Пожалуй, самое удивительное было то, что ее, действительно, звали…

– Эржебетт! – громко, встревоженно кликала дочь крепкая, высокогрудая, черноволосая красавица-смуглянка. – Сюда! Ко мне! Скорее!

Мать выискивала глазами зеленоглазую рыжеволосую юницу, призывно взмахивала руками и кричала, кричала… Проталкиваясь к дальним кустам бузины, где непосвященные девы дожидались зова и поручительства опытных ведьм, приведших их на шабаш. А вокруг, по утоптанной лесной поляне, метались перепуганные люди.

Перед матерью кто-то остановился. Схватил. Встряхнул за плечи. Старый, седой колдун с воспаленными глазами и уймой маленьких мешочков на поясе. Имени его Эржебетт узнать не успела. Но она знала другое: этот старик заправлял сегодняшним шабашем.

– Величка! – седовласый колдун, неприятно брызжа слюной, орал прямо в лицо матери. – Куда лезешь! Чего ждешь! Беги! Спасайся! Саксы! Близко!

Та на него даже не взглянула. Отпихнула с дороги. И – дальше. Сквозь людей, сквозь заросли.

Старик сплюнул, досадливо махнул сухой дланью в длинном рукаве. И – покинул колдовскую поляну. Скрылся в густых зарослях, будто растворился.

– Эржебетт! Ты где?!

Величка с разбега вломилась в бузину.

– Эр-же-бетт!

Растерявшаяся, ошалевшая Эржебетт сбросила наконец оцепенение. Раздвигая руками упругие ветви, сама полезла на большую утоптанную голыми ногами поляну, куда не должна была вступать до конца шабаша. Вперед, на зов – к матери.

Навстречу.

– Здесь! Я – здесь!

Рука схватила руку. Крепко. Цепко. Теперь связь не разорвать. Теперь мать и дочь не потеряются.

Величка была ведьмой. Эржебетт была дочерью ведьмы, с раннего детства не ведавшей отца. Но – любимой и любящей дочерью. Ведьмы. Обе – и мать, и дочь – знали древнюю Тайну. Тайну Проклятого прохода, тайну рудной черты, тайну темного обиталища, более известного в эрдейских землях как Шоломонария. В их головах и душах хранилась память ушедших поколений. Самое главное. То, что в ведьмовском роду издавна передается по женской линии от бабки к внучке и от матери – к дочери.

Величка успела передать Эржебетт многое. Но сделать деву ведьмой еще – нет. Дочь была слишком юна. Сегодня, на тайном лесном шабаше, ей надлежало пройти лишь начальную – первую – ступень посвящения. Да вот не сложилось…

А еще в жилах матери и дочери текла особая кровь. Кровь Изначальных.

И сейчас за ними охотились. За их кровью.

…Облава была внезапной, страшной, смертоносной и беспощадной. Для тех, на кого велась. Для тех же, кто ее затеял, она оказалась самой удачной охотой за все время чистки тевтонской комтурии.

Кто именно указал магистру Бернгарду на лесок, в котором собрались на тайную сходку-шабаш колдуны, ведьмы и маги, пережившие былые гонения и не успевшие либо не пожелавшие покинуть родной край, было не важно. Разведчики ли тевтонского братства, лазутчики ли вольных госпитов-германцев, предатели из своих или подкупленные и запуганные селяне навели саксов, ведущих беспощадную войну против ведовства и колдовства, – какая теперь разница? Когда лес накрыл рев боевых и охотничьих рогов, и между деревьев замелькали одежды с черными тевтонскими крестами, об этом не думал никто. Спастись – вот о чем в тот момент мыслил каждый изгой, объявленный мастером Бернгардом вне закона и вне права на жизнь.

Вообще-то сильных колдунов и ведьм в лесу собралось немало. Все оставшиеся собрались. Со всей округи. И, наверное, общими усилиями можно было бы дать отпор. Попытаться хотя бы. Но не были достаточно крепки души для такой попытки. А чары запуганных чаротворцев, как известно, слишком слабы, чтобы причинить серьезный вред многочисленному противнику. Тем более – сразу, без должной подготовки.

