ГЛАВА X
Я трясся на коне и размышлял. Найти названных Самохой людей вполне можно. А дальше что? Арестовать или казнить их нельзя — улик нет, оба свидетеля мертвы. Да и полномочий таких у меня нет. Стало быть, и людей искать — пустая трата сил и времени. А вот Ивана с его бандой прищучить вполне можно.
Через шесть дней обоз уже должен быть у горы. Про то, что Самоха и Серафим мертвы Иван никак знать не может, поэтому будет за обозом следовать и выжидать, когда на ценный груз нападение произойдет, чтобы коварно ударить в тыл стрельцам. А вот что сделать надо. Перехватить обоз и переговорить со старшим; если он — мужик головастый, то суть сразу поймет. И потом устроить пальбу и имитацию нападения на горе, а как Иван с бандой подоспеет, всеми силами обрушиться на него.
— Вот что, Федор, скачи в Вологду, домой. Коня вот трофейного бери в запасные. Возьми десяток свой, Василию передай — я велел. И будь с ними на горке, что Серафим описал, не позднее чем через шесть дней. Успеешь?
— Если очень надо — постараюсь обернуться.
— Успеха!
Федор намотал на руку уздцы серафимовой лошади, хлестанул своего коня и исчез в клубах снежной пыли.
А мне-то что теперь торопиться? Обоз должен пройти Ярославль не раньше чем через два дня.
Я в одиночестве прибыл в старинный русский город. Остановившись на постоялом дворе отъедался, согревался и отсыпался. Поскольку выезд из города на Вологду был только один, я весь следующий день — с утра до вечера — проторчал там, но все впустую: обоза не было. И только на вторые сутки утром увидел выползающий с боковой улицы обоз — четверо саней и два десятка стрельцов охраны.
Я вскочил на коня и подъехал к обозу, проезжающему городские ворота. Пристроился рядом с замыкающим стрельцом.
— Кто старший из охраны?
— Ты кто таков, чтобы спрашивать?
— Боярин Михайлов.
Стрелец оглядел меня, кивнул головой.
— Вон, у первых саней едет, рядом с казначеем.
Обоз уже проехал ворота, втянулся на тракт. Дорога была узкой, и старший из охраны ехал теперь позади саней. Я догнал его и пристроился рядом, стремя в стремя.
— Доброго утречка! Ты старший будешь?
— Ну.
— Не нукай, не запряг. Я боярин Михайлов, из Вологды. Поговорить без посторонних можно?
— Тут все свои, говори, коль дело есть.
Что-то не понравился мне старшина стрелецкий. Вид нагловатый, смотрит свысока, да и не представился, когда я себя назвал. Неуважение. Плюнуть бы на него, да дело уж больно важное.
— Нападение на обоз намечается.
— Это кто сказал?
— Я. От разбойника узнал.
— Вот в Разбойный приказ и обращайся.
Я решил предпринять последнюю попытку:
— За вами Иван, писарь из Казенного приказа, со своими головорезами следует. Думает в тыл вам ударить.
— Ништо, у меня два десятка опытных вояк. Ты где такие шайки видел, боярин?
— Как знаешь, старшой.
Я пришпорил коня и обогнал обоз. И нужно же было мне перед этим олухом унижаться? А, ладно, я свой долг выполнил, последствия теперь пусть сам расхлебывает.
Я гнал коня по вологодскому тракту почти до вечера, изрядно опередив обоз. С комфортом переночевал на постоялом дворе и — снова в путь.
Ближе к полудню дорога стала подниматься на холм. Зимник вился среди деревьев, забираясь выше и выше. Я обернулся.
С возвышенности открывался отличный обзор: равнина, покрытая ослепительно белым снегом, кое-где — островки леса, хорошо просматривалась дорога, верст на пять — как на ладони. Место для засады — лучше не придумаешь. По обеим сторонам лес — укрыться можно, и из него видно далеко, особенно — если наблюдателя на дерево посадить. Лошади на подъем ход сбавят, целиться удобно. А если еще и учесть, что ближайшая деревня — в десяти верстах, то место для разбоя прямо отменное.
А ведь Федька скоро должен здесь быть или подъезжает уже.
Я всмотрелся вдаль — на дорогу. Не видать пока обоза. Да и рано еще его ждать. У саней ход невелик — почти вдвое меньше, чем у верхового. Так что вероятнее всего, обоз будет завтра, да и то — после полудня.
Я решил проехать вперед — осмотреть дорогу. После нескольких поворотов справа открылась вершина холма.
Я остановил коня, всмотрелся, отыскал взглядом тонкую полоску дороги. А ведь скачет кто-то с севера, да не один! Не Федор ли сюда торопится?
Учитывая, что мою помощь старший из стрельцов отверг, даже не дослушав суть, то зря хлопцев своих напрягал. Подожду их здесь, мимо меня не проедут. Посоветуюсь с Федором. Исполнитель он очень хороший, десятник — лучше не надо, но это — его потолок. Тем не менее одна голова — хорошо, а две — лучше.
Долго я ждал всадников, даже продрог на ветру. Но вот из-за поворота вырвался мой десяток. Хлопцы раскраснелись на морозе, кони дышали тяжело, однако же ратники были одеты добротно, все при мушкетах, на боку — сабли. Справная дружина, хоть и невелика.
Федор подъехал, соскочил с лошади.
— Здрав буди, боярин. Наказ твой выполнил. Что прикажешь?
— Молодец, Федор! И весь десяток — молодцы! Только вот что вышло здесь.
Я понизил голос и слез с коня. Хлопцы деликатно держались в сторонке.
— Перехватил я обоз в Ярославле, попытался предупредить старшего в охране о засаде, да не поверил он мне. Самолюбив больно, видно — жареный петух еще не клевал его в одно место. Послал меня в Разбойный приказ, представляешь? Что делать будем?
— Да плюнь ты на них, боярин! Ты помощь свою предложил? Предложил! Отказался он? Так с тебя взятки гладки.
— Так-то оно так. Только золото — не стрельца того, а государево. Что со старшим тем станется — меня не волнует. Не повезет — разбойники живота лишат, повезет и уцелеет — государь за обоз спросит. И еще неизвестно, что лучше.
Федька рассмеялся.
— Боярин, ты хоть ел сегодня? — Утром перекусил слегка.
— Мы сальца да хлебушка захватили. Поешь немного, а то уже глаза впали. На сытый желудок и думается лучше.
Я согласился. Демьян, как бывалый охотник, развел маленький, почти бездымный костерок — так только охотники и умеют. Федор нанизал на прутики сало и хлеб, промерзшие на морозе до плотности камня, и начал поджаривать все это над костром. Запах поплыл над поляной умопомрачительный. Хлопцы последовали его примеру.
