ГЛАВА VII
После радостной встречи дома, отмывшись и отъевшись домашними харчами, мы сходили в церковь — приняли причастие, поставили свечи Георгию Победоносцу и святому Пантелеймону.
И вновь меня закрутил, затянул нескончаемый круговорот дел в вотчине. Хотя и принял новых холопов управляющий, однако надо было и самому поговорить с людьми, определиться — кто что может, какому ремеслу учен. Грядки с морковкой да репой полоть ума много не надо. А вот ремесло какое ведать — иное дело.
Среди холопов, освобожденных из татарского плена и доставшихся мне по жребию, оказалась кружевница. Стало быть, мастерскую надо делать, да из девочек-подростков учениц набирать. Грядки да поля — занятие летнее, сезонное, зарядят дожди да зима нагрянет — что крестьянину делать? А мастерская и работу и Доход круглый год давать будет. Мастеру — деньги на житье, а мне — прибыток.
У меня в вотчине чистых крестьян не более половины, остальные — мастеровые. Построй
избу, вложи немного денег на обустройство — дальше способный к ремеслу человек сам работать будет, коли не ленив. А места вологодские богаты. И мед диких пчел только что по земле не течет, и зверя промышлять можно, рыба в озерах и речках косяками ходит, руда железная в болотах неисчерпаемыми слоями громоздится. Не ленись только, работай споро. Пьяниц и лентяев не держал я — пустое.
Опять же — боевыми холопами из новых заниматься надо. Целый десяток себе набрал. И во главе его поставил Федьку-занозу. Он у них теперь — десятником, и жалованье ему повысил. Федька взялся за дело всерьез, чувствуя ответственность. Гонял их до седьмого пота, по настойчивости от меня не отставал: «Когда кольчуги холопам справим? Да и мушкеты покупать пора», — наседал он на меня. Так и ушли почти все деньги из жалованья за боевой поход на кольчуги, мушкеты, порох да свинец для пуль и картечи.
Во главе своего старого, проверенного, испытанного в боях десятка Василия, сына своего, поставил. Побывал парень в боях, понюхал пороха, саблей в бою поработал — пусть десятком руководит, к ратной боярской доле приучается.
После похода число боевых холопов у меня возросло сразу вдвое. И забот прибавилось. Я уже с досадой вспоминал, как от землицы у государя отказался. Земля — она кормилица, ежели ее есть кому обрабатывать, только за нее я воинов — «оружно, конно и людно» выставлять должен. А теперь получается, что ратников у меня избыток. А и пусть, жизнь — она такая, по-разному сложиться может — пригодятся.
Месяц крутился я по своему поместью, наставлял управляющих в деревнях, к тому же — сентябрь на носу, конец года, пора и подати собирать, свою долю боярскую с урожая.
И пока дожди не зарядили, решил я навестить настоятеля Спасо-Прилуцкого монастыря, иеромонаха Савву. Не был у него давно уже, даже неудобно как-то.
Выехал один, как делал всегда при поездках в монастырь. Афишировать эти посещения мне как-то не хотелось. Монах при воротах узнал меня, отворил калитку.
Настоятель был в своей келье; принял радушно, но попенял за то, что давно не был — неужто совсем забыл?
— Дела все, — неловко оправдывался я. — Вот, на сече с татарами был.
— Уже извещен. Поздравляю с повышением — не просто боярин, а еще и воевода. Говорят, проявил себя. Рад, что я не ошибся в тебе. Не часто человек оправдывает надежды. Видно, Господь направляет твои помыслы. Расскажи, что делал, как сражался.
Я начал скомкано, не зная, насколько искренне любопытство настоятеля, и в каких пределах можно рассказывать ему кровавые подробности сечи. Однако в ходе повествования, чувствуя его неподдельный интерес, я разошелся — даже о захвате Василия татарскими лазутчиками поведал.
Потом мы поговорили о мирских новостях, и под конец беседы настоятель неожиданно для меня вытащил из ящика стола и вручил мне нож в скромных ножнах.
— Думаю, он пригодится тебе в ратном деле.
Я вытащил нож из ножен и только хотел провести пальцем по лезвию, как Савва перехватил мою руку:
— Не моги! Лезвие отравлено!
Видя мое удивление, он пояснил:
— Лазутчика мы тут папского, схизматика ватиканского поймали — так то его нож. Либо убить исподтишка кого хотел — не знаю. Допросить не успели — принял яд и отдал Богу душу.
Лихо! С помощью испанского золота Ватикан организовал разветвленную шпионскую сеть по всей Европе, не исключая и Руси. Информация шла обильная, и Ватикан держал руку на пульсе, будучи осведомлен о жизни царственных дворов и даже простого люда. При этом сам Ватикан погряз в роскоши, пьянстве и блуде.
Я сунул нож в ножны и прицепил к поясу. Надо припрятать его куда подальше и не забыть достать, когда на сечу поеду. Не приведи Господь запамятовать, да хлеб или мясо им в походе порезать. Обидно будет умирать не от раны, а от своего же ножа.
Добравшись до дома, я закинул его на шкаф в своем кабинете.
А через несколько дней ко мне в Вологду заявился боярин Тучков, мой сосед по поместью.
— Давненько мы не виделись! Не возгордился, случаем? — едва поздоровавшись, спросил он.
— Никита, разве ты плохо меня знаешь? Сегодня меня воеводой поставили, завтра — тебя. Дело случая!
— Ага, случая. Я вот выше сотника никак подняться не могу, хотя бы товарищем воеводы.
Должен напомнить, что товарищем назывался заместитель — сотника ли, воеводы.
Я со всеми почестями провел Никиту в дом — все-таки мы с ним знакомы давно, соседи добрые, не в одной сече бок о бок рубились.
Пока челядь собирала на стол, мы поделились новостями. Собственно, новостей-то было — раз-два, и обчелся.
Когда стол был уставлен яствами, мы перешли в трапезную и отдали должное жаркому из поросенка, гречневой каше с фруктами, вину домашнему да рыбке.
Вот и славно — пообщались! Прощаясь, Никита заявил:
— Что мы с тобою все только в походах и видимся — вроде как и не соседи добрые. Приезжай ко мне на охоту. Медведь повадился на овсы ходить, скоро уже убирать нечего будет.
— Я с удовольствием, только скажи когда.
— А давай завтра — что откладывать?
На том и уговорились.
Я приказал Федору-занозе приготовить рогатины, ножи побольше размером и, немного подумав, добавил — еще и мушкет с пулями чтобы захватил.
Зашел в комнату к Василию. Он сидел за столом у окна, старательно изучая книгу.
— Чего читаешь, сынок?
Василий смутился:
— Вот — великие битвы изучаю.
— Молодец! Хочешь завтра со мной на медвежью охоту поехать?
— Конечно, хочу — зачем спрашиваешь?
— Тогда завтра оденься попроще, кольчугу не забудь надеть, и кинжал обязательно захвати. Федор рогатины приготовит.
Рогатина — охотничье копье с толстым и прочным древком, часто перехваченное железными кольцами. Лезвие длиной сантиметров тридцать, широкое, с прочной поперечиной вместо гарды. Фактически — короткий меч на древке.
