…в Мариенбурге, Кенигсберге, Ливонии?»

Скорее всего, рыцарь – тевтонец, да и – очень может быть – там, в Восточной Пруссии, оказался и перстень графини Изольды. Скорее всего… По крайней мере, пока все сходится именно на этом варианте. Значит, нужно ехать. Несомненно, нужно ехать. Разыскать рыцаря – глядишь, от него и потянется ниточка…

А если не потянется? Если нацистский пфенниг оказался у него чисто случайно, и он просто не вспомнит – откуда? Такое тоже весьма вероятно. И все же – стоит ехать, другого следа нет. Процентов на девяносто – и временная дыра и перстень находятся в Восточной Пруссии, на территории Тевтонского Ордена. Надо, обязательно надо поскорее добраться туда, а там уж будет видно…

Раничев возвращался к этим своим мыслям не раз и не два за день: прежде чем пуститься в столь долгий и опасный путь, необходимо было все тщательно обдумать, причем очень конкретно – сколько людей взять с собой, кого именно – желательно бы знающих немецкий – как все организовать, кого оставить вместо себя в усадьбе – старосту Никодима Рыбу? Хеврония Охлупня, тиуна? Лукьяна-воина? Да-да, как бы организовать отъезд, это вовсе не так просто, как кажется. Нельзя отъехать тайно – не на неделю ведь и даже не на месяц. На такой срок отсутствие в вотчине боярина уж никак не скроешь. А тем и воспользуются враги – тот же Феофан. Ну положим, с ним мужики справятся, лишь бы не интриговал при князе… И там, конечно, найдутся заступники – думный дворянин Хвостин с Авраамом-дьяком – но ведь им нужно обсказать, куда да зачем едешь. Допустим, Авраам удовлетворится и самым простым объяснением, а Хвостин? Уж тот-то не так прост. Да и объяснение это нужно еще придумать… Придумать.

Иван уселся на лавку, расчесал костяным гребнем волосы и бородку, испил принесенного слугой квасу. Что б такое придумать-то?

Неслышно вошла – вплыла, словно пава – супруга Евдокся, подошла сзади, обняв Ивана, прижалась щекою. Раничев обернулся, поцеловал жену в щеку. Волосы густые по плечам рассыпаны – знала, не нравилось мужу, когда волосы под паволоки да платки прятали, – на шее ожерелье янтарное – подарок Ивана – саян алый с золотыми пуговицами. А под саяном-то больше ничего нет! И пуговицы не все застегнуты – сквозь вырез верхний грудь виднеется соблазнительно. Иван улыбнулся, кивнул на лавку – садись, мол. Боярыня молча уселась, высоко обнажив бедро, обняв мужа, принялась с жаром целовать в губы. Руки Ивана гладили нежную шелковистую кожу, быстро расстегивая золотые пуговички саяна… Ага, и в самом деле под саяном ничего больше не было! Иван погладил жену по животу, впился поцелуем в грудь, женщина сбросила одежку с плеч, прижалась, падая на широкую лавку…

– Ой, а мы и дверь не прикрыли! – Раскрасневшаяся боярыня быстро накинула на плечи саян. Иван улыбнулся, приобнял жену, поцеловал, подбежав к двери, запер на крюк. Обернулся: Евдокся уже подходила к нему, нагая… Набросилась, словно рысь, гладя супруга по плечам; Раничев со светлой улыбкою обнял супругу за талию, ощутив, как изогнулось, затрепетало молодое женское тело…

Потом долго пили квас. По очереди, прямо из крынки. Евдокся погладила мужа по волосам.

– Что-то ты грустный в последнее время, Иване. Ходишь, мрачнее тучи, меня словно бы и не видишь. Случилось что? Не иначе, опять в поход собрался?

Иван улыбнулся:

– Это с чего ты так решила?

– А ты вчерась долгонько перед стенкой, где оружье развешено, стоял. Видать, выбирал что-то. И саблю отдал поточить, и детушек перед сном целовал, по головам гладил – куда как дольше, чем прежде. Видать, собрался куда…

– Собрался, люба, – серьезно кивнул Раничев. – Разве ж от тебя чего скроешь?

Боярыня, вздохнув, одела саян.

– Мавря напророчила?

– Она самая…

– Снова смерти детушкам нашим ждать? – Понизив голос, Евдокся опустила ресницы. – Господи… Опять! Это все проклятые перстни, давно говорила – выкинул бы ты их!

– Эти-то выкину, – невесело усмехнулся Иван. – А другие? Вернее – другой?

– Что, опять объявился?

– Скорее всего. – Раничев задумчиво наморщил лоб.

– И куда?

– Сперва – в Литву, потом – в Орденские земли.

– В Ливонию?

– Нет, к тевтонцам.

– Немецкую речь ведающих возьми, – жестко сжав губы, посоветовала Евдокся.

