Они стояли. А «мессер» бил… Летел вдоль колонны и палил. На этот раз немец не ограничился пулеметами: не стеснялся, гад, жать и на пушечные гашетки. И не только на них. Как оказалось, немецкий штурмовик нес на борту еще и бомбы. Небольшие, но зато немало. Точного бомбометания ему сейчас не требовалось. Самолет не сбрасывал даже, а буквально клал смертоносный груз на лед Чудского озера — туда, где толпилось побольше народу.

«Мессер» щедро высевал под собой стальные семена смерти. Пули прошивали насквозь и тела, и ледяной панцирь, снаряды и бомбы вздыбливали воду и торосы. По белой глади шли трещины, льдины раскалывались, оживали, приходили в движение, переворачивались под тяжестью пеших и конных воинов.

Бежали прочь ополченцы и бойцы кончанских старост, гнали лошадей к спасительному русскому берегу посадские гриди, дрогнули боярские и купеческие воинские люди, княжеские дружинники и ратники владыки Спиридона тоже держались подле своих военачальников из последних сил.

Ржали кони, гибли люди. И тонули, тонули, захлебываясь в ледяной воде… Тот, под кем проламывался лед, камнем шел на дно: русские доспехи ненамного легче немецких — выплыть в них нереально.

«Мессер» приближался к авангарду новгородского войска…

Пара пулеметных очередей, грохот скорострельной пушки, взрыв бомбы — и авангард рассыпался, распался на одинокие разбегающиеся фигурки. Не очень удобная мишень. Удобнее была другая. Та, что на островке. Тесная кучка безумцев, стоявших под елочками плечо к плечу, щит к щиту. Сверху казалось: верные телохранители пытаются прикрыть знатного воеводу. И самолет летел прямо, летел не сворачивая, летел, не увеличивая высоты. Ас лихачил, ас делал вид, будто намеревается протаранить островок. И наверняка ухмылялся за штурвалом. Летчик заходил в лобовую атаку, целя винтом и пушками в лицо воинам Дмитрия и Бурангула. «Хирд» нервно зашевелился.

— Держать щиты! Стоять на месте!

Голос Бурцева сорвался. Если бы кто–то сейчас сказал, что он, сидя в мотоциклетной люльке «цундаппа», с пальцем на спусковом крючке, волновался меньше остальных, первую пулю получил бы именно этот умник. Но никто не в состоянии разговаривать, когда атакует вражеский штурмовик. Разговаривать не в состоянии. Только орать. Матом! Благим и не очень.

— А теперь все прочь, мать вашу! И уши! Уши берегите, вашу мать!

Вопил Бурцев по–русски, но про уши почему–то правильно понял только сообразительный Бурангул. Татарин упал ничком в снег — рядом с эсэсовцем, плотно зажмурил узкие глазки, закрыл голову руками. Остальные о своих барабанных перепонках вовремя не позаботились. И пожалели. Особенно поплатились за нерасторопность Освальд и Дмитрий. Именно промеж их голов ударил трофейный «MG–42».

Немецкий летчик был слишком уверен в своей неуязвимости. Летчик слишком близко подлетел к групповой цели на островке. И слишком долго держал палец на гашетке, не нажимая ее.

Бурцев вдавил курок первым — сразу же, как только между плечистым Дмитрием и высоким Освальдом образовалась бойница. «Цундапповский» пулемет загрохотал, задергался, заходил ходуном на турели с амортизатором… «Мессер» тоже спохватился, огрызнулся, но уже неприцельно — как…

Рука летчика все–таки дрогнула в последний момент. Еще бы не дрогнуть, если из–за стены щитов вдруг начинает почти в упор шмолить невесть откуда взявшийся вражеский пулемет.

Дорожки ответных очередей «мессера» пробежали в полудюжине шагов от «цундаппа». Пара 20–миллиметровых снарядов ударили еще дальше. Для щитоносцев, враз отпрянувших от мотоцикла, этого было более чем достаточно, чтобы ощутить себя почти мертвыми. Но Бурцев не прекращал стрельбу ни на миг. Сам сползая по дну коляски, он все выше, выше задирал на турели ствол пулемета.

Все–таки «MG–42», в который сейчас мертвой хваткой вцепился бывший омоновец, — вещь стоящая. Не случайно многие эксперты считали его лучшим пулеметом Второй мировой. Скорострельность двадцать выстрелов в секунду — не хухры–мухры. Раз секунда, два секунда и еще полсекунды. И гибкая металлическая лента питания на полсотни патронов в барабанной коробке — пуста. Но в бою и эти две с половиной секунды тянутся бесконечно.

Ошеломленный неожиданным отпором пилот люфтваффе рванул штурвал на себя, запоздало попытался уйти из–под обстрела в свечу. И подставил–таки серое брюхо машины. Бурцев не замедлил вспороть это брюхо от винта до хвоста.

