ГЛАВА VI
После смотра прошла неделя, когда ко двору подскакал верховой и вызвал меня в боярское собрание. Я там никогда не был и крайне удивился. Быстро собрался, вскочил на коня и вскоре стоял перед одним из немногих каменных домов. У коновязи уже топталось десятка два лошадей. Стало быть, вызвали не меня одного.
Один из слуг проводил меня в большой зал, открыл дверь. В зале было уже много народу, все чинно сидели на широких скамьях, и когда я вошёл, взгляды всех обратились ко мне.
— Боярин Георгий Михайлов! — представился я старшему.
— Ну здравствуй, боярин. Садись, твоё место вот тут, — он указал на лавку. — Познакомьтесь с боярином поближе, а то что-то он и носа не кажет на боярское собрание, хотя на смотру проявил себя с лучшей стороны.
Все внимательно осмотрели меня. Чувствовал я себя не совсем уютно — как на экзамене в школе.
— Кроме того, от имени бояр города должен выразить нашу признательность за скорое расследование и поимку злодея, лишившего жизни родовитого боярина Тиунова. Мне из городской стражи доложили сразу после убийства.
Бояре зашумели, некоторые одобрительно кивали, несколько человек закричали:
— Не боярское это дело — татей ловить! Председательствующий на собрании поднял руку. Шум стих.
— Мы собрались сюда, уважаемые, не лясы точить — есть важное дело. Дозоры доносят, что литвины зашевелились. Король польский не иначе против Руси злоумышляет. Отряды малые литовские недавно набегом прошли по окраинам Псковщины. Вот государь и повелел выставить малую дружину от города и двигаться к Пскову — там место сбора. Оттуда и ударим по Литве, покажем, что есть ещё сила в городах русских.
Бояре внимательно выслушали речь, зашумели. Гомон стоял, как на птичьем базаре. Сосед толкнул меня локтем в бок:
— У тебя сколько боевых холопов?
— Пять, а что?
— Повезло тебе — у меня два десятка. Это ж убытки какие! Кормить-поить всех надо, пока до Пскова дойдём, да домой ещё не все вернутся. А что там с литвинов возьмёшь? Смоленск не по зубам — крепость сильная, хорошо, если оттуда в тыл не ударят.
— Да, да, — сочувственно кивал я. Ни в одном походе в качестве боярина я не был и не представлял себе, как всё происходит.
Наконец все угомонились. Председательствующий — боярин Плещеев — как мне сказали, продолжил:
— Сбор через девять дён, ещё четыре дня на переход. Нам-то поближе идти до Пскова, чем, скажем, из Ярославля или Рязани.
Бояре засмеялись.
— На том собрание закончено, прошу готовиться.
Бояре не спеша потянулись к выходу, на свежий воздух. Я вышел бок о бок со своим соседом по лавке.
— Ну то, что ты Георгий Михайлов, я уже знаю. А я Никита Тучков. У тебя где земли?
— Деревня Смоляниново.
— О! Так мы почти соседи. Я через реку от тебя, село Талица. Слышал я, что у деревни хозяин сменился, холопы сказывали — избы новые ставишь, людишек привёз.
— Так и есть.
— Это хорошо, за хозяйством пригляд нужен, а то при прежнем-то хозяине, стыдно сказать, людишки от голода мёрли, по весне лебеду ели. Тьфу — это на земле-то. Ладно, бывай здоров, свидимся ещё.
Мы разъехались.
Дома я позвал Федьку-занозу.
— Фёдор, через десять дней ополчением выступаем на Псков, там общий сбор — и на Литву.
— Гляди-ка, это зимой?
— Государь так решил.
— Не на Смоленск ударим, не сказывали?
— Да нет вроде. Я тебя вот чего вызвал. Ты в походы зимой ходил?
— Бывало два раза, хаживал.
— Чего из продуктов припасать?
— Известно чего — толокна по паре фунтов на брата, крупы, сала, мясо вяленое, соль, перец. А чего ты спросил, барин?
— Я в походах только летом бывал, — соврал я. — Ты людей готовь — оружие проверь, одежду. Полушубки на всех добротные?
— Да вроде.
— Сам всё проверь, подковы у лошадей посмотри, чтобы мне краснеть за вас не пришлось. Опозоришь перед государем — высеку.
И морозным декабрьским днём ополченческие ратники выехали из города. Колонна вытянулась на полкилометра. И то — триста всадников! Ехали без обоза, налегке, личные вещи и продукты везли в чресседельных сумках.
Во главе колонны ехали именитые бояре, богатые землёю, у которых и дружины были по полета человек. Я же со своей пятёркой ехал почти в конце, за мною только совсем уж бедные землёю при одном-двух боевых холопах и даже сам-один.
Ранг боярина, его родовитость почитались свято. Чем больше колен насчитывалось в роду, тем ближе в боярской думе к наместнику или воеводе сидел боярин. Там, где раньше сидел отец, теперь сидел сын, и Боже упаси было кого-то передвинуть. Начинался скандал, возникали обиды. Так и в колонне все занимали места по чину.
Далеко за полдень объявили привал. Коням ослабили подпруги, сами погрызли сухарей. И — снова в путь.
Нам в хвосте колонны было легче, передние конями пробивали дорогу. Хотя снега было не так много — чуть пониже колена, кони уставали.
Начало смеркаться. По моим прикидкам, прошли мы сегодня немного — вёрст двадцать пять-тридцать. Дружинники споро стали ломать ветки кустов, соорудили себе небольшие шалаши, побросали в них конские войлочные потники. Получилось быстро, и вышло хоть какое-то укрытие от ветра. Правда, после таких ночёвок пахло от всех терпким конским потом.
За неделю движения мы дошли до места, обрастая по дороге всё новыми и новыми отрядами местных бояр. Числом никак не менее тысячи, а то и более теперь была колонна.
Показался Псков.
Мы встали недалеко от города, разбили лагерь, бояре — из тех, кто побогаче и породовитее, разбили небольшие шатры. Везде загорелись костры, каждая дружина варила себе кулеш — нечто вроде каши с мясом, туда же для сытости бросали сало. Хлеба не было, а и был бы — замёрз бы по дороге, потому грызли сухари, и хруст стоял над лагерем — как будто множество людей шли по снежному насту. Занятно!
Ко мне подошёл новый знакомец — боярин Тучков.
