Вернулись все же поздно, когда клонящееся к горизонту солнце уже начинало подкрашивать кровавыми закатными мазками свинцовые тучи, что сплошной стеной надвигались из-за дальних горных хребтов. Черный тевтонский замок в лучах заходящего светила тоже казался омытым густой вязкой кровью. Не упыриной – человеческой, красной.

Дурной знак…

Всеволод торопился. Верная дружина не отставала. Стрелки Сагаадая, волох и два шекелиса тоже подгоняли уставших лошадей. Да только вымотавшиеся кони не желали скакать быстро.

У подножия замковой горы встретились с передовым отрядом тевтонов, также возвращавшимся из вылазки. Орденский авангард вел сам Бернгард. Магистр был без шлема, в заляпанном грязью плаще.

К великой досаде Всеволода (ненужная совершенно задержка!) Бернгард подогнал коня ближе, поехал рядом, завел разговор…

– Ну что, русич? – На устах тевтона – кривая усмешка, а взгляд – внимательный, цепкий. – Получил ли ты от озера ответы на свои вопросы?

– На некоторые, – уклончиво ответил Всеволод и поспешил перевести разговор на другое. – А как ваша вылазка? Успешно прошла?

Бернгард покачал головой.

– Плохая была вылазка.

– Большие потери? – Всеволод попытался подпустить сочувствия в голос, про себя кляня магистра, так не вовремя влезшего с расспросами и навязавшего эту беседу.

– Потерь-то нет, но и толку – мало. С полсотни нахтцереров всего-то и изничтожили. А ведь иной раз, бывало и за три, и за четыре сотни перехлестывало. Видать, не там искали. Да и рано сегодня возвращаться пришлось. Тучи, видишь, эвон какие нагоняет. Скоро солнце закроют. К штурму надо срочно готовиться. В общем, напрасная вылазка. Ну а у вас?

– У нас…

«У нас – не напрасная, хоть и нет ни одного упыря на счету».

– Конрад расскажет, как у нас. А я, извини, Бернард, спешу.

– Куда? – прищурился тевтон.

Вот ведь прицепился! Как лист банный!

– Поговорить нужно. Кое с кем.

– Уж, не за оруженосцем ли своим ты так соскучился? Не с Эржебетт ли рвешься побеседовать, русич?

Догадливый тевтон! Всеволод на миг натянул поводья, остановил хрипящего коня. Глянул на собеседника зло, нетерпеливо.

– Ну, с Эржебетт…

У которой глаза – как Мертвое озеро.

– …И что? Ты что-то имеешь против, Берн-гард?

– Да нет, вовсе нет, – тевтонский магистр тоже придержал коня и глаз от Всеволода не отводил. – Странно мне просто. У девчонки вроде бы дар речи отнялся. А ты поговорить с ней хочешь.

– Ничего… – процедил Всеволод. – Как-нибудь… пообщаемся.

Уж на этот раз он заставит ее отвечать на свои вопросы. А коли не пожелает девчонка отвечать, наутро отправится с ним к Мертвому озеру. Не захочет ехать – силой потащим. Поставим на берегу. Над водой, взбаламученной серебром. Чтоб увидеть ее отражение рядом со своим. Перевернутую Эржебетт увидеть или… Или нет. Чтоб понять. Раз и навсегда. Все понять.

«Так тоже можно отличать человека от нечеловека», – говорил Бранко.

– Могу ли я поинтересоваться, о чем у вас намечается беседа? – спросил Бернгард.

– Нет, – отрезал Всеволод.

Пока – нет. Сначала он должен сам… Сам разобраться.

– Что ж, ладно, в ваши дела я лезть не буду, – пожал плечами Бернгард, – но и ты, русич, уж, будь любезен, не задерживайся там… с Эржебетт. Дел у нас в крепости много. А стемнеет сегодня скоро. Раньше, чем обычно.

Бернгард снова покосился на тучи.

Всеволод, воспользовавшись паузой, тронул коня. Поддал шпорами. Вырвался вперед. Сзади послышался дробный стук копыт: догоняют дружинники. Пусть догоняют. Если смогут догнать. До Серебряных Врат-то – совсем недалече.