Иван с восхищением посмотрел на жену: да, эта женщина вовсе не была избалованной боярышней, какой на первый взгляд казалась, многое ей пришлось пережить, многое – и унижение, и плен, и ощущение близкой и неизбежной смерти.

– Немецкую речь ведающих? – Раничев одобрительно кивнул. – Это дело. Как бы вот только отъезд обставить, чтоб и тайно, и вроде бы с благословения князя? Слухи ведь поползут разные, гадать будут – куда да зачем поехал.

– А ты с Хвостиным поговори, – подумав, предложила боярыня. – Помнишь, они с князем тебя в Гишпанскую землю отправили? Так и здесь можно сделать: вроде бы не тебе, а им надо.

– Ай, женушка! – снова восхитился Иван, схватил супругу на руки, закружил. – Ай да умница! А ведь и вправду неплохо придумала. Чтоб им – князю и Хвостину – казалось, что это они меня посылают. Оттого ко мне самое благоприятствование будет: и усадьбу оборонят, и наветам игумена не поверят, и денег дадут. Хотя деньги у меня и у самого, слава Богу, водятся, впрочем, лишними они не бывают. Умна, умна, боярыня Евдокся! Завтра же… нет, сегодня, в столицу отправлюсь, чую, поспешать следует – время дорого.

Выйдя из горницы, Иван подозвал слуг, велев седлать коней да готовить в дорогу припасы. Слуги забегали, завозились, кто побежал в подклеть, по амбарам, кто уже выводил из конюшни коней. Верный Пронька, завидев боярина, подбежал к крыльцу, осведомился с поклоном:

– Далеко ль собираемся, господине?

– В Переяславль.

– Ого! Путь-то не такой уж и близкий. Кольчужицы да шеломы надобны?

Раничев насмешливо посмотрел на парня:

– Ну ты даешь, Проня. Конечно, надобны! Иди, настропали всех – пусть поскорей собираются.

Сконфуженно поклонившись, Пронька побежал на задворье. Поднялся гам, который почему-то всегда сопутствует сборам, какими бы быстрыми они ни были. Суетились, перекрикивались слуги, звенели кольчуги, предчувствуя скорый поход, радостно ржали застоявшиеся в конюшне кони.

Иван взирал на эту суету с мрачным удовлетворением истинного феодала. Что и говорить, нравилось, когда по одному твоему слову приходят в движение десятки, а то и сотни людей, и все – каждый на свой манер – стараются добросовестно выполнить указанное. И не из страха наказания, нет – уважения и любви ради.

Собрались быстро. Солнце еще на полдень не повернуло, а уже, наскоро перекусив, выехали. Хорошая весна выдалась в этот год – ранняя, солнечная, сухая. Еще в марте задули теплые ветры, принося дожди и теплую влагу. Быстро стаял снег, дожди кончились, и теперь вот жарило, хотя по утрам первая травка все ж еще покрывалась иногда серебристым морозным инеем. Рановато еще было пахать-сеять, однако все к тому шло. А главное, дороги, дороги подсохли куда как раньше обычного – вполне приятственно было ехать, тем более, возов с собой не взяли, припасы да подарки везли в переметных сумах.

Сидя в седле, Иван с удовольствием посматривал по сторонам. На излучину реки, на поросшие свежей травою луга, на освобожденные от снега пашни, на березовую рощицу – давний предмет спора с Ферапонтовым монастырем – белоствольную, с набухшими почками. Еще немного – и проклюнутся, высунутся на свет Божий клейкие березовые листочки.

Раничев улыбнулся, вспомнив лето, деревню, куда, еще будучи школьником, ездил отдыхать на каникулах. Не секрет, любой горожанин всегда относился к деревне предвзято, и, надо сказать, основания к этому были всегда. Мир деревни – аграрный, а аграрное общество всегда живет кланами. Отличие – «свой» – «чужой» – всегда прослеживается четко. Если деревня маленькая, то «чужаки» живут в соседней, точно такой же, деревне – с ними дерутся, про них обидные побасенки рассказывают. Если деревня побольше, скажем, тот же поселок, точнее – выросшая в хрущевские или брежневские времена центральная усадьба колхоза – так и там те же кланы, из бывших деревень. «Своим» доверяют, их поддерживают и словом, и делом, «чужих» же, даже живущих на соседней улице, в соседнем доме – не грех и обмануть. Что и говорить о дачниках, которые всем чужие, если не принадлежат, в силу рождения, к какому-нибудь местному клану. Городским жителям – даже потомкам бывшим деревенских, коих в провинциальных городках большинство, трудно понять всех сельских условностей и хитросплетений. Раничев, уже во взрослую пору, как-то пытался снять на лето небольшой домик, даже объявления вешал в поселке. Объявления регулярно срывали – ну тут причина была понятная, тривиальная зависть, весьма характерная для деревни, а когда кто-то все-таки позвонил, то долго выяснял по телефону – кто хочет снять, да откуда взялся. Казалось бы – какая тебе разница, кто? Ты желаешь свою хибару сдать, я – снять достаточно рафинированные товарно-денежные отношения, что тут мудрить-то? Оказывается, нет, не все так просто. Дом – если и сдавать, так в первую очередь – представителю клана, пусть даже и дальнему, но только не чужаку. Кондовая деревенская глупость, даже с некоторыми элементами потлача, как у северо-американских индейцев. Жизнь по принципу – «Я могу!». У меня есть старая избенка, а у тебя нету, но я ее тебе не сдам, хоть она мне и без надобности – «пусть будет!». Владеть совершенно ненужной вещью – ненужной тебе, а нужной кому-то – о, как это сладостно! Захочу – сдам, захочу – не сдам. А деньги? Да черт с ними, не жили богато и не фиг начинать. Вот такие вот дурацкие рассуждения. А потом сидят в нищете, власть ругают. И это уже не говоря о повальном пьянстве. Впрочем, и здесь тоже все тот же первобытно-общинный потлач – «я могу!». Я столько водки выпить могу, сколько ни один сосед мой не может, значит, я удалее, сильнее его, лучше! А что сосед при этом много работает и соответственно куда как лучше живет, так это все потому, что он куркуль проклятый! Это вот они, пьяницы да лентяи, про «своих» так. А кому приезжему, переселенцу, по местным меркам – «богатенькому куркулю» – могут и дом спалить, особенно – недавно выстроенный да красивый. «Я могу!» Запросто!