— Ну как ты тут устроился?
— Холопы делали себе шалаши из веток — сделали и мне.
— Ты откуда в наших краях появился, что-то я тебя раньше не видел.
— Да вологодский я. Отец — боярин, Игнат Михайлов из деревни Ярцево. Пожар был в усадьбе, мои все в том пожаре погибли. Меня воспитывал дядька в Рязани. Как постарше стал, на отчую землю вернулся.
— Вот оно как! А я думаю — откель новый боярин взялся? Ты раньше-то в набеги с дружиной хаживал?
— Нет, с дружиной не доводилось. Пластуном я был в княжеской сотне.
— Ух ты, — удивился Никита. — Чего же без щита на войну идёшь?
— Не привыкши я ко щиту, тяжесть. Пластунам он только помеха.
— А сабли чего две? Из плохой стали, что ли? Если боишься, что сломается, лучше до боя замени.
Вот прицепился.
— Нормальные сабли, одна из Дамаска, другая — испанская.
— Дай поглядеть.
Я протянул ему одну, потом другую саблю. Никита вытащил сабли из ножен, осмотрел, сделал несколько взмахов.
— И сколько же стоят?
Я назвал цену, и Никита присвистнул.
— Изрядно. Ты вот что, коли непонятно что будет — спрашивай. Я тут недалеко. — Он указал рукою направление. — Мы и в бою будем по соседству. Завсегда так было — вологодские вместе, так же и ярославские и тверские стоят. Ну, бывай здоров. Лошадям снег не давай — топи его в вёдрах и давай воду, подогретую слегка.
— Знаю, спасибо.
Никита ушёл.
Мы завалились спать — за переход все утомились. Над лагерем стоял дружный мужской храп, и только дозорные глядели во все глаза, хотя рядом с городом враг не осмелился бы появиться.
Выспался я прекрасно. Конский потник грел снизу, со снега, полушубок — сверху, на ногах — тёплые сапоги, подбитые мехом. Мои ратники были одеты также.
Стояли мы лагерем у Пскова два дня, затем двинулись на юг, на полуденную сторону. Не к Смоленску ли двинул войска воевода? Нет, не доходя Смоленска, мы свернули на запад, на закатную сторону. И здесь нам было суждено принять первый бой.
По лесной дороге навстречу русским выезжали литвины. Встреча была для обеих сторон неожиданной. К тому же встречный бой без подготовки — самый страшный, самый кровопролитный. Русские рати шли по дороге и, только-только завидев врага, стали растекаться по сторонам, чтобы выстроиться в линию для атаки.
Литвины тоже оказались в трудном положении — часть их войск ещё была на лесной дороге и даже не могла развернуться для боя.
Сшиблись! Многие не успели в спешке достать копья из петель, лишь выхватили сабли. Скорость у конницы с обеих сторон была низкой, на поле — много снега. Отсутствовало главное преимущество конницы — скорость, таранный удар. Бой превратился в свалку, не было левого и правого крыла, дрался только центр, где находились родовитые бояре, часто уже староватые для таких битв. Мы же, стоявшие в хвосте колонны, лишь слышали шум битвы и издали наблюдали нечто непонятное.
Я решился, привстал на стременах.
— Мои, за мной!
Свернул коня с укатанной дороги вправо, на снежную целину. Обернулся — мой призыв мои боевые холопы услышали и поняли правильно, направились за мной. И тем более странно было видеть, как за мной свернул Никита Тучков со своими ратниками. Он хлестнул коня, догнал меня.
— Ты что, струсил?
— В обход иду, хочу ударить справа.
— Тогда мы с тобой.
Мы обогнули по дуге кипящую сечу. Я поставил своих в ряд, остановил рвавшегося вперёд Никиту:
— Не лезь вперёд, попадёшь под картечь! Вместе ударим!
— Целься, пли!
Дружно грохнули мушкеты. В стане врагов попадали убитые и раненые, но и нас заметили.
— Убрать мушкеты! Сабли наголо!
Мои убрали мушкеты в кожаные чехлы, которые я специально заказывал, — за образец взял чехол для винчестеров из ковбойских фильмов. Все выхватили сабли, начали разгонять коней.
Никита скакал рядом, его ратники развернулись слева от него. Мы врубились в конный строй литвинов, которые после выстрелов развернули коней в нашу сторону. Разогнаться они не успевали, тем более — им мешали свои же воины, убитые картечью, и лошади.
Сшибка была страшной. В обеих руках я держал по сабле и работал ими во всю силу, как учил меня Сартак. Удар влево, отбив справа, пригнулся, кольнул саблей сам.
Мои дружинники завязли справа в схватке, боярин Никита держался слева от меня, и хотя бы с этой стороны не приходилось ожидать удара.
На меня насел здоровый русин — так называли русскоговорящих подданных княжества Литовского.
— Что, москаль! Землицы захотелось? — заорал он.
Сабля у него была непривычной — широкой, немного длиннее обычной. Был он в рубашке, меховом жилете — тулуп, вероятно, успел сбросить перед боем. Удары наносил жёсткие, сильные — приходилось подставлять обе сабли.
Пока мне удавалось только защищаться, но я выжидал удобный момент — ведь должен противник выдохнуться, устать? Ничего подобного — русин работал своей саблей, как паровая молотилка. Удары следовали один за другим, только искры летели.
Выручил Федька-заноза. Увидев, что на меня наседает противник, он пробился и рубанул русина — достал только по левой руке, но русин отвлёкся на мгновенье, и мне этого хватило — я всадил ему саблю в грудь, а второй ударил в шею. Русин упал на коня.
— Держись, боярин! Мы рядом!
Я увидел, как на Тучкова налетел литвин, одетый в полудоспех — грудь закрывал панцирь, плечи и руки — в броне, на голове — шлем с бармицей. Такого саблей не взять — только если ударить по ногам.
Я перехватил саблю из правой руки в левую, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в литвина. Пуля попала в зерцало доспеха, не пробила его, расплескавшись свинцом о сталь, но вмятину сделала с кулак. От удара литвина просто вынесло из седла, и он рухнул под копыта коней.
Тучков обернулся ко мне, махнул в приветствии рукой. В это время со стороны литвинов заревела труба, и они стали отступать. Мы их не преследовали.
С обеих сторон были большие потери, поле боя густо усеяно павшими, кое-где видны и конские туши.