Утром мы втроем — я, Василий и Федор — выехали со двора. Боевые холопы провожали нас завистливыми взглядами. Охота, тем более на медведя — самое мужское занятие, окромя войны. И развлечение, бодрящее кровь адреналином. Если медведь молодой — и мясо вкусное, а шкура, ежели ее выделать хорошо — прекрасный полог для саней — ноги в мороз укрывать.
За шутками и разговорами мы добрались до поместья Тучкова. У его дома уже толпились охотники — человек семь.
Увидев нас, с крыльца спустился Тучков.
— Рад приветствовать! Это кто же с тобой?
— Знакомься — сын мой, Василий, и Федор — нынче десятник.
— А лица-то знакомые!
— Когда на ваш стан татары напали, мы вместе вас выручали.
— Значит, боевые побратимы. Это славно! Ну, раз все готовы — по коням!
Все поднялись в седла и дружно выехали за ворота. Ехали на закатную сторону, удаляясь от моего и Тучкова поместий.
Отъехав верст на десять, мы спешились. С лошадьми остался коногон, а мы, навьючившись оружием, пошли дальше пешком.
— Давайте здесь, на опушке расположимся. Перед нами — овсы. Медведь обычно с той стороны приходит, ближе к вечеру. Будем ждать, — сказал Никита.
Мы улеглись на траве, а один из тучковских охотников залез на дерево.
Прошел час, другой. Все лежали молча: у медведя обоняние и слух хорошие, звякнет железо — и ушел зверь.
Сверху — с дерева — упала шишка, за ней, попав мне по спине — вторая. Я поднял голову. Охотник на дереве показал на поле. Ага, понятно — медведь появился.
Я толкнул Тучкова, уже прикемарившего на траве. Никита осторожно поднялся и выглянул из-за кустов. Затем прошептал мне на ухо:
— Здоровенный зверь — и прямо посреди поля. Делимся надвое и тихонько обходим его, чтобы не ушел — потом сближаемся. Медведь в кольце и окажется.
Никита дал нам трех своих людей и махнул рукой влево. Туда мы и двинулись, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку. Пройдя метров сто, мы повернули на овсы, растянулись цепью и, выставив перед собой рогатины, двинулись к медведю. Я уже видел цепь людей и Тучкова, идущего нам навстречу.
А где же сам медведь? Мишка сидел в овсах — видна была лишь верхняя часть туловища и огромная голова. Он был увлечен овсами — срывал колосья лапами и жадно ел, собираясь нагулять жирку к осени. Видимо, он услышал шуршание колосьев об одежду идущих людей, повернул морду, затем встал. Твою мать! Да в нем, стоящем на задних лапах, изрядно больше двух метров.
Медведь стоял к нам спиной, видя только Тучкова и его людей. Вероятно, они успели подойти ближе.
Внезапно он опустился на все четыре лапы и бросился бежать прямо на нас. Мы застыли на месте, отставив назад правую ногу и выставив вперед рогатины.
Шуршание раздавалось все ближе и ближе. Но и медведь учуял наш запах. Он поднялся на дыбы в десяти метрах от нас, взревел, оскалился и пошел на задних лапах. Медведь был здоров, могуч и, судя по белым клыкам, молод. И что самое плохое — он пер на Василия, стоявшего от меня в десяти метрах. Что делать? Бежать на помощь? Унижу парня перед другими охотниками.
Дальше — за Василием — стоял Федька. Он повернул ко мне лицо, но молчал, как бы ожидая от меня подсказки — что делать будем?
Я решил — пусть все идет своим чередом, нужда возникнет — на помощь придем.
Медведь приблизился к Василию. Я видел побледневшее лицо сына, пальцы рук, вцепившиеся мертвой хваткой в древко рогатины.
Сын ударил медведя рогатиной, но неудачно — в брюхо. Раздался дикий рев. Медведь, размахивая лапами, пер на Василия, а тот, хоть и упирался ногами, не мог сдержать напора огромной туши и пятился назад. Пока ситуацию спасала мощная железная перекладина, не дававшая зверю приблизиться к охотнику.
Пора и нам вмешаться.
Я в несколько прыжков подскочил к медведю и всадил ему в правый бок свою рогатину. Медведь махнул громадной лапой, ударил по древку, и меня отшвырнуло в сторону, как пушинку.
Положение спас Федька. Морда медведя была повернута ко мне; Федька незамеченным подобрался к медведю и ударил его кинжалом в левый бок, в самое сердце.
Ранение, казалось бы, смертельное, но медведь продолжал стоять, размахивая лапами. Федька, сбитый ударом, покатился кубарем по овсу.
Подоспели двое охотников из тучковских — и с размаху всадили в медведя свои рогатины.
И лишь тогда рев утих, медведь закачался и Упал на спину.
Я перевел дыхание, бросил взгляд на Василия. По лицу его стекала струйка крови. Поднявшись, я бросился к нему.
— Цел?
С тревогой осмотрел голову сына. Слева, чуть выше уха, была глубокая царапина, обильно сочившаяся кровью. Кость цела, других повреждений нет. Слава богу, обошлось!
А шрамы — не беда, они даже украшают мужчину.
Я побежал к Федору — что-то он долго не встает. Федор лежал без чувств, но дышал. Я осмотрел его бегло — крови не видать, ощупал руки-ноги — вроде целы. Похлопал слегка по щекам.
Федька приоткрыл веки, повел глазами.
— Медведь?
— Завалили уже.
— Василий цел?
— Царапиной отделался.
Федька сел, схватился руками за голову.
— Звенит и кружится, как после хорошей пьянки.
— Посиди, спешить уже некуда. Видно, косолапый по голове тебя ударил.
Подоспел Тучков с охотниками.
— Завалили уже? Жалко, что без меня!
Обошли медведя, подсунули под него рогатины, перевернули.
— Эка вы шкуру попортили! — сокрушался Никита.
— Сам бы попробовал! — огрызнулся я.
— Да это я так, сгоряча, понимаю ведь. Эй, кто-нибудь! Телегу сюда гоните.
Кто-то из охотников пошел через поле к деревеньке, что была за перелеском, пригнал телегу. Лошадь всхрапывала, косила на медведя фиолетовым глазом. Возничий из деревенских обошел тушу, покачал головой.
— Да ведь в нем пудов двадцать пять веса. Не погрузим.
Погрузили. Ухватились, приподняли, подсунули под него древки рогатин и подняв, уложили на телегу. Тяжел! И духом звериным несет.
Васька придерживал у головы тряпицу, прижав к ране, а я помогал идти Федору. Его покачивало, скорее всего — сотрясение мозга.
Ничего, главное — кости целы, отлежится с недельку и будет как новенький.
Мы оседлали коней и не спеша ехали за подводой, делясь впечатлениями от охоты. Никита все сожалел, что медведь не на него вышел. Шкура трофея полагалась охотнику, принявшему основной удар зверя на себя, то есть Василию, а мясо — пополам меж боярами.
Прибыли в поместье.
Пока охотники свежевали тушу, мы передохнули, выпили винца.
— Ну, Василий, сын Георгия, с тебя причитается. Такого матерого зверюгу завалил. Небось, шкура на половину комнаты будет. Первый трофей?
