терентий, к Успенья храму, к заутрене. Потолкуем. Откель будешь-то?

– С Мелигижи, половника Елпидифора сын.

– Слыхали про Елпидифора, человек честный.

Так троих выцепили. Все молодые парни. Терентий да Зван с Еремеем. По виду – люди хорошие, вот только жаль – дорог дальних не знают. Пришлось в корчму идти, где ранее Кривой Спиридон хозяйничал… Непонятно было, что и пожелать душе его многогрешной, Царствия Небесного или геенны огненной…

В корчму и зашли. За ними человечек в треухе заячьем ужом болотным проскочил-просочился. В уголке темненьком неприметненько притулился. Навострил уши. До того в малой кузне самострел за мзду малую сторговал по случаю. Малость, правда, испорченный самострел-то – ложе прогнило, да и тетива – не Бог весть. Уж ладно – какой есть пригодится. Тем более – на авось купленный. Положил оружье в котомочку, с болтами-стрелами короткими вместе. Так и в корчму зашел, с котомкою.

Нет, ничего не изменилось в корчме за прошедший год. Те же стены закопченные, тот же очаг, те же лавки. Даже посетители – казалось – те же. Правда, судя по разговорам, больше приезжих. Мясо продавали, убоину. Теперь гулеванили, барыш подсчитав.

– Эй, хозяин, а ну тащи чего хмельного! Да пирогов, да каши!

Олег Иваныч с Олексахой пива взяли по кружке. По осени, как работы земельные кончились, в складчину тихвинцы пиво варили. Вкусное вышло, пиво-то не хуже ревельского. Правда, не много и пили новгородские гости, все больше приглядывались.

К ночи ближе сонмиком небольшим заявились людишки. Человек пять. Четыре бугая и с ними мужичонка мелкий с бородкой редкой, в армячке стареньком. Казалось бы, голь-шмоль перекатная – а как залебезил пред ним хозяин! Да и гости подвыпившие притихли, на лавках раздвинулись.

– Милости просим, Емельян Федулыч!

Уселся мужичонка, армячишко расстегнул, распарился. Бугаи рядом – вроде как охрана – по сторонам посматривали.

Емельян Федулыч… Так вот он какой, местный сутенер Емелька Плюгавый – «непотребных дев повелитель». Маленькое красное лицо – больная печень? – морщинистое, будто печеное яблоко, но, в общем, ничего особенного. Правда, морда хитрая, подозрительная.

Ну, да пес с ним. Пришел и пришел. Сидит, никому не мешает.

Не затем Олег Иваныч с Олексахой пришли, чтоб на «кота» Емельяна пялиться! Дело делать нужно – проводника искать. Вот, из этих-то гостей заезжих – милое дело. Неужто никого из дальних погостов нет?

Есть!

Олексаха нашел. Познакомились, разговорились…

Парень один, Демьян, Три Весла в Лодке – или, для краткости, – Три Весла – с дальнего погоста оказался – с Пашозера. Убоину да дичь с мужиками торговать приехал. Расторговались удачно – теперь вот в корчме гужевались. А что? Можно себе и позволить, расслабиться, после дела-то. С ним рядом мужик на столе спал, шапку под голову подложив, – упился, бедняга. Бывает…

Олексаха с Демьяном – слово за слово… потом по пиву… глядь – и друзья уже, водой не разлей! Обернулся Олексаха, подмигнул Олегу Иванычу. Тот головой кивнул – молодец, мол, в том же духе действуй. Посидел с парнем Олексаха, поговорил… напарника подозвав, кивнул:

– То Демьян Три Весла, с Пашозера, Миколы-весянина сын. Согласен помочь нам… да деньжат заработать, на свадьбу. А, Демьян?

Улыбнулся смущенно Демьян, по-детски совсем, хоть бугаина та еще, кивнул конфузливо.

– Капшу-реку знаешь ли?

– С истоков.

– А Куневичский погост?

– Дорогу ведаю. Родная тетка у меня там, Велисина.

– То хорошо. Поведешь нас, за две деньги?

Демьян аж подпрыгнул на лавке, хоть и производил впечатление флегмы. Еще бы! Две деньги – да ему и присниться не могла такая сумма в самых светлых снах! А тут… деньги, можно сказать, на дороге валялись, не ленись только нагнуться.

Угостили пивком Демьяна. Того и не заметили, как мужик упившийся, что, шапку подложив, на столе спал, с лавки сполз тихохонько, да бочком, бочком – к Емельке Плюгавому. Зашептал на ухо что-то, на гостей новгородских кивая злобно. Жаль, не увидели того гости, не увидели…

Они-то не увидели, да человечек в треухе заячьем, в уголке скромно сидевший, все приметил. И разговор с Демьяном, и мужика пьяного, и Емельяна плюгавца. Встал неприметно, к выходу направился, у лавки, где Емельян гужеванил, остановился, к стене прислонясь – вроде как сомлел немного. Да никто и внимания-то не обратил на него – мало ль было сомлевших – стоит и стоит себе, не блюет, не падает – чего за ним смотреть-то? Вот упадет иль рыгнет на кого – другое дело. Выведут тогда вон под белы рученьки. Да как бы и деньжат своих не лишился, ежели не пропил всех, служки-то корчемные – тати те еще!

– Про Куневичи те двое спрашивали, – сказал мужик Емельяну. Громко сказал, не особливо и таился – гам стоял вокруг, кутерьма, песни. Все одно – никто ни единого словечечка не разберет. Ну, это кому не надо, не разберет, а кто специально за этим пожаловал… как тот, в треухе заячьем… с глазами как омуты…

Выслушал Емельян мужичка, кивнул благостно, бугаев подозвал:

– Вишь, робяты – вон, там два шильника, на богомольцев похожие. Как выйдут, порежьте скорехонько, слова плохого не говоря. Опосля в реку, в прорубь, скинете. Управитесь, четверо-то?

– Да что ты, Емельян Федулыч, неужто не справимся?

– Ну, с Богом. Потом возвращайтесь, не мешкайте… На сегодня еще, чай, делишки найдутся. Дуська, змея, за три дни уж не платит, тварь. Вот морду ей и попортите.

– Слушаемся, хозяин-батюшка!

Задумался Емельян, лоб еще больше наморщив. Может, и зря – сразу-то, в прорубь? Нет, не зря… Ставр-боярин давно наказывал – как будет кто про Куневичи спрашивать – на тот свет немедля! За то и от Ставра можно будет деньгу какую срубить, как объявится. А объявиться должен скоро. Есть у боярина какое-то дело в Куневичах, есть…

С Демьяном на утро сговорившись, ушли из корчмы Олег Иваныч с Олексахой. К Успения храму направились, на двор настоятеля, отца Филофея.

Темна ночка была, тиха, звездна. Лишь снег выпавший под ногами поскрипывал, да где-то за рекой, за Фишовицей, истошно выли волки. У, сволочи!

