8
Не всех успокаивает ночь, не всем смежает веки, не всем кладет на лоб свою черную прохладную ладонь. Счастливы те, кто не тащит в ночное отдохновение груз дневных забот, кто может прильнуть щекой к подушке в ожидании ласковых снов…
Посланника Хастана мучила бессонница. Он то садился на кровать, уставившись во мрак, то вставал, подходил к окну и, откинув край портьеры, мерился взглядами с луной (хладнокровная луна легко выигрывала поединок), то возвращался в постель и закрывал глаза, безуспешно заставляя себя уснуть. Увы, приказывать другим проще, чем себе. А ведь когда-то Хастан преспокойно дрых в шторм – если была не его вахта. Эх, молодость…
Можно усилием воли закрыть глаза. Но что в этом толку, если под веками вспыхнут огненные слова: «Четыре дня…»
Праздник Всех Богов!
Уже сейчас аргосмирцы предвкушают реванш, месть Морскому Старцу за спаленные холодным огнем корабли и погубленных моряков.
На верфях достраиваются еще два корабля, скоро будут готовы к спуску на воду. И во время праздника эти недостроенные суда благословят жрецы всех богов. По очереди, один за другим. Все Безликие и Безымянные прострут свои десницы над верфями.
Тот, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней;
Тот, Кто Движет Светилами;
Тот, Кто Одевает Землю Травой;
Тот, Кто Колышет Морские Волны;
Тот, Кто Повелевает Ветрами.
Все, кому поклоняются в Грайане, Силуране, Гурлиане… чьи храмы строятся теперь и на Семи Островах.
Сам-то Хастан, как большинство моряков, верит в Морского Старца и его дочерей. Так-то оно проще, чем молиться чему-то безликому, узнаваемому лишь по деяниям…
Когда будут уничтожены корабли? До праздника, прямо на стапелях? Или уже потом, с благословением богов на борту?
Пожалуй, после праздника. До этого дня корабли будут охранять, как королевский топорик и золотую маску. А после праздника, глядишь, и расслабятся.
Или в день праздника? Да! Сразу! Это будет красиво, как лихой абордаж!
Эх, поставить бы на рейде несколько кораблей, да ударить по форту из бортовых катапульт, да высадить на шлюпках ораву полуголых, озверевших от жажды крови молодцов!
Хастан зло улыбнулся в темноте. Если все-таки удастся уснуть, хорошо бы увидеть во сне этот славный штурм. Кровь, огонь, крики… король на коленях… мерзкий старик Эшузар, издыхающий на ноже… нахальный принц в рабском ошейнике…
Увы, этого не будет.
И не потому, что Тагиор, глава Круга, уже не тот, кем был в лихой молодости, и интересуется только боевыми псами. Каждые два года собирает на Вайаниди таких же ненормальных с отборными зверюгами, с самых дальних земель наезжают. А Тагиор хозяину пса-победителя приз вручает. Дурацкая забава!
Нет, даже если сам Хастан станет Главой Круга Семи Островов – тоже не повелит вести корабль на завоевание Аргосмира.
Ох, Гурлиан, Гурлиан, загадочная страна!
Сколько мелких владений подмял под себя Великий Грайан, а Озерное Королевство до сих пор само себе голова! Силуран и Грайан, как два могучих борца, веками тяжело топтались, вскинув друг другу руки на плечи и стараясь повалить противника. А небольшой Гурлиан, вклинившийся меж двух гигантов, до сих пор не затоптан ни тем ни другим.
Почему? Хастан знает ответ. Знают и правители Силурана и Грайана.
Во-первых, страна уж очень неудобная для завоевания. Леса да болота, деревень немного, городов еще меньше. Один из полководцев Лаограна писал в мемуарах: Гурлиан только на карте выглядит маленьким, а вражескую армию целиком затягивает в чащи и трясины – еще ни один захватчик не сумел пройти его насквозь!
Во-вторых, эти завоевания захватчикам нужны, как моряку шпоры. Со времен Лаограна правители научились считать. Подсчитали доходы и расходы – и махнули рукой на тихую маленькую страну. Не стоит она военной мощи, брошенной на ее покорение. Не окупится поход. В Гурлиане нет бескрайних полей, где колосятся пшеница и рожь. На клочках земли, отвоеванных у болота, крестьяне с трудом выращивают столько хлеба, чтобы хватило прокормить своих господ и себя. Нет и гор, скрывающих в недрах своих золото, железо и прочую добычу рудокопа. Здесь и ремесла такого нет – рудокоп…
А самое смешное то, что при этом Гурлиан – не нищая страна. Нет земель? Нет богатых рудных жил? Зато есть люди. Таких мастеров, как в Аргосмире, в других землях поди поищи! Кузнецы, ювелиры, стеклодувы, ткачи из привозного материала чудеса творят! И еще есть верфи, на которых строятся лучшие в мире корабли. Да, лучшие, это Хастан должен неохотно признать.