Такие вот настроения тысячелетиями в деревнях царят – аграрное общество меняется медленно и очень изменений не любит. Вот и здесь, у Ивана в вотчине, казалось бы, что делить? Однако – три деревеньки: Обидово, Чернохватово, Гумново. А значит – три клана. Правда, общий враг – обитель их сплачивала, да боярин Иван Петрович сохранял порядок властной рукою. При нем не забалуешь, попробуй-ка «я» свое дурное покажи! Одно дело – умом, ученостью, рачительностью и праведно нажитым добром хвастать, другое – тупостью непроходимой. Дураки не должны слово иметь – так Иван считал, так и делал. Старост деревенских Раничев всячески привечал, уважение и даже почет оказывал – что у тех в головах отпечаталось – не гумновсике они, не обидовские, не чернохватовские – а все вместе! Один за всех – все за одного. Ну-ка, напади тать лесной на Гумново – и чернохватовские, и обидовские, как один, плечом к плечу встанут. Такую политику Иван поддерживал, так и остающимся – Никодиму Рыбе, Хевронию, Лукьяну, наказывал. Лукьян, кстати, рядом скакал – рад был с сюзереном в столицу проехаться. С тех давних лет, когда знал его Иван еще смешным белоголовым подростком, возмужал Лукьян, силой налился, важностью – умелым стал воином, деловым и знающим командиром, строгим, но справедливым. За это Раничев его ценил – приблизил к себе, землицу с крестьянами дал в поместьице. Пусть небольшое, но свое. Так, в одночасье, сделался Лукьян своеземцем – мелким дворянином, человеком служилым – и служил не князю, а тому, кто землю дал из своей вотчины – боярину Ивану Петровичу Раничеву. Ехал вот теперь Лукьян рядом с Иваном Петровичем, почтительно боярина слушал.

– Ты, Лукьяне, смекай: как сев кончится да перед сенокосом пустое время будет – за деревнями приглядывай, гумновские с обидовскими вечно дрались, на чернохватовских стенка на стенку ходили. Слава богу, есть людишки свои в деревнях, докладают. Услышишь чего нехорошего – сразу в той деревне вели верным людям тайно забор какой-нибудь поломать, на стадо налет сделать. Осторожненько, чтоб не узнали. Потом все на монастырских вали – они, дескать, больше некому. Внешний враг очень хорошо народ сплачивает. Пусть хоть такой хитростью, да все на общее благо. Хуже раздоров – нет ничего.

– Так-так, – вникая, задумчиво кивал Лукьян. – Умен ты, Иване Петрович.

Раничев не удержался, похвастался:

– Был бы глуп, так не стал бы вотчинником именитым.

Лукьян улыбнулся:

– То-то и верно.

Как стало смеркаться, остановились на ночлег, выбрали лесную полянку. Не хотел Иван в села окрестные да на постоялые дворы заезжать – Ферапонтову монастырю, недругу старому, вся округа принадлежала. Завтра вот совсем другое дело будет, кончатся монастырские селения, княжеские пойдут. Там уж можно и приют найти, заночевать без опаски. А пока так, по-походному.

Воины развели костер, Лукьян распределил посты – кому какую стражу держати. Места глухие, из лесу вполне могли выскочить, налететь лихие людишки, да и ордынцы не так далеко – хоть и поистрепали Орду тумены Железного Хромца Тимура, да всегда хватало там рисковых людишек, всяких там князьков да мурз. Набрал охочих людей, да вперед, за полоном в русские земли. А что такого? Пути-дорожки знакомые. Так и с этой стороны рязанские ловкачи хаживали – за скотом, за товаром ордынским. С обеих сторон набегов хватало. Вот Иван и осторожничал.