Мы собрались у дороги, оставив рядом с полем боя лишь небольшой заслон.
— Боярам — в голову колонны! — раздался клич.
Мы поскакали вперёд, рядом оказался Тучков.
— Спасибо, земляк. Ловко ты его осадил из пистоля. Я уж и не знал, как к нему подступиться: весь в железе — что с ним сделаешь сабелькой?
— Пистолет надо иметь на такой случай, Никита.
— Не люблю я это дело — мешкотно, да и побаиваюсь, если честно.
Мы подскакали к голове колонны. Там собрали импровизированный совет бояр.
— Все бояре собрались?
— Все, — нестройно ответили мы.
Боярин Плещеев обвёл глазами наши ряды.
— Что-то я не всех вижу. Кто видел Анкудинова? Где Морозов, Ляцкий? В дружинах потери большие?
Ответил боярин Марусев — из тех, кто постарше, породовитей.
— Есть потери, как без этого — вон, всё поле в трупах. У себя в дружине не считал, но думаю — не менее половины.
Худородные, из тех, у кого земель мало, и воинов по пальцам одной руки пересчитать можно, молчаливо радовались. Им не довелось встретить врага, как родовитым боярам, но и люди остались живыми-здоровыми.
— М-да, ещё и по землям литовским, можно сказать, не ходили — так, коснулись края, а потерь полно. Что делать будем?
Говорить на советах первым предоставлялось самым молодым и незнатного рода боярам. Начал молодой, безусый боярин с пушком на подбородке.
— Как велел государь, так и надо делать — идти дальше.
— А куда раненых девать, убитых? — перебил его боярин Никифоров. — Тебе хорошо говорить — у тебя все ратники под седлом. А у меня из трёх десятков едва ли семь-восемь боеспособных наберётся.
— Вот что, уважаемые господа! — подытожил Плещеев. — Я думаю так — по деревням пошарить, забрать подводы, убитых домой везти, раненых — до Пскова. Пусть там раны залечивают. Кто из бояр потери великие понёс — те пусть назад возвертаются, остальным — исполнять волю государя. Кто что ещё добавить хочет?
Таких не оказалось.
Бояре отдали команды своим людям. Несколько ратников поскакали искать телеги, большая же часть спешилась и пошла на бранное поле. Каждая дружина сносила своих убитых в одно место. Собственно, и носить далеко не пришлось: ехали вместе, сражались рядом, и убиты были недалеко друг от друга — не было для сечи большого места.
Отдельные дружинники, по распоряжению бояр, собирали оружие павших, а также трофейное. Нельзя бросать — денег стоит, да ещё каждому боярину новых боевых холопов набирать надо, вооружать.
Я тоже распорядился Федьке-занозе:
— Иди на место, где мы сражались, собери у литвинов оружие. Если кто из дружины Никиты Тучкова убит, тех оружие не бери — не наше оно, ни к чему с боярином ссориться.
Федька взял с собой ещё одного холопа и ускакал.
Я подошёл к Тучкову.
— У тебя потери большие?
— Не без этого; есть убитые — двое. Слава Богу, без раненых обошлось — так, царапины.
— А у меня все целы.
— Иди ты! — удивился Тучков. — Надо же, в такой сече были — и все целы. Повезло тебе, земляк.
— Повезло! — согласился я, а сам подумал, что повезло потому, что натаскивал я их яро, — только ещё сильнее надо было. Конечно, в бою без потерь не бывает, как ты людей не готовь — удар вражеский был неожиданным, силой они превосходят — да мало ли как может сложиться бой? Предугадать исход его — дело неблагодарное.
— Никита, зря ты своим мушкеты не приобрёл — помнишь, в самом начале боя как они нам помогли?
— У тебя пять холопов, а у меня два десятка. Посчитай, сколько денег надо. Наши отцы и деды без этих дьявольских пищалей воевали, и мы, даст Бог, повоюем. А вот пистолет, пожалуй, куплю. Кабы не ты с пистолем, несладко бы мне пришлось.
Никита ускакал на поле боя — посмотреть, нашли ли его павших да всё ли оружие собрали. Известное дело — за холопами не присмотришь, сделают спустя рукава.
Вскоре дружинники пригнали лошадей. Запряжены они были в сани и повозки, так как саней на всех не хватало. Раненых решили отправить на подводах — снег на дороге утоптан, и до Пскова недалеко.
Убитых грузили на сани.
Когда скорбный обоз ушёл, сопровождаемый прощальным взглядом ратников, бояре решили на ночёвку остаться здесь — до сумерек было недалеко, а поутру выслать дозор. После внезапной встречи с врагом все побаивались повторного нападения, и караулы выставили усиленные.
Утром Плещеев собрал всех бояр.
— Мыслю так — надо дозор малый, пластунов послать, поглядеть, разузнать — что да как, где враги и сколько их. Нас меньше осталось — не приведи Господь, окружат да нападут. Кто хочет сам отважиться?
Бояре молчали. Тогда я сделал шаг вперёд.
— Я разведаю. У меня пять ратников — в самый раз для такого дела.
— Вот и славно. Геройство проявлять не надобно: найдите лагерь их, поглядите — и назад. Коли головы бесславно сложите — в том пользы никакой. Осторожнее надо. Ну, с Богом!
Бояре разошлись, пряча глаза. В разведке погибнуть немудрено — основные силы далеко, помочь некому. Но не зря говорят «На миру и смерть красна». Одно дело — погибнуть в сече, явив геройство, при куче свидетелей, которые потом на пирах будут рассказывать о славных подвигах боярина или его дружины. И совсем другое — уйти в поход малый небольшой дружиной и погибнуть. Неясно тогда пославшим, почему дозор не вернулся — в плен взяли или погибли в бою, а может, в болоте утопли и следов от них не осталось. Потому и желающих идти в дозор не было. Риска много, славы не добудешь.
Я вернулся к своим, объяснил задачу. Сразу предупредил Федьку-занозу.
— Если на большие силы нарвёмся и бой придётся принять, ты сразу уходишь в наш лагерь. Запрещаю тебе принимать с нами бой. Твоё дело — передать боярам: где враг, сколько его, в каком месте. Понял ли?
— Как не понять!
— Тогда поехали. Мушкеты у всех заряжены?
— У всех.
— Держите глаза открытыми, не болтайте. Едем тихо, как я вас учил.
— Не подведём, боярин.