Ну, вздумает кто-то завоевать маленькую страну – и что? Гурлианцы – народ непокорный, на битву выйдут даже женщины и дети. Займутся огнем верфи, погибнут мастера, будут разрушены мастерские. И достанутся победителю-захватчику леса да болота. Завидная добыча – урожай клюквы по кочкам!
Увы, богатство Гурлиана – для мирного времени. Но почему бы Хастану не помечтать о пожаре, который пляшет над ненавистным Аргосмиром?
* * *
Гости разошлись к полуночи.
Слегка захмелевшего Лауруша (старик пил мало, берег здоровье) проводили в его опочивальню Шенги и Хиави. Совиная Лапа тоже был почти трезв: разговор об учениках мог начаться когда угодно, надо было сохранить ясную голову.
В дверь сунулся было раб – помочь хозяину раздеться. Шенги махнул рабу: уходи, мол, без тебя справимся. Опустился на колени возле Лауруша, сидящего на кровати, и принялся развязывать подколенные ремни сапог. Хоть знаменитый Охотник давно носил Знак Гильдии, для Лауруша он оставался учеником. Прислужить учителю – не позор.
Лауруш с интересом глядел, как острые длинные когти черной чешуйчатой лапы бережно и ловко управляются с тонкими ремешками.
Хиави застучал костылями к двери, но у самого выхода обернулся:
– Почтенный Шенги, твоих учеников я поместил прямо над этой комнатой. Для девочки – она ведь наррабанка – велел отгородить занавеской угол и объявил его женской половиной дома на все время, что вы у нас гостите.
И мягко, без стука закрыл за собой дверь.
– Хороший секретарь, – глянул вслед Лауруш. – Моя правая рука. На редкость толковый и старательный. Не помню, чтобы без дела сидел: то денежные записи ведет, то мои письма перебеливает, то снимает копии с записей, что присылают наши гильдейские. Нарадоваться не могу. Вот только в начале лета вышла история… не знаю, смеяться или плакать! Вздумал с ним посоветоваться насчет будущего Главы Гильдии. Говорю: мол, сердце вперебой работает, вот помру – и сам того не замечу. Пора выбрать преемника. Есть на примете человек, самый что ни на есть подходящий. И умный, и надежный, и про каждого Охотника всю подноготную знает, и в гильдейских делах смыслит… И что ты думаешь? Засиял мой Хиави, как зеркальце красотки. И отвечает: «Эти слова – высокая честь для меня! Я не подведу моего господина и буду достоин его надежд!»
Шенги чуть не уронил сапог, который только что стянул с ноги учителя.
– Он что, вообразил, что может стать Главой Гильдии, этот урод с кашей промеж ушей?! У него даже нет браслета, он не наш! Да я бы на твоем месте просто расхохотался!
Лауруш понизил свой раскатистый бас до мягкого, добродушного тона:
– Смеяться над Хиави? Ну что ты, мне бы это и в голову не пришло! Он же действительно моя правая рука. Когда ухожу за Грань – все хлопоты на него оставляю. К тому же… ну, сам знаешь: ученик – всегда ученик, даже если столько лет прошло… Короче, постарался я ему поделикатнее объяснить, что имел в виду Унсая… что Гильдия не поймет, если ее возглавит человек, который не был Охотником… Ты бы видел, как побелел Хиави! Ухватил свои костыли – и прочь из дому. Два дня пьянствовал по кабакам. Потом вернулся, повинился: мол, прости дурака… – Лауруш потер висок. – А с чего это я вообще о нем разговорился? Мы до этого о чем вели беседу?
– О записях, которые тебе присылают наши гильдейские.
– Да, верно… У меня скопился целый сундук потрясающих рукописей. Описания складок, рисунки растений, книги о повадках животных. С твоей книги «Запретная добыча» Хиави снял две копии – уж очень хорошо ты все расписал. Не приведи Безликие, какому-нибудь пролазе угодит в лапы твоя книжка – сколько бед может натворить?
Шенги аккуратно поставил сапоги Лауруша у кровати и сел на резной табурет.