Наломав лапника, устроили шалаши, над костром, высоко, меж деревьями, натянули рогожку – мало ли дождь, – уселись вечерничать. Пока часть воинов готовила бивуак, остальные запромыслили тетерева, которого тут же и сварили в котле с травами да кореньями. Вкусный попался тетерев, жирный, наваристый. Так и сидели вокруг костра – десять человек, включая Ивана, и еще двое затаились в лесу – сторожили. Запрядав ушами, всхрапнули привязанные неподалеку кони, видать, почуяли волка или медведя. Пронька поднялся на ноги, подошел к коням, успокаивающе погладил ближайшего по гриве. Да кони и без того успокоились, видно, лесное зверье, почуяв людей, сочло за лучшее скрыться в чаще.

Потрапезничав, завалились до утра в шалашах. Иван завернулся в прихваченную с собой медвежью шкуру. Сразу сделалось тепло, благостно и как-то спокойно. Воины погасили костер, чтобы не привлекать внимание – пламя-то средь ночного леса далеконько видать. Раничев почувствовал, как засыпает, проваливаясь в приятно-томящую негу. Что и говорить, поскачи-ка без перерыва полдня – любой устанет. Приснилось не пойми что, какие-то обрывки: то грозящий пальцем Повелитель полумира Тимур с морщинистым желтым лицом, то какие-то голые непотребные девки, а то собственною персоной Адольф Гитлер с косой челкой и почему-то в рыцарских латах.

– Вставай! – почему-то по-русски кричал Гитлер. – Подымайся, боярин-батюшка!

– Вставай, подымайся, боярин-батюшка! – растолкал спящего Ивана Лукьян. – Неведомы люди напали!

– Напали?

Раничев долго не думал, отбросил шкуру да, прихватив саблю, выскочил из шалаша, глянул на окольчуженного Лукьяна – и когда успел натянуть кольчужицу? Или так и спал в ней? Так ведь неудобно! Хорошо хоть более тяжелых доспехов с собой не взяли, чай не на битву ехали.

– Ну где вражины? Ужо отвадим нападать на беззащитных путников!

Иван устрашающе взмахнул саблей.

– Пронька только что сообщил. – Лукьян прижал палец к губам. – Слышишь, у дороги сабли звенят.

– Вперед, – поворачиваясь, бросил боярин. – К дороге. Наши где?

– За тобой, господине.

Раничев улыбнулся и покрепче сжал в руке тяжелую саблю.

Когда вышли к дороге – а вышли довольно быстро, – лишь услыхали быстро удаляющийся стук копыт. А самих всадников уже видно не было, видать, благоразумно решили не связываться, увидав вместо легкой добычи вооруженного воина – Проньку.

– Эх, – сплюнул Иван. – Жаль, не успели.

– Погоди жаловаться, боярин, – шепнул Лукьян. – Похоже, наш Прохор с кем-то бьется.

И в самом деле, на фоне звездного неба было видно, как молодой воин взмахнул мечом – послышался лязг, скрежет.

– Что же это они своего бросили? – с усмешкой произнес Иван и велел зажечь факелы.

Пронька снова отбил, похоже, нешуточный удар и резко отпрянул в сторону. Как видно, соперник его был достаточно опытен, к тому же умело пользовался ночной темнотой, чуть подсвеченной мерцающими желтыми звездами. Истончившийся до размеров кривого кинжала месяц можно было не принимать во внимание – света он давал немного.

Разгоняя тьму, резко вспыхнули факелы, и Раничев наконец смог хорошо разглядеть попавшегося в засаду врага. Молод, даже, можно сказать, юн. Ловок, не очень высок, худощав. И стремительный, словно стрела – эвон, резким выпадом едва не поразил Проньку. А ведь Прохор, несмотря на свои семнадцать лет, воин достаточно опытный.

Раничев усмехнулся: а не пора ли заканчивать весь этот балаган?

– Схватить его? – тихо спросил Лукьян. – Можем навалиться, и…

– Не стоит с наскока… – так же тихо отвечал Иван. – Сей тать, как видно, опытный боец. Сделаем похитрее…

Быстро прошептав Лукьяну на ухо несколько слов, боярин скрылся в лесу.

– Эй, сдавайся! – послышался громкий крик. – Обещаем жизнь.

– Жизнь? – хрипловато рассмеявшись, неожиданно высоким голосом воскликнул враг. – А вы спросили – нужна ли она мне? О, подходите, подходите, не медлите! Клянусь, я заберу с собой на тот свет немало ваших. Все веселее.

– Да уж, куда как весело, – глухо хохотнув, Иван выбрался из ельника позади вражины. Тот резко, в прыжке, крутанулся, силясь достать Раничева тонкой ордынской саблей. Иван с силой подставил клинок, чуть повернул – и выбитый вражий клинок, сверкнув отражением звезд, отлетел в кусты.