Только повернули от реки – глядь, а навстречу два рыла амбалистых. В руках по дубине.

– Ну, что, посчитаемся, шильники?

– С кем спутали, ребята?

Ага, спутали, как же!

Дубье мимо уха просвистело – еле уклониться успел!

Ах, вы, сволочи! Жаль, мечи на кузнях не прикупили, на завтра оставили. Кинжальчик да кистень Олексахин – малая против дубин подмога!

Ну, тогда ноги в руки…

Да нет, не убежишь, кажется! Сзади еще двое объявились. Тоже с дубинами. Что ж – видно, биться придется.

Эх, Олег Иваныч, Олег Иваныч, волчина прожженный. Расслабился, с Новгорода уйдя, совсем нюх потерял. Вот и расплачивайся теперь! Ладно сам, так еще и Олексаху подставил, от Настены сманив…

– Беги, Олексаха, вон, чрез ограду! Этих я задержу…

Усмехнулся лишь Олексаха, кистенем махнув удачно – по башке попал бугаю, тот и зашатался, чуть дубину из рук не выпустил. Нет, сдюжил, однако. Такому бы в спецназе или в ОМОНе где-нибудь, а не тут, при коте жирном Емельке, подъедаться.

Эх, жаль – ни меча при себе, ни шпаги. Один кинжальчик… Ну – алле!

Изловчился, сделал выпад Олег Иваныч, грудину самому нахрапистому пробив. Заорал тот, заплевал юшкой, на снег повалился медленно. Зато остальные озлобились. Замахали дубьем, сволочи, что твои мельницы! Кинжал, руку зашибив, выбили. Олексаха уже вниз по ограде съезжал, скрючившись… Видно, погибать пора настала…

Замахнулся дубиной шильник, осклабился. Двое других Олега Иваныча окружали, зубищами скрипя злобно.

Крутнул головой Олег Иваныч. Многовато нападавших будет… ну, да ничего, поборемся.

Поднырнул бугаю под руку, схватил у того, что на снегу, дубину.

В миг обернулись бугаины, дубины подняли.

Неудобно фехтовать дубиной-то, чай, не шпага. Однако – обманные финты и тут действовали. Сунул Олег Иваныч дубину вверх – якобы в лоб метил, а на самом-то деле в грудину, перевел резко. Ап! И не успел закрыться бугай! Дубину выронив, с хрипом упал на колени, за грудь схватился. Второго Олексаха жердиной заборной угваздохал. Остальные, такое дело увидев, прочь повернули. Да не долго бежать им пришлось…

Повалились вдруг с ног, по очереди. Сначала один, потом, чуть погодя, – другой. Аккуратненько так легли, друг с дружкой рядком, словно поленницу кто-то укладывал.

Не успел подивиться тому Олег Иваныч – к Олексахе обернулся – жив? Жив! Олексаха дыханье перевел, улыбнулся, кивнул на бугаев тех, что убежать пытались, что, мол, с ними?

Любопытствуя, подошли ближе. Лежали себе бугаи спокойненько на снегу – мертвее мертвого. Из каждого маленькая стрела торчала – болт называется.

Однако ж где тот стрелок неведомый?

Вышел. Из темноты улиц, неслышно, словно тень замогильная.

Самострел наземь бросив, треух снял заячий.

– Хорошо – вызвездило сегодня, так бы и не попасть.

Глянул внимательно Олег Иваныч. Мелкий совсем мужичок, отрок даже… волос темен, ресницы долгие, глаза – как два омута… Глазам своим не поверил!

– Ульянка!!! Ты-то откель здесь, дщерь?

Улыбнулась Ульянка:

– От самого Новгорода с вами иду. Эх вы, не заметили!

Поутру, с помощью отца Филофея, быстро раздобыли коней. Трех лошадок косматых на торжище удачно купили, ну, а двух гнедых сам настоятель пожаловал – владейте пока, а расплата… ужо, вернетесь, расплатитесь.

Кольчужки у местных кузнецов прикупили, мечи, рогатины, самострел Ульянкин наладили – порвалась-таки тетива-то.

До обедни и выехали. Поначалу-то хотели завтра с утра, да слух нехороший звонарь Филофеев принес – будто рыщут по всему посаду Емельки Плюгавого люди, выискивают кого-то, вынюхивают. Да, говорят, ночью двух человек Емелькиных людишки неведомые жизни лишили да двух ранили тяжко. Выслушав, переглянулись Олег Иваныч с Олексахой. Ульянку к кузням послали – нанятых парней покричать. Парни едва на настоятелев двор прибежать успели – сразу и выехали. Чрез Тихвинку-реку по льду проскакали – и лесом, лесом. Далее на дорогу выехали – в Заонежье та дорога вела да к морю Студеному, где ушкуйники спокон веков рыбий зуб промышляли.

В тот же день от погоста Липно въехали на Тихвинский посад всадники числом с десяток. Кони сытые, храпели, сбруя богатая на солнце золотом сусальным блистала. Боярские людишки – по всему видно. Впереди, на белом коне – сам боярин-батюшка. Лицом красив, статен, шуба поверх кольчуги соболья, плащ бобровый за плечами плещется. Паломники многие новгородские узнавали боярина Ставра, кланялись низко. Не смотрел на них Ставр глазами своими надменными, аглицкого олова цветом, лишь усмехался криво. К церкви не завернув, в корчму сразу поехал. Узнав о том, туда же и Емелька Плюгавый заторопился, фишовский смерд. Поклонился боярину низко, на лавку, кивка дождавшись, присел.

О чем говорили они – неведомо, а только после беседы той прибавилось серебра в калите Емелькиной. А сам боярин да люди его поутру – раным-рано – на рысях из посада выскочили – по дороге Заонежской коней гнали.

Невелик погост Куневичи – церква деревянная, да священника с биричем дома, да еще три избы – крестьянские. Тын деревянный, крепкий – не от людей, от волков больше, за тыном, от ворот – к Капше-реке дорога, от сугробов вычищена. Во льду, у берега, прорубь в сажень, на холме – бани. Еще пара деревенек в округе – с холма в ясную погоду видать Порог да Олончино, да своеземца Никифора дом. А вокруг – лес сосновый. Боры темные, непроходимые, летом-осенью ягодами-грибами обильные, зимой – дичью всякой: лосями, кабанами-вепрями, куницей, лисицей, белкой. Это не считая глухарей-рябчиков да прочей мелкой птицы. Охотникам жить можно. С урожаем вот только плоховато было – ну, то смотря какое лето: бывает, жара стоит – тогда и овес, и рожь вызреет, а как зачнут дожди, так одна гнилая капуста да репа. Тем и питались. Да боярину оброк платили исправно. Правда, оброк тот уж больно мал да нищ был, не гневался на то Ставр – понимал: больше и не выжмешь тут ничего. Все хотел уступить софийским землицу, да пока придерживал – места дальние, людей мало, от Новгорода и не доскачешь сразу. Что хочешь, скрыть можно. Или – кого…

Немирно на погосте живали. Ключник – Игнат Лисья Нога – верный человек Ставров, а прочие-то крестьяне да священник, отец Герасим, – давно хозяина сменить хотели. Подозревал Ставр – доносы те писали исправно, да все разобраться некогда с ними было. Крестьяне – те, хоть и на боярских землях, а тоже свой интерес имели – в своеземцы податься. Потому ухо востро с ними держать надобно было. Игнату-старосте в помощь Тимоха Рысь был послан с пятью человеками – с наказом: пленников сторожить зорко, да не трогать до приезда боярского. Тимоха их и не трогал – к боярыне Софье даже и не подходил, а Гришаню похлестал плетью чуток, так, для острастки. Правда, Гришаня после той плети три дня ни сидеть, ни на спине лежать не мог – ну, то ладно, пустяки – жив ведь, как и наказывал боярин-батюшка!

