Глава 34
Мертвое озеро безмолвствовало. Озеро лежало на ровнехоньком плато средь неприступных обледенелых горных хребтов. Озеро закрывало путь в зловещую Шоломонарию. А ночью – открывало. Путь из…
Из иного, темного обиталища.
Всеволод осмотрелся по сторонам.
Взгляд – вправо. Взгляд – влево.
Несколько редких пещер, зияющих в окрестных скалах. (Надо бы потом проверить. Но – потом.) Кое-где – давние обвалы.
Взгляд – вперед.
Камень, камень, камень и много-много воды. И ничего более.
Вблизи озеро казалось необъятным. Противоположный берег виднелся вдали едва различимой полоской. Берег терялся в дымке – обычной, туманной, а не зеленовато-колдовской.
А озерные воды были необычайно прозрачными. Сверху. Воды так и манили к себе непорочной родниковой чистотой. Сначала манили, а потом…
Все верно: не было жизни в этих водах. Ни жизни, ни живности. Ни рыбешки, ни водяной букашки, ни зеленой былинки вездесущих мхов, водорослей и тины. Зато уже на глубине в локоть-полтора под прозрачной водицей лежала недвижимая темная, черная, со слабой зеленцой, маслянисто поблескивающая муть. Сплошная, непроглядная. И что там, за той мутью…
Что таится ТАМ?
ВНИЗУ?
Всеволод смотрел туда, вниз. Всматривался до боли в глазах. И видел лишь себя. Как он, живой, смотрит из Мертвого озера. На себя здешнего, тутошнего.
И ведь что странно – отражение лежало не на верхнем слое прозрачной воды, а на нижнем – на слое неводы, чем-то напоминавшей бездонную трясину болотных окон. Словно то, что внизу, – важно. А то, что вверху, – так, никчемный морок. Которого, на самом деле, и нет вовсе.
Запалившиеся после долгой и трудной дороги кони потянулись, было, мордами к прозрачной воде, но тут же фыркая и мотая головами прянули прочь – подальше от берега. Ни глотка не сделали, хоть и в пене все. Да и люди – тоже. Уставшие, вспотевшие, одетые в стеганные поддоспешники, облаченные в тяжелые латы, ратники предпочли теплую воду из седельных фляг. Водица же Мертвого озера… Ни пить такую водицу, ни купаться в ней, ни даже лица умыть не хотелось.
Ненавидеть лютой ненавистью хотелось такую воду. А еще…
Идея пришла неожиданно, внезапно. Как озарение. Как всполох солнечного луча в сплошной тьме. Бернгард говорил… Мертвые воды страшатся серебра, – говорил магистр. Так же страшатся, как и темные твари. Что ж, проверим!
… еще рубить и колоть хотелось такую воду.
Как гигантскую темную тварь.
Всеволод вынул из ножен меч. Один. С левого бедра. Хватит для начала. Полюбовался блеском закаленной стали на солнце. Густым узором серебряной насечки. Этим клинком изрублено уже немало нечисти. Ох, немало! И пролито уйма черной кровушки. Так не пора ли омыть верное оружие в проклятом озере.
И посмотреть – что будет?
С обнаженным мечом в руке он встал на большой, плоский, будто ровнехонько отсеченный, обломок скалы.
Берег здесь был удобный – низкий, почти вровень с водой – и обрывался, уходил в глубину сразу. Да, вон она, неведомая бездна, укрытая, укутанная прозрачной водицей и черно-зеленоватой мерзостью – под ногой сразу, под плоским камнем, на котором стоишь.
Всеволод медленно поднял сверкающий клинок.
Подумалось: «Вот также Бернгард тогда… На погосте. Над поруганной могилой. С мечом».
И – опустил.
Ткнул в воду.
В то, что под водой.
Резко, сильно ткнул, как протыкал в бою ненавистное упыриное отродье.
Чтоб уж наверняка пробить эту темную муть, сколь бы прочной, сколь бы вязкой она ни была. Чтоб ранить поглубже.
Ткнул – и едва устоял, и с трудом удержался на берегу.
Меч вошел в озерную гладь неожиданно легко, не встречая ни малейшего сопротивления. Пронзил тонкий, прозрачный слой сверху и темную гущу внизу. И – ушел, и – канул, и – сгинул в ней, в этой маслянистой черноте с прозеленью. Сгинул – как навек, безвозвратно. Рукоять в руке и половину клинка в прозрачной воде Всеволод видел. Остальное – уже нет.
Он нагнулся, опуская оружие ниже, глубже, покуда перекрестие эфеса не коснулось водяной пленки.