А паника («Саксы идут! Са-а-аксы! Мно-о-ого!» – орали выставленные вокруг шабашной поляны сторожа, и ужас перепуганных дозорных, возрастая многократно, мгновенно передавался прочим) была слишком велика. И – бестолковая суматоха царила кругом. Страх и суета мешали сосредоточиться тем, кто еще сохранял присутствие духа. И не было уже времени объединяться в ведьмином круге. И невозможно уже строить общую колдовскую стену. И о сопротивлении не помышлял никто. Бежали только.

Седые и дряхлые старцы-волхвы, крепкие еще маги и мальчики-помощники из сирот-учеников, высохшие старухи, темноокие, не по-людски красивые полуголые женщины с распущенными волосами цвета воронова крыла или огненной короны и не прошедшие ведьмино посвящение девы – тогда бежали все. В разные стороны, врассыпную.

Так казалось. Тогда. Что – врассыпную. На самом деле мечущихся в ужасе, опрокидывавших шалаши и котлы с колдовским варевом людей облавщики гнали грамотно, толково. Куда нужно было гнали. Протяжными звуками рогов. Звоном металла. Криками и краткими лающими командами на немецком.

А вот собачьего лая слышно не было. Ибо тут – особая облава, тут собаки не годились. Ведьмины зелья способны сбить со следа и запутать любого пса. Или – навек лишить собаку нюха. Или – самоей жизни. Да что там говорить! Ведьмина власть над неразумным зверем такова, что одного слова-шепотка будет достаточно, чтобы верный пес набросился на хозяина. По той же причине загонщики не брали и коней. В такой охоте животным доверять опасно, и облаву свою саксы вели пешим строем. Люди вели. Одни только люди.

Отвести глаза человеку что колдуну, что ведьме все же сложнее, чем обмануть скотину. А уж ежели людей много… Одному отведешь, второму – третий же непременно тебя сыщет.

Облавщики шли по зарослям густыми цепями. За одним рядом – второй. За вторым – третий. Живая сеть неторопливо и тщательно прочесывала лес. Тщательно и неторопливо. Удерживая четкий выверенный по-немецки строй. Не оставляя ни шанса, не давая ни малейшей возможности выскользнуть.

Уйма народа участвовала в той облаве. И полноправные орденские братья-рыцари, и оруженосцы, и слуги, и кнехты, а также прочий верный ордену и годный к долгой погоне вольный и подневольный люд, собранный в комтурии и по окрестностям. И, как всегда, все до единого – немцы, все – переселенцы, все – пришлые саксы-госпиты. Мадьярам и валахам в столь важном деле, как охота на ведовское-колдовское племя, тевтоны не доверяли. Знали хорошо: местные, исконные эрдейцы сами при случае обращались за помощью к тем, кого, согласно приказам магистра, следовало безжалостно истреблять. Под корень, вне зависимости от пола и возраста.

Загонщики были вооружены. На тот случай, если кто-то из двуногой дичи попытается прорваться сквозь строй, если кто-то посмеет пробиваться силой. Однако без особой нужды кровь пускать запрещалось. Как всегда.

– Живьем! Живьем! Всех – живьем! – неслись над лесом напоминания командиров отдельных отрядов.

Участников этого шабаша надлежало брать живьем, дабы после казнить как положено – без пролития крови. На костре.

Всем было известно: мастер Бернгард опасался понапрасну проливать кровь эрдейских колдунов и ведьм. Мало ли какой силой обладает та кровь. И мало ли куда может попасть капля-другая. Похищенная, припрятанная…

Мало ли…

Ведь, по большому счету, не за бегущими людьми вовсе, а за кровью Изначальных шла сейчас охота – за кровью, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не должна оказаться в мертвых водах, укрывающих рудную черту.