С лета, да что с лета – почитай с весны – томились в заточении пленники, Гришаня да Софья. Слуги Игнатовы за ними следили прилежно – никуда со двора не пускали. Софья – в горнице малой сидючи, песни грустные пела, а Гришаня от нечего делать едва с ума не тронулся – в конце концов нашел себе занятье – игрушки мастерил старосты детям малым, воинов да кораблики. Те кораблики на Капше-реке дети пускали… В один такой кораблик и сподобился отрок тайно записку засунуть.

– Ну вот они, Куневичи, – отвернув покрытую снегом ветку, обернулся к Олегу Иванычу проводник Демьян Три Весла. Четверо суток до погоста добирались, хорошо – хоть с погодой повезло, слава Богу – солнышко светило да подмораживало. Ну, и особого снега на пути не было, не успел еще напасть-то.

Из лесу хорошо был виден холм на том берегу реки – тын, церковь, избы с поднимающимся высоко к небу дымом. Из распахнутых настежь ворот вышли бабы с ведрами. Смеясь, спустились к проруби – стирать… Чуть выше по холму, перед тыном, прилепились баньки, одна – большая, другие поменьше. От той, что побольше, спускалась прямо к проруби крутая ледяная горка. Напарившись – да по ней… да прямо в ледяную водицу! Эх-ма! Здорово! Назад, правда, не очень удобно забираться – Олексаха поежился, как представил, ну, уж очень-то хорошего никогда на свете не бывает.

Оглянулся Олег Иваныч на сподвижников:

– Ну, как дальше изволим делать? Только прошу прямого нападения не предлагать – весь погост нам на меч не взять, то понимать надо.

– Понимаем, господине, – дружно кивнули нанятые в Тихвине парни: Терентий с Мелигижи, Зван да Еремей. С ними и Олексаха кивнул, и Ульянка-девка – в овчине да треухе заячьем – самострел за плечами. Проводник, Демьян Три Весла, на баб, что белье стирали, пялился… понятно, ладно б хоть на голых, а то – на одетых…

– Вон та, в платке с кисточками, – Велисина, тетка моя по батюшке, – кивнул Демьян. – Лет десять уж тут, замужем, за Акинфием, крестьянином местным, половником. У боярина за пол-урожая землицу держит, Акинфий-то. Плохо живут – как урожая нет – боятся, не ровен час, отберет землицу боярин. Иль, того хуже, холопство предложит.

Задумался Олег Иваныч:

– Значит, я так мыслю, Демьяне, особой любви к боярину у тетки да мужа ее нет?

Демьян молча кивнул.

– Ну так иди, навести родственников. Про нас только молчи. Вечерком кликнешь, как потемнее станет. Пред тем вызнай все.

Махнул рукой Демьян, знамо дело, вызнает. Шапку набекрень сдвинув, выехал из лесу.

Всполошились на реке бабы – ну, как лихой человек какой? Ведра с бельем выстиранным побросав, с визгом на холм побежали.

Догнал их Демьян, крикнул:

– Не пужайся, тетка Велисина!

Остановилась Велисина, руку к глазам приложила:

– Ой, бабы! То ж Демьянко, племяш мой, с Пашозера! Да вырос-то как… Прошло летось-то уж совсем сопленосый был… Ой, гостюшко!

– С Тихвина, с ярмарки еду, – спешившись и идя рядом с теткой, важно изрек Демьян. Шедшие рядом бабы с интересом прислушивались к беседе.

Они здорово замерзли к вечеру, Олег Иваныч и его люди, а больше всех – Ульянка, аж нос побелел, пришлось Олексахе растирать снегом нос-то. Больно Ульянке было, да не ревела девка – терпела молча. Костра не жгли – опасались. Как стемнело – факелы зажгли на погосте, мужиков из леса встречали. Потом и факелы погасли. Тишь наступила – ровно и не погост, а холм пустой. Лишь собаки изредка лаяли, хорошо – ветер оттуда, не чуяли псы чужих-то людишек, в лесной чащобе таящихся.

А морозец-то крепчал к ночи! С коней слезши, переминались с ноги на ногу парни, толкались шутливо, руками похлопывали – все молча, болтать запретил Олег Иваныч – мало ли.

На небе – луна огромная, да и вызвездило! Звезды – яркие, желтые, словно глаза волчьи. Вот Матка – Большая Медведица, а вот, рядом, Малая… Больше не знал созвездий Олег Иваныч – и эти-то с трудом вспомнил, и то после того, как парни растолковали. Уж им-то, охотникам, никуда без созвездий. Бывает, и до ночи в лесу проходишь – потом как в обрат возвращаться? По звездам только…

Совсем уж замерзли, как – чу! – захрустело рядом. Парни – за рогатины. Олег Иваныч меч вытащил.

– Иваныч, тут ли ты?

Ну, слава Богу! Демьян…

– По-скорому надо, – распорядился пришедший Демьян. – Да без лошадей, чтоб не ржали. Акинфий у ворот ждет – откроет. Собаки прикормлены… правда, один черт, брехать будут… Ну, тут уж никак.

– Ульянка! Тебе за лошадьми смотреть.

– Да вы что, сдурели? Хотите, чтоб волк меня съел?

– Да не дело девку в лесу одну оставлять. Олексаха мне там надобен. Придется тебе, Зван. По дороге в распадок коней отгонишь, там и костерок можно. Вот те мясо да баклажка с брагой. Трут да огниво есть ли?

– Найдутся, чай. Не впервой, заночую.

– Ну, тогда – с Богом!

Черной громадой поднимался на фоне серебристого от лунного света неба холм с тыном. Темнели на белом снегу баньки. Затянулась, подернулась свежим ледком прорубь.

Вот и щель в воротах, протиснулись – мужик с узкой бородой, в лисьей шапке – Акинфий, быстро закрыл ворота.

Псы… Ух, и залаяли! Всполошились… Словно и не люди вошли – волки.

– Скорей в избу, – заперев ворота, махнул рукой Акинфий, с сомнением оглядывая гостей. Не маловато ли будет против Ставровых-то?