После произошедшей сечи, когда мои холопы увидели меня в бою да узрели, на что способен в умелых руках мушкет, их отношение ко мне переменилось. Нет, они не стали более исполнительными или предупредительными. Просто если раньше они выполняли распоряжения боярина, как следовало их исполнять холопу, то теперь в их глазах я читал уважение. Они видели, что я не отсиживаюсь за их спинами, а уж то, что я бился обеими руками, просто привело их в восторг. Я сам слышал, как один из моих ратников говорил воину Никиты Тучкова.
— Видал, как наш боярин воевал? Што-то я не видел больше никого из бояр, кто двумя саблями без щита врагов рубит. То-то, знай наших. Во всём войске только наш боярин обоерукий.
Им, простым людям, живущим от меча, было важно знать, что их боярин не трус, что он также рубится в сече и так же, как и они, может быть ранен или убит.
Мы выехали на лесную дорогу, откуда вчера нам навстречу вырвались литвины. Снег был утоптан, за ночь подмёрз, и ехать было легко. Единственное, что мне не нравилось — он похрустывал под копытами. Через каждые двести-триста метров я поднимал руку, и все останавливались. Я и мои холопы вслушивались — не раздастся ли впереди грозный топот множества копыт.
Через версту дорога делала поворот, и мы остановились перед ним.
Оп-па! Далеко впереди, за поворотом, хрустел наст — по дороге явно ехало несколько верховых.
— Все уходим в лес — лошадей отвести подальше, чтобы с дороги видно не было.
Я первым свернул с дороги, остальные направили лошадей по моему следу. Мы заехали в лес, привязали коней к деревьям.
Вышли на опушку.
— Приготовьте мушкеты, — сказал я. — По моей команде стреляйте, но не попадите в первого, он — мой.
Я решил, что если конников немного — мы перебьём всех, кроме одного, нужного мне в качестве «языка», способного рассказать, где расположились войска неприятеля.
Из-за поворота, осторожно оглядываясь, медленно выехали четыре всадника. Наверняка такой же дозор, как и наш. Эх, литвины, вслушиваться надо, а не только на глаза надеяться. А у них на головах шлемы, под ними — войлочные подшлемники. В них же с пяти шагов ничего не услышишь.
— Целься! — прошептал я.
Команда оказалась лишней — все уже выцеливали свою жертву.
Я навёл ствол мушкета, заряженного пулей, на лошадь передового всадника. Убить его нельзя, надо убить его лошадь, тогда он не сможет ускакать назад.
— Огонь! — крикнул я.
Прогремел залп, всё вокруг заволокло сизым дымом.
— Сабли наголо, вперёд!
И сам, поднявшись во весь рост, бросился к дороге. Холопы мои не подвели — трое всадников были убиты, а под первым убита лошадь. При падении она придавила ногу всаднику, и теперь он безуспешно пытался её выдернуть. Заметив наше приближение, он затих и стал шарить на поясе. Я приставил к его груди саблю.
— Затихни.
Холопы убрали оружие, приподняли лошадь. Я за руку выдернул литвина из-под туши коня. Снял с пленника пояс с ножом и саблей, отдал его Федьке.
— Кто таков, зачем здесь?
— Не буду отвечать.
— Вяжите его, ребята.
Пленного шустро связали, усадили на породистую лошадь. Ещё двух лошадей поводьями привязали к седлу лошади, на которой сидел пленный. Разобрали свои мушкеты, вывели лошадей и галопом помчались к своим.
Так рано нас не ждали.
Почти все воины в лагере занимались приготовлением еды — жгли костры, варили похлёбку. Горячая еда на войне, тем более зимой — первое дело. Сыт воин — значит, есть сила, да и выглядит он веселее. А когда живот подводит от голода, все мысли — только о еде.
Мы подъехали к небольшому шатру боярина Плещеева. Я спрыгнул с коня, подошёл ко входу, но боярин уже выходил сам.
— О, быстро ты обернулся. Да с пленным! Молодец. Что говорит?
— Ничего, говорить отказался.
— Заговорит: есть у меня воин в дружине — большой мастер в этом деле, любого молчуна разговорит. У него вчера сват в сече погиб, он на литвинов зол. Эй, кто-нибудь, Веремея позовите.
Я подошёл к пленному, стащил его с коня.
— Лучше будет, если ты сам всё расскажешь. Сейчас воин придёт, скажем так — большой мастер языки развязывать. Руки-ноги искалечит, как после плена жить будешь?
Вмешался боярин Плещеев:
— Я старший здесь. Слово даю — тебя в бою взяли, коли скажешь всё, что знаешь — ни один волосок с твоей головы не упадёт. После войны обменяют тебя или выкупят, целым домой вернёшься. Для тебя война уже кончилась.
Пленный вздохнул:
— Спрашивайте.
— Ну вот, другое дело. Веремей, ты не нужен пока, иди, кушай.
Подошедший было ратник пожал плечами, развернулся и пошёл к костру.
Увы, пленный знал немного. Он из молодых, послан был в дозор на разведку, как и я. Войско их стояло недалеко, за лесом — верст пять отсюда. Сколько воинов, точно не знает, но полагает — сотен семь-восемь. Пушек нет, шли налегке. Они послали гонца к своему князю — вчера им со страху показалось, что нас значительно больше.
— Ну вот, дурашка, а ты говорить не хотел. Пусть связанным посидит, при оказии в Псков отправьте.
Плещеев повернулся ко мне:
— Молодец, хвалю, не премину воеводе в грамоте про тебя отписать. Трофей, саблей взятый, можешь себе оставить. — Он показал на коней. — Что же делать? — В задумчивости проговорил боярин. — У них сил почти столько же, опять же местность знают, преимущество у них — могут быстро помощь подослать. Надо отойти на свою землю, лагерем встать, а оттуда гонца великому князю послать. Да, пожалуй, так и сделаем.
Я пошёл к своим холопам, вскоре труба протрубила «Поход», и все стали собираться.
Мы двинулись назад, к Пскову, и, простояв там немногим больше недели, вернулись на Вологодчину. Так бесславно закончился наш зимний поход.
