Не побитых щитов, не изрубленных доспехов, не помятых ведрообразных шлемов на поверку оказалось не так уж и много. Не перепачканных кровяными подтеками и не изорванных в бою белых накидок и плащей с крестами — того меньше. Собственно, полное снаряжение тевтонских братьев, которое не вызвало бы подозрений у защитников замка, удалось подобрать лишь для троих потенциальных диверсантов. Им и предстояло открыть ворота Взгужевежи.

О том, кто поедет к «Башне На Холме», спорили недолго. Освальд, как единственный человек в отряде, говоривший по–немецки не хуже самих крестоносцев, прошел вне конкурса. Да и никто не отважился перечить добжиньцу, жаждущему поквитаться с самозваными хозяевами своей законной вотчины и убийцами отца. Бурцев воспользовался правом вожака и сам готов был перегрызть глотку любому, кто встанет на его пути к Аделаиде. А из–за третьего орденского комплекта чуть не поубивали друг друга Збыслав и Дмитрий. Впрочем, ни тот, ни другой все равно не влезли в тесную кольчужку, миниатюрный панцирь и узкое сюрко. Не смог втиснуться в латы и дядька Адам. Зато Бурангулу доспехи пришлись впору.

— Побудешь немного истинным арийцем, — хмыкнул Бурцев, надевая на голову татарского сотника тевтонский шлем с крестом на личине. — Главное, ни при каких обстоятельствах не снимай этот котелок.

Бурангул не возражал. Только возмущался тупостью огромного рыцарского коня, на которого ему в целях конспирации пришлось пересесть со смышленой низкорослой лошадки, непривычным седлом с высокими луками да тяжестью меча, сменившего легкую, но прочную саблю.

— И как они только дерутся с такими узкими глазами! — пробурчал напоследок татарин, постучав кольчужной перчаткой по смотровой щели шлема.

Кто бы говорил!

К седлам Василий, Освальд и Бурангул подвесили вместительные походные сумки. Вместо обычной снеди в каждой из них лежало по паре–тройке «громовых шаров» мэйд ин чина — аккуратно обмотанных тряпками, чтобы не выпирали острые шипы. Бомбы Сыма Цзяна, конечно, — не ахти какие фугасы, но, если повезет, выломать решетку замковых ворот и оборвать цепи подъемного моста их мощи хватит. Ну, а не повезет — так железные горшки, начиненные порохом, хотя бы посеют панику среди защитников крепости.

— Как только прогремят взрывы, сразу атакуйте — обратился Бурцев к дружине. — Если взрывов не будет, ждите нас сутки. Не вернемся — уходите. И не вздумайте штурмовать замок сами — только зря поляжете.

Приказ пришлось произнести трижды: на русском, польском и татарском.

… А ранним утром к Взгужевеже подъехали три всадника при полном вооружении. Ветер трепал белые плащи с черными крестами на плечах, глухие шлемы–топхельмы выжидательно взирали снизу вверх на поднятый мост и привратную башню.

Их заметили: на боевых площадках было полно кнехтов. Но, видимо, эти ребята здесь ничего не решают. Призывные крики Освальда на немецком не возымели действия. Мост не опустился ни на йоту.

Наконец в черной массе солдат появилась серая накидка с Т–образным крестом. Тевтонский сержант что–то проорал.

— Спрашивает, кто мы такие, — перевел Освальд.

— Ну, так скажи — послы магистра Конрада вернулись.

Освальд прокричал ответ.

Трудновато беседовать вот так — на приличном расстоянии, не снимая шлема. Ну, да луженая глотка добжиньского рыцаря пока справлялась с этой нелегкой задачей — его рев из–под стального ведра звучал глухо и грозно. Однако воин в серой накидке оказался не из пугливых. Со стены снова донесся голос сержанта. Освальд негромко выругался:

— Спрашивает, как представить благочестивых братьев, то бишь нас, магистру.

Крепкое словцо вырвалось и из уст Бурцева. Конечно, ни сам Освальд, ни его люди, расправляясь в си–лезском лесу с посланниками Конрада Тюрингского, не удосужились узнать их имена.

Серый сержант еще раз что–то крикнул. И еще…

— Торопит, пес тевтонский! — скрипнул зубами добжинец.

Понятное дело. Не каждый день дотошный сержант сталкивается с рыцарями, запамятовавшими собственные имена. Думай, голова, думай!

— Скажи, что мы выполняем секретное поручение магистра и не желаем быть узнанными! Скажи, что говорить будем только лично с Конрадом Тюрингским. Скажи, что у нас для него срочные и крайне важные вести о новом крестовом походе. И отчитай этого сержанта построже, чтоб не умничал.

На этот раз Освальд превзошел самого себя. Его отрывистый монолог, приглушенный шлемом, напоминал рык разъяренного льва…

Проняло! Наверху засуетились. Кто–то кого–то звал, кто–то куда–то бежал. Вскоре на стену поднялся рыцарь в белой накидке с черным крестом во всю грудь. Шлема на нем не было — Бурцев разглядел длинные седеющие волосы и всклокоченную бороду. Видно, Христовы братья ордена Святой Марии следят за своим внешним видом не столь тщательно, как светские рыцари, и правила бренной куртуазности у них не в почете.

