С лихим гиканьем и завыванием, от которого стыла кровь, в пролом ворвались мамлюки и хорез–мийцы. Вот уж поистине дикая дивизия! Конники — то ли обкуренные травкой, то ли опьяненные успехом — в два потока объезжали горящий остов броневика и с ходу вступали в бой. Лезли на пули и стрелы. Топтали, рубили, кололи замешкавшегося врага и, разливаясь по улицам Иерусалима, подобно живому наводнению, захлестывали город.

Сотня Бейбарса оказалась в первых рядах. Правда, от сотни той оставалась сейчас едва ли полусотня. Но злые все, как шайтаны. В пылу схватки этот передовой отряд едва не искрошил в капусту дружину Бурцева, так и не снявшую орденских доспехов. К счастью, Бейбарс вовремя успел скинуть топхельм. А скинув, обложил нападавших забористой арабской бранью. Горячие восточные парни быстро признали эмира.

— Бейбарс, принимай командование над джигитами, — посоветовал Бурцев. — Проследи, чтоб резню среди горожан не учиняли.

Упрашивать не пришлось. Кыпчак с тевтонским крестом на груди вскочил на лошадь.

— Клянусь Аллахом, ты хороший каид, Василий–Вацлав! — уже с седла прокричал Бейбарс. — Я готов простить тебе даже татарскую кровь в твоих жилах…

Ох, спасибо, облагодетельствовал!

— …Ибо ты не предатель. Признаю, я ошибался на твой счет, каид.

Бурцев хмыкнул: что ж, лучше поздно, чем никогда.

Бейбарсовы головорезы ускакали. А в заваленный трупами пролом неторопливо въезжал старший эмир Айтегин аль–Бундуктар, мудрый наиб великого султана ал–Малика ас–Салиха Наджм–ад–дина Аййуба. Айтегин вновь восседал на статном жеребце белоснежной масти. Самоуверенный и довольный, хотя до полной победы было еще как до… н–да… до Берлина.

За наибом вели — ба, знакомые все морды! — глухого верблюда с плетеным каркасом на горбу. И с пулеметом. Место стрелка, впрочем, пустовало. Следом вышагивал еще один дромадер. На этом тоже покачивалась платформа–станина. Но уже с аркабалистой — с той самой, из которой их обстреляли под Яффой. И тот же самый сарацин, замотанный в тряпки с ног до головы, зорко посматривал по сторонам. Рука — на спусковом механизме: толстая тугая тетива, сплетенная из воловьих жил, сорвется при малейшей опасности. А в желобке арбалетного ложа — убойный свинцовый шарик. Бондок, орех, как его здесь называют. Это Бурцеву уже было известно.

Айтегина оберегали также с полсотни тяжеловооруженных конных телохранителей и столько же лучников. А в свите наиба на молодом жеребце ехала…

— Ядвига! — радостно взревел пан Освальд. — Я–дви–га!

Полячка — разгоряченная и краснощекая — услышала, увидела, замахала ручкой, поворотила коня. Девушке не препятствовали. Теперь нужда в заложнице отпала.

Подъехала Ядвига как какая–нибудь фотомодель. Величественная, прекрасная, соблазнительная и кокетливая.

— Нет, какова, а?! – гордо пробасил добжинец. — Амазонка, а?!

А Бурцеву было грустно. И было тошно. Чего веселиться–то, если смотришь на Ядвигу, а видишь… В общем, одна Агделайда Краковская в мыслях!

Он глянул вверх. Луна–то уже высоко! Слишком высоко. Полная луна…

— Здравствуй, Василий–Вацлав! — улыбнулся Айтегин. — Я рад, что, по милости Аллаха, наш замысел удался, и я вижу тебя в полном здравии.

— Я тоже. Рад. Но давай поговорим об этом позже, наиб. Сейчас мне нужен конь. И желательно порезвее.

— Дайте коня каиду, — распорядился старший эмир.