Тепло!

Очаг, сложенный из камней, в центре избы. Растекающийся под крышей дым медленно выползал в узкое волоковое оконце. Дуло. Из углов, из щелей, с волока…

Демьянова тетка Велисина – высокая, рано постаревшая женщина, с узким, изрезанным мелкими морщинами лицом – поклонившись, молча указала гостям на длинный стол, сбитый из прочного ясеня. У стола, на лавках, сидело все Акинфиево семейство: двое взрослых сыновей с женами да младшие дети – мальчик и девочка, оба лет по пяти. В зыбках из лыка покачивались грудные внуки. На другой половине избы, за загородкой, шумно дышал скот. Коровы, кабанчики, лошадь. Остро пахло навозом.

В большом горшке красной глины, стоявшем посередине стола, дымилась овсяная каша с сочными кусками мяса. Рядом, прямо на столе, грудой лежали весянские ржаные лепешки с просом – калитки. Поклонившись хозяевам, гости уселись за стол. Перекрестились на висевшие в углу образа. Во главе стола уселся большак – Акинфий. Кивнул – все взяли ложки, потянулись к калиткам. Ели… По команде – таскали из горшка мясо. Велисина – большуга – зорко следила, чтоб мяса досталось всем поровну, судя по ее строгому виду – запросто могла ложкой по лбу огреть ослушника. Никто и не торопился. Поговорка – в большой семье мурлом не щелкай – явно не годилась для этих мест. Не торопился и Олег Иваныч – знал: покуда не поедят, никакой беседы не будет. Управившись с калитками и кашей – запили клюквенным квасом. Вытерли губы, помолчали немного…

Жестом руки Акинфий отправил из-за стола лишних, взглянул строго:

– Демьян сказывал, супротив боярина вы… так ли?

Олег Иваныч степенно кивнул:

– Имеется у нас до его здешних людей одно дело. Чужих тут с лета не видали ли?

– Как не видать, видали, – Акинфий усмехнулся, погладил узкую бороду. – Жёнка одна… сказывают – купецка дочь, аль боярыня… и парень. Жёнку-то я сам не видал, а парня видел. Смурной да лицом бел – словно в подполе держат.

– Может, там и держат. Нам бы освободить тех людей надо. Да так, чтоб ни тебя не подставить, ни семейство твое. Тебе ж здесь жить еще.

Олег Иваныч испытующе посмотрел на Акинфия. Большак задумался.

– Так сделаем, – наконец произнес он. – Завтра поутру Игнат – то ключник боярский – на охоту с людишками своими собрался. Вчера еще собак налаживал. Думаю, дня на три к Сапо-озеру и далее, к Хундольским болотам… Не раз уж он туда ездит – угодья богатые. Так что на дворе его особливые гости останутся – человек бугаистый, борода куделью – с седмицу уж тут, никуда не ходит, стережет все пойманных… боярыню с отроком. Да людишки, что с бородачом этим, кажись, трое всего. Вот тут и навалитесь! А за три-то дни – успеете куда надо. Только так сотворите, будто ночью то случилось, да и…

Не успел Акинфий больше и рта раскрыть – загремели в дверь, застучали. Собаки – псы цепные – залаяли.

Вышел в сени Акинфий. Гости за оружье – да по углам схоронились.

Долгонько Акинфия не было. Только голоса доносились глухо…

Наконец вошел обратно Акинфий. С ним – мужик в полушубке лисьем, с бородой пегой, бровастый.

– Игнат я, – поклонился мужик гостям с усмешкой. – Ключник боярский.

Ничего не понимал Олег Иваныч. Стоял, словно чурка дубовая, глазами хлопал. Вот, вроде б сговаривались против Игната этого… и что же?

– Дочку мою молодшую изобидел человек боярский Тимоха, – усевшись на лавку, угрюмо произнес Игнат. – Смерти ему хочу и людям его. Да боярина пасуся… На охоту вот уезжаю. А вы… – он хитро прищурился, – вы людишки чужие, вольные… седни здесь – завтра там…

Наконец понял все Олег Иваныч. Ну, хитер ключник! И с Тимохой расправиться – и самому не подставиться… Скажет потом – уехал, мол, на охоту, все честь по чести – приехал: на тебе – перебиты все.

Ну, и то дело.

– Как боярыня да отрок?

– Боярыня ничего себе, хмурая только… а отрок третьего дня плетью исхлестан. За непокорство.

Олег Иваныч сжал зубы. Ну, начнем с утреца ужо.

Утром – засветло еще – выехал Игнат со своими на охоту, по пути в ворота Акинфиевы стукнул – пора, мол. Выглянул из избы Акинфий, кивнул.

Осторожно к усадьбе ключника подошли. Псы цепями загремели, залаяли. Жёнка Игнатова специально псов на цепь посадила, она же и ворота отперла. Махнула рукой – заходите – да на терем кивнула – там они.

С теремом-то сложнее вышло – заперт был изнутри на засовец. Задумался Олег Иваныч, подозвал ключницу:

– Ну-ко, постучи, хозяйка!

Барабанили долго – крепок был сон у шильников. Наконец выглянула в дверь заспанная харя, выпялилась недоуменно на Олега Иваныча.

Так и пялилась…

Олексаха, рядом, за углом схоронившийся, изловчившись, схватил сонного шильника за волосы да вытянул на двор – тут и взяли. Связав, в амбар бросили, сами – в терем.

Высок терем, надежен – не по-местному, по-новгородски выстроен. Печи по-белому топятся, ничуть почти и не выстыло к утру-то…

– Там, наверху, боярыня-то, – указав на узкую лестницу, шепнула ключница.

В три прыжка взлетел Олег Иваныч. Сунулся в дверь – заперто. Не изнутри, снаружи. Замок висел изрядный. Обернулся Олег Иваныч к Олексахе.

– Не пришлось бы кузнеца звать, коли ключи не добудем у шильников.

В этот момент в нижней горнице зашумели. Кто-то громко закричал, звякнуло оружие.

Ладно, в таком разе потерпит пока замок-то.

Надо признать, шильники опомнились быстро. Словно черти, выскочили из горницы в сени, что явилось неприятной неожиданностью для Терентия с Еремеем. Еремей был убит сразу – один из шильников с ходу ударил его кистенем в висок. Тихо, без крика, повалился парень на холодный пол, и темная кровь его лужей растеклась по выскобленным доскам.

– Ах, ты ж! – опомнившись, заработал рогатиной Терентий из Мелигижи. Знатно сработал – парой разбойников на свете меньше стало. Остальные, правда, прорвались. Выбежали на улицу, к воротам. Видно, затеяли спасаться бегством…

…пока не увидали нападавших…

Олег Иваныч, Олексаха, Терентий… вот и все, пожалуй. Олег-то Иваныч думал спросонья шильников взять, тепленькими. Да не получилось тепленькими-то.

Один, два… Шестеро… Шестеро против троих. И кстати, почему-то нигде не видно главного злодея – Тимохи Рыси!