Уже после возвращения я обдумывал причины, по которым нам не удалось добиться успеха. И первая — раздробленность сил. Малыми отрядами и дружинами ничего сделать нельзя. Княжество Литовское по площади и населению лишь немного уступает Руси, за Литвой к тому же стоит Речь Посполитая, постоянно науськиваемая католическим миром к войне с Россией. А у нас и без них врагов хватает — крымчаки, ногаи, Османская империя. Юг, восток, запад — со всех сторон Русь окружают враги, союзников нет, так же как нет и выхода к тёплым морям. Портовый Архангельск в этом плане не устраивал по многим причинам. Путь до него неблизкий, море студёное, штормовое, и не каждое судно способно пройти по нему до Европы. Да пойди ещё доберись с обозом до Архангельска по российским дорогам. Это не Римская империя с её прямыми мощёными дорогами.
Конечно, возвращать земли и города, ранее принадлежавшие России — такие, как Смоленск и Полоцк, надо. Но для этого требуется собрать силы в железный кулак, подтянуть пушки — без них не разрушить стены и ворота, окружить город, чтобы исключить подвоз питания и подход подкреплений. Я не воевода и не царский советник, моего мнения никто не спрашивал и вряд ли спросит. Но всё же, обжёгшись на таких стычках и потерпев ряд серьёзных поражений, государи российские стали более осмотрительными, готовить войну начинали с разведки и подписания договоров о мире с враждебными соседями, дабы в разгар войны те не ударили в спину. Ярчайший пример — взятие Казани. Не один раз русские хаживали на Казань, чтобы наказать злобных и наглых соседей, только без толку. И лишь подготовившись серьёзно, выстроив рядом с Казанью, на границе ханства Свияжск, продумав осаду и собрав войска, России удалось покорить ханство.
Но всё это будет потом.
А пока я снова с головой окунулся в хозяйственные дела. Деревня требовала пригляда. Избы для новых холопов уже были построены, ветряная мельница готова — крутила ветряком, только молоть на ней было нечего — пусто у смердов было в закромах. Деревня пока только сосала деньги, как пылесос.
Как-то ехал я по зимнику в деревню и обратил внимание, что дорога в Смоляниново укатана санями. Навстречу тянулся небольшой обоз о трёх санях.
— День добрый, путники. Бог в помощь.
— И тебе здоровьичка.
— Откуда путь держим?
— Из Новогорода на Великий Устюг.
Я удивился — обычно из Новгорода путь на северо-запад проходил в стороне.
— А что здесь едем — дорога-то в другой стороне.
— Это летом. Зимою реки подо льдом, мы и переправляемся здесь — так короче будет.
— Счастливого пути!
Мы расстались, а я размышлял. Зимой путники по моим землям проходят, потому как ближе. Как лёд сойдёт — поедут по дороге, по наведённым мостам или бродам. Ёшкин кот, вот где заработать можно. Я мгновенно решил съездить к соседу, Никите Тучкову. Его село — через реку, верстах в пяти.
Вскоре я уже спрашивал у крестьянина, тащащего на загорбке вязанку хвороста:
— Где найти боярина вашего?
— Вон же его дом — не ошибёшься.
Я подскакал, постучал в ворота. Вышедшему холопу бросил:
— Пойди, доложи боярину — гость к нему, боярин Михайлов.
Холоп убежал; вскоре хлопнула дверь дома, холоп открыл ворота, и я, ведя лошадь в поводу, зашёл во двор. Холоп принял лошадь, я же направился к крыльцу. На нижней ступеньке стояли Никита и жена его, которая преподнесла мне корец со сбитнем. Поздоровавшись, я принял корец с горячим сбитнем, выпил, крякнул и перевернул, показывая, что тот пуст.
— Хорош сбитень!
Мы с Никитой обнялись, как старые знакомцы. Никита под ручку проводил меня в дом.
Встреча гостей — особый ритуал. Нельзя и себя унизить и гостя обидеть. Не встретить гостя во дворе — оскорбить его, не преподнести корец вина или сбитня — обидеть. Коли гость выше хозяина по чину или род его именитее, так хозяин должен сойти с крыльца; хозяин ровня гостю — он стоит на ступеньках; принимает хозяин худородного гостя — встречает на самом крыльце.
И подобный ритуал существует для всего.
Войдя через невысокие двери, я повернулся в красный угол, осенил себя крестным знамением.
Меня усадили за стол. Как водится, поговорили о погоде, видах на урожай, войне с соседями-схизматиками. Начинать разговор сразу о деле было признаком дурного воспитания.
Наконец Никита сказал:
— Я рад тебя видеть, но думаю — ты не только повидать меня приехал.
— Конечно! Тут вот какой интерес. Предполагаю, как лёд сойдёт, мост через реку поставить.
Никита изумился:
— Мы, конечно, с тобой знакомцы, но ежели повидаться охота, можно и лодкой переправиться — зачем мост?
Я рассказал о встреченном на дороге обозе.
Никита задумался.
— Ты уж прости меня, боярин, опять я чего-то не понял: построим мы с тобой мост, сократят путники и купцы дорогу — нам-то что с того?
— А вот что. Можно постоялые дворы поставить, трапезную. Люди не только зимой, но и летом ездить здесь будут, на ночь остановятся, покушают, лошадей покормят овсом или сеном — опять живая денежка в карман.
— Большие траты. Мост сделать, постоялый двор поставить — люди нужны, а прибыль получим не ранее зимы — почитай, почти через девять-десять месяцев.
— Раньше. Коли мост поставим, поедут люди. Сам подумай — двадцать пять вёрст лишку сейчас едут, на подводах гружёных — это два дня. Для купца с товаром каждый день дорог, а уж если товар нежный…
Никита повернулся к жене.
— Накрой нам стол. Дело, чую, серьёзное намечается, просчитать надо.
Мы покушали, выпили кувшинчик петерсемены. Никита ел вяло — видно, просчитывал, стоит ли овчинка выделки.
— Нет, не возьмусь я за это дело.
— Почему? Даже твоим смердам в Вологду куда как сподручнее ездить летом будет — почти напрямую.
— Недоимка у меня, о прошлом годе неурожай был.
— Лес рядом, рабочая сила есть — мост недорого обойдётся.
— Нам с того моста прибыли не будет, коли постоялый двор не поставим. Значит, люди туда нужны, вино опять же покупать надо, винные ягоды не растут у нас.
— Пиво варить можно, яблочное вино делать, в конце концов — хлебное вино гнать.
— Э, брат, не то.
Не уговорил я его, с тем и уехал. Тяжёл Никита на подъём оказался.