Один из телохранителей–лучников проворно спрыгнул со скакуна, с почтительным поклоном протянул повод.

— Все, кто со мной, — за мной! — крикнул Бурцев.

Поправил меч на перевязи, перекинул через плечо ремень «шмайсера». Вскочил в седло, стеганул легконогого арабского жеребца. Кто сочтет нужным — догонит.

В цитадель цайткоманды он ворвался вслед за воинами Бейбарса. Через снесенные Ворота Печали влетел. Где–то здесь, за этими воротами, таилась «гроссе магиш атоммине». И здесь же пролегал путь к Аделаиде…

Возле минометной позиции, расстрелянной давеча из орудия «Пантеры», Бурцева нагнала верная Дружина. Все тут! Даже Освальд с Ядвигой. Да и куда добжинец отпустит–то теперь свою зазнобу? И Джеймс — вон он, боится потерять Бурцева из виду, скачет, потрясая длинным тевтонским копьем. Ох, и странно же было видеть тайного убийцу–брави с трехметровым дрыном в руках вместо изящного ножа–кольтелло. И Хабибулла, именем Аллаха поклявшийся всюду следовать за «каидом», мчится рядом на рослом рыцарским жеребце. А Сыма Цзян где? Оба–на! Китаец оказался хитрее всех — сидит на горбу верблюда. На дромадере с пулеметом! Айтегин, видать, позволил. Ну что ж, теперь повоюем!

Следом тянулись ополченцы Мункыза. Так и должно быть: это их город, и им надлежало закончить эту битву. Седовласый лекарь и астролог скачет в первых рядах. Кричит: «Аллах Акбар!» Машет трофейным рыцарским мечом. Крепкий старик!

Бойцы Мункыза свернули влево, за Бейбарсовыми конниками. Отправились к Храмовой горе — зачищать Купол Скалы и мечеть Эль Акса.

— Бурангул, дядька Адам, езжайте с ними! — приказал Бурцев. — Если найдете Аделаиду, колдовскую башню или гроб Хранителей — мигом ко мне! Остальные — вперед. Прочешем здесь все!

Сопротивления они почти не встречали. Остатки цайткоманды уже не рвались в бой. Эсэсовцы отступали по Проходу Шайтана к Яффским воротам. Фашисты уходили из города. Лишь изредка тявкали «шмайсеры» группы прикрытия.

Бурцев дал очередь на скаку. Одну, вторую — больше не успел. Шальной пулей повалило коня. Падение из седла, да прямо в немецкий окоп, оказавшийся на пути, оказалось болезненным. Бурцев ударился плечом, приложился о бруствер шлемом–ведром. Скользнул вниз. Пока пытался вылезти — эсэсовцев разогнали. И кто! Сыма Цзян с МG–42.

Глухой верблюд рысил неторопливо и флегматично. Бывший советник Кхайду–хана, засев на горбу, восторженно поливал огнем пространство перед собой. Китаец на арабском дромадере да с немецким пулеметом… Страшное дело, в общем!

Патронов Сема не жалел. А попал ли, нет — не важно. Шороху навел, страху нагнал — и ладно. Группа прикрытия уносила ноги. Но…

Но нежданно–негаданно возникла новая помеха. Взревели двигатели, завертелись винты… Ах, так вот почему отошли фашики! Нет, они вовсе не бежали от верблюда Сыма Цзяна. Просто уступали дорогу. Освобождали взлетно–посадочную полосу!

Бурцев выругался. Слонов–то мы и не приметили…

Два «мессершмитта» медленно выруливали из открытого ангара. Да уж, медленно… Это пока они казались медлительными и уязвимыми, но если птахи цайткомандовских люфтваффе поднимутся в воздух — беды не миновать. Штурмовое звено в небе над Иерусалимом запросто переломит ход сражения.