Однако враг не собирался сдаваться – быстро отпрыгнул в сторону. Иван бросился следом, схватил за плечо, развернул, разрывая рубаху… Жуткий, полный ненависти взгляд! Длинные черные волосы… И – черт побери! – обнажившаяся девичья грудь, не очень большая, с твердо торчащим коричневатым соском. Девка!!!

Раничев ухмыльнулся, но не ослабил хватку, быстро заломив вражине руку за спину. Жилистая, крепкая и – судя по затвердевшему соску – получавшая от схватки какое-то сексуальное наслаждение.

– Кто ты?

– Пусти…

Раничев покачал головой, передавая девку своим. Пленницу тут же связали и притащили к вновь разожженному костру. Разорванная рубаха – большая, слишком большая по размеру – спадала с плеча, обнажая левую грудь, что, похоже, ничуть не беспокоило девицу. Иван и все его воины рассматривали ее, словно какое-то чудо. Черные, чуть вьющиеся волосы, для мужчины – длинные, для женщины – слишком короткие, тонкий чувственный нос, глаза – миндалевидные, вытянутые к вискам, непонятного в свете костра цвета, но блестящие, большие, словно сливы. Красивая… Только вот слишком тощая – словно мальчик. Не успела еще заматереть, округлиться. Интересно, сколько ей лет? На вид – вряд ли больше двадцати. Ишь, ощерилась, прямо змея!

– Смотри не зашипи, – усаживаясь на пень, пошутил Иван.

– Как есть – змея, – громко промолвил кто-то из воинов. – Хорошо, из наших никого убить не успела – жало вырвали.

– А соратнички-то ее того, сбегли, бросили! – Лукьян ухмыльнулся. – Хороши, сказать нечего!

– Не соратники они мне. – Девчонка презрительно повела плечом. – Так, случай свел. Ускакали – и шайтан с ними.

– Шайтан? – насторожился Иван. – Да ты, видать, с Орды?

Девчонка не ответила, отмолчалась.

– Ну и что с тобой теперь делать? – Раничев посмотрел пленнице прямо в глаза.

– Убей! – В глазах пленницы проскочили презрительно-гордые искры.

– Убить? – Иван усмехнулся.

– А иного выхода у тебя нет! Я никогда больше не буду полонянкой, никогда, слышите?! – Вскричав, девчонка дернулась и сразу сникла – видно, пришлось побывать в плену, и воспоминания об этом вряд ли были радостными.

– Полонянка? – Раничев с усмешкой покачал головой. – А кто тебе сказал, что ты нам очень нужна?

– Я же говорю – убей!

– Рябчика хочешь?

Пленница удивленно моргнула – никак не ожидала подобного предложения.

– Подайте ей миску, – распорядился Иван. – Ну и мне заодно.

Воины быстро исполнили требуемое.

– Теперь развяжите ее… Ну?

Лукьян лично разрезал ножом спутывающие девчонкины руки ремни, прошептал:

– Господине…

Раничев гордо мотнул головой:

– Оставьте нас. Что стоите? Я вынужден повторять?

Воины почтительно удалились, однако продолжали пристально присматривать за пленной.

Иван улыбнулся и кивнул на валявшееся у костра полено:

– Присаживайся, бери миску и ешь.

– Не боишься?

– Поверь, я опытный воин.

– А если я сейчас убегу?

– Я же говорю, ты нам не нужна. – Раничев хохотнул и поставил себе на колени миску с похлебкой. – Беги, ради бога, кто тебя держит-то? – Вытащив из миски крылышко, он со смаком впился в него зубами. – Умм, вкусно. Зря отказываешься.

Девчонка вдруг улыбнулась – все еще недоверчиво, но с каким-то неожиданным весельем:

– Кто тебе сказал, что я отказываюсь?

Усевшись, она вытащила из миски мясо и, жадно проглотив кусок в один миг, выпила бульон.

Иван усмехнулся: да, оголодала девка!

– Еще хочешь?

– А есть?

Раничев лишь покачал головой.

Вторую миску с остатками варева девчонка опалузила так же быстро, как и первую. Потом подняла глаза:

– Ну так я пошла?

– Скатертью дорога.

Вместо ответа пленница нырнула во тьму… Нет, остановилась у ельника, обернулась, видать, только теперь поверила в свое везение:

– Кого благодарить?

Иван не стал скромничать, бросил с горделивой усмешкою:

– Именитого вотчинника, боярина Ивана Петровича Раничева. Коль крещеная, помолись за здравие, большего не прошу.

– Крещеная… была когда-то.

– Как звать-то тебя, дева?

– В Орде Уланой кликали.

– Ульяна, значит… Ну, прощевай, Ульяна.

– Прощай.

Девушка скрылась в ельнике неслышно – видно, умела ходить по лесам. Между тем светало – и бодрый предутренний морозец выкрасил траву и подлесок серебристым инеем.

– А не зря ты ее отпустил, господине? – подойдя, тихо спросил Лукьян. – Не было бы с того нам худа.