Хоть и не умен особо, да хитер был Тимоха, ухватист. Шум услыхав, в окно змеюгой болотной выскользнул, да к овину. Там покуда и спрятался. Сквозь щели глазищами зыркал. А как увидал, что на дворе деется, – выскочил. Секира в руках изрядная. Махнул шильникам:

– Руби их, робята!

Да в самую гущу бросился…

Только секира над башкой ветром кровавым свистела.

Худо б пришлось нападавшим, ежели б не стали вдруг падать враги, один за другим, словно молнией пораженные. Удар копейный отбив, оглянулся Олег Иваныч – Ульянка, на амбар взобравшись, из самострела в шильников целилась. Эх, девка-девка, велено ж те было у Акинфия сидеть, не высовываясь… Нет, не послушала наказа – по-своему сделала. Ну, выходит, и хорошо, что не послушалась. Помощь оказала изрядную. Вот, кстати, и сам Акинфий! С сыновьями в воротах показался. Все оружны…

Смекнули шильники – плохи дела, побросали оружье, сдались. Все, кроме главного – Тимохи. Тот долго не думал – вскочил на поленницу, с поленницы – на овин вспрыгнул, ну, а там и тын рядом. Перемахнул – да таков был…

Был бы…

Ежели б Олег Иваныч за ним не следил пристально. Знал, за кем…

Бросился сразу следом. На поленницу – эх, раскатилась поленница-то, чуть снова не зашиб ногу, капканом когда-то израненную, но успел, удержался, на овин перепрыгнул. С разбега – через ограду… Хорошо – сугроб с той стороны…

От снега и не отряхивался – некогда было. Вон он, Тимоха, к воротам погостным бежит, шильник… Открыты ворота-то, не заперты. Видно, бабы стирать пошли к проруби, али так, после отъезда ключника, закрыть забыли.

За стеной уж, у бань, нагнал Олег Иваныч шильника.

Ощерился тот, обернулся. Ка-а-ак махнет секирой! Еле успел присесть Олег Иваныч – полбашки б точно снесло! Мечом крутанул… Неудачно – коротковат меч, не достать Тимоху. Тот это дело тоже быстрехонько сообразил, осклабился. Все ближе подбирался с секирой. Ну, подходи, подходи. Какое главное правило фехтовальщика? Правильно – быстрота, натиск… и хитрость. Вообще, фехтование весьма интеллектуальный спорт. Тут как в шахматах – прежде, чем сделать ход, старайся предвидеть возможные ответы. Только, в отличие от шахмат, счет на секунды идет… даже – на доли, на четверти. Тяжела секира Тимохина, да и меч коротковат. А значит, заманивать его нужно атаками ложными. А куда заманивать? Олег Иваныч быстро осмотрелся… Ага – есть куда.

Отступил Олег Иваныч к баньке.

Кругами ходил Тимоха, словно волк, для последнего прыжка примеривался. Размахнулся секирой – да сразу ударил, не давая возможности врагу пырнуть в брюхо, хоть и окольчуженное. Опаслив Тимоха был, опытен. Ну да и Олег Иваныч не на помойке найденный – того и ожидал, вмиг отклонился влево. В последний момент изменил направленье удара Тимоха, левее взял. Ну, и то предвидел Олег Иваныч, успел меч подставить, еще бы не успеть…

Страшной силы удар был – переломилось лезвие надвое.

А вот об этом позабыл Олег, увлекся слишком.

Захохотал Тимоха, секиру для удара последнего поднял…

Прыгнул Олег Иваныч, обломок бесполезный выбросив… Пнул ногами в живот шильника, только кольчужка звякнула. Ха! И чего этим решил добиться? Засмеялся Тимоха, отступил в сторону. В ту сторону, куда и надо было. Не ему, Олегу Иванычу. На желоб ледяной, что от бань вел к речке…

Так, смеясь, да ничего не поняв еще, и покатился вниз по ледяной дорожке… Ухнул прямо в прорубь! Только ледок тонкий стеклами разлетелся, да поднялись по сторонам студеные брызги…

Стрелой скатился к реке Олег Иваныч, секиру брошенную подобрал – не выплыл бы гад! Хоть и тяжела для купанья кольчужица – вынырнул Тимоха, об лед затеребил руками. Увидел пред собой в заснеженных сапогах ноги… Глаза подняв, завыл тоскливо, смерть свою близкую чуя…

Не ведал жалости Олег Иваныч – не тот человек был Тимоха Рысь, чтоб к нему какую-то жалость испытывать – ахнул с размаху секирой – раскроил башку надвое! С хлюпаньем ушел под воду шильник, затянула тело под лед водица студеная…

Туда тебе и дорога, Тимоха Рысь. В геенну огненную, кою заслужил ты вполне делами своими черными…

Усталый, опустошенный, вернулся Олег Иваныч на двор ключника Игната. Солнце из-за туч выглянуло, луч желтый прямо на крыльцо пал, высветил… В сиянье том по ступенькам женщина спустилась. В сарафане простом, в шушуне, на плечи полушубок овчинный накинут. Лицо бледное, исхудалое, под глазами круги синие. А сами глаза – прежние, золотисто-коричневые, блестящие! И волосы – из-под шапки, золотом…

Софья…

Поцелуй долгий, жаркий. С Олега Иваныча аж шапка на снег слетела.

– В подпол поди, Олежа, – обнимая, шепнула боярыня. – Гриша там, вчера еще брошен…

Кивнул Олег Иваныч, разжал объятия.

Вошли в нижнюю горницу, Олексаха мечом приподнял половицу. Холодом пахнуло, а уж темень…

– Лестницу тащите, ребята!

– Да не надобно лестницу, – гулко откликнулись снизу, – руку протяните только…

Вытащили отрока. Весь дрожит от холода. Лицо отощалое, узкое, волосы – по плечам. Глаза синие – усмехаются.

– Ну, наконец-то! Явились, не запылились. Давненько вас дожидаемся.

Заплакав вдруг, на шею Олегу Иванычу бросился.

Там же и формы нашли, в подполе. Монеты бесчестные печатать. Упаковали тщательно – на суде пригодятся. Пока схоронили убитых, пока то, се – и вечер подкрался.

К вечеру выехали к Капше-реке всадники боярина Ставра. Остановил боярин коня, задумался.

– До Куневич ведь недалече, а, Митря?

– Недалече, боярин-батюшка!

– К ночи доскачем?

Посмотрел Митря Упадыш на небо, почесал бороденку козлиную, качнул головой отрицательно:

– Нет, не успеем, батюшка… Вон, туча идет, как бы не забуранило. Лучше б в распадке лесном переждать…

Махнул рукой боярин. Пес с ним, в лесу – так в лесу. Велел костер жечь да зимний шатер ставить. Завтра поутру – в Куневичи…

Десяток воинов было со Ставром, не считая Митри. Все окольчужены да оружны – вояки опытные.