— Первый, — откликнулся Василий.
— Хорошего сына воспитал, сосед. Пятнадцать лет, а уже новик и знатный трофей взял.
Тут же на дворе развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто-то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.
Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.
Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог — его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы — хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.
С утра у всех болели головы — у Федьки от сотрясения, а у нас с Василием — от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.
Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался, и подташнивало. Я знал русское хлебосольство — хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.
Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.
Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.
Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.
Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.
Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:
— Где же это ты так?
— Сучком о дерево окорябался, — не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.
… Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже — в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока — все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много — капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка — тоже, остается овес да лен.
Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.
— Боярин Михайлов?
— Он самый.
— Воевода Плещеев вызывает.
Ничего не попишешь, раз зовет — дело важное есть.
Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул
на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.
— Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк яртаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.
Я обомлел. Ничего себе! Яртаул — это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные — элита войска, можно сказать!
— И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и яртаулу сбираться велено.
Я вытер рукавом пот со лба — все услышанное было для меня полной неожиданностью.
Плещеев встал. Я тоже поднялся и, кажется, мне удалось справиться с охватившим меня волнением. Воевода глядел мне прямо в глаза:
— Еще скажу тебе: слышал я — неспокойно ноне на стороне литовской после налета на Рославль литовский псковского воеводы, ослушника государева Александра Сабурова. Дерзость же его в том, что по лету сей воевода без ведома государя с набегами в земли литовские вошел. Объявил себя преемником — де, от великого князя Василия под руку короля Сигизмунда идет. А при нем три тысячи ратников голодают. Поверили горожане, провизию дали. Вел себя Сабуров до поры до времени чинно, а в торговый день ворвался в город и обогатился добычею, людишек побил и пленных взял, уйдя благополучно. Так что всяко там сложиться может, Сигизмунд обид не прощает. А гетман его, Константин Острожский, после Орши, горькой нам, силу почувствовал. Да небось и сам слышал о Константине сем — Божий враг и государев изменник!
Я кивнул.
— Мыслю так — тебе на Великие Луки сподручнее через Устюжну и Новгород идти. Ну, прощай! С Богом!
Я сбежал по ступенькам, вскочил на коня и — домой. Объявил сбор.
Оба десятка собрались быстро, перекинули сумы с бельишком да провизией через седла, проверили оружие. Через час уже и выехали. Прохожие смотрели нам вслед и осеняли крестным знамением.
Впереди скакал Федор, он хорошо знал местные дороги — здесь родился. Каждые полчаса мы пересаживались на заводных коней, и до вечера успели пройти полсотни верст.
Я ехал и размышлял. Ертаул, или яртаул, — это повышение для меня или понижение?
Это сборное воинское подразделение; изо всех ополчений войска в него выделяют конные сотни наиболее опытных и хорошо вооруженных ратников — обычно из молодых детей боярских. В сражении яртаул шел впереди передового полка, осуществляя разведку и охранение и принимая на себя первый удар противника. В условиях внезапного столкновения с врагом от ратников требовалось бесстрашие и стойкость, а от воеводы — быстрая реакция и умение вести встречный бой, жестокий и кровопролитный. Как правило, потери в яртауле были велики. Если противник был смят яртаулом, в дело вступал передовой полк, а ежели враг оказывался силен, от передового полка, а также полков правой и левой руки выделялись в помощь яртаулу «подъезжие сотни». В случае упорного сопротивления снова высылалась подмога, и в итоге в передовом, сторожевом и других полках зачастую оставалось не более половины ратников.
Пришедшие на помощь яртаулу «подъезжие сотни» на время сечи переходили в подчинение к воеводе яртаула, и потому ему приходилось командовать значительными силами, доходящими иногда до половины численности всей рати. Каждая «подъезжая сотня» имела свой сотенный флаг определенного цвета, и в бою воевода мог видеть, где находятся его ратники. Сигналы передавались трубачом или барабанщиком. Часто у самого воеводы был закреплен на луке седла «ездовой тулумбас» — маленький медный барабан, и сигналы подавал он сам.
Я ехал и перебирал в уме — что сделал и чего не успел сделать во время сборов. Получалось — вроде все.
Через две недели мы уже подъезжали к Великим Лукам. Впереди показался конный дозор. Мы подскакали и остановились. Старший, узнав, куда и зачем следуем, отрядил нам проводника, и вот мы — у ворот заставы.
Здесь располагался лагерь. По ровным рядам палаток, сотням ратных людей у дымившихся костров, множеству пасущихся невдалеке лошадей я сразу понял: князь Ростовский организовал лагерь ладно и дело свое знает — это не то неорганизованное ополчение, которое я принимал под деревней Крюково летом.
Меня снова охватило волнение — совладаю ли? Однако ж надо наперво — к князю. Сопровождающий нас дозорный показал рукой на шатер с белым княжеским стягом в центре заставы. Мы спешились. Я оставил своих ратников у входа, назвался стражникам и вошел в шатер.
Представился князю честь по чести. Он был немолод и, как я уже знал, отличился в сражениях с литвинами здесь, на порубежье, и с казанцами воевал. Рядом с князем сидели незнакомые мне бояре, сновали помощники и посыльные. Бояре, оторвавшись от дел, с любопытством разглядывали меня и переговаривались, одобрительно кивая бородами.
— Садись, боярин Михайлов. Вижу, притомился с дороги — путь долгий, знаю. Отряд твой яртаульный, повелением государя из окрестных городов собранный, лагерем стоит, — он махнул рукой в сторону стана. — Важное дело государь поручает тебе — с молодцами сими заставу держать и яртаульные навыки в службе проявить. Воеводы мои в том помогут тебе. Вот — князь Федор Васильевич Оболенский и воевода Иван Васильевич Лятцкой. Как мыслишь дело ладить?
Такого вопроса я ожидал — о том думал всю дорогу на переходе. И потому с жаром стал рассказывать воеводам о своих задумках, хитростях военных, использовании огненного боя.
Воеводы слушали внимательно, не перебивая меня, однако видел — хмурятся. Конечно, мне не пристало не только поучать бывалых полководцев, но и даже выглядеть равным им — ведь в воеводах я недавно. Потому, трезво оценивая ситуацию, я апеллировал к их опыту, совету. Это принималось.
Тут вступил в разговор Иван Лятцкой.
— Складно сказываешь, боярин. Ну а коли в сражении настоящем тот же гетман Острожский сильнее и хитрее окажется и яртаул отрежет, истреблять зачнет — что делать станешь?
Вопрос прямо в лоб, а отвечать — надо. На моей стороне было то преимущество, что я знал о боевом опыте Суворова, Петра Великого, да и Наполеона: не числом врага крушить, но умением. И относиться к полководцу вражескому следует как к достойному противнику, суметь его глазами на бой смотреть.
— Так мыслю, бояре. Одной доблестью дело такое не выправишь. А чтобы конфузии и сраму избежать, надо разведкою силы и замыслы неприятеля выведать и представить, какую бы я, па месте противника, хитрость задумал и куда бы войско направил, да в какой момент? То и гетман Константин свершить вполне может. Вот оттуда и мне удара главного ждать следует, предполагая, значит, что у гетмана умения и мудрости не менее моего может быть.