– Ты ведь не просто так вспомнил про мою книгу, верно? Ты думал про корабли.
– Тебе уже рассказали?
– Тут люди ни о чем другом и не разговаривают. Думаешь, кто-то из наших таскает в Аргосмир «жгучую тину»?
– Из наших? Вряд ли. Думаю, пролазы работают.
– А много в Аргосмире пролаз?
– Я думал – совсем нету! Я им такую жизнь устроил, что неповадно стало появляться в столице. Если кто и ползает за Грань, то втихомолку. И добычу им сбывать негде.
– Но все равно нельзя рассказывать властям о «жгучей тине». Если по городу поползут слухи… если аргосмирцы начнут сочинять страшные байки…
– …То наших, гильдейских, толпа в море перетопит. Но я без шума рассказал о своих подозрениях королю. На конфиденциальной аудиенции. Он все понял. Велел командиру стражи отобрать нелюбопытных и неболтливых парней. Ну, ты видел караулы у Ворот…
– Стражникам ничего не объясняли?
– Почти ничего.
– Ясно… Но если это все-таки кто-то из наших?
– Не говори такого, сынок, даже думать об этом не хочу. Хотя, конечно, нынешние Охотники – не тот славный народ, что был во времена моей юности.
Шенги опустил голову, пряча улыбку.
– А ученики нынешние! – ворчал Лауруш. – Глянешь – и невольно подумаешь: куда ж это Гильдия покатится, когда они до браслетов дорвутся? То ли дело вы с Ульнитой… я каждый день вашего ученичества помню! Столько радости вы мне доставили! С такими надеждами я просыпался и засыпал!
Шенги прикусил губу. Он-то помнил, как Лауруш говаривал: мол, им с Ульнитой прямая дорога сперва в разбойничий отряд, а потом на каторгу! Должно быть, хмель привел старика в сентиментальное настроение. Этим надо воспользоваться!
– Не помню, писал ли я тебе, – начал Шенги небрежно-льстивым тоном, – что Нитха, моя нынешняя ученица, – дочурка нашей Ульниты?
Лауруш вскинул голову. Его моржовые усы возмущенно встопорщились.
– Дочь Ульниты, да? Глупец, прежде всего она – дочь наррабанского Светоча! Принцесса… если ты, тупица, понимаешь, что означает это слово!..
* * *
Хиави говорил правду: вдоль всей стены дома шиповник разросся так густо, что не пролезла бы даже кошка. Подслушивать под окном было невозможно… но нельзя же до утра оставаться в неведении насчет того, что думает Глава Гильдии о тебе и твоих друзьях!
Троим самонадеянным подросткам и в голову не приходило, что хозяин дома, пожилой человек, уставший от пирушки, может попросту лечь спать. Нет! Конечно же, сейчас он разговаривает с учителем о трех будущих Охотниках!
Потому Нитха и Дайру стояли возле узкого окна комнаты второго этажа и взволнованно смотрели вниз. А внизу, на резном карнизе, украшавшем окно спальни Главы Гильдии, рискованно растянулся Нургидан. Свесив вниз голову, он чутко ловил обрывки чужого разговора и время от времени, вставая на карнизе, сообщал друзьям то, что удалось узнать.
– Сейчас про тебя говорят, принцесса. Мол, если тебя за Гранью зверюга слопает, то у нас с Наррабаном сроду миру не бывать. О чем, мол, Шенги думал, когда тебя в ученицы брал? Учитель ему говорит: мол, Светоч сам дал дозволение! А Лауруш ему: дозволение – это пока все хорошо. А стрясись беда, так поднимется грохот на полмира!
Нитха закусила губку, опустила взгляд, отяжелевший от отчаяния. А Нургидан вновь припал к карнизу, жадно вслушиваясь в беседу.
– Про тебя толкуют, белобрысый. Твое счастье, что не слышишь! Лауруш осерчал, даже кричит. Мол, такого срама Гильдия еще не знала. Он, мол, еще три года написал, чтоб Шенги дурью не маялся – все равно он, Лауруш, не позволит надеть гильдейский браслет на домашнюю скотину. А учитель ему: в пыль, мол, расшибусь, а парня выкуплю!
– Бавидаг не возьмет денег, – тоскливо выдохнул Дайру и дотронулся до ошейника.
Нургидан вновь нырнул вниз с грацией циркового акробата – но почти сразу резко выпрямился, едва не сорвавшись в чернеющие внизу заросли шиповника.