С утра раненько засобирались Акинфиевы ловушки да капканы ближние проверить, не попалась ли дичь, ну, заодно и, Бог даст, запромыслить кого. Пир на весь мир устроить задумали – в честь помолвки Олега Иваныча, человека житьего, да новгородской боярыни Софьи. Батюшка с дьячком с утра уже крыльцо церковное еловыми ветками украсили, старались. Олексаха с Демьяном, да Званом, да Терентием тоже с Акинфиевыми пошли – зверье промышлять, к обеду обещали вернуться.

Из друзей Олеговых одна молодежь зеленая – Гришаня с Ульянкой – в деревне остались, с кручи на санях пошли кататься. Весело! Олег Иваныч с боярыней своей тоже разок прокатился – да в сугроб оба. Посмеялись, плюнули да пошли в баню – как раз поспела… Первый-то парок – в самый раз!

Красива боярыня – и раньше-то была – пава – а тут еще похудела. Как разделась – ахнул Олег Иваныч – не боярыня, фотомодель для «Плейбоя». Потянул к себе ласково…

Потом парились долго. Попарившись, снова в предбанник вышли. Только приобнял Олег Иваныч боярыню, как в дверь поскреблись острожливо, прошептали елейно:

– Кваску-от, принесли, батюшка.

Это хорошо, квасок-то…

Натянул Олег Иваныч порты, Софья полотенцем прикрылась.

Отперли засовец.

– Ну, давайте квас-от.

Тут и навалились. Неизвестные люди, оружны, окольчужены, злы. Враз спеленали! Ухмылялись противно. А самый-то препротивец – Митря Упадыш в дверях стоял. На пойманных зыркнув, на улицу дверь распахнул, в поклоне согнулся.

Ахнула боярыня, закусил губу Олег Иваныч.

Ставр-боярин на пороге возник, бледный, красивый, в плаще алом. Ухмыльнулся:

– С легким парком, полюбовнички.

Разрумяненные, довольные, возвращались с горки ребята, Гришаня с Ульянкой. Рядом шли, санки вместе тащили. На пригорке остановившись, поцеловались, дальше пошли. Опять остановились. Потянулся Гришаня губами… Да вдруг округлились глаза у Ульянки!

– Что это там за люди, у ворот топчутся? Вроде воины…

Оглянулся Гришаня. Точно – воины. Окольчужены всадники, оружны. А впереди, на коне белом – главный…

Боярин Ставр!

Гришаня схватил Ульянку за руку:

– Вот что, беги-ка к нашим охотникам. Чай, не успели еще уйти далеко – найдешь по следам…

Покачала головой Ульянка:

– Нет, Гриша, беги сам, пожалуй… Я-то, чай, с самострелом лучше тебя управлюсь!

– Чего?!

– Не спорь, Гриша. Беги, – обняв, поцеловала парня Ульянка. – А за меня не беспокойся, я тут в овине спрячусь. Да и ты недолго…

– Ну, смотри.

Еще раз поцеловав девчонку, бросился к лесу Гришаня, обернулся по пути, рукой махнул.

Вытащили из бани обоих. Олега Иваныча и боярыню Софью. Холодновато на улице – да не чувствовали те холода – смерть лютую чуяли.

– А и то хорошо, что вместе, – повернув голову, шепнула Софья и улыбнулась. Усмехнулся и Олег Иваныч.

– Смеются еще, твари, – злобно буркнул Митря Упадыш. – Ужо, досмеетесь… Оу!

Издав жуткий вопль, он вдруг схватился за левое предплечье и закрутился на снегу, словно подраненный заяц. Один из Ставровых – поважнее других, в кольчуге и панцире, заоглядывался, сдвинув шелом на затылок… и вдруг захрипел, захлебываясь собственной кровью. Горло его пробила короткая боевая стрела-болт. Такая же впилась в угол сруба, дрожала… Ставровы соображали быстро – вмиг бросились кто куда. Вот еще один упал, исторгнув из чрева черную тяжелую кровь…

Вытащив меч, Ставр злобно оглянулся на пленников. Однако – тех давно и след простыл. Станут они тут дожидаться, как же! Как только пошла паника – тут же юркнули Олег Иваныч с Софьей в баню да заперлись. Хорошо – получилось связанными-то руками засовец сдвинуть. Теперь бы еще развязаться…

Быстро придя в себя, Ставр заорал на своих людишек, завращал мечом. Троих направил к овину, ползком по снегу, с разных сторон. Остальных поманил пальцем, прищурился:

– Огня сюда!

– Огня? – усмехнулся Олег Иваныч. – Давай, Софьюшка, давай… развязывай… будет ему огонь, будет…

Зубами, губы в кровь рассадив, развязала Софья веревки. Олег Иваныч, понятно, меньше возился. Совком железным угли в печке черпнул… погасли уж?.. нет, тлеют… горячие…

– Ну, Софьюшка… На счете – три… Раз…

Увидел Ставр, как бегут к нему, от неведомого стрелка таясь, берегом, людишки его с факелами. Улыбнулся довольно, повернулся к бане.

– Два!

Три!!!

Словно вихрем сорванная, распахнулась дверь в бане. Выскочил оттуда полуголым чертом Олег Иваныч, угли горящие швырнул в Ставровых, самого боярина с лету совком в лоб припечатал. Зазвенел шеломец, зачихали факельщики.

Не ожидали такого…

А Олег Иваныч и не давал им опомниться! Еще бы – от быстроты теперь все зависело…

Выхватил у ближайшего лиходея саблю. Ну, теперь посчитаемся! Теперь поглядим, кто кого… Бросился к Ставру:

– А ну, иди сюда, козел драный, мать твою перемать!

Все маты сложил, какие знал. Вроде ничего получилось, не хуже, чем у Коли-Лошади, старого питерского зэка. Аж факельщики, прочухав, заслушались.

Кровь хлынула к лицу Ставра – никто его еще эдак не потчевал. Ах ты, сволочь…

– Прочь! – отогнал своих. – Он мой!

А Олегу Иванычу только того и надо! Твой – так твой. Поглядим еще, кто тут чей…

– Ну, козлина, алле!

Противником Ставр оказался опасным. Учен был клинковому бою, и явно на немецкий манер. Все целил мечом в голову… Да и Олегу Иванычу волей неволей немецкого стиля держаться пришлось – окольчужен боярин, в панцире, на голове шелом. Попробуй, возьми его за рубь за двадцать. Никакая верткость не поможет – боярин и в доспехах верток ничуть не менее… ишь как скачет… вот уж поистине – козел.

Олег отчетливо понимал – кольчуга и панцирь делают невозможным обычные финты – поражаемую поверхность представляли лишь лицо под шеломом да ноги. Не надел Ставр полного боевого комплекта – поленился. Он умело берег лицо, опасаясь неожиданного удара, ловко парировал, отбивал и даже делал ложные выпады. Олег Иваныч аж взмок. Угадывал: ага, сейчас вражий клинок пошел на замах… вниз-вправо… но не с особой силой… да и взгляд боярский вильнул… значит… значит, влево будет настоящий удар… А ну-ка!