Мне показалось, что воеводы меня не поняли. Что ж, это по истории наша русская беда — недооценивать противника, и разгром рати воевод Челяднина и Голицы на берегу Днепра под Оршей тому подтверждение. Тогда под натиском наших ратников строй литовский расступился и обнажил заготовленные пушки, без труда расстрелявшие в упор русских воинов. А ведь против 35 тысяч литвинов в войске Острожского нашего войска вдвое. Самонадеянность воевод подвела, их заносчивость и высокомерие. Шапкозакидательство, одним словом.
Зашумевших бояр остановил князь Ростовский.
— Ну что же, воевода, вижу — разумеешь в яртаульском напуске. Однако сведать о замыслах врага не просто. Коль почувствуешь, что может он посильнее оказаться — отступи допрежь, силы набери, дождись перевесу, чтобы людей 3Ря не положить!
Действительно, это была военная доктрина Васильева войска — избегать боя даже с равным противником, а тем более — превосходящим нашу рать в силе. Ну что ж, суворовская и петровская наука побеждать меньшим числом еще впереди, потому я согласно кивнул.
— Где прапорщик твой?
— С ратниками у шатра дожидается.
— Передай ему прапор яртаульский. Беречь пуще глаза!
Товарищ князя вручил мне яртаульский прапор — тоже белого цвета знамя с раздвоенным концом. Я поцеловал его и спрятал на груди.
— Пока иди, отдыхай, располагай людей своих. В стане для тебя шатер воеводский поставлен, а завтра с утра принимай яртаул, действуй!
Я вышел из шатра озабоченный. Меня окружили занудившиеся долгим ожиданием ратники.
Мы направились в лагерь. По дороге я пытался собраться с мыслями, но ничего не выходило — после долгой тряски в седле все тело ныло и требовало отдыха. То же чувствовали и мои товарищи. «Все! На сегодня — все! Отдыхать! Утро вечера мудренее», — с этой мыслью и уснул.
И снился мне сон. Из детства… Я иду с матерью по мосту через бурную реку и крепко сжимаю ее руку, потому что в деревянном настиле моста много прорех. Через них видно, как стремительно несет свои воды быстрая река. У меня кружится голова, я перепрыгиваю худые места, выпавшие доски. Мне страшно — прямо под нами несется бурный поток.
— Юра, гляди только под ноги, не смотри вниз, на несущуюся реку, не смотри вниз, не смотри…
И вот мы уже прошли середину моста. Дальше настил поцелее был, как мне казалось. Я смело наступил на доску, она предательски ушла из- под моей ноги, и в последний миг я судорожно вцепился в руку матери.
— Надо не только глядеть, но и видеть — не подведет ли тебя вроде бы и целая доска, — наставляла меня мать.
Дальше я шел, сначала проверяя носком ноги настил, и только потом наступал. Вот и берег. Где-то вдалеке послышался звон. Звук нарастал, отдаваясь в ушах громким набатом.
Я открыл глаза.
— Ну и силен ты спать, боярин! — это был Федька. — К заутрене колокол в Луках зовет. Все уже на ногах.
Я стряхнул остатки сна, быстро поднялся и вышел.
Рядом у костра собрались сотники. Грели над пламенем озябшие руки — осень ночной прохладой давала о себе знать. Над огнем в котле чавкала каша, расточая аромат.
Мы начали есть, и так, за сытным завтраком и перезнакомились.
Бородатый дружинник — косая сажень в плечах — представился:
— Сотник Матвей Снегирь. Из местных я, от великолукской рати.
Подходили другие сотники — из вяземского полка, дорогобужского, смоленского, старицкого, из Холмов, Порхова… Сразу видно — воины бывалые, многие со шрамами.
Оказалось, что Матвей и под Одоевым летом воевал. Общие воспоминания, радость победы в летней баталии, а еще — горечь утрат быстро сблизили нас, и вскоре разговор стал непринужденным, хотя я чувствовал, что ко мне, как к воеводе, присматриваются, и видел — дистанцию сохраняют.
Я поблагодарил сотников за трапезу, встал и огляделся. В большой излучине Ловати, на холме за земляным валом с глубоким рвом, белели церкви и постройки древней крепости Великие Луки, известной с 1166 года. Здесь проходил путь «из варяг — в греки», и река Ловагь входила в этот путь: вверх по Днепру, волоком до Ловати, но Ловати — в Ильмень-озеро, дальше — по Волхову в Ладогу, из нее — по Неве — в Финский залив.
Перед лагерем была широкая поляна. Здесь я и распорядился построить отряд.
— Сотники, выводи людей на построение! Трубач, сбор!
Я начал объезд сотен, осматривая экипировку конников и вооружение. У ратников были в основном копья, луки, сабли, реже видел ручные заплечные пищали. Закончив осмотр, собрал сотников. Начал сверять людей по спискам, уточнять наличное оружие. Увы, огнестрельного было мало, в некоторых сотнях и десяток едва набирался. Решил всех пищальников свести в один отряд. Посоветовавшись с сотенными, на- значил старшим над пищальниками седовласого ратника из Вязьмы, Левонтия Суморокова.
Товарищем воеводы объявил Матвея Снегиря. Определил посыльных — из боярских людей.
Кого назначить прапорщиком, или, говоря по-иному — знаменосцем? Дело ответственное, если случится с врагом встретиться. В бою видят ратники свой прапор, значит — здесь, с ними воевода, там, где знамя — там центр. Повалилось знамя, не видно его — стало быть, беда со знаменосцем или, того хуже — полк без воеводы остался. Такой сигнал в сражении приводил не к организованному отводу, а к паническому бегству. Прапор — святыня любого подразделения, и его утрата в бою ложится на ратников позорным несмываемым пятном. И даже десятилетия спустя бояре переспрашивают:
— Это какой же Иванов? У которого ляхи прапор отобрали? Знаться с таким не желаем!
А чего тут думать? Назначу прапорщиком Василия. Летом, в сражении с татарами он опыт приобрел. Случись что — яртаульный стяг в надежных руках! Пусть сам назначит подпрапорщика из своего десятка, ратниками руководит. Ответственность большая, так и честь велика. И трубу, и ездовой тулумбас туда же передам.
Так и сделал — торжественно назначил прапорщиком Василия и вручил ему прапор, а заодно и трубу с тулумбасом для подачи сигналов — «ясаков».
Подъехали воеводы Оболенский и Лятцкой. Мы обговорили маршруты дозорных десятков — по низине Ловати, дорогам, ведущим на Новгород, Ржев, Опочку, и лесными тропами за рекой. Объяснил сотникам задачу, предупредив о бдительности. На порубежье тревожно, к любым неожиданностям с литовской стороны ратники должны быть готовы, зорко примечать все: следы от копыт коней, кострища, проверять подозрительных людей.
С оставшимися в лагере, свободными от службы ратниками поручил сотникам на сегодня отрабатывать действия по «ясакам», а после обеда — упражняться в лучной стрельбе, на скаку в цель попадать. Каждые полчаса — отдых коням и ратникам.