– Учитель рассказывает про меня… что я – оборотень…
Голос подрагивал от смятения, но гнева в нем не было. Ни Нургидан, ни его друзья не увидели в словах Шенги ничего недостойного. Ученик не может иметь тайн от учителя, Охотник – от Главы Гильдии.
На этот раз Нургидан совсем недолго слушал, какие речи ведутся внизу. Пружинисто вскинулся, опасно балансируя на узкой деревянной планке. Цыкнул на друзей: «А ну, брысь!», – подтянулся на руках на подоконнике и гибко перебросил тело в комнату. Зеленые глаза в свете свечи сверкнули подавленным бешенством.
– Гаси огонь! Ложимся спать! Прогулялись в столицу, двести демонов Хозяйке Зла под юбку!
Ни у кого не хватило жестокости спросить друга, что же сказал Лауруш о появлении в его доме волка-оборотня. Укладывались на соломенные матрасы в угрюмой тишине. Только добрая Нитха вздохнула за своей занавеской:
– Бедный учитель, досталось ему из-за нас…
* * *
Плохо было ученикам Шенги, но кое-кому в эту ночь было гораздо хуже…
Лежащий на куче соломы человек с окровавленной спиной коротко простонал и затих.
– Потерял сознание? – негромко возмутился дознаватель – низенький толстяк в буром камзоле. – Я же велел…
– Притворяется, – хмыкнул палач. – В обморок ему падать не с чего, я свою руку знаю.
– Ну, если притворяется, то уж больно хорошо, – с сомнением протянул толстяк. – Нам его разговорить надо, а не забить. Перестарался ты.
Палач был оскорблен до глубины души. Перестарался! Он же действовал кнутом! А тут он – виртуоз! Может ударом убить муху на спине человека – а на коже и ссадины не останется. Может бить раз за разом точно в одно место, углубляя и расширяя рану. Может с одного удара перебить позвоночник. Забил, ха! Ободрал малость, чтоб развязать язык!
Но спорить с дознавателем не стал. Сказал примирительно:
– Притворяется или нет, а сейчас живо в чувство придет. Морская вода – оно и для ран полезно, и встряхнет как следует…
Подхватив стоявшее в углу ведро, палач с размаху выплеснул соленую воду на истерзанную спину. Вопль огласил подвал. Толстяк брезгливо поморщился.
– Хвощ из Отребья, – спросил он, нагнувшись к пленнику, который диким взглядом обводил подвал, – ты же понимаешь, что это только начало? Если и дальше будешь запираться – возьмемся за тебя всерьез.
Хвощ молчал, тяжело дышал, безнадежно тянул время.
Любой контрабандист, вор или грабитель, работающий на Жабье Рыло (а в Аргосмире на него работали почти все преступники) знал, что рано или поздно может попасть в Допросные Подвалы. И тогда придется стиснуть зубы и терпеть. Откуси язык, но не брякни лишнего! «Ночной хозяин» своих не выдает. Либо даст кому надо на лапу и устроит верному слуге приговор полегче, либо обстряпает побег. А распустишь язык, начнешь закладывать подельников – тогда уж точно конец. Даже если за свою подлость и трусость выклянчишь послабление – все равно тебе не жить. У Жабьего Рыла руки длинные…
Но это ясно и понятно, когда ты гуляешь на воле. Тогда так славно пить за то, чтобы все стукачи подцепили проказу. И ловить на себе восхищенные взгляды девок и мелкого ворья. А как впрямь угодишь в Допросные Подвалы – тут уж все выглядит иначе.
Может, Жабье Рыло и карает доносчиков. Но это еще когда будет. А палач с кнутом – вот он, рядом… Да и так ли беспокоится воровской король о контрабандисте Хвоще? Небось не ест, не спит – все думает: жив там еще Хвощ или его уже забили насмерть?..
– Ну? – переспросил дознаватель. – Будешь говорить?
– Буду, – выдохнул пленник.
Палач отошел к стене, устало опустился на скамью, отложил кнут и прикрыл глаза. Он почти не вслушивался в сбивчивую исповедь Хвоща. Толстяк скрипел пером, постепенно мрачнея: хотя арестованный так и сыпал подробностями, но все они лишь подтверждали то, о чем сообщил королю Глава Подгорных Охотников. А новых ниточек нет…
Хвощ назвал дружка-исполнителя, это прекрасно, он будет схвачен… но вряд ли он много знает о главной фигуре в этом деле. О незнакомце в плаще с капюшоном, на которого работали Хвощ и Филин.