Федор протянул мне ломоть поджаренного хлеба в две ладони величиной, а сверху наложил кусок сала — розоватого, с прослойкой мяса. Я вонзился зубами в немудрящую еду. Вкуснотища!
После того как мы все немного подкрепились, решение пришло само. Укрою-ка я хлопцев в лесу, на подъеме. Проедет обоз спокойно — мы уйдем, будет нападение — мы поможем отбиться. Решено!
— На коней!
Мы направились на обратный склон холма.
Один из холопов по распоряжению Федора влез на высокую сосну — наблюдателем. Демьян снова развел костерок — хоть руки погреть да немудрящую еду приготовить. Кто знает, сколько еще ждать придется.
До вечера ничего не произошло. Изредка проезжали крестьяне на санях, еще реже — проносились верховые.
Лошади, укрытые попонами, сбились в кучу. Холопы бросили на снег овечьи шкуры, а кто порачительнее был — волчьи али медвежьи, и улеглись вокруг костра. А тут погода, будь она неладна, портиться начала: ветерок задул, закачал верхушки деревьев, завыл, стал снегом бросаться.
К утру и мороз покрепчал. Неуютно в лесу зимой. Это на прогулку в парк выйти — хорошо, бодрит. А когда сутки на природе проведешь — уже и тепла захочется.
Встали затемно, разминали затекшие и замерзшие руки и ноги.
— Глянь, Терентий, у тебя щеки побелели! Разотри рукавицей, а то поморозишь!
Развели костер, дров не жалели. Если даже и будет дым, кто в такой снежной круговерти со стороны дороги увидит?
Покормили лошадей овсом из торб, сварили кулеш. Все жадно поели горяченького. Переметные сумы быстро опустели — овес съели лошади, небольшой запас продуктов — ратники. Ни я, ни Федор не рассчитывали, что ожидание обоза растянется надолго. Если и сегодня его не будет, вечером есть уже будет нечего. Хлопцы- то ладно, перебьются — не впервой. А голодная лошадь устанет быстро.
Рассвело. Наблюдатель влез на сосну.
— Федор, ты меняй ратника на сосне каждый час — ветер сильный, да и не согреешься там ничем.
— Помню, боярин.
К полудню наблюдатель закричал:
— Вижу обоз!
— Ну так слазь.
Я оставил с Федором пяток бойцов, строго наказав ему ничем себя не обнаруживать, сидеть тихо. Выступать только по моему сигналу — выстрелу или крику.
— Все исполню, как велишь, боярин. Поскорее бы уже, замерзли все.
— Мушкеты и пистоли у кого есть — под полушубками греть, дабы не подвели.
— Знают уже хлопцы.
С другими пятью ратниками мы перебежали дорогу и укрылись там за кустами.
Обоз был уже виден на подступах к холму. Поднимался он очень медленно. Что же они так тянутся? Пора бы уж им здесь быть. Ноги в сапогах задубели. Я растирал перчаткой лицо, чтобы не поморозиться.
Внизу, между нами и подножием холма — не менее чем в полуверсте, хлопнул выстрел. А может, это дерево от мороза треснуло? Очень ведь похоже — такой же сухой треск. Или все-таки стреляли? Раздалось еще несколько выстрелов. Сомнения отпали. Похоже, на обоз напали, но не Здесь, на мой взгляд — в самом удобном месте, а немного ниже.
Я выскочил на дорогу. Ожидая сигнала, мои хлопцы дисциплинированно сидели на своих местах.
Дорога просматривалась метров на двести вниз, потом делала поворот. На ней было пустынно. Придется оставлять удобные позиции и самим двигаться вниз, в сторону обоза.
— На коней!
Через пару минут небольшая рать уже была готова к выступлению.
— Вперед!
Замерзшие кони рванули с места в галоп.
Двести метров пролетели мгновенно. На повороте я поднял руку. Не хватало еще, чтобы стрельцы нас за разбойников приняли да стрелять начали. Не хотелось подвергать бойцов неоправданному риску.
— Федор, стоять здесь! Ежели появится кто с любой стороны — всех задерживать. Я посмотрю, что там.
— Боярин, может я вместо тебя?
— Меня их старший сразу признает — видел в лицо, а тебя нет.
Я рысью направил коня по дороге.
За поворотом открылась картина боя. До остановившегося обоза было метров сто пятьдесят. Разбойники напали на него с левой стороны дороги. Стрельцы спешились и укрылись за санями, изредка постреливая из пищалей в нападавших — видно, заряды берегли. На дороге лежало несколько убитых стрельцов. Но что хуже всего — вдалеке я увидел приближающихся всадников — с десяток, но это были люди Ивана, я просто печенкой их чуял. Сейчас поднимутся сюда — не более получаса им для этого надо, возьмут оставшихся в живых стрельцов в клещи, и тогда им долго не продержаться.
Что же делать? Подобраться к стрельцам по дороге рискованно — не стрельцы, так разбойники подстрелят. Вот что — углублюсь в лес по правой стороне и подберусь к стрельцам с тыла. Надо с ними попытаться связаться, предупредить о второй банде — она уже на подходе, и договориться о совместных действиях.
Я свернул коня с дороги и направил его в глубь леса. Тяжело шел конь, снегу намело — по самое брюхо. И очень неприятно, если конь ногой попадет в нору или наткнется на поваленное и скрытое под снегом дерево. Он сломает ногу, и тогда я в решающий момент окажусь безлошадным.
С трудом проехав половину пути, я остановился и привязал повод к дереву. Дальше надо было пробираться пешком. Конь — цель крупная, да и шуму от него много.
Остаток пути я добирался почти ползком, проваливаясь в снег по пояс. Редкие выстрелы и крики на дороге позволяли ориентироваться. Я пополз к обозу.
Вот и стрельцы. Большая часть — человек пятнадцать — живы, но что еще не понравилось — за тылом не смотрел никто. Все внимание было сосредоточено на нападавших.
Когда я тронул за ногу лежавшего за санями стрельца, тот от неожиданности заорал.
— Чего орешь?
— Почто за ногу лапаешь? Ты кто?
— Старший ваш где?
— Вон, на дороге убитый лежит.
Так, час от часу не легче. Потому стрельцы и отстреливаются вразнобой — руководить некому.
— Ну, кто-нибудь — десятник есть?
— Вон лежит, за теми санями.
Где ползком, где перекатом я добрался до десятника.
— Ты старший?
— Над стрельцами, теперь выходит — я. Да и над обозом, получается тоже — казначей-то убит. А ты кто?
— Боярин вологодский, Михайлов. Снизу десяток верховых поднимается — банде на помощь.
— Тьфу ты, как чуял!
— Не плюйся. У меня свой десяток ратников — чуть выше по дороге стоят. Давай так. Я со своими по лесу вас обойду и — на дорогу, встречу незваных гостей. Ты пока держись. Только нас не перестреляйте.