Подставив саблю, Олег Иваныч ловко парировал удар, направленный в сердце. В свою очередь, перевел саблю влево и тут же сделал молниеносный выпад… не менее молниеносно вытащил клинок обратно… Стальное лезвие меча Ставра с шумом рассекло воздух. Олег тут же атаковал нижнюю площадь – ноги… Есть укол!

Захромал боярин, снег под его ногами окрасился кровью.

Олег не давал врагу передышки. Его сабля летала вокруг меча Ставра легкой быстрокрылой птицей, делая обманные финты и нападая с разных сторон. Если б не доспехи боярина, бой давно бы кончился в пользу Олега Иваныча, а так… приходилось возиться…

Чувствовалось, что Ставр выдыхается, не раз он уже искоса посматривал на своих людишек – один из них держал в руках лук – ожидая момента, когда, обессилев, просто махнет им рукой, в первую очередь тому, что с луком. Олег Иваныч прекрасно понимал своего врага и не питал никаких иллюзий по поводу его благородства. Нет, Ставр будет сражаться, пока это для него относительно безопасно… Тем более, если ему удастся хотя бы ранить Олега. Хотя бы ранить… Мысль эта уже созрела в мозгу Олега… осталось только воплотить ее в жизнь… А ну…

Вызвав Ставра на контратаку, он сделал вид, что в какой-то момент поддался, не раскусив, на обманный финт боярина. Приоткрыл левый бок, в последний момент подставив руку… Черт! Удар оказался сильнее, чем он ожидал. Закапала на снег кровь. Теперь уже кровь Олега. Что ж… Зато как оживился Ставр! И куда девалась его усталость? Ишь, замахал мечом, что твоя мельница!

Олег Иваныч позволил себе чуть расслабиться – не для того, чтобы отдохнуть, нет. Гораздо нужнее было другое – осмотреться, проанализировать ситуацию. Ага… Трое Ставровых рядом. Один с луком. Этот опасен. Очень опасен. Плюс, чуть в стороне – раненый Митря. Тоже змея еще та. Остальные окружают старый овин. Видно, там и засел неведомый снайпер. На крышу не лезут – опасаются, и верно, в общем-то, делают. А снизу им, похоже, снайпера не взять – заперто изнутри крепко. Чтоб зря время не тратить, лучше б огнем. Ну да, сообразили-таки, вон, тащат с посада угли…

А этого, с луком, надо иметь в виду. Переберемся-ка ближе…

Якобы поддавшись атаке, Олег Иваныч начал отступать, пятясь к бане, вернее, к лучнику. Стекали из раны горячие капли… Пожалуй, хватит затягивать.

А Ставр ликовал… Считал уже, что победа близка. Еще один хороший удар… ну, два… И – рраз…

Олег Иваныч вдруг резко упал на снег – поскользнулся. Холодная сталь блеснула в оранжевых лучах морозного солнца. С яростным кличем Ставр нанес последний удар, в сердце…

Вернее, хотел нанести. Перед ним лежал враг, босой, в портах и рубахе, распластанный, измученный и жалкий. Похоже, он уже чуть шевелил саблей.

Боярский клинок с силой ухнул вниз…

Только вместо теплого бьющегося сердца почему-то воткнулся в белый утоптанный снег… Ставр не успел удивиться…

Чуть откатившись в сторону, Олег сделал резкий выпад вверх. Острое лезвие сабли, с хрустом проткнув надменный подбородок боярина, с силой вошло в мозг.

И тут же, не дожидаясь, пока тело боярина упадет в снег, Олег Иваныч с быстротой молнии выдернул саблю и нанес мощный рубящий удар неосторожно приблизившемуся лучнику. Тот закричал, падая…

А вот теперь – осталось двое. Не считая Митри и тех, что ушли к овину.

Олег Иваныч повернулся к оставшимся и чуть качнул окровавленным лезвием. Со страхом глядя на него, Ставровы вдруг неожиданно побросали сабли.

Неужели я настолько страшен? – пожал плечами Олег Иваныч и вдруг услыхал быстро приближающиеся голоса и топот.

От реки поднимались вооруженные люди. Олексаха, Демьян Три Весла, Зван, Терентий из Мелигижи. За ними – Акинфий с сыновьями. С другой стороны подходил к погосту ключник Игнат со своими дворовыми.

– Овин, овин! – крикнул Олег Иваныч подбежавшему Грише. Тот понимающе кивнул, обернулся и призывно махнул рукою.

Вскоре все было кончено. Да, в общем-то, и не понадобилось больше никаких боевых действий. После гибели боярина его люди не очень-то рвались в бой и предпочли сдаться…

Ставр лежал на снегу, лицом вверх. В подбородке его кровавилась рваная рана, открытые глаза цвета английского олова недвижно смотрели в небо.

Олег Иваныч подошел ближе, постоял немного… Нет, ни капли уважения к поверженному не было в его сердце. Ставр получил лишь то, что давно заслуживал, и единственная народная мудрость, которая, по мнению Олега, заслуживала употребления здесь, была «собаке – собачья смерть!». Подойдя ближе, обняла его Софья. Постояв немного, так и пошли они вместе к посаду.

Пленных пока заперли в клети. В подполе выл Митря.

Вечером пировали. Впрочем, пировали – это, наверное, громко сказано. Хотя были на столе и форель с лососью, и стоялый медок, и блины с икрою… Более взрослые-то люди ели аккуратно, мол, не такое еще видали, а вот Гришаня с Ульянкой, не стесняясь, трескали, аж брызги кругом летели!

Олегу и Софье постелили в гостевой горнице в доме старосты. Снаружи, на улице, трещал мороз, а здесь от печи несло жаром. Олег Иваныч погладил по плечу уснувшую Софью, осторожно выпростал раненую руку, замотанную чистой белой тряпицей, подошел к столу, налил квасу… испил. Сел на лавку. Думал… О жизни своей дальнейшей думал, разговоры недавние вспоминал – с Олексахой, с Гришаней, с Софьей…