Но перо все же бегало по бумаге, фиксируя все подробности.
– А здание таможни зачем спалили? Вам и это было велено?
– Не было. Это Филин придумал. Мол, раз уж нам попала в руки такая штука, то как же не кинуть таможенникам подлянку? Говорят, Жабье Рыло на него за это сильно осерчал. Филина два дня назад за игрой в «радугу» ножом пырнули, так сразу слух прошел, что не просто игрока в драке порешили, а «ночной хозяин» ослушника наказал.
Дознаватель досадливо крякнул и бросил перо. Так Филин мертв?!
– А этот человек в плаще… неужели ты ничего не разглядел, никакой особой приметы? – Толстяк хотел говорить властно и грозно, но в голосе его проскользнули молящие нотки.
– Примета?! – горько выдохнул Хвощ, глядя снизу вверх на дознавателя. – Есть примета! Да еще какая! И сказать могу, да никто не поверит…
– Ну, почему же? Поверим. Говори.
Пленник, превозмогая боль, приподнялся на локтях и четко, ясно назвал особую примету, которая однажды случайно открылась его взору.
А потом посмотрел на дознавателя, разинувшего рот. На палача, потрясенно привставшего со скамьи. И хрипло расхохотался:
– Я же говорил – не поверите!
* * *
В это время в Издагмире, в покинутой хозяевами башне происходили странные события.
Входная дверь отворилась легко и бесшумно, словно и не была закрыта на большой висячий замок. Тут явно приложил руку либо опытный маг, либо матерый взломщик.
В трапезную вплыла свеча, озаряя стол, лавки, стены, обшитые досками и обтянутые войлоком. Освещала она и того, кто ее нес. Простоватое лицо, этакая физиономия деревенского дурачка под растрепанной копной соломенных волос. И фигура под стать роже – длинная, нескладная, облегченная в потрепанную холщовую рубаху и столь же неказистые штаны. Заурядный ворюга…
Так и решил призрак грайанского десятника, парящий под потолком во мраке, там, куда не достигал мерцающий свет свечей.
Несколько мгновений призрак колебался: сразу прогнать незваного гостя или поиграть с ним, как кот с мышонком? Впрочем, с таким ничтожеством играть вряд ли интересно!
К тому же бдительный десятник углядел, что вор явился не один. Двое сообщников шептались в темноте у двери, не переступая порога. До Старого Вояки долетел обрывок фразы: «Только бы этот дурак слова не перепутал!..»
А-а, налет целой шайкой?!
Старый Вояка, обернувшись огненно-алым драконом, резко снизился перед оторопевшим вором. Весь – огромная пасть, отливающая зловещим багрянцем!
Вор дернулся в сторону, едва не выронил свечу. Даже в неярком свете видно было, как он побледнел. Челюсть отвисла, рот раскрылся – и…
И по трапезной покатились странные слова – тяжелые, отрывистые, угрожающие. Что за народ измыслил такой недобрый, жутковатый язык? И живет ли еще на свете этот народ?
Пришедший выговаривал слово за словом медленно, с запинкой, словно прислушиваясь к подсказке, хотя ни единым звуком, кроме его голоса, не потревожена была ночная тишь. Даже сообщники у двери затихли, замолчали.
Какой бы неуверенной ни была речь вора, действие она произвела поистине чудесное. Огненно–алый свирепый призрак задрожал, расплылся, очертания его стали неясными… и в воздухе соткалась человеческая фигура. Перечеркнутое шрамом лицо с вислыми усами было искажено мучительной гримасой, словно призрак пытался закричать – и не мог.
Вошедший помолчал, уже без прежнего страха вглядываясь в лик укрощенного привидения. А когда вновь заговорил, сама ночь под сводами вздохнула с облегчением, ибо речь его стала ясной и понятной, не терзала больше темноту своей древней страшной силой.
– Отвечай, – приказал ночной гость призраку, – где твои хозяева?
Против своей воли грайанский десятник отозвался:
– Уехали.
– Куда?
– В Аргосмир.
– Когда собирали вещи – взяли ли с собой старинную рукопись? Несколько пергаментных листов, сшитых суровой нитью… Не вздумай лгать, что не знаешь! Вы, привидения, любопытны и вездесущи… Говори!
– Взяли, – с отвращением к самому себе ответил старый воин.
– У кого она?
– У мальчишки-раба Дайру.
– Этот покойник сказал все, что нам нужно, – послышался от дверей голос, привыкший приказывать. – Уходим!