По поверхности озера от торчащей из воды рукояти пошли круги. Слабые, ленивые, едва заметные поначалу, они все силились, ширились…
Недвижимое, покойное Мертвое озеро оживало под клинком.
Всеволод поспешно вырвал меч из воды.
И отшатнулся. Отскочил.
Вовремя!
Под ногой вдруг взбурлило, вскипело. Берег вздыбился. Невысоко – но резко, неожиданно. Камень, на котором только что стоял Всеволод, шевельнулся. Треснул пополам. Отколовшаяся глыба сползла вниз и без звука, без всплеска ушла в потревоженную воду.
Озеро взволновалось не на шутку. Ни с того, ни с сего поднялась и быстро-быстро, будто убегая, двинулась к противоположному берегу немалая волна. При полном безветрии!
Да что там озеро – все плато, казалось, прошибла вдруг мелкая дрожь.
И… вокруг… вдруг…
Тряска земной тверди.
Испуганное ржание коней.
Встревоженные крики людей.
Но Всеволод уже не слышал и не видел. Никого, ничего. Взгляд его сейчас был прикован к Мертвому озеру. К подозерной чернильной с ядовитой зеленцой тьме.
Там, внизу, в том самом месте, куда вошел его клинок, шевелилась, дергалась, билась, будто в судорогах, пронзенная посеребрённой сталью муть.
Всеволод различил… Что? Трещину? Пробоину? Прореху? До самого… нет, дна там не было. Что-то иное было, что-то другое мелькнуло где-то в самом низу низов. Багровое? Красное? Червленое? Или не мелькнуло, или показалось просто в дикой подводной пляске темных мутных струй и отраженном солнечном свете?
Какая-то доля секунды – и все.
Если меч и оставил след, если рана, нанесенная клинком, и была, то она затянулась мгновенно. Заросла в клубящемся маслянисто-блестящем дегте-болотном слое, закрытом сверху прозрачной водой.
И – не стало никакой раны, никакой прорехи…
Однако мертвые воды все же расступились на миг. Сначала на поверхности пропоротого озера медленно поднялся и вздулся радужный пузырь. Размером этак с добрый шишак.
Потом пузырь лопнул…
Зеленоватая струйка медленно-медленно проплыла перед лицом Всеволода, быстро рассеиваясь и растворяясь в пронизанном солнечными лучами воздухе. Запаха не было. Ни тошнотворного, ни мерзкого, ни неприятного. Приятного, разумеется, – тоже. Никакого. Был только странный призрачный свет, совершенно… абсолютно неуместный днем.
Дружинники молча проводили глазами истаивающее на солнце облачко.
А озеро вновь затихало, успокаивалось.
Затихло. Успокоилось.
Тишь да благодать. Да ровная гладь. Кругом.
Только на месте укола – под поверхностью прозрачной воды, над поверхностью непроглядного темно-зеленного слоя – там, где булат с серебряной отделкой коснулся мертвых вод, еще сильно рябило. Будто дрожало. От боли. Или страха.
Как потревоженный студень.
– Что, не понравилось? – усмехнулся Всеволод, – Не по нутру пришлось серебришко-то?
А повторить? А добавить еще?
– Воевода, глянь-ка! – сбоку, слева возник десятник Федор. Бледный-бледный, как покойник в снегу.
Трясущейся рукой Федор указывал на подводную рябь.
– Что? – Всеволод понял не сразу.
Что-то там было не так, но…
– Что?! – пересохшими губами повторил он.
Догадываясь уже, понимая, осознавая…
– В воду, – с превеликим трудом выдавил из себя Федор. – Посмотрись в воду. Отражение!
Да! Именно отражение!
На поверхности воды отражения по-прежнему не было. Вообще. Зато под поверхностью – в потревоженной серебрёным клинком темно-зеленой мути – оно подергивалось, покачивалось, менялось… И проступало заново – отчетливей некуда. Вверх ногами. Вниз головой.
Всеволод явственно видел себя.
Как в неверном зеркале
Как…
Как в испуганных глазах Эржебетт. В таких же мертво-озерного цвета темно-зеленых зрачках. Но только глаз Эржебетт, когда она была вне себя от страха, никто кроме Всеволода не видел. И потому то, что он смутно узрел тогда в ее бездонных очах, можно было… удобно было списать на морок, на обман собственных глаз, на игру теней. Если захотеть – можно было списать.
Он – хотел. Он – списывал.
Но вот проклятое озеро… Залитое солнечным светом. Щедро залитое, хорошо освещенное – не ошибиться… И с ним, с озером этим – как?
Здесь неправильное, перевернутое отражение вовсе не было мимолетным. Здесь оно – надолго. И видно его прекрасно. Разглядывай сколько угодно. Во всех деталях.