Раничев потеребил бородку и, посмотрев в сторону леса, ответил:

– Не думаю. Девка-то на своих больше зла, чем на нас. Да и, по всему, от безысходности они на нас напали, с голодухи, не просекли, что оружны мы, что воины. А как поняли, так улепетнули без оглядки. Вряд ли девица их быстро нагонит.

– А если это все не просто так сделано? Если засада?

– Засада? – Иван вдруг громко расхохотался. – А что с нас взять-то?

Они тронулись в путь рано, едва рассвело и стала видна дорога, с обеих сторон которой тянулся дремучий лес. Темные мохнатые ели, изредка перебиваемые осиной, сумрачно темнились вокруг путников, по низкому предутреннему небу бежали редкие облака.

– А день сегодня хороший будет. – Лукьян кивнул на показавшийся из-за деревьев сверкающий край солнца. – Небосвод чистый.

Природа просыпалась, отходила от ночи первыми трелями недавно вернувшихся с юга птиц, желтыми, поднимающимися к солнцу, цветками мать-и-мачехи, радостным перестуком дятлов. По приказу Лукьяна воины были начеку и не выпускали из рук оружия. Всякое могло случиться, но, похоже, Бог миловал – так никто больше и не напал.

К полудню дорога заметно расширилась, пошла перелесками, лугами. На холмах все чаще виднелись деревни и даже большие села. Встречавшиеся по пути мужики, завидев боярскую кавалькаду, снимали шапки и кланялись:

– Здрав буди, боярин!

– И вам не хворать, православные.

К вечеру нагнали торговый обоз, двигавшийся в Переяславль из Ельца, поговорили с купцами да потом вместе и заночевали на просторном постоялом дворе – безо всяких приключений… Впрочем, нет, кажется, было одно – ночью кто-то попытался стянуть с пальцев Ивана перстни. Раничев, правда, проснулся вовремя, с ходу огрев татя кулаком. Мужиком был неслабым – а тать, наоборот, маленький, тощий – только и закувыркался по лестнице вверх ногами. Жаль, темновато было, не разглядеть. Утром Иван предъявил было претензии хозяину-постоялодворцу, да тот с ними не согласился, отродясь, заявил, такого не бывало, чтоб мои люди у постояльцев-гостей крысятничали, да и залетных тут не бывает – ни одна мышь в ворота не прошмыгнет. Обиделся даже, бороду утерев, выстроил всех своих людишек в ряд: смотри, мол, господине боярин. Все как на подбор молодцы были – ни одного тощего да юркого… и, кажется, рыжего.

– Нет, не похожи.

– То-то и оно, что не похожи, – ухмыльнулся хозяин двора. Потом помолчал немножко да предложил у купцов посмотреть – может, это кто из их людей баловал?

Иван подумал-подумал да махнул рукой, некогда было разбираться. Кивнул своим – враз поскакали на коней да выехали, благо до столицы разанской не так уж и далеко оставалось. А насчет татя – пес с ним, ужо ему и так нехило досталось, удар-то у боярина ужас как был силен.

Переяславль-Рязанский, «новая» столица, выстроенная после сожжения монголами старой Рязани, встретил гостей по-праздничному – золотым сиянием куполов и колокольным звоном. Подъехав к воротам, Иван размашисто перекрестился и спешился. Воротник – седоусый дружинник в посеребряном колонтаре и с мечом у пояса – завидев знатного боярина, поклонился и вежливо осведомился: по какому делу?

– По важному, – усмехнулся Иван. – К самому князю Федору Олеговичу и думному дворянину Хвостину приехал.

Лицо воина вытянулось, причем не так при имени князя, как при упоминании Хвостина. Видать, думный дворянин присматривал тут за всеми.

– Милости прошу, – поклонился страж. – Завсегда гостям рады.

Милостиво кивнув, Раничев и его свита проехали южные ворота и, повернув, неспешно направились к княжьему терему. На просторной площади у княжеских палат располагались добротные амбары, несколько коновязей, небольшая церковь и с полдесятка приказных изб, из волоковых окошек которых курились дымки; видать, любили тепло дьяки.

– Зайдем? – кивнув на избы, спросил Лукьян. – Авраамия-дьяка проведаем.

– Не сейчас. – Раничев махнул рукой. – Сначала к Хвостину и, может быть, к князю. Да и Авраама, поди, сейчас легче при князе найти, нежели где-то еще. Чай, не простой дьяк – секретарь. И всего, заметь, своим умом да усидчивостью добился, без всяких там связей.

Думный дворянин Хвостин оказался у себя в палатах и искренне рад был видеть Ивана. Дмитрий Федорович – в черном коротком кафтане с небрежно накинутым на плечи парчовым опашнем, с седой остроконечной бородкой и коротким узким мечом у пояса – скорее напоминал какого-нибудь немца или литвина, в чьих краях неоднократно бывал. Книжник и любитель латинских пословиц, он первым делом похвастал перед гостем приобретениями – недавно переписанным «Поучением чадам» в тяжелом телячьем, с золотом, переплете и старинным свитком, судя по видневшимся буквам – какой-то древнеримской книжицей.