По пути Всеволод отметил: дел оставалось, в общем-то, не так уж и много, как представлялось Бернгарду. Невеликий гарнизон под началом брата Томаса в их отсутствие потрудился на славу. Крепость – почти готова к новому ночному бою. Склоны замковой горы наполовину очищены. Изрядное количество усеивавшей их мертвой нечисти сброшено в пропасть. Частокол и осиновые рогатки на дальних подступах к замку поправлены, каменная кладка стен – в тех местах, где глыбы были потревожены и расшатаны упыриными когтями – починены, и раствор уж затвердел. Разбросанное вокруг серебро собрано до последнего арбалетного болта. Во рву дров и хвороста наложено хоть и не так много, как обычно, но все же достаточно, чтобы на время прикрыть замок огнем. Сверху на бесформенных завалах виднеются темные маслянистые потеки, отдающие резким алхимическим запахом.

Ворота ему открыли сразу, без промедления. Бросив повод подбежавшему Илье, Всеволод коротко спросил:

– Как?

– Тихо, – правильно понял вопрос тот. Исправно доложил: – В замке идут обычные дневные работы. Кастелян и прочие тевтоны ничего подозрительного не предпринимали. И рыцари, и кнехты пашут до седьмого пота. Наши – помогают. Немцы, уехавшие с Бернгардом, из вылазки еще не возвращались. Стража, при Эржебетт поставленная, тревоги не поднимала. Дозорный на главной башне детинца тоже молчит. Спокойно вроде все, воевода.

Вроде… И сигнального рога, действительно, слышно не было. Но вот почему так муторно на душе?

Всеволод направился к приоткрытым воротам внутренней цитадели. Здесь, конечно же, опять – никого. Снова – гулкое эхо шагов в пустынных залах, переходах и галереях.

И по мере приближения к донжону крепнет невесть откуда взявшееся нехорошее предчувствие. Всеволод ускорил шаг.

Все.

Пришел.

Предчувствие не обмануло.

Едва ступив в коридор, где располагалась их с Эржебетт комната, Всеволод понял: что-то не так.

Нет. Все здесь было не так! И еще как – не так!

Неподвижные тела в коридоре. Пять тел.

Дружинники, выставленные… им же и выставленные охранять Эржебетт, лежали на каменных плитах. Мертвые дружинники.

На ком-то – вспорота кольчуга. У кого-то – сброшен шелом и разорвано, изгрызено горло. У двоих – зияющая рана под откинутой бармицей. На шее, под затылком. Судя по всему, эти двое пали первыми. Этих двоих атаковали сзади. А уж после – занялись остальными.

Нечто жуткое и непостижимое произошло здесь, в главной башне Закатной Сторожи, посреди безлюдного детинца.

Стражей убивали быстро. Очень быстро. Сразу. Всех.

И нападали внезапно, стремительно. Оттуда, откуда нападения не ждал никто.

Взгляд Всеволода скользнул по обнаженным клинкам с серебряной насечкой. Дружинники все же успели схватиться за оружие, но в этот раз сталь с белым металлом не помогла. Почему? На искаженных лицах мертвецов – смешанное выражение ненависти, страха и боли. Страха – меньше. Ненависти – больше. Лютой, жуткой ненависти.

И все лица – бледные. Ни кровинки. И – ни капли крови на телах. И – на полу тоже нет. Пролитую кровь здесь слизали. А не истекшую высосали.

Да, крови – не было.

Были полностью обескровленные трупы.

Испитые! Все до единого – ис-пи-ты-е!

А Эржебетт?

Всеволод толкнул дверь, перед которой случилось неведомое и страшное. Толстые дубовые доски поддались. Дверь не заперта! Дверь распахнулась.

И за той дверью…

Пусто! Развороченная кровать Эржебетт. (Неподъемный сундук – на месте. Лавка – перевернута. То ли отодвинута, то ли отброшена в сторону.) Скинутые с ложа медвежьи шкуры. И – никого.

Он все же зачем-то крикнул в пустоту голых каменных стен:

– Эржебетт!