Видя, как лихо носятся конники по полю, выполняя команды сотников, воеводы довольно улыбались. Лятцкой с гордостью смотрел на конников:
— Бог в помощь, боярин! Ишь, молодцы!
Подключился Оболенский:
— Крепость доспехов и мощь коня в атаке яртаула важны, но первее — отвага, стремительность, маневр!
Я подхватил его мысль:
— Пока вот — ясачные навыки да глазомер в лучной стрельбе на скаку отрабатываем, а дальше — завязку боя, атаку с флангов, тыла на неприятеля, притворное бегство под удар засады, отводы.
Я с жаром рассказывал о своих задумках. Видя понимание, вошел в азарт:
— Понимаю — в бою неприятель свой маневр будет строить, и до поры хитрость его нам неведома. Потому так делать думаю — при атаке яртаула буду ясаками вводную давать, к примеру — «враг слева», и сотня, что перед неприятелем окажется, передовой станет, а другие сотни порядок сохраняют, чтобы враг не смог сломить яртаул обманом с флангов или тыла. И — ждать моего нового сигнала. А вводные задания мои внезапными для всех будут, коих и сотники заранее не знают.
К нам подъезжали разгоряченные сотники, уточняли задачи. На поле гремели трубы, сигналами стягов и громкими командами сотники управляли маневрами: всадники собирались в строй, рассыпались в лаву, порою мешая друг другу и путая команды. Впрочем, пока задачу добиваться слаженности действий яртаула в целом я не ставил: будем идти от простого к сложному.
В следующие дни все свободное от дозорной службы время я посвятил освоению тонкостей яртаульных умений. Начал с возвышенности изменять вводные — посыльные неслись с новым указанием, а соответствующие сотни атаковали условного противника — слева, справа, с тыла, вторая линия атакующих устремлялась в контратаку, изображала отвод, бегство под засаду…
Наблюдавшие воеводы охотно давали советы, бывало, и подправляли мои действия. Не оставил нас вниманием и князь Ростовский. Похоже, бояре были довольны.
— А вот коль и в бою сумеешь отнять сотни таким устройством — то добро будет! — заметил князь Ростовский.
Воеводы одобрили и прием, который бытовал в западноевропейской практике боя: перед атакой конницы по моему сигналу пищальники Левонтия Суморокова, чтобы ошеломить и расстроить условного противника, давали дружный залп.
… С ночи зарядил холодный осенний дождь. Я проснулся от шума хлещущих по шатру струй и лежал, размышляя: как применить пушки на колесном ходу перед атакой конницы?
Мои раздумья прервал посыльный князя Ростовского. Откинув полог, он крикнул:
— Воевода, срочно князь зовет!
Я растолкал Федора.
— Что-то стряслось. Князь вызывает.
У Федора сон как рукой сняло. Наскоро собрались и вышли из шатра.
Только начинало светать. Серые дождевые тучи скрадывали время. Стражники ежились от холода, но службу несли справно. Завидев нас, тревожно вглядывались в лица: «Никак беда?»
Капли дождя шлепались в лужи, фонтанчиками разлетались в стороны. Недобрые предчувствия охватили меня. Федька, на ходу протирая глаза, не отставал от меня.
К шатру князя Ростовского спешили воеводы и помощники. Отряхнув мокрую одежду, я вошел в шатер.
Подождав подоспевающих бояр, князь Ростовский начал:
— Вот что, други мои! Приехал гонец от наместника Опочки Василия Михайловича Салтыкова. Худо дело! Осадили ляхи крепость, пушки подтягивают. Едва гонец от воеводы прорвался — помощь нужна. Сейчас же гонца отправляю в Вязьму, к князю Василию Васильевичу Шуйскому. И другого гонца в Москву снаряжать буду, посветлу поедет государю весть донести.
Мы внимали словам князя с тревогой. Недолго мир длился, опять — война!
Ростовский продолжал:
— Пока рать из Вязьмы подойдет, и государь войско главное соберет, Опочка пасть может. А сдать ее нельзя — то дорогу на Псков ляхам откроет. Сегодня тебе, Федор Васильевич, и тебе, Иван Васильевич, ратных людей к походу готовить, а ты, воевода Михайлов, яртаул готовь. Собираться не спешно — все самолично проверить, но и не мешкать.
Князь перевел дыхание и положил на стол набросок местности — подобие карты. Мы нагнулись, разглядывая бумагу: изгибы реки Великой, Опочку, Псков.
Князь пояснял:
— Как сообщил наместник, стан гетмана Острожского стоит в десяти верстах от Опочки, при нем рать небольшая. Все силы — у крепости, там же и наряд пушечный. Мыслю — сначала разбить рать гетмана надо, а затем в тыл ляхам у крепости ударить.
Бояре согласно закивали головами.
Князь продолжил:
— Одно плохо — Опочка от порубежья совсем рядом, а в Литве король Сигизмунд силы имеет до тридцати тысяч сабель. Коли управимся с гетманом быстро, Сигизмунд помощь послать не рискнет. А если затянем — не миновать войны на два направления. К тому же осаждены ляхами не только Опочка, но и Белья и Воронич. Силы распылять придется. Здесь у Лук будем большое войско сбирать, как ратники московские подоспеют: отсюда — дорога на Волгу Верхнюю, и Тверь, и Москву, потому застава крепкой должна оставаться. А у Опочки — на вашу рать полагаюсь. Держаться и со всех сторон неприятеля теснить, пока войско государево подойдет!
Бояре зашумели, переговариваясь между собой.
— Посему решил я — завтра малой ратью выступать следует, тянуть не можно. Построение в походе: впереди яртаул с воеводой Михайловым, — князь Ростовский указал на меня. — Коли бой завяжется, от него гонцы помощь могут попросить, исполнять немедля. Далее Передовой полк идет, с воеводою Иваном Лятцким, за ним — Большой полк под рукою князя Федора Оболенского. Опосля — полки Правой руки и Левой руки, и замыкает колонну Сторожевой полк. Князя Федора Васильевича главным воеводой ставлю. Такая планида. Все ли понятно?
Бояре закивали головами. Ростовский повернулся к Лятцкому:
— Проверь, Иван Васильевич, переправу — ноне разлилась Ловать от дождя, если надо — мастеровых людей из города возьми.
Возвращался в лагерь с Федором, обдумывая ситуацию. До Опочки — несколько десятков верст по худой дороге. Надо тщательно продумать сбор яртаула — подстраховать будет некому, а обоз подтянется не сразу.
В лагере уже вовсю дымили костры, из котлов шел пар.
После завтрака я собрал сотников и Василия, рассказал о плане князя Ростовского. Дел на сегодня немало: снаряжение и оружие проверить, у коней подковы осмотреть, стрелы-порох-свинец — ничего нельзя упустить… Связался с кошевыми людьми князя. Здесь тоже вовсю готовились к походу. То неудивительно — служба на заставе предполагает и такие ситуации.
Я думал о превратностях судьбы: быть может, уже завтра боевые навыки яртаулу в сражении применить придется. Что ж, мы готовы!
Так в приготовлениях к выступлению летел День. Князь Ростовский поспевал везде, проверяя сбор войска.