Уже дома я стал прикидывать — получится у меня, ежели сам возьмусь? Лес есть, плотников мост сделать нанять можно. Постоялый двор тоже поднять можно — дороже конечно, чем изба, обойдётся: двор огородить, подклети, сараюшку для живности, конюшню. Свинину и курятину из деревни поставлять можно — вот и сбыт будет, в город на продажу не везти. Зерно выращивать, муку на мельнице молоть — вот и хлеб, пирожки.
О! Пару рыбаков заиметь надо — рыбка свежая к столу будет.
По деньгам — осилю. Всё упирается в людей.
Не откладывая в долгий ящик, я нанял плотников, расшевелил Андрея, и к весне недалеко от деревни, на дороге стоял постоялый двор. Вот только пустовал он пока. На реке ледоход, дороги развезло, и поток людей и грузов остановился. Да и были бы — нет холопов и хозяина на постоялом дворе. После ледохода можно и за мост приняться. Плотники, закончив с постоялым двором, заготавливали и свозили к реке брёвна. Холопов купить можно — кухарок или прислугу. Главная проблема — найти управляющего. Незнакомого поставить — воровать будет, прибыли не получишь. А знакомых у меня и нет.
Неожиданно выручил Андрей. Помявшись, он спросил:
— Похоже, постоялый двор будет?
— Конечно, ты же знаешь.
— А кто заправлять будет?
— Не знаю пока, думаю.
— Брат у меня есть единокровный, Семён. Тоже лоточником на жизнь зарабатывает, да нужду мает — семья большая, кормить-одевать надо. Не возьмёшь ли, боярин? Он мужик проворный, работящий. Коли платить будешь, в лепёшку расшибётся.
Вот так, довольно неожиданно я приобрёл приказчика, а вместе с ним — и всю его семью в работники.
Теперь жена и старшая дочь Семёна управлялись на кухне, средний и младший сын — в трапезной на побегушках. Сговорились мы на оплате в третьей части выручки. Две трети мне, треть — ему на всё семейство. Негоже сажать работника на жалованье. Хочешь зарабатывать — крутись.
Тем временем плотники достраивали мост. Андрей, выпросив у меня денег, скупил по окрестным деревням поросят. Теперь, до сева, все холопы занимались выращиванием живности. Всё упёрлось в постояльцев, вернее, в их отсутствие. Ну не было людей, хоть умри. До меня дошло, в чём загвоздка. Так никто же не знает, что построен мост! Зимой ездили — моста ещё не было, а летом — продолжают ездить по проторенной дороге, в обход.
Я позвал Андрея, с ним вместе подъехали к его брату. Обсудили ситуацию, решили — пока посетителей нет, поставить на развилках дорог сыновей Семёна, пусть направляют. А если пойдёт дело — людская молва быстро разнесёт весть о построенном мосте, о постоялом дворе.
Медленно, постепенно на дороге стали появляться обозы, начал наполняться постоялый двор. Вылезла другая беда — не хватало мяса и птицы. Что ты будешь делать — только ноги вытащил, так хвост увяз.
Пришлось Андрею ехать в Вологду на торг, покупать живность. Не так быстро росли на крестьянских подворьях поросята и куры, как их поглощали постояльцы. Андрей объехал окрестные деревни, договорился о поставках. Всё выгоднее смердам, чем в город везти — и ближе, и налог платить не надо.
И вскоре выправилось дело, пошли первые деньги. Я перевёл дух. Ничего, созреет рожь да ячмень — своя мука будет, пиво варить сами станем, тогда еще лучше заживём!
А днями в мой городской дом заехал Никита. После традиционных приветствий мы уселись за стол, обменялись новостями.
— Вот уж не думал, что ты так развернёшься, сомневался я, признаюсь — был не прав. Хваткий ты, однако, Георгий. Хорошее наследство сыну отойдёт. Из руин деревню поднял, однако. Так, глядишь, и меня обгонишь.
— Обгоню, — засмеялся я. — Вот немного окрепну, церкву небольшую поставлю ещё — обязательно с колокольней, не всё же моим холопам к тебе в село ходить на церковные службы.
Никита засмеялся:
— То не моя епархия.
А в Юрьев день и вовсе случилась приятная неожиданность. В этот день холопы, если не имели долгов перед хозяином, могли уйти от него. На приработки ли, в город к ремесленникам податься или наняться к другому боярину. Я тогда как раз в деревне был. Подошёл Андрей, сделал круглые глаза:
— Там… это…
— Говори яснее.
— Смерды к тебе, в холопы хотят.
Я удивился, вышел из избы. У ворот стояли крестьяне.
— Здоровья всем! Что за дело ко мне?
— В холопы к тебе желаем! Сегодня Юрьев день.
— А долгов-то нет за вами?
Смерды полезли за грамотками.
Хм, здорово. То людей искал, а то сами пришли.
— Чего вам у старых хозяев не жилось, не работалось?
— Дык, обижали сильно. Ты вон, почитай, деревню заново отстроил, люди в хороших избах живут, от голода не пухли, никто не помер, а неурожай о прошлом годе везде был. Возьмёшь?
— Рыбаки есть?
Вперёд вышел рябой мужик.
— Я с отцом всю жизнь рыбу ловил.
— Семья большая?
— Семеро детей.
— Беру. Избу не дам — нет пока свободных. Подойдёшь к Андрею, он тебя поселит. Хочешь — сам строй, лес дам. Хочешь — жди, пока плотники поставят.
— А лодка, сети?
Вот заморока.
— Андрей, подбери ему лодку, сетей купи. — Я повернулся к рыбаку: — С этого дня — на два года в холопах; половина улова за жильё, лодку и сети — моя, вторую половину можешь сам скушать, а можешь на постоялый двор продать — вон он стоит. Устраивает?
— Добро, согласен.
Остальные были крестьянами. Мы с Андреем определились — кому где жить и что делать. Уговор со всеми был половинный; половину от выращенного урожая холоп мог продать, половину — отдать мне.
Снова в деревне застучали топорами плотники. По моим прикидкам, для того чтобы обработать землю и обеспечить постоялый двор продуктами, надо было ещё пять-шесть холопов, но и тем, что пришли, я был рад.