Новгород… Господин Великий… А Господин ли? После Шелони-то? А что такого произошло на Шелони? Ну, проиграли новгородцы – не войну – битву, ну подписали позорный Коростынский мир… Так прежний-то, Ялжебицкий, не особо лучше был! А забылся… Даст Бог – и этот забудется. Нет, неверно – не Бог… новгородцы к тому должны руку приложить, те, кому дорог Новгород, республика, вече, свобода. Спору нет, силен Иван, князь Московский, войском своим силен, единением. Все, ну, почти все, прямо от него зависят, от милости его государевой. Оттого нет в Москве разброда – пресекается сразу железной рукой. И попробуй-ка, вякни! Не то – в Новгороде. Новгородцы – люди свободные, каждый думает и делает что хочет, и никому ничем не обязаны! Не все хотели республику защищать? Так это их личное дело! Значит, надо сделать так, чтоб хотели… чтоб без вольностей новгородских жизни своей не мыслили. Чтоб знали – кто такой Иван, князь Московский, из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Войско… Да, в этом слабость Новгорода. Ополчение – не московским дворянам чета. Так ведь новгородцы – купцы, ремесленники, служилые – люди занятые, некогда особо воинскими делами заниматься. Да и нужно ли? Может, наемную армию завести? Пожалуй, это выход. Хватило бы только денег… Так особый налог провести через вече… А проголосуют ли? Эх, хорошо Ивану в Москве, чего хочет – то и творит, никакого тебе веча, никаких сомневающихся людишек – те, что вякали, давно собак кормят, а кто упасся – до тех еще доберется плеть княжеская. А здесь, в Новгороде, другой подход нужен. Пиар так называемый…

Олег Иваныч отхлебнул кваску, поморщился – рука-то побаливала. Посмотрел на Софью – эх, и красавица, волосы – по плечам золотом… Снова задумался.

Итак, что произошло с Новгородом и можно ли то исправить?

Проиграли битву с московитами, но сам Новгород цел, спасся. Потому сейчас московиты будут пытаться полностью подчинить город своему влиянию. Верховный суд – уже княжий, по условиям мира, однако есть еще и суд архиепископа, и посадничий… тут можно бороться. Вече – вот что Иван на дух не переносит. Видно, захочет, чтоб не было его в Новгороде. При этом наверняка обставится – дескать, сами же люди новгородские попросили – предатели, чай, найдутся. Нельзя того допустить. Задача номер один – отстоять вече, суд, право. И близко туда не допустить московитов, иначе не Новгород и свобода то будет, а Москва и рабство… Задача номер два, а по важности, пожалуй, не менее значимая, чем первая, – армия. Тут нужно думать, хотя, конечно, наемники – мысль неплохая… В связи с этим – пересмотреть союзников. Пока по старому принципу – кто Москвы враг, тот друг Новгорода. Литва с Польшей, Ливонский орден, Швеция, татары. Татары… Пес их знает, что у них на уме. Конечно, попробовать задружиться стоит. Ганза… С Ганзой мириться немедля! Слишком уж невыгоден ганзейский бойкот Новгороду, слишком велики убытки. Мириться! Пока – можно и на ганзейских условиях, а там посмотрим. Псков… Интересно, с чего это псковичи так Ивана любят? Неужели не понимают, что после Новгорода их черед настанет? Со Псковом не худо сношения тайные наладить. То – стратегический союзник. А тайные – чтоб ливонцев не обижать. Хлеб… Понизовый хлеб – он весь через Москву проходит. Своего-то хлеба нет почти, говорят, новгородская земля родит плохо… А что, шведская или норвежская – лучше? Откуда те же шведы хлеб берут? Узнать… Может, и Новгороду от того прибыток будет. Хлебную удавку ликвидировать – важное дело, лишний козырь из Ивановых рук выбить. Что еще в Москве притягательного для людей новгородских? Вера! Церковь православная… Митрополит, как ни крути – в Москве. Сманить в Новгород? Хм… Идея пока нереальная… Сменить веру? Католицизм, уния? Нет, народ не поймет, да и стремно как-то, вроде как и нерусские будем… Русские… А с каких это пор дикая и отсталая Московия себя Русью кличет? Не дело это, не дело! Новгород – вот она, настоящая Русь, никакая не Москва. Как мысль сию в сердцах людских поселить – о том еще думать надо. Ох, Господи, все дела государственные… Так как же без них, без дел-то? Полномочия министерские, чай, никто не снимал. Даже Иван, деспот московский, не догадался! Феофила надо срочно от Москвы отворачивать… с этим должно заладиться – видел воочию, что из себя Москва представляет. Эх, кабы не вера… Еще б посадника из наших поставить… или… или – самому? На ближайших выбора выставиться. Кандидатом. От нерушимого блока коммунистов и беспартийных, блин. Смешно, конечно, да и, пожалуй, рано. Поначалу имидж себе сделать, а то начнут кричать – представитель спецслужб в посадники метит… Хотя, знаете ли, бывали прецеденты. Ладно, покуда и другой сойдет посадник. Вот боярин тот, что с русалками воевал… как бишь его… Епифан Власьевич… А что, кандидатура подходящая – и знатен, и Москву не любит… правда, не Спиноза… ну, умные люди и без него, чай, найдутся… Ну, вот такой, в общих чертах, план. Удачным будет – воспрянет Новгород с новой силой. Ну, а неудачным… Впрочем – как это неудачным? Обязательно удачным получится, действовать только надо и не сдаваться. Ну, заодно и о себе подумать неплохо было б. Усадебку на углу Ильинской и Славной, говорят, московиты конфисковали. Ай-ай-ай… Это они поторопились, однако. Ничего, отсудим! Это вам не Москва беззаконная – как князь решил, так и вышло. Еще и компенсацию пускай выплачивают. За моральный ущерб. Да, а усадебка-то, чья? Феофила… Москвичи конфисковали. Отсуживать я буду. Пускай-ка Феофил мне ее и подарит! И какую-нибудь вотчину… вот хоть Ставрову… И буду я боярин знатный… Стоп! Они, кажется, все в писцовых книгах записаны… бояре да вотчины… а что написано пером, то не вырубишь топором. Топором-то не вырубишь, а ножичком осторожненько соскрести можно… да другое имя вписать. Гришаню и попрошу. Здрав будь, Олег Иваныч, боярин-батюшка! Во, размечтался… Хотя не зря же в песне поется – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!». Господи! Вот остолоп! Самое главное-то и забыл! На Софье жениться! Прошу, любезная госпожа боярыня Софья Михайловна, вашей руки и сердца…

– Наконец-то слышу умные речи! – послышался в тишине избы ехидный голос Софьи. – А то ведь думала – умру, не дождуся…

– Так это я вслух размечтался?! – хлопнул себя по лбу Олег Иваныч. – Вот, блин! Впрочем… Согласны ли вы стать моею законной супругой, боярыня?

Улыбнулась Софья. Встала с постели – нагая, волосы по плечам – подошла к Олегу. Обняв, поцеловала жарко. И понял тут Олег Иваныч – вот оно – то, ради чего, по большому счету, и жить стоит. Обнял боярыню, в глаза заглянув золотистые, шепнул лишь:

– Любимая…

Через несколько дней небольшой отряд выехал из Куневичского погоста в направлении на Тихвин и дальше, к Новгороду. Длинен был путь, да хорошо ехали, весело, с песнями. Во главе отряда скакал знатный новгородский боярин Олег Иваныч Завойский. (Гришаня сказал, что с писцовыми книгами проблем не будет.) Впереди ждала боярина нелегкая борьба, любовь и слава. На поясе его, в золоченых трофейных ножнах, покачивался острый закаленный клинок. Клинок новгородской стали…