Десятник повеселел. Приятно сознавать, что на дороге ты не один, пришла нежданно-негаданно помощь.
— Давай, боярин. Уж теперь-то мы точно продержимся! Уцелей только!
— Как звать-то тебя, десятник?
— Прохором.
— Удачи, Прохор!
Я под прикрытием саней отполз назад, в лес, а уж там — где ползком, где на ногах, добрался до коня и выехал на дорогу.
Хлопцы мои уж беспокоиться стали, что отсутствовал долго.
— Парни, ситуация такая, можно сказать — хреновая. На дороге стрельцы оборону держат, от разбойников отстреливаются. А на помощь злодеям подмога спешит — десяток конный. Наша задача — по лесу обойти место боя, выйти на дорогу, спуститься вниз и разбить злодеев. Все понятно?
— Все, боярин.
— В лесу ноги лошадей беречь!
— Знамо дело!
Углубившись в лес, мы спешились и повели коней в поводу. Каждые двадцать-тридцать метров я менял идущих первым лошадь и воина. Им тяжелее всех — дорогу в снегу пробивают. И прошли-то немного — метров двести с небольшим, а взмокли. От людей и лошадей пар валил.
Наконец выбрались на дорогу.
— Все целы?
— Все!
— Да я о лошадях!
— И мы о них.
— Проверьте мушкеты — вдруг снег на полки попал, да свежего пороха подсыпьте. Как сблизимся с татями, дам остановку. Тогда каждый выцеливает себе врага и стреляет. Чем больше мы их перестреляем, тем меньше сами потерь понесем, когда до сабель дело дойдет.
— Ясно.
— Тогда с Богом — вперед!
Дорога была узкой — в одни сани, но снег утоптан. Мы скакали в два ряда, стремя в стремя. Я с Федором впереди, десяток — за нами.
Вскоре из-за поворота показались всадники. Они заметили нас и замешкались — явно не ожидали встретить конных с оружием.
— Десяток, стой!
Холопы рассыпались с дороги, образовав неровный ряд, вскинули мушкеты. Прозвучал нестройный залп, нас окутало кислым пороховым дымом.
— Мушкеты за спину, сабли наголо, в атаку!
Тем же порядком мы начали разгонять коней.
Да не больно-то и получалось по снегу. Одно выручало — под уклон это делать легче.
Среди противника — полное смятение и паника. Половину воинство разбойничье после нашего залпа потеряло; раненые лошади бились, не давая оставшимся в живых организовать оборону. Да и не могли разбойники грамотно организовать отпор: привыкли нападать из-за угла, из засады, нанося удар неожиданно и подло — в спину. А лицом к лицу, да против опытных бойцов, что были не в одной сече, рубились с татарами, литвинами и ляхами — кишка тонка!
Двоих срубили сразу, остальные побросали оружие и подняли руки.
— Сдаемся, не убивайте!
Хлопцы окружили оставшихся в живых.
— Кто из вас Иван?
— Вон лежит, со свинцом в башке, — угрюмо сказал зверского вида заросший бородой до глаз мужик в заячьем треухе.
— Парни, пленных связать, оружие собрать!
Хлопцы сноровисто связали руки разбойникам, свалили в кучу собранное оружие.
— Ты и ты — останетесь здесь, охранять. Остальные — за мной!
Теперь по той же дороге мы пустились вверх, к обозу.
— Стой! Зарядить мушкеты!
Отработанными движениями холопы шомполами прочистили стволы, из рожков засыпали порох, утрамбовав пыжом, всыпали картечи, прибив новым пыжом. Из пороховницы подсыпали пороху на полки.
— Готово, боярин.
У меня созрела дерзкая мысль: не таясь, открыто подскакать к обозу и дать залп с дороги по разбойникам, наседавшим из леса. Конечно, поразим не всех — деревья помешают, но кого- нибудь да зацепим. А потом на конях к лесу и — в сабли их. Думаю, скажется эффект неожиданности. Они же подмогу ждут на конях. Лишь бы десятник сообразил, что это мы, да стрельцы бы нас за татей не приняли. Ну да Бог любит смелых!
Я объяснил холопам задачу. Отдавать приказы у обоза будет уже поздно — разбойники поймут, что мы чужаки и организуют отпор.
Мы поскакали по дороге. Кони уже изрядно устали и вверх по склону холма двигались не так быстро, как хотелось бы.
При нашем появлении из-за поворота редкие выстрелы с обеих сторон стихли. Стрельцы и нападавшие выжидали, пытаясь понять — кто приближается.
Как только мы поравнялись с обозом, я выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил по мелькавшим среди деревьев фигурам. Мои ратники тоже начали пальбу.
— Вперед, в атаку!
Кони, сойдя с дороги, увязли в снегу. Холопы спешились, схватились за сабли.
Сзади послышался шум, возбужденные голоса. Я обернулся. Это десятник стрелецкий Прохор, видя нашу атаку, поднял своих стрельцов нам на помощь.
Рубились мы яростно. Разбойники быстро поняли, что помощи ждать неоткуда и пощады не будет, а потому бились за свою жизнь отчаянно. Но теперь нас — вместе со стрельцами — было в два раза больше.
Наши люди обозлились: в плен никого не брали — рубили насмерть. Полчаса — и бой стих. Полегли разбойники — все до одного.
Мои холопы собрали у убитых оружие и свалили его у дороги.
— Федор, все целы?
— Андрей убит, еще двое ранены, но в седлах усидят.
— Тело Андрея к седлу привяжите, дома похороним по-человечески. Оружие — на сани.
— Так не наши сани-то.
Я посмотрел вопросительно на Прохора. Он кивнул.
— Все равно в Вологду ехать, по пути.
Я подошел к Прохору.
— Ты как?
— Я-то цел, а из стрельцов только пятеро в живых и осталось.
— К награде готовься!
— Это почему же? — удивился простовато Прохор.
— Обоз и золото сохранил, а что людей твоих полегло много — так сеча жестокой была, считай — две шайки в обхват нападение затеяли.
— Верно говоришь, боярин. Так ведь и не без твоей помощи!
— Так-то оно так. Вот только людей сколько сгибло! Я еще в Ярославле к старшему вашему подъезжал, предупреждал о засаде, да не послушал он. А вот ты поостерегся, нас подождал — малой кровью все и обошлось.
— Видел я тебя со старшим, да вослед только, уже ускакал ты. И о чем говорили вы — не ведаю. Старший ни словечком о засаде не обмолвился.
— За что сам жизнью и поплатился.
— Боярин, ты же вологодский?
— Так, я ведь говорил уже.
— Нам тоже в Вологду, в государеву казну. Поможешь с охраной? Сам видишь — людей у меня не осталось почти.