– Петроний, – кивнув на свиток, как бы между прочим, пояснил Хвостин. – Редкая ныне книжица.

Раничев улыбнулся:

– Представляю, как было трудно найти.

Слуга в таком же черном полукафтанье, что и сам думный дворянин, бесшумно ступая, поставил на небольшой столик высокий кувшин и пару серебряных кубков, после чего с поклоном удалился, плотно прикрыв за собой двери – резные, на западный манер – из двух створок.

– Как там крестница моя?

– Поклоны передавала.

– Ну и слава Богу. – Хвостин с улыбкою поднял кубок. – За мир и порядок.

– Хороший тост, – одобрительно кивнул гость и, отведав, похвалил напиток: – И вино неплохое.

– Рейнское. – Дмитрий Федорович улыбнулся. – От тевтонских немцев.

– От тевтонцев? – переспросил Иван. – А ты знаешь, я о них бы и хотел переговорить. Считай, для того и приехал.

– Да уж, вижу, что не вино распивать, – пошутил Хвостин и, сразу став серьезным, кивнул: – Можешь говорить без опаски, стены обиты войлоком.

Раничев хмыкнул:

– Это к чему же такие предосторожности? Раньше вроде бы не было.

– Феоктист-тиун в большом фаворе ныне.

– Ах, вон оно что… Ну уж этот пес наверняка подошлет своих людишек послушать.

– А вот на этот раз вряд ли! – Думный дворянин радостно потер руки. – На охоте он, вместе с князем. Я вот, на твое счастье, малость прихворнул, а то б тоже пришлось ехать.

– Ничего, Дмитрий Федорович, – хохотнул Иван. – Я б тебя, если надо, не только на охоте, но и на дне моря сыскал.

– Ну-ну, – глотнув из кубка, Хвостин внимательно воззрился на гостя. – Давай выкладывай, чем тебе не угодили тевтонцы?

– Не мне, уважаемый Дмитрий Федорович, всем нам…

А дальше Раничев, ничуть не смущаясь, поведал думному дворянину – фактически первому министру княжества – то, что они придумали вместе с супругой. Много чего говорил. И о возросшей мощи Тевтонского Ордена, и о их экспансионистских целях, и о конфликтах с Новгородом и Псковом, и – напоследок – о якобы ведущихся переговорах Ордена, Литвы и ордынского хана. Мина придумки была как раз в том, что подобные переговоры как раз и могли вестись, орденские немцы давно бы хотели договориться с тем же Витовтом о взаимовыгодных разделах русских земель. Да и договаривались – было. Другое дело, что времена те прошли, ситуация изменилась – планами Ордена была сильно недовольна Польша, находившаяся в династическом союзе с Великим Княжеством Литовским и Русским. Орден зарвался, открыл рот на то, что не мог проглотить, и самое плохое, что это давно заметили соседи.

– Так, думаешь, от того сговора и нам, рязанцам, плохо будет? – выслушав, тихо уточнил Хвостин.

Иван кивнул:

– Думаю, что так, Дмитрий Федорович. Как бы нам не попасть между молотом и наковальней. Орден ведь и Витовт Литовский не только на Псков, на Новгород, на Москву, они ведь и на наши земли зарятся, особенно Витовт. Не мне тебе говорить, были ведь когда-то и верховские княжества независимы, а где они теперь? Все под Литвою.

– Да-а. – Хвостин вздохнул и даже как-то сгорбился. – Перспективы ты нарисовал мрачные.

– Уж какие есть.

– Да знаю, все знаю… – Думный дворянин помолчал и вдруг резко вскинул глаза. – Говоришь, переговоры точно ведутся? Откуда знаешь?

– Купец один сообщил. Из Вильно недавно приехал. Я думаю, можно попытаться их расстроить.

– Расстроить? – оживился Хвостин и тут же потребовал: – А ну-ка, подробнее.

Подробнее Иван тоже давно придумал, имел, так сказать, «домашние заготовки». А сейчас вот посмотрел весело на собеседника да с маху предложил ввести в переговоры третий неучтенный фактор – королевство Швецию, у которого, надо сказать, как раз в это время и своих проблем было выше крыши, особенно в отношениях с Данией, и ни о каких дележках чужих земель как раз в этот момент Швеция и не помышляла – свою бы государственность сохранить, вот о чем голова болела!

– Важны не возможности, намерения! – лихо рубил с плеча Раничев. – Ну-ка, ежели в Литве поползут слухи о приезде шведских посланцев? Обращаю внимание – только слухи и более ничего. Однако слухи вполне конкретные, вплоть до описания внешнего вида послов и их гербов… С гербами, ты, Дмитрий Федорович, уж мне поможешь?