Длинная очередь прошила фюзеляж.

Жалобно скрипнули вертикальные ограничители турели.

Кончились патроны в ленте.

«Мессер» — подранок скрылся за пределами досягаемости пулеметного огня.

Нужно развернуть мотоцикл, нужно сменить лнту, нужно перезарядить оружие… Не успеть! Если пилот люфтваффе еще в состоянии продолжать бой — тогда кранты!

Бурцев завертел головой. Все новгородское войско, рассеянное по льду, делало сейчас то же самое. Вон он! Взмывший было к облакам самолет вновь заходит в атаку. Или… Да нет же, нет! «Мессершмитт» падал на крыло. В небе отчетливо обозначился дымный след. Веселый огонек бился под фюзеляжем.

Подбил? Неужели в самом деле подбил?!

Немецкий летчик не сдрейфил. Летчик тянул израненную машину к противоположному берегу. Да и выбора у фашика не оставалось: либо бить самолет о русские скалы, либо сажать на ненадежный лед, либо прыгать с парашютом прямо в лапы противника. «Мессер» летел низко и медленно. И все ниже, все медленнее. И больше не плевался огнем — не до того теперь!

— Уйдет ведь! — растерянно пробормотал Бурцев. — Уйдет, гад!

Не ушел. Одинокие обозные сани, лавируя меж лощин и пробоин во льду, неслись по замерзшему зеру навстречу самолету. Бурцев снова вскинул бинокль. Сыма Цзян со своим стрелометом!

Китаец остановил лошадь, бросил поводья. Перебрался к самострелу. Оружие заряжено, стрелы задраны вверх.

Дымящийся «мессершмитт» пронесся над самыми санями. Сыма Цзян спустил тетиву. Десяток оперенных дротиков с зазубренными наконечниками ринулись к самолету. Один попал. Новгородская сулица, пущенная из китайского самострела, вонзилась в крыло, застряла, забилась на встречном ветру. Аэродинамика немецкой конструкторской мысли летела ко всем чертям. Но ведь летела же! Все еще летела… Воздушный ас отчаянно рвал штурвал на себя и ценой неимоверных усилий удерживал машину в воздухе. Более того, ему даже удалось подняться чуть выше. И еще немного, и еще…

Но рассеянная татарская конница уже мчала наперерез. Новгородские лучники и арбалетчики из обозной охраны тоже выбегали на лед. Паника прошла. Пришло вдохновение боя и пьянящее предчувствие победы над могущественным врагом. Для стрелков, привыкших бить влет степного кречета и играючи попадавших в глаз лесной белке, неповоротливый самолет, утративший былую скорость и маневренность, был сейчас прекрасной мишенью. Оперенные жала с тяжелыми гранеными наконечниками — из тех, что пробивают и кольчугу, и панцирь, летели отовсюду. Добрая дюжина достигла цели. Чья–то стрела вонзилась в закрылок, чья–то попала в хвост. И случилось то, что давно должно было случиться. Расстрелянный из пулемета, пробитый сулицей и утыканный стрелами «мессер» наконец сорвался в пике.

А за мгновение до того от самолета отделилась маленькая точка. Человеческая фигурка! Низковато вообще–то для прыжков с парашютом, но когда нет иного выхода… Купол раскрылся на критической высоте, даже, пожалуй, ниже.

«Мессершмитт» с треском вломился в лед возле самого Соболицкого берега. Взрыв, огонь, клубы черного дыма… Грозная машина будущего сгинула в пылающей полынье. Торжествующий рев русичей прогремел над озером. «Ура–а–а!» — вторили им татары. Есть от чего надрывать глотки: летающая тварь, наведшая столько страха на все войско, повержена!

Парашютист опустился на прибрежную полосу. Неловко упал, кажется, повредил ногу. В отличие от танкиста Отто Майха, летчик люфтваффе геройствовал: палил из пистолета по мчавшимся к нему всадникам. Всадники падали. Один, второй, третий, еще двое. Потом вроде патроны кончились.

— Кто это, Василь?! — Пулеметные очереди били над самым ухом Дмитрия, и оглохший новгородец разговаривал теперь на повышенных тонах. — Ангел, что ли?! Дьявол?! Он что, умеет летать? Или был пленником дракона?!

Ага, как же! Новая хищная птица появилась. Пятьдесят раз по ней стрелял, пока она человека не отпустила…

Бурцев не ответил добжиньскому рыцарю. Звякнув кольчугой и пустой пулеметной лентой, выскочил из коляски, замахал руками, заорал во весь голос:

— Не стре…

Поздно! Да и разве услышат его отсюда?!

— … лять!

С десяток стрел — русских и татарских — уже, тыкали парашютиста. Это было гораздо проще, чем сбивать самолет.

— Б… ть! — присовокупил к своему возгласу Бурцев.

А что еще тут добавить? Одним важным пленником стало меньше.