Первый — ведущий — мессер уже вышел на исходную. Остановился. Протянул куда–то аж до башни Давида очередями из обоих пулеметов. Шугает своих и чужих, расчищает путь…

Бурцев машинально поднял «шмайсер». Взял самолет на мушку. Щелк–щелк… А пусто в магазине. Блин! Пора бы научиться считать патроны!

«Шмайсер» полетел в сторону.

— Сыма Цзян!

— Моя здеся! Моя тута! — завертел головой китаец на дромадере. — Твоя где, Васлав? Моя твоя никака не вижуся!

Бурцев выбрался наконец из окопа.

— Вниз глянь! Патроны остались?

— Патарона?

— Невидимые стрелы есть еще?

— Не–е–е. Моя ихняя вся пострелялась, Васлав. Вся–вся–вся! — виновато заулыбался Сыма Цзян.

Ясно… Тоже пустой, значит. Даже Бейбарса с пращой и «железными яйцами» нет поблизости. Даже Бурангула и дядьки Адама с луками.

Ну, что тут поделаешь?!

— Копье мне! — рявкнул Бурцев. — Коня мне!

Копье дал Джеймс. Трофейное, рыцарское. Тяжеленное.

Коня дал Хабибулла. Трофейного, рыцарского. Здоровенного.

— Освальд! Гаврила! Дмитрий! Збыслав! Та крылатая тварь, что сзади ваша. Что хотите делайте, но не дайте ей взлететь!

Еще одна очередь «мессершмитта» по взлетно–посадочной полосе.

— Только спереди не суйтесь, если жить охота, — посоветовал Бурцев, вонзая шпоры в конские бока. — Видали, как плюются, гадины?!

— Не учи ты нас с драконами воевать, Василь! — сварливо пробурчал Дмитрий. — Ученые ужо…

Бурцев «ужо» не слышал. В ушах у Бурцева свистел ветер.

Ведущий мессер прекратил стрельбу. Мессер сдвинулся с места. А тевтонский конь мчал наперерез. Тевтонское копье целило в самолет.

Штурмовик брал разгон. Но и Бурцев гнал во весь опор.

Коняга, что галопировала под ним, ко многому привык. Опыт совместного патрулирования улиц с мотоциклами, броневиками и танками сослужил хорошую службу и на взлетно–посадочной полосе. Животное не пугалось, не шарахалось в сторону от рева двигателя и шума винтов. Животное повиновалось воле всадника, а не своим животным инстинктам. Конь послушно несся вперед.

«Мессершмитт» увеличил скорость. Заметил ли пилот приближавшуюся опасность? Не заметил? Не важно. Уже не важно. Счет шел не на секунды даже — на доли секунды. Если самолет проскочит, если уйдет от столкновения, если взлетит…

Стук копыт. Тяжелое дыхание тяжелого коня. Крик, непроизвольно рвущийся из глотки, из–под шлема…

Бурцев все же настиг его. В последний момент, когда передние колеса «мессера» уже отрывались от земли, траектории двух движущихся объектов пересеклись. Вскользь, самую малость, но и этого было достаточно.

Бурцев привстал на стременах, подался вперед. Увесистый наконечник на длинном древке достал… До–стал!

Страшенный удар всей силой, всей массой, всей дурью разогнавшегося коня и всадника, удар, что вышибает из седла любого противника, пришелся в хвост «мессершмитту». Острие копья засело в искореженном руле, заклинило, застопорило подвижную плоскость… Древко переломилось. Бурцева сдернуло с коня, бросило (в который раз уже?!) на землю.

А самолет пронесся мимо. Дальше. Самолет поднялся в воздух. Сантиметров на десять — не больше. Поднялся для того лишь, чтоб поврежденный хвостовой руль вышвырнул машину прочь с взлетно–посадочной полосы. Мессер вильнул влево — к складам. Вломился в дощатую стену.

Взрыв — и из противоположной стены вылетели, снося пулеметную вышку и проволочные заграждения, обломки штурмовика. Облако дыма и гари взметнулось к звездно–лунному небу, до которого не суждено было добраться «мессершмиту» цайткоманды.