Тишина в ответ. Молчание. И спрятаться в аскетической полумонашеской полукелье – негде. Ну, почти негде.

Под узкими полатями?

Нет.

Под столом?

Нет.

За сундуком и опрокинутой лавкой?

Нет.

В сундуке?

Никого.

Нигде.

Нет.

Только тела верных дружинников, испитые досуха – у порога. Тела славных бойцов, до конца выполнивших приказ воеводы. И павших не в честном бою, а…

От чего, по чьей злой воле? Ответ был очевиден. Увы, слишком очевиден.

– Никак упырь, воевода!

Всеволод резко обернулся.

Илья. Стоит у двери. Смотрит округлившимися глазами. Кулаки сжаты. Правая щека чуть подергивается.

– Упырь, – утробно простонал в ответ Всеволод.

Или упырица…

Что уж скорей всего. Что уж куда как вернее!

Упырица в человечьем обличье, невесть как обличье это принявшая и сохранявшая столь долго. И все это время дурачившая ему голову. А иначе – как? Иначе почему Эржебетт не лежит вместе со всеми сухой обескровленной куклой. Почему нет ее здесь? Именно ее – почему? Почему дверь, всегда запираемая изнутри, открыта? Почему засов не взломан?

По-че-му?!

Илья поднял, было, на Всеволода глаза.

И тут же опустил. Не выдержал горящего взгляда. Промолвил тихо.

– Прости. Не доглядел, воевода…

«Не доглядел, воевода»?! Эх, Илья, Илья! Нет ни в чем твоей вины. И не так бы тебе нужно говорить сейчас. А «Воевода не доглядел!» – вот как. И не говорить – кричать о том надо. Орать. В голос. Воевода твой неразумный потому как виновен. Только он.

Десятник поспешно отступил в сторону, пропуская рванувшего с места Всеволода.

В коридоре стояли еще дружинники. Молча, со снятыми шеломами, с обнаженными головами стояли. И так же молча расступились перед Всеволодом, стремительно прошагавшим мимо трупов.

А он смотрел вперед. Только – вперед. Перед собой только. Лишь бы не смотреть в глаза своих воинов. Живых еще. И – паче того – уже мертвых.

Погубил! Он их погубил! Всех пятерых! Ни за что! Ослепленный пагубной страстью, не желавший прислушиваться к мудрым советам тевтонского старца-воеводы, не узревший очевидного.

Погубил! Полдесятка своих бойцов отдал на поживу коварной нечисти, прикидывавшейся… Э-э-э, да чего уж там! Все ведь ясно как Божий день. Дружинники несли стражу. Как положено – спиной к двери, лицом к коридору. И кто мог знать, что запертая дверца вдруг тихонько откроется и что на стражей… и что из-за той открытой двери…

А что – на стражей? Что – из-за двери?

Что явилось оттуда?

Кем же ты была? Кто ты есть на самом деле, проклятая Эржебетт? Неведомая тварь с лицом безобидной юницы и с глазами цвета мертвых вод, в коих, случается, видишь свое отражение перевернутым вверх ногами? И как ты одна, с незажившей раной в ноге, одолела пятерых прекрасно обученных и хорошо вооруженных ратников? Как могла так долго – и днем и ночью – скрывать свою истинную суть? Как одолевала неодолимую жажду крови? Как терпела солнце над собою и жгучее серебро доспеха на себе?

Да, много тут еще непонятного.

Но главное-то уже ясно.

Он вновь шагал по переходам, коридорам и лестницам внутреннего замка. Он бежал, царапая шпорами каменные ступени и плиты зал. Да только от себя-то не убежишь. Нипочем ведь не убежишь!

Эх, Эржебетт, Эржебетт! Величайшим счастьем будет для тебя, если не попадешься сейчас, сразу, под горячую руку. Да и после…

– Найду! – зло цедил Всеволод сквозь зубы. – Убью! Жестоко убью! Пять раз убью похотливую дрянь, темную сволочь. По разу за каждого испитого дружинника. Нет – десять раз по пять! Сто!..