– Всяко помогу! – Хвостин засмеялся. – Ну и хитер ты, Иване Петрович. Недурно, недурно придумал, очень даже недурно. Кого б только отправить – дело тайное, непростое, тут не всякий подойдет, нужен человек, которому как себе веришь. А ну-ка словят литовцы или немцы да велят пытать? Опасное дело… Но, видит Бог, интересное… – Думный дворянин искоса посмотрел на гостя.

Раничев усмехнулся:

– Ну-ну, договаривай, Дмитрий Федорович. Чую, меня решил послать?

– Так ведь тебе не впервой… Испанию вспомни! Опыт в таких делах – всего важнее. Да и предан ты не на словах. – Хвостин прищурился. – Вотчина у тебя тут, жена, детишки. Не предашь, вернешься с успехом.

Иван притворно вздохнул, а думный дворянин наполнил кубки:.

– Вот за это и выпьем.

Выпив, налили еще – вино и в самом деле было славное, терпкое с чуть горьковатым привкусом.

Хвостин от лица князя клятвенно пообещал Раничеву не только солидное денежное вознаграждение, но и землицы.

– Мне б с рощицей вопрос утрясти, – напомнил Иван.

Дмитрий Федорович сдвинул брови.

– Об этом не беспокойся. Присмотрим и за твоими, покуда в отъезде будешь. Теперь о деле: как добираться думаешь?

– Купцами либо скоморохами. – Раничев пожал плечами. – Людишек, немецкой речью владеющих, хорошо бы заранее здесь отыскать. Не хотелось бы нанимать, там ведь времени приглядеться не будет.

– А можно подумать, здесь будет? – усмехнулся Хвостин. – Хотя… здесь-то мы всех хоть как-то проверим. Ну еще вопросы есть?

– Есть, Дмитрий Федорович.

Раничев тут же спросил про герб – золотой зверь с короною на червленом поле.

– А какой зверь-то?

– Да кабы знать… Тевтонца сего как раз в Вильно и видели. Переговорщик. Узнать бы заранее – кто?

Хвостин вздохнул и, почесав бородку, стукнул три раза в дверь. Появился слуга, все так же бесшумно, думный дворянин что-то тихо приказал… слуга, поклонившись, исчез… И через некоторое время в горницу вошел старинный Иванов знакомец старший дьяк Авраамий. Все такой же нескладный, недотепистый, длинный, с узким тонкогубым лицом типичного интеллигента и прическою, которую в далеком детстве школьные друзья Раничева характеризовали как «я упала с самосвала, тормозила головой».

Иван встал с кресла:

– Рад тебя видеть, друже.

Авраам тоже обрадовался, распахнул объятия.

– Ну, – засмеялся Хвостин. – Сейчас вы еще целоваться вздумаете, потом что-нибудь вспоминать начнете. Некогда, некогда, братцы! Иване, расскажи дьяку про герб.

Раничев быстро повторил описание.

– Жаль, ты не знаешь, что там за зверь, – попенял Авраамий и задумался, шевеля губами. – Нет, это не подходит… это тоже не то…

– Если б английский был герб иль кого из бургундской знати, – шепотом поведал Хвостин. – Я бы помог… Но вот орденских немцев не очень знаю. А крест-то на щите, как ты говоришь – явно тевтонский.

– Ежели там золотой леопард с герцогской короной на червленом поле, то это – князь Иоахим фон Гогенгейм, имперский рыцарь, – наконец-то поведал дьяк. – А ежели не леопард, а олень и корона поменьше – тогда… даже не знаю. Цвета какие-то чудные – красный с белым. Польские цвета!

– Вот-вот! – азартно воскликнул Иван. – Что бы это значило?

– Какой-то польский рыцарь – вассал ордена, Иване. – Авраам пожал плечами.

– Интересно. – Раничев потер руки. – Поляк – и орденский вассал.

– Может быть – и немец… какой-нибудь мелкий барон. Это – если олень.

– А никого другого там и быть не может!

Иван ликовал – все сходилось! И все сладилось здесь, с Хвостиным – а значит, и с князем. Простившись с друзьями, он в самом приподнятом настроении спустился к своим. Все было решено, все обдумано, оставалось только одно – действовать!

Красное солнце освещало двор, светило в узкие окна небольшой горницы. В горнице, за столом, сидел небольшой человечек в монашеской рясе, с круглым благообразным лицом, и старательно читал Библию. Вдруг он вздрогнул, услыхав слабый стук. Отложив святую книгу, неспешно подошел к двери, открыл, впустив в горницу… бесшумно ступающего слугу в темном полукафтанье. Зачем-то обернувшись, слуга быстро сказал несколько фраз тихим бесцветным голосом. Монашек улыбнулся и, вытащив из-под лавки сундучок, щедро отсыпал в подставленные ладони слуги звонкие серебряные монеты. Потом улыбнулся, выпроваживая нежданного гостя:

– Ступай с миром, Мирон, да хранит тебя Боже. А все слова твои обязательно передам…