Возвращались в селение пруссов молча, не глядя друг на друга. Китаец деликатно следовал сзади, намотав на руку повод трофейного тевтонского коня. Но почему–то от того, что Сыма Цзян так сильно подотстал, на душе было еще тоскливей. Шагать с Аделаидой плечо к плечу и воротить при этом носы в разные стороны просто невыносимо.

Наверное, стоило бы что–то сказать. А что? Что тут скажешь?

Первой заговорила княжна. Остановилась, глядя на трупы в тевтонских плащах, произнесла тихо, задумчиво:

— А ведь среди немцев тоже встречаются достойные рыцари.

Вот тут–то Бурцева прорвало:

— И в одного такого ты сегодня втюрилась по уши? Как девчонка несмышленая. Небось, звал уже тебя с собой этот Фридрих, а?

— А хоть бы и так. Может, стоило поехать?

Во второй раз его рука сама поднялась для удара. Хлестнуть. Больно. Звонко. Сильно. Удержался в последний момент. Теперь — едва удержался.

— Что?! — Гордая шляхтенка переменилась в лице, задышала тяжело, часто. — Опять?!

— Аделаида, милая…

Тщетная попытка запоздалого примирения…

— Понравилось махать руками, да? — обдала она его холодом. — А может, пожелаешь еще надеть на меня пояс верности?

Ледяная насмешка, которой он не помнил с момента их первой встречи. Злые искорки в глазах. Подрагивающие губы. Это уже не просто истерика. Это какое–то клокочущее бешенство.

— А может, потащишь за собой на татарском аркане?

Бурцев только сплюнул. Что еще оставалось?

— Или запрешь в башне?! — не унималась Аделаида. Голос ее сорвался на визг. — Так ведь нет у тебя, лапотника вчерашнего, ни башни, ни замка, ни угла, где голову преклонить и куда жену молодую привезти. Разбойник Освальд — и тот свою вотчину имеет. Хорошо ли, худо ли, но имеет, а ты, выскочка мужицкий, гол, как сокол. Рыцарем зовешься, а ни герба, ни двора, ни оруженосца. Только свора лихого люда, истинной веры не знающего, под началом. Да странствия вековечные бесконечные. А мне такого не надо, Вацлав! Не–на–до! Я княжна Малопольская, дочь Лешко Белого Агделайда Краковская. И достойна лучшей доли.

Он смотрел уже с любопытством. Интересно, что девчонке наговорил этот немец? Аделаида распалялась все сильнее. Вообще–то когда такое начинается — слова поперек не вставишь. Но Бурцев попытался.

— Фон Берберг, между прочим, тоже всего лишь странствующий рыцарь, — напомнил он.

Княжна взвилась по новой:

— Всего лишь?! Э–э–э, нет, не равняй его с собой, Вацлав. Фридрих учтив в обхождении с дамами и куда благороднее тебя. И всегда будет верен в любви! Такой, как он, меня боготворил бы до конца дней своих. А еще он с честью носит герб славного древнего рода. И богат. Ему есть, куда возвращаться после странствий. У фон Берберга в Вестфалии имеются обширные ленные земли, и фамильные имения, и замок такой, о котором тебе не мечталось. И уж коли хочешь знать — да, звал меня Фридрих с собой. Обещал осыпать златом. Обещал сделать хозяйкой в своем доме. И жизнь обещал мне, приличествующую княжне.

Бурцев устало вздохнул:

— Послушай, Аделаида, ты не можешь стать хозяйкой замка фон Берберга. Ты замужем за другим. За мной. Я не Казимир Куявский и не принуждал тебя к этому замужеству силой. По доброй воле ты за меня пошла. Но раз уж пошла, давай как–нибудь ладить. Все–таки сочетались мы с тобой законным браком. А после венчания по истинной, как ты говоришь, вере чего на сторону–то смотреть? Номер не прошел.