— Один сундук с золотом нам отдаешь — и доведем в лучшем виде, — пошутил я.
— Сундук? — задохнулся от возмущения Прохор. Шутки он не понял.
— Да успокойся, шучу, — я широко улыбнулся. — Что со своими погибшими делать будешь?
— Похоронить по-христиански не могу — земля мерзлая, к тому же золото доставить надо. Присыплю снегом; обратно через несколько дней поеду — заберу тела.
— Ну, как знаешь, люди твои, тебе теперь до конца и ответ нести: и за ратных людей, и казначея убитого, а еще и за ценности, что на подводах.
— Боярин, ты мне вот что скажи, а то никак в толк взять не могу, — ты-то откуда про сундуки с золотом узнал? Дело ведь тайное!
— Оттуда же, откуда и про засаду. Теперь и сам знаешь — сюда тати разбойные на подмогу спешили. Так мы там, ниже по дороге, их побили. А среди них — писарь Иван из Казенного приказа. Смекаешь?
— Вот где Иуда приживался, — заскрежетал зубами десятник. — Ну дык не зря говорят: на чужое польстился — все потерял. А тут — на казенное добро государев человек позарился! За мерзость такую и живота теперь лишился.
— Готовься к движению, не до темноты же здесь стоять. Федор, пошли ратника за пленными и нашими парнями.
— Боярин, так ты что — и пленных взял?
— Не без того.
— Вздернуть их надо, чего с собой тащить? — передернул плечами Прохор.
— Оно можно и вздернуть, только тебе они в первую очередь нужны.
— Мне-то зачем? — не понял десятник.
— За людей своих, что вот тут, на дороге сгинули, отвечать придется. Разбираться начнут, а у тебя и виновные есть, они же и видаки.
— А и правда, — схватился за мысль Прохор.
— Я бы на твоем месте оставил их на ближайшем постоялом дворе, да с охраной из стрельцов.
— Помилуй Бог, боярин, у меня и стрельцов- то почти не осталось.
— Оставь всех. Уж до Вологды, до самого хранилища, мы тебя доведем, а на обратном пути заберешь.
Прохор задумался, потом махнул рукой:
— Семь бед — один ответ, будь по-твоему.
Вернулся посыльный, а с ним и мои хлопцы.
Пленных гнали перед собой. Ратники вели за собой на поводу разбойничьих коней, навьюченных собранным оружием.
— О, боярин, — удивился Прохор, — так у тебя и трофеи есть.
— Зря, что ли, в лесу мерзли, обоз ваш дожидаючись! По коням!
Мы оседлали лошадей и тронулись в путь. Скорость была невелика — тормозили движение пешие пленные да обоз. Золото — металл тяжелый, и лошадям, впряженным в сани, приходилось нелегко. Однако же дорога вскоре пошла с холма под уклон, а верст через пять и постоялый двор при дороге показался.
До темноты еще оставалось время, но, учитывая, что люди устали, замерзли и проголодались, мы решили остановиться на постой.
Лошадьми заполнили всю конюшню, пленных поместили в подвал.
Мы заполнили трапезную до отказа и съели все, что было приготовлено на кухне. Хозяин был рад наплыву постояльцев, как же — зимой народу всегда меньше останавливается, чем летом.
Я расплатился за еду и ночлег. Разместились в трех небольших комнатушках. Помогли стрельцам занести в комнату тяжеленные сундуки. Я со своим десятком занял две комнаты. Мне и Федору уступили постели, остальные спали на полу — люди рады были и такому: все не на морозе в лесу. Усталость и тепло от топившихся печей сделали свое дело — не успев толком раздеться, ратники повалились на пол и заснули.
Проснулись утром поздно, уж солнце вставало. Первым делом — умыться и за стол.
Хозяин, видимо, всю ночь не сомкнул глаз вместе с поварами, соображая, чем накормить такую ораву и заодно предвкушая неплохой заработок. И не зря старался — от жареных поросят и гусей остались только начисто обглоданные кости. Когда-то еще доведется так плотно поесть? Вот и набивали мужики желудки впрок.
Лошади тоже были накормлены и отдохнули за ночь. Четверых стрельцов оставил Прохор на постоялом дворе, чему те и рады были — в тепле сидеть — это не по морозу с обозом тащиться.
Через два дня мы подъезжали к Вологде. Хотелось подстегнуть коня, промчаться вихрем оставшиеся версты, лихо взлететь на порог, обнять жену и сына. Но! Приходилось тащиться с обозом до конца.
Мы подъехали к городским воротам. Вышедший навстречу остановившемуся обозу старший стражи пытался прояснить вопрос с мытом, но, увидев погибшего ратника, сваленное оружие, сундуки с печатями и услышав мои объяснения, все понял и отступил в сторону.
Въехав в город, мы сразу направились к хранилищу — одному из двух главных государевых запасов. Второе находилось в Белозере, расположенном на берегу живописного озера Белое, у истоков Шексны. Суровые природные условия были естественным препятствием при набегах степных кочевников. В самой Москве государь больших ценностей не держал. Москва многократно горела, осаждалась врагами, начиная с татар и заканчивая наполеоновскими войсками в далеком будущем.
Обоз остановился у знакомого мне здания, перед окованными железом воротами.
На стук Прохора в маленькое оконце в двери выглянул усатый страж. Борода у него тоже имелась, но усы! Они меня поразили — таких роскошных, больших и ухоженных усов мне раньше встречать не доводилось.
— По какому делу?
— Из Казенного приказа, в хранилище — с ценностями.
В окне показался левый ус и глаз, затем правый ус — стражник оглядывал телеги и людей, собравшихся у двери.
— Подожди.
Усач закрыл оконце. Вскоре сбоку открылась дверца, и вышел служивый в сером охабне с меховым воротником.
— Бумаги давай.
Прохор растерялся:
— Какие?
— Ты что, в первый раз?
— На обоз нападение было, едва от разбойников отбились, вот боярин, спасибо ему, помог. Почти все стрельцы на дороге полегли, старшего охраны убили, казначей тоже погиб, — наверное, бумаги у него были.
— Не можно без бумаг груз принять.
— Да ты что, ополоумел? Куды мне сундуки с золотом девать? Я из стрельцов один с обозом. Это все — холопы боярские. Вон, смотри, те двое — ранены, на конях еле держатся. А ты… — У Прохора от недоумения и возмущения сорвался голос.
— А мне все едино.
Я не выдержал, схватил служивого за грудки.
— Слушай, ты, крыса! С тобой я, боярин Михайлов, воевода государев, говорю. Хотя ты этого и не стошль. Зови дьяка или подьячего.
— Руки убери, я на службе.
— Я тоже на службе. Еще слово скажешь, велю плетей всыпать!
Служивый скосил глаза в сторону, где Федька демонстративно похлопывал плеткой по голенищу сапога. При этом он плотоядно щерился.