Одного взгляда, брошенного вниз, рыцарю–монаху хватило, чтобы облаять сержанта. Теперь приказы на стене отдавал орденский брат.

Послышался скрип и лязг. Мост начал медленно опускаться, а воротная решетка за ним так же медленно поднималась вверх.

Наконец–то! Три всадника в тевтонских одеждах въехали в невысокую воротную арку.

Никогда ранее Бурцев не страдал клаустрофобией, но здесь, в этом гулком каменном пространстве, ему стало не по себе. За воротами их ждал с десяток вооруженных воинов. Кнехты и опальный сержант стояли в почетном карауле. Там же вышагивал, позвякивая шпорами о камень, знакомый уже бородач — без доспехов, но при мече.

Увы, сражаться придется не только с ними — во внутреннем дворе замка полно народу. Многие поглядывали в сторону ворот с любопытством. Видимо, подъемный мост в Вгужевеже последнее время опускался нечасто.

Бурцев с тоской посмотрел вперед. Пробиваться в башенку над воротами с боем? Ох, сомнительно что–то… Глянул назад. Добротный мост из цельных бревен, обшитых толстыми досками, снова поднимался — путь к отступлению отрезан. Быстрый взгляд вверх. Острые зубья тяжелой решетки, рассчитанной на удары тарана, нависли над головой. Вспомнились слова Освальда: обрушить ее можно мгновенно — перерубив канаты. Ни щит, ни шлем от падающей решетки не спасет. Заточенные острия раздавят, пригвоздят, впечатают в землю вместе с конем. Но эти железные колья — не единственная опасность. В арочном своде темнело несколько бойниц. Во врага, прорвавшегося через ров, из этих бойниц можно метать копья и стрелы, бросать камни, лить кипяток… Эх, если бы поднять наверх китайские бомбы и взрывами обрушить арочное перекрытие, возможно, удалось бы свалить и тяжелую решетку, и мост.

Тевтон в белом плаще тем временем что–то объяснял.

— Извиняется, — чуть слышно, не поворачивая головы, произнес Освальд. — Говорит, что магистр не надеялся на столь быстрое возвращения послов, поэтому стража не получила соответствующих указаний. Но теперь Конрад велит проводить нас в трапезную. Как только магистр освободится, состоится аудиенция. Этот лохматобородый — он, кстати, комтур моего замка, подлец, — будет нас сопровождать. В сложившейся ситуации, я думаю, есть смысл начать не с ворот, а с Конрада.

Бурцев кивнул. Бородатый рыцарь улыбнулся, сочтя, что его извинения приняты.

— Освальд, — шепнул Бурцев, слезая с седла, — нам бы как–нибудь затащить в привратную башню вот это.

Он тронул сумки с бомбами.

— Попробуем, — так же тихо ответил добжинец. — Скажу, что у нас здесь ковчеги со святыми мощами, делающими неприступными любые ворота. Попрошу сложить нашу поклажу наверху и выставить охрану.

Комтур удивился, но странную просьбу гостей выполнил. Прозвучал краткий приказ. Конюхи взяли под уздцы лошадей, а кнехты, сгибаясь под тяжестью сумок, потащили бомбы вверх по лестнице.

«Только бы от излишнего усердия не обставили «ковчежки“ свечами и лампадками», — подумал Бурцев. Оказаться возле башни в момент случайного взрыва ему вовсе не хотелось.

Бородатый комтур снова заговорил, указав на голову. Жест, понятный без перевода: их просят снять шлемы. Действительно, к чему терпеть неудобства за безопасными стенами замка.

Ну, вот и все. Приплыли… Пальцы Бурцева судорожно вцепились в рукоять меча. Клинок на перевязи оказался ближе, чем трофейная булава, притороченная к седлу. Если не удастся захватить ворота «Башни На Холме», нужно хотя бы подороже продать свою жизнь… Бурангул тоже как бы невзначай подложил руку на эфес меча.

Освальд, однако, к оружию не притронулся. Его ответная речь была краткой, но эффектной. На лице тевтонского брата проступило крайнее изумление, затем — уважение. Рыцарь почтительно склонил голову, жестом приглашая гостей следовать за ним.

Их вели по внутреннему двору — мимо жилых и хозяйственных построек к главной замковой башне. Нет, в ней определенно было что–то общее с башенкой перехода, попавшей в Нижнем парке под резиновую дубинку Бурцева. Уж не эту ли колдовскую башню искал в Польше китайский мудрец Сыма Цзян? А что, очень даже может быть. Впрочем, сейчас–то какой от этого прок?

Пока комтур открывал массивные двери из мореного дуба, обитого железом, Бурцев шепотом задал добжиньцу другой занимавший его вопрос. Куда более актуальный.

— Что ты сказал этому бородатому, Освальд? Ну, насчет шлемов?

— Что мы дали обет до конца весны не открывать лиц солнечному свету. А вы двое к тому же скованы обетом молчания. И позволяете себе лишь тихонько бормотать под нос молитвы.

— Здорово! — восхитился находчивостью рыцаря Бурцев.

Для убедительности захотелось даже прочесть что–нибудь из «Отче наш», да погромче. К счастью, он вовремя спохватился. Православные молитвы тут явно не покатят.

Хорошая все–таки штука — ведро на голове. Под ним никто не углядит улыбки перешептывающегося молчальника.