И вот… Одни люди гнали других. И те, кого гнали, бежали прочь. В великой панике, в слепой надежде спастись. Туда бежали, где спасения не было. Бежали, когда надо было остановиться, обдумать, принять верное решение. Но просто стоять на месте и просто думать под звуки приближающихся рогов было сейчас слишком страшно. Страшнее, чем бежать без оглядки, полностью утратив разум и чувства, бежать, забыв о своих невеликих, но все же действенных колдовских возможностях, бежать, положившись на быстроту ног, которые не подводили прежде. До сих пор.

– Стой!

Вовремя остановиться смогли только двое. Вернее – один человек. Одна беглянка. Тянувшая за руку вторую. Известная во всей округе ведьмачка, спасавшая себя и, того пуще, – обожаемую дочурку.

Почему только она? Возможно, дело было в той малой толике крови Изначальных, что отличала потомков Вершителей от прочего люда и текла в жилах сильной ведьмы. А может, дело – в материнской любви, натолкнувшей на верную мысль. В любви, что сильнее страха.

Величка встала, будто в землю вросла. Грубо одернула Эржебетт, ринувшуюся, было, дальше, вперед:

– Да стой же, говорю тебе!

Несколько бесконечно долгих мгновений женщина и юница стояли, обнявшись, и два бешено колотящихся сердца толчками гнали древнюю кровь. Мать прислушивалась, оглядывалась, кидая по сторонам затравленные взгляды. Потом глаза ведьмы что-то заприметили в густой листве. Уста что-то шепнули. Непонятное, неведомое еще непосвященной Эржебетт ведьмино слово.

Листва справа шевельнулась. Замерла.

И трава слева – тоже. Чуть дрогнула.

Но разве помогут им сейчас листья и травы?!

Дочь дрожала, уткнувшись в материнскую грудь. Как в давнем, полузабытом детстве. Эржебетт, в отличие от Велички, никак не могла совладать с душившим ее страхом, с отчаянием, с предчувствием близкой гибели.

– Мама! Мама! – без умолку твердила она, будто молитву. Заклятье будто. Тихо-тихо почти беззвучно. Одними губами. Быстро-быстро – и не разобрать.

– Мама! Мама!

– Молчи! – коротко и решительно приказала Величка.

Таким тоном, которому не противятся.

Дочь умолкла. Дочь привыкла доверять мудрой матери-ведьме.

– Молчи и делай, что велю.

Кивок и хлопанье ресниц в ответ.

– Не вздумай реветь.

Влага из-под ресниц смахнута, сброшена.

– Идем! Нет, не туда. Сюда.

Мать потянула дочь в ту сторону, откуда обе только что бежали со всех ног. Откуда давно сбежали все прочие участники последнего тайного шабаша. И где вот-вот появится первая цепь преследователей.

На черные кресты тевтонской облавы мать тянула дочь.

Шаг, еще. И еще несколько шагов вперед.

Обе они двигались быстро, скрытно, прячась в путаном кустарнике и высоких травах. Потом – юркнули под упавший замшелый дуб-выворотень. Затаились у огромного трухлявого пня в глубокой промоине меж толстых корней. Укрытие, в общем-то, неплохое, но не для того, к кому подойдут вплотную. А подойти должны были скоро.

Вон они! Саксы! В густой зелени уже видны черные кресты.

Раздвинув рукой толстый мягкий слой мха и липкой паутины, мать и дочь наблюдали за загонщиками. Облава двигалась медленно. Облава не гналась – облава гнала.

Немцы шли плотно, на расстоянии копейного ратовища друг от друга. Смотрели внимательно. И вперед смотрели, и по сторонам. И под ноги – тоже. И наверх поглядывать не забывали. Подняв заряженные арбалеты, по два-три раза обходили каждое дерево, в кроне которого мог бы укрыться какой-нибудь шустрый беглец-древолаз. Тыкали копьями под каждый пень, под каждую поваленную лесину, под каждый куст.

Такие не пройдут мимо, такие своего не упустят.