Похоже, он поверил в мою угрозу.
— Отпусти.
Я отпустил охабень. Служивый оправил одежду и юркнул в дверь. Зажрались они тут, на спокойной службе.
Дверь снова громыхнула, вышел дьяк.
— Это кто тут грозится плетей дать государеву человеку?
— Я, боярин Михайлов, жилец вологодский и воевода государев.
Слово «государев» я выделил голосом.
— И что хочешь?
— Обоз золотой из Москвы привели. Выехал- то обоз под охраной стрельцов, да после Ярославля разбойники напали, почти всех стрельцов и казначея живота лишили. Мои люди помогли разбойников побить да золото до хранилища доставить. А теперь твой уперся — без бумаг, дескать, не приму.
Дьяк задумался.
— А бумаги где?
Вмешался Прохор:
— Думаю, при казначее остались, да убит он. В двух днях пути отсюда лежит.
— Ну что же, сейчас золото сочтем при видаках да опись составим. Один список у нас останется, другой тебе отдадим. Ты же в приказе отчитаться должон.
— Разумно.
Мы с Прохором переглянулись и согласно кивнули.
Сани въехали во двор.
— Федор, езжай с десятком домой, доставь тело Андрея, о раненых позаботься да баню готовь пока.
Я же с Прохором вошел во двор. Дюжие молчаливые мужики легко подняли сундуки и понесли их в комнату. Прохор и я вошли следом.
Дьяк и служивый в охабне были уже там. Дьяк осмотрел сундук и сургучные печати на них.
— Печати Казенного приказа целы, так и запиши.
Служивый стал записывать.
— Открываем первый сундук.
Дьяк снял с пояса связку ключей, отпер замок. Занятно! У Прохора ключей не было. Подозреваю, что и у убитого казначея их не было тоже.
Долго пересчитывали монеты: отдельно серебряные, отдельно — золотые. Записали. Вскрыли второй сундук. Тут дело пошло побыстрее, так как он был с чашами, подносами, кубками. Все — из злата-серебра да с каменьями драгоценными. Но для счета удобно, предметы крупные. Сосчитали, записали на бумаге. Дьяк и служивый подписали, приложились пером и мы с Прохором. Служивый сыпанул щедро песочка на бумагу — вместо промокашки, сдул, протянул Прохору. Стрелецкий десятник свернул документ в трубочку, сунул за пазуху.
— Фу, доставил! Как камень с шеи свалился.
Мы пошли к выходу. Дьяк взял меня за локоть.
— Слышал о тебе, боярин Михайлов. Говорили — смел, удачлив и крут. Убедился сам. Ну что же, рад знакомству.
И протянул мне руку.
— Фрол Артемьев я.
— Со знакомством, значит.
Всех вологодских бояр и многих служивых людей я в Вологде знал, но с Фролом раньше не пересекался. Он в хранилище своем сидит, а я больше на воздухе — то в поместье своем, то в походе. В принципе — мужик разумный, выход из положения нашел быстро, с таким приятно иметь дело.
За воротами меня ожидал один из моей десятки. Он держал под уздцы коней — моего и Прохора.
— Ну что, боярин, будем прощаться?
— Зачем прощаться? Вечер скоро, обратно утром поедешь. Сейчас ко мне: в баньку сходим, попируем; переночуешь, а уж завтра — в обратную дорогу.
— Приглашаешь, значит? Не против я. Видел я тебя в деле, боярин, — бились вместе, и за столом с тобой чарку выпить да хлеб преломить за честь почту.
Мы вскочили на коней и через пять минут уже были дома. Банька была уже готова: все- таки ценности считали долго, думаю — часа два с лишком.
Я обнял жену и Василия:
— Видите, все нормально, я дома.
Дворня уже суетилась, готовя на стол. Мы же с Федором и Прохором отправились в баню. Остальные холопы из вернувшейся десятки пойдут во вторую очередь — не но чину им в первую.
Попарились знатно, смыли грязь, обмылись. А в предбаннике уже исподнее чистое лежит. Прохора тоже не обделили. Посидели немного, попили кваску — да и в трапезную. Стол от угощения ломился, как на пир. И в самом-то деле — боярин, отец семейства вернулся.
Поскольку мужики проголодались, накинулись сразу на мясо. И только когда утолили первый голод, тосты затейливые говорить стали, вспоминать подробности нападения татей. Из-за стола едва вышли уже за полночь, погрузнев от еды и выпивки. Я рухнул в постель и отрубился начисто.
Проснулся рано — нужда пробудила. Глядь — а во дворе Прохор уже лошадь седлает.
— Все ждал, когда проснешься, боярин. Негоже как-то уехать, не попрощавшись.
— Не торопись, покушай на дорогу.
— Кухарка покормила да сала с хлебом в дорогу дала. Теперь не пропаду!
Прохор засмеялся. Мы обнялись на прощание.
— Хороший ты мужик, Георгий, надежный. Мне бы — под таким сотником.
— Сам дорастешь. Прощай!
Я вернулся в дом и снова завалился в постель. Отоспаться хочу, устал за поездку. А Елена уже проснулась, глаза открыла.
— Лен, в переметной суме шкатулка занятная — то тебе привез, возьми.
— Хорошо, милый. А ты поспи еще чуток.
Жена провела теплой ладошкой по лбу, и я
уснул, счастливо улыбаясь. Много ли человеку для счастья надо? Тепло, сытно, жена любящая рядом, покой. Почаще бы так!
Пару дней я отдыхал сам и Федору велел не беспокоить холопов. Отоспятся пусть, отдохнут, сил наберутся.
Отпели в церкви убиенного раба Божьего Андрея, похоронили по-христиански, на кладбище за церковью. Провожали его в последний путь все ратники и домочадцы. Когда опустили гроб в могилу и комья земли начали глухо ударяться о дерево, у дороги под деревом заржал конь. Я оглянулся: это был боевой конь Андрея, теперь уж под другим ратником.
Свыклись уже с человеком, жалко было до слез. Однако битв — больших и малых не бывает без крови и без потерь. И закон битвы неумолим: цена победы — жизни человеческие. Еще никому не удавалось добиться победы, не заплатив за нее кровавую мзду. Другое дело, что у талантливых воевод она меньше.
Да и в конце концов еще никому не удалось избежать смерти, и но мне — так лучше встретить смерть в бою, чем в старости в постели, немощным маразматиком или того хуже — под забором, всеми забытым и ненужным. Хотя и говорят, что судьбу не выбирают, и на все — Его воля, только по мне — сражаться до последнего, хоть зубами, но под заклание шею не подставлять!