Наступила тревожная ночь. Сон не шел. «Как там братья-славяне? Удержатся ли?» — пытался я представить положение гарнизона в Опочке.
Вспомнился сон, как мы с матерью ветхий мост переходили. От чего она меня предостерегала?
Утром лагерь напоминал растревоженный улей. Вели коней, бегали посыльные, ратники, обжигаясь, доедали кашу из котлов. И все говорили, кричали, коротко взревывали трубы. Шум стоял неимоверный. Поскольку мы должны были выступать первыми, я построил всадников.
Первой по дороге пошла сотня Матвея Снегиря из Великих Лук. Они местные, знают все пути-броды — кому как не им и вести войско. За их сотней — я со своими двумя десятками и знаменем, дальше уже — остальные сотни, общим числом шестьсот всадников.
Миновали мост через Ловать. Дорога шла вдоль реки и затем свернула в лес. Хорошо хоть подсохла после дождя. Шли резво, значительно опережая главные силы. В середине второго дня ко мне прискакал гонец.
— Лукские на разъезд ляхов наткнулись, всех их посекли. Сотник спрашивает — что делать?
— Только вперед!
Дорога шла по скошенному полю, и я дал сигнал покачиванием знамени влево и вправо, сдублировав его двумя взревами трубы — рассыпаться в лаву.
Псковская сотня стала уходить вправо и выстраиваться в линию, вяземские — влево. Остальные сотни — за ними. Мы начали понемногу разгоняться. В конном бою скорость — это все. Движущаяся масса сминает любого противника, если только он не засел в укреплениях, вроде «гуляй-поля».
Впереди раздались крики, звон оружия. Тут же примчался гонец — столкнулись с ляхами!
— Сколько их?
— Сотник сказал — около тысячи.
— Продолжать бой!
Посыльный ускакал.
Сотня Снегиря рубилась отчаянно, мы вступили в схватку тоже. Над полем раздавался звон оружия, конское ржание, русский мат и польская ругань. Движение вперед было остановлено встречным польским ударом. Да и немудрено — поляков вдвое больше, чем нас. К тому же кони у них сытые, застоявшиеся, а наши измотаны переходами.
Наступил момент, когда я должен был принять решение — посылать за подмогой или трубить отвод.
Я направил коня на небольшой холмик, оглядел поле брани. Ешкин кот! Куда ни кинь взгляд, одни поляки в своих шлемах. Надо послать ясаула — доложить воеводе Оболенскому о столкновении и трубить «отвод», иначе без толку полягут все.
Ясаулом послал Федьку-занозу, с наказом — найти князя и все ему рассказать. Бумаги писать было некогда.
Я выждал несколько минут и дал знак трубачу — «Отвод».
атака. Отвод — не беспорядочное бегство, и русские его применяли часто: врага заманить в ловушку — привести его под удар главных сил или под пушки.
Сотни отбивались от наседавших ляхов и отходили. Невдалеке начинался лес, который мы проехали недавно.
Я подскакал к сотне боярских детей.
— Вот что, сотник, мы постараемся ляхов у леса придержать. Дорога в лесу поворот делает, вот с этого поворота и уводи свою сотню в лес. Да затихаритесь там. Мы мимо пройдем, за нами — поляки. Развернуться для атаки им будет негде, лес помешает. Окажешься у них сзади. Как сигнал дам — ударишь им в тыл. Понял?
— Понял! — прокричал сотник.
— Выполняй!
Сотня вырвалась вперед и вытянулась на лесной дороге. Мы же у леса развернулись, организовав оборону. Сотня за сотней рысью втягивались на лесную дорогу. Обойти нас по лесу было нереально.
Я уходил с третьей сотней.
Едва вырвавшись через пару верст из леса, я скомандовал:
— Разворот!
Мы описали полукруг и остановились метрах в двухстах от леса.
— Лучники и пищальники! Товсь!
Лучники доставали из саадаков стрелы и накладывали их на тетивы, пищальники соскочили с коней, положили стволы пищалей и мушкетов поперек седел, проверили порох на полках.
Через пару минут с лесной дороги высыпали ляхи и стали разворачиваться в конную лаву. Пошли в атаку, выставив вперед коротенькие пики.
— Лучники, стрелять! — голос у меня был зычный, стояли сотни кучно, и меня услышали. Защелкали тетивы, полетели густо стрелы. Сотня из великолукских вся имела луки, у остальных — через одного. А пищалей и мушкетов, кроме моих двух десятков, набиралось не более полусотни. Не густо!
Стрелы находили свою цель, выбивая у ляхов воинов. Я выжидал.
Вот семьдесят метров осталось, пятьдесят… Сейчас, или будет поздно.
— Пищальники, огонь!
Громыхнул нестройный залп.
Не успел стихнуть грохот выстрелов и рассеяться пороховой дым, как я, привстав на стременах, прокричал:
— На конь! Сабли наголо! В атаку!
Мы ринулись вперед. Залп из пищалей и мушкетов произвел на противника ошеломляющий эффект. Падали кони, и люди, скачущие следом, натыкались на эти завалы и падали, в свою очередь, сами. Ни о какой организованной атаке уже не могло быть и речи.
Поляки это поняли и стали поворачивать коней, пытаясь уйти.
— Прапор, дай сигнал — обходить!
Василий качнул знаменем влево и вправо, но опытные сотники и сами сообразили — разбили строй посредине и стали обходить полуживой завал из раненых и убитых людей и лошадей.
А с поляками случился конфуз. Они попытались ворваться на лесную дорогу и образовали свалку. Мне это напомнило узкое бутылочное горлышко.
Мы напали с двух сторон. Полякам пришлось туго. У них не было скорости, и они были дезорганизованы. Мы окружили их, а вдобавок навстречу им на лесной дороге сотня из боярских детей выставила заслон. Издалека доносился шум боя, редкие пистолетные выстрелы.
Поляки попали в западню. Однако их еще было много, и стоило кому-то опытному взять командование в свои руки, как нам самим пришлось бы туго.
И такой начальник у них нашелся. Ляхи перестали пробиваться на лесную дорогу и все дружно развернулись к нам.
Но и нам повезло. Сзади накатывался грозный топот — через поле к нам развернутой лавой неумолимым тараном шла конница Передового полка воеводы Лятцкого. Надо срочно убирать своих, иначе сомнут по инерции.
Я скомандовал трубачу и прапорщику дать сигнал «Разойтись в стороны». Сотни и сами понимали, что оказались между молотом и наковальней, и приказ исполнили мгновенно.
Едва мы убрались, как в самый центр ляхов ударили свежие силы Передового полка. Сеча стояла страшная — мы наблюдали ее со стороны. В пятнадцать минут с ляхами было покончено.
Я рванул к воеводе Передового полка, найдя его место по полковому знамени.
— Останови своих! Дети боярские впереди, на лесной дороге ляхам заслон поставили. Сейчас выходить будут! Как бы в горячке боя твои их не порубили да из луков не посекли.
— Понял. Трубач, сигнал «Отставить»! — Противно завыла труба.
Шум боя стал стихать. Ратники добивали отдельных сопротивляющихся или брали их в плен.
Я рванул по лесной дороге в сопровождении десятка Федьки-занозы.