И тут как гром среди ясного неба — сборы боярского ополчения. Дел полно, можно сказать — невпроворот. Чего ещё государь удумал? Одно утешало — Андрей приобрёл опыт, умело управлялся с деревней, Семен с умом и осторожностью держал постоялый двор, ну а за свой городской дом я был спокоен — там была жена. А ведь, бывало, слыхал от бояр о воровстве приказчиков. Вернётся боярин из похода, что длится три месяца, а то и полгода — и что видит? Приказчик его сбежал с доходом от поместья, холопы с голодухи разбежались, дом растащили лихие люди, не оставляя иногда и стен. Поэтому честные, разворотливые люди — в большой цене, их надо было взрастить.
Пока собиралось ополчение, я стал припоминать историю. Мамочки мои — да никак государь Смоленск брать решил? Его осада длилась месяц, если мне не изменяет память. И армию государь собрал великую — около восьмидесяти тысяч ратников — с пушками в обозе, с пищалями. Летом собираться — не зимой. Корм лошадям брать не надо — кругом луга зеленеют, шапки да тулупы не нужны — и в поддоспешнике жарко. Снег на костре топить не надо — в любом ручейке зачерпнул воды и пей. Едешь на коне — вокруг красота, всё зелёное, жаворонки в вышине заливаются.
У Пскова мы встретились с великокняжеским войском. Бросился в глаза государев стяг — чёрное полотнище с Иисусом Навином, попирающим солнце.
Мы присоединились к лагерю, но от государева шатра стояли далеко. К нему только воеводы земель ходили, любопытных же отгоняли рынды — в белых одеждах, с серебряными топориками — вроде телохранителей, только мне показалось, что топорики эти уж больно бутафорские. Ежели посягнёт кто на жизнь государя, ими можно разве только муху прихлопнуть. Инда ладно — кто посмеет среди многочисленного воинства руку на государя поднять? Безумец только или самоубийца. Все перевороты государственные приближёнными вершатся, интригами да ядами в кубок вина. А впрочем — был в истории не один случай, вспомнить хотя бы смерть бедного Павла.
Что-то меня не в ту сторону потянуло.
Я проверил, как устроились мои ратники — те уже срубили себе шалаши и разводили костёр. Поход-походом, а кушать надо.
По лагерю засновали гонцы, поместные воеводы потянулись к государеву шатру. Часа через два они вернулись и теперь собрали бояр. Как я понял, будут ставить задачу. К своему изумлению, рядом с боярином Плещеевым я увидел князя и государева конюшего Овчину-Телепнёва-Оболенского.
— Представляю вам князя. Вологодское ополчение вместе с тверскими ноне под руку княжескую отходит. Ему и слово.
Князь обвёл глазами бояр. Я в этот момент наклонил голову, скрывая лицо под тенью шлема. Не хватало только, чтобы князь меня узнал. А пуще всего — имя и фамилия у меня другие. Вдруг подлог вскроется? Я-то знал, что я не боярин, я из другого мира. За такие вольности с документами можно и на плаху попасть. Впрочем, против княжеского слова у меня документ от церкви. Одно другого стоит.
Я стал вслушиваться, о чём ведёт речь князь. Он в общих чертах рассказал, как планируют взять Смоленск. Пушкари будут выдвигаться вперёд, ближе к крепостным стенам, под прикрытием бревенчатых щитов. Мы же должны держать в осаде восточную часть города. За другие участки кольца осады отвечают полки иных русских земель. Восток — это хорошо. Если придёт подмога, то основной удар нанесут с запада, с польских или литовских земель. И то — Смоленск завсегда был исконным русским городом.
Утром лагерь выглядел, как растревоженный улей. Во все стороны сновали государевы гонцы. Собирались, седлали лошадей и уезжали на отведённые места боярские ратники.
Мы спешно доели кулеш из котла; вестимо — воевать с пустым брюхом плохо, собрали скромные пожитки, оседлали лошадей. Ждали только сигнала. Невдалеке я увидел Никиту Тучкова, помахал ему рукой. Подскакал со свитой князь Даниил Щеня.
— Выдвигаться всем, чего телешитесь?
И умчался. Мы поднялись в сёдла, хрипло завыла труба, и мы в походном порядке покинули лагерь.
Вот и Смоленск — весь как на ладони. Грозные, высокие стены, из бойниц глядят стволы пушек, наверху стены блестят под лучами летнего солнца доспехи защитников. Твердыня. Такую если и возьмём, то кровушки прольётся немало.
Мы забирали влево, обходя город. К крепостным пушкам не приближались — что там у них на уме? Наконец поместный воевода, боярин Плещеев, дал знак остановиться. Местечко для лагеря нам досталось удобное — река рядом, за водой далеко ходить не надо, на опушке леса — дрова под рукой, луг — будет, где коням попастись.
Полдня мы занимались мелочами — ставили дозорных, точили оружие. Мне для обороны достался участок по соседству с Никитой, чему я был рад — было с кем поговорить, да и чувствуешь себя уверенней, когда рядом проверенный в бою товарищ.
Ночь спали спокойно, а проснулись рано утром от мощного залпа пушек. Выскочили из шалашей босыми, но все при оружии. Тревога оказалась ложной — то наши пушкари начали обстрел крепостных стен.
Позиции защитников города заволокло сизым дымом. Ядра били в стены, высекая каменную крошку и оставляя углубления. Несколько ядер угодили в дубовые, обитые железом ворота. Полетели щепки. Ратники восторженно заорали.
— Вы чего, как на представлении у скоморохов? Службу забыли? Сапоги обуйте, оденьтесь. Дежурные, где костёр?
После завтрака я решил укрепить свои позиции. Левым краем мой участок обороны упирался в грунтовку. Вот её я и решил перегородить брёвнами. Повалили несколько деревьев с небольшими промежутками между ними. Пеший ещё проберётся, а конный — ни в жизнь, кони ноги переломают.
Срубили дерево, сделали вроде небольшого бревенчатого щита, поставили напротив завала.
— Так, теперь роем окопы.
— Боярин, засмеют ведь.
— Исполняйте!
Холопы, бурча под нос, стали рыть мелкие окопы. Проходящие мимо ратники других бояр поглядывали на моих землекопов с интересом, потом стали насмехаться.
Ко мне подошёл Никита.
— Дал бы своим отдохнуть — неизвестно, когда в бой.
— Вот они к бою и готовятся.
— Это как же? Я пока только могилы вижу. Не рановато готовишь?
— Не могилы то — укрытие от мушкетного огня.