С моим возвращением жизнь в доме снова закрутилась в круговерти событий. И тем приятнее были маленькие радости в суровой действительности. Моя награда — шкатулка с музыкальным звоном — пришлась по сердцу Елене, и она иногда открывала и закрывала крышечку просто так, чтобы послушать мелодичный перезвон. Знакомые дамы обзавидовались, просили у мужей такие же диковины. Тем только и оставалось, что беспомощно разводить руками. Ан штука редкая, заморская, и я таких на торгах разных городов не встречал.
Я снова погрузился в дела поместья.
Пролетел месяц, когда у дома моего остановились сани. Возничий рукоятью плети постучал в ворота.
— Хозяева дома?
Калитку открыли холопы — они в это время занимались упражнениями с саблями во дворе.
Из саней, откинув медвежью шкуру, важно вылез дьяк — хранитель вологодской казны и прошествовал к крыльцу.
Еще когда раздался стук, я позвал Елену; теперь она стояла в коридоре с корцом, полным сбитня, и поглядывала на меня.
Не доходя трех-четырех шагов до крыльца, дьяк остановился.
Я распахнул дверь. Мы с женой вышли и спустились с крыльца, выказав таким образом уважение к гостю, Лена подала корец дьяку.
Гость по обычаю осушил его до дна, перевернул и пожелал добра моему дому и здравия хозяевам.
Прошли в дом, я провел дьяка в гостиную. Перекрестился дьяк на иконы в красном углу, встал у кресла, подождал, пока я усядусь, потом уж сел сам.
С чего бы ко мне пожаловал дьяк государевой казны? Мы расстались месяц назад, когда я сопровождал Прохора с золотом в хранилище.
Дьяк, как водится, завел разговор о погоде и видах на урожай, но потом все-таки перешел к делу.
— Не знал, не ведал, боярин, что у тебя знакомцы столь высокие при дворе.
— Не буду скрывать, есть.
— На днях я из престольной вернулся. Кого из придворных не встречу да разговор о золоте заведу, все в один голос: «О, этот может!» А стряпчий государев послание тебе передал, пожелал на словах удачи и просил, как в Москве будешь — заехать.
— За слова добрые и пожелание — спасибо. Не изволишь ли отобедать с нами, чем Бог послал?
— С удовольствием.
Пока мы беседовали, Елена подняла на ноги всю дворню, и стол в трапезной быстро накрыли. Закуски полно — холодец, да с хреном, рыба заливная, щука фаршированная, огурцы соленые, яблоки моченые, капуста квашеная. А в печи подходил, источая необыкновенный аромат, гусь.
Сели чинно, опрокинули по чарке.
— Удачливый ты, Георгий. Много о тебе я в Москве услышал. По-моему, ты в первопрестольной известен даже более, чем в Вологде. Коли судьба не отвернется, далеко пойдешь — может, и в Москву заберут.
— Чего я там не видел? Предлагали уже — и в Разбойный приказ, и в Посольский. Да и Кучецкой к себе не прочь взять. Только не по мне штаны просиживать в присутственном месте. А здесь я сам себе голова, сам решения принимаю. И сам отвечаю за свои действия.
— Разумен, но гордыни в тебе много.
— Не гордыни — достоинства, — вежливо поправил я.
Мы продолжили обед, прерываясь на тосты и попивая винцо.
Внесли горячее — гуся с яблоками. На несколько минут над столом повисла тишина, лишь ножи стучали о дно мисок. Каждый своим ножом отрезал себе кусок и резал его на более мелкие. Вилок-то не было.
Ел дьяк быстро, аккуратно и, пусть не покажется странным, — красиво. Я с удовольствием наблюдал за ним со стороны. По-моему, он изучал меня тоже.
Отдав должное обеду, мы вышли из-за стола. Дьяк засобирался.
— Дела ждут!
У меня осталось ощущение, что он не сказал чего-то важного. Решил приберечь на потом? Ладно, захочет — сам скажет.
Я накинул тулуп, проводил гостя до саней, выказал уважение. Дьяк расплылся в довольной улыбке.
Едва сани скрылись из вида, я прошел в дом и, сорвав с послания Федора Кучецкого сургучную печать, развернул бумагу. «Здрав будь, боярин Михайлов. С приветом тебе и пожеланиями наилучшими побратим твой. Было бы неплохо увидеть тебя в ближайшее время в Москве. Долго не тяни, по весне уеду. Обнимаю дружески, твой Федор». Внизу была приписка: «И возьми одежды парадные».
К чему бы это? Парадные одежды зачем? Ладно, Федору виднее, он мужик умный, тертый, порядки знает — при дворе крутится. Раз написал «возьми» — так и сделаю.
Решение пришло сразу: ехать.
— Лена, я в Москву еду. Приготовь одежду попараднее.
— Опять! — всплеснула руками жена. — Ты же не так давно вернулся оттуда.
— Кучецкой просит. За пустым не позвал бы.
Лена вздохнула:
— Езжай. Федора возьмешь?
— Непременно!
Я сказал Федору о поездке — пусть приготовится.
Утром мы и выехали, и через пять дней въезжали в столицу.
Когда проезжали городские ворота, меня окликнули:
— Боярин! Михайлов, подожди!
Интересно, кто меня окликает?
Прохор! Собственной персоной стрелецкий десятник. Не иначе — десяток его караул несет у городских ворот. Обнялись на радостях.
— Здорово, десятник!
— Не десятник я уже — сотник! Ты как в воду глядел, повысили меня!
— Поздравляю, от всей души поздравляю, заслужил!
— В том и твоя заслуга есть.
— Пустое, сочтемся.
— Ты как здесь?
— Позвали.
— Может, посидим вечерком в трактирчике?
— Да я не против.
Мы договорились о встрече, и я с Федором направился на постоялый двор — отдохнуть с дороги надо, себя в порядок привести.
А поутру направился к Федору.
Кучецкой уже проснулся, позавтракал и был в добром расположении духа.
— Приехал? Ну, молодец. Я сегодня разузнаю все — завтра будь готов.
— К чему хоть готовиться-то?
— А я не написал? — ухмыльнулся Федор. — Завтра узнаешь.
Ну, завтра так завтра. А сегодня я встречаюсь с Прохором. Хоть он и не боярин, однако ныне уже сотник стрелецкий — не холоп. Да еще и вместе в сече побывали — это почти что брат.
Посидели мы с Прохором в трапезной славно. Поговорили, винца выпили — как без этого? Однако не напивались, все в меру — завтра мне к Федору идти, а может — и во дворец, а Прохору на службу. Повышением своим он был доволен и гордился. Разошлись друзьями, в хорошем расположении духа.
Утречком, после завтрака, я надел нарядные одежды — штаны суконные немецкой выделки, рубаху шелковую новую, кафтан лазоревый, а уж сверху — шуба московская, подарок Федора, да шапка соболиная. На ногах — сапоги красной кожи. Посмотрелся в зеркало — вид напыщенный, ну прямо — думный боярин.
