Наскоро накрыли стол — благо на службе у щедрого князя было чем. Аделаида первым делом испросила у пришельца из Святой Земли благословения, а уж затем насела с вопросами. Монах отвечал спокойно, торжественно и неторопливо. Говорил много, но все больше о Божьем промысле нежели о житье–бытье в Краковских землях. И демонстрировал при этом знание не только русского, но и польского языка. Бурцев слушал, мотал на ус. Как выяснилось, побитое, потрепанное татарами при Легнице и русичами на Чудском озере тевтонско–ливонское братство утрачивало былое влияние на Польшу. Даже братец Аделаиды, несмотря на тихий нрав, начинал задумываться, так ли уж необходима ему дядина опека, в значительной степени опиравшаяся на орденские мечи.

Дальше гость долго и занудливо разглагольствовал о добродетелях Болеслава Стыдливого и Кунигунды Благочестивой. Потом рассказывал скучные сказки о Святой Земле. Бурцев, к слову, поинтересовался насчет Хранителей Гроба, смутные и противоречивые слухи о которых доходили до Руси.

— Есть такие, — скупо ответил странник–богомолец. — Новый немецкий орден. Уж года два действует. А больше о нем, собственно, и сказать нечего.

Постепенно темы для разговора иссякли. Аделаида однако прощаться не спешила. Все поглядывала искоса на мужа, мялась… Наедине хочет побыть со святым отцом? Ладно, чего уж там, пусть пообщаются. Извинившись перед гостем и сославшись на занятость, Бурцев поднялся из–за стола, вышел.

Стукнула в сенях дверь. В тот же миг Аделаида бухнулась на колени. Поймала руку монаха, прильнула щекой, всхлипнула:

— Святой отец, Господом молю — спаси, помоги советом! Мочи нет терпеть!

Бенедикт нахмурился:

— Встань, дочь моя.

Пилигрим поднял княжну, усадил на лавку подле себя, огладил русые волосы польки, чуть приобнял сотрясающиеся в беззвучных рыданиях плечи. Успокоил…

— Теперь говори, что гнетет тебя?

— Камень, отец Бенедикт. Тяжкий камень на душе лежит. И супругу милому о том сказать боязно.

— Прелюбодеяние?

Она отшатнулась:

— Как можно? Вацлава своего я люблю всем сердцем. И никто более… — Аделаида запнулась, вспомнив Фридриха фон Берберга.

Покраснела густо. Добавила:

— Теперь мне более никто не нужен. А горько мне от бессилия собственного чрева. Бесплодна я, святой отец. Не могу подарить мужу ни сына–наследника, ни дочь. Пока Вацлав вопросов не задает — мужчины о таких вещах задумываются не сразу. Ну, а как дознается он, что тогда будет? Бросит ведь меня Вацлав. Кому немощная жена нужна?

Монах молчал, размышляя. В холодных серых глазах паломника отражался испуганный взгляд дочери Лешко Белого и блеск невысказанной мысли.

— У Болеслава с Кунигундой тоже нет и не букет детей, — заметил странник. — И они не ропщут. Твой брат и его жена дали обет целомудрия. Они сознательно не предаются плотским утехам, а дни и ночи проводят в душеспасительных молитвах.

— Грешна я, святой отец, — вздохнула княжна. — И слишком люблю Вацлава. Не по мне такой подвиг духовный. Ребенка я хочу. И Вацлав — чую — скоро уж о том заговорит.

— А твой муж? Любит ли он тебя?

Она всхлипнула:

— Пока — да. Что будет дальше, когда откроется моя женская немощь, — не знаю.

— Любая немощь — не что иное, как наказание за грехи наши, дочь моя, — вкрадчиво заметил отец Бенедикт. — И не одну тебя постигла такая кара.

Аделаида покорно склонила голову:

— То мне ведомо, святой отец. Вон — живой пример перед глазами. Ядвига — подруга моя и сестра названая — в прошлом великая распутница и грешница — тоже бездетна. По доброй ли воле или из–за кары Божьей — не знаю. Но рыцарь ее, пан Освальд, и не желает иметь наследника, покуда не вернет себе взгужевежевскую вотчину или не обретет новую. Да и сама Ядвига не шибко убивается. Но у нас–то с Вацлавом все иначе. Ужель я так сильно прогневила Господа, что…

Рыдания, душившие Агделайду Краковскую, не дали ей договорить. Паломник задумался. Но думал недолго:

— Может, не твоя в том вина? Может, Господь не желает одаривать наследником твоего мужа? Расскажи, что он за человек? По пути сюда я многое слышал о нем. И знаешь, некоторые вещи заставили меня насторожиться. Поговаривают, будто Вацлав колдовством и магией привлек под знамена новгородского князя нечистую силу и якобы потому русичи разбили ливонских рыцарей на Чудском озере.

Аделаида гневно сверкнула очами:

— Поклеп! Напраслина! Вацлав не имеет ничего общего с нечистым. Это ливонцы фон Грюнингена заключили союз с воинами изломанного креста, лживо именовавшими себя небесным воинством.

— Но говорят…

— Мало ли что говорят! Я знаю Вацлава лучше, чем кто–либо другой. Два года назад, после разгрома немцев на озере Чудском, поведал он мне свою историю от начала до конца. Истинную историю, которую прежде от всех скрывал…

Монах прищурился:

— Что это за история, дочь моя?

Голос паломника прозвучал бесстрастно, холодно и отстраненно. Княжна же, спохватившись, прикрыла рот ладошкой:

— Я… я не могу говорить об этом. Вацлав просил. Я дала слово…

Пилигрим давил тяжелым взглядом:

— И все–таки… Если ты испрашиваешь моего совета и если ты действительно желаешь докопаться до сути своей беды, я должен хотя бы в общих чертах знать, каков человек, от которого ты ждешь и не можешь дождаться ребенка?

— Он… — Слова Аделаиде давались с трудом. — Он из другого мира… Мира ненаступивших времен… В это трудно поверить и еще труднее понять, но… Ох, нет, простите, святой отец. Я не могу. Это слишком невероятная история. Но в ней нет ничего предосудительного. Это сокровенная тайна моего супруга. Поговорите с ним… Если он сочтет нужным, пусть откроет ее сам. Знаете, я уговорю Вацлава рассказать вам обо всем. Или нет, лучше попрошу, чтобы он позволил мне…

— Не стоит, дочь моя. Этого делать не нужно. Сейчас важно другое: ты уверена, что знаешь о своем муже все? И знаешь истину?

— Да, святой отец. Мы давно не скрываем друг от друга ничего. То есть… — Она всхлипнула, положив руку на живот. — То есть почти ничего.

Отец Бенедикт кивнул:

— Что ж, я верю тебе, дочь моя. Если в тайне Вацлава нет греха, тогда нужно искать иную причину твоих несчастий. В каком браке вы живете?

Княжна опустила глаза. Княжна рассказала…