Никита обошёл окопы, посмеялся и ушёл.
Два дня грохотали пушки русские, круша стены Смоленска. На третий на штурм крепости пошли войска. Мы издали наблюдали, как ожили пушки крепости, сверкали огоньки мушкетных выстрелов. Потери были велики, и наши отступили, унося раненых.
Все мои ратники смотрели на бой со стороны и скрипели зубами в бессильной ярости.
Ужинали без аппетита, улеглись спать. И не успели мы толком уснуть, как раздался выстрел, и отчаянный вопль часового:
— Литвины!
Мигом все выбрались из шалашей — кое-кто в них и не забирался, спал, ввиду тёплой погоды, на природе, бросив под себя конский потник.
— Михайловцы, в окопы! — заорал я. Пока ничего не было понятно. Полная луна скупо освещала лес, дорогу, мелькавшие тени. Кто они? «Русские должны быть слева и справа от меня, — рассудил я, — впереди может быть только враг».
— Залпом — пли! — скомандовал я.
Громыхнул нестройный залп. Со стороны завала послышались крики раненых. Дружинники, торопясь, перезаряжали мушкеты. Не зря я их муштровал: выстрелил — сразу перезаряди, если время позволяет. Тени за завалом исчезли, но до утра мы так и просидели в окопах, вглядываясь в темень.
Утром я пошёл посмотреть — что там случилось? Рядом с завалом была видна кровь, на земле — следы волочения. Не иначе — своих раненых или убитых вытаскивали подальше от завала. Не ожидали наткнуться на неприятный сюрприз. А если бы ночью конница ворвалась бы в лагерь? Порубали бы всех, как капусту.
С этого дня я усилил дозор. Днём воины отсыпались, ночью по двое сидели в окопах.
Утром же обнаружился неприятный сюрприз — у Никиты были убиты ночью ножами двое ратников. Шалаш их стоял от опушки чуть дальше в лес. И когда ратников пошли звать к завтраку, нашли два уже остывших тела. Ночное происшествие мгновенно насторожило: стычек ещё не было, а у Никиты — потери. Благодушие сразу уступило место настороженности. Не иначе — оборону прощупать хотели — нельзя ли здесь просочиться, если осада не плотным кольцом охватывает город. Если в городе полно продовольствия и воды, то, учитывая крепость и толщину стен, Смоленск может продержаться долго.
Видимо, до наших воевод тоже дошла эта мысль, и днём пушки стали стрелять не по стенам, а раскалёнными ядрами — по городу. Занялись пожары, над городом пополз дым.
После одного удачного попадания в верхнюю часть башни здоровенный кусок стены рухнул, увлекая за собой защитников. Над позициями осаждавших город русских взвились восторженные крики.
Обстрел продолжался почти весь день. Государь решил устрашить горожан. Конечно, в городе была вода, но хватало её только для питья людей и скотины, тушить многочисленные пожары было нечем.
Вечером подоспевший отряд литвинов сделал попытку прорвать осаду с западной стороны, но был отброшен.
А у меня случился неприятный инцидент. Пропал Федька-заноза. Наши шалаши стояли по соседству, и когда я поднялся ночью, решив проверить дозорных, его шалаш оказался пуст. Я в тревоге обежал своих ратников — Федьки нигде не было.
— Небось, вино ушёл пить с земляками, — ответил мне Никита, когда я поделился с ним своей тревогой.
— Не таков Федька. По бабам ходок — это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдёт.
— Не переживай, — зевнул Никита. — Найдётся ещё, выпорешь потом — и вся недолга. Нашёл из-за кого переживать — из-за холопа. Спи иди лучше.
Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдётся?
Я решил пошарить по лесу сам — вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шёл от шалаша Федьки в глубь леса.
Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донёсся вскрик.
Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперёд. Впереди открылась небольшая полянка. Две тёмные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.
— Ну будешь говорить? Пёс смердящий!
Ещё два удара ногой.
Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперёд. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.
— Федька! Это ты здесь?
— Я, боярин, — раздался голос холопа. — Ты как меня нашёл?
— Вставай, говорить потом будем.
— Не могу — руки-ноги связаны.
Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька ещё и ногой пнул.
— Как сюда попал?
— Как-как, по нужде отошёл, да по башке чем-то треснули, очухался здесь.
— Сколько их было?
— Двое.
— Тогда ходу отсюда.
Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.
— Погодь, а то свои пальнут.
— Прости, боярин, не подумал.
— Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, — крикнул я.
— Иди смело, мы уж по голосу узнали. Когда мы подошли, холопы удивились:
— Федька, ты где был? Боярин тебя искал.
— Ага, нашёл — на бабе, — сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. — Федька, иди умойся.
Когда мы отходили, я услышал:
— Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.
Я улёгся спать — и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.
Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.
Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?
Доев, я подошёл. На Федьку-занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.
— Это что — баба тебе в глаз кулаком засветила?
— Нет, не кулаком — сковородкой чугунной.
Все заржали.
— А по-моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.
Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М-да, хорошо ему досталось. Ладно — хоть не покалечили, не убили.
Заметив меня, все вскочили.
— Отдыхайте, отсыпайтесь, — разрешил я.
Ночное происшествие осталось между мной и Федькой — ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.
На крепости выкинули белый флаг, и в русский лагерь из Смоленска вышли переговорщики. Чем закончилось дело — мне неизвестно, но на следующий день пушки загромыхали снова.
Через три дня крепость сдалась, на всех башнях выкинули белые флаги. В Смоленск отправился боярский сын Иван Шигона с дьяком Иваном Телешовым. И июля тридцать первого числа смоленские бояре отворили ворота, били челом государю, и крест на том целовали. «В град Смоленск послал государь боярина своего и воеводу Даниила Васильевича Щеня, и иных своих воевод со многими людьми, и велел им всех людей града Смоленска к целованию привести, и речь им, государем жалованную, говорить». Так поведал потомкам летописец.
В честь победы из государевых закромов было угощение боярам, да детям боярским, да ратникам. Целый день воины пили, ели, гуляли. Песен попели, поплясали под дудки да жалейки невесть откуда взявшихся музыкантов.
Потом были сборы и дорога домой. Никита кручинился:
— Второй раз в поход сходил — одни убытки токмо, никаких трофеев, да за хозяйством пригляда нету. Дома жена осталась — так что от бабы возьмёшь?