Вышел в коридор и чуть с лестницы не упал — полы у шубы длинные, как и рукава. Сбросил шубу, перекинул через руку. Да в ней ходить только по ровному можно! Для выпендрежа придумали москвичи родовитые: у кого шуба побогаче и подлиннее да шапка подороже, тот значит, знатнее, влиятельнее и ближе к самому… А мне плевать. Стометровку бы им в шубах к трону устроить — вот была б потеха!
Федор, видя мои мучения, посмеивался в кулак, однако же вошел в положение, помог — поймал возчика на санях, уговорил его за три полушки доставить меня к Кучецкому. И в самом деле: в кафтане по улице идти — холодно, в шубе — невозможно, да и ноги в легких сапогах мерзнут.
Доехали до Кучецкого.
— А, Георгий! Выглядишь как придворный боярин, молодец, не ударишь в грязь лицом.
— Перед кем?
— То сюрприз.
Ох, не люблю я сюрпризов, особенно в Москве.
Мы пересели в крытый возок Федора. Кони быстро довезли до Кремля.
— Никак к государю едем?
— Угадал, — улыбнулся Федор.
— За что же такая милость? Слушай, а делать-то что я должен буду?
— Ничего, — хохотнул Кучецкой. — Приехали уже, пошли.
Стража у входа в теремной дворец стряпчего узнала, пропустили. И меня вместе с ним заодно.
Мы поднялись по лестнице и стали в зале ожидать, усевшись на лавки. Стояла глубокая тишина. Я разглядывал украшения дворца — когда еще здесь побываю? И поглядывал по сторонам: не появится ли князь Овчина-Телепнев. Он, хоть и помалкивал, когда встречал меня случайно — мое предупреждение действенным оказалось, — но все же сейчас встреча была бы некстати.
Долго ждали, но пришел и наш черед.
Распахнулись двери, слуга объявил: «Великий государь Василий, Божиею милостью…» и далее — длинный титул, вошли рынды в белых атласных одеждах, с серебристыми топориками, а за ними — и сам венценосец, опираясь на посох. Степенно прошел, уселся в простоватое кресло, обитое красным бархатом. Понятно, не тронный зал для приемов, можно сказать — рабочее место. К государю подошел Кучецкой, заговорил. Говорили тихо, не слышно ничего — далековато, а интересно было.
Федор махнул мне рукой.
Путаясь в полах шубы и потея от волнения, я подошел, поклонился. Волновался, не без этого. Все-таки первое лицо государства. Власть огромная и ничем не ограничена. По одному слову полки в бой бросить может, приведя в движение десятки тысяч бойцов. Казнить или миловать — все в его власти.
— Узнаю тебя, боярин! Награждал уже тебя! Рад увидеть снова!
Я поклонился.
— За многие ратные заслуги — о чем воеводы мне донесли, за то, что живота не щадил, обоз с ценностями государевыми спасая, жалую тебя княжеским званием!
Государь протянул руку в сторону, неприметный человек, стоявший до того за спинкой кресла, тут же вложил Василию в руку бумагу.
— О том вручаю указ сей!
Я стоял, оглушенный известием. Федор делал мне какие-то знаки.
Я низко поклонился и едва успел подхватить падавшую шапку.
— Благодарю за милость твою, государь! И впредь за тебя живота щадить не буду!
Ну не кричать же «служу Советскому Союзу!». А что в таких случаях говорят, я и не представлял. И Федор хорош: знал ведь, зачем идем, что — подсказать заранее не мог, что ли? Побратим, называется!
Государь махнул рукой, подзывая подойти поближе. Я приблизился к самодержцу.
— Ты думаешь, мне лично то золото нужно было? — Он ласково смотрел мне прямо в глаза. Мотнул бородой. — Выкуп за пленных платить надо, врагов подкупить, чтобы друзьями стали, вот зачем золото надобно. Не одна спасенная жизнь в каждом том сундуке! Служи и впредь верно, и государь тебя не забудет, не обойдет милостью усердие твое.
Я понял, что аудиенция заканчивается. Зажав в руке грамоту, отошел на три шага назад. Однако на этом сюрпризы не кончились.
— Дарую тебе ко княжескому званию землю, да не в Вологде, в Подмосковье, дабы в случае надобности долго ждать не пришлось.
Снова государь протянул руку в сторону, и человек за креслом вложил в его руку еще одну бумагу. Подойдя, я с поклоном ее принял.
— Благодарю тебя, государь!
— И ты здрав буди, князь!
Федор сделал мне едва заметный знак рукой. Я попятился к выходу и вышел, чуть не упав в дверях из-за шубы. Фу!
Я стоял в зале и никак не мог прийти в себя. Слишком много перемен, и все неожиданно. Я — князь! Да еще и земли привалило. Правда, князь служилый, не по праву рождения, но все же…
Где хоть земля-то моя? Я развернул указ, вчитался. Так, деревни Чердынь, Охлопково, Обоянь, Вереши. Это же все на юг от Москвы, на Оке, недалеко от Коломны. Ох и хитер государь, а может — придворные дьяки. Землю вроде дали, а земли-то почти порубежные. Хочешь не хочешь, защищать от беспокойных соседей надо, стало быть — дружину сильную держать. Одним выстрелом государь двух зайцев убил.
Вот дождусь Федора — надо с ним поговорить, звание обмыть. Не каждый день князьями становятся!
Долго его не было, наконец вышел — улыбающийся, видно — сладились дела.
— Поехали!
— Куда?
— Он еще и спрашивает! Ко мне, конечно. Княжеский титул обмыть надо.
— Так это я должен пир закатывать!
— Эка беда! Твоя радость — моя и наша радость! Побратимы рады приветствовать князя и ждут тебя на пир! — Он счастливо улыбался, насмешливо глядя, как я мучаюсь с горлатной шапкой, не зная, куда ее пристроить. — Думаешь, у меня запасы вина в подвалах оскудеют?
Хитер Федор. Мало того что в тайне держал повод для вызова к государю, так еще и пир приготовил, сам гостей созвал.
Когда мы на возке въехали во двор, он уже был полон саней, возков. Толпились побратимы, встретившие нас восторженным ревом.
— Новоиспеченному князю — слава!
Меня подхватили на руки и понесли по лестнице в дом, да все с шутками, прибаутками. Хоть бы не уронили — я мужик здоровый, тяжелый, да еще и в шубе этой пудовой.
Расселись за уже накрытый стол. Слово взял сам хозяин.
— Други мои, побратимы, любезные моему сердцу! Все знают, по какому поводу мы собрались?
Собравшиеся завопили в шутку:
— Не ведаем того!
— Тогда скажу. Сегодня боярин славный Георгий Михайлов удостоен княжеского звания.