За небольшим поворотом мы увидели убитых лошадей, трупы ляхов. Из чащи раздались два выстрела, пули прошли совсем рядом — я слышал их жужжание.
— Свои! Не стреляйте!
Мы остановились на дороге. Из-за деревьев, с двух сторон высыпала сотня боярских детей.
— Сотник, ко мне!
Подбежал запыхавшийся сотник.
— Прости, воевода, не сразу в горячке узнали.
— У вас потери большие?
— Убитыми два десятка.
— Ляхов разбили — выводи своих.
Сотник обернулся:
— На конь!
Мы развернулись в обратный путь.
На поле ратники Передового полка и яртаула собирали оружие убитых. Я же помчался к воеводе Передового полка. По старшинству он — главнее. Спрыгнув с коня, доложил воеводе Лятцкому о стычке и о том, что ляхи разбиты, в том числе — и на дороге, силами сотни боярских детей.
— Подожди, я не понял — а как сотня попала на дорогу, в тыл к ляхам?
— Я приказал, когда отходили, укрыться в лесу и ударить в тыл.
— Хитро придумал. Потери большие?
— Еще не все сосчитано.
— Вперед идти можешь?
— Могу.
— Тогда вперед!
Я подскакал к яртаулу, отдал команду трубачу. Взревела труба, ратники оседлали лошадей.
— Вперед!
На этот раз впереди шла сотня из Вяземского ополчения. Сотню детей боярских я поставил в арьергард — им и так сегодня досталось.
Яртаул резво шел по лесной дороге и вырвался на поле, где мы приняли первый бой. Обогнули павших — ляхов и наших — и дальше. От того, как быстро мы прибудем на место, зависит — продержится ли Опочка.
Через час меня догнал посыльный от воеводы Лятцкого с приказом остановиться.
Мы встали; лошади тяжело поводили боками. Ратники отряхивали пыль с одежды, чихали.
Оставив за себя товарища — сотника из боярской сотни, я поскакал назад, к Передовому полку. Надо же узнать, чего удумал Лятцкой.
— Вот что, Михайлов. Располагайся пока лагерем, дозоры не забудь поставить. Я лазутчиков вперед пошлю — где-то рядом стан ляшский должен быть. Не попасть бы нам под пушки. Как только известия будут — извещу.
— Понял, исполняю.
Вернувшись к своим, я распорядился встать на ночевку.
Приказ приняли с радостью. После перехода и боя надо было отдохнуть и людям — поесть, привести свое оружие в порядок — целый день в седле, — и лошадям.
Дежурные каждого десятка стали разводить костры — повезло, что ручей тек недалеко. Лошадей напоили да, стреножив, отпустили пастись.
Огибая наш лагерь, проскакал десяток лазутчиков — все оторвались от своих дел и проводили их взглядами. Какие новости они привезут?
… Вернулись лазутчики утром, когда лагерь уже проснулся. Костры не разводили, чтобы не выдать себя дымами. И почти сразу же после возвращения лазутчиков явился гонец:
— Воеводу ко князю.
В шатре князя уже были прибывшие воеводы из разных полков. Подождали задержавшихся — некоторые полки стояли далековато, верстах в двух.
— Воеводы! Только что вернулись лазутчики с ценными сведениями. Стан гетмана Острожского впереди, в трех верстах. Насколько удалось выяснить у взятого пленного, в стане у гетмана сейчас не более двух тысяч ратников, из них только половина конных. Остальные — пищальники, обозные, обслуга. Пришло время ударить в самое гнездо! Диспозиция такая — яртаул и Передовой полк обходят стан слева, полки Правой и Левой руки — справа, Большой полк с фронта наносит удар. Сторожевой полк в сражении не участвует, будет как резерв и для защиты тыла. Воеводы, как обойдете стан врага, ждите сигнала — две стрелы с дымами. Тогда дружно нападаем, и чтобы ни один лях не ушел. Иначе подмогу приведут из-под Опочки, где основные силы осаду ведут, лучше разобьем их порознь, так сподручнее будет. Все ли понятно?
Бояре закивали:
— Все!
— Тогда с Богом!
По возвращении воевод лагерь каждого полка пришел в движение. И вскоре мы, ведомые лазутчиками, которые знали дорогу, уже выступили. Идти старались тихо, на рысях, но все равно — выдавала движение пыль. Обошли стан врага, укрылись в рощице.
Один из ратников скинул кольчугу, отцепил пояс с оружием, снял сапоги и ловко взобрался на дерево. Надо следить — не подадут ли сигнал?
Все сидели на лошадях, стояла почти полная тишина.
Напряжение нарастало. Вдруг ратник на дереве заорал:
— Вижу стрелу с дымом, вторую!
Но их видели уже и без него. Стрелы с горящей и дымящей паклей взлетели в небо и описали полукруг.
Лятцкой привстал на стременах. По праву старшинства командовал он.
— Вперед, на врага! Постоим за Русь!
Лавируя меж деревьев, мы выбрались на луг, стали разгоняться. Далеко впереди, в чахлой рощице, где виднелись шатры, забегали, засуетились люди. Поздно! Собраться, выстроиться в боевой порядок нужно время. Ляхи попытались оказать сопротивление небольшими группами, но организоваться не смогли. Да и как суметь, коли удар пришелся одновременно с трех сторон? Рубили ляхов остервенело, порой мешая друг другу. Крики сражающихся, конское ржание, стук копыт, звон оружия, стоны раненых — все слилось в жуткий шум.
Через полчаса все было кончено. Пленных было мало, в основном — убитые. С нашей стороны убитых было немного, из потерь преобладали раненые. Зато обозы с добром были захвачены большие. Чего там только не было — продукты, порох для пушек, одежда, вино. Даже трофейное барахло, что успели они награбить. К великому сожалению, гетман Острожский сбежал, так же как и пан Юрий Радзивил и пан Януш Свещевский — воеводы Константинова войска. А может быть, их в стане и не было, возможно — они находились в лагере осаждающих у Опочки.
В захваченном лагере стояли два дня, зализывая раны. Надо было похоронить убитых, перевязать и отправить по поместьям раненых. Работа печальная, но необходимая, как на любой войне. Это значительно позже будут созданы специальные похоронные команды из числа нестроевых. А пока — рыли братские могилы, боевых товарищей хоронили все ратники, и не было разницы — из какого полка убитые. Как сражались вместе — плечом к плечу, так и лежали в могиле рядком, плечо к плечу.
Ратники развели костры, похлебали горяченького — в предыдущие два дня ели всухомятку: сухари да сало.
А следующим днем уже выступили на Опочку. Через пару часов хода наткнулись на заслон ляшский, с ходу его смяли и прорвались к позициям неприятеля.
Сеча была жестокой, кровопролитной. Много людей королевского войска было побито, реку Великую запрудили трупы людские. Воеводу старшего рати литовской Сокола убили и знамя его взяли. Ляхи не выдержали — побежали, бросая орудия, припасы, раненых. Никакого организованного отхода — только бегство.
Со стен крепости жители и воины радостно приветствовали полки государя, пришедшие на помощь.