— Ах, законный брак?! Ах, венчание?! А много ли законности и божественного промысла в том, что тати Освальда поймали монаха и под страхом смерти заставили творить святой обряд. Не в церкви даже, а посередь леса, как это принято у язычников. Разбойничья свадьба — вот что у нас с тобой было, Вацлав, а не церковное венчание. И знаешь, что я тебе скажу? Мало угоден небесам такой брак. Ну, а то, что я сдуру, не подумав, вышла за тебя, так это ведь можно и исправить.

«Валяй!»

Он едва не рявкнул это в сердцах. Да опередили.

— Василь! — окликнул Дмитрий. — Дело тут у нас безотложное. И мудреное очень.

Вид у новгородца был виноватый. Чуял дружинник — не ко времени явился. Однако Бурцев сам шагнул навстречу медведю в латах. С облегчением шагнул. Даже самые мудреные дела решать порой легче, чем разговаривать с разгневанной женушкой.

— Что, совсем плохо? — сочувственно шепнул русич. Давно и искренне Дмитрий сопереживал воеводе, которого, по выражению новгородца, «охомутала» непутевая молодуха. — Бросил бы ты эту княжну, Василь. Все равно проку от нее только титул, да и тот — не пришей кобыле хвост. А у нас на новгородчине такие девки! И покладистые, и работящие, и пышнотелые, и…

Бурцев лишь отмахнулся:

— Девок тех еще полюбить надо. А я Аделаидку люблю, какова она ни есть. И хватит об этом, Дмитрий. Дело давай говори. Чего стряслось–то?

Как выяснилось, озлобленные пруссы принесли в жертву раненых и немногих захваченных в плен немцев. Массовое жертвоприношение состоялось сразу же после битвы. Полонян даже не стали гнать в Священный лес, а попросту перерезали в молельном сарае Гляндова городища. Но прежде пруссы вызнали у самых разговорчивых орденских кнехтов, откуда, куда и зачем двигался отряд крестоносцев.

Судя по рассказам перепуганных пленников, тевтоны вышли из Наревского замка — того самого, что перегородил дружине Бурцева путь через болота, — оставив за стенами лишь малый гарнизон. Местный комтур со своими рыцарями, сержантами–полубратьями и многочисленной свитой из оруженосцев, кнехтов и слуг отправился в Кульм по призыву ландмейстера Германа фон Бальке, который после смерти Конрада Тюрингского временно выполнял в братстве Святой Марии функции верховного магистра. Кроме того, из допросов пленных явствовало, будто с благословения посланца папы Григория IX в Кульме скоро должны провозгласить имя нового гроссмейстера ордена.

Впрочем, Бурцева сейчас больше интересовало другое.

— Если крестоносцы направлялись в Кульмские края, как же они вышли к поселку Глянды? — недоумевал он. — Как вообще отыскали нас в такой глухомани?

— Все просто, Василь, — невесело усмехнулся Дмитрий. — На орденском тракте тевтоны обнаружили следы лошадиных копыт. Следы выходили из леса и в лес же уводили. Разведчики отправились по протоптанной стежке.

— И?

— Следы привели немцев прямо к лесному острогу.

— Предательство?

— Нет, Василь. Глупость и жадность.

— Не понял…

— А ты вспомни прусские скачки и дележ кунингова добра. Состязания–то проходили как раз возле тевтонской дороги.

— Кто–то выехал на тракт? — догадался Бурцев. Новгородец кивнул:

— Азарт и жажда богатства оказались сильнее элементарной осторожности. Скакать по тракту все–таки удобнее, чем по лесу, и кто–то легкомысленно решил воспользоваться этой возможностью. Сами пруссы грешат на мальчишку, которому досталась шестая часть имущества Глянды. Якобы он сильно отставал, а потом вдруг неожиданно вырвался вперед. Но наверняка этого узнать уже не удастся: отрок мертв. Погиб в схватке с крестоносцами.

Бурцев вздохнул. Да, глупо как–то все вышло.

— Ты об этом мне хотел рассказать, Дмитрий? Это и есть твое безотложное и мудреное дело?

— Не совсем. Тут другое… Пруссы требуют, чтобы мы ушли. Немедленно и все до единого. Да ты сам пойди, вон, послушай…