Все закричали:
— Ур-ра! Многие лета!
Федор продолжил:
— Вот уже год минул с тех пор, как боярин — наш побратим. Не ошиблись мы в нем. Так поднимем же полные чарки за князя, здоровья ему и многие лета!
Все дружно чокнулись, выпили. Мне пришлось хуже всех — чарка была огромной, больше похожа на маленькое ведерко.
После чарки закусили; многие подходили, обнимали, поздравляли. Дальше пошли тосты за государя, за хозяина дома, снова за меня. Я так понял, что вечер удался на славу, потому как дальнейшее вспоминалось отрывками, и проснулся я утром на постели, разутый и раздетый. Однако, хоть убей — не помню, как я это делал. Огляделся. Рядом стоял кувшин с рассолом. Заботливые слуги расстарались, видно!
Я отпил половину содержимого кувшина. Немного полегчало. Одевшись, прошел в трапезную.
К моему немалому удивлению, пир продолжался, хотя народу было значительно меньше, чем накануне. А больше всего удивил Федор — как новенький пятак. Он что, выпил мало вчера или ему незнакомо похмелье?
— Садись рядышком, — хлопнул он ладонью по скамье. Выпьешь?
— Нет! — При одном упоминании о выпивке меня мутило.
— Правильно! Тогда подкрепись.
Есть тоже не хотелось, но, видя как другие с аппетитом жуют цыплячьи ножки, я разохотился.
— Удивляешься, Георгий, что званием княжеским жалован? — наклонился ко мне Федор.
— Удивлен, не скрою.
— Государю земли нужны, а чтобы эти земли защищены были, он хочет людей своих, надежных и умеющих это делать, на земли сии посадить. А еще государю злато-серебро необходимо — пленных выкупать, а пуще того — тех же крымчаков подкупить да ногайцев, чтобы не нападали, сел да городов не разоряли, людей в полон не уводили. Да время государю потребно, чтобы окрепла Русь, сил набралась. Не быстрое это дело, может, мы и не увидим, как сильна Русь станет — только потомки наши. Но верит государь, и мы должны верить, что настанет день и час, когда возвысится Русь, и государство наше могучим будет, а соседи злые его бояться и уважать станут. Не для себя казну государь собирает — для дела важного. И еще — любая война требует денег, золота. И много! Сам прикинь: пищали, пушки, припасы к ним, а для ратных людей — жалованье опять же. Так что выходит — государь спасенным золотом доволен не меньше, чем твоими военными успехами.
Мы просидели до полудня, потом побратимы стали разъезжаться.
Попрощавшись с Кучецким, покинул его гостеприимный дом и я. С удовольствием вдыхая морозный воздух, я дошел, поскрипывая снегом, до постоялого двора.
— Здравствуй, боярин! — радостно поприветствовал меня Федор.
— Выше бери, Федор, князь я отныне!
— Да ну?! — изумился Федька. — То-то я смотрю, ты прямо весь сияешь. Что делать будем?
— Да вот раздумываю — земли мои новые, государем дареные, осмотреть или домой ехать?
— Домой, конечно! — безапелляционно заявил Федор. — Домашние-то твои еще о радости, о чести великой не знают. Порадовать надо, а земля — она никуда не денется.
— А и верно! Собирайся, едем!
Мы собрались в пять минут и выехали за ворота постоялого двора.
У городских ворот снова встретили Прохора- стрельца.
— Здравствуй, боярин!
— И ты здрав будь, Прохор. Только ноне не боярин я уже — князь!
— Ого! Милостив государь! Поздравляю! Думаю — не раз еще свидимся, князь!
Князь! С непривычки меня распирало от гордости — из чужих уст это звучало куда как весомо. А дальше — долгая зимняя дорога.
Мы гнали лошадей, останавливаясь лишь на ночевку.
Прибыли в Вологду в полдень на шестой день. Федор перепрыгнул через забор, распахнул ворота и дурашливо заорал:
— Дорогу князю!
Переполох поднялся, слуги забегали, из воинской избы холопы высыпали.
Я сделал выдержку, въехал не спеша. Челядь и холопы поклонились, мне как хозяину, а потом, вытягивая шеи, стали смотреть мне за спину — что за князь пожаловал?
— Перед вами князь, остолопы! — заорал радостно Федор и подбросил вверх шапку. — Наш боярин — князь ноне!
Люди еще раз склонились.
Из дверей дома степенно вышла Елена, спустилась по ступеням, обняла меня.
— Что за шум, Георгий? Про какого князя кричат? К нам гость едет?
— Я и есть князь отныне, княгиня! Государь удостоил чести, да землицу пожаловал в Подмосковье.
— Рада за тебя, князь, поздравляю.
Елена обняла меня и расцеловала. Холопы радостно заорали. Не часто такое увидишь.
— Пойдем в дом, княже! Заждались мы тебя, каждый день, почитай, Василий на дорогу выглядывал.
На следующий день с утра холопы и челядь бегали как заведенные, готовя дом к торжеству. А после полудня и гости стали прибывать на устроенный мною пир. Пригласил воеводу Плещеева, всех бояр, с кем делил тяжесть боевых походов, дьяка из государева хранилища и отца-настоятеля Савву из Свято-Прилуцкого монастыря. Я хотел поделиться своей радостью со всеми.
Пир продолжался три дня.
Я сидел в центре стола как хозяин дома. Понемногу привыкая к новому для меня обращению, смотрел на именитых бояр, которые как могли, старались разделить радость, расточая любезности и восхваления мне и подуставшей от бурного празднества Елене. Бояре осоловевшими от вина глазами встречали новые и новые угощения, что подносили слуги.
А я… я вспоминал свой тернистый путь после рокового пятьсот двенадцатого года, своих друзей — простых, без званий и титулов, но честных и смелых, которые делили со мной тяготы и опасности жизни. Вспоминал верного напарника, дружинника Петра, зарубленного татарами на далекой заставе в Диком поле, богатыря Михаила, полегшего при выполнении спецзадания в Муромском лесу, нижегородского купца Ивана Крякутного, выручавшего меня много раз при нападении на город татар, а потом гонениях сыщиков князя Телепнева. А ведь Нижний — родина Елены, и Василий из тех мест! Поди соскучились. Надо будет съездить на родину, да Ивана посетить. Я тепло посмотрел на жену. Она перехватила мой взгляд и, кажется, думала о том же. Что ж, за годы совместной жизни мы стали понимать друг друга порой и по взгляду.
Жаль, условности мира, в котором я живу, не позволяют мне вот так — запросто — пригласить всех моих друзей за один стол: и боярина, и купца, и Федьку-занозу. Но в душе-то я — все тот же отчаянный и неугомонный Юрий Котлов — врач из такого далекого двадцать первого века и — князь великого государя всея Руси. Вот так…