Я смотрел на крепость и удивлялся — земляной вал, а на нем деревянный тын — вот и вся фортификация. Как могло это бревенчато-земляное сооружение, которое и крепостью назвать язык не повернется, больше двух недель противостоять сильному врагу? Стены местами были разрушены и наспех заделаны бревнами, завалены хламом. Городок маленький, и едва ли по численности превосходил неприятеля. И сравнить две жалкие пушечки на стене у крепостной башни с десятками тяжелых осадных орудий у гетмана? Как же силен русский дух!
Ворота крепости распахнулись, и навстречу нам выбежали жители. Грязные, чумазые, перевязанные кое-как, но устоявшие перед лицом сильного врага.
Ратники и жители обнимались, подбрасывали вверх шапки. Снята осада!
Но радость наша была недолгой: уже утром лазутчики донесли, что Сигизмунд послал на помощь Острожскому войска. Видимо, король еще не знал о поражении гетмана, иначе не рискнул бы посылать войско на жестокое побоище.
Князь Федор Оболенский, как главный воевода войска, объявил, что мы выступаем навстречу неприятелю. И лучше, если мы перехватим его на марше, а не тогда, когда он засядет в укреплениях. Пир во имя одержанной победы у Опочки пришлось отложить до лучших времен.
Выступили в поход. Я с яртаулом шел впереди, по уложению. Колонну нашу вел лазутчик, знавший местность. Я беспокоился об одном — не пересечь бы порубежье. Это сейчас граница — вспаханная полоса, колючая проволока, пограничные столбы. В средние же века границей являлись часто естественные преграды — река, холм, лес. И стража пограничная стояла только на столбовых, наиболее оживленных дорогах. А в глуши можно было пересечь порубежье и не заметить этого. А потом плюнул — чего мне-то переживать? Я хоть и воевода, но все равно человек подчиненный. Надо мной по старшинству еще много начальства.
Ко мне подскакал Федька-заноза.
— Боярин-воевода, враг близко.
— С чего взял?
— Сам посмотри. Впереди, над лесом, сороки да вороны шныряют. Не один человек идет.
Молодец, Федор! Нюх разведчика выручил яртаул.
Я сразу послал гонца с известием в Передовой полк, сам же объявил яртаулу тревогу.
Всадники приготовили луки, мушкеты, пищали. Достали копья из петель, взяли в руки. И едва мы увидели ляхов, выезжавших с широкой просеки, как обрушили на них град стрел. Не ожидали ляхи встречного удара, смешались. Но оправились быстро, ринулись вперед, растекаясь широкой лавой по лугу. Я дал пищальникам команду на огонь, затем — сабли наголо, и — в бой! Жаркая схватка вышла. Поляки все высыпали и высыпали из леса, как из мешка Пандоры, а к нам подходили на подмогу сначала Передовой полк, потом полк Правой руки, затем и до Большого полка очередь дошла.
Весь луг оказался занят сражающимися. Пушек не было ни у одной из сторон. Да и были бы — развернуться пушкам времени не было.
А и встань пушки на позицию — куда стрелять? Вперемежку польские кивера, русские шлемы. Выстрелишь в русского, попадешь в ляха. Так и бились копьями, пиками, саблями, до ножей дело доходило.
Бой стал неуправляемым. Кто в горячке смотрел на флаги? И никто сигналов услышать не мог в дикой какофонии боя. Каждый теперь дрался за себя, за свою жизнь. Поскольку я хоть и был воеводой и должен был управлять боем со стороны, но дрался в гуще боя. Во-первых, потому, что принял удар встречного боя на яртаул и оказался в эпицентре, без возможности выйти. Во-вторых — как выйти, если мои люди и сын здесь?
Я бился наравне со всеми. Противник мне попался опытный, верткий, и сабля его была тяжелее, отбивать удары было не просто. Как я пожалел, что, став воеводой, не взял вторую саблю. А нож? Я забыл про нож, висевший у меня на поясе. Отбивая атаки правой рукой, мне удалось левой вытащить нож, подаренный мне настоятелем. Улучив момент, когда противник мой повернулся боком, приоткрыв незащищенную шею, я сильным броском вогнал ему в шею нож. Наверное, силу применять было излишним. Всадник замер на лошади, руки его упали, изо рта пошла пена, и он свалился под копыта лошади. Яд подействовал мгновенно. Я успел заметить краем глаза — рана почти не кровила! А должна была бы — на шее сосудов много.
Тут же на меня кинулся здоровенный лях на такой же крупной лошади.
— Гэй, гэй, рубиць маскву! — налетел на меня верзила с перекошенным от злобы лицом. В руке у него была булава, и мне пришлось бы очень туго — ведь щита у меня не было. Здоровяк взмахнул булавой и неожиданно осел, потом завалился на шею лошади. В спине, промеж лопаток, у него засел боевой топор. Кто его метнул, я в горячке боя разглядеть не смог, но ратник тот мне жизнь спас. Я невольно выдохнул воздух — пронесло. От удара булавой щит в щепки разлетается; саблей прикрыться можно, ослабить удар, но полностью парировать удар невозможно.
Ратники были в крови, и различить кто где можно было только по шлемам да нагрудным кирасам — у поляков они были, в отличие от нас.
Крики сражающихся всадников перекрыли дикие вопли. «Хура-а! Уракша-ай!» Э-э, да здесь и татары! Я едва успевал разворачивать коня, отбиваясь саблей слева, справа. «Хур-р…» — прервал саблей визг татарина Федор, очумело крутившийся рядом со мной. А слева в предсмертной агонии билась лошадь, подмяв под себя бородатого богатыря с обнаженной головой — смятый шлем откатился в сторону. Валы полуживых и мертвых мешали сражаться.
Впереди взревела труба. Я осмотрелся. Понять, где передний край, где тыл, было просто невозможно. И чья труба ревела, подавая сигнал — наша или ляшская? Сражение продолжалось, и даже если сигнал подавался ляхам для отхода, выйти из боя было просто физически невозможно.
Рука устала, и кисть уже скользила по рукояти сабли, мокрой от крови.
Но вот произошел перелом: ляхи дрогнули, стали сдаваться.
Полегло с обеих сторон народу — тьма! По лугу, ставшему в одночасье полем брани, проехать на лошади или пройти пешим было невозможно, чтобы не наступить на чью-то руку или ногу.
После битвы собрали оружие у павших с обеих сторон, захоронили своих убитых в братских могилах, коих вырыть пришлось не одну. Вернулись под Опочку с намерением уже оттуда, как с базы, освободить Велью и Воронич, но литвины, уже прослышавшие о поражении своего войска иод Опочкой и устрашенные появлением большой русской рати, и сами бежали, бросив пушки, пищали и обозы.
Трофеи наши были велики. Пушки и огненный припас отошли в Пушечный приказ, все остальное было поделено меж боярами. Мне с похода досталось не очень много — три подводы, но жребию.
Сдав знамена в княжий шатер и записав грамотку о павших и увечных для Разрядного приказа, я со своими людьми уже не спеша возвращался домой, в Вологду. За лето и осень я успел в качестве воеводы поучаствовать в двух походах и, похоже — не ударил в грязь лицом. Меня стали узнавать поместные дворяне, и я многих Уже